Сколько дней длилось томление и сколько долгих месяцев? Неважно. Однажды в дверь постучался слуга, который доложил о приходе незваного гостя, что вечером пересек ворота города. Оторвавшись от бумаг, Фарун, похудевший и побледневший от страданий, согласился впустить посланца, и не пожалел. Тот вошел в кабинет неслышно, низко поклонился и, не говоря ни слова, сел в кресло напротив. Граф не разглядывал незнакомца, потому что был занят, но он чувствовал — судьба уже решена.

— Вы пришли от нее? — голос не желал подчиняться Фаруну, воротничок давил на горло, как удавка.

Капюшон кивнул и чуть приподнялся к свету, чтобы обнажить туман, вместо лица.

— Завтра? — глаза хозяина лихорадочно заблестели. — Завтра, в кленовом лесу?

И снова кивок. Боже, сколько раз он наблюдал, как на закате в роще появляется призрачная дорога, словно лунный свет на воде. Сколько раз пугался отправиться на зов любимой, хотя она и звала его прийти. "Ты будешь один в час тревоги, ты придешь, оставив надежду, ты увидишь, что более всего желаешь, но никогда не будешь этим обладать", — твердили губы строчки письма. Так же стучало тревогой сердце, когда следующим вечером Фарун наконец решился покинуть родные земли и отправиться в разгоравшееся осенью незнакомое нечто. Именно так представлял великий воин страну любимой. Холодный дождь, запах теряющей жизнь травы, мягкая земля и низкое серое небо. Ничего общего с дорогами и полями людей, с их городами и шумными сборищами.

Конь Фаруна плелся в полнейшей тишине, и тишина поглощала душу, замершую от ожидания. Зачем вы существуете, тени? Посланцы ли вы воинственных и таинственных гобби? Слуги ли вы тьмы или древних богов? Что сделали вы с сильным и могущественным Фаруном? Возможно, некрепкие веревки навсегда стянули порабощенные плечи непроходящей болезнью и заставили совершать непростительные ошибки, проявляя чрезмерную мягкость к опасным существам? Вы меняете очертания, пользуетесь людьми, как пустыми бутылками, в которые можно заложить что угодно. Вы появляетесь и исчезаете, вы заставляете воевать и мириться, и размножаться вам в угоду.

Фарун практически не помнил, как ноги вознесли его по ступенькам в подобие здания, как тысячи призраков понесли его через мрак вместе с серой процессией теней и незнакомых людей, как мелькали между высоких серых колонн залов смешливые и циничные рожицы гобби с подносами угощений. Граф направился подальше от гостей и начал разглядывать снующих врагов, прислонившись к раме размытого дождем окна. Среди гобби угадывались мужские и женские особи. Они приносили и уносили подносы с угощениями, не обращая внимания на гвалт голосов, смеха и переговоров. Истинно, люди везде умеют решать свои дела, под каким бы гипнозом ни находились... Даже король здесь! И он тоже под властью какого-то страшного, необъяснимого заговора.

Пахнуло травой. Знакомый аромат. Волнующее сердце безумие. Догадка и страх. Гобби наблюдают за гостями, как хищники, за добычей. Они ждут, когда люди обнаружат свои недостатки, расслабятся — и тогда произойдет что-то ужасное.

Кровь бросилась в лицо Фаруну. Он быстрым шагом направился к призрачным дверям. В лицо ударил мокрый бриз, какой бывает лишь у океана, капли слезами потекли по лицу, когда граф вышел на балкон и увидел ЕЕ вновь. Казалось, время на мгновенье остановилось, а сомненья утонули в холодном вечере, вряд ли являвшемся реальностью. Двери закрылись сами собой, сомкнувшись в подобие стены за спиной. Что хотели увидеть глаза? Что рисовало сердце? В этом образе и в этом лице все было знакомо и незнакомо одновременно. Белый овал затопила река с небес, и Фарун не мог скрыть, что не видел ничего более совершенного, ничего более правдоподобного.

— Я согласна, — сказала незнакомка негромко, так, чтобы смысл дошел лишь до человеческого слуха. — Семья — нет, но я... уеду с тобой! — и решительно шагнула навстречу.

Теперь они узнали друг друга до конца, слившись в мелодию, о которой все тени вселенной шептали "НИКОГДА".

Это было песней любви, необыкновенной, украденной у гобби беспомощной страстью человека, который пошел на преступление и похитил существо, в котором мало что понимал.

Шелест копыт по мягкой траве сквозь оранжевый лес. Сердце красавицы, стучащее в такт. Мученья многих дней остались позади, а разум не требовал объяснений произошедшему, не наполнялся змеями сомнений.

Снова в столице графства закипело строительство и расцвела жизнь. Горожане были довольны тем, что хозяин взялся за ум и посвящает время не размышлениям, а делам. Но в стенах родного дома Фарун не чувствовал защиты от гобби, боялся потерять тихую и странную невесту — ведь он собирался жениться непременно пышно, дабы усмирить грозных лесных дьяволов, которые вновь появлялись по вечерам на улицах и в домах испуганных жителей.

— Я люблю ее, — разговаривал граф со старым дубом, но тот грозно шептал, что существо из иного мира не принадлежит ему, и что перемирие закончено.

— Я смогу защитить себя и ее сам! — Твердил граф упрямо, а дерево шумело тысячами голосов и утверждало, что никто не спасется, потому что духи лесов против и что человеку не познать собственной судьбы.

Мужчина не послушался теней. Он ни на шаг не отходил от Наиши — так звали богиню с лесной поляны. Он целовал ее лучистые фиалковые глаза, которые никогда не улыбались и все пытался выяснить правду у своего молчаливого ангела. Наверное, зря.

Когда снова пришло лето, у графа родился ребенок. Это был чудесный мальчик с глазами жены, наследник разбогатевших земель и просто долгожданный первенец. Привыкнув к молчаливости и покорности любимой, мужчина забыл о недавних терзаньях и целыми днями возился с малышом, а Наиша, сложив руки на колени, молча смотрела в окно.

Все произошло внезапно. В то раннее утро Фаруна разбудила гроза. Он вскочил на кровати и понял, что ни наследника, ни любимой нет рядом. Первый раз за столько времени. Сбежав вниз, граф метался по покоям и нигде не находил следов пребывания семьи. В одном белье мужчина выскочил во двор и сам, не зная почему, бросился к выгребным воротам... То ли стая ворон слишком громко шумела, то ли сердце слишком больно кололо.

Боги! Граф замер перед полуоткрытой щелью для сброса мусора и закричал, потому что его покрывшееся мурашками от дождя тело практически перестало подчиняться, задрожало, а потом превратилось в саму боль.

Наиша лежала среди остатков пищи, раскинув руки, лицом вверх. Ее яркие глаза смотрели в полыхающее молниями небо. А рядом, окровавленный, скукожился убитый сын, которого разодрали чьи-то когти.

— Только юности дано так ошибаться, мистерик Виктин, — СиАвали пожала плечами. — Но я не вижу никакой связи между нападением подземных духов на жену Фаруна и болезнью, которая поражает герцогство.

— Вы решительно прервали меня, не дав рассказать до конца, — яркие глаза воина чуть потемнели, а вместе с ними плащ тоже приобрел другой оттенок, словно наполнившись дождем. — Гобби — не легенда, о которой шепчут для острастки перед сном непослушному ребенку. Эти твари реально управляют живыми существами. Разумны те или нет. Наиша — лишь одна из жертв, которой воспользовались для того, чтобы свести графа с ума.

Брови хозяйки вопросительно изогнулись в ответ, не выражая сострадания. Беспокойные пальцы начали перебирать длинную нить рубиновых бус.

— Сына Фаруна убили неспроста. Если бы родилась девочка, ее, наверняка, использовали бы, как вместилище какой-нибудь чудовищной души. Но Наиша не оправдала надежд гобби, потому что влюбилась по-настоящему. Когда она пришла в себя, то из куклы, подвластной духам и злу, превратилась в обычную сумасшедшую. Безумная, бродила по замку, сшибая посуду, раскидывая вещи... А потом взяла в руки нож. Не для того, чтобы убить, а потому что не могла жить сама...

— Граф Фарун удержал ее от греха? — С недоверием подметила герцогиня.

— Удержал, но поплатился за это. Раны, которые нанесла любимая, заживали слишком долго. А потом с ним самим стали происходить странные вещи. Если бы не горе, которое застилало глаза, он бы так и не заметил, как гобби захватили его собственное тело.

* * *

Боль и безнадежность душили Фаруна, не давая возможности оправдать свою непредусмотрительность. Опьяненный счастьем, человек лишается возможности мыслить здраво. А потеряв счастье, не способен оправдаться. Ночные голоса дуба рассказали графу, что холмы, на которых стоит город, сплошь изрыт ходами мерзких тварей. И указал места, уводящие под землю. Но в тот момент мужчину больше волновала жена, которая за одно утро из чудной, неповторимой и очень красивой нимфы вдруг превратилась в серое, больное, уродливое ничтожество, к которому даже прикоснуться противно, словно сделалась не человеком, а уродливой Тенью.

Когда, пересилив себя, Фарун практически на руках принес Наишу обратно в дом, разбитый горем, когда стража и воины обшарили весь город и ничего не нашли, истина открылась обманутому влюбленному, проведшему весь день на стуле у двери в прострации, страшную правду — его зрение прояснилось. Все — все без исключения — слуги, воины, домашние, горожане, крестьяне заражены духами, пришедшими по лабиринтам в город. Они еще не знают, как поедаются изнутри, изменяясь и умирая, молясь и рожая детей... А сами давно потеряли человеческое обличье.

Вот мимо прошла плачущая кухарка, которая прошлой ночью сожрала собственную дочь с парочкой друзей. Вот свора охотничьих псов, катающих на огромных крыльях божество-кошку, что прячется сейчас от их зубов на ветвях. Вот церковник Андреан, пришедший отпеть несчастного младенца, а до этого купавшийся в теплой крови с тремя любовницами...

Граф закрыл глаза от ужаса и подумал, что сходит с ума. Его прошиб холодный пот, одежда показалась отравленной ядом от самого воздуха города.

"Истина, — шепнуло настойчиво сознание, — сокрыта в том, что деньги ты получал не от короля, и чувствовал это. Деньги тебе подарили гобби... А расплата недалека. Прямо перед тобой. Все проиграно".

Холодная рука легла на плечо, выводя графа из темноты — он открыл глаза, чтобы впервые заглянуть в бездну очередного чудовища — начальника стражи, питающегося трупами. И не стерпев ужаса, отпрянул к стене позади себя.

— Мы не нашли убийцу, ваше сиятельство, — зловоние рта долетело до лица мужчины гнилью смерти. — Мы уверены, что это произошло случайно...

Фарун заткнул уши и побежал по лестнице в комнату, где мог остаться один. Он несколько раз споткнулся, отшатнулся от очередного вассала-чудовища и наконец задвинул засов на дверях спальни. "Ты сходишь с ума, — засмеялся образ гобби внутри. — Ты еще не ведаешь, но уже принадлежишь нам. Потерпи, недолго осталось. Не бойся, дружок. — Каленое железо коснулось кожи и рябью пробежало по крови. — Такой сильный, ты — избранный. Ты можешь помочь".

Фарун не хотел помогать. Он слышал, как Наиша громит внизу мебель, как истошно кричит и плачет, но не мог пересилить себя взглянуть на ее уродливое лицо вновь. Уродливость — не внешность. Уродливость — половинка от плоти.

— Фарун! Фарун! — Призыв любимой сжигал сердце. — Прости меня! Прости, я должна была сказать... Раньше, когда они меня заставили. Я думала, что справлюсь и не полюблю тебя. — Рыданья приблизились и лились хлюпаньем и мольбой с той стороны деревянной преграды. — Я не хочу умирать, не хочу становиться уродиной вновь. Пожалуйста, милый! Мы должны попробовать еще раз. Мы отдадим им нашу дочку. Мы родим им другого ребенка... Великую волшебницу с душой бога...

— Что?! — Фарун выхватил из ножен меч и кинулся к двери. — Что ты сейчас сказала?

— Я убью себя, убью... — Голосок плакал, убивая и раня, проникал в щель, как туман бессилия.

— Это я убью тебя! — Мужчина потянул засов, смело распахнул дверь, но никак не ожидал, что в коридоре окажутся гобби вместо жены.

Твари сбили графа с ног: одни тянули за волосы, другие перехватили запястья, третьи обездвижили ноги, несколько вскочили на грудь и живот, а самый уродливый приставил острое, с черным ядом на конце, копье к горлу.

— Привет, помнишь меня? — Кровавые зрачки засветились. — Нет? — Он обнажил ряд острых маленьких зубов и хихикнул. Блестящее одеяние из зеленого стало почти фиолетовым. — Не мог не воспользоваться ситуацией и не пришпилить тебя к полу после стольких дней близкого общения в подвалах тюрьмы. Теперь ты разберешься куда лучше в подарке короля. Земли духов еще радуют глаз сиятельного графа? Молчишь? Я не собираюсь распинаться перед низшим существом. Терпение...

Над Фаруном отчетливо мелькнула тень жены, которая, пошатываясь, вплыла в покои и склонилась над лежащим телом. Не для того, чтобы помочь, а для того чтобы поднять оружие, недавно выроненное при попытке к сопротивлению. Длинные пальцы сжали рукоять, словно какое-то украшение, фиалковые глаза позеленели и недобро загорелись, отразив дьявола внутри смертной плоти.

— Сейчас заговоришь, — захохотал гобби и спрыгнул на дощатый пол, потому что навстречу груди графа понесся острый клинок меча, лежавшего недавно на ковре бесполезной железякой.

Мужчина закричал от боли, сверкающим пламенем разорвавшей грудь. Он еще мгновенье дергался, а потом погрузился во тьму без времени, чтобы вынырнуть и обнаружить себя в чистой кровати, в спальне с резными окнами, выходящими на двор, где желтел старый дуб.

Да-да, медовый свет, льющийся через стекла, говорил о давно наставшем полдне. Снаружи доносились звуки обычной дворовой жизни, и ничто не напоминало о присутствии гобби. Словно избавившись от невыносимого груза, стены замка дышали необъяснимой свободой и тем, что люди называют родиной.

Граф попытался откинуть одеяло и встать, но резкая боль не позволила ему даже сесть: перебинтованная грудь под льняной рубахой яростно загорелось и потребовало немедленного покоя. Возможно, в минуты слабости и болезни, у любого человека обостряется восприятие, возможно, это действует медовый сладкий воздух, наполняющий спальню светом осени, которая перешла в самую лучшую свою пору. Предметы излучают покой и трепет любви, веки слишком тяжелы для сопротивления. Руки способны лишь ощупать шероховатую ткань, а тело ощутить погружение в мягкую перину. Больше ничего не существует.

Дверь скрипнула, и обожгла слух едва уловимой песней об одиночестве в сонном мареве солнца. Наиша — прежняя красавица — вплыла в комнату в золотом наряде, как будто снятом с ветвей клена. Ее волосы вились по белоснежной шее, на руках лежал младенец, который зашевелился, когда жена села на край постели и поцеловала немощного Фаруна в горячий лоб.

— Ты уже пошел на поправку, мой повелитель. — Теплые губы близко-близко склонились к самому рту, чтобы на мгновенье подарить больному очередную ласку. — Ты сражался, как лев. Король прислал гонцов и пожаловал тебе в Новой Грамоте часть земель мятежного герцогства Авали. Дело лишь за тем, чтобы отобрать их поскорее.

Темные ресницы махнули двумя волшебными веерами и донесли до мужчины ветры с лугов, поросших цветами и дурман-травой.

— Я помню гобби, — граф посмотрел в потолок, где на тяжелых дубовых балках дрожали солнечные зайчики. — Что произошло? — Сознание отказывалось верить, что сын жив, а вчерашнее или — когда это произошло? — недавнее убийство лишь буйная фантазия во время лихорадки.