Сороковник Книга 4

То ли травы, наконец, действуют, то ли мне самой удаётся справиться с нервным мандражем — но спустя какое-то время ловлю себя на том, что бездумно созерцаю букет в напольной вазе неподалёку от кровати. Должно быть, цветы здесь полевые из-за того, что их природный аромат слаб, в больничной палате не место садовым с тяжёлым запахом. Хрупкие фиолетовые колокольчики, глазастые ромашки напоминают об ином букете, сиротливо высохшем на подоконнике Васютиной кухни. Невольно прислушиваюсь к себе... ничего. Пусто в душе. Словно выгорело прежнее чувство вместе с Даром, дотла.

И почему-то до боли жаль рассыпавшегося в прах обручального кольца с турмалином.

...Сэр Персиваль возникает бесшумно, словно призрак, но это не мешает ему пододвинуть вполне весомый стул ближе к кровати. Звук от соприкосновения тяжёлого предмета с полом окончательно возвращает меня в реальность. Маленький доктор, прищурившись, окидывает меня бдительным взором... и по всему телу разбегаются щекотинки — верный признак профессионального сканирования. Похоже, мой лечащий врач недоволен результатами осмотра. Кстати, почему он здесь? Должно быть, Диана сетовала на мои рыдания...

— А давайте-ка временно никого не будем к вам подпускать, Иоанна, даже супруга, — неожиданно предлагает доктор. — Бог с ней, с этой энергопотерей; обойдёмся как-нибудь своими силами, накопителей у нас хватит. Свидание с родственниками на вас плохо подействовало, а это никуда не годится: вам нужны только положительные эмоции. Что вы скажете о нескольких днях одиночества и покоя, дорогая леди?

Виновато улыбаюсь.

— Я их не выдержу. К тому же, если вы запретите Маге являться — он изыщет другой способ со мной встретиться, или сделает подкоп, или ... — Вспоминаю о некоторых способностях некромантов. — ... превратится в кого-нибудь и пролезет в любую щёлочку, наверняка, он ведь упрямый. Ну, подумаешь, поплакала немного, женщинам это иногда необходимо. Всё прошло.

— Уверены? — Он склоняет голову набок и в этот момент напоминает дятла, так и высматривающего, куда бы клюнуть. Но глядит уже без прежней настороженности, словно... изучает? От подобных разглядываний я всегда впадаю в нервозность, вот и в этот раз мне не по себе. Без особой необходимости поясняю:

— У беременных часто глаза на мокром месте. Мы готовы рыдать по любому поводу, но так же быстро успокаиваемся. — Сэр Персиваль понимающе кивает. — И, пожалуйста, не принимайте меня за совсем уж немощную; я куда крепче, чем вы думаете.

— О, в этом я не сомневаюсь, — отзывается он с удовольствием, будто услышал нечто чрезвычайно приятное. — Дорогая леди, некоторые подробности вашей жизни мне известны, и смею заверить, они характеризуют вас как достаточно сильную личность. Хотел бы предупредить: ваши родственники будут пытаться удержать вас в постели как можно дольше, начнут потакать малейшим прихотям, ублажать, лишь бы вы и носа не высовывали из дому все оставшиеся до родов месяцы. Не удивляйтесь, у некромантов это общепринятое поведение по отношению к будущим мамам, несмотря на все наши с коллегами вразумления. Но отчего-то мне кажется, что вы не пойдёте у них на поводу. Ведь так? Чрезвычайно рад, ибо врач и пациент должны придерживаться единой политики выздоровления. Вам, безусловно, нужно движение, свежий воздух, в меру солнца, в меру пеших прогулок, общение. И уж конечно, какое-то занятие, одно или несколько, дабы не изнывать от праздности. Ибо беременность... — он делает многозначительную паузу.

— ... не болезнь, — подхватываю на одной волне, — а нормальное состояние для женщины. Конечно, я с вами полностью согласна. И раз уж на то пошло — мне до смерти надоело лежать, сэр Персиваль. Можно, я встану?

— Вот это правильно, — одобрят он. — Только давайте условимся: не сейчас, а ближе к вечеру. Прогуляетесь в парке, полюбуетесь цветами, закатом... очень полезная процедура. Но желательно не слишком долго и в сопровождении Дианы, договорились? А пока немного отдохните. В настое, что вы недавно выпили, есть несколько компонентов, которые должны поработать часа два-три с вашими нервами; не беспокойтесь, на малышах это никак не отразится, а вот то, что их мамочка повеселеет — пойдёт им на пользу.

Не могу удержаться от вопроса:

— Стало быть, у вас тут и травники есть, не только паладины?

— Разумеется. Мы стараемся не злоупотреблять вливаниями энергетики, тем более что не все её виды совместимы. На сегодня вы получили изрядный её объём, а в таких случаях, дабы не мешать циркуляции энергопотоков, мы используем иные методы. В Белой Розе есть и травники, и мануальные терапевты, и жрецы из Ордена Акары...

— А эти для чего? Ой, извините...

— Вполне естественное любопытство, дорогая. Иногда приходится иметь дело с пациентом, поступившим в бесчувственном состоянии, как недавно некий известный вам обережник; в подобных случаях мы можем лишь догадываться о природе повреждений и не знаем, отягощены ли они отсроченным заклятьем, не поставлен ли магический блок, снятие которого приведёт к фатальным последствиям. Да и много нюансов, которые возможно узнать лишь от пострадавшего, а тот бывает не в состоянии ответить. В таких случаях и приходят на помощь ясновидящие.

— Удивительно. А я думала — это так просто: возложил руки — и исцелил...

Доктор отвечает снисходительной усмешкой.

— Человеческий организм невероятно сложен, дорогая леди. "Просто", как вы изволили выразиться — пополнить истощённые запасы сил и подтолкнуть механизм регенерации; этого достаточно в случае единичных или небольших травм, однако повреждения могут быть слишком обширны, либо может не хватить природной мощности целителя. Вам довелось из всех представителей нашего ордена познакомиться только с Кэрролами: смею заверить, они из лучших. Мастера. Восстанавливающие способности паладинов, как правило, гораздо скромнее, поскольку основная масса мужчин выбирает развитие боевых навыков в ущерб врачебным, поэтому... — он разводит руками. — Истинных Мастеров исцеления крайне мало. И далеко не все чудеса им подвластны, не обольщайтесь; воскрешать из мёртвых мы не умеем.

— Но вот глаз вырастить умеете, — говорю, вспомнив Магу. И сжимаю-разжимаю ладонь с приращенными пальчиками.

— И конечности, и внутренние органы, — подтверждает доктор. — Да ведь и в вашем мире это вскоре станет возможным, у вас просто несколько иные технологии. Мне доводилось беседовать с вашими земляками, поэтому кое-какое представление о развитии медицины на вашей родине я имею. Впрочем, — спохватывается, — кажется, я вас заговорил, каюсь. Продолжим нашу беседу завтра. Отдыхайте, а вечером, как и условились — немного погуляете перед сном.

Послушно киваю. Доктор уже собирается уходить, когда я решаюсь заговорить о наболевшем.

— Сэр Персиваль, могу я спросить? — Он с готовностью останавливается. — Вы ведь всерьёз тогда говорили о... возможности выбора, да? Так оно и есть?

— Такими вещами не шутят, Иоанна. Вы уже решились на что-то определённое?

— Нет, — тушуюсь, — это я не о себе. Просто вдруг подумала: если жёны некромантов имеют право выбирать между бездетностью и опасными родами, выходит — кто-то всё-таки готов рискнуть? Хоть их и мало, некромантов, но всё же род их не переводится, и, как я слышала, бывает иногда по двое-трое детей в семье...

— В стремлении подарить дитя любимому человеку женщина иной раз пренебрегает здравым смыслом. К счастью, среди некромантов есть маги особо высокого уровня, которые, присутствуя при родах, способны удержать душу роженицы и не дать ей покинуть тело. Вашему свёкру, например, помимо собственной супруги обязаны жизнью не менее дюжины матерей его клана.

— Дону Теймуру? — недоверчиво переспрашиваю. — Что, в самом деле? Нет, если вы так говорите — конечно... Но, значит, некроманты сведущи и в медицине?

— Скажем так: в устройстве человеческого организма и основах физиологии. Им хватает. Каждому своё. — Доктор предупреждающе прикладывает палец к губам. — Разговорчивость — хороший для женщины признак, я бы даже сказал — симптом выздоровления, но не увлекайтесь, дорогая. Я вас покидаю, наконец. До завтра.

* * *

К вечеру, заработав ломоту в боках, понимаю: лежать больше не могу. Похоже, я совершенно оклемалась от потрясений и теперь свежа, как огурчик, несмотря на то, что день близится к концу и всем послушным пациентам пора готовиться баиньки. Сестричка Диана перед уходом так настоятельно желала мне выспаться, будто от этого зависело благополучие всей моей дальнейшей жизнь. "Вы помните, дорогая, что сказал доктор Персиваль? Покой и отдых, отдых и покой!" О-о, забыла! Уйти-то она ушла, а у меня совсем из головы вылетело, что надо бы попросить её составить мне компанию...

Что ж, в конце концов, я не ребёнок, чтобы и пяти шагов не ступить без присмотра, как-нибудь справлюсь. Ужасно хочется походить по травке, да и просто походить... Решительно отбрасываю одеяло. Голова не кружится, чувствую себя до неприличия хорошо. Восприятие странно обострено, и всё, что я испытываю, доставляет несказанное удовольствие: шелковистость навощенных паркетин под ногами, прохлада воды из стакана, оставленного Дианой на столике, похрустывание накрахмаленной салфетки, которой промокаю губы. Хорошо чувствовать себя живой.

В платяном шкафу нахожу то, на что и рассчитывала: одежду. Снимая с плечиков рубашку, замечаю знакомый предмет в новеньких кожаных ножнах, сиротливо подвешенный на крючке рядом с курткой... и поспешно отвожу глаза: не хочу видеть ничего, напоминающего о тяжёлой ночи, о портале.

Несмотря на сумрак в палате, снаружи светлее. Мне и нужно-то полчаса, успею вернуться до темноты. Сквозь стеклянную дверь там, "на воле" призывно белеют берёзы, взяв в полукольцо лужайку, прорезанную дорожкой, и я, наконец, выхожу на открытую террасу. Деревянные широкие ступени сбегают прямо в траву.

Вновь обостряются чувства, мир так реален и так настойчиво о себе заявляет — хрустом песка под ногами, тёплым ветром, гомоном воробьёв над просыпанной горстью пшена, грибной сыростью из-под кустов... Вдыхаю полной грудью этот вечер. Я жива. И... я ни о чём не жалею. Может, где-то там, в параллельной реальности, другая Ива-Иоанна-Ванесса, умчалась с Васютой навстречу иной судьбе, и проживут они долго и счастливо, если только можно быть счастливой, бросив детей... Но я — выбрала остаться. И, наконец, приняла этот выбор.

Нырнув в берёзовую аллею, не думаю ни о чём, наслаждаясь прогулкой. Летят навстречу первые паутинки бабьего лета, редкие пушинки одуванчиков... Тишина и покой. Но вот негромкие голоса где-то впереди, за деревьями заставляют меня притормозить -и завернуть к ближайшей скамейке. Впишусь-ка в пейзаж, глядишь — и не попадусь никому на глаза.

Нагретое солнцем сиденье ещё не остыло. Подбираю с него несколько сбитых ветром тонюсеньких берёзовых веток. Зелёные серёжки легко разминаются, оставляя на пальцах чешуйки-катышки и горчащий запах; почти такой же аромат, только более насыщенный, царил в кущах замка Кэрролов. И немного тянуло влагой — каштановые кроны густы, под ними любит селиться сырость... И вот уже словно воочию я вижу себя на знакомой поляне возле озера.

Вижу-то вижу, только вот странность — у меня вроде был вечер, а здесь — белый день... На миг прикрываю глаза, но мираж не исчезает, более того — становится чётче. Вот они, мои девчонки, бегают по берегу босиком, и не одни, а с Гелей и Абигайль-младшей, а под деревьями, за большим чайным столом, благополучно разместилось всё среднее и старшее поколение Кэрролов и дель Торресов — кузины Аурелия и Мирабель, драгоценный сэр Майкл с сёстрами и зятьями, старинные приятели Теймур и Джонатан, и конечно же, братья-некроманты: наречённый мой супруг и самый лучший в мире деверь. На коленях — не пойму, у кого, у Маги или Николаса — ёрзает крепенькая сероглазая малышка, рыженькая, кудрявая, и азартно лупит зажатой в пухленьком кулаке палочкой по столу, норовя попасть в чайное блюдце, а Мага — да, точно, он! — смеясь, каждый раз успевает отодвинуть и спасти хрупкую вещицу.

— Дай ты ей хоть разок попасть, — огорчённо говорит Николас. — Ведь скуксится сейчас, начнёт плакать... Принцессочка наша, злой папка не позволяет разбить такую красивую штучку, да?

И бровью не поведя, суженый вновь подвигает блюдце, но на сей раз с нарочитым запозданием, и вот уже — ба-бах! — летят во все стороны осколки драгоценного фарфора. Братья хохочут, маленькая принцесса заливается, сверкая двумя верхними молочными зубами. Солнце весело скачет на атласных лентах чепчика, расшитого бисером и мелким жемчугом.

— Вот это удар! — с гордостью отмечает Николас. — Ничего не скажешь, крепкая рука!

— Это у неё наследственное, — подавившись смехом, добавляет Мага, — от мамочки...

...Прямо над ухом раздаётся смутно знакомое цоканье, наваждение рассеивается. С трудом прихожу в себя, а сердце до сих пор частит. Что это было, что? Отблески ушедшего Дара? Нет, вряд ли: ни особой яркости картин, ни эффекта присутствия, как бывало раньше, скорее всего — мимолётное виденье, отвечающее затаённым помыслам. Просто на какой-то миг подумалось: может, и в самом деле получится жить вот так: большой дружной семьёй, как было когда-то, пока судьба не отняла у меня разом почти всех? Вот подсознание и отмерило, и выдало в точности по заказу.

А ленточки на чепчике у дочки...

...у дочки!..

... были не моей работы, это точно... Кто-то ещё расшивал...

— Откуда ты взялся? — вздрогнув, спрашиваю у бельчонка, который обнюхивает моё ухо и со спинки сиденья уже бесстрашно карабкается на плечо. — Смотри-ка, не боишься! Привык к людям?

Пушистик делает сальто и преображается прямо в полёте, и вот уже на колени ко мне шлёпается шустрая ящерка.

— Аркаша! — подскакиваю я от неожиданной догадки и озираюсь. — Ты где?

Я не могла обознаться: у меня веские причины помнить именно этого фамильяра. А ежели фамильяр тут, да ещё такой довольный — не иначе, хозяин рядом.

— Да вот они мы! — Голос оборотника слышен прямо за спиной. — Пугать тебя не хотелось, вот я Кешку вперёд и запустил. Он тебя первый почуял, сразу настучал, что ты тут бродишь.

— Ваня-а! — Лора, перегнувшись через спинку скамьи, едва не душит меня в объятьях. Ну конечно, как это Аркаша — и без неё. — Ох, Ванька, как я рада тебя видеть! — Легко сиганув через препятствие, плюхается рядом и снова лезет обниматься. — Какая же ты молодец!

— Ло! — одёргивает Аркадий. — Прекрати сейчас же прыгать и тискать, что ты, как девочка, ей-богу!

— Прости, — отвечает та без тени раскаянья. — Совсем забыла. Не переживай, за девять месяцев привыкну. На, забирай своего остолопа, он уже обожрался, видишь — спит на ходу?

Ящерок обиженно пыхтит у неё в горсти, а сам тем временем как-то подозрительно ко мне принюхивается. Поспешно прикрываю грудь ладонью.

— Э, э! Не надо меня исследовать! Аркаша, в самом деле, пригляди за ним, а то по старой памяти сунется, куда не надо... Да он у тебя подрос, что ли?

— Точно. — Друид с удовольствием кивает. Протягивает руку, и шустрый питомец, пробулькав что-то забавное на прощанье, втягивается под рукав, очевидно, намереваясь залечь в спячку, потому как брюшко изрядно набито. — Заметила? Причём за пару дней подтянулся, после того, как мы в одной пещере побывали... Ну, да ладно, об этом после. Ты-то как?