| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Будто Ладислас не знает, что Остланду нет хода к западу от Ледено, — проговорил герцог.
— Боги, — Филипп уже не слишком твердой рукой потянулся за новой порцией эля, — надеюсь, остландцам кто-нибудь об этом сказал?
— Они одним копытом в Галансе стояли! — Гуго даже есть не мог, оттолкнул кубок, нож сжимал в руке, будто сейчас собрался воевать. — Да какой там мир, надо было их щучить, когда они только в Чеговину вошли! Если б наш покойный королек не вышел так споро из Восточного договора...
— То мы сейчас были бы по горлышко в войне с Остландом, — не выдержал Филипп, забыв в который раз, что язык — его враг. И торопливо посмотрел на отца, готовый принять — если уж не отразить — обычное презрение в его глазах. Но взгляд Лучо де Рампара лишь рассеянно скользнул по нему, не обжег, не облил холодом.
— Были бы, — сказал Лучо. — И вряд ли кто-то захотел бы к нам в союзники. По крайней мере, сейчас...
Кажется ему теперь, или тогда отец и в самом деле сглотнул конец фразы, не захотел договаривать?
Вересковый эль желтым шелком струился и струился по кубкам.
— А какой умник послал туда бригантину? — не мог понять Филипп. — Что она вообще там делала?
— Подбирала беженцев, вестимо, — сказал мэтр Мериадег. Связь и новости шли теперь через него: его шар, его молнии. Наконец он обрел при герцогском дворе важность, о которой мечтал.
— Беженцев? С остландского берега? И король еще говорит, что не хочет войны?
— Обычно корабли не ходят дальше Скал, — размеренно пояснил маг. — Тамошнее княжество Остланду не подчиняется.
— Пока, — вставила дама Грас.
— Как бы то ни было... Не дело Цесаря — кого мы там подбираем со Скал. Но "Жанетту" нарочно сбили с курса и посадили на мель — проклятые нофражеры!
Филипп покосился на отца. Вот, значит, чего они дожидались там, на Дальнем. Лучо был чуть мрачней, чем обычно. А у Филиппа рубашка прилипла к спине и подмышкам от запоздалого страха.
Потому что это — война. Как ни погляди, война. Бригантина с астрой на флаге в остландских водах. И цесарские полки, вставшие на границе с Галансом.
— Однако его Величество препочел сдать экипаж "Жанетты" Цесарю и поклясться, что такое не повторится, — продолжил мэтр Мэриадег. Замолчал, изящным движением поднял кубок, отпил. Выдержал нужную паузу.
— А? — Филипп подавился собственным вопросом.
— А Цесарь отвел полки из Чеговины, — кивнул маг.
— Но ведь он же перешел Ледено! — Гуго стукнул кулаком по столу так, что подливавший ему вино мальчишка отскочил. — Чего еще королю не хватает?
— Десятка тысяч солдат, чтоб уравновесить армии? — предположил повеселевший с вереска Филипп. — Остландского порошка? Стены вокруг Флории?
И герцог снова промолчал.
— Почему? — спросил Филипп у пустого кабинета.
Лучо де Рампар, уставший воевать — это невероятно. Почти так же невероятно, как мертвый Лучо де Рампар.
Глава 4.
День унимался, отходил ко сну. Свет, проникающий в окно отцовского кабинета, пожелтел, как старое масло, потом порозовел. Внизу, во дворе, уже начинали разводить костры. Суматоха приготовлений улеглась, осталось самое сложное — ждать. Рампар, казалось, снова обретал свое выскобленно-каменное, непорочное спокойствие.
Но спокойствие — перед бурей.
Две отцовские шкатулки с документами стояли, раззявив рты. Филиппу досталось перебирать то, к чему ни секретарь, ни кто другой притронуться не осмелился. На темном плиточном полу, у каминной решетки, будто прибитые ветром паруса разгромленного флота, копились скомканные письма. На столе, под столом — тонкие свитки карт, старых, с обгрызенными углами, с пометками. Огонь давился выброшенными воспоминаниями, не разбирая, пожирая с одинаковым голодом дорогую галанскую бумагу и обрывки паршивого пергамента.
Копию Корвальских соглашений Филипп отыскал в одной из шкатулок, и заодно нашел давно уж потерянные ""Размышления о произошедшем и грядущем" Жерома из Ариньяка. Никогда б он не подумал, что отец станет это читать. Книга считалась нерекомендованной — для хроник написана не по канону, а для летописи дел государевых — не хватает лести, зато с избытком ехидства. О разногласиях Жерома с Ученым советом тоже ходили слухи... хотя чему, а слухам о Совете верить не стоило.
Как и в прочих книгах, в "Размышлениях" не было сказано о Месталии ничего, чего Филипп уже не знал бы.
В те времена, когда границу между Флорией и Сальватьеррой чертили, стирали и перерисовывали заново, Джьяверру бросало из одного господства в другое. Среди призывов, что правители двух стран бросали каждый своему народу перед очередной войной, непременно было: "...и мы вернем себе Джьаверру!"
Вернули.
Уже при славном короле Гаэтане провинция была куском, плотно вставшим поперек горла, занозой в том месте, коего королю не полагается поминать. Старый замок Рампар — что был тогда с иголочки новым замком — понемногу становился границей. Те, кто не хотел больше воевать, уходили в подрастающий город, к герцогу под бок, и дальше — ближе к границе того, что на самом деле было Флорией. Мелкие местные каудильо клялись в верности герцогу и флорийской короне, и их солдаты патрулировали укрепления вместе с герцогскими отрядами, по наскоро выдуманному Праву Щита. Джьяверра разделилась — будто Разорванный Бог, надвое. Гнилая половина, где людям герцога и короля делать было нечего, осталась к югу от Месты. Впору было задуматься — стоят ли того вечные беспорядки. Стоит ли джьяверская руда — рудники в Велерне были куда богаче. Стоит ли желтая, тягучая, темнеющая тайной "гномья слеза"?
Что действительно стоило — это Местальский тракт. Хорошая дорога, построенная еще во времена Тридцатилетнего мира. Прямой и кратчайший путь из Флории в Сальватьерру. Иначе или по морю, или по чезарским землям, переплачивая каждому из Донов за проезд.
Во время Большой Сальванской — или, как позже назвали ее, Кровавой Сальванской — , каждая из сторон пыталась натравить местальцев против своих врагов; кое-кто из команданте присоединился к Сальватьерре, а отряд Горричо сражался за Флорию, но после войны вздернули и тех, и других — как лесных разбойников. От лиха подальше.
Кто победил при Сальгадо, толком и не поняли. Флория — так считали по эту сторону Месты. Но измучены и обескровлены были обе стороны, и на земле, наскоро очищенной от мертвецов и отскобленной от крови, сыграли свадьбу Рауля Славного и дочери Гаэтана — Мариг Дифеннер. Были ли они в самом деле так счастливы в браке, как поется — истина на совести Ордена Ожема. Осчастливил же их отец невесты, преподнесший новобрачным те самые территории к югу от Месты. Говорили, будто на Гаэтана нажали. Но, верней всего, король рассчитал, что таким образом поймает на одну девицу двух единорогов: сплавит зятю неудобную и неугодную землю — но и не откажется от нее вовсе, ибо герцогиней Местальской становилась Мариг.
Смотрел как в воду. Валенсиада скончался раньше времени, Мариг осталась регентом при малыше; в последующий туманно-смутный период ей было не до местальцев, и провинцию она отдала под протекторат своего брата — тогдашнего флорийского короля. Когда сын Рауля взошел на трон, он поторопился забрать у дяди Месталию, опасаясь, как бы тот по забывчивости не присоединил ее обратно к Флории. Но в памяти протекторат остался, и в исторических книгах даже получил название — "прецедент Мариг".
Когда Ройо Да Коста, бастард Раулева внука, собрал под своим началом всех несдавшихся комманданте, он объявил себя королем не Месталии — Джьяверры. Чтобы остановить его, сальванцам пришлось просить помощи у Флории. Герцог Аверский не пожалел живота своего — своего и трех старших сыновей, полегших при Корвальу — дабы доказать свою преданность королю и дружбу — властителю Сальватьерры. Да Коста был ублюдком и герильеро, он заставил вспомнить, что "Кровавой" называли войну, которую вели с перерывами на обед и послеобеденный отдых; он привел в свою страну отряды "добровольцев" из-за Стены. После победы при Корвальу два правителя прямо в шатре у поля битвы подписали соглашение. Говорилось в нем о том, что король Флории и лично герцог Аверы, доказавшие свою верную и неоценимую дружбу Сальватьерре, имеют право в любой час, если будет угроза со стороны либертадорес, бороться с ними теми средствами, которые посчитают нужными. Но сальванец не забыл о "прецеденте Мариг", и договор заканчивался так: "...когда это не будет посягательством на территорию Сальватьерры".
Любой здравый ум, как казалось Филиппу, оккупацию двух городов на соседней земле сочтет именно посягательством. Причем откровенным. Какими бы благими ни были цели.
Но с другой стороны — может быть, Рено с Гуго и правы. Хосе Эскория, правящий теперь в Месталии — еще один внебрачный сын Валенсиада, и не суеверны же они, эти сальванцы — вел себя странно. Он мирно курил коччу в Аскатасуне, не следил за Местальским трактом и вовсе не проявлял недовольства сложившимся statu quo. Валенсиада тоже молчал — то ли смотрел сквозь пальцы, то ли отпрыск ничего ему не докладывал.
Может, король и вовсе речи об этом не заведет.
И все же Филиппа точило неуютное предчувствие — как в детстве перед разговором с отцом.
Вдобавок разболелся левый бок. Не так, как тогда, на укреплениях, когда он задыхался — не столько даже от боли, сколько от ударившего вместе с болью понимания, что не выживет. Не рвущим спазмом, а упорным сильным нытьем, как ноет голова при разыгравшейся мигрени. Филипп держал левый локоть на отлете, чтоб ненароком не задеть рану. Вот только раны не было, не осталось даже тоненького шрама, на который сослаться — мол, беспокоит к перемене погоды. Эрванн просто осторожно стер ранение из его прошлого — как почти стер воспоминания о той ночи. Но боль время от времени возвращалась, и вместе с ней — странный тянущий холод, будто сквозняк с Того берега.
Рено де Шантеклер вошел, легко стуча каблуками по плитам. Аккуратный, настороженно-вежливый, изящный. Острый ум, острая шпага. Филипп видел его на турнирах — советник считался одним из лучших клинков герцогства. В детстве Пиппо пугался темной фигуры, двигающейся с потусторонней ловкостью. Он принимал Рено за Всадника.
— Вызывали, мессир? — наклонил голову советник.
Филипп смутился:
— Надеюсь, я не оторвал вас от дел.
— Ваша светлость, — сказал тот, — вы герцог. Начинайте вести себя, как герцог.
— Эти карты и в самом деле все, что у нас есть? Секретарь сказал, что других не знает, но... отцовские уже мало куда годятся. Я нашел тут одну, так на ней, прости Девятеро, весь запад Остланда еще эльфийский. И Нелюдские земли на юге.
— Боюсь, я вас огорчу, — сказал Рено. — Мы заказали новую карту братьям из приюта Ожема, но пока от них нет вестей. Может быть, Его величество привезет с собой... и оставит.
— Все-то мы живем на королевские подачки, — вздохнул Филипп. — Ничего не буду иметь против. Может, Его величество оставит еще немного золота — нам бы внутренную стену достроить... Хотя — мы бы могли это сделать на те деньги, что выкинем на прием.
— "Выкинем" — не совсем то слово, — заметил Шантеклер.
И верно.
Как-то — сейчас, когда он вспоминал, в памяти всплывало, как неудобно рука висела на перевязи — но может, это было и в другой раз — они с отцом выехали на прогулку. После сильных выплесков гнева Лучо будто бы отходил несколько дней, становился осторожным в движениях, неловко-предупредительным. Брал сына с собой — проехаться, если наследник был в состоянии сесть на лошадь. Такими поездками следовало дорожить, но теперь Филиппу вспоминалось только неясное чувство вины, тяготившее их обоих; и как он пытался дерзить, чтоб назло отцу и себе разрушить осторожный мир между ними.
Он спросил тогда:
— А вы не думаете, отец. что правы не мы, а местальцы? Джьаверра ведь принадлежала им, они нас туда не приглашали. Все что они делают — дерутся за свою землю и свою свободу. А мы их убиваем.
Он начитался Сестер-просветительниц и казался себе божественно дерзким.
— Мы их, они — нас, — качнул тяжелой головой Лучо. — Конечно, они правы, Пиппо. На войне все всегда правы. Кому надо лезть головой под меч за неправое дело? Беда в том, что выбирать можно только один раз.
"Я ничего не выбирал", — едва не сказал наследник, но это было бы уже слишком.
— Наша правда — это правда короля, — сказал Лучо. — Все просто. Кто нам дал земли, замок, герб? Его величество. Без Дифеннеров наш предок попался бы на нож чужой банде. Или кончил бы на виселице. А тут — герцог Аверы, понимаешь. И не в том дело, что мы там податей не платим, или что Величество к нам на похороны ездит, будто мы ему родственники, — запнулся отчего-то, посмотрел на Филиппа, будто что-то вспомнил. — А в том, что, если мой сын завтра поедет в столицу, ему не будут плевать вслед и обзывать разбойником. А будут говорить, вот, мол, едет герцог Щита, опора королевства.
— Так вы меня и пустили в Люмьеру, — фыркнул наследник.
— А это — другое, — жестко сказал Лучо. — Я помню, что я должен королю. И я этот долг отдаю. И ты — отдашь.
— Что же, если нас один раз подняли из грязи в князи, так мы теперь до второй Встречи должны выслуживаться?
Отец смотрел на него долго. Филипп подумал, подавив вздох, что сейчас начнется разговор о долге и чести — в устах отца эти слова отчего-то всегда звучали, как с большой буквы. Лучо сказал:
— А тебе так хочется обратно в грязь?
И пришпорил коня.
Тогда у Филиппа вскипело — и бурлило, и не успокаивалось долго — желание сбежать, податься в Орден Ожема, в бродячие артисты, в лесные братья. Пусть не называют защитником, пусть смеются за спиной, пусть бросают камни, в конце концов. Все лучше, чем видеть свою жизнь насквозь — в стенах, на стенах и за стенами в дозоре, до очередной схватки с либертадорес, которая станет последней. За медяк бы продал честь герцога Щита, только б не слышать, как собственный отец беспощадно резюмирует его будущее, будто лекарь — смертельно раненому...
Лучо, как всегда, был прав. Их правда — правда короны. Их деньги — деньги короны. И хорошо бы корона об этом вспомнила.
— Следует издать указ, чтоб в этом герцогстве прекратили умирать, — досадливо сказал Филипп. Две последние ночи он провел, разбирая счетные бумаги. — Отец со своими похоронами пустит нас всех по тракту.
Рено деликатно промолчал.
Осень и зима, надвигающиеся на Аверу, грозили серьезным голодом. Уже и и прошлую зиму люди просидели на топинамбурах, но то была плохая зима после относительно сытого лета. Теперь голод завернется вторым, куда более плотным кольцом — и кто знает, что будет дальше. По углам поднимался шепот — мол, Девятеро взъелись за что-то на Флорию. Те, кто посмелее, предполагали — за что. Верно, прошлогоднюю засуху, приди она одна, признали бы недоразумением. Но вышедшая из берегов Анчо, затопившая поля; но обвалы в Велернских горах; принесенные невесть с какого моря ураганы в Костьере; снег, прочно и мертво легший на несколько месяцев в Гвенвро и Бреазе; мор, наконец, в Альери и Гасторне — не слишком ли много горя для простого совпадения?
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
