Корабли в тумане

— Па?

— Чего.

— Почему Дана называет меня Роландом?

— Она просто играет.

— Странные у нее игры.

— Что странные — я согласен.

— И вообще она — чокнутая.

— А вот так говорить, я тебя запрещаю.

— Почему?

— У нее тоже умерла мама...

Мама...

Слово режет сердце, режет душу, режет по живому. Мама... Папа ее помнит. Прошло три года, но он все равно помнит. Пройдет еще столько же и миллион раз столько же, а он будет все равно помнить. Обязательно. Хоть и приводил в дом противных тетенек, которые мерзко смеются и курят длинные сигареты. Может быть, папа и пытался забыть. Может быть, до сих пор пытается. Но у него не получается, как бы он не старался. Не получится.

Мама...

Бортовой журнал яхты "Гаттерас"

20 июля (10:57)

Итак, это свершилось. Никто не верил в это. Но это случилось. Слишком много слов "это". Скажу по-другому: человек ступил на Луну. Нейл Армстронг ступил на Луну. Он сказал (я запомнил слово в слово): "Для человека это один маленький шажок, а для человечества — огромный, гигантский шаг." И он тысячу раз прав! Даже миллион!

Меня зовет Габриэль. Пойду пить шампанское.

21 июля (2:03)

Не спится.

Армстронг и Олдрин вернулся в ЛК (лунную капсулу).

В голове крутятся разные мысли.

Не знаю почему, вспомнил Марию. Ее глаза. Ее кожу. Ее губы... Не знаю, как Артур скучает по маме, но я готов выть от тоски.

Черт!

Напьюсь сейчас и забуду обо всем.

Решено!

21 июля (21:31)

Голова!..

Голова...

Нет ни малейшего желания измерять координаты. С этим справятся и Габриэль. И море меня не радует.

Голова...

Мария...

Море.

Солнце, крики чаек, плеск волн о борт яхты.

Море.

У Габриэля поразительно маленькая каютка. Но он и сам удивительно маленький и юркий. В каютке стоят кровать и столик, на котором разбросана всякая дребедень. Над кроватью висит ружье. Оно старое и громоздкое. Но Габриэль говорит, что это память, оставшаяся от недавно умершего деда. Вот он его за собой кругом и таскает. Странная прихоть. Но на этой посудине и собрался странный до мозга костей народ. Взять хотя бы Дану. Она Габриэля, например, называет исключительно Диком. Интересно, за какие это достижения? На пятнадцатилетнего он, вроде, не похож.

Из-под матраца торчит угол глянцевого журнала.

Так...

Женщина. Голая женщина.

Красивая. При взгляде на такую красоту внутри невольно что-то замирает, и в голове начинаются разные странные мысли.

Восхитительная. Какое у нее лукавое выражение лица. Она так странно и таинственно смотрит. А руки... Она пытается прикрыть ими грудь. Но делает это так... могла бы и вовсе не делать и не пытаться.

— Что ты, черт возьми, здесь делаешь?!

Сердце проваливается глубоко, глубоко, а сильная рука Габриэля хватает за ухо.

— Отвечай!

Вот бы сейчас провалиться сквозь землю!

— Ни-че-го...

— Я и вижу! Вот расскажу отцу!

— Ни-на-на-до...

— Надо. Надо. Надо!

— Но что в этом плохого?

Габриэль замолкает. Пальцы разжимаются. Он озадачен и может сказать только:

— Беги отсюда.

Габриэль. Он добрый. Даже когда злится.

Море.

Солнце, крики чаек, плеск волн о борт яхты.

Море.

Сейчас моря не видно, но зато отлично слышно. Оно находится за вон тем сплошным рядом шестиэтажных домов с живописными фронтонами. Его можно даже не только услышать, но и понюхать. Соленый запах йода царит везде на этой маленькой площади.

Все приморские города похожи друг на друга. Все они пропахли морем и пропитаны солью. И это особенно чувствуется, когда дует восточный ветер.

Габриэль нервно машет рукой.

— Станьте вот так. Немножко в сторону. Да-да. Я хочу, чтобы было видно здание мэрии.

— Габ, может уже? — тянет слова Стар Гилсбург, отец Даны.

— Мистер Гилсбург, я хочу, чтобы фотография получилась идеальной, — отвечает Габриэль.

— Все вы начинающие фотографы, такие...

Наконец все готово: все стоят как надо, и задние мэрии попадает в кадр. Чего только Габриэль в нем нашел?

— Все хором сказали "сыр"! — кричит начинающий фотограф.

— Сыр!!! — все это сказали хором.

Щелчок.

— Готово! — начинающий фотограф преисполнен оптимизма. — Сегодня вечером уже получим фотографии.

— Вот и отлично... — недоброжелательно продолжает тянуть слова Стар Гинсбург. Его можно понять — заболела дочь. Не слишком сильно, но тем ни менее. Она его последняя отрада в бурном океане жизни. Последнее живое любимое существо.

Фу, ты! Какой идиотизм называть девчонку существом!

Она даже этого слова не заслуживает! Ведь Дана просто сумасшедшая, одержимая своими бесконечными книжками. И слишком много о себе думает. Думает, что самая умная, красивая, тактичная, остроумная. И еще думает, что ее зовут Хлоя. И именно в этом больше всего идиотизма, чем во всем остальном!

— Пойдем на яхту, — говорит мистер Гилсбург.

Никто ему не возражает.

Все идут на яхту. И это понятно, все проголодались.

Косые лучи заходящего солнца падают на идущих, вычерчивая длинные черные тени.

Бортовой журнал яхты "Гаттерас"

Какое сегодня число?..

Не знаю. Знает это только Бог. Но поможет ли он нам грешным?..

Этот ужасный страшный шторм. Откуда он только налетел на нашу голову?..

Мы уничтожены. Мечты нет. Появилась течь...

У нас две шлюпки.

Это единственный шанс. Единственная Возможность.

А это моя последняя запись. Боже, вдруг это последнее, что я напишу в своей жизни? Вдруг это конец? Финал? И дальше некуда бежать? Боже...

Нет, надо быть оптимистом.

Во что бы то ни стало.

Именно так!

Но почему, почему, почему же не получается?!

(20 минут спустя)

Расселись по шлюпкам. В одной я, сын и Стар. Стар без сознания. У него, скорее всего, сотрясение мозга. В другой Габриэль и Дана.

(несколько дней спустя)

Туман. Один только туман.

Шлюпка. Габриэль и Даны пропала. Спаслись ли они?

(несколько часов спустя)

У Артура жар. Его лихорадит.

(я не знаю какое число)

Я этого не знаю.

Я знаю только то, что умираю.

Умер Стар.

Артур еще жив.

Жив ли я?..

Не знаю.

Пить.

Вода закончилась.

Пить.

Туман.

Будь все проклято! Пошло все на хер!

(неизвестное число неизвестного месяца предположительно 1969 года)

Артур умер.

Все равно...

Шаги. Под чьими-то ночами скрипел старый гнилой пол. Доски тоскливо сопротивлялись законам физики, не хотели подгибаться под чьи-то ноги. Шаги.

Роланд порывисто вскочил на ноги. В голове все еще все шло кругом. В эту секунду мальчик ощущал некое подобие странного раздвоения. Одна часть его личности находилась в объятьях тумана. Этого Роланда (а скорее Артура) сжигала изнутри лихорадка. Его голова покоилась на коленях Дейла Фроста. Иногда, перекрывая шум в ушах, доносились обрывочные фразы отца — невнятное бормотание человека, прощающегося с жизнью. Другая же половина испугано слушала шум приближающихся шагов и пыталась понять, чьих именно. Долю секунды две половины одной личности метались из стороны в сторону, а потом одна из них одержала верх. Заплесневелая тетрадь в кожаной обложке выпала из пальцев мальчика и тут же превратилась в лужу слизи. Роланд опустил голову, посмотрел на отвратительную кляксу и, будто бы испугавшись, начал отступать назад. В этот момент в рубку вошел Вильям. Роланд остановился, Вильям остановился. Вот и получилось, что они застыли по обе стороны бесформенной кляксы на равном расстоянии от нее. В это мгновение они чем-то неуловимо напоминали дуэлянтов, решивших ценой жизни выяснить кто из них прав.

— Здравствуй, Роланд, — медленно проговорил Вильям.

— Здравствуй, папа.

Будто в лицо Вильяма брызнули кислотой. Оно преобразилось до неузнаваемости. Казалось, Вильям увидел нечто превосходящее самые устрашающие ужасы ада. Эти два слова, казалось бы таких невинных, столь сильно напугали этого мужчину, что Роланду показалось, что он произнес что-то другое.

— Здравствуй, папа, — повторил он.

— Я тебе не отец! — вскричал Вильям. — Я тебе не отец, Роланд!

— Еще как отец. Кстати, меня зовут Артур, а не Роланд.

— Нет!!!

Создалось впечатление, что Вильяма ударили в живот. Он согнулся в своем отчаянном крике так, чтобы больше ничего кроме него не слышать. Но даже без этого он ничего бы и не услышал. Роланд молчал. Нет, Артур молчал.

Никто не может кричать вечно. Иссяк и вопль отчаянья Вильяма. Его "нет" прервалось. Он упал на колени и сжал голову ладонями. А его сын как-то отстраненно смотрел на это и легонько улыбался.

А потом Артур двинулся вперед: перешагнул то, что осталось от бортового журнала яхты "Гаттерас" и прошел мимо отца. Когда мальчик был уже в проеме, сквозь который светила луна, Вильям вдруг произнес:

— Роланд, подожди.

Мальчик не обернулся — он продолжил свой путь. Свет луны падал на решительное мальчишеское лицо, вот только бледное оно было до чрезвычайности. Глаза запали. Губы стали чересчур тонкими. Скулы выступали в разные стороны. Волосы в редкие и короткие мгновения отливали пугающей сединой. Вообще, этот четырнадцатилетний мальчишка с глазами старца пугал. Казалось, что он идет на смерть.

— Роланд, подожди.

Тот, кого назвали Роландом, не повернулся. Он лишь улыбнулся мимолетной грустной до безобразия улыбкой и ступил на шаткий мосток. Пять шагов, и вот уже соседнее судно, которое связано с другим дряхлым кораблем еще одним шатким мостком.

— Роланд, подожди.

Грязное, старое судно, которое носило гордое имя "Ганимед", не оказалось слишком большим. Вот уже и следующий мосток. Позади шел Вильям и смотрел в спину того, кого называл Роландом. Тот, несомненно, чувствовал этот укоризненный взгляд, но не оборачивался. Даже улыбка не блуждала на его губах. Но когда его нога ступила на заваленную водорослями палубу безымянного корабля, она появилась. За своей спиной он услышал:

— Артур, остановись...

Теперь их разделяет шаткий мосток: Вильям стоит на борту "Ганимеда", Артур находится на безымянном старом корабле, который можно было наречь "Гнилым корытом"; такое название отлично передавало бы его суть.

— Артур, что ты собираешь делать? — спрашивает Вильям.

— Уйти.

— И ты знаешь, как это сделать?

— Да. Для этого надо умереть.

— Ты сошел с ума!

— Нет. Это единственный способ покончить со всем этим. Разве тебе не надоело все это: отвратительный туман, тошнотворная влажность, пропитавшая здесь все насквозь, даже тебя? Не надоело?

Несколько секунд молчания. Артур пристально смотрит в лицо отцу, освященному луной. Для Вильяма Артур полускрыт завесой молочного тумана. Он не может посмотреть в грустные и решительные глаза сына.

— Надоело, — нехотя произносит Вильям.

— Вот и мне тоже, — устало говорит Артур.

— Поэтому ты и хочешь уйти?

— Да.

— И оставишь меня, старика, одного?

Снова на них падает молчание. Артур вспоминает обжигающий душу монолог отца, произнесенный вечность тому назад на борту "Де Сен-Фиржо". В голове мелькают обрывки фраз, обрывки мыслей. Как же жалко ему тогда стало отца! Безумно, неизбывно жалко. Именно этой самой жалости он так испугался, что убежал. Тогда он поступил, как трус. И сейчас, быть может, точно так же поступает. Вот только, это единственный выход, черт побери!

— Да, — слово выпадает из губ Артура.

— А что мне делать прикажешь? — кричит Вильям.

— Идти за мной.

— И умереть?

— Да.

— Но это же глупо!

— Нет. Просто в смерти жизнь.

— Не верю.

— Нет, ты веришь. Но боишься своей веры и пытаешься заглушить ее страхом.

— Неправда!

— Папа, ты же давно все понял. Ты давно нашел все ответы. Гораздо раньше, чем твой сын.

— И что же я понял, что же я нашел?

— Ты понял, ты узнал, почему вокруг все время темно, почему не исчезает проклятый туман... Ты нашел ответы на эти и другие вопросы...

Вильям молчит. Он действительно понял, действительно нашел.

— И ты испугался, — продолжает Артур, сам в это мгновение испугавшийся, что из него начинает литься обжигающий душу монолог, подобный монологу отца, монологу произнесенному, кажется, вечность тому назад на борту "Де Сен-Фиржо". — Ты испугался, струсил. То, что предстало перед твоим взором, заставило тебя спрятаться в какой-нибудь тихий, мокрый и вонючий уголок, один из многих, которых так много в этом отстойнике жизни. Я тоже когда-то так сделал. Но в тот момент я испугался безвыходности открывшейся мне истины. Мной овладел столь сильный ужас, что я забыл (постарался забыть) то, что понял (то, что осознал). Теперь я вижу выход. И зову тебя за собой. Но ты боишься. А я не могу ждать, так как это мое Предназначение, о котором ты когда-то говорил мне. И ради этого можно умереть! И умру!

Артур умолкает. В его сердце взрывается волна страха. Его пугают собственные слова. Но как же они пугают Вильяма!

Но Артур взял себя в руки. Но продолжает свою речь:

— Да, умру. Но это не страшно. Ведь это выход. Это лишь дверь, которую надо открыть. А за дверью всегда что-то новое, что-то интересное, хотя бы своей новизной интересное. И я зову тебя за собой. Убей свой страх! Иди за мной!

Здесь Артур останавливается. И в наступившей тишине так ясно звучат слова Вильяма. Их мало... Но они будто тяжелые камни.

— Не могу. Извини.

Артур поворачивается спиной к отцу и уходит:

— Куда ты, сынок?

— На "Гаттерас", Дейл Фрост.

Вильям не отвечает. Его снова ударили в живот. Его, Дейла Фроста.

Две смутные фигуры идут по обломкам кораблей. Они переходят по шатким мосткам с одного остова на другой еще более печальный и убогий. Одному из них (он впереди) ярко светит луна, она направляет его на Пути Истины. Другой может ориентироваться только по звуку шагов первого, идущего впереди. И он проклинает все, даже себя. Он в смятении. Он ничего не понимает, или не хочет понимать, в отличие от первого. Но все равно идет за ним. Ибо не видит иного выхода, хоть и знает, что этот выход ложный.

Это двое хорошо знакомы нам.

Это Артур и Дейл Фрост.

Чпок.

Чпок.

Чпок.

Сырость проникает под рубашку, щекочет затылок.

Чпок.

Чпок.

Чпок.

Кто-то (или что-то) идет через полузатонувший пароход "Гаттерас". Артур уже слышал эти звуки, и тогда страх схватил сердце и так сжал, что чуть не раздавил. Тогда мальчик позорно бежал. Бежал так, что чуть не выпрыгнул из самого себя. Сейчас Артур и не боится. Но сердце все равно тошнотворно стучит, словно какой-нибудь молоточек в сложном механизме.

Чпок.

Чпок.

Чпок.

Нога Артура ступает на мосток, скрипящий и шаткий, и мальчик начинает идти навстречу Судьбе. В ушах звенит. Всего три шага. Нет, четыре. Первый. Второй. Третий. Секунда колебаний, и последний, четвертый, шаг.