— Молодые люди, — тихо сказал бизнесмен, — по-моему, нам тоже надо уходить. Не хотите? Ну, как знаете. А я пошла... п-пошел... не хочу быть свидетелем этого безобразия. Тут....

— А как же он? — спросил Алик. — Вам его не жаль?

Гасан Гасанович смешался, залился краской, пробормотал что-то невнятное и засеменил к воротам.

— Жаль, что у тебя нет пистолета, — вздохнула Нармина.

— Жаль. Ты это... ты лучше тоже уходи. Подожди меня снаружи. Я не хочу, чтобы меня побили у тебя на глазах.

— Что ты задумал?

Алик сделал глубокий вдох, поправил кепку и зашагал к "трибуне".

— Можно с тобой поговорить? — обратился он к Рафику.

Двоюродный брат отмахнулся.

— Можно тебя на два слова?

Рафик воздел глаза к небу и спрыгнул с лестницы.

— Ну что тебе понадобилось от меня, бедный родственник?

— Отпусти его, — коротко сказал Алик.

— Зачем? — удивился Рафик.

— Надо.

Кривая усмешка на лице родственника разгладилась. Губы превратились в прямую линию и сжались. Он что-то обдумывал.

— А тебе не все равно, что с ним будет? — спросил брат.

— Как видишь.

— Ладно, я устрою ему побег, если ты подпишешь признание.

— Завтра.

— Почему завтра?

— Сегодня не получится.

— Не морочь мне голову. Я не хочу поднимать на тебя руку. Мы все же родственники. Честно скажу, лично мне все равно, когда ты подпишешь бумагу и подпишешь ли ее вообще, но Интигам послезавтра уезжает на переговоры в Индонезию, и она нужна ему сегодня вечером, чтобы утрясти все дела. Я могу, конечно, рассказать ему насчет "завтра", но тогда он заставит подписываться меня, а мне, сам понимаешь, это ни к чему. Ему плевать, кто возьмет на себя его дерьмо. А ты, если не хотел, зачем соглашался? Тебя же не заставляли. Позарился на большие деньги, а теперь создаешь людям проблемы. Это не по правилам, братец.

— Я не могу тебе объяснить. Ты все равно не поймешь. И вообще, у меня изменились жизненные планы. Я ни у кого никаких денег пока не брал и никому не обязан.

— Твои жизненные планы меня не касаются. Поехали со мной, объяснишь все это Интигаму сам. Может быть, он поймет. Все-таки будущий министр.

— Я не смогу сегодня выехать отсюда.

— Это глупость. Сядем в мою машину и красиво так поедем в город. Если договоришься, деньги на обратное такси — с меня, если нет — уж извини.

— Не получится.

— А давай проверим.

Пока они разговаривали, во дворе почти не осталось зрителей. Только дети и хулиганистые подростки. Алик посмотрел по сторонам, нашел глазами Нармину и снова повернулся к двоюродному брату.

— Так как, отпустишь его?

Рафик развел руками и хихикнул.

— Прости, братец, но это не в моей власти. Я только выполняю приказы. Вон, поговори с шефом, он все решает.

Говорить с королем Алику совсем не хотелось. Преобразившийся попрошайка почему-то пугал его больше всех остальных. Он еще помнил ту пощечину. И не потому, что она доставила ему боль, хотя рука его величества и была тяжелой. В старике было нечто пугающее, и оставалось только благодарить небеса за то, что в нынешнем воплощении он не наделен властью.

Он нерешительно поднял глаза и встретился с пронзительно холодным взглядом старика, смотревшего на него в упор.

— Подойди, — произнес король.

Алик поднялся на несколько скрипучих ступенек. Иманов и еще несколько незнакомых мужчин тут же окружили короля.

— Говори, — приказал король. — Чего ты хочешь?

— Я хочу, — начал Алик Магеррамов и запнулся. От взгляда старика его знобило. — Я хочу, чтобы вы прекратили издеваться над человеком. Гм-гм...

— Над человеком? — король приподнял брови и взглянул поверх его головы. — Эту жалкую тварь ты называешь человеком?

Алик невольно оглянулся на Нифталиева. Тот покорно сидел на табуретке, сгорбленный и несчастный. Похоже, журналист даже не думал о том, чтобы сбежать или как-то защитить себя, или хотя бы просто возмутиться. "Тряпка", — с сожалением подумал Алик.

— И это, по-твоему, человек? — повторил вопрос его величество. Увидев, что проситель замешкался с ответом, старик понимающе прищурился. — Не каждый рожденный женщиной имеет право называться человеком. Люди, большинство людей, что придорожная трава или сорняки, растут себе под ногами. Хочешь, не хочешь, а на кого-нибудь да наступишь. Право называться человеком надо заслужить. И решать, кто чего заслуживает, могу только я. Только я решаю, кто заслуживает жизни. Только я здесь власть и правда. Я всегда прав и никто не смеет задавать мне вопросы. А тебе, щенок, повезло, что не ты сейчас на его месте. Но все еще может измениться.

Слово "щенок" вывело Алика из оцепенения, в которое вогнал его гипнотический взгляд старика. Пока король говорил, он не видел и не слышал никого, кроме него. Теперь же лица людей свиты выплыли на первый план, и Алику Магеррамову стало по-настоящему страшно.

С балкона раздался заливистый смех Зары.

— Иди, — сказал король, — я отпускаю тебя.

Алик хотел ответить что-нибудь грубое, но побоялся, что свита разорвет его на кусочки. Иманов, высокий мужчина с римским профилем и копной белых волос, зорко следил за каждым его движением и каждым словом.

— Спасибо, что отпускаешь меня... ваше величество, — сказал Алик с легкой усмешкой. — И все-таки, чем это растение так сильно тебя обидело? Сомневаюсь, что оно способно на такой подвиг.

— Почему же. — Глаза старика холодно блеснули. — Растения тоже умеют жалить и колоться. Правда они это делают по глупости, в отличие от людей, но все равно может быть очень больно. Глупость, как и злой умысел, подлежит наказанию, иначе она может превратиться в заразную болезнь.

"Ты смотри, как рассуждает, — зло подумал Алик. — Вчера, наверное, подписывался крестиком, а сейчас философствует".

— Я согласен, что журналист растение, иначе он давно встал бы и ушел из этого балагана. Но я не думаю, что это причина для издевательств.

— Каждый получает свое, — сказал король. — А ты иди, это не твое сражение.

— Что вы собираетесь с ним сделать?

— Я же сказал: это не твое сражение. Иди.

— Не уйду! — наконец. не сдержался Алик. — Психи, вы что, совсем соображать перестали? Это же эксперимент. Экс-пе-ри-мент! Завтра все закончится. Как вы будете смотреть друг другу в глаза? — Он повернулся к Нифталиеву. — А ты что молчишь, идиот? Я тут ради тебя выворачиваюсь, а ты...

Журналист встрепенулся.

— Я ухожу! А ты можешь идти со мной, если душка хватит.

Алик сбежал с лестницы, отпихнул Рафика и пошел к выходу, где ждала его девушка. Никто не встал на пути. Только король крикнул в спину, словно гром прогремел:

— Собирай войско! Будет война!

"Да пошел ты, старый... — выругался про себя Алик. — Сумасшедший дом... ненормальные... больные!"

Нифталиев плелся следом и благодарил, оправдывался, что-то объяснял.

— Что же мне делать? — спросил он жалобно.

— Дай кому-нибудь в морду, — посоветовал Алик.

— Думаешь, это поможет?

— Попробуй. А теперь отстань от меня.

Нифталиев отстал.

— Как тебе удалось заклеить такую джану?

Алик вздрогнул, будто его сильно толкнули в спину, и развернулся.

— А ну, отойди.

— Да что ты взбесился? Я просто спросил. — Рафик широко улыбнулся. — А с тобой правда что-то не то сегодня. Теперь я тебе верю. Может быть, на солнце перегрелся?

— Может быть, — огрызнулся Алик и хотел обойти двоюродного брата, но тот преградил дорогу и распахнул дверцу своего "Хаммера".

— Я вот решил в город возвращаться. Что-то мне эти игры перестали нравиться. Приглашаю вас обоих прокатиться со мной. Ну как?

Алик бросил взгляд вдоль улицы. Раскаленная дорога была пустынна. Как нарочно, ни одного прохожего, ни одной машины.

— Я поеду, — сказал он, загораживая Нармину, — а девушке некогда. Она пойдет домой.

— Так мы ее подвезем. Мы же братья, родной. В ее присутствии нам будет легче договориться.

Из-за поворота показались две женщины с детьми. Они шли с моря, красные и веселые, болтали, а их дети с визгом бегали друг за дружкой, поднимая пыль. Алик понял, что надо использовать момент. При свидетелях Рафик не станет ничего предпринимать.

— Итак, я еду, но один. Договорились?

Рафик тоже смотрел на медленно бредущих женщин, недовольно морщась.

— Что происходит? — не выдержала Нармина.

— Ничего страшного, просто кое-какие дела появились, — пробормотал Алик. — Поезжай пока домой. Прямо сейчас иди на станцию. Очень тебя прошу. Я как вернусь, сразу тебе позвоню.

— Телефоны не работают, — напомнила Нара.

— Ну заработают же они когда-нибудь!

Нармина ничего не ответила...

— Какая симпатичная у тебя подружка, братец, — сказал Рафик, хитро подмигнув ему через зеркало. — А она знает, что ты хромой?

Приятели загоготали.

Алик промолчал. Пусть смеются. Интересно, куда денется их веселость, когда машина застрянет.

Они отъехали от поселка довольно далеко, но ничего не происходило, и Алик начал волноваться. Только, миновав большую придорожную чайхану, "Хаммер", наконец, остановился. Машина вдруг начала терять скорость и забуксовала, упершись в невидимое препятствие. Колеса продолжали вертеться, но "Хаммер" не двигался.

Сыпля проклятия, Рафик открыл дверь и посмотрел на землю. Ровный асфальт.

— Я же предупреждал, — сказал Алик.

— О чем ты предупреждал? — раздраженно бросил брат.

— Я предупреждал, что сегодня не могу никуда уехать.

— А при чем здесь ты? Не видишь, с машиной что-то случилось!

— Хочешь, я выйду — и тогда поймешь, при чем тут я.

Рафик передернул плечами.

Алик вышел. Едва он оторвал руку от дверцы, как машина дернулась и помчалась вперед с прежней скоростью. Рафик дал задний ход и снова остановился возле него.

— Садись. Уже все в порядке.

Вот тупица, подумал Алик и полез в машину.

Попотев почти получасовых усилий, Рафик заглушил мотор, повернулся и схватил брата за шиворот.

— Как ты это делаешь? Что ты делаешь с моей машиной?

— Это не я, это они, — сказал Алик и показал пальцем в небо.

Приятели Рафика подняли глаза, рассматривая потолок.

— Ты издеваешься? — взвыл родственник. — Что у вас тут происходит? Отвечай! Я хочу знать, что в этом проклятом поселке происходит!

— Эксперимент, — спокойно сказал Алик, внутренне торжествуя. У брата вытянулось лицо. — Некто спустился с неба, чтобы провести над нами эксперимент, который завершится в полночь. Пока он не завершится, я не смогу отсюда выехать. Ты уж прости, братец...

Его выкинули из машины посреди дороги и умчались. Разумеется, Рафик не стал подвозить его обратно.

Алик добрался до поселка выжатым и выжженным солнцем. Он еле передвигал ноги. На душе было муторно, кружилась голова, только одно радовало — Рафик убрался отсюда до завтра. Дойти бы скорее до дома, закрыть за собой двери и отгородиться от мира высокими стенами. А там видно будет.

Приметив за поворотом неприступные стены талятовского замка, Алик облегченно вздохнул. Но еще быстрее его сердце заколотилось тогда, когда он увидел сидящую на тумбе для цветов Нармину.

Он остановился. Так она не уехала... Не уехала. Она не уехала. Как же это здорово!

Нара заметила его и побежала навстречу. Она бросилась ему на шею, плача от радости.

— Живой, живой, — говорила она. — Как я боялась, как боялась! Тебя не было почти два часа! Я все время помню о твоем сне! Я так боюсь за тебя, так боюсь! Кто они такие? Что им от тебя нужно? Ну ладно, я не буду ни о чем спрашивать. Главное, что ты вернулся живой!

Алик совершенно обалдел от счастья и глупо улыбался.

— Ну идем, идем скорее, — сказала Нармина, — Ты обгорел, надо что-нибудь сделать.

Если есть на свете счастье, оно должно быть именно таким, думал Алик Магеррамов, лежа в беседке с холодным компрессом на голове. Обгоревшие руки, плечи и грудь Нара обмазала катыком, сказала, что катык впитает жар. И правда, через пятнадцать минут кисломолочный продукт засох и растрескался, а температура немного спала.

И как быстро все может измениться в жизни человека, думал Алик. Всего за несколько часов! Он млел и таял от заботы, которой окружила его совершенно незнакомая девушка. Незнакомая? Да нет, они, наверное, знакомы с прошлой жизни, поэтому у них так сразу все получилось. Почему бы не предположить такое? Ведь жена политика встретила своего Жака... Хотя нет, он не хотел бы, чтобы Нара была из прошлого. Пусть она будет из настоящего и это ощущение счастья не исчезнет с окончанием эксперимента.

— Шафига! Шафига! Скорее открывай!

Шафига ханум приоткрыла ворота и перегородила вход своей мощной фигурой. Увидев дальнюю родственницу, работающую уборщицей в пляжной чайхане, она досадливо поморщилась.

— Что раскричалась? Умер кто-нибудь?

— Что ты говоришь, несчастная! Еще не умер, но лучше бы умер!

— Да говори яснее, — проворчала хозяйка и затрясла перед носом родственницы пыльной тряпкой. — Ну говори, говори.

Та чихнула, уперла руки в бока и мстительно улыбнулась.

— Где твоя внучка?

— Я отпустила ее на весь день к Метанет. К ней внучки приехали из города. Тебе-то что?

— Несчастная! Метанет ничего об этом и не знает. А ты, что ты за бабушка? Хотя бы зашла к Метанет, поинтересовалась внучкой.

— Ну что, что случилось-то?

— Джамиль только что видел твою Гюлечку на пляже в компании пьяных мужчин. Вот!

Шафига чуть не выпала из ворот.

— Что-о-о-о?..

— И твой Исфандияр тоже там, между прочим, и тоже выпивает, — добила родственница. — И не только он, а весь пляж собрался, как на концерт!

Шафига ханум молчала. Она онемела от услышанного.

17.40. Наконец-то время начало двигаться, подумал Гасан Гасанович и автоматически прошелся по циферблату тряпкой.

— Проклятье! — вскричал политик, бросил тряпку на пол и стал ее топтать.

Потом сел на стул, сложил руки на коленях и уставился в окно. Он держал оборону, сражаясь со своим прошлым, и нес определенные потери. Три часа назад он постучал в ворота 9-й дачи. Очень хотелось повидать того интересного молодого человека и поболтать с ним. Но там оказалась какая-то девица, и Гасан Гасанович потерял покой.

— Какое тебе дело до девушки? — сказал он сам себе. — У него что, не может быть девушки? Да, это его девушка. Очень хорошо, дай Бог счастья. Пусть у него будет хоть десять девушек!

Как хорошо, что сейчас на даче нет жены. Она стала бы кудахтать, действуя ему на нервы. Чего доброго, еще заподозрила бы черт знает в чем. А он — мужчина, причем самый настоящий! У него пятеро детей, и четверо из них — мальчики. Вот оно, доказательство! А женскую болтовню и мелочность Гасан Гасанович всегда терпеть не мог. Во все-то они лезут, эти безмозглые создания, все-то им надо обсудить.

Бизнесмен с ненавистью взглянул на валяющуюся на полу тряпку и пнул ее ногой. Он всегда, всю жизнь боялся услышать "какой же ты мужчина?", поэтому старался изо всех сил, доказывая окружающим свое право носить это высокое звание. Он боялся оказаться последним, боялся мало заработать, боялся проявить свой страх, показаться слабым, не решался даже детей лишний раз погладить по голове при посторонних. Ведь мужчина, как известно, не имеет права на сантименты и слабости. Сантименты и слабости — удел женщин, а мужчина должен быть жесток и суров... По мере возможности, конечно же