Травма

Раньше я прыгала и падала, и снова прыгала, постоянно расходуя силы. Теперь я готова взлететь, разрезая струи дождя, и это ничего не будет мне стоить. Я лечу.

— Нет... нет...

— Вставайте.

Бренна взялась за скользкую от крови ладонь мужчины, другой рукой — за запястье, и помогла ему подняться. Мужчина дрожал и постоянно оглядывался назад.

— Его... его просто — прямо передо мной. Вы видели?.. Ещё немного, и меня тоже...

— Вы ранены? — Бренна повернула мужчину лицом к себе и посветила карманным фонариком на зрачки.

— Нет. Но он... посмотрите...

Бренна невольно бросила взгляд на лежащий посреди прохода несгораемый шкаф, из-под которого торчала изогнутая под неестественным углом рука. Отвернулась, взяла ладонь мужчины, нащупала пульс.

— Как вас зовут?

— Я не могу... как так, как...

— Послушайте меня!! — Бренна взяла страдальца за плечи и встряхнула. Сотрясения нет, переживёт. — Сейчас важно то, что происходит с вами, и как вам помочь. Как вас зовут?

— Малик... Джавади.

— Где вы работаете... а, ладно. Пойдёмте к выходу, господин Джавади, вам помогут.

Малик покорно последовал за Бренной по коридору, только проводил безумными глазами лежащий немного в стороне клубок рук и ног, в котором он так и не узнал своего шефа. Бренна заметила его замешательство, вернулась и повела дальше за руку. С ними нельзя по-другому.

И почему я раньше об этом не думала? Что мои волосы — не проклятие, не машина для убийства незнакомцев, — а те же крылья. Сейчас я с самого первого прыжка почувствовала это. Вымокшее дурацкое платье почти не тяготит, и порез на щеке от этой странной женщины практически не болит. Как хорошо. Они ничего не знают. Не знают, что я больше не ребёнок-психопат, каким они меня считают. Не знают, что я могу думать по-человечески. Да что уж там — я и есть человек.

Глава 2. Так просто быть лучше.

А я переселилась. Этого никогда не ожидаешь. Просто — ну, вы знаете — происходит. Вместо квартиры на верхнем этаже — каморка без отопления, зато прямо на крыше. Сюрприз, правда? Получается, я теперь настоящий, стопроцентный житель крыш. Забавно звучит.

Это, кажется, раньше было машинное отделение грузового лифта. Их сейчас не используют, поэтому всю технику вынесли, остались голые стены да железная дверь. Но мне тут совсем не холодно, на удивление. Есть лампочка над головой, тёплое одеяло. И засыпать после дня на крышах тут уютно. Как будто кто-то обнимает, но не тревожит, помогает уснуть. Может, это кто-то из вас, моих читателей, приходит ко мне по ночам? Что за ерунду я пишу.

Ваша У

Его руки.

Можно было обращать внимание на что угодно — на то, брился он сегодня или нет, какими нитками пришиты пуговицы на его рубашке, на сколько дырочек застёгнут ремень. Я не помню даже, какого цвета у него глаза, но о руках — о руках я знаю всё.

Он входит, садится за стол напротив меня, сцепляет руки в замок и кладёт на столешницу, будто предлагая надеть на него наручники.

— Сегодня тот день.

Пальцы — длинные и толстые, с короткими тёмными волосами на фалангах и сморщенной кожей на костяшках.

— Ты готова?

Ногти — круглые, очень коротко подстриженные, с каким-то неровным матовым блеском, как будто бы небрежно накрашенные бесцветным лаком. Кончики пальцев за ними тонкие, нежные.

— Я знаю, к этому нельзя подготовиться. Но когда-то, днём раньше, днём позже, это должно происходить.

На безымянном пальце левой руки крошечный шрам в форме полумесяца. Средний палец на правой слегка несимметричный, смотрит наружу.

— На самом деле, я мало что могу тебе сказать. Разве что — ты знаешь, как я — мы — дорожим тобой.

Приподнимаю голову с подушки и смотрю прямо на него — нет! — на руки. Падаю обратно обрезанным под корень волосом. Он делает паузу и продолжает.

— Мы действительно ценим тебя. И то, что ты значишь для нашего общего дела.

Мэрион, Сирше, Санара — они стоили никак не меньше, и что вы с ними сделали? Хороший пример. Косточки на тыльной стороне ладони расходятся веером, как перепонки на гусиной лапке. Сглатываю — тихо, чтобы он не услышал.

— Ведь ты всё понимаешь. Почему мы существуем, за что боремся. Если бы мы тогда не вырвали инициативу у этой беспомощной шайки — республиканцев — не было бы свободной Ирландии. Не было бы свободы в этом грёбаном мире политиканов. И ты понимаешь, почему мы готовы на любые меры, чтобы обеспечить безопасность. Даже в таком смысле, как сейчас.

Я ведь могу его убить. В момент оторвать ему руки, и ноги, и голову, и всё это порвать на куски — я знаю, как, меня хорошо научили. Но я не могу. Вот оно, вот где сидит моя паника — я даже подумать об этом не могу, от одной мысли меня просто...

— Чтобы мы были спокойны за наше дело, отдавая его в твои руки...

...руки...

— Я волнуюсь прежде всего за тебя. Ты сильна, но это всё равно, случается всякое.

Синеватые прожилки, проглядывающие

лицемер

сквозь тонкую, как папиросная бумага, кожу, пульсируют

мерзавец

и переливаются, как будто перемещаются — сейчас

палач

в одном месте, а теперь уже в другом.

— Для нас ты всегда останешься такой же, как семь лет назад, когда мы впервые увидели тебя.

Вот и всё, что ты можешь, Брита. Изливать свою ненависть про себя — глубоко, очень глубоко, потому что малейшее неверное движение, малейший намёк на запретную тему заставляет тебя корчиться и дрожать от ужаса. Вот и всё.

— Поэтому мне больше нечего добавить. Нужно начинать. — Он поднялся на ноги. На внутренней стороне правой ладони, чуть ниже линии жизни, маленькая чёрная родинка, похожая на шляпку гвоздя.

Он шарит в карманах, достаёт серебряную коробочку, вздыхает, прячет обратно. — От имени всех, кто работал здесь все эти годы...

Вот что дала мне твоя любовь.

Он подходит всё ближе. На левом запястье...

— ...Мы любим тебя.

Тогда я закричала.

Брита рывком проснулась. Со лба в глаз стекла капелька дождевой воды. Серое небо сыпало сверху почти неощутимую морось, больше похожую на густой туман. Брита подняла голову. Она сидела, прислонившись к бетонному бортику крыши, волосы разметались вокруг по полу, лишь две секции — тонкие тёмно-рыжие пряди метров восьми длиной — ухватились за торчащие из бортика заржавленные перила. Пытаясь не шевелиться, Брита посмотрела по сторонам. Да, она здесь, всё хорошо. Левая рука протянулась и придвинула сумку ближе. Правая почти вслепую нашарила молнию.

Всё изменилось. Постепенно, но так быстро. Как будто наркотик, с каждым днём требующий всё большей и большей дозы. Только здесь счёт шёл на часы, минуты. Я вышла из участка и отправилась летать по городу. Банды, полиция, даже они — какая разница. Я летала по крышам домов — это были уже не поверхности и расстояния, я чувствовала, что значит лететь, я видела звенящие потоки воздуха вместо холодных математических расчётов. Мы заснули вместе. А потом я проснулась и вдруг поняла, что так за всё время и не заглянула внутрь. Просто, чувствовала, что внутри что-то моё, что-то родное, и ей неважно, кто я и где я... Сложно вспомнить, что было в эти дни. И сколько было дней. Я просто была счастлива. Ещё недавно я каталась с ней по полу, говорила с ней, смеялась с ней, прижималась и тотчас же отстранялась, как от электричества. Она такая прохладная и искристая. Не сейчас, нет. Сейчас я не знаю, что со мной. С ней всё в порядке, она такая же, как раньше, но... разве такая любовь, такое блаженство не должны длиться вечно, не угасая?..

Нет. Сейчас — только тяжесть и духота. Я не могу больше быть рядом, просто не в состоянии. Рука потянулась к потайному карману, где бомбой замедленного действия ждал телефон. Почему так? Даже если я не могу быть рядом, почему... так?

Я знаю, почему. Это оно, платье. Воротник платья. Я чувствую его, и как будто это он сжимает мне шею руками. Эти руки из моих кошмаров никогда меня не трогали, просто дотрагивались, твёрдо, бесстрастно, словно руки хирурга. Но от этих прикосновений... нет... нет... семь, два, девять... чёрт, код... три семь два девять, восемь ноль, два ноль, три...

Трубка задумчиво похрустела и ответила хриплым полушёпотом со странным акцентом:

— Аэ-лло?..

— Да, получили. Благодарю вас. Хорошо.

В этом "хорошо" — вся сущность Ксэ. Это и есть Ксэ. А режим "хорошо" — часы напряжённой, монотонной работы, не лихорадочной — напротив, вызывающей какое-то онемение, превращающей в не умеющий думать, но исправно делающий своё дело механизм по поиску досье, сверке биографий, вводу паролей и подборку цитат из прессы. Всем, что ещё не научился сам делать компьютер, сейчас занимается человек-компьютер — я, Константин Сергеев, 31 год.

Суматоха первых двух суток после происшествия постепенно утихала. Полицейское управление N67 возвращалось в привычное агрегатное состояние, состоящее из мелких правонарушений, бумажной работы и кофе в бумажных стаканчиках. Почти все — кто-то дома, с таблетками вазиума, кто-то за барной стойкой, а кто-то просто будучи от природы невозмутимым парнем — более или менее смирились с фактом того, что случилось, каким бы диким всё это ни казалось. Информация о событии каким-то чудом не попала в прессу, и нападение осталось внутренней полицейской темой разговоров в курилке. Даже двух жертв — Карла Пайна, сержанта, дежурившего в тот день на входе, и случайно проходившего по коридору младшего детектива Кристиана Урбана — уже почти не вспоминали. Близкие сослуживцы Пайна пришли к майору Кемпински и спросили разрешения повесить портрет сержанта в холле, майор по каким-то своим причинам ответил "нет", и на этом всё закончилось. Все всё видели — существо с волосами, или чем-то, похожим на волосы, с корнем вырывающее этими отростками рамки металлоискателей, хватающее тяжёлые сейфы, летающее по коридорам... все всё видели, никто не задавал вопросов. Что это — страх, безразличие, озабоченность собственными проблемами?.. Странно.

— Спасибо. Да, третий раздел "CHF-08 — О сотрудничестве в сфере..." Да, да. Код синий. Спасибо.

В комнате без окон стать механизмом ещё проще — некому и нечему напомнить, чем ты отличаешься от экрана перед глазами или стула, на котором сидишь. Ксэ сидела спиной в трёх шагах, спереди и немного справа; голова на длинной шее слегка покачивалась, как будто Ксэ хотела кивнуть собеседнику на том конце линии, но забыла, как это делается.

— Хорошо. Благодарю.

Ксэ спрятала коммуникатор в карман и, почувствовал взгляд Сергеева, обернулась.

— Какие у вас результаты, сержант? Есть новая информация о нападавшей?

Голос Ксэ — бесцветный, не низкий и не высокий, как будто специально сделанный так, чтобы не обращать внимания ни на тембр, ни на громкость, ни на эмоциональный подтекст. Только информация.

— О ней — пока нет. Не значится ни в базе паспортов, ни в отчётах визовой службы. Ничего определённо похожего на неё, по крайней мере. По прочим подозреваемым есть сведения: женщина — ...

— Спасибо, внесите всё это в отчёт и откройте сетевой порт 3, там база, которая может нам пригодиться. Сейчас меня интересует женщина, напавшая на участок. И "хрустальная". Что насчёт неё?

На самом деле, это скорее уж сама Ксэ — хрустальная. Но журналисты окрестили так девушку с площади — за осколки стекла вокруг. Пока участок восстанавливался после нападения, пресса смаковала историю про "неудавшийся теракт не называющей себя экстремистской группировки".

— В анализе проб с поверхности крыши ничего — ни взрывчатых, ни горючих веществ. Ничего. Что касается нашей с вами находки...

— Да. Про неё подробнее.

Место Лито пустовало. Вчера вечером Ксэ посмотрела на неё, помолчала секунд пять и собственным решением отправила в отгул на два дня. Надо было раньше — Лито переживает, она по-другому не может. Кажется, ей одной здесь не всё равно — коллективный организм участка пришёл в себя, залечил раны, и как будто ничего и не было. Жутковато, если вдуматься. Хотя кто в наше время думает.

Я так ждала тебя, и вот, наконец, день настал.

400 граммов плавленого сыра.

Полстакана вина — столовое, итальянское, в красивой, стройной бутылке.

3 стебля сельдерея — не слишком толстые и без листьев.

2 картофелины.

Пучок свежего укропа.

Ломтик сливочного масла.

Луковица с полупрозрачной фиолетовой кожуркой.

Ещё какой-то часик — и ты будешь моим. Как я скучала, сливочный крем-суп с сельдереем.

Ближайшие к окнам ряды освещает солнышко, а не мёртвый электрический свет. Ручка тележки совсем не чувствуется в руках, кажется, отпустишь — и улетит.

Лито скользила по полупустому дневному супермаркету. Где-то здесь должен быть овощной отдел — и зачем было его так запрятывать. Вдалеке касса чирик-чирик-чирикала, пробивала товары. Крупы, детское питание, йогурты, где же он. Ноги болят после туфель, ох, как болят ноги. Где же. Хлеб, шоколад... ах, шоколад... ну нет, не сейчас. Нужно вернуться к хлебу, забыла про гренки, потом обратно к ряду с йогуртами, и...

У дышащего морозом стеллажа "Полуфабрикаты" старушка в буром пальто вертела в поисках срока годности коробку с абстрактным голубым по белому узором. Внезапно она повернулась — что-то странное скользнуло за угол. Старушка положила коробку обратно, медленным шаркающим шагом дошла до угла и повернула голову. Прямо на полу, прислонившись к полке с кукурузными хлопьями, сидела девушка в джинсовом костюме. В застывших глазах медленно проявились и потекли по щекам две крупные слезы.

Старушка так и стояла, не двигаясь и ничего не говоря, будто впав в ступор от увиденного. Заметив её, девушка вяло подняла левую руку.

— В-всё в порядке. Не надо ничего... всё в порядке.

И правда же. Всё очень хорошо. Всё так, как я всегда хотела, кое-что даже не так трудно, как казалось. И у меня выходной. И до прекрасного супа с гренками — всего ничего. Что же я тогда тут делаю...

Лито распрямила ноги, вытянула их во всю длину, почти перегородив проход. Пошевелила пальцами ног — носки красных кед податливо согнулись-разогнулись. Ступни уже почти не болят — мышцы быстро восстанавливаются, стоит лишь надеть что-нибудь нормальное. Остались мозоли на пятках, и ещё сбоку... В кедах это чувствуется — у них и так тонкая подошва, а я ещё всю стёрла. Давно уже пора...

А. Аа. Подошва. Ааа.

Лито резко привстала. Старушка вздрогнула и отшатнулась, как от огня. Коммуникатор был в нагрудном кармане.

— Алло, сержант? Да, это я... знаю, у меня выходной, просто, просто... да послушайте меня!!..

— Я слушаю.

— Мне кажется, я знаю, кто та девушка на площади. Всё сходится. Ну, то есть, всё-всё... Ведь мы можем пробить адрес в базе по IP-адресу?