Сороковник Книга 4

Горбачева Вероника

Сороковник

Книга 4

Глава 1

Медленно, неторопливо, как позитив в кюветке с проявителем, на молочном фоне утра проступает город. С серого неба осаживается морось, холодит лицо, забирается под воротник. Туман с утра — вроде бы к погожему дню, но даже не верится, что день этот настанет. Словно судьба мне до скончания века плутать по слепоглухонемым улочкам под эхо собственных шагов, без цели, без надежды. Временами чудится, что всё вокруг — очередной сон, а на самом деле я дома, лежу, уткнувшись в подушку, на грани пробуждения, которое никак не настанет, так и увязну в чужом городе. В такие моменты я замедляю шаг и думаю: а стоит ли идти дальше? бессмысленно, ибо в никуда...

Но потом вдруг соображаю, что всё-таки стоит, что вот он, вполне реальный холод, доказывает: не сплю. Зябнут руки, ощутимо ноют ступни... Нужно брести, чтобы добраться, в конце концов, хоть куда-нибудь — домой, например...

Домой? А где я сейчас? Вроде бы мы с Норой вышли совсем недавно, сумерки едва-едва собирались. Откуда туман-то? И куда меня занесло? Мы только что свернули с Советской, на улицу Победы, к небольшим частным домикам... Да, именно они должны были появиться перед глазами, но то, что я вижу, напрочь расходится с ожидаемым. Нет-нет, это не мой город. Это...

Зажмурившись на несколько мгновений, открываю глаза. Под ногами по-прежнему вместо асфальта выпуклая брусчатка, по сторонам высятся фасады массивных двух— и трёхэтажных домов, словно перенесённых со старых европейских улочек, даже фонари здесь... Фонари не электрические. В них пляшут огоньки голубоватого газового пламени.

Не может быть, не занесло же меня в какой-то там параллельный мир, в конце концов! Это лишь у фантастов бывает, а я — реалист до мозга костей и во всякие переносы в пространстве-времени не верю. Читать — люблю, но представить, что это случится на самом деле? Со мной? Никогда. Просто...что-то неладное происходит. Может, я заболела, и всё это — бред?

Но бред бывает при температуре, меня же ощутимо морозит. Что за дрянь сыплется сверху? Машинально обтираю влажную щёку и лезу за носовым платком, но кармана на привычном месте не нахожу. Тут-то до меня доходит, что изменился не только город: из дома я выскочила в ветровке, а сейчас на мне чужая куртка на пару размеров больше, без единой "молнии", на пуговицах, медных, крупных как прабабушкины пятаки. И руки у меня... руки отчего-то посмуглели и обветрились...

Пустые руки, без поводка. Пустые, только сейчас понимаю. Неужели я потеряла Нору? Где? Как? Что происходит?

Даже если в полном беспамятстве я упустила поводок — умная псина никуда не делась бы, потрусила следом. А я его... да, выронила, точно, когда удирала от раптора. Настолько тогда перепугалась...

Вспомнила. Так всё и было: и улица Победы, которая вывела прямёхонько в иную реальность, и... и чудом уцелевшая девочка, и ведунья Гала... Но где же собакин? Спокойно, Ваня, сейчас и это припомним... Гала просветила меня насчёт Сороковников и обычаев этого мира, потом куда-то повела — кажется, с кем-то познакомить... Это было днём. Она показывала мне город. Но здесь мы точно не проходили. Хотя — кто знает, я сейчас в таком состоянии, что может, и родного дома не узнаю... Что, что со мной?

— Донна?

Высокая тёмная фигура появляется рядом бесшумно, заставив меня отшатнуться. Впрочем, угрозы от неё не исходит, и я перевожу дух. Отчего-то никак не могу разглядеть лица этого человека, оно словно застлано каким-то маревом, сквозь которое видны только глаза, тёмные, чуть раскосые. Кто это? Прохожий, решивший, что я в затруднении?

— С вами всё в порядке? — спрашивает обеспокоенно. Под полами распахнутого плаща поблескивают... пряжки? чешуя? Причём здесь чешуя, что за дикие мысли? — Донна, ответьте же!

Почему он так странно ко мне обратился, может, принял за другую? В смятении озираюсь. Ничего не меняется: ни высокие здания старинной архитектуры, ни одинокие деревца, ни булыжная мостовая... Где я? Минуту. Я ведь только что, кажется, вспомнила, и... снова память отшибло? Да что происходит? Тем временем человек в чёрном не сводит с меня глаз и ждёт ответа. Цепляюсь за него, как за соломинку, потому что больше попросить о помощи некого.

— Со мной что-то не так. Я никак не... — потеряв мысль, морщу лоб. — Ах, да...Вы не могли бы мне помочь?

— Конечно, донна. Я ваш хранитель, вы забыли?

Хранитель?

— Не помню, — признаюсь честно. — Я вообще мало что помню. Что это за место? Куда я попала?

— Успокойтесь, — чёрный человек говорит мягко, будто с младенцем, и тревога во взгляде сменяется облегчением. Он берёт меня под руку столь бережно, что я не сопротивляюсь. — Это бывает. Энергопотеря иногда творит с памятью подобные шутки. Вы придёте домой, увидите знакомую обстановку и всё вспомните. Позвольте, я вас провожу.

— Домой... — Как объяснить, что я из другого мира? Он примет меня за сумасшедшую! Или... Кажется, ведунья упоминала, что попаданцев здесь много...

— Дом вашего мужа совсем рядом, донна, вы забыли?

Новость, совершенно неожиданная. Нет, всё-таки он принял меня за другую! Пытаюсь высвободиться.

— Вы что-то путаете. Я не замужем.

— Минуту, только минуту. — Мужчина не делает попыток удержать, но преграждает дорогу. — Выслушайте, а потом решайте, донна. Только не надо меня бояться. Быть рядом с вами — моя работа, мне хорошо платят за то, чтобы вы были целы и невредимы, поэтому, уж безусловно, я отведу вас в безопасное место.

Его уверенный тон заставляет меня поколебаться в своих убеждениях: а вдруг он в чём-то прав, просто меня настолько перемкнуло, что появилась этакая дыра в памяти? Что, если я в этом мире не день-два, как сперва показалось, а гораздо больше, и чего только за это время не случилось? Но что он там говорил про мужа? Не понимаю. Не верю.

Покачав головой, хочу обойти незнакомца, но он, сдвинувшись на полшага, вновь загораживает дорогу.

-Несколько имён, донна, — говорит быстро. — Дон Маркос дель Торрес да Гама, семейное имя — Мага. Ни о чём не напоминает? Это ваш наречённый супруг. Николас дель Торрес, он же Ник, его брат. Дон Теймур, Глава клана, их отец. Сэр Майкл, ваш Наставник. Васюта, русич, — отец ваших будущих детей. Рорик, ваш друг-обережник. Ну же, вспомните хоть кого-нибудь!

Какое-то время судорожно хватаю ртом воздух, словно задыхаясь, а затем под гнётом информационной лавины подкашиваются ноги. Хранитель торопливо меня поддерживает. А мне — ощутимо, физически, до тошноты плохо от переизбытка знания...

— Нет!

Желанное неведение вновь заполняет голову, и я в недоумении смотрю на склонившегося надо мной мужчину. Хранителя, как он себя недавно назвал.

— Я хочу домой, — говорю тихо. — Пожалуйста, отведите меня домой, к детям!

В глазах чёрного человека нескрываемая жалость.

-Донна, — он предлагает руку. Кажется, не так давно я от неё отказывалась, но сейчас принимаю с благодарностью. — Конечно, я отведу вас домой. Но до этого нам обязательно нужно заглянуть в госпиталь.

— Нет! — отчего-то пугаюсь я. Он словно не слышит:

— Я понимаю, вам хочется быстрее оказаться дома, но мы не можем не узнать, что с вашим другом, Рориком. Помните его? Он пытался открыть портал, но пострадал при активации.

— Рорик! — Кусочек событий, пережитых недавно, вдруг становится на место. — Да, я же просила: не применять магию на крови, а он — всё позабыл, бестолковый...

— У него не было выбора: конструкция нового портала начала распадаться без должной подпитки. Наконец-то вы приходите в себя, донна Ива.

Может, так оно и есть, но только часть оживших воспоминаний для меня пока словно китайская грамота. Что это за портал, который пытался открыть Рорик, для чего или для кого он был нужен — загадка. Но вот что с бедным парнишкой сотворил поток пламени — живо встаёт перед глазами. Невольно прикладываю руку к сердцу.

И ещё... Он о чём-то просил. "Ива", шептал, а дальше... Что, если это важно?

— Вы знаете, где он? Куда его... — В памяти всплывают две крылатых фигуры. — Куда с ним улетели те... существа, да? Я правильно их называю?

— Сущности, донна. Они перенесли его в госпиталь Белой Розы, к паладинам. — В голосе хранителя заметно спадает напряжение. — Это на окраине, довольно далеко отсюда, поэтому мы и воспользовались таким способом транспортировки. Вы не испугаетесь, если я перемещу вас так же?

Не верю своим ушам.

— По воздуху? Но вы же не... вы не сущность? Вы человек?

— Я некромант, донна. Мы умеем принимать облик иных существ.

Складки чёрного плаща разворачиваются и уплотняются в кожистые крылья. Однако ни само зрелище, ни то, что собеседник назвался некромантом, почему-то не ужасает, будто я уже насмотрелась в этом мире всего, и теперь одним чудом больше, одним меньше — без разницы, культурный шок давно пережит.

— Итак? — напоминает он. — Повторю: со мной вы в безопасности. В дневное время можно было бы нанять экипаж, но сейчас это невозможно; к тому же, по воздуху мы доберёмся гораздо быстрее.

Внезапно меня охватывает слабость. Лететь? Не в самолёте, в защищённом салоне, а вот так... с пустотой под ногами, сверху, вокруг... Но надо узнать, о чём просил мой товарищ, превозмогая боль...

— Хорошо, — отвечаю неуверенно. — А после того, как мы его проведаем, вы доставите меня домой?

Несмотря на попытки взять себя в руки, в конце фразы голос у меня предательски срывается.

— Конечно, донна. Куда угодно. Как прикажете. А сейчас — закройте глаза и не открывайте, пока я не попрошу. В целях вашей же безопасности: если от высоты закружится голова, и вы начнёте вырываться — это повредит нам обоим.

Послушно опускаю веки, и не успеваю ахнуть, как почва уходит из-под ног. Меня подхватывают цепкие лапы, ещё недавно бывшие руками, и даже сквозь плотную парусину ощутимо давят твёрдые когти, а прижимают меня не к человеческой груди, прикрытой одеждой, а к чему-то меховому, пушистому, и под этой шерстью синхронно с шорохом раскрываемых крыльев перекатываются мускулы. Кто он сейчас, как выглядит? И уж не потому ли просил зажмуриться, чтобы я не высоты, а его самого не испугалась?

Сильный рывок ввысь — и внутренности словно проваливаются, а я, зажмурившись сильнее, инстинктивно обхватываю хранителя за шею, так вроде бы надёжнее. Он не возражает. Встречный ветер заставляет съёжиться, однако не очень-то сожмешься в комок, если ты у кого-то на руках... В лапах.

"Придётся потерпеть, донна", — голос звучит прямо в моей голове. "Энергия уходит на полёт и поддержание трансформации, я не могу распределять её ещё и на защитную сферу, иначе мы потеряем в высоте и скорости".

Я только киваю. Ничего, потерплю. Рорику было хуже.

"Сейчас будет теплее, мы попадём в восходящий поток".

Хлопанье крыльев внезапно стихает. Меня охватывает теплом и ... примешивается странное ощущение, схожее с тем, которое испытывала я на залитом солнцем лугу, когда сэр Майкл учил меня черпать энергию из света и любви. Парение, вот что это. Мой хранитель экономно расходует силы. К чему лишний раз тратиться, когда воздушное течение само несёт в нужном направлении?

Приземление не столь стремительно, и потому обходится без неприятных переживаний. Просто в один момент тёпло вытесняется прохладой, угол наклона становится иным, объятия чуть сильнее. Но движение вниз — пусть и скользящее — чувствуется, и меня охватывает непроизвольный страх: а ну, как шлёпнемся — костей не соберёшь!

" Всё хорошо, донна". — Голос охранника спокоен, без признаков паники. — "Мы почти на месте".

А меня вновь перемыкает, как после того, когда Мага снял с меня заклятье. Предыдущие события заволакивает туманом, я теряюсь, вновь не понимая, что со мной и как я здесь очутилась, и силюсь открыть глаза.

О чём я совсем недавно подумала? О Маге? О заклятье?

...Вижу себя на небольшом диванчике в холле Каэр Кэррола. Мага, неловко подвернув ногу, раскинулся на полу, мёртвые глаза уставились в пустоту... Очередной кусочек мозаики встаёт на место очень уж болезненно.

— Донна, я же сказал, что всё в порядке! — Мой хранитель переходит на обычный способ общения. По лёгкому толчку, сотрясшему его тело, по шороху сворачиваемых крыльев понимаю, что посадка завершена. Открываю глаза. И, наконец, вижу его лицо.

— Бастиан? Вы?

Щёлк-щёлк в мозгу... Пыль от мраморной крошки, разорённый павильон, твёрдая надёжная рука, поддерживающая меня, вынужденно ослепшую... "Дон Теймур здесь, донна". Лёгкие шаги моего свёкра... Фонтан в гаремном дворике. "Бастиан? Что он сказал?" Я знаю, кто это спрашивает. И кто отвечает: "Почтенный старец изволил утешить донну, сообщив, что"... Далее — что-то очень важное. "...Что беременность и роды пройдут хорошо. И так же намекнул, что младенцев мужского пола будет больше одного".

Я бы рада снова нырнуть в беспамятство, да не получается. Картинки прошлого наплывают волнами, одна за другой, и захлёстывают с головой. Не вчера, не позавчера — я прибыла сюда почти месяц назад. И всех, кого называл недавно хранитель, всех, оказывается, помню.

— Не Бастиан, его брат, — поправляет он. — Мы с ним похожи. Рад, что помог. — Перед его лицом вновь непонятное марево. — Простите, это условие работы: меня не должны узнавать. Вы в состоянии идти?

Осторожно ставит меня на землю и поддерживает, давая возможность придти в себя. Только зря он думает, что объект заботы в каком-то шоке: я просто заторможена.

Перед нами, окружённый парком, высится настоящий дворец — с колоннами, портиком, со статуями в полукруглых нишах. К парадному входу ведёт широкая лестница, а с обеих сторон — заезды-пандусы, по таким раньше прямиком к дверям подкатывали кареты. Вроде бы, мы направлялись в госпиталь, а тут...Моему спутнику, вероятно, кажется, что я всё ещё торможу, он окликает:

— Донна, вы меня слышите?

— Да-да. Что-то... простите, я всё понимаю, только соображаю медленно. Я помню, мы здесь, чтобы узнать о Рорике, — заканчиваю с облегчением. Мне важно показать, что я адекватна. — Так ведь?

— Совершенно верно. Пойдёмте.

В этот раз он не предлагает руку, а поддерживает за талию, но я не возражаю, потому что чувствую усталость. Идти всё тяжелее. Внимание у меня, как у ребёнка, направлено на то, чтобы не споткнуться. Гляжу под ноги и насчитываю десять шагов по дороге, вымощенной белыми плитами, затем двенадцать ступенек вверх... на тринадцатой запинаюсь, но надёжная рука моего спутника не даёт упасть. Совсем рядом мелодично звякает колокольчик, с негромким скрипом открывается створка двери.

— Силы небесные! — раздаётся звонкий женский голос. — И она ещё держится на ногах? Проходите, проходите же скорее! Сюда!

— Нам только нужно узнать, что с Рориком, — ставлю в известность миловидную особу в белом сестринском одеянии. — Его должны были...

— Сюда! — словно не слыша, торопит женщина. — На каталку, я сейчас позову братьев...

— Не надо лишних людей, — прерывает мой хранитель. И снова подхватывает меня на руки. — И каталки не нужно, я донесу. Показывайте, куда.

Нет сил воспротивиться. Под негромкие указания сестры милосердия — так я для себя её окрестила — хранитель несёт меня через большой холл, затем по длинному коридору — я вижу неимоверно высокие потолки — затем через ещё одни широкие двустворчатые двери в светлое просторное помещение. Меня укладывают то ли на кушетку, то ли на топчан — какое-то не слишком мягкое, но и не жёсткое ложе с приподнятой спинкой.

— Рорик, — твержу, как мантру. — И потом — сразу домой, пожалуйста.

— Конечно, дорогая, — воркует сестра. — Вот только устрою вас, чтобы вы немного отдохнули, а потом схожу к доктору, всё разузнаю, и тогда уже отправим вас домой...

Склонившись, укладывает мои руки вдоль тела, при этом защёлкивая на левом запястье что-то холодное. Рефлекторно пытаюсь отдёрнуться.

— Не пугайтесь, это всего лишь браслет, сейчас мы наденем ещё один, и вам сразу станет легче, вот увидите. Ваши руки совершенно свободны, милая, мы просто снабдим вас хорошими сильными аккумуляторами энергии, вы же совсем истощены, бедняжка, — журчит надо мной женский голос. — Похоже, бархотка у вас почти пустая, вы очень вовремя здесь появились, очень. А это что у вас на поясе? Давайте-ка, я сниму, пока вы случайно не поранились, не беспокойтесь, я передам это вашему спутнику...

Её голос журчит, как ручеёк, так и затягивая в дрёму...

— Рорик, — напоминаю сквозь зубы. Это имя засело в мозгу, позволяя до поры до времени сдерживать ускользающее сознание. Сестра с тревогой взирает на моего хранителя. Похоже, он что-то сообщает ей мысленно, и та понимающе кивает.

— Ах, вот о ком вы, тот самый мальчик... Я слышала прогнозы, с ним всё будет в порядке. Сэр Персиваль занялся им лично; это значит, что через неделю ваш друг выйдет отсюда, как новенький. Подождите здесь, я приглашу дежурного врача.

— Нам нужен не дежурный, — холодно сообщает хранитель. — Нам тоже нужен сэр Персиваль. Несколько дней назад, во время проведения одной... акции он уже осматривал донну и просил сообщать ему о возможных инцидентах, могущих отрицательно сказаться на ходе беременности.

— О-о! — Глаза женщины округляются. Только что она собиралась грудью стать на защиту главного светила, а сейчас готова бежать за ним. — Силы небесные! Что же вы не сказали сразу?

Поспешно возлагает обе ладони на мой живот. В другое время я бы возмутилась от такой бесцеремонности, но сейчас покорно терплю. От её рук исходит благодатное тепло... вот только почему-то не видно сияния, той ауры, которая обычно сопровождала лечебные действа моего наставника; возможно, у женщин паладиновские навыки проявляются иначе?

— Пока тревожиться не о чем, и я не буду посылать мыслевызов сэру Персивалю, хорошо? Он разрешает беспокоить его таким способом лишь в самых критичных ситуациях. Просто схожу за ним, думаю, что основная работа с вашим другом уже закончена и остальное довершат ассистенты. Как прикажете о вас доложить?

— Передайте: донна Иоанна дель Торрес да Гама, с сопровождающим. С того же объекта, что и обожжённый обережник. Донна была под нашей защитой и от огня не пострадала, однако есть осложнения иного порядка.

Его голос становится всё тише, как будто невидимые волны подхватывают и уносят нас каждого в свою сторону. Меня ли — от незримого берега, его ли — разницы нет, кричи, не кричи — не услышат.

* * *

Вновь я перед злополучным порталом. Память услужливо рисует неоновый овальный контур, зависший над ночной площадью... Что-то он маловат, не верится, что когда-то в него умудрились протиснуться и громадный циклоп, и Игрок на своей злобной зверушке... Ах, да, Рорик ведь говорил, что кольцо сжимается...И ещё картинки. Старательно пилю тугой обод нашего самодельного портала, тем самым ножичком... Жорка, вот кто мне его подарил, тот самый пастушок, встречающий прохожих в далёкой деревушке. Защитная полупрозрачная сфера, сквозь которую смутно видна фигурка обережника; у него никак не получается вдохнуть жизнь в наше совместное творение. Сейчас он от безысходности полезет за ножом, когда-то наполненным мной под завязку лунной энергетикой. Нет, какая я всё-таки дура, предупреждала, чтобы не строил заклятий на крови, а всего-навсего надо было у парня нож отобрать... да поздно уж в пустой след плакаться... Сноп огня. Воссиявший новорожденный портал в мир русичей. Дверь. Ключ. "Открой, И-ва..."

Дверь, за которой ждёт Любава, чужая суженая чужого мужа. Наконец-то я знаю всё. Всё. Окончательно и бесповоротно.

В этом призрачном, уже привычном состоянии воспоминания не взрывают мозг, просто всё, забытое ранее, разом оказывается на своих местах. Как в тёмной комнате, куда заходишь со сна — и не пойми куда угодила, а включишь свет — да вот же они, диван, стол, шкаф, где им и положено... Кажется, я опять незрима. Сгусток чистого разума, не обременённый телом, парю метрах в трёх-четырёх от мостовой, в восходящих потоках разогретого воздуха. Должно быть, недавний полёт впечатлил подсознание, вот оно и решило изощриться, само повторив полученный опыт. Или хотело обеспечить лучший обзор, да не получилось: что-то он гораздо хуже прежнего. Если раньше мои видения были ярки и реалистичны, с полным эффектом присутствия, то сейчас я не могу охватить взглядом всю окрестность, лишь то, что неподалёку, остальное как-то... рассеивается.

Вот и люди: горожане из Европейского сектора, Восточники, русичи — всех понемногу. Кто-то пришёл поглазеть, иные что-то обсуждают с соседями. Но все выдерживают почтительную дистанцию: портал отгорожен рядом невысоких столбиков, вроде тех, какими обносят памятники, только тут вместо декоративных цепей мерцают линии энергетической защиты. Возле свободного просвета — две внушительные фигуры. Часовые.

Пропускают они далеко не каждого. Своих — беспрепятственно; зевак, любопытных отваживают. Но вот появляется целая семья: муж с женой, совсем уж ветхий дед и четверо ребятишек разного возраста, от грудничка на руках у матери до отрока.

Часовой окликает главу семейства.

— Никита, неужто и ты уходишь?

— Я-то вернусь, — словно оправдывается тот. — Прикипел уже. Да и жёнка-то, сам знаешь, из местных, и старший здесь в учениках. Наставник больно его хвалит, говорит — мастером скоро сделает; так куда ж нам уходить-то? Родителя провожаю, опять же — со своими повидаться, кто жив ещё, могилки пращуров навестить. Хлопцам показать, откуда их род пошёл. А там — видно будет. Старец обещал раз в день портал открывать, чтобы всяк желающий пройти мог.

— Так-то так, да ты в уме держи, что через неделю совсем закроет. Не опоздай.

— Помню.

Дед скорбно жуёт губами

— Неделю-то всего... Рази надышишься? И-йех!

Махнув рукой каким-то своим думкам, бредёт к порталу. Прежде чем пересечь заветную грань, принюхивается, ловит встречный ветер. Если там, за переходом, луг — значит, тянет оттуда разогретой травой, медвяными запахами, сыростью от близкой воды... Вроде бы река там журчала, или ручей — не могу сказать точно. Но почему-то сейчас я ничего не слышу и не ощущаю, я, прирождённая нюхачка, способная даже во сне чуять ароматы.

— Ново-Китеж, — тихо говорит старик. — Дождался нас, батюшко.

Обернувшись, долгим взглядом обводит площадь, здания, немногих людей, словно прощаясь.

— Спасибо тебе, славный Тардисбург. Благодарствую за приют, за людей хороших. Оставайся с миром.

И кланяется в пояс. Уходит, не оборачиваясь, не замечая, как невестка прикрыла рот ладонью, чтобы не охнуть скорбно, Вслед за ним устремляется и семейство.

— Не вернётся, — говорит рядом знакомый голос.

— Думаешь, простился?

— Вопрос риторический. Ты же сам это понял, Джон. Кроме того... — Мой свёкор смотрит вслед уходящим, пронзая взглядом, как мне кажется, пространство иного мира не менее чем на сотню метров. А мне — так до сих пор ничего не видно за лазурным овалом. — ...Кроме того, тамошняя Морана уже поджидает его на той стороне. Дед стар, но, похоже, запрещал себе умирать, пока не вернётся на родину. Теперь сдерживающего фактора нет. Они вернутся раньше, чем через неделю.

— Ах, да, ты же её видишь...

Совсем нехорошо: даже фигуры "отцов" для меня неясны, расплывчаты, несмотря на то, что пытаюсь приблизиться к ним вплотную. Но голоса пока что чёткие.

— Постой, Тимур, ты сказал — тамошняя Морана? Я как-то не задумывался над этим вопросом раньше... Подразумеваешь, что в каждом мире — своя Смерть?

— Ипостась, Джон. Смерть едина, но проявлений её — бесконечное множество. Давай подойдём ближе.

Портал по-прежнему горит синим пламенем, по зеркальной поверхности пробегает рябь, хотя, подозреваю, для окружающих открывается совсем другой вид. Что-то ведь там высматривал дон Теймур? Солнце высоко... Я в будущем? Или в настоящем, просто долго лежала в беспамятстве? Остаётся только гадать.

Пытаюсь продвинуться к порталу — и не могу. Словно не подпускает что-то.

— ...Она отказалась уйти, Джон. И это был её выбор. — Дон Теймур отвечает другу, предыдущую реплику коего я, кажется, пропустила. Рукой, затянутой в плотную перчатку, проводит вдоль окоёма портала. — Вот здесь ещё чувствуются эманации ключа, и дорого я отдал бы за то, чтобы узнать, откуда она его взяла. Придётся порыться в памяти этого молодчика, как его... Йорека? Рорика? пока он не пришёл в себя.

— Это чужой ученик, Тимур. Не забывайся.

— Симеон мне должен. — На губах Главы угадывается желчная улыбка. — Чрезвычайно. Проступок его ученика, который иначе как провокационным, не назовёшь, сводит на нет все мои прежние обязательства перед его учителем. Старик разрешит сканирование, будь уверен. Однако, — предваряет он возмущение друга, — разумеется, ты будешь присутствовать при этой процедуре, дабы я не преступил, не нарушил, и прочая и прочая. Джонатан, я чту наш Кодекс и не собираюсь превышать полномочий, но ты же понимаешь, что сам факт спонтанного возникновения межмирного портала должен быть расследован Советом со всей тщательностью?

Паладин сканирует тот же фрагмент, что до него служил предметом пристального внимания дона.

— Да, ключ был именно здесь. — После недолгого молчания добавляет. — Тебе не кажется, что она копировала чью-то технику, сознательно или неосознанно?

— Ты даже понял, чью. — Дон Теймур закладывает руки за спину, упругим шагом огибает портал, рассматривая с обратной, невидимой для меня стороны. — Успел оценить работу Маги? Подумать только, этой женщине оказалось достаточно вспомнить единожды увиденное и подогнать под своё восприятие! Право, Джон, иногда я начинаю жалеть, что однажды они с моим сыном повздорили, у неё довольно хороший магический потенциал. Иметь такой дар в семье...

— И всё же ты не исключал, что она уйдёт? — Судя по тону, сэр Джонатан расстроен. — Ты ведь оставил своим людям инструкции на подобный случай? А если бы она всё-таки решилась?

— Что же, тогда нам остались бы дети. — Глава пожимает плечами. — Я не отпустил бы их с матерью. Ещё неизвестно, что там их ожидало, у этих русичей: за пятнадцать лет могло многое произойти. Война, смена власти, эпидемия, стихийное бедствие... Нет, внучек я не отдал бы. Впрочем, эта Ива оправдала мои ожидания, оказавшись достаточно благоразумной и — как знать, может, действительно, из неё получится неплохая невестка. Да и Маркос, наконец, перебесится и станет спокойнее. Она ещё немного побунтует — и привыкнет, Джон, и рано или поздно станет ему хорошей женой — из тех же соображений, что мы — наша семья — сможем обеспечить девочкам куда лучшее будущее, чем ожидало их на родине.

Им приходится посторониться, чтобы пропустить в портал всадника. Вокруг становится тише, словно кто-то приглушает звук. И отчего-то меркнет свет.

— Знаешь, Тимур, — я уже с трудом разбираю слова. — Порой я затрудняюсь определить, что меня поражает больше: твоё умение заглядывать вперёд — или твоя беспринципность.

— Это практичность, друг мой, и здравый смысл. Мои критерии как Главы, опираются не на нравственные постулаты, а на полезность того или иного действа либо явления для клана. В данном случае — клану нужны эти дети, желательно с матерью, но, если не получается — можно обойтись и без неё. Получилось? Прекрасно. Обережниц среди нас ещё не было, потенциал у неё хороший, и я думаю, что она принесёт нам ещё много пользы. Да и те малыши, которым ещё предстоит родиться...

— А ты не учитываешь, что Васюта может заявить на них права?

Из последних сил, словно сползающее одеяло, тяну на себя гаснущую картинку.

— Васюта? — В моём распоряжении остаётся только слух, но в затихающем голосе дона можно без труда распознать сарказм, сдобренный толикой яда. — Причём здесь он? Всё будет, как реш...

Словно лопается в голове давно уже натянутая до предела нить. Света нет. Звука нет. Нет ничего, кроме невесомого невидимого тела, но даже внутри него — я это чувствую — не хватает чего-то ещё, словно кусок души отхватили.

Пусто. Холодно. Страшно.

* * *

Холодно, даже кости промерзают насквозь. Сон переходит в тяжёлую фазу, становится трудно дышать, будто я забываю, как это делается. Рефлекторно дёргаю руками, пытаясь спихнуть с груди несуществующего слона, и путаюсь в каком-то одеяле. Вцепившись в него мертвой хваткой, пытаюсь свернуться калачиком.

— Она опять задыхается, — пробивается словно через вату в ушах чей-то расстроенный женский голос. — Сэр Персиваль, это же невозможно! Третий раз такая энергопотеря за вторые сутки. Отчего? И посмотрите, снова замерзает! Силы небесные! Принести ещё плед?

Свет, пробивающийся сквозь веки, болезненно давит на глазные яблоки, и я пытаюсь как-то отвернуться от его возможного источника. Не получается. Слабость.

— Потерпите, дорогая. — Кто-то высвобождает мои руки из-под одеяла и сжимает запястья. От внезапно разогревшихся на них металлических предметов струится долгожданное тепло, наполняя каждую клеточку тела. — Лучше? Вижу, что лучше, не отвечайте, берегите силы. Диана?

— Да, сэр Персиваль?

— Плед не нужен, скоро она согреется. Третий раз, говорите? Почему я узнаю об этом только сейчас?

Похоже, слух возвращается. Я даже различаю досаду в голосе, чуть тонковатом для мужчины. Дышать легче, но вот свет — назойливый, бьющий в глаза, слепит, будто я на пляже, под палящим солнцем.

— Опустите шторы, — слышу распоряжение. — Благодарю. Итак, это уже третья энергопотеря?

-Да, сэр Персиваль. Но вы всё время были заняты, я не могла об этом сообщить. Впервые это случилось вчера утром, к нам тогда привезли русичей, с боевым псом, тоже раненым, они никак не желали переводить его в другое помещение, помните? А вечером у вас был восстановительный сеанс с обережником, а затем явился его наставник, и вы попросили вас не беспокоить, потому что...

— Да, припоминаю. Стало быть, оба раза вы справились, используя браслеты?

Сильными и в то же время осторожными движениями он массирует мне поочерёдно пальцы, ладони, и от них растекаются по рукам и далее — к сердцу, лёгким, гортани — огненные струйки. В то же время более деликатные женские ручки — очевидно, сестрички Дианы — растирают мне ступни и не менее ловко проходятся по точкам акупунктуры.

— Совершенно верно, сэр, — не отрываясь от своего занятия, докладывает сестра милосердия. — К тому же, вечером с ней подежурил её наставник, а вы же знаете, у него поддерживающая аура действует постоянно. Но в этот раз, похоже, случай более тяжёлый. Вчера ей оказалось достаточно трёх минут для восстановления, а сейчас этого мало, сами видите.

— Да, пожалуй...

Россыпи тёплых мурашек пробегают по лицу, груди, щекочут живот. Невольно ёжусь... и открываю глаза. Сверху тут же ложится небольшая суховатая мужская ладонь.

— Ш-ш... не нужно, Иоанна, не напрягайтесь, я же просил: берегите силы.

Послушно опускаю веки. Не напрягайтесь? Прекрасный совет. Большего мне и не надо. Пусть делают, что хотят, мне всё равно, главное — убран раздражающий свет.

— Да, обесточивание, практически полное. Её поддерживает лишь остаточная детская аура и накопители. И ещё вот это. — Поглаживает на моём запястье нечто гладкое и шелковистое. — Очевидно, родственная энергетика взаимодействует с детской, они обоюдно усиливают друг друга. Кто дал ей эту вещицу, вы узнавали?

Пауза.

— Дон... — шёпотом начинает женщина.

— Дон Теймур, несомненно. Характерный отблеск его ауры. Он здесь? Один или с сыновьями?

— Все трое, сэр, ожидают вас. И ещё тот большой русич... Самый большой, вы помните? Пригласить?

Не удержавшись, снова приподнимаю веки — и встречаю взгляд невысокого мужчины, уже немолодого, седовласого, темноглазого, с небольшой заострённой бородкой с проседью. Значит, это и есть сэр Персиваль.

— Подождите немного, — останавливает он сестру.

Чуть скашиваю глаза в её сторону. Да, это она встречала нас с... хранителем? А ведь он так и не назвал своего имени. Только сейчас понимаю, что волок он меня сюда чуть ли не силком не для того, чтобы узнать об обережнике, а ради меня самой, драгоценного объекта охраны, пребывающего в ту пору явно не в себе. На Рорика он меня просто приманил. Несмотря на упадок сил, мыслю я достаточно чётко.

— Вы хорошо меня слышите, Иоанна? — Прикрываю веки в знак согласия, потому что говорить... нет, чувствую, что могу, но просто не хочу. — Помните, что с вами произошло? — Да, практически всё. — Хотите кого-нибудь увидеть?

Прикрыв глаза, качаю головой. Нет. Не хочу. Никого и никогда.

Виски обжимает холодом, я морщусь. Странно, что такие тёплые недавно пальцы могут заледенеть. Хватит уж меня сканировать... Но последний протест, даже мысленный, звучит как-то вяленько, апатично.

— Диана, всё же пригласите мужа, — неожиданно говорит мой лечащий врач. — Пока одного, его присутствие желательно. А вот сэра Васюту попросите удалиться в сад; я поговорю с ним позже, обязательно, пусть он меня дождётся.

-Хорошо, сэр Персиваль. А если...

— А если он сейчас не уйдёт, — неожиданно жёстко пресекает целитель, — этой женщине станет намного хуже, причём от одного его присутствия, так и передайте.

— Но... — кажется или нет, что в робком голосе Дианы звучит неподдельный ужас, непонятно только — перед предстоящим объяснением, или же оттого, что, возможно, нечасто приходится выслушивать подобные тирады от местного светила. — Да, конечно, — чуть слышно отвечает она, и её мягкие лёгкие шажки направляются куда-то к гипотетической двери. Но не доходят. Слышится стук распахиваемых створок и женское ойканье. По помещению проходит волна сквозняка. Сэр Персиваль возмущённо фыркает, а я...

...понимаю вдруг, что дышать становится намного легче.

— Я попросил бы... — сердито выговаривает сэр Персиваль. — Теймур, ты не понимаешь элементарных вещей? Сколько раз повторять: появление любого архимага в изолированных палатах — это дисбаланс энергетики!

— Вздор, — обрывает его знакомый голос. — Не в этом случае. Наша энергетика ей нужна, Персиваль, и ты сейчас в этом убедишься.

Стремительные шаги затихают рядом с изголовьем. Чьи-то пальцы касаются моей шеи и прижимают небольшой твёрдый предмет, что вдруг начинает пульсировать в такт бьющейся жилке. И сразу же пропадает тянущая боль в подреберье, из ноющего виска словно выдёргивают иглу, а в животе вместо кома наконец-то лёгкость и блаженная пустота. Как всё-таки прекрасно, когда нигде ничего не болит...

— Дорогая донна! — В голосе дона Теймура бесконечное терпение. — Я понимаю, вам сейчас очень хорошо, но не могли бы вы хотя бы из вежливости взглянуть на нас и поздороваться? Было бы приятно услышать ваш голос после столь долгой разлуки!

Нехотя подчиняюсь. Приветствую его взглядом... но и только. Ещё свеж в памяти его последний разговор с сэром Джонатаном, оставивший неприятный осадок.

В чёрных глазах, так похожих на глаза моего суженного, появляется беспокойство. Дон торопливо окидывает меня с головы до ног своим коронным оценивающим взором. Казалось бы, даже плотное одеяло не должно избавить меня от неприятных ощущений, потому что раньше под таким неприкрытым сканированием иной раз так пробирало, но... сейчас я ничего не чувствую. И по-прежнему остаюсь равнодушной.

— И-ива... — вдруг выдыхает где-то поблизости Мага. — Ты...

— Теперь понимаете? — Сэр Персиваль сурово сдвигает брови. — Да, Теймур, тебе удалось относительно быстро пополнить ей баланс, но что дальше? Ты не можешь быть рядом постоянно!

Отняв руку от моей шеи, Глава рассматривает изрядно потускневший камень в перстне.

— Думаю, пока нет причин для волнений. Я — не смогу, да и нет в том необходимости. О ней будет, кому позаботиться. — И сторонится, уступая место младшему наследнику. Мага, то ли сильно загоревший, то ли почерневший — не разберу в полумраке, вижу только, что он, наконец, без повязки на глазу, — стремительно подсаживается ко мне и хватает за руку. Торопливо подносит мою ладонь к своей колючей щеке. Прикасается сухими губами.

— Ох, Ива, — только и говорит. А я смотрю на него со странным чувством. Неужели я рада его видеть? С запозданием понимаю, что он чем-то расстроен.

-Что? — выжимаю из себя, наконец. До меня только сейчас начинает доходить несообразность собственного поведения. — Со мной что-то не так?

Оборачиваюсь на шорох. Оказывается, с другой стороны кровати подсел Николас. Он помогает мне приподняться, подкладывает под спину ещё одну подушку, обнимает за плечи, исхудавший, тоже сильно посмуглевший, как и брат. Выражение его лица меня настораживает.

— Да что происходит?

— Ты только не волнуйся, — бормочет он и лбом упирается мне в плечо. — Это не так уж и страшно. Мага, скажи ей...

— Может, не сейчас? — вмешивается доктор. Но суженый болезненно морщится.

— Лучше сразу. Ива, — он словно с разбега останавливается, затем собирается с духом: — Ты потеряла...

Похолодев, невольно прикладываю руки к животу. Мага поспешно накрывает мои ладони своими.

— Нет, Ива, нет, это не то, что ты подумала! Прости, я дурак...Ты потеряла Дар, Ива. Ты больше не Обережница. Этот сволочной портал сожрал всю твою ауру.

В наступившей тишине слышно, как стучит крыльями об оконное стекло бабочка. Я, наконец, выдыхаю. И всё? Непонятно, почему у всех окружающих такие скорбные лица. Дон Теймур, нахмурившись, закладывает руки за спину; должно быть, лишь привычка следовать правилам этикета не позволяет ему начать расхаживать по палате, ибо так ему лучше думается. Мага старательно оглаживает мои ладони, и лицо у него в такое, будто он прощается со смертельно больной. Николас осторожно отводит чёлку с моих глаз, и пальцы его при этом чуть подрагивают. Один сэр Персиваль замер, как охотник в засаде, стараясь, очевидно, уловить момент, когда я забьюсь в истерике или упаду в обморок.

— И всё? — повторяю вслух. Смотрю вопросительно на сэра доктора. — А... а дети?

— С вашей беременностью всё в порядке, — с готовностью отзывается он. — Как вы себя чувствуете после такого известия?

— Да, в общем-то... — Перехватываю скорбный взгляд Маги, пожимаю плечом. — Нормально чувствую, хоть вы меня чуть не напугали. Ну, не Обережница, что тут такого? Я вроде бы двоих родила тоже не Обережницей, и вон какие девчонки выросли. Главное — здоровье, не так ли? Или я чего-то не понимаю?

Глава не спускает с меня глаз.

— Дорогая донна, — не спеша выуживает откуда-то сбоку стул, разворачивает его спинкой вперёд, усаживается, удобно облокотившись. — Повторите-ка сейчас то, что вы сказали. Я правильно понял? Вы не слишком огорчены потерей магических способностей?

Под его взглядом я, как обычно, слегка теряюсь. И почему мне всегда приходится перед этим человеком оправдываться?

— Да ведь я в вашем мире недавно, а Дар у меня и того меньше. Я даже не успела к нему привыкнуть. В последнее время он вообще... — Мне вспоминаются спонтанные видения, не поддающиеся контролю, сны, предчувствия. — ... от рук отбился. Наверное, так лучше. Из меня получился бы никудышный маг-недоучка. Не о чем жалеть.

— Вы просто не оценили своей потери... Дорогая донна, будьте уверены, несмотря на возникшие обстоятельства, вы по-прежнему желанный член нашего семейства. И Клана, смею добавить. И вы совершенно правы, очень дорогая донна, самое главное — это здоровье ваших будущих детей, и ваше, разумеется. Поэтому не относитесь к нему столь — не побоюсь этого слова — легкомысленно, как вы делали раньше.

— Я понял, — внезапно говорит Мага. — Ива, если тебя невозможно оставить одну — просто не надо тебя оставлять. Вот и всё.

Признаться, я растеряна. В моём представлении, мне должны устроить выволочку и всыпать по первое число: за очередной уход из дома в неподобающее время, за то, что была у русичей и что-то там наворожила, да ещё и в Васютин дом для чего-то заглядывала... Но главное — за этот чёртов портал; вдруг я нарушила какие-то законы мирозданья и это теперь обернётся вселенской катастрофой? Но нет: все скорбят и бьют себя в грудь за недосмотр, приведший к катастрофе со мной лично. Из-за того, что я больше не Обережница... Опасливо поглядываю на дона. Не кривит ли он душой? Ему в самом деле нужна такая невестка, обычная женщина без роду-племени? Это ж мезальянс чистейшей воды, как бы он не уверял в своём благорасположении. Видимо, опять на моём лице слишком хорошо прописаны эмоции, поскольку дон приподнимает красиво очерченную бровь и смотрит внимательно. Прищуривается. Направляет мысленный посыл? Могу только предполагать, потому что ничего не чувствую.

Отвожу глаза и старательно разглядываю палату. Должно быть, в обычное время она залита светом, но сейчас оба окна наглухо закрыты портьерами. Сквозь плотную ткань пробиваются ослабленные солнечные лучи, и я, кое-что вспомнив, пытаюсь, как раньше, поймать воображаемой рукой один из них, но не могу даже потянуться.

Не вижу ауры на цветах, щедро расставленных в напольных вазах.

Не вижу характерного контура над головой Дианы, скромно вошедшей — всё-таки выполнила поручение босса и теперь пристроилась в уголке, навострив ушки. А ведь когда она сканировала меня при самом первом осмотре, я не заметила и лечебной ауры, хотя должна была. Дон Теймур и сыновья закрыты — по привычке — но, сдаётся, в нынешнем состоянии не разгляжу даже развёрнутых крыльев Главы.

И больше никогда не смогу лечить — даже себя. И не смогу заглянуть, в порядке ли всё у меня внутри, а так было бы интересно однажды увидеть собственных детей без всякого там УЗИ...

Невольно вновь прикладываю руку к животу. Перевожу взгляд на Магу — а тот даже дыхание затаил. Всё ждёт, должно быть, что сейчас я проникнусь своей потерей...

— Как-то я не чувствую себя другой, — честно признаюсь. — В конце концов, жила сорок лет без магии — и дальше проживу. Одно нехорошо: Симеон говорил, что детей нужно обязательно дважды в день подпитывать энергетикой, а я, наверное, теперь не смогу...

— Вот оно что!

Сэр Персиваль даже прищёлкивает пальцами. Его помощница молитвенно складывает руки:

— Дважды в день, утром и вечером, так и есть. Это были малыши, конечно!

— В таком случае, думаю, у вас не будет особых проблем. — Доктор ободряюще улыбается. — Оказывается, всё просто, Иоанна: матрицы ваших ребятишек, не получив вовремя подпитки, стали тянуть силы из вас, поэтому вы и слабели. Но теперь, в нынешнем окружении, — он обводит жестом присутствующих, — у вас не будет недостатка в энергетических запасах. Некромантовская энергетика вам подходит более прочей, поскольку дети как минимум наполовину некроманты.

Оба брата расплываются в улыбке, словно счастливые папочки, которым только что сообщили, что дети — вылитые они! Наполовину некроманты? Ах, да, мне как-то объясняли, что эта аура накладывается на всё потомство... И теперь эти прохиндеи рады без памяти. Похоже, им всё равно, кто отец моих детей, они уже считают их своими. Это не укладывается у меня в голове.

— Одно мне непонятно, Персиваль, — подаёт голос Глава. — Мне тоже приходилось помогать Мирабель, но это было не часто и не требовало стольких затрат. — Глава щёлкает ногтём по чёрному камню на перстне, только сейчас начинающему терять белёсость и наливаться чернотой. — Чем объясняется энергоёмкость нынешних матриц? Уж простите меня, донна, — лёгкий кивок в мою сторону, — но я хотел бы сразу выяснить, нет ли каких-то особенностей в развитии моих будущих внуков и к чему нам нужно быть готовыми?

"Моих будущих внуков"? Я начинаю закипать. Где-то за гранью подсознания понимаю, что это неестественно для меня — подобный перепад эмоций, от аморфности к взрывоопасному состоянию, но ничего не могу с собой поделать. Только губы сжимаю, чтобы не сказать лишнего.

Доктор пожимает плечами.

— Особенностей? Их не так много. Первая — наличие в ауре воинской составляющей, которая стремится подавить некромантовскую, что в нашем случае недопустимо, оттого и делиться энергетикой вам придётся усерднее. — Братья некроманты энергично кивают. — И вторая... ну, друзья мои, это уже чистая арифметика. Вот уж не знаю, огорчу я вас или порадую... Но трое — это всегда больше двоих, не так ли?

Тро... Трое? Прячу лицо в ладонях. Божечка мой, да я с двойней-то чувствовала себя раздувшимся бочонком, а что будет с тремя! Все благие настрои, пророчества и увещевания забыты. В отчаянии трясу головой:

— Не хочу!

И с такой силой сжимаю кулаки, что один из браслетов-накопителей, звякнув, расщёлкивается и слетает с запястья. От непонятной ненависти меня скручивает в комок. Не хочу! Кажется, суженый пытается меня обнять, но я отталкиваю его, а заодно ненароком заезжаю Николасу куда-то локтем. Мне плевать, что обо мне подумают. Меня душит злость на всех: на того, кто наградил меня тремя детьми сразу, не озаботясь, каково их вынашивать и рожать, на тех, кто с восторгом теперь этой тройни поджидает... Ощущение, будто меня подставили, предали, бросили на закланье. Им, значит, гордиться такими необыкновенными детьми — будто двоих уже мало, а мне — ярмо тройной беременности, которая ещё неизвестно как завершится! Где этот чёртов Симеон? Что, не мог сразу сказать, сколько детей родится, считать не умеет, провидец хренов? Я готова его убить, а заодно и всех вокруг. Не хочу!

— Ива! — Маге удается кое-как прижать меня к себе, — Ива, успокойся, да что с тобой?

— Что? Видеть вас не могу, никого, слышишь? Вам в радость, а мне — мучиться? Что ты об этом знаешь? Ни один ещё не родил, ни один, чтобы понять, каково это! — И с силой бью его в грудь. Он перехватывает мою руку и удерживает, не давая размахнуться снова.

— Я знаю, Ива, — говорит торопливо, не давая возможности ответить. — Знаю, слышишь? Я считал с тебя всё, что мог, когда ты позволила заглянуть в твою память, помнишь, у тебя дома?

Его слова сбивают меня с толку, я невольно пытаюсь припомнить, когда же это было, и затихаю.

— Я знаю, каково вам было без меня, — он гладит меня по спине, — что ты пережила, узнав, что беременна, как тяжело дались тебе наши девочки. Ива, успокойся, прошу! И как рожала, видел, и бессонные твои ночи, и как выхаживала, когда они болели, и защищала от злых языков. Не надо... — Вытирает мне слёзы. — Я виноват. Но пойми: хоть тысячу раз попрошу прощенья — прошлого не изменить. Всё, что я могу — быть рядом сейчас. С теми, кто есть и кто будет.

Отвожу глаза.

— Рядом...

Он стискивает зубы, понимая, о чём недоговариваю. Привёз меня сюда, обещал, что ни в чём не буду нуждаться — а сам уехал на войну. Пригрозил, что запрёт, что глаз не спустит — и снова рванул в поход. Будь ты рядом, Мага, со мной не случилось бы тридцать три несчастья. Ты и сейчас наобещаешь мне с три короба — и снова уедешь...

Отстраняюсь и плотнее запахиваю одеяло.

— Уходите, — говорю сухо, как могу. — Не верю. Я уже никому не верю. Вы все меня только используете, вам не я нужна, а эти уникальные дети... я скоро их возненавижу.

Суженый даже отшатывается.

— Ива!

— Донна! — сурово начинает Глава, а я, забыв обо всём, уже собираюсь заорать в ответ всё, что думаю. Неожиданный хлопок в ладоши заставляет всех умолкнуть.

— Довольно, — негромко, но властно говорит сэр Персиваль. — Вы что, не видите, у неё нервный срыв? Чего вы добиваетесь? — Отстраняет Магу, подсаживается ко мне. — Дорогая леди, посмотрите-ка на меня... Вот так. Успокойтесь. Никто не заставляет вас рожать, если вы этого не хотите. Я правильно понимаю, что ваше возмущение вызвано именно этим?

Его слова действуют на меня, как ушат ледяной воды. Но я-то просто остываю, хоть это и не мешает мне в изумлении уставиться на маленького доктора. А вот дражайший мой супруг со своим братцем гневно выпрямляются и сверкают очами, свёкор буравит его взглядом, но сэр и ухом не ведёт.

— Ты — врач, Персиваль, — наконец, прорывает паузу Глава. — Ты давал клятву никогда не применять свои умения во зло, как ты можешь даже предлагать такое?

— А ты законник, Теймур, — бестрепетно отвечает доктор. — И, тем не менее, не озаботился ознакомить леди с её правами; вы, как я посмотрю, всё больше напираете на обязанности. Иоанна, раз уж вас не поставили в известность ранее, делаю это сейчас. — И в упор не замечая, как начинает подёргиваться щека у дона Теймура, продолжает. — Вам уже известны особенности рождения некромантов. — Говорит, а сам пытливо всматривается мне в лицо, но... волна истерики схлынула. — Дорогая леди, вы, как никто, лицо заинтересованное. Риск во время родов для вас велик, безусловно...

— Симеон обещал, что всё будет... — пытается втиснуться в разговор Мага, но сэр повышает голос:

— Мне нет дела до того, что он обещал. Он пророк, а я медик. Он видит свои вероятности, я — свои. Ни к чему хорошему негативные ожидания во время беременности привести не могут. Иоанна...

Кулаки суженого вдруг сжимаются, да так, что вспухают жилы. На лбу проступает испарина. Но... он отворачивается. Видимо, правда на стороне доктора.

— Иоанна, — помедлив, продолжает Персиваль, — как супруга, пусть и наречённая, некроманта вы имеете полное право решать: сохранять вам беременность или нет. Вы меня поняли? И не бойтесь быть откровенной. Если вы не захотите рожать — мы вам поможем, хоть я и не сторонник подобных мер. Но мы признаём за вами право выбора жизни. Вашей жизни. Если решитесь родить — мы приложим все усилия, чтобы помочь вам благополучно явить миру здоровых малышей; и уж будьте уверены, всех присутствующих здесь ваших родственников я привлеку к... Они знают, что это за процедура. Ещё раз подчеркну: вы свободны в своём выборе. Никто не обрекает вас на роды. Думайте, решайте. У вас есть ещё несколько дней, по крайней мере — пока вы полностью не оправитесь от шока, вызванного открытием портала. Или, возможно, вы готовы к ответу уже сейчас?

Это что же получается — я свободна?

Ну да, с какой стати ему вводить меня в заблуждение? Если дон и его сыновья — пристрастны, а потому и не заикнулись о том, что я могу... Да мне даже в голову не пришлось сопротивляться, когда все вокруг меня забегали, обрадовались моей беременности, я стала даже привыкать к этой мысли, и только сообщение о тройне вышибло меня из этого состояния непротивления судьбе... Влипни я в подобную ситуацию в своём мире — триста раз подумала бы, нужно мне это в таком-то возрасте, да нормальные ли дети родятся — у такой "старородящей", как в наших роддомах называют, да каково их будет растить...

— А вы не боитесь? — неожиданно для себя спрашиваю. Доктор понимает меня с полуслова и кидает в сторону моего свёкра, что темнее тучи, суровый взгляд.

— Я в своём праве, дорогая леди. — Подбадривает меня улыбкой. — И вы тоже. Не забывайте это. Маркос, усмирите гнев, кому как не вам знать, чем может разрешиться данная ситуация. Возможно, всё, что нужно вашей супруге — это понять, что на неё никто не давит. И успокоиться.

Вспыхнув, и сразу же побелев, суженый отводит глаза. Николас напоминает о себе, сжав мои плечи.

— Только не решай сразу, родственница, ладно? У тебя сейчас гормоны бушуют, ты хоть обратила внимание, что кидаешься из крайности в крайность? Ива, прости нас. Я ведь не всё про тебя знаю, не думал, что для тебя это столь болезненно... Прости, слышишь? — Он наклоняется к моему уху и шепчет: — А может, всё не так уж страшно, а? Вот представь: кроме Сонечки и Машеньки была бы у нас ещё одна девочка... Лизонька, например. Такая же шустрая, черноглазая, красивая, умненькая, тебя бы любила... Неужели ты её ненавидела бы только за то, что она третья? Или что тебе чуть тяжелее было живот носить? Послушай...

Пока он нашёптывал, я вдруг столь явственно представила рядом со своими дочками их сестричку, что при последних словах захотела его двинуть, как следует, аж локоть зачесался.

— Вот видишь... — Родственник предусмотрительно заслонился углом подушки. — Во-от, тебе её жалко... Что тебя пугает? Восемь месяцев плохого самочувствия? Так Персиваль этого не допустит, да и в родстве у нас целая семейка паладинов, среди них только и наслаждайся жизнью... Ходить будет тяжело? А мы тебя на руках носить будем, и до, и после родов, не сомневайся. — Не торопясь, массирует мне плечи, шею, воркует, словно очаровывает, и напряжение, вновь было мной завладевшее, спадает. — Давай-ка, ложись, душа моя, — взбив подушку, он укладывает меня поудобнее.

В какой-то момент я вдруг вспоминаю, что мы в комнате не одни.

— Постой, — словно стряхиваю с себя оцепенение, — это что сейчас было, а? Ты использовал голос?

— Ну... да, — охотно признаётся он. — А что делать, надо было тебя успокоить, что-то ты разбушевалась. На Магу-то у тебя иммунитет, стойкий, пятнадцатилетней выдержки, тебя могу убедить только я.

Не выдержав, улыбаюсь.

— Браво, — сэр Персиваль беззвучно аплодирует, а Диана в своём уголочке шумно выдыхает: похоже, бедняжка во время наших разборок оцепенела. Мага вновь присаживается на край постели и касается моей руки.

— Ива, пожалуйста...

Пытаюсь освободиться. Это на Ника я не могу сердиться долго, а на его братца с папочкой всё ещё зла. Он обречённо разжимает пальцы. Поспешно лезет в карман за платком и начинает оттирать мне ладонь, испачканную в чём-то... красном...

— Следите за собой, юноша, — наставительно говорит Персиваль. — Особенно когда не сняли боевые ногти. Собственно, почему все так переполошились? Не вижу оснований для тревоги. Вам просто сразу нужно было объяснить вашей дорогой донне, что у неё есть выбор, и не пытаться ею манипулировать... А выбор она сделает правильный, но только, когда осознает, что свободна. Диана? Что у нас дальше в плане дня?

Сестричка Ди вскакивает.

— Ещё три пациента, сэр Персиваль, и встреча со студентами.

— Вы слышали, господа? Позвольте на сим закончить нашу встречу и откланяться. Вам, Маркос, разрешается навещать наречённую супругу два раза в сутки, прочих я попросил бы воздержаться от визитов — по крайней мере, пока леди не окрепнет. Всё, что ей сейчас нужно — покой и отдых, отдых и покой. А ваш приход, к сожалению, спровоцировал целый взрыв нежелательных эмоций, ликвидация их последствий займёт немало времени. Прощайтесь, господа.

— Что ж, — Глава не может не оставить за собой последнего слова. — Если дорогой донне... очень дорогой донне надо подумать — предоставим ей эту возможность. Надеюсь, она...

— Без угроз, Теймур!

— ... примет решение, не противоречащее её совести и нравственным установкам, — с чувством завершает дон. — Персиваль, ты доволен? Сколько времени потребуется на восстановление, чтобы она смогла перенести дорогу? Сам понимаешь, в её состоянии не стоит лишний раз прыгать по порталам.

Доктор удивлённо приподнимает брови.

— Неделю, не меньше. Ты хочешь предложить для реабилитации какое-то иное место? Уверен, что там ей будет лучше, чем здесь?

— Безусловно. Каэр Кэррол богат энергетикой, там тишина и покой, сад, лес, озеро... Что ещё нужно? Мы погостим там с месяц, а когда донна окрепнет как следует — отправимся в ЭльТоррес, там у нас планируется некая церемония. Надеюсь, ты не откажешься принять в ней участие.

— Не будем торопить события, — поразмыслив, отвечает доктор. — Сначала дождёмся первого этапа выздоровления, затем я навещу вас у Кэрролов, а уж в зависимости от самочувствия леди будем строить дальнейшие планы.

— Хватит, — говорю я тихо. Они поворачиваются ко мне в изумлении — как будто после разыгравшейся тяжёлой сцены я вообще не в состоянии подать голос. — Никуда я не поеду. Вы решаете за меня, думаете за меня, скоро будете жить за меня; я что, недееспособна?

Наступает тяжёлое молчание.

— Донна, будьте благоразумны, — прерывает его Глава, — отчего-то вы несколько превратно понимаете наши действия. Вынужден признать: мы уделяли вам слишком мало внимания. Мы, не только мой сын. Если бы я в своё время не покинул вас без защиты, нам не пришлось бы впоследствии брать штурмом крепость моего бывшего друга. Моя вина, донна, безгранична, и я всего лишь пытаюсь её загладить, позаботившись о вашем здоровье и безопасности. Разве можно меня в чём-то упрекнуть?

Только в том, что вы опять загоняете меня в угол. Вы более изощрены в интригах, дорогой дон, и уж язык у вас подвешен куда ловчей. Поэтому я вновь не знаю, что ответить. Под столь безукоризненную защиту не подкопаешься.

Упрекнуть? Ни с того ни с сего вспоминаю летящие в лицо россыпи радужных молний... Это когда Главе при нашей первой встрече взбрело на ум протестировать моё личное Зеркало. Напомнить ли вам, дорогой дон, что я уже тогда была в положении? У вас действительно на вес золота беременные женщины и матери, вы их любите, цените, уважаете и ни в коем случае не подвергаете опытам?

Не знаю, сработали крохи оставшегося обережного дара, или уж так получилось у меня — послать достаточно чёткий образ, но только мой будущий свёкор неожиданно сбавляет в румянце на щеках. Второй раз за сегодня.

— Вы же на меня не в обиде... Ива?

Он всё прочитал и понял. Как и свою удачу, заключающуюся в том, что его "мальчики" пока не знают о том инциденте. Что там насчёт совести и нравственных установок, дорогой дон?

— Что вы, — отвечаю учтиво. — Разве можно на вас сердиться? Не за то ведь, что вы опираетесь не на нравственные постулаты, а на полезность для клана... так, кажется? Держать в неведении женщину с тем, чтобы она родила полезных для клана детишек...

— Ива, не начинай, — сдержанно говорит Мага. — Ник извинился, за всех нас, если хочешь, я...

— Я приношу свои извинения, донна, — перекрывает его попытки отец.

Худой мир лучше доброй ссоры. Молча протягиваю ему руку. Он подчёркнуто медленно и церемонно прикасается к ней губами.

— Ведь ты подумаешь, Ива? — тихо спрашивает перед уходом суженый. В глазах у него тоска и надежда. Кивнув, пытаюсь улыбнуться на прощанье, а сама незаметно потираю освобождённое запястье. В том месте, где дон небрежно провёл отполированным ногтем, срезая бархотку, проступает несколько крохотных алых бисерин.

Глава 2

Валериановый корень — порядочная гадость, скажу я вам. Скрепя сердце, вливаю в себя глоток за глотком настой, отдающий сердечными каплями. Видите ли, сэр Персиваль после визита родственников велел непременно меня отпоить этой гадостью — для снятия стресса, и теперь сестричка Ди на посту, у моего одра строго бдит, чтобы я выпила всё до капли, да ещё и намеревается предложить добавки, судя по решительному виду. Но вот она поспешно отставляет чайник и начинает вытирать мне щёки салфеткой, приговаривая что-то ласковое. Я же слышу её, как сквозь вату, не воспринимая слов, и не сразу осознаю, что плачу и прямо в успокоительный чай скатываются слёзы.

Он знал...

Поспешно отбираю у Дианы салфетку и прячу лицо. А я-то гадала, отчего Мага так переменился? С момента, как он воскрес (непривычное словосочетание, впрочем, к некроманту вполне применимое), подсознательно ожидала от него подвоха, какой-то гадости, мести. В самом деле, ведь не очень-то он со мной на первых порах церемонился. Если бы не строгий надзор дядюшки Джонатана, неизвестно, чем завершилась бы наша встреча в придорожной гостинице. А вот много позже, в моём мире суженый стал другим: куда более сдержанным, корректным. Как бережно, чуть ли не с благоговением поцеловал мне руку, надевая обручальное кольцо, это я запомнила даже в тогдашнем раздрайном состоянии. Воспоминание до сих пор режет мне сердце... Да и здесь, в Гайе, я и дурного слова от него не слыхала. По сравнению с собой, прежним, он стал образцом спокойствия и выдержки, но я всё опасалась, что рано или поздно он сорвётся, ибо хорошо помнила его вспыльчивость.

Выходит, когда я обратилась к нему за помощью, суженый не просто погрузил меня в забытьё; выудив из моей памяти сведения о брате, он копнул глубже, дальше. И докопался... Зачем? Подозреваю, что узнать-то он хотел не обо мне, а о детях, и чем больше, тем лучше; он ещё тогда на них не мог наглядеться, когда Майкл показывал слепок с моих воспоминаний. Слишком много пропустил отец моих девочек, и ему наверняка захотелось узнать о них всё, увидеть и новорожденных, и первые их шаги, и взросление... А моя жизнь настолько переплетена с жизнью детей, что, естественно, открылось ему многое. Значит, проняло.

Стоп. Никаких больше слёз, довольно. Нахожу в себе силы успокоиться и даже извиниться перед Дианой, не на шутку встревоженной. Вернув пустую чашку, которую, оказывается, забывшись, так и держала в руке, тихо укладываюсь. И вновь думаю о Маге. Сейчас безупречное его поведение с момента появления в нашей квартирке и до сегодняшнего дня видится мне совершенно в ином свете. Значит, он чувствует себя виноватым, хоть и скрывает весьма тщательно. А я — даже не спросила, каково ему пришлось эти пятнадцать лет, лишь злорадствовала, когда он случайно проговорился — не мне, другим — о своих проблемах. Он упоминал, что пытался справиться самостоятельно, но каким образом? Мужчины ведь по-разному борются с зависимостью, кто-то отвлекается работой кто-то... женщинами. Нет, не хочу сейчас об этом.

То ли травы, наконец, действуют, то ли мне самой удаётся справиться с нервным мандражем — но спустя какое-то время ловлю себя на том, что бездумно созерцаю букет в напольной вазе неподалёку от кровати. Должно быть, цветы здесь полевые из-за того, что их природный аромат слаб, в больничной палате не место садовым с тяжёлым запахом. Хрупкие фиолетовые колокольчики, глазастые ромашки напоминают об ином букете, сиротливо высохшем на подоконнике Васютиной кухни. Невольно прислушиваюсь к себе... ничего. Пусто в душе. Словно выгорело прежнее чувство вместе с Даром, дотла.

И почему-то до боли жаль рассыпавшегося в прах обручального кольца с турмалином.

...Сэр Персиваль возникает бесшумно, словно призрак, но это не мешает ему пододвинуть вполне весомый стул ближе к кровати. Звук от соприкосновения тяжёлого предмета с полом окончательно возвращает меня в реальность. Маленький доктор, прищурившись, окидывает меня бдительным взором... и по всему телу разбегаются щекотинки — верный признак профессионального сканирования. Похоже, мой лечащий врач недоволен результатами осмотра. Кстати, почему он здесь? Должно быть, Диана сетовала на мои рыдания...

— А давайте-ка временно никого не будем к вам подпускать, Иоанна, даже супруга, — неожиданно предлагает доктор. — Бог с ней, с этой энергопотерей; обойдёмся как-нибудь своими силами, накопителей у нас хватит. Свидание с родственниками на вас плохо подействовало, а это никуда не годится: вам нужны только положительные эмоции. Что вы скажете о нескольких днях одиночества и покоя, дорогая леди?

Виновато улыбаюсь.

— Я их не выдержу. К тому же, если вы запретите Маге являться — он изыщет другой способ со мной встретиться, или сделает подкоп, или ... — Вспоминаю о некоторых способностях некромантов. — ... превратится в кого-нибудь и пролезет в любую щёлочку, наверняка, он ведь упрямый. Ну, подумаешь, поплакала немного, женщинам это иногда необходимо. Всё прошло.

— Уверены? — Он склоняет голову набок и в этот момент напоминает дятла, так и высматривающего, куда бы клюнуть. Но глядит уже без прежней настороженности, словно... изучает? От подобных разглядываний я всегда впадаю в нервозность, вот и в этот раз мне не по себе. Без особой необходимости поясняю:

— У беременных часто глаза на мокром месте. Мы готовы рыдать по любому поводу, но так же быстро успокаиваемся. — Сэр Персиваль понимающе кивает. — И, пожалуйста, не принимайте меня за совсем уж немощную; я куда крепче, чем вы думаете.

— О, в этом я не сомневаюсь, — отзывается он с удовольствием, будто услышал нечто чрезвычайно приятное. — Дорогая леди, некоторые подробности вашей жизни мне известны, и смею заверить, они характеризуют вас как достаточно сильную личность. Хотел бы предупредить: ваши родственники будут пытаться удержать вас в постели как можно дольше, начнут потакать малейшим прихотям, ублажать, лишь бы вы и носа не высовывали из дому все оставшиеся до родов месяцы. Не удивляйтесь, у некромантов это общепринятое поведение по отношению к будущим мамам, несмотря на все наши с коллегами вразумления. Но отчего-то мне кажется, что вы не пойдёте у них на поводу. Ведь так? Чрезвычайно рад, ибо врач и пациент должны придерживаться единой политики выздоровления. Вам, безусловно, нужно движение, свежий воздух, в меру солнца, в меру пеших прогулок, общение. И уж конечно, какое-то занятие, одно или несколько, дабы не изнывать от праздности. Ибо беременность... — он делает многозначительную паузу.

— ... не болезнь, — подхватываю на одной волне, — а нормальное состояние для женщины. Конечно, я с вами полностью согласна. И раз уж на то пошло — мне до смерти надоело лежать, сэр Персиваль. Можно, я встану?

— Вот это правильно, — одобрят он. — Только давайте условимся: не сейчас, а ближе к вечеру. Прогуляетесь в парке, полюбуетесь цветами, закатом... очень полезная процедура. Но желательно не слишком долго и в сопровождении Дианы, договорились? А пока немного отдохните. В настое, что вы недавно выпили, есть несколько компонентов, которые должны поработать часа два-три с вашими нервами; не беспокойтесь, на малышах это никак не отразится, а вот то, что их мамочка повеселеет — пойдёт им на пользу.

Не могу удержаться от вопроса:

— Стало быть, у вас тут и травники есть, не только паладины?

— Разумеется. Мы стараемся не злоупотреблять вливаниями энергетики, тем более что не все её виды совместимы. На сегодня вы получили изрядный её объём, а в таких случаях, дабы не мешать циркуляции энергопотоков, мы используем иные методы. В Белой Розе есть и травники, и мануальные терапевты, и жрецы из Ордена Акары...

— А эти для чего? Ой, извините...

— Вполне естественное любопытство, дорогая. Иногда приходится иметь дело с пациентом, поступившим в бесчувственном состоянии, как недавно некий известный вам обережник; в подобных случаях мы можем лишь догадываться о природе повреждений и не знаем, отягощены ли они отсроченным заклятьем, не поставлен ли магический блок, снятие которого приведёт к фатальным последствиям. Да и много нюансов, которые возможно узнать лишь от пострадавшего, а тот бывает не в состоянии ответить. В таких случаях и приходят на помощь ясновидящие.

— Удивительно. А я думала — это так просто: возложил руки — и исцелил...

Доктор отвечает снисходительной усмешкой.

— Человеческий организм невероятно сложен, дорогая леди. "Просто", как вы изволили выразиться — пополнить истощённые запасы сил и подтолкнуть механизм регенерации; этого достаточно в случае единичных или небольших травм, однако повреждения могут быть слишком обширны, либо может не хватить природной мощности целителя. Вам довелось из всех представителей нашего ордена познакомиться только с Кэрролами: смею заверить, они из лучших. Мастера. Восстанавливающие способности паладинов, как правило, гораздо скромнее, поскольку основная масса мужчин выбирает развитие боевых навыков в ущерб врачебным, поэтому... — он разводит руками. — Истинных Мастеров исцеления крайне мало. И далеко не все чудеса им подвластны, не обольщайтесь; воскрешать из мёртвых мы не умеем.

— Но вот глаз вырастить умеете, — говорю, вспомнив Магу. И сжимаю-разжимаю ладонь с приращенными пальчиками.

— И конечности, и внутренние органы, — подтверждает доктор. — Да ведь и в вашем мире это вскоре станет возможным, у вас просто несколько иные технологии. Мне доводилось беседовать с вашими земляками, поэтому кое-какое представление о развитии медицины на вашей родине я имею. Впрочем, — спохватывается, — кажется, я вас заговорил, каюсь. Продолжим нашу беседу завтра. Отдыхайте, а вечером, как и условились — немного погуляете перед сном.

Послушно киваю. Доктор уже собирается уходить, когда я решаюсь заговорить о наболевшем.

— Сэр Персиваль, могу я спросить? — Он с готовностью останавливается. — Вы ведь всерьёз тогда говорили о... возможности выбора, да? Так оно и есть?

— Такими вещами не шутят, Иоанна. Вы уже решились на что-то определённое?

— Нет, — тушуюсь, — это я не о себе. Просто вдруг подумала: если жёны некромантов имеют право выбирать между бездетностью и опасными родами, выходит — кто-то всё-таки готов рискнуть? Хоть их и мало, некромантов, но всё же род их не переводится, и, как я слышала, бывает иногда по двое-трое детей в семье...

— В стремлении подарить дитя любимому человеку женщина иной раз пренебрегает здравым смыслом. К счастью, среди некромантов есть маги особо высокого уровня, которые, присутствуя при родах, способны удержать душу роженицы и не дать ей покинуть тело. Вашему свёкру, например, помимо собственной супруги обязаны жизнью не менее дюжины матерей его клана.

— Дону Теймуру? — недоверчиво переспрашиваю. — Что, в самом деле? Нет, если вы так говорите — конечно... Но, значит, некроманты сведущи и в медицине?

— Скажем так: в устройстве человеческого организма и основах физиологии. Им хватает. Каждому своё. — Доктор предупреждающе прикладывает палец к губам. — Разговорчивость — хороший для женщины признак, я бы даже сказал — симптом выздоровления, но не увлекайтесь, дорогая. Я вас покидаю, наконец. До завтра.

* * *

К вечеру, заработав ломоту в боках, понимаю: лежать больше не могу. Похоже, я совершенно оклемалась от потрясений и теперь свежа, как огурчик, несмотря на то, что день близится к концу и всем послушным пациентам пора готовиться баиньки. Сестричка Диана перед уходом так настоятельно желала мне выспаться, будто от этого зависело благополучие всей моей дальнейшей жизнь. "Вы помните, дорогая, что сказал доктор Персиваль? Покой и отдых, отдых и покой!" О-о, забыла! Уйти-то она ушла, а у меня совсем из головы вылетело, что надо бы попросить её составить мне компанию...

Что ж, в конце концов, я не ребёнок, чтобы и пяти шагов не ступить без присмотра, как-нибудь справлюсь. Ужасно хочется походить по травке, да и просто походить... Решительно отбрасываю одеяло. Голова не кружится, чувствую себя до неприличия хорошо. Восприятие странно обострено, и всё, что я испытываю, доставляет несказанное удовольствие: шелковистость навощенных паркетин под ногами, прохлада воды из стакана, оставленного Дианой на столике, похрустывание накрахмаленной салфетки, которой промокаю губы. Хорошо чувствовать себя живой.

В платяном шкафу нахожу то, на что и рассчитывала: одежду. Снимая с плечиков рубашку, замечаю знакомый предмет в новеньких кожаных ножнах, сиротливо подвешенный на крючке рядом с курткой... и поспешно отвожу глаза: не хочу видеть ничего, напоминающего о тяжёлой ночи, о портале.

Несмотря на сумрак в палате, снаружи светлее. Мне и нужно-то полчаса, успею вернуться до темноты. Сквозь стеклянную дверь там, "на воле" призывно белеют берёзы, взяв в полукольцо лужайку, прорезанную дорожкой, и я, наконец, выхожу на открытую террасу. Деревянные широкие ступени сбегают прямо в траву.

Вновь обостряются чувства, мир так реален и так настойчиво о себе заявляет — хрустом песка под ногами, тёплым ветром, гомоном воробьёв над просыпанной горстью пшена, грибной сыростью из-под кустов... Вдыхаю полной грудью этот вечер. Я жива. И... я ни о чём не жалею. Может, где-то там, в параллельной реальности, другая Ива-Иоанна-Ванесса, умчалась с Васютой навстречу иной судьбе, и проживут они долго и счастливо, если только можно быть счастливой, бросив детей... Но я — выбрала остаться. И, наконец, приняла этот выбор.

Нырнув в берёзовую аллею, не думаю ни о чём, наслаждаясь прогулкой. Летят навстречу первые паутинки бабьего лета, редкие пушинки одуванчиков... Тишина и покой. Но вот негромкие голоса где-то впереди, за деревьями заставляют меня притормозить -и завернуть к ближайшей скамейке. Впишусь-ка в пейзаж, глядишь — и не попадусь никому на глаза.

Нагретое солнцем сиденье ещё не остыло. Подбираю с него несколько сбитых ветром тонюсеньких берёзовых веток. Зелёные серёжки легко разминаются, оставляя на пальцах чешуйки-катышки и горчащий запах; почти такой же аромат, только более насыщенный, царил в кущах замка Кэрролов. И немного тянуло влагой — каштановые кроны густы, под ними любит селиться сырость... И вот уже словно воочию я вижу себя на знакомой поляне возле озера.

Вижу-то вижу, только вот странность — у меня вроде был вечер, а здесь — белый день... На миг прикрываю глаза, но мираж не исчезает, более того — становится чётче. Вот они, мои девчонки, бегают по берегу босиком, и не одни, а с Гелей и Абигайль-младшей, а под деревьями, за большим чайным столом, благополучно разместилось всё среднее и старшее поколение Кэрролов и дель Торресов — кузины Аурелия и Мирабель, драгоценный сэр Майкл с сёстрами и зятьями, старинные приятели Теймур и Джонатан, и конечно же, братья-некроманты: наречённый мой супруг и самый лучший в мире деверь. На коленях — не пойму, у кого, у Маги или Николаса — ёрзает крепенькая сероглазая малышка, рыженькая, кудрявая, и азартно лупит зажатой в пухленьком кулаке палочкой по столу, норовя попасть в чайное блюдце, а Мага — да, точно, он! — смеясь, каждый раз успевает отодвинуть и спасти хрупкую вещицу.

— Дай ты ей хоть разок попасть, — огорчённо говорит Николас. — Ведь скуксится сейчас, начнёт плакать... Принцессочка наша, злой папка не позволяет разбить такую красивую штучку, да?

И бровью не поведя, суженый вновь подвигает блюдце, но на сей раз с нарочитым запозданием, и вот уже — ба-бах! — летят во все стороны осколки драгоценного фарфора. Братья хохочут, маленькая принцесса заливается, сверкая двумя верхними молочными зубами. Солнце весело скачет на атласных лентах чепчика, расшитого бисером и мелким жемчугом.

— Вот это удар! — с гордостью отмечает Николас. — Ничего не скажешь, крепкая рука!

— Это у неё наследственное, — подавившись смехом, добавляет Мага, — от мамочки...

...Прямо над ухом раздаётся смутно знакомое цоканье, наваждение рассеивается. С трудом прихожу в себя, а сердце до сих пор частит. Что это было, что? Отблески ушедшего Дара? Нет, вряд ли: ни особой яркости картин, ни эффекта присутствия, как бывало раньше, скорее всего — мимолётное виденье, отвечающее затаённым помыслам. Просто на какой-то миг подумалось: может, и в самом деле получится жить вот так: большой дружной семьёй, как было когда-то, пока судьба не отняла у меня разом почти всех? Вот подсознание и отмерило, и выдало в точности по заказу.

А ленточки на чепчике у дочки...

...у дочки!..

... были не моей работы, это точно... Кто-то ещё расшивал...

— Откуда ты взялся? — вздрогнув, спрашиваю у бельчонка, который обнюхивает моё ухо и со спинки сиденья уже бесстрашно карабкается на плечо. — Смотри-ка, не боишься! Привык к людям?

Пушистик делает сальто и преображается прямо в полёте, и вот уже на колени ко мне шлёпается шустрая ящерка.

— Аркаша! — подскакиваю я от неожиданной догадки и озираюсь. — Ты где?

Я не могла обознаться: у меня веские причины помнить именно этого фамильяра. А ежели фамильяр тут, да ещё такой довольный — не иначе, хозяин рядом.

— Да вот они мы! — Голос оборотника слышен прямо за спиной. — Пугать тебя не хотелось, вот я Кешку вперёд и запустил. Он тебя первый почуял, сразу настучал, что ты тут бродишь.

— Ваня-а! — Лора, перегнувшись через спинку скамьи, едва не душит меня в объятьях. Ну конечно, как это Аркаша — и без неё. — Ох, Ванька, как я рада тебя видеть! — Легко сиганув через препятствие, плюхается рядом и снова лезет обниматься. — Какая же ты молодец!

— Ло! — одёргивает Аркадий. — Прекрати сейчас же прыгать и тискать, что ты, как девочка, ей-богу!

— Прости, — отвечает та без тени раскаянья. — Совсем забыла. Не переживай, за девять месяцев привыкну. На, забирай своего остолопа, он уже обожрался, видишь — спит на ходу?

Ящерок обиженно пыхтит у неё в горсти, а сам тем временем как-то подозрительно ко мне принюхивается. Поспешно прикрываю грудь ладонью.

— Э, э! Не надо меня исследовать! Аркаша, в самом деле, пригляди за ним, а то по старой памяти сунется, куда не надо... Да он у тебя подрос, что ли?

— Точно. — Друид с удовольствием кивает. Протягивает руку, и шустрый питомец, пробулькав что-то забавное на прощанье, втягивается под рукав, очевидно, намереваясь залечь в спячку, потому как брюшко изрядно набито. — Заметила? Причём за пару дней подтянулся, после того, как мы в одной пещере побывали... Ну, да ладно, об этом после. Ты-то как?

Не спеша усаживается, а я вдруг подмечаю, с каким беспокойством следит за ним Лора. Аркадий осторожно вытягивает вперёд негнущуюся ногу, перехватывает мой взгляд.

— Нормально всё. Срослось. Неделя-другая — и можно в горы махнуть. А ты что здесь, собственно, делаешь? Персиваль в таких красках расписывал, как тебе хреново — у меня аж волосы дыбом встали.

— Это он заодно и меня запугивал, — встревает его подруга. — Чтобы, понимаешь ли, не лезла, куда не надо, а думала сначала. Так я и думаю!

Оборотник сдержанно вздыхает. Под его взглядом Лора неудержимо заливается краской. Сердито шепчет:

— Ну, всё, поговорили уже об этом!

И с такой любовью они друг на друга смотрят, что я чувствую себя совершенно лишней. Однако буквально через несколько секунд меня берут в оборот.

— Значит, так, — Аркаша поводит сухощавым плечом, — пугал или не пугал Персиваль, а Ванька у нас явно в самоволке. Сейчас заявится эта наша прекрасная Диана, обнаружит пропажу да как запричитает: "Силы небесные!" Ты что, хочешь, чтобы она весь госпиталь на ноги подняла? Пойдём-ка, водворим тебя на место. Роса садится, а вам, беременным, ни к чему сыростью дышать.

Довольно легко поднимается, несмотря на повреждённую ногу, изящный, субтильный, словно юноша, если бы не видела его однажды в тяжёлом панцире — не поверила бы, что он вообще в состоянии таскать на себе доспехи. Лора, вскочив, с готовностью подставляет ему плечо, на которое друид и опирается, впрочем — похоже, только для виду, чтобы не обидеть подругу отказом от помощи. Не особо торопясь, возвращаемся к знакомой террасе, в палату, и за лёгким разговором, ничего не значащими фразами, используемыми, как обычно, для разогрева долгой беседы, я мучаюсь дилеммой: спросить или нет? Сколько голосов я слышала недавно, и был ли этот третий, что с ними — тот самый, чьё незримое присутствие чувствую до сих пор? Потому что каждая женщина ощутит, когда ей долго смотрят в спину, да ещё так тоскливо.

* * *

— Вань, ты действительно потеряла Дар? — спрашивает Лора, и в глазах её — узнаваемая жалость, совсем как у моих родственничков. С досадой дёргаю плечом.

— Сдался он вам! Жила без него, проживу и дальше, не беспокойтесь. Это вы к своим способностям привыкли, а мне до сих пор не верится, что я могла какие-то там чудеса вытворять.

— Вот именно, — Аркадий стоит у окна, поглядывает на небо. Там, снаружи, стремительно темнеет, ветер усиливается. — Похоже, гроза собирается... Ваня, на самом деле вот этих так называемых чудес тебе скоро будет не хватать; ты ещё не поняла, что наполовину ослепла и оглохла. Меня в прошлой войне так же припечатало, когда пришлось неделю с гарпиями жить, приспосабливаться, чтобы за своего приняли, а потом уговорить на союз; они же дуры дурами, их переупрямить — проще лбом стену пробить. Я потом с полгода не то, что перекинуться не мог — нюх потерял. Ты не представляешь, насколько убого — быть только человеком, после того, как распробовал жизнь на уровень выше. Это я не пугаю, просто говорю, к чему быть готовой.

— Это он к тому, — перебивает Лора, — чтобы ты себя заживо не хоронила, ты не одна такая. Любой надорваться может, не только новичок. Не смертельно. Начнёшь хандрить — Аркашу вспомни, с ним же всё теперь в порядке.

Она плотнее заворачивается в плед, ёрзает на низенькой кушетке, устраиваясь удобнее.

Эти жулики водворили меня не только в палату, но и в постель, несмотря на заверения о прекрасном самочувствии. В качестве увещевания оборотник ткнул пальцем в один из моих браслетов и разъяснил, что ежели с носителем, то есть со мной, что-то случится, и зафиксируются отклонения от нормы — колебание температуры, например, пульса, падение энергетического уровня — накопители помогут, они для того и предназначены, но тотчас просигналят кому надо. Прилетят дежурные врачи, обнаружат всю нашу тёплую компанию и разгонят по койкам, особенно тех, у кого энергетика слабая после потери Дара...

— Ладно вам, — говорю с неудовольствием. — Нашли тему... Сколько раз повторять: не напрягает оно меня. Да и к чему, если рассудить, это Обережничество? Понятно, когда новые способности даются, чтобы с ними Сороковник пройти, а сейчас на что? Дети меня и без этого любят, Обережница я или нет. И не только дети. Или хочешь сказать...

Да нет же, перебиваю себя. Не хватало ещё, чтобы в обережной ауре была какая-то навеска безусловной любви, вроде как у сэра Майкла с его способностью подлечивать окружающих на автомате. Моё постоянное везение, встречи с хорошими людьми, нежданная помощь и поддержка от них, сочувствие, сопереживание — не является ли это следствием Дара? Может, он ещё раньше ожил, тогда, лет пятнадцать назад, когда я встретилась с Магой? И то, что Васюта ко мне потянулся...

Опять накручиваю? Да я уж не знаю, что и подумать.

Наш друид постукивает пальцем по стеклу.

— Вань, ты себе в голову-то лишнего не бери. Что ты людям отдаёшь, то в ответ и получаешь. Это даже не магия, закон жизни такой.

— Это ты к чему сейчас сказал? — спрашиваю подозрительно.

— Мысли у тебя... читабельные. Особенно когда психовать начинаешь. А я эмпат, без этого никак при моей-то специализации. — Он поворачивается к нам, лица в потёмках почти не видно. — Ладно, девушки-красавицы, я к долгим разговорам не привык, это уж ваше, женское. А меня, того и гляди, хватятся; Персиваль, хоть не зануда, но как начнёт выговаривать, так подумаешь: лучше бы уж побил. У них тут с режимом строго, так что, если хочешь выписаться без задержки — приходится соблюдать. — Останавливает меня жестом: — Лежи, не провожай, что я, дороги не найду? А насчёт тебя, Ло, передам дежурным, что ты здесь зависнешь. Так и скажу: вам нужны положительные эмоции, а для женщин лучше нет, чем поговорить вдосталь. Всё, пошёл. Завтра загляну.

Озадаченно гляжу ему вслед.

— А по коридору не быстрее будет? Вы же наверняка тут неподалёку обосновались, зачем через парк тащиться? Сам же сказал — дождь на носу.

— Зачем-зачем, — бурчит Лора. Шарит вокруг себя. — Подушки лишней не найдётся? Всё бы ничего, да вот мелочи этой не хватает для уюта. Странно: в походах обычно про это не думаешь, там не разнежишься...

— Лора! — говорю строго. — Не уклоняйся! Ты что, время тянешь, что ли?

— Тяну, — уныло признаётся. — А что делать? Небось, к Васюте пошёл, его же куда-никуда на ночлег пристроить надо да заодно доложить, что ты в порядке. Вот как мне о таком говорить, сама подумай?

Всё-таки не показалось. Его это был взгляд, Васютин.

— А что же он сам не явился?

— Он не придёт, Вань, — У Лоры аж голос подсаживается. — Ему Персиваль запретил строго-настрого, да ещё и при нас, чтобы мы, как общие друзья, не разрешали вам сходиться. Нельзя вам сейчас даже стоять рядом. Ты только не волнуйся...

Меня пробивает нервный смех.

— Да что вы со мной, как с умирающей, носитесь? Лора, ты мне это прекрати. Персиваль сам сказал — меня нельзя под колпаком держать, да и глупо; я же не в пустыне живу, не ты, так кто-то другой всё расскажет. Давай уж, не жмись.

— У него жена осталась, там, в Ново-Китеже, — опустив глаза, тихо говорит подруга. — Наречённая... Перстень он ей свой именной оставил, а пожениться не успели, князь-отец был против. Она его все эти годы ждала, не одна ждала, с дочкой. Вот Вася теперь промеж вас и мечется, никого не хочет бросать.

И впивается в меня взглядом. Только я — спокойна.

— Знаю я про его Любушку. Как не знать... Была у русичей — заглянула к Васе домой, а там у меня Дар, зараза, сам начал работать, никто его не просил. Должно быть, когда хлебный ритуал проводили, я его к развитию и подтолкнула, вырос он, понимаешь ли...

Лора прижимает руки к груди, совершенно по-девчачьи.

— И что?

— Что... — невесело усмехаюсь. — Ничего хорошего. Вещи со мной начали говорить, прошлое показывать — и своё, и хозяев. Вот я и узнала: и про Любаву, и как Васюта по ней тосковал, всё маялся, вернуться хотел. И её саму видела, с кольцом обручальным. Достаточно, чтобы понять. — Невольно потираю грудь — что-то сердце защемило... — А главное — похожи мы с ней, она разве что помягче будет да лицом понежнее, одно слово — княжна, лапушка. Ничего не говори, не возражай. Её он любил во мне, Любаву, пойми...

Надо же, хоть и свыклась, а всё равно горько. И... обидно.

— Вот тогда я этот свой Дар возненавидела. Глупо, да? Иногда спокойнее не знать, а тебе всё равно правду в нос тычут, кому это приятно? Наверное, поэтому он от меня и ушёл, и портал тут ни при чём.

Стук в дверь прерывает мои откровения. И очень хорошо, а то у Лоры подозрительно увлажнились глаза, вот-вот — и кинется на шею... Сестричка Диана явилась предложить нам ромашкового чаю. Она вкатывает столик с горкой печений и сладостей и, конечно, двумя чайничками — я чувствую слабый аромат мяты, опостылевшего валерианового корня, и, кажется, пустырника. Похоже, индикаторы на браслетах всё-таки отметили повышенный эмоциональный фон, а я-то думала, что спокойна...

Небо раскалывается с оглушительным треском. Посуда на столе дребезжит, а парк за окном за несколько мгновений загорается, объятый белёсым сиянием. Даже не дрогнув, леди Диана проверяет, плотно ли закрыты окна, задергивает шторы наглухо... и, очевидно, использует что-то ещё, поскольку шум дождя становится едва слышным.

— Железная дамочка, — восхищённо шепчет ей вслед Лора. — А ведь с виду ни за что не подумаешь! Как начнёт охать-ахать — клуша клушей, а посмотри, гром шарахнул — и ухом не повела! Ох, ты бы видела, как она Хорса утихомиривала, а у того открытый перелом на лапе никак не срастался, никого к себе не подпускал...

Она обрывает фразу на половине. С минуту мы сидим, уставившись друг на друга.

— Значит, так. — Аккуратно ставлю чашку на столик. — Хватит. Мне надоело слышать какие-то обрывки и намёки. Вы меня своим деликатным обхождением скорее в гроб загоните, чем здоровье сохраните. Немедленно выкладывай всё, а позитивная это информация или нет — это уж мне решать. Только сперва договори, о чём всё-таки наш сэр доктор с Васютой беседовал, мы же вроде с этого начинали?

Лора коротко выдыхает, как перед прыжком в воду, зажмуривается.

— Аркаша меня убьёт. И Персиваль тоже. — Открывает глаза. — Они мне все уши прожужжали, что волновать тебя нельзя ни в коем случае... как будто тебе от неведения легче; наоборот, изведёшься вся. Ладно, слушай, раз напросилась...

По словам Персиваля, выходило, что Воину и Обережнице вместе быть нельзя. Ну, никак. То есть, иногда возможно, но лучше, чтоб без последствий, поскольку от этого "вместе" бывают и дети. А вот это — недопустимо, во всяком случае — для Обережницы, потому что природа энергетик абсолютно разная. Воин — разрушитель. Обережница — созидательница. Собственно, при контакте взрослых особей ничего катастрофического не происходит, но вот если случится обережнице понести от Воина — последствия будут фатальными. Ещё во чреве матери ребёнок-маг обладает сформированной матрицей, которая иногда может проявить себя, используя тело матери, как проводник; а Обережницы по природе своей — очень хорошие проводники и усилители энергии, такая у них уникальная особенность, хоть аура у самих слабейшая. Мне никогда не отрастить великолепных энергетических крыльев, как у дона Теймура, не удержать нескольких аур — например, лечебную, регенерирующую и боевую, как у наставника-паладина, это для меня недоступно. Однако я — замечательный проводник, и без усилий пропуская через себя практически все виды стихий, поддерживаю жизненный баланс за счёт тех крох, которые оседают. Как кит, процеживающий планктон.

Вот почему Николасу удалось так быстро научить меня собирать рассеянную в немагическом мире Силу; а он-то ещё удивлялся, как споро я обучаюсь...

Энергетика Воина другая. Её мощь и напор таковы, что позволяют даже смертельно раненому довести до конца бешеную атаку, мало того — выйти победителем, хоть от самого останется костяк с лохмотьями мышц. Воин спасёт, заслонит собой, проложит дорогу остальным... и скорее всего, оправится от таких страшных ран, после которых не выживают даже паладины.

И вот эта мощь, этот напор... сейчас у меня внутри. К тому же, помноженный натрое.

Пока что матрицы воинов в латентном состоянии. Они спят. Им ни к чему себя проявлять при столь крошечных и несовершенных телах, в идеале — нужно дождаться, когда тельца не только родятся, но и вырастут, окрепнут, будут готовы к принятию боевых навыков и магических приёмов. Достойной энергетике нужны соответствующие вместилища. Матрицы ждут. Поэтому я в безопасности.

До тех пор, пока рядом не появится кто-то из носителей родной крови и энергетики. Отец, например. Его близость подействует на них, как катализатор. Как разряд тока для замершего сердца, как живительные солнечные лучи для истосковавшегося за зиму ростка. Матрицы начнут просыпаться раньше времени и творить с нежной аурой матери приблизительно то же, что делает одуванчик, проламываясь безобидным ростком, затем стеблем, листьями, корнями сквозь прочный с первого взгляда асфальт... Рвать на части. Вот, собственно, и всё.

Воинам Ново-Китежского княжества многожёнство разрешается: не баловства ради, а чтобы не переводились, умножались на земле богатыри, Муромцы. Потому-то у Васютиного отца было две жены. Первая — богатырка, от неё и родился Васюта, что по всем статьям удался и в мать, и в отца. Вторая — хрупкая девушка, мать Василисы... бабка Янека, умудрившаяся передать и дочке, и будущему внуку часть дара, не своего, а далёкой пра-пра-пра-бабки-обережницы. Вот только Василий, хоть и замечал изумрудные проблески в ауре племянника, особого значения им не придавал, считая, что настоящее призвание хлопца — ратное дело, и баловство с оберегами Воину совсем уж ни к чему.

Обережников в Ново-Китеже можно было по пальцам пересчитать, а ведали о них и того меньше, хоть и любили, и ценили, и окружали почётом. Уже давно никто не помнил, отчего дурной приметой считалось, когда Обережница и Воин в одной избе встретятся, а чтобы посвататься — такого испокон века не водилось. Может, часть забытых вед осела в суевериях, но она работала эта часть, и вроде бы исправно. Поэтому когда к Василисе посватался Неждан, княжеский дружинник — родители из обоих семейств поднялись на дыбы. Никто внятно объяснить не мог, почему, твердили только: нельзя, неможно, заветы предков не велят! И волхв, к которому за советом пришли, также сказал: нет им брачного благословения. Так и пришлось жениху умыкнуть невесту, не дожидаясь родительского согласия, а венчальный обряд провели в соседнем граде, где их никто не знал. Когда вернулись с повинными головами — Василиса на пятом месяце была, куда уж там гневаться...

Волхв, как узнал, что молодая на сносях — стал темнее тучи. И подался в леса. Думали — пропал, ан нет: вернулся с невиданным прозрачным камнем и строго-настрого наказал Василисе этот камень при себе держать денно и нощно, пока не родит. Глядишь — и не случится беды-то... А какой беды — толком не сказал, повторил лишь: носить, не снимая! И отчего-то от мужа держаться подалее, хотя как это возможно, молодым-то, да когда жёнка на сносях... так и хочется приласкать. Но Снегирь — волхв-то, долго о чём-то толковал наедине с Нежданом, после чего молодой муж запечалился, да всё чаще стал один ночевать.

Вскоре княжеская дружина отправилась в поход. Василисе в пустом мужнином дому, новом да необжитом, скучно было оставаться, да и страшно, вот и напросилась ночевать к батюшке с матушками, а те и рады, давно их дети вместе не собирались, прямо как в прежние времена... Васюту ведь в поход не взяли, он в ту пору в немилости у князя был, потому и остался. Сидели брат с сестрой в саду, судили-рядили — о родителях стареющих, о себе, о том, как нескладно с семьями получается; соскучились друг по другу, никак наговориться не могли. И досиделись. Пока ближе к полуночи не полыхнула голубая призрачная стена, отрезав навсегда от родительского дома и от родины. В эту ночь Игрок украл из чужого мира целый кус, половину селения русичей со всеми, кто оказался на захваченной стороне. Что было потом — я знала по рассказам Яна.

...А камень обережный Василиса брату отдала — когда тот в Сороковники отправился. Решила — ему он нужнее будет. Потому-то и неможилось ей то и дело, и за поясницу хваталась, и сознание теряла, бедная... Брат был рядом, в одной избе. Хоть и не отец дитяти, а всё ж — родная кровь, родная энергетика для малыша-воина, что начинал силы из собственной матери тянуть... ох, хоть бы не узнать ему этого вовек, Яну-то... Видать, не всегда камень справлялся. А уж предусмотреть, что Василиса его брату отдаст, никто не мог предугадать.

Вот о чём Симеон с Персивалем беседовали. Вот отчего Васюта ко мне так и не решился приблизиться.

Задумавшись, помешиваю чай. Подруга косит с тревогой, ожидая, уж не знаю, чего: истерики, ахов, паники... Лишь качаю головой в ответ на вопрошающий взгляд.

— Я не боюсь, Лора. Вот когда про кидрика узнала, что он прямо в сердце поселился — перепугалась, а сейчас... Это ж дети, а не бомбы. Чего бояться? Разве, чтобы окружающим случайно не навредили, как Машка и Сонька, когда они в собственного папочку заклятье отрикошетили. И хоть я нынче без-дарная, но вот чувствую, что всё у нас будет хорошо, мы приспособимся. Да и... — отвожу глаза. — Васюта скоро уедет, не век ему тут оставаться; его Любаша ждёт, сын или дочь, да и родители, может, живы...

Лорины глаза всё больше округляются.

— Решила? — отчего-то шёпотом спрашивает. — Отпускаешь?

Невесело улыбаюсь.

— Правильное слово нашла. Отпускаю. Как сокола на волю.

Разливаю по чашкам остатки травяного чая, прислушиваюсь к мерному шуршанию за окнами. Гроза прошла, остался спорый дождь.

— Неужели не любила? — зачарованно спрашивает подруга.

— Любила. Только как-то странно, если нынче вспоминаю без горя. Бывает такая любовь, как угар, как спасение от страха, как соломинка, за которую в последней надежде хватаешься... Когда любишь — прощаешь, а я вот до сих пор не могу забыть, что он за меня стал всё решать. Ло, — невольно обращаюсь к ней, как и Аркадий, — ты же сама видишь, мы с ним совершенно разные, рано или поздно повздорили бы: он упрямый, я ещё упрямее, и каждый по-своему видит, что должна женщина, а чего не должна. Ну, скажи, ты бы с ним ужилась? Не в гостях, не в команде, а в семье, настоящей?

— Ещё бы! — выпаливает подруга. И осекается. — Нет, Вася, конечно, отличный мужик, просто золото...

Задумывается. И долго молчит.

— Мы с ним четырежды в квесты ходили, — говорит, наконец. — Как товарищу, как воину ему ж цены нет. Но вот было дело, однажды он наш отряд как зажал, так из резерва и не выпустил, хотя надо было бы. Женщин, видите ли, берёг... это нас, амазонок-то! Чёрт знает что, девки его потом чуть не поубивали. Нет, я понимаю, другой мир, но у них же там тоже богатырки есть!

Я вдруг фыркаю.

— А ты сказки наши помнишь? Что Царь-Девица, что Василиса Микулишна — никто с дружинами не ездил, все — одиночки! Видать, тоже в резервах насиделись...

И снова умолкаем.

— Наливали — веселились, подсчитали — прослезились, — бормочет Лора. — Кажись, понимаю... Я как-то его с этой стороны, как мужа — не представляла, у нас с ним другие отношения были, чисто товарищеские. Столько он для меня сделал, и научил многому, и прижиться в этом мире помог... А ведь он — друг, Ваня, самый большой, самый надёжный, а поди ж ты...

— Друг, — эхом отзываюсь, и чувствую, как теплеет на сердце. — Вот друзьями и останемся. Ни о чём не жалею, Ло, но и менять ничего не хочу. Нет у нас совместного будущего и с самого начала не было. А вот память — на всю оставшуюся жизнь. Лора, ты же у нас всё знаешь, скажи: кто ему о детях сказал? Как он отреагировал?

Она отводит глаза. У меня ёкает сердце.

— Не знаю, стоит ли... А, всё равно тебе доложат рано или поздно. Да понимаю я, что не со зла это Вася брякнул, а взревновал, но всё равно — осадочек-то остался...

— Ло! Да не тяни, говори уж!

— Чёрт, неловко, будто сплетни какие-то собираю. Не могу я тебе такого не сказать, хотя бы потому, что это знать надо, чтобы точно ни о чём не жалеть...

Подруга залпом допивает холодный чай.

— Это уже на обратном пути было, когда из пещер ехали. Мы с Аркашкой в хвосте, тряслись, в обозе, он же ногу повредил... Хорошо, что Кайсар, нас снаряжая, выделил две повозки на случай, если раненых увозить. Пригодились телеги-то. На одной — трое русичей, на второй мы с Аркадием и Хорсом, ты же знаешь моего дурака, собаку не оставит, надо будет — сам раны зализывать начнёт. А за ним пригляд нужен, вот я и трясусь в повозке, а вовсе не из-за того, что меня в последней драке малость к скале приложило. Ой, Вань, меня ведь тогда сам твой дон перехватил... Ну, не сам, конечно, а этак ручкой взмахнул — и прямо между мной и скалой голем выскочил, из снега, что под ногами, я в этого страхолюда и врезалась, насквозь прошла, в стену только слегка вписалась, не размазало меня...

Считаю мысленно до десяти и набираюсь терпения. С Лориной манерой вывалить сперва кучу предварительной информации, а затем в двух словах — основную — я уже знакома.

-... в общем, плетёмся позади всех. Вот и вижу я, что эта парочка — Вася и твой Мага — отстали, и даже нас вперёд пропустили. И Майкл, гляжу, притормозил на всякий случай, миротворец наш, вроде бы и не с ними, а на меня лишний раз подъехал глянуть, но я-то понимаю — у него ушки на макушке, прислушивается, о чём там эти двое базарят. Вдруг разнимать придётся? И я, конечно, с ним за компанию уши локаторами держу. Помнишь, я рассказывала, как они отношения выясняли? Должно, оба тот момент вспомнили, с него и начали. Мага твой говорит, не глядя: "Бой давно закончился. Давай всё обсудим, как и собирались". А Вася тоже головы не поворачивает, отвечает только, тяжело так, веско, как припечатывает: "Не о чем говорить. У вас дети. Негоже это — семью рушить. Раз она согласилась с тобой быть — люб ты ей до сих пор, и я меж вас встревать не стану". Опять, значит, всё решил за всех. И молчат оба. Едут и молчат.

Лора сама умолкает, пригорюнившись, по-бабьи подпирает подбородок ладонью.

— Васюта уж Чёрта своего вперёд послал, решил, наверное, что больше разговаривать не о чем, а Мага ему в спину тоже так веско: "Она беременна".

— И что?

— А ничего. — Лора со злостью стучит по хрупкому столу, и чашки вновь дребезжат, как после удара грома. — Тот только на миг Чёрта приостановил — и через плечо бросил: "Когда же вы успели?" И вперёд рванул, туча тучей. Наш сэр от таких слов аж побледнел — и за ним. Ух, как он ему выговаривал... Как уж он там ему мозги вправлял — не знаю, но искры от него самого летели, когда вернулся, будь здоров. Короче, вот к чему я вела. Можешь не верить, твоё дело, я пойму.

Пытаюсь поставить чашку на блюдце и почему-то никак не могу разжать пальцы. Особенно непослушны приращенные недавно безымянный и мизинец.

— Да нет, нормальная мужская реакция, — говорю, наконец, медленно. — Заревновал. — И прикрываю глаза. — Вот, значит, как...

Я не знаю, кто и как сообщил о моей беременности Маге. Но всё это время он вёл себя так, будто...

...страшно гордился и этими будущими детьми, и собой. И... мною. Вот.

— Ненормальная, Вань, — отчаянно мотает головой подруга. — Я вот всю жизнь думала, и буду думать: если любишь — веришь! Почему твой наречённый от радости чуть не трёхнулся, когда последние слова услышал? Это ж прямым текстом ему сообщили: дети — твои! Казалось бы, на кой они ему, чужие?

— Не надо, Ло, — говорю устало. — У каждого бывают моменты, за которые потом бывает стыдно. Тут, наверное, такой случай. Давай не будем это обсуждать.

Да и что он мог подумать, если я действительно согласилась за Магу выйти?

— Ой, Вань, не нравишься ты мне со своим всепрощением. Лучше бы ты обиделась или разревелась, честное слово, так правильнее было бы. — Неожиданно Лора подавляет зевок и яростно трёт глаза. — Что-то меня развозит на ровном месте, не пойму, отчего...

У меня тоже сводит челюсти.

— Что ж тут непонятного, сама от этого чайку полдня в прострации. Ты и впрямь думала, что нам до утра дали бы наговориться? С их подвинутостью на режи...ме...

Глаза у меня закрываются сами.

— Вот чёрт, — язык у подруги заплетается. — И ведь не пор... ругаешься с этими доброхотами... — Смирившись, шебуршится на кушетке, должно быть, обкладываясь подушками, закутываясь в плед. — Вань, прости, я всё-таки стерва, не надо было мне рас...сказывать...

Даже засыпая, она не в силах помолчать.

— Надо, — мычу через силу. — Мне надо всё знать. Лора, а Мага что же? Ты говорила, он... что? Спишь?

— Ммм... угу... — Она словно встряхивается. — Ос... остолбенел просто. А потом... ой, что же потом... А, усмехнулся...

Она умолкает, вроде бы уже задремав, но вдруг подаёт голос.

— Повязку с глаза снял, — говорит отчётливо. — И выкинул. И так засиял — лучшей своей улыбкой, чесслово, я никогда его не видела таким счастли...

Кто из нас отключился раньше — я так и не поняла.

* * *

Звук хлопка заставляет меня вздрогнуть и очнуться. С трудом приподняв голову, озираюсь в поисках источника шума.

— Спи, — мой суженый задёргивает шторы, силуэт его чётко просматривается на фоне рассветных лучей. — Это Аркадий за Лорой приходил. Они уже ушли, а тебе-то зачем вскакивать?

— Мгм... — всё, что я могу ответить, прежде чем снова уткнуться в подушку. В самом-то деле, куда торопиться? Ловлю себя на давно забытом восхитительном ощущении, когда понимаешь, что никуда не нужно спешить — ни на работу, ни на очередной утренний променад с собачкой. Спохватываюсь. — А почему так рано?

— Почему? — Мага привычно-сердито фыркает. — Потому что у них всё как у людей. Нормальные супруги. Одни мы с тобой — как мальчик с девочкой, до сих пор не знаем, чем друг с другом заняться.

Растягивается на кушетке, где ещё совсем недавно почивала амазонка, кулаком обминает подушку. Не сообразив спросонья, что ответить, я благоразумно предпочитаю отмолчаться. Минут пять спустя, что-то осознав, высовываю нос из-под одеяла.

— А ты сам-то, что здесь делаешь ни свет, ни заря? Как тебя пустили?

— Муж я или не муж? — отвечает хмуро. — Попробовали бы не пустить. Тебе скоро подпитка понадобится, я должен быть рядом. Забыла?

— Ворчишь как старый дед, — говорю неодобрительно. — Страшно представить, каким ты станешь лет через десять. Что я с тобой буду делать?

Приподнявшись на локте, он внимательно на меня смотрит. В сощуренных восточных глазах мелькает выражение, которого я не видела уже долгие годы, и по спине вдруг пробегает приятный холодок.

— Скажем так, — похоже, с удовольствием говорит он, — для этого тебе нужно быть со мной. Вот и посмотрим... лет через десять.

Кто меня вечно за язык тянет? Сконфузившись, ретируюсь под одеяло и старательно притворяюсь спящей.

— Ива, — в голосе Маги упрёк. — Ты же не собираешься прятаться от меня вечно? Рано или поздно нам придётся это обсудить... Ну, хорошо, отдыхай, ещё поговорим.

Поговорим... Ох, Мага, да после того, как ты с меня всё считал, что я скажу нового? Ты всё про меня знаешь и теперь упорно пытаешься вернуть прошлое. Или всё-таки построить новое настоящее? А я к этому ещё не готова. От одного мужчины отказалась, а со вторым — с тобой, не могу смириться: то ли упрямство дурное мешает, то ли опять боюсь, что, подобно Васюте, ты начнёшь решать за меня. "Просто на том основании, что я мужчина", как говаривал один интеллигентный слесарь. А может, живёт ещё где-то в подкорке унизительное воспоминание об одной неприятной ночи, и никак не могу я его запихнуть подальше, какое уж там всепрощение, Ло... Умом я понимаю, что и в самом деле Мага здорово переменился, он уже не тот, что однажды прыгнул в окно Василисиной светлицы. Но память услужливо воскрешает: "Поговорим, обережница? Ждала, вижу..." Отблеск луны на хищном лезвии кинжала, треск вспоротой одежды, ночной холод, бесстыдно целующий мою обнажённую грудь... "Ты хоть понимаешь, что в моей власти?"

Почему я вспомнила об этом только сейчас? Не давали иные воспоминания, романтические? И неужели тот психопат и мой суженый, такой внимательный, заботливый, скрывающий лучшие чувства под маской напускной суровости — один и тот же человек? Не удержавшись, всхлипываю. Да что со мной творится?

— Не надо, Ива. — Мага бережно гладит меня по щеке, словно не лежал только что на кушетке в пяти шагах от меня. — Перестань, слышишь? Иначе сюда прилетит, как сумасшедшая, эта Диана, а тебе ведь сейчас никого не хочется видеть, так?

Матрас слегка прогибается под его тяжестью. Наречённый осторожно замыкает меня в объятья.

— Прекращай. Тебе это вредно. И дай мне накрыться, вечно ты утаскиваешь под себя одеяло.

Надо же, он помнит... Отвернувшись к стене, приподнимаю край одеяла и, дождавшись, когда он обнимет меня со спины, как когда-то, прижимаюсь к нему плотней. Вздохнув пару раз, успокаиваюсь. Он укутывает непутёвую меня, чувствует, наверное, как знобит... Опять эта энергопотеря, чтоб ей. Так и лежим: и впрямь, как девочка с мальчиком, которые до постели добрались, а что дальше — не сообразят, и смех, и грех.

* * *

Проснувшись в очередной раз, долго и с недоумением вглядываюсь в спящего рядом Магу. Между прочим, одетого, даже рубашка не расстёгнута. Ох, как он за ночь оброс щетиной, густой до синевы, мягкой, на вид шелковистой, вовсе не колючей... Солнечные лучи упорно пробиваются сквозь плотные портьеры, сигналя, что день в разгаре.

Присмотревшись к каким-то тёмным клочкам на подушке, озадаченно заглядываю под одеяло.

— Что-то потеряла?

От неожиданности вздрагиваю и поспешно выпрямляюсь.

— У меня вся постель в какой-то шерсти, — говорю сварливо. — Это что ещё такое?

Суженый переворачивается на спину, лениво прикрывает глаза.

— Не обращай внимания. Это я линяю

— Ты... что? — переспрашиваю в ужасе.

Помолчав, он с досадой поднимает веки.

— Женщина, ты дашь мне поспать? Я тебя полночи грел. Пришлось перекинуться, у моего волка температура тела под сорок градусов. Помогло ведь? — Сдерживает зевок. — Жарко ему показалось, вот и стал линять. Что, правда, не помнишь?

Мысленно охаю. А ведь и впрямь... Даже во сне было ужасно неуютно и холодно, до колотуна, я, кажется, то вертелась, то пыталась зарыться в одеяло поглубже, как в нору, то сжаться в комок, пока не почувствовала за спиной кого-то мягкого, пушистого, а главное — так и пышущего жаром. Прямо в шею задышал звериный нос, чрезвычайно похожий на собачий — мне ли не знать, сколько раз я гоняла Нору за такие шуточки! И даже, кажется, меня лизнули в ухо... Естественно, тогда я решила, что это сон, не могло же такое происходить на самом деле, а потому притиснулась ближе к горячему, словно печка, телу, позволила обнять себя ла... вот чёрт, лапами же! Да ещё, потянувшись назад, с удовольствием запустила пальцы в густую длинную шерсть... Растерянно гляжу на руки. К запотевшим ладоням прилипли несколько чёрных шерстинок.

Точно. Я его тоже обнимала. И руками, и ногами. Провалиться мне...

— Не переживай. — Мага поглядывает лукаво. — Я не блохастый.

— Ты не... что? А, поняла... — Смущаюсь ещё сильнее. — Ну, спасибо... Мага, — говорю строго, — а ты не подумал, что я перепугаюсь до смерти, когда обнаружу тебя в таком-то виде?

Он выразительно приподнимает брови.

— Поверь, я достаточно привлекателен в этом облике. Впрочем, в следующий раз могу стать нетопырём, он тоже весьма неплохо обнимается... крыльями. Ива, я успел бы стать человеком, не волнуйся. Я же не изувер какой-нибудь — пугать свою женщину, да ещё в таком положении...

Потянувшись, он делает то, чего я не ожидаю: бережно кладёт ладонь мне на живот. Поглаживает... Придвинувшись ближе, прислоняется щекой...

— Рано, — внезапно охрипшим голосом сообщаю. — Он вопросительно поглядывает на меня снизу вверх. — Подожди месяца три, начнут толкаться — с ними тогда можно будет разговаривать...

— А они — что? — шёпотом спрашивает Мага.

— Начнут со временем узнавать. Отзываться на голос...

— Правда?

Он прикрывает глаза, улыбаясь, окликает.

— Ива...

— М-м-м?

— Раз ты так говоришь — " начнут толкаться"... Ты всё-таки решилась? Да? Не мучай, меня, скажи!

— Вот что вам за охота — давить на меня! — С досадой пытаюсь высвободиться, но он не даёт сдвинуться с места. — Вот начну рожать — всех вас троих у кровати выстрою и буду орать, как резаная, чтобы знали, каково это!

Он вжимается лицом мне в живот и бережно целует сквозь батист ночной рубашки. У меня перехватывает дыхание.

Внезапно что-то меняется. Суженый рывком садится.

— Прости. — Он к чему-то прислушивается. — Срочно зовут, надо идти. Ива, мы непременно продолжим позже. Дождись.

Пружинисто вскакивает, нашаривает на полу сапоги.

— Что-то случилось?

С таким выражением, будто всё ещё старается уловить чей-то далёкий зов, он тянется за курткой, кивает и, должно быть, мысленно задаёт вопрос позвавшему.

— Так. Положим, толку от меня сейчас мало, я недавно потратился... — отвечает вслух и, спохватившись, переходит на мыслесвязь. Опережает мой возмущённый оклик: — Вернусь — всё расскажу. Поверь, ничего страшного, просто нужна моя консультация. Будь умницей, и раз уж тебе разрешили выходить — не убегай дальше сада. — И у самой двери оборачивается, чтобы повторить: — Дождись. Слышишь?

— Куда ж я денусь? — отвечаю сердито. — Жду!

А потом, оставшись в одиночестве, сердито стучу кулаком по кровати. Покой и отдых, отдых и покой, сэр Персиваль... Издеваетесь, что ли? Я ж теперь с ума сойду от неизвестности, потому что когда говорят: "Ничего страшного!" — верный знак: жди неприятностей!

Глава 3

Говорят, самое паршивое — ждать и догонять, одинаково муторно и то, и другое. Оттого-то у меня по сей час душа не на месте: куда сорвался Мага, кто его позвал и зачем? Я успела узнать наречённого достаточно, чтобы убедиться в его железобетонной упёртости: ежели начнёт осаду — фигушки его отвлечёшь, только чем-то совершенно из ряда вон выходящим... "Всё нормально, Ива... Небольшая консультация..." Угу. Да. Верю, конечно. Зря это он мне зубы заговаривает.

К тяготам ожидания примешивались беспокойство и нехороший осадок: будто совсем недавно я проглядела нечто важное... Поэтому ничего удивительного, что и часу не прошло после отбытия суженого, а я и сама извелась, и накрутила леди Ди. Впрочем, у сестрички милосердия могли быть и свои проблемы, слишком часто она прислушивалась к чему-то, мне неслышному и на лице её появлялось выражение точь в точь, как у Маги, когда тот вёл мысленный диалог с далёким собеседником. В обычно милом ласковом голоске моей компаньонки нет-нет, да проскальзывали нетерпеливые и хорошо узнаваемые интонации: так ведёт себя человек, которому страсть как хочется оказаться совсем в другом месте, а не там, где удерживает долг или работа. Похоже, мы обе были слегка на взводе.

Самое невыносимое заключалось в том, что Диана не предъявляла претензии: нет, хуже: она вздыхала и огорчалась. Всему подряд. На строгий выговор можно было и огрызнуться, а вот от искренних её расстройств становилось стыдно. Отказавшись от завтрака, я испытывала неловкость за отсутствие аппетита; за вчерашнюю одиночную вылазку мне стало стыдно, будто я бродила не по парку, а по опаснейшей сельве. А уж вселенская Дианина скорбь над клочьями волчьей шерсти, осевшей на простынях, заставила меня остро почувствовать собственное бессердечие. И не только моё. Лишь заверения, что оборот супруга в зверя был не обдуманной шалостью, а из благородных побуждений, отвело карающий меч от беззащитной Магиной шеи.

Отдав кастелянше распоряжение перестелить постель, Диана остывает и, сменив гнев на милость, живо интересуется, а каков же мой супруг в волчьей ипостаси: велик? страшен? клыкаст? "Блохаст!" — так и хочется ляпнуть, но вовремя прикусываю язык. Ведь поверит, наивная, и стыда потом не оберёшься, предложи она Маркосу по доброте душевной средство от насекомых. Приходится сознаться: я позорно проспала его превращение. И даже здесь сестричка находит повод неодобрительно покачать головой: как же так, пропустить самое интересное?

Но вот её хорошенькое личико застывает в страдальческой гримасе: то ли в висок стрельнуло, то ли... Если и в самом деле здешний персонал пользуется своим внутренним каналом мыслесвязи, должно быть, сейчас передают не слишком хорошие новости. Она стряхивает оцепенение — и мне достаётся напоследок, уже по инерции, за то, что уснула, не переодевшись. Ага. А не надо было подсовывать травки, которые и слона с ног свалят... Ну, помята я после сна, а всё из-за того, что где была, там и отключилась, можно подумать — у меня были силы искать ночную рубашку... Однако, помня о строгих правилах местного режима, отмалчиваюсь, потупив взор. Это срабатывает. Диана переводит дух. Диана, внезапно краснея, извиняется за неподобающее поведение. Диане очень стыдно. Как японцу, который "потерял лицо".

Дорого я бы дала, чтобы узнать, что происходит. А спросить напрямую — не ответит, по глазам вижу.

Она извлекает из недр платяного шкафа роскошный вишнёвого бархата халат.

— Давайте переоденемся, Иоанна. Скоро обход, и доктор Персиваль не похвалит вас, если застанет на ногах, не в постели. Таковы правила. Вот осмотрит вас и решит, можно ли вам вставать надолго.

— Да я как-то не привыкла разлёживаться среди дня, — говорю удручённо. — Это обязательно? А если ко мне кто-то заявится, например?

— Не понимаю, почему это вас так волнует. Этикет разрешает дамам при недомогании принимать гостей в постели. — Заметив, что я лишь хлопаю глазами от такого заявления, сестричка спохватывается: — Впрочем, вы же не из нашего мира, подобные тонкости вам могут быть чужды, простите... Ах, Иоанна, не отвлекайтесь на условности, подумайте о скорейшем выздоровлении!

— Но я чувствую себя нормально!

— Вот когда сэр Персиваль разрешит вам вставать, тогда и...

Ещё одна упрямица на мою голову. Мысленно рыкнув, упаковываюсь в халат и ныряю под одеяло. Надеюсь, сэр доктор ослабит поводок, поскольку сам рекомендовал мне движение и свежий воздух. Но для этого придётся быть паинькой.

— Будь по-вашему, — отзываюсь кротко. — Правила так правила, только напоминайте о них время от времени. Диана, что здесь могло случиться, как вы думаете? Магу совершенно неожиданно выдернули на какую-то консультацию, а я всё ломаю голову: для чего такая срочность?

Движения леди Ди, пока она застилает свежей салфеткой столик, замедляются.

— Трудно сказать, дорогая. — Она не поворачивает головы. — Какие-то странности с недавно открытым порталом, я слышала краем уха... А ваш муж — один из немногих, кто работает с переходами между мирами. Не знаю подробностей, мы всё-таки в некотором отдалении от центра, новости до нас доходят медленно. Может, всё-таки позавтракаете? Если вам надоел чай — я принесу соку с булочкой или молока или горячего шоколада...

Виновато отказываюсь, а заодно делаю вид, будто не заметила смены темы и повелась на её отговорки. Уж безусловно, известия бредут долго, то-то моему супружнику секунды понадобились, чтобы сняться с места и исчезнуть...

И вновь безо всякой, казалось бы, причины тревога сжимает сердце. Не из-за суженого, нет, в конце концов, сейчас не война, самое страшное позади... Что-то иное меня беспокоит. Что?

Нетерпеливый стук в дверь прерывает грустные измышления. Рыжий вихрь по имени Лора ни ходить, ни сидеть спокойно не умеет, всё ему надо бежать, крутиться, на одном месте дырку вертеть... К моему удивлению, подруга полностью экипирована для верховой езды, даже маленький стек заткнут за пояс. Ага, ей, значит, можно на волю, а мне — в постель? Даже Диана в лёгком шоке. Но амазонка лишь отмахивается.

— Ди, дорогуша, не падай в обморок, доктор выписал мне увольнительную до вечера. Я что забежала... — Сбившись со скороговорки, озабоченно поглядывает в мою сторону: — Вообще-то... а ей сказали? Или у вас тут всё засекречено?

— В вашем присутствии хранить секреты бесполезно, — сдвинув бровки, отзывается сестричка. — Впрочем, сейчас появится сэр Персиваль, он сообщит нам всё, что сочтёт нужным. Можете сказать пока самое основное.

— Ох уж мне эти порядочки! — Лора плюхается в кресло неподалёку. Тут же вскакивает, нетерпеливо кружит по комнате. — Вань, помнишь, какой чичер ночью творился? Ну, гроза, чтоб ей... Мало того, что ураганом крыши поснимало, так ещё и портал чуть не снесло, тот самый, ваш с Рориком. Симеон еле-еле справился, он как раз из Китежа шёл, успел поставить с той стороны какой-то якорь и позвать на подмогу всех, кто поблизости. Коллег, значит, магов... Его ж не только удержать, его открытым надо оставить, не все ещё ушли-вышли. Хрен его знает, какой там механизм, мне объясняли, но я ни черта не поняла... неважно; главное — собрались все, кто в этом деле кумекает или просто силой поделиться может, держат портал. Но край — до полудня смогут, не больше. Понимаешь? — И вдруг глаза её наполняются слезами. — Вань, русичи уходят, уходят навсегда, почитай, вся дружина, а Васюта сейчас здесь, приехал за Осипом и Славкой, неужто не выйдешь проститься? А к Персивалю я даже боюсь с этим подъехать, он с утра туча тучей, меня-то еле отпустил...

— Правильно делаете что боитесь, — расслышав последнюю фразу, а может, и не только её, выговаривает ей маленький доктор, появившись столь же стремительно. — Я попросил бы, леди, впредь не вываливать все новости на неокрепшую голову нашей пациентки: вы-то практически здоровы, а вот ей... Будете давить эмоционально — имейте в виду, я ведь могу и передумать и распоряжусь не выпускать вас за пределы Белой Розы, вы же знаете, у меня есть способы.

Моя боевая подруга, прошедшая огонь, воду и медные трубы, неожиданно сникает. Похоже, действенность методов сэра Персиваля проверена ею неоднократно. А до меня вдруг начинает доходить не только это обстоятельство. Васюта здесь. Он уходит. Навсегда. Помню, ещё вчера мечтала с ним увидеться хоть ненадолго... И вдруг словно наяву слышу хлёсткое: "Когда же вы успели?" Это остужает, ох, как остужает... Судорожно вцепляюсь в одеяло.

Как он мог?

— Нет, — говорю тихо. — Не пойду.

Сэр Персиваль поглядывает на меня со странной смесью облегчения и тревоги, Лора — округлившимися от удивления глазами,

— Вань, да ты с ума сошла, вы ж не увидитесь больше! Нет, я всё понимаю, но проститься-то хотя бы по-человечески... Ведь не чужой он тебе!

— Не чужой, — повторяю медленно и вдруг давлю в груди рыдание. Две ночи-то у нас всего были, но какие... Нет, отсекать так отсекать. Он с лёгкостью поверил, что я сплю с другим. Что мои дети от...

Дети! Вот что не давало мне покоя, свербило в подкорке, вытеснило даже мысли о наречённом!

— Сэр Персиваль, — опасаясь, что меня сейчас прервут, перехожу на скороговорку — вы можете прямо сейчас проверить, всё ли в порядке с детьми? Понимаю, они, конечно, совсем махонькие, но если вы смогли определить, что их трое... их и вправду трое?

Лора таращится на меня, как на оглашенную. Доктор же не более чем озадачен.

— Вас действительно сейчас волнует именно это — состояние детей, а не отъезд их отца? — Пододвигает стул ближе к кровати. — А какие причины для беспокойства? Что ж, давайте проверим...

Поспешно сбрасываю одеяло. Персиваль поводит ладонью над моим животом, смещает её чуть ниже пупка, возлагает руку.

— Не понимаю, что вас так напугало. Малыши в порядке, разве что ваша нервозность им не по нраву... Что случилось, Иоанна? Вы нехорошо себя почувствовали? Дурные мысли, навязчивые идеи? Не стесняйтесь, расскажите, подумаем об этом вместе.

— Да о чём вы! — вскипает Лора, но осекается. — Нет, я понимаю, но ведь Васюта уже здесь ...

— Сэр Васюта прекрасно осведомлен, что в интересах здоровья матери его детей ему лучше не приближаться. — Голос доктора резок и даже слегка пронзителен. — Я неоднократно уведомлял его об этом. Если он желает, чтобы мы нашли какой-то выход — пусть запасётся терпением. — Снова опускает ладонь на мой живот. Сканирует. — Уверяю вас, дорогая, нет никаких оснований для паники. А ну-ка, признавайтесь, в чём дело?

Сестричка дружелюбно поглаживает моё плечо. Отчего-то меня расстраивает это действие, и, сбивчиво рассказывая о вчерашнем странном видении в саду у Кэрролов, я чуть не плачу.

— У вас в родне были рыжие? — интересуется доктор, и обыденность вопроса, как ни странно, меня успокаивает.

— Да, прадед, мама рассказывала... У меня и братья все были рыжие, я одна — русая.

— Значит, девочка пойдёт в вашу породу, не в Торресов... чрезвычайно интересно. Так что вас всё-таки напугало?

В отчаянии заламываю руки.

— А где остальные дети? Почему я видела только девочку?

Лора с досадой пристукивает кулачищем по столешнице.

— Вань, ну ты нашла, чем голову забивать! У тебя за спиной твои пацаны были, наверняка, в песочнице какой-нибудь, это ж мальчишки, они на чужих коленях долго не усидят! Или псин за усы дёргали. Майкл говорил, у них в семье собаки за новорожденными приглядывают лучше нянек. Ты просто оглядеться не успела, как следует, потому что мы с Аркашкой тебя в парке отвлекли. Погодите-ка, сэр Персиваль, выходит, дар у Вани остался, а?

Доктор с сомнением качает головой.

— Вынужден огорчить: характерных провидческих отблесков в ауре нет. Данное видение может быть спонтанно, и вызвано подсознательной тревогой о будущем... Впрочем, пока не берусь судить. Леди Лора, вы, кажется, упоминали о мальчиках?

— А почему нет? Все слышали: старец Симеон предсказал, что младенцев мужского пола будет более одного, ну, так и выходит: раз одна девка есть, значит, с ней ещё два хлопца. Ведь бывает и такое?

— Да, разнополые близнецы — довольно распространённое явление, — кивает Персиваль, — думаю, в нашем случае это весьма возможно. Впрочем, Иоанна, не забывайте, что будущее многовариантно. Если это видение действительно вещее — не факт, что оно однозначно. Вы могли попасть в одну из реальностей, сформированную в случае принятия вами определённого решения. Я ведь правильно понял, каким оно будет? — лукаво спрашивает.

Отчего-то заливаюсь краской. Кажется, даже кончики пальцев горят.

— Очень рад. Я в вас не ошибся. — Маленький доктор пожимает мне руку. — А теперь, дорогая, вспомните всё же о человеке, который оставил вам столь ценный подарок, и неважно, что делал он это, не слишком задумываясь о последствиях. Он этих последствий, возможно, и не увидит, а вот с вами они останутся на всю жизнь и будут только ваши. Вы меня поняли? Диана...

— Да, сэр?

— Нам понадобятся другие браслеты. Самые мощные.

— Бегу, сэр.

Сестричка срывается с места. Никогда бы не подумала, что благовоспитанная леди может исчезнуть с глаз с такой скоростью.

— У вас будет десять минут, не более, Иоанна. Ёмкости наших накопителей не рассчитаны на встречу воина и его детей, а их матрицы, почуяв отца, начнут пробиваться к его ауре, что будет для вас весьма болезненно. Этот резерв, — он принимает у запыхавшейся сестрички мощные браслеты, более смахивающие на кандалы, — удержит от разрушения, но мощность их ограничена. Не ждите, когда станет совсем плохо, не доводите до обморока, разрывайте контакт при малейшем ухудшении самочувствия. Десять минут, вы поняли?

Замедленно киваю. В голове — пусто. Сколько раз в уме проговаривала наш с Васютой диалог при воображаемой встрече, сколько упрёков готовила и тут же прощала, а сейчас — не знаю, что сказать. Негнущимися руками оправляю халат, пытаюсь запахнуть на груди, совершаю кучу ненужных бестолковых движений, до тех пор, пока Лора не стискивает меня в объятиях. "Ничего, подруга, держись, всё будет хорошо". "Всё обойдётся, леди, мы рядом, да не тряситесь так, бедняжка..." — слышу с другой стороны. "Иоанна, помните о времени..." — это снова доктор. А за стеклянной дверью уже скрипит настил террасы, прогибающийся под богатырской поступью.

Не помню, как очутилась в медвежьих объятиях, чувствую лишь знакомый жим сильных рук, твёрдых, словно каменных, бережно прижимающих меня к стальному холодному панцирю. И вновь, как когда-то, царапаю скулу о пряжку перевязи на Васютиной груди, и щекочет его борода, пропахшая дорожной пылью да калёным железом, как тогда, во дворе его дома, словно не было нескольких недель разлуки.

— Едем со мной, лапушка, — шепчет он торопливо. — Второй женой будешь, можно так. Не бойся ничего, я уж со Снегирём сговорился, тем волхвом, что сестре камень обережный раздобыл, он и тебе такой найдёт. Едем прямо сейчас! Знаю, что со мной тебе пока нельзя, так не на Чёрте поедешь, а с кем из ребят, потерпи только немного...

Ноющая боль в солнечном сплетении заставляет меня непроизвольно отстраниться. Как мы оказались на этой садовой скамейке — не соображу; скорее всего, Вася меня донёс. Он таких, как я, двоих потянет, не поморщится. Вот и жену ему вторую подавай... Жадно вглядываюсь в родное лицо, стараясь запомнить и новый шрам, появившийся над широкой рыжеватой бровью, и тонкую седую прядь в бородке, и...

Серьга. Драгоценная серьга в ухе, усыпанная рубинами. Раньше её не было.

— Князь я теперь, — перехватив мой взгляд, поясняет торопливо. — Многое нынче в моей власти. Поедем, Ванечка, уж всё готово, не дам я тебе пропасть, беречь буду, любить буду. Но пойми: и Любушку оставить не могу, и тебя с детьми нашими не брошу. Сколько ж можно безотцовщину растить!

"...Дождись меня, Ива. Дождись", — вдруг перекрывает его Магин голос. Нет, то не мыслесвязь, просто опять вспоминаю последние слова суженого. Как же так — он вернётся — а я опять убежала? Нет, я не могу с ним так поступить.

Васюта мрачнеет. Не удивительно, он всегда читал по моему лицу, как по открытой книге.

— Не поедешь, — говорит тяжело. — Понимаю. Старая любовь не ржавеет. Я свою не брошу, ты — свою... Да и... про твоих девчат-то я не подумал. Прости.

Ничего не хочу объяснять. Всё не так. А может... и так, но слова всё испортят. Обнимаемся, и сидим молча, до тех пор, пока, не выдержав усиливающейся боли в подреберье, я невольно отталкиваюсь. Торопливо отсев, Васюта склоняется над моей рукой и припадает губами. Бережно глажу его по голове.

— Спасибо, Васенька. За всё спасибо.

— Прости за всё, — глухо отвечает.

Ох, сколько хотелось бы высказать! Но время уходит. Перебираю густые кудри, когда-то, должно быть ярко-рыжие, а сейчас цвета тёмного каштана... с редкой проседью. В последний раз.

Сейчас я люблю тебя. Я прощаю и прошу простить. Я отпускаю тебя.

— Будь счастлив, Васенька. Я не твоя женщина. Твоя — дождалась. — Целую его буйную головушку, а, разогнувшись, никак не могу вдохнуть. С трудом отодвигаюсь. Тройная спираль защиты, вспыхнувшая искрами, заставляет рванувшегося было ко мне Муромца отпрянуть; озоновая свежесть, исходящая от неё, наполняет лёгкие, облегчает дыхание.

— Прошу прощения, дон Васюта, — голос за моим плечом бесстрастен, — но ваше время истекло. Донне нехорошо.

Ещё на мгновение он задерживает взгляд.

— Живи счастливо, Ванечка. Век буду помнить.

И, резко поднявшись, уходит. Я не плачу, нет. Только чувствую, как что-то рвётся в той части моего "Я", что глупые сентиментальные люди называют душой.

— Бастиан? — говорю, наконец, не оборачиваясь. — Спасибо.

— Его брат, донна, позволю напомнить. Томас.

— Простите. Помогите мне, Томас, я... Кажется, у меня нет сил.

— Это пройдёт, донна. Браслеты целы, вы скоро восстановитесь. Но вам лучше не вставать: вы босы, а земля ещё сырая.

Только сейчас понимаю, что забыла обуться.

— Минуту, донна Ива...

Защитная аура гаснет. Обойдя скамейку, мой хранитель что-то поднимает с сиденья и вкладывает мне в ладонь.

— Кажется, он оставил это вам, донна. Я слышал, у них это полагается носить старшему сыну.

С тоской смотрю на княжескую серьгу червонного золота с ярко-красными рубинами. Качаю головой.

"Когда же вы успели?" Я-то выгораживала тебя перед Лорой, Васюта, а ведь в тот момент ты от своих детей отказался. Потом, разумеется, многое понял, но есть вещи, которые женщины не прощают. Долго.

— Верните это ему, Томас. Прямо сейчас.

Он колеблется.

— Вправе ли вы решать за детей, донна? Всё же отец...

— У них будут и отец, и родня, и семья. А у Василия, может статься, ещё родятся сыновья. Если я в таком-то возрасте забеременела — Любаша тоже сможет. На радостях-то... Вот своему первому сыну и отдаст.

— А вы... тверды, донна. — Понимаю, что проглатывает он слово "жестоки". И пусть. — Хорошо. Я сейчас его догоню. Позвольте только уточнить: последние ваши слова дону Васюте были сказаны обдуманно? — С недоумением поднимаю глаза на хранителя. — О том, что вы не его женщина?

— О да, — невольно срывается у меня. — Вполне.

— Значит, я вправе их засвидетельствовать, — торжественно говорит он. — Позвольте...

Так и не разрешив ступить на мокрую после ночного ливня дорожку, хранитель доносит меня до палаты, а я с горькой иронией думаю: дождалась, голуба, все тебя таскают на руках; вот только довольна ли? Едва меня опускают в кресло, сестричка Диана, энергично растирает мне ступни и натягивает шерстяные носки. Сэр Персиваль, подсев на подлокотник, прощупывает мой пульс, пытливо заглядывает в глаза. Поворачивается к моему спутнику.

— Благодарю вас, дон Томас. У вас прекрасное чувство времени и реакция.

— Это моя работа, сэр Персиваль. К тому же, донна вела себя достаточно благоразумно. Если во мне больше нет надобности, я исчезаю, у меня есть несколько поручений.

Тёмная мужская фигура окутывается дымкой, секунду-другую рябит, подёргивается — и пропадает, оставляя после себя пустое место. У меня нет сил удивляться. Наваливается всё сразу: боль от потери, осознание, что уже никогда и ничего нельзя изменить, тоска... будто не проводила, а схоронила. И ведь знала, на что иду, а всё равно — худо мне, ой худо, хоть волком вой... Или я ещё не отошла от встречи с Васютой?

— Ванька, — подруга трясёт меня за плечи. — Прекрати раскисать, слышишь? Ну-ка, возьми себя в руки!

— Всё. — Вытерев почти сухие глаза, делаю глубокий вдох. Выдох. — Я в порядке. Я помню, что мне нельзя волноваться.

— Вы отлично держитесь, дорогая. — Мой лечащий врач кивает. — Но не лукавьте, я вижу, что ваше состояние далеко от идеального. Дурнота всё ещё накатывает? Это скоро пройдёт, однако на сегодня потрясений довольно. С вами хотели попрощаться товарищи сэра Васюты, но придётся им передать все свои добрые пожелания и благодарности через девушку.

— Простите, — морщу лоб, — я что-то не понимаю, о ком вы?

— О русичах, дорогая, о тех, что вместе со своим лидером сумели пройти через подземелья Игрока и вернуться, целыми, но не слишком невредимыми. С одним из них нам немало пришлось протрудиться, но в конце концов мы и его поставили на ноги. От второго так и не отходила невеста, прелестная девушка Ольга, которую вы хорошо знаете, и которая, как и её соотечественники, наотрез отказывается уйти, не попрощавшись с вами. К сожалению, допустить к вам я могу лишь её, поскольку остальные — Воины, и хоть кровного родства с вашими детьми нет, но неизвестно, как начнут взаимодействовать похожие ауры. Не хотелось бы рисковать вашим здоровьем.

— Оля? — понимаю вдруг. — Неужели дождалась своего Осипа? Постойте, было ведь ещё несколько пропавших, они вернулись?

— Все вернулись, Вань, — частит Лора, — все, на кого вы с Рориком хлеба ставили, я ж тебе говорила, что Васюта в пещерах не один был, с товарищами. Живёхоньки. Сработал ритуал-то, как миленький, все, как один, вышли, хоть и помяло кой кого. — Под строгим взглядом доктора Лора осекается. — Ладно, потом расскажу... А может, всё-таки, выйдешь к ним, Вань, раз ты вон каким молодцом держишься?

— Ещё один подобный совет — и я попрошу сэра Аркадия заговорить вашу лошадь, чтобы она не сделала из конюшни ни шагу, — сухо прерывает доктор. — Вы что, не видите, Иоанна едва пришла в себя? Накопители пусты, поблизости ни одного некроманта, чтобы поделиться родственной энергетикой, а я не бездонен: для того, чтобы подготовить наших молодцов к выписке, пришлось выложиться.

— Простите, — виновато шепчет Лора. — Не подумала...

— То-то и оно, — Персиваль смягчается. — Вы, вояки, привыкли решать сиюминутно, да только не думаете о последствиях, всё вам некогда. Между прочим, вам стоило бы и о себе, наконец, позаботиться: я предупреждал неоднократно и сейчас повторю: никаких бешеных галопов и гонок! Снижайте темп, дорогая леди. И привыкайте к мысли, что скоро придётся забыть о седле надолго.

Подруга супится, но отводит глаза. Возразить нечего.

— Стал быть, позову сюда Ольгу, — только и бурчит. — Ничего, мужики поймут.

— Не сюда. В мой кабинет. — Доктор миролюбиво похлопывает мою подругу по плечу. — Ну, ну, дорогая моя, не будем ссориться, вы же знаете — я беспокоюсь не только о вас. И помните: не утомляйтесь, вернётесь — отдохните, как следует, к вечеру вы должны быть свежи. Вы меня поняли?

Заалев, Лора кивает и привычно срывается с места, но, спохватившись, выходит из палаты почти не спеша. Впрочем, затворённая дверь не заглушает её шагов, удаляющихся сперва размеренно, а затем переходящих на бег. Леди Ди лишь вздыхает сокрушённо. А я всё думаю: хорошо, что Персиваль меня никуда не отпускает. С Оленькой я увижусь с радостью, но встречаться и говорить ещё с кем-то — увольте, не могу. Нет сил.

— Пойдёмте и мы, дорогая, — окликает меня доктор. — Не стоит прощаться в этих стенах, ибо, как вы сами, наверное, знаете — предметы хранят память о многих событиях, оттого-то мы стараемся сохранять в палатах только позитивный фон... Вы готовы?

— Подождите, — спохватываюсь. Открываю шкаф. Снимаю с крючка некий предмет в кожаных ножнах. — Мне бы хотелось кое-что передать с Ольгой... Сэр Персиваль, а в вашем кабинете случайно не найдётся чего-то, похожего на альбом для рисования? Или хотя бы тетради, журнала для записей?

Есть ли в Ново-Китеже бумага? Или там пишут и рисуют на пергаменте? Как бы то ни было — я хочу оставить Яну о себе хоть какую-то память. И нож — вряд ли он мне понадобится, мои игры с магией закончены, а вот будущему воину такая вещица — в самый раз. Глядишь, разберётся с его загадками.

— Конечно, дорогая, — отзывается доктор. — Несколько хороших альбомов, сангина и сепия, уголь, карандаши для графики. Мы частенько включаем в курс реабилитации младших пациентов арт-терапию. Думаю, вы найдёте всё, что вам нужно.

— Это не для меня, — запинаюсь, не зная, как объяснить.

— Понимаю. Вспомнили ещё о ком-то... — Сэр Персиваль сочувственно кивает. — Что ж, соберитесь с силами, дорогая. Ещё четверть часа, не больше, и не оттого, что я чрезмерно вас опекаю, а потому, что наши люди не могут держать портал открытым бесконечно. Оставшиеся русичи рискуют остаться навсегда, посему — и вы, со своей стороны, постарайтесь быть лаконичны. Договорились?

Долгие проводы — лишние слёзы...

...Через четверть часа из окна докторского кабинета я смотрю на дорожку, ведущую от парадного крыльца к воротам госпитального парка. А ведь доктор не случайно назначил здесь место прощания, нет! Отсюда, как на ладони, видны и смурной князь Ново-Китежский на Чёрте, с верным Хорсом одесную, и красавица Ольгушка со своим ненаглядным Осипом, всё оглядывается, видит меня в окошке и норовит махнуть прощально рукой, а вот Васюта ни разу так и не обернулся. И ещё один их спутник, седоусый седогривый Вячеслав-Соловушка, чем-то напомнивший мне воеводу Ипатия, настоящий степной волчара, сухой, поджарый, перевитой мускулами, такой побеги рядом с конём — да, пожалуй, и перегонит через минуту-другую... А в ушах не умолкает горячий Оленькин шёпот:

"Ох, Ванечка-свет, век буду за тебя Макошь благодарить, что свела, что судьбу ты мне поменяла... Спасибо!"

Пестрит дорогое шитьё бархатной душегрейки, переливается в солнечных лучах, так и рвущихся в окна, скатный жемчуг на головной повязке, в золотых косах... не в девичьей косе, машинально подмечаю, расплетена коса-то... не утерпели, уж не невесту — жену Осип на родину повезёт. Дай-то им их Боги...

"За добро, за ласку, за песни твои светлые благодарствуем. За хлебный дух, что наших воев из логова вывел, за огонь обережный в домах, что с собой унесём на счастье. Ох, Ванечка-свет..."

"Время, милые мои, время!" — негромко напоминает сэр Персиваль. Оленька смахивает слезу с мокрых ресниц.

"Портал не навек закроется, помни о нас, Ванечка; коли сможешь навестить — в любом дому желанной гостьей будешь..."

Нет, Оленька, не в любом. Только тебе об этом знать не надобно.

"Передай..." Негнущимися пальцами стараюсь удержать стопку альбомов, которую торопливо подхватывает Диана и шустро перевязывает невесть откуда взявшейся атласной лентой. "И это..." Кладу сверху нож с простой деревянной рукояткой, в неброских кожаных ножнах. Вещь незаметная, не отберут у парня, не позарятся, а пользу принести может. "И это..." Целую Олю в щёку. Больше-то у меня с собой и нет ничего.

"Если увижу. Пропал ведь Ян-то. Как узнал, что отец лет пять тому буйну голову сложил — так и пропал, ни на той стороне его не видели, ни на этой. Но разыщу, передам, не сомневайся!"

И ещё не даёт покоя мысль: успел ли Томас вернуть серьгу? Наверное, успел, оттого Васюта и не оборачивается. Что ж, Вася, я смогла порвать — и ты смоги, хотя бы ради той, первой и единственной, она этого заслуживает. Ни к чему ей узнать однажды, что хотел ты сына от чужой женщины своим наследником назначить. Взглядом провожаю кавалькаду до самых ворот. Прощаться надо до конца. До конца.

Скрип закрывающихся створок, звяканье засова, отдаляющийся цокот копыт. Пляска теней от древесных крон на опустевшей дорожке, чёрная птица, пикирующая на плиты из тёсаного песчаника символической жирной точкой. Всё. Вот теперь можно бы и поплакать.

А нечем.

* * *

— Вань, хватит уже.

Аркаша с досадой отворачивается, мечет в пруд камушек; тот, срикошетив пару раз от воды "блинчиком", тонет с прощальным бульком. Мы сидим на низком берегу, на подстеленной друидом куртке, я, страдая, шмыгаю носом, а оборотник делает вид, что злится. На самом деле — просто даёт мне выговориться.

— Хватит, сказал. И Василий тоже хорош — размечтался, с собой звал... Дивлюсь я, как он тебя поперёк седла не кинул и силком не увёз, вполне в его духе была бы выходка. Ах, да, при тебе же Хранитель, это ребята серьёзные... Серьгу правильно вернула. Дети вырастут — сами разберутся, искать им отца или нет, а ежели найдут — то уж не ради княжества. Думаю, у них своего добра будет немало, — хмыкает, — если оно вообще им будет нужно, пацаны хозяйством не особо интересуются. Им бы подвигов и славы...

Кивнув, задумываюсь, потирая щёку предложенным носовым платком.

— Так-то так... Погоди. Аркаша, откуда ты всё знаешь, тебя ведь при нашем разговоре не было? Или был?

— Сорока на хвосте принесла, — усмехается мой собеседник. — Рыжая такая, хитрая, на рыжем хвосте... Кешка, конечно. Зачем мне самому по кустам прятаться, когда есть кого вместо себя послать? Не обижайся, Вань, но иногда о друзьях нужно знать всё, по крайней мере, в моменты, когда они дров могут наломать по недомыслию. Считай, мы с моим парнем тебя подстраховывали. — Ласково треплет за уши бельчонка, притихнувшего на коленях. — Так я к чему: Вань, ты же не девочка, всё понимаешь. Пробой энергетики — это фигня, можно и амулеты против него подобрать, и много чего придумать, но ведь не это главное. Портал, хоть долго не продержится, но наши отцы-корифеи покумекают — и, глядишь, через полгода-год вскроют его по остаточному следу, хотя бы ради того, чтобы узнать: получится или нет. Но только ты к Васюте уже не пойдёшь, хоть и дорога открыта будет. Разные вы. Одно дело — вместе провести неделю, и совсем другое — всю жизнь.

— Не только из-за этого. Пусть разные, но, может, и притёрлись бы со временем, я уживчива... Есть тут ещё кое-что. — Собираясь с мыслями, ищу камушек, отбрасываю: не плоский, для запуска по воде не годится. Берусь за другой. — В каждой семье случаются иногда нелады, вот и в нашей... У моего отца была когда-то давно женщина на стороне. Он с ней год любовь крутил, потом признавался: как наваждение какое-то нашло, и рад бы уйти — да её жалко... Мать ему сколько раз твердила: перестань всех нас мучить, любишь — женись, да и дело с концом. Нет, говорит, я и вас оставить не могу — тоже люблю. Мне тогда лет десять было, но я на всю жизнь запомнила, что чувствуют дети, когда у отца другая женщина, а главное — каково при этом матери. Малявка была совсем, а слово себе дала: когда вырасту — ни за что с женатым не буду связываться, чтобы другой семье горя не принести. И вроде глупо — в таком возрасте подобные обещания давать, да? но, оказывается, до сих пор с этой установкой так и живу. Поэтому, как Любаву увидела — так сразу поняла: всё. Нельзя. Запретная зона.

Аркаша задумчиво пристукивает камушком о камень, не замечая, как из-под гладких бочков проскакивают редкие искры

— Вот оно что... Так вроде бы Васюта тебя замуж звал, всё чин по чину, и обычаи у них дозволяют. Не любовницей брал — женой...

— Да брось ты! — У меня даже глаза высыхают. — Не верю я в эту полигамию. Ни одна женщина в здравом уме не согласится добровольно мужика делить. Да и представь: его Любаша пятнадцать лет ждала, все глаза проглядела, и вот является ненаглядный — да не один, а с чужой бабой, и в ножки кланяется: вот тебе, Любонька, ещё одна моя жёнка, люблю вас обеих, ничего поделать не могу... жалко. Каково? За что ей всё это? И будет она любить меня горячей любовью до самой смерти — добавляю саркастически. — Ты сам-то в это веришь?

Мой друг хмыкает.

— С трудом. Попробовал бы я такой номер отколоть — меня моя благоверная в порошок растёрла бы. Я вот тоже не могу понять: многожёнство это у некоторых, многомужие... распущенность одна. Люди не звери, чтобы гаремы для размножения набирать. Пара должна быть парой, может, и не на всю жизнь, но надолго. Ну и хватит об этом, Ваня, тем более что ты, оказывается, давно определилась, что теперь в пустой след плакаться?

— Да всё я понимаю... — С непонятным облегчением швыряю в пруд целую горсть камушков, как будто окончательно избавляюсь от овеществлённых мыслей. Галька разлетается веером, часть так и шлёпается на берег, оставшиеся долетают-таки до воды, где от них в разные стороны порскают стайки мелких рыбёшек, незаметные ранее в своей неподвижности. Отряхиваю ладони. — Извини, Аркаша. Надо было, наверное, просто выплакаться. Мы ж такие, женщины.

— Угу. Рад за тебя. Может, пойдём, наконец? А то битый час торчим на семи ветрах, ещё немного — и Перси нас прибьёт за всё сразу: и за посиделки у воды, и за простуду... авансом. Пошли обедать. Я сегодня заспался, завтрак пропустил, а теперь брюхо подвело, мы же, мужчины, народ простой и жрать хотим всегда.

— А мне что-то не хочется, энергетикой перекормили. Давай, я с тобой просто за компанию посижу.

— Идёт. — Аркаша, уперев кулаки в землю, встаёт, напрягая сперва здоровую ногу, затем подлеченную. — Да брось, — отмахивается, и даже довольно ловко помогает мне подняться. — Ты-то хоть не дёргайся, хватит и того, что Ло меня за младенца держит. Хоть бы родила поскорее да на дите переключилась, всё мне меньше будет доставаться... Пойдём, глянешь, какая здесь столовая.

Не торопясь, обходим по широкой аллее крыло госпиталя, приближаясь к парадному крыльцу. Оборотник помалкивает, дорвавшись, по-видимому, до долгожданной тишины, лишь косит время от времени на мелькающий в акациях знакомый рыжий хвост. А у меня так и вертится на языке вопрос:

— Так что с ногой? Сильно повредил? И как тебя угораздило?

— Ерунда, подставился случайно. Хвостом шарахнуло, не углядел. Ещё повезло, что по касательной... Хвост, Ваня, вообще-то опасная штука. Твоя Нора им все коленки отшибёт, а под драконий попасть — никому не посоветую.

— Драконий? — Я даже останавливаюсь. — Это там, куда вы отправились Васюту искать? Аркаша, хоть ты мне расскажи толком, что там было, я же ничего не знаю! От Лоры вчера я так ничего и не добилась, а с утра всем не до меня было...

Оборотник смущённо чешет в затылке.

— Так тебе никто ничего... А-а, понятно. Покой твой стерегут. Да вроде уж чего стеречь-то, раз даже Васюту к тебе допустили, теперь уж самое нервощипательное позади. В общем-то, и Персиваль, когда нас вдвоём отпустил, ни на что такое не намекал, чтобы, дескать, я помалкивал и лишнего не говорил. Правильный мужик, понимает, что для женщины нет ничего хуже, чем остаться без новостей. Я, конечно, не как Лорины девицы, те, пока полгорода не обсудят, не успокоятся; но кое-что рассказать могу. Погоди, с мыслями соберусь... Глянь, красота какая! Вот отсюда на Тардис — самый лучший вид, я давно заметил!

С пасмурного неба словно сдёргивают пелену. Солнце проливается на идеально чистые высокие окна здания, оживляет улыбки статуй, замерших в нишах. Флюгеры на боковых башенках и центральном коньке, сверкая полированными боками, с мелодичным скрипом одновременно поворачиваются, причём не по ветру. И бронзовый всадник, поражающий дракона, и мальчик со шпагой, на кончике которой играет солнечная капля, и трубящий ангел — все они вопреки законам аэродинамики указывают на славный город Тардисбург, который, благодаря тому, что Белая Роза расположена на возвышенности, виден как на ладони.

— Смотри-ка, ветер сменился, — Аркадий настораживается, а я и без дальнейших пояснений замечаю нечто необычное. Тучи развеяны только над Белой Розой; над городом же они сгрудились плотным руном, лишь над самым центром зияет идеально круглая дыра, сквозь которую снисходит с небес столп золотого сияния. У самого основания, где он, предположительно, упирается в землю, змеятся и вздуваются толстые синие жилы, жутко напоминающие варикозные вены.

— Аркаша, что это? С порталом неладно? Или наоборот, его так поддерживают?

— Держат. — Лицо моего спутника сосредоточено; похоже, он на мыслесвязи. На какое-то время прикрывает глаза. — Ну да. Собственно, оно и раньше так было, только на солнце яснее проявилось... Ло, — неожиданно говорит в сторону, — можешь подъехать ближе, это интересно? Да не могу я ей передать, в том-то и дело, она не увидит, ты же знаешь... Погоди, попробую по-другому...— Кеш, сюда, — неожиданно командует Аркадий и касается моего плеча. В кустах шуршит, и вот уже встрёпанный фамильяр подпрыгивает, щекоча моё ухо.

— Ваня, глянула бы. Пока твои способности не вернулись, связаться с Ло напрямую не получится, а вот через меня — пожалуйста. Кешка у нас проводником поработает, ты только разреши себя ущипнуть разок, это не больно, зато картинку увидишь.

Щипнуть — не клювом тюкнуть, уж не больнее контакта с Карычем. Однако чего я на площади не видала? Только-только успокоилась, а сейчас могу вновь распереживаться... Не дав мне додумать, в шею впиваются острые зубки. Уже не видя Аркадия, чувствую, как он привлекает меня к себе, цепко поддерживая за плечи.

— Голова может закружиться, так я подстрахую, — слышу, но уже не вижу. — Будешь немного свысока смотреть, Ло ведь в седле...

Ничего, верхом и я успела в недавнишней жизни поездить, уже привычно. Только проморгаться нужно, а то никак не могу сфокусировать взгляд.

"Вань, ты, что ли?" — ловлю удивлённый оклик подруги. "Ну, Аркашка, хитёр, придумал... Ладно, смотри моими глазами, только помалкивай, а то от чужих мыслей голова потом долго болит. Никого тут не узнаёшь?"

Цветовые пиксели перед глазами прекращают пляску. Я-Лора замираю метрах в тридцати от портала. По обеим сторонам выстроились почётным караулом представители множества кланов: похоже, что Совет Верховных в полном составе прибыл выказать уважение уходящему народу. Сверкают парадные доспехи паладинов, реют флагами плащи стихийников, Кайсар с уцелевшими огневиками салютуют кипарисовыми жезлами. Послушники ордена Незрячего Ока тоже здесь, и старец Симеон, и амазонки, в кои-то веки хранящие молчание, и друиды с боевыми псами и медведями, и конечно — некроманты: помимо Главы с сыновьями — ещё десяток Тёмных рыцарей в странных чешуйчатых панцирях. Впрочем, это не только почётный караул. Чересчур похоже сосредоточены и напряжены лица присутствующих, будто сообща делают они какую-то очень важную работу...

Они держат портал. И Симеон, в упор не видящий шалых протуберанцев, едва не подпаляющих его седины, и сэр Арктур, главный паладин, и незабвенные господин и госпожа Хлодвиги, и летуньи, и... все, кто могут. Что уж там случилось ночью, во время грозы — не знаю, да и вряд ли пойму когда-нибудь толком, даже если начнут объяснять; но структура портала стала крайне неустойчивой, и лишь постоянная подпитка силами целого сонма магов позволяет ей ещё какое-то время не только быть, но и функционировать.

Возле выхода в Ново-Китеж суровыми изваяниями замерли Васюта со товарищи, пропуская последних дружинников. Всё правильно. Князь должен отследить, чтобы ушли все. Чтобы никого не забыть. А уж в город — свой город! — он потом въедет первым, под приветственные крики соотечественников...

У Лоры замечательное зрение, гораздо лучше моего, оно позволяет разглядеть мельчайшие подробности — и помятое пёрышко на шапке одного из воинов, и обломанную шпору на сапоге у другого. Лица: сочувствующие, одобряющие, отмеченные искренней скорбью или неподдельной печалью. Кто-то вскидывает руки в прощальном приветствии. Кто-то отдаёт честь. Но вот в толпе что-то меняется. Всё больше голов, подобно недавнишним флюгерам, начинают поворачиваться в одну сторону, и глядят куда-то за мою-Лорину спину, определённо. Мне невольно хочется обернуться.

"Ну, смотри, подруга" — в Лорином голосе слышится предупреждение. "Я-то их давно вычислила, просто не хотела раньше времени тебя дёргать. Сейчас я обернусь — и ты их увидишь, только спокойно там, поняла? Без обмороков, чур!"

Она трогает поводья, разворачивая Снежинку. Будь я физически на месте подруги — точно свалилась бы с седла, потому что буквально в нескольких шагах вижу себя самоё — только не на верном Лютике, а на прелестной тонконогой лошадке какой-то странной золотисто-рыжей масти. Причём посадка у меня отнюдь не дамская, держусь я в седле по-казацки — или по-амазонски, твёрдо, уверенно, и за спиной у меня колчан, а в налучи у пояса — лук. Более подробностей не могу разглядеть, потому что Лора переводит взгляд на двух тоненьких девиц, следующих за "мной", также верхами, в мужских сёдлах... господи, хорошо хоть без оружия... А, нет, рано обрадовалась: у каждой за расшитым поясом — по кинжальчику в драгоценных ножнах... Глазищи нараспах, торопятся весь новый мир охватить, губы плотно сжаты — чувствуют девочки серьёзность момента, но держатся с достоинством, как настоящие аристократки.

"Ох, Ванька", — восторженно шепчет Лора, и я уже не разберу чьё сердце — её ли, моё — наливается нежностью и гордостью. — "До чего же они у тебя хороши! Я тоже близняшек хочу, слышишь? Ну, хороши... Слушай, а ведь папаша их до сих пор ещё не видел, он со всеми портал держит и по сторонам не глядит; ой, что-то сейчас будет... А это, что ли, и есть твоя бывшая проекция? Ото ж, наш человек!"

Только сейчас с большим запозданием понимаю, что вижу перед собой не себя — Анну.

Да не может быть!

Мне пришлось переступить через собственные страхи, пережить сломанную шею и замирение с Васютой, чтобы позволить усадить себя на лошадь... на коня, но до сих пор в седле я чувствую дискомфорт, даже сейчас, в теле амазонки, но Анна — поражает меня до глубины души. Когда она успела так освоиться? Откуда в ней это умение, словно врождённое — быть со своей лошадью единым целым? Явно не от меня.

"Увидел", — каким-то замороженным голосом сообщает Лора. — "Ох, не вовремя... Зря это они сейчас явились. Не к месту. Нельзя Маге отвлекаться..." И пытается преградить троице дорогу. С недоумением скользнув по ней взглядом — ведь девочки знают Лору только по моим рассказам — они проезжают мимо. Тёмный всадник из сопровождения, видимо, одновременно с нами поняв несвоевременность подобных действий, поспешно вырывается вперёд, пытается перехватить уздечку золотистой лошадки... Дальше всё разворачивается стремительно. Поскольку Лора только и успевает, что переводить взгляд с одного действующего лица на другое, действие у меня перед глазами сливается в сплошные стоп-кадры.

Я вижу дона Теймура, вот он вздрогнул — очевидно, уловив, наконец, ауры "своих" поблизости, а потому невольно отвлёкся и повернул голову в сторону новоприбывших;

Магу, не сводящего с Анны взора, сперва недоумённого, затем постепенно свирепеющего;

странное подёргивание портального обода;

Васюту, побелевшего, прикусившего губу; Чёрта, делающего шаг из строя, Хорса, рванувшегося под ноги рыжей лошадке;

бледное лицо Анны... она даже не чувствует боли от прокушенной до крови губы...

недоумение в глазах Соньки и Машки...

Зияющий провал портала вдруг подёргивается радужной плёнкой. Дружный вздох проносится над площадью. Закрывается! Симеон с досадой ударяет посохом оземь, и неожиданно страшный и громкий треск заставляет Анну сбросить оцепенение. Она стремительно оборачивается к Соньке. Потом к Маше.

— Простите меня, девочки...

— Мам? — недоумённо отзываются они в один голос. Ничего больше не говоря, Анна срывается с места. Туда. Вперёд. К Васюте.

В шаге от него осаживает лошадь — словно в нерешительности. Что-то делает... Лоре приходится сощуриться, прежде чем я могу разглядеть: Анна стягивает с пальца кольцо. И точным броском посылает его в центр радужной перепонки. Та лопается, как мыльный пузырь, и погасший было сноп света вновь вырастает — до самого неба. По знаку Васюты в реанимированный портал спешат последние русичи, и, наконец, он сам с Анной и снующим под копытами Хорсом.

Она даже не взглянула на Магу, думаю вдруг в ужасе. Что он сейчас видит? Что я опять... сбежала? Он сейчас умрёт... нет, я умру! Ло! Посмотри на него немедленно!

Я не вижу никого и ничего, лишь помертвевшее лицо суженого — почти такое же, как тогда, в холле Каэр Кэррола, когда он лежал, бездыханный, только сейчас у него жилка бьётся на шее, показывая, что ещё жив. И ярость, что вот-вот прорвётся наружу... Он не слышит, как Николас кричит ему в ухо: "Брат, опомнись, это не она!" Он не видит, как поспешно прищёлкивает пальцами дон, и как вокруг их группы начинает твердеть скорлупа будущей сферы защиты... Он сейчас взорвётся.

Что-то лопается у меня в мозгах — у меня, не у Лоры! — от собственного вопля:

— Сухое дерево, Мага! Сухое дерево!

Вздрогнув, он хватается за голову. И вдруг перехватывает мой — мой! — взгляд. Время останавливается.

Я вижу, как тяжело поднимается и опускается его грудь, насильно сдерживая рвущееся наружу безумие... и вот уже он делает спокойный глубокий вдох. Выдох.

"Я понял, Ива" — отвечает ровно. "Так это была не ты? Точно? Где ты сейчас?"

Ни за что бы не подумала, что мысленный голос может дрожать, как и настоящий. Тем не менее, едва не заикаюсь.

"Та-ам же, где и была", — отвечаю с запинкой. "В госпитале. Ты же сам просил дождаться, вот я и жду, в кои-то веки".

Он прикрывает глаза... а когда поднимает веки — абсолютно спокоен. Похлопывает по плечу опешившего от такой перемены Николаса.

— Всё в порядке, брат. Отец, я в норме. Сверни защиту.

"Ванька..." — слышу короткий стон подруги. "Сделай милость, уберись, а?"

Меня внезапно утягивает прочь, как в жерло громадной подзорной трубы, которая развёрнута неправильно — не увеличивает, а уменьшает: стремительно удаляется и делается крошечным городок, домики, люди-букашки... И вот уже я на ступеньках парадного крыльца Белой Розы: притулилась к колонне, съёжившись, обхватив руками голову, рядом почти в такой же позе Аркадий. Ох, моя голова...

Фамильяр, обернувшись крошечным щенком, жмётся к хозяйским ногам и поскуливает. Оборотник приоткрывает один глаз.

— Да всё в порядке, Кеша, это наша подруга, не рассчитав, заорала мысленно со всей дури... Вань, ты предупреждай в следующий раз, а то я ведь чуть не оглох. Ло тебя, сейчас, наверное, костерит, что есть мочи, но ты не переживай, она у нас отходчивая.

Мне стыдно.

— Ничего, Вань, — Аркаша массирует виски. — Ты молодец. Черпанула откуда-то резерв — и утихомирила своего некра. И вовремя: видела, как отец уже скрутить его собирался? Нет, правда, молодец, ты потом сама это поймёшь... Кеш, на место. Сейчас отдохнём. Да, ты что-нибудь поняла из того, что случилось? А Васюта, как ты думаешь, сообразил, что это не ты? Видела, как они друг на друга смотрели?

Снова хватаюсь за голову. Кажется, ноют даже зубы.

— Что же она натворила! Как ей теперь выкручиваться, объяснять, что она — не я и не беременна? Куда она полезла? Что же ей теперь — так и идти во вторые жёны? О чём она думала? Да вообще — ни о чём!

— Не скажи, — тянет Аркадий. Какое-то время размышляет. — В сущности, теперь это уже не наша головная боль. Это её выбор, понимаешь? Что-то мне говорит, что уйти она решилась давно, просто случай подвернулся удачный; а саму возможность она обдумывала, готовилась. Ты заметила, что она даже с детьми простилась, будто заранее отрепетировала? А знаешь, по-моему, Васюта просчитал её сразу. Не может быть, чтобы Майкл не успел про твою половинку рассказать, да ведь он и сам не дурак, Васька, должен был заметить разницу: ты в седле новичок, а эта — не хуже Ло держится; и одета совсем не так, не твой стиль... — Пытаюсь припомнить, как же выглядела Анна, и, убей бог, не могу, должно быть — от пережитого стресса.

— А главное, — продолжает друид, — что она с ним, с Васютой, рядом, но в обморок от истощения не падает, вот что... Нет, он что-то сообразил. Но ты же знаешь нас, мужчин: сперва хватай и тащи, а разбираемся потом. Одно мне непонятно: как она могла детей-то оставить, ты мне объясни? Она же твоя копия! Вот ты бы так точно не поступила.

— В том-то и дело, — только и успеваю сказать, как меня пробивает на совершенно неуместное дурацкое хихиканье. Пытаюсь его подавить — но тщетно, истерический смешок так и рвётся наружу. Неожиданно Аркадий небольно шлёпает меня по щеке — раз, потом другой, затем решительно обнимает и минут пять ещё гладит по спине, помогая успокоиться. Но меня прорывает словесный поток.

— Это как другая вероятностная линия, понимаешь? — Завожусь, едва успокоившись. — То, что могло, но не случилось в этой реальности, а в другой произошло, и дальше будет развиваться совсем не так, как со мной здесь, и у каждой из нас будет совсем другая история... Она не хотела быть копией, у неё уже комплекс неполноценности складывался, и поэтому не от детей она сбежала и не к Васюте, а к себе самой, понимаешь? Чтобы жить своею собственной жизнью, никем не навязанной, чтобы ошибки — её ошибки, выборы — её собственные... — У меня вдруг перехватывает дыхание, но не от очередного смешка или всхлипа, а от одной крамольной, как мне кажется, мысли. — Наверное, это правильно...

Внезапно на меня снисходит спокойствие. И никого, кроме меня, девочки больше не будут называть мамой.

Девочки!

— А что они вообще здесь делают? — В растерянности смотрю на Аркашу. — Я-то думала — они в замке у Кэрролов, спокойно нас дожидаются; а их сюда каким-то ветром занесло?

— Да ведь не Северный полюс, — пожимает плечами мой друг. — Всего-то — часа четыре езды прогулочным шагом. Загорелось им — собрались и приехали, делов-то... Обратила внимание, как одеты? По-дорожному, но налегке; как раз для короткого перехода. Охрана рядом, стало быть, не сбежали, а нормально собирались, легально. И там, подальше, я ещё коляску заметил, не иначе, как Мирабель с ними, ей вечно на одном месте не сидится, вот, может, она всю компанию на ноги и подняла — со скуки-то. Да что гадать, скоро узнаем.

— Думаешь, они сразу сюда?

— Хм. — В этом коротеньком звуке — и скепсис, и сомнение. Оборотник почёсывает висок — видимо, всё ещё ноет. — Дай девчонкам для начала с батей познакомиться. Ежели сразу не подерутся — тогда, может, он их с собой сюда прихватит. Только я бы на твоём месте особо не разлетался.

— Почему?

— А их к тебе просто не пустят. Та же прелестная Диана костьми ляжет... Это ж твоему благоверному скидка делается, за то, что донорствует, иначе бы и ему на общих основаниях дожидаться, пока сэр доктор не даст "добро". Ваня, хватит с тебя эмоций на сегодня.

Умоляюще складываю руки. Он отмахивается.

— И не проси. Я только что целую бригаду сдержал, что ринулась тебя из истерики выводить, пообещал, что сам справлюсь. Сорвёшься снова — тебя изолируют и подсадят на успокоительные сборы или вообще отключат на сутки-другие. Ты этого хочешь? То-то и оно. Ничего, потерпишь.

Всё это время он ласково гладит фамильяра. Щенок, повздыхав и покрутившись на хозяйских коленях, уменьшается — и ныряет в рукав Аркашиной рубахи.

— Вот и славно. — Оборотник умолкает. Вслушивается... нет, переключается на мысленный диалог, я уже научилась различать эту специфическую отрешённость. — Ло в порядке, говорит — только по мозгам немного шибануло, но ты извини, больше сеансов связи не будет. Не хочу вас перегружать; да у тебя уже не получится, вон как потратилась, когда заорала. Смотри-ка, энергетика в тебе набирается помаленьку... А вот чего я не понял, Вань: чем это твоя Анна портал восстановила?

Похлопав с полминуты глазами, включаюсь, наконец:

— Кольцо. — Не до подробностей сейчас, просто излагаю суть. — Было дело, я его лунным светом зарядила под завязку. А заряд — от двойной луны, не хухры-мухры, даже дону Теймуру однажды чутьё перебивал. Да, в нём ещё часть силы из Гелиного мира, меня, помню, с ног сбило при откате. Как-то, наверное, это всё и сработало.

— Понял, но с трудом. С тебя рассказ.

Отсюда, с высокого крыльца, хорошо видно, как над центром Тардисбурга портальное сияние смягчается, бледнеет... и гаснет, рассеивается, смешиваясь с дневным светом. За считанные минуты оно сжирает тучи, оставляя после себя чистое, свежее, как после убежавшей грозы, небо.

— Закрылся, — буднично сообщает Аркадий. — Теперь — окончательно.

Сердце на мгновение съёживается, но... Столько пережито за последний час, что больше нет сил — ни горевать, ни сокрушаться. Там у бывшего портала остались те, с кем мне жить дальше. Мужчина, которого я обещала дождаться. Дети.

И тут, во мне — ещё одни.

Бережно беру Аркадия за руку. Поднимаемся со ступенек.

— Ты же голодный, Аркаша. Пойдём что ли, куда шли, а то Лора за тебя, отощавшего, такую выволочку устроит, когда вернётся! Заодно расскажешь про дракона. Это, часом, не родитель наших кидриков?

Получаю одобрительный взгляд.

— Это ты правильно, Вань, пора переключиться... Нет, не кидрик, обычный дракон. Впрочем, вру, не обычный. Уникальное, я тебе скажу создание...

Он увлекает меня в просторный холл. Слушаю неторопливые пояснения вполуха, но мыслями то и дело возвращаюсь к Анне. Неужели возможно так измениться за столь короткий срок? Ведь я хорошо помню её реплику, она сказала, как отрезала: не нужны мне ни Васюта, ни Мага! И была-то... мягкая, уступчивая, пугливая...

Почти как ты, Ваня, грустно отзывается внутренний голос. Ты на себя-то посмотри, голубушка! И если докажешь, что сегодня абсолютно та же, что три недели назад — можешь плюнуть мне в глаза.

Всё так, мой личный Сверчок, моя совесть. Мы изменились обе. Одна осталась здесь, другая решила переписать навязанную свыше судьбу. Сможет ли? Уживётся? На её счастье, в другом мире тоже есть магия, есть — и это главное — добрые отзывчивые люди, и на одном Васюте свет клином не сошёлся; он, конечно, просчитал Аннушку, понял, что не Ваня, но отказать не мог. И не к нему она кинулась, а к своему шансу, единственному и неповторимому. Здесь, в этом мире, ей угрожала вероятность навсегда остаться моею тенью. Там она — станет собой. Впрочем, этого я уже не узнаю. Но сожалеть не стану. Ибо...

"... Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль".

Я отпускаю тебя, Васюта. И тебя, Анна. И тебя, прошлое.