Опьяненные свободой

Как самого старшего и потому, возможно, самого умного меня назначили командиром компании. Это пока ничего не значит. Просто, если компанию ставят чистить навоз в личном хозяйстве офицера, работаем мы все наравне, но за плохую работу накажут прежде всего меня, а уж я — виновных. Если, конечно, сил хватит. Верно и другое: если заранее, до работы, надавать кому следует пинков, то за блестящие сараи получу поощрение я и только я. Опять же, если хватит сил защитить полученное. Мне приходится делать и то, и другое. В своей компании я не самый рослый, зато самый старший, и специфического опыта по раздаче пинков хватает. Кто служил в армии — поймет.

Сараи офицерам мы чистим регулярно, регулярно же получаем поощрения. В отличие от других командиров я делю премию на всех. Ребята меня не понимают, а потому сторонятся и норовят уйти в другую компанию. Я не против. От меня ушли все местные жилистые ребята, а прибились всякие слабаки, выходцы городских окраин, слабо приспособленные к солдатской жизни. С такими поощрения не дождаться. Командир соседней компании не понимает:

— Зачем они тебе?!

И действительно — зачем? Может, затем, что я им нужен. А следовательно, они нужны мне. Но простому уму как объяснить, что такое одиночество? Он и слов таких не понимает.

Вечером, когда уходит жара, когда под черным небом и яркими звездами приходит способность думать и вспоминать, один из моих слабаков рыдает. То ли маму вспомнил, то ли девчонку. То ли умирать не хочется, потому что вспомнил девчонку или маму. Ну и что мне до него?

— Ха, не мы первые! — говорю я ему. — Миров множество, а жизнь везде примерно одинакова. Вот в одном из миров городской, между прочим, парень попал в жуткую ситуацию. Вот как было: он рос, как положено, полным балбесом — точно, как вы! — и что умел? Гонять по небу на ракетном ишаке, играть на бренчалке, не знаю, как она там у вас называется ...

— Кымм — мэзз... — нестройно подсказывают слабаки и подтягиваются поближе.

— ... на кымм-мэззе, — продолжаю я. — И работу себе нашел такую же ...

Слабаки мои постепенно подбирают сопли, слушают, штопают боевые халаты ... А я рассказываю. Это не так просто при моем слабом знании местного языка — но помогает опыт общения с Анико, и я справляюсь. Я так жутко перевираю, извращаю и упрощаю некогда читанную вполне романтическую сентиментальную вещь, что авторы наверняка переворачиваются в гробах.

— А драться почти как он я вас научу! — обещаю я. — И бегать. И стрелять. Но в первую очередь бегать! Потому что вы молодые, у вас всё только начинается, и мне хочется посмотреть на вас живых.

Мои слабаки не верят. От других компаний им достается достаточно часто, чтоб осознать свою никчемность.

— Вы сможете! — уверенно говорю я. — Сила — не главное. Сила вообще почти ничего не решает!

Конечно, за месяц мало чему научишься. Трудно так быстро что-нибудь поменять в мышцах. Разве что в головах. Разве что в сердцах. Разве что в душах. И то совсем немножко. Но это немножко как раз и есть то самое, что делает из слабака воина. Сила, умение метко стрелять — вовсе не основное для бойца. А вот хладнокровие, сообразительность, решимость и сплоченность...

Через месяц нас бросили в бой.

У меня не было сомнений, воевать или нет. И не потому, что Наблюдатель не должен выделяться. Вторая Желтая ... приняла меня, как сына. Дикое утверждение для бывшего раба. А мне плевать, что дикое! Я помню, как хозяин, ощерившись, кидался с кинжалом на толпу, посмевшую затронуть его подданного — и его малолетний сын тоже. Как он говорил потом мне, перевязывая руку своему младшему сыну:

— Ничего не бойся! Ты — наш! Мы за тебя любому сердце вырвем!

А потом уже я говорил своим слабакам то же самое. И подтверждал делом сказанное. Так что — нет, не было у меня сомнений. Я за своих слабаков любому сердце вырву — вот то правило, которое я осознал и принял на Второй Желтой. Мне так его не хватало на Земле.

Война в городе — жуткое, кровавое, грязное — но пугающее и величественное представление. Мгновенные стычки в коридорах — вот я вас, вот вы меня! Взрывы гранат, пыль и боевые газы в глаза, и грозные фигуры вражеских десантников-смертников, и дикие рукопашные в комнатах, уставленных мебелью. Режущая боль в животе от грязной воды. Снайпера на крышах и в окнах. Кумулятивные снаряды — сквозь бетонные стены! Летающие роботы-убийцы, зрячие ракеты и планирующие бомбы. Путаница улиц, бои без тыла и флангов...

Мальчики мои, слабаки, маменькины сынки, слушавшие сказки о космических разведчиках — нет их уже. Что мне поощрение, с кем его делить? Да, лучше всех, отбили, удержали, не побежали. Главное — не побежали, хотя уже умели. Не побежали, как все остальные. Может, потому, что слушали сказки о рыцарях неба. Потому, что что-то немного изменилось в сердцах и умах. Вражеский десант смертников — волки против моих котят. Что с того, что лежат и они, как и должно смертникам, глазами в небо? Ведь лежу и я. Прекрасная Астора, душа моя летит к твоим рассветам, туда, где плачет, где смеется черноглазая девчонка, нежный цветок горных степей ...

Смотрит на меня военный врач, бормочет:

— Командир компании, спецучет. Герой войны. Годен. В лабораторию!

Понимаю, что дошел-таки я до военных секретов, есть они здесь, как не быть! Вот она, лаборатория войны, одна из целей, ради которых был брошен десант Наблюдателей на смерть под огонь космической обороны планеты. Пора бы действовать, наблюдать. Но летит уже душа моя, и звучит в ушах чарующий голос Роны-сан:

— Прекрасная Астора приветствует тебя!..

=\===\=

Следующее мое четкое воспоминание — я выбил дверь. Нечаянно. Военврач озабоченно смотрит на меня.

— Ты знаешь, что такое "год ир зёгэн"? — спрашивает он не то, чего ожидал я.

Я уже знаю, что это самое грязное местное ругательство и, конечно же, самое ходовое. У него масса смыслов, все неприличные.

— "Зёгэн" в научном языке обозначает помесь животного и человека, — усмехается военврач. — Это высмеивается в народных шутках, но возможно. У нас — возможно. Так вот ты — зёгэн. Только немного сложнее. Помесь человека, животного и машины. Сила и чутье животного. Точность машины. Универсальность человека. Ты — грозное оружие. Но спящее. Собой надо уметь пользоваться. Видел пушастиков домашних? Ты — на треть пушастик. Пока спишь — мягкий, вялый, слабый. Проснулся — сталь! Но не просыпайся зря! Зачем тебе дверь?

— Я нечаянно.

Военврач тычет в пояс, что на мне:

— Энергия. Берешь много энергии. Без пояса сожжешь себя. Хватит на два раза. С поясом больше, но нужна постоянная подзарядка. Ты грозный воин, но очень дорогой, понимаешь? Ничего ты не понимаешь, сельский болван, год ир ... в того самого! Чтоб не трогал дверь!

Но я понимаю, я понятливый. Военврач хмурится, затем заявляет проницательно:

— Слишком умен! Ты не сельский. Ты, наверно, шпион? А, неважно. Теперь ты стал очень преданным нашим. Машина-матка, понятно? Без энергии помрешь. Отключим твою ячейку, и — пух! Сгоришь. Не отключим — будешь отличным воином. Десантный легион "Непобедимых". Операции в космосе и на планетах врага. Воюй, как воевал до этого, только лучше! Воюй, зёгэн!

В палате я долго осматриваю себя. Обычное тело. Почти без шрамов. И все же я зёгэн. Киборг, что ли? Да еще и с толикой животного. Пушастик домашний. Вот он, на картинке в моей палате, теперь понятно, почему ее здесь повесили. Ближайший мне родственник, если вдуматься. По виду — самый настоящий тигр, иссиня-черный, только туловище несколько короче привычных земных пропорций. Что означает, что он больше бегает, чем лазит. И что теперь? И ничего.

Но это оказалось не так. Что-то не заладилось у военных ученых. "Зёгэны" получились очень неустойчивыми. Я перепугался до слепой паники. Никто не в силах отнять у меня способность мыслить, так я считал. Зря считал. Приступы слепого бешенства, бешенства дикого зверя в путах, сменялись потерей мышления. Я узнал, что творится в головах животных. Ничего там не творится, вот что самое страшное. Так, картинки, мгновенные желания, расслабленная нега — и ни одной мысли. "Зёгэны" выходили из строя один за другим. При мне застрелили соседа — он перестал различать речь. Не потому что утратил такую способность — просто лень. Я его очень хорошо понимал — сладостная безмятежность животного затягивала и манила. У животного, в отличие от человека, просто все: если идет, то именно идет, и ничего более, а если дерется, то изо всех сил, пока не дорвется до горла врага — чтоб лежать потом в неге и спокойствии. Но в отличие от своих соседей по лаборатории я понимал опасность животного состояния и сопротивлялся. В конце концов мы с пушастиком поладили, и иссиня-черный тигр заснул. Разбудить его могла только опасность для жизни — или моя ярость. Пришлось учиться быть спокойным. Что ж, я еще раз убедился, что лишних знаний — не бывает. Когда-то в юности увлекался йогой — вот и пригодилось. Только врачей стало сбивать с толку мое расслабленное безразличие. Как они заволновались! Как взялись мучить всякими проверками и испытаниями! Но я оставался спокоен: любым испытаниям приходит конец, как приходит конец вообще всему. Спокойствие оказалось условием выживания моего — и врачей. Хорошо, что они об этом не догадывались.

Ужиться с машиной оказалось намного труднее. Реальная многозадачность мозга поначалу пугала и сбивала с толку. Идешь себе спокойно на тренировку — а машина обсчитывает одновременно десяток целей. Чертит оптимальную траекторию движения. Просчитывает возможность перехватить горло сопровождающему врачу. Воссоздает по обрывкам звуков и запахов картину происходящего снаружи. Прогнозирует цель полета десантного крыла, которое прочертило инверсионным следом полнеба... Если б задачи считались действительно одновременно, я бы не выдержал — да никто бы, наверно, не выдержал. Но оказалось, что машина считает фрагментарно: мгновенный расчет кусочка задачи — перепрыгивание на следующую — потом другой кусочек — а потом воссоздание общей картины из кусочков расчетов, словно мозаика в голове складывается. И в определенный момент щелк — решение готово. И я знаю, как перехватить горло рядом идущему и куда летит десантное крыло.

А еще меня страшно раздражал эфир. Я стал улавливать радиоволны, причем во всех диапазонах сразу. А машина — расшифровывать. В голове тут же воцарился постоянный шум и гул. Днем и ночью, во сне и на тренировках. Пока не научился выделять усилием воли какой-то один канал, путался в движениях и сбивался в ответах. Врачи, естественно, переполошились. Я к тому времени остался единственным вменяемым зёгэном, и меня начали очень ценить и беречь. Но постепенно и с этой проблемой справился, и шумы отошли на задний план, вечное бормотание эфира стало даже приятным и успокаивающим. Всегда быть в курсе радионовостей — плохо ли? Другое дело, что интересное передавали редко, обычно всякую чушь. А я от чудовищного наплыва информации стал быстро уставать, и ложился отдыхать совсем как пушастик — в любое свободное мгновение. Похоже, привычка спать в любое время со мной теперь навсегда. И что? Ну, переполошились врачи в очередной раз, так им не привыкать. Служение науке вообще беспокойное занятие.

Зёгэны погибли, а я выжил. И всерьез задумался, почему. Скорее всего, помогло образование. Все же по сравнению с ребятами из городских окраин я оказался гораздо более подготовленным к восприятию принципиально нового. И еще меня поддержала Анико. Черноглазая девочка-танцовщица навечно воцарилась в моей душе, никаким пушастиком не убрать, никакой машиной не заглушить. И я сопротивлялся, в память об Анико оставался человеком. Это оказалось неожиданно трудно. Знаете, когда убийство ощущается как простое и надежное решение проблем, трудно воспринимать окружающих людьми. Не себя — их, вот в чем, оказывается, заключалась человечность. Для пушастика люди казались легкой добычей, которую следовало давить и пугать. А машина, прописанная во мне где-то на субклеточном уровне, мгновенно просчитывала, как это сделать быстро и легко, чтоб потом дремать в неге.

И только Анико пела в душе и не давала мне забыться. И я остался человеком. По крайней мере, военные врачи пришли к такому заключению. Они и сами не поверили, что получилось. А я в результате задался неожиданным вопросом: а люди ли профессиональные убийцы? Мой личный опыт, к примеру, утверждал обратное.

Меня отправили на прохождение практики. Страшно не хотели — но как иначе проверить боевые качества зёгэна, как не в бою? А если что — и других можно наделать. Итак, практика войны. Учебная часть спецназа, легион "Непобедимых", операции в космосе.

Где-то там же, в космосе, наверняка незримо присутствует Санго Риот во главе корпуса перехвата вторжений. Есть здесь какие-то интересы Асторы, иначе к чему Наблюдатели? Если здесь пограничник Санго Риот, значит, здесь в каком-то смысле граница самой Асторы.

Вот теперь у меня очень непростое положение. Операции в космосе? А что, если придется сойтись в бою со знаменитыми пограничниками Санго Риота? Говорят, эти ренегаты и отщепенцы сражаются отчаянно, выслуживая милость своей покровительницы Асторы. А ведь я не забыл, что еще и наблюдатель Границы, то есть, в каком-то смысле, и Асторы. Правда, я не понимаю, какое дело сверхцивилизации до простых житейских разборок между двумя родственными планетами. Зато знаю, что Второй Желтой до Асторы точно дела нет. Ей бы с Первой Желтой разобраться за давнюю обиду.

У меня много времени для размышлений. Практика войны — сложное и длительное мероприятие, есть возможность подумать без спешки. Подумать и решить для себя один давний, еще из детства, вопрос. Всегда, когда приходилось смотреть фильмы про наших разведчиков, у меня возникала одна и та же мысль. Разведчик, чтоб заслужить доверие врага, исполняет свои обязанности с рвением. И движется вверх по служебной лестнице. То есть, получается, служит врагу лучше, чем сам враг? И вот вопрос: а стоят ли того добытые сведения? А ведь разведчику, по логике, и зверствами надо заниматься, если этим занимаются остальные — чтоб не выделяться из окружения, чтоб подозрений не вызвать...

И я нахожу ответ — для себя. Жить по совести. Это — важней любых сведений. Я — землянин! Некому, кроме меня, представлять в иных мирах человечество.

— Санго, слышишь ли меня? — бормочу я без надежды. — Добрался я до секретов. Ты неглупый воин, Санго, значит, для чего-то они тебе нужны? Для чего-то же тебе вообще нужны Желтые планеты? Ну так слушай, мне не жалко. Здесь производят для войны киборгов, неотличимых от людей...

-=-====-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=-=—

— Во все времена своей истории Астора придерживалась традиционного нейтралитета, — медленно говорит Санго Риот. — Тогда зачем нам Желтые планеты? Где они, за какими безднами пространства? Они ничтожны со своими конфликтами. Ядерные дикари. Космическая шпана. Зачем они нам?

Рона-сан улыбается одними глазами его наивному "нам". Стены ее Дома растворяются, и огромное небо с мириадами звезд накрывает их.