Крестоносец: Железная Земля

— Ну не мог я отказать себе в таком удовольствии! — захихикал Дит. — Как тебе покои, Лунатик? Хороши, да?

— Какого черта?

— Ах, ты не понимаешь? Истинным сынам империи надоело терпеть изменников и мужланов в своих рядах, — Дит шагнул в камеру. — Мы вычистили орден от мусора. А уж когда я узнал про тебя, просто не мог не воспользоваться случаем. У меня к тебе счетец, если помнишь.

— Помню, я тебе нос поправил. Чего лыбишься, мажор? Говори, зачем пришел.

— А вот зачем, — Дит вытащил из-за пояса смятый свиток. — Видишь этот приказ? Теперь ты в моем распоряжении и пойдешь со мной.

— Куда?

— Не твое дело.

— А все-таки?

— Я сказал — идешь со мной! — рявкнул Дит, свирепея.

— Да ну? — Я отступил вглубь камеры. — А рожа не треснет?

Ответом мне был удар в лицо. Рукой в латной перчатке. К счастью, Дит не попал по носу, смазал по скуле. Второй удар пришелся в живот — он согнул меня пополам и заставил упасть на колени.

— Научился... драться! — прохрипел я.

— На еще! — Удар ногой в плечо опрокинул меня на пол. Встать-то я встал и даже собрался дать поганцу сдачи, но один из солдат Дита очень профессионально двинул мне по коленной чашечке. Я снова оказался на полу, и на меня накинулось сразу трое шакалов. Их удары сыпались градом, а я прикрывал ладонями голову и вопил. Истошно, яростно, не хуже сумасшедшего соседа по застенку, вообразившего себя волком. Впрочем, избиение продолжалось всего несколько секунд — эта крыса явно не собиралась забить меня до смерти.

— Совсем неплохо! — Голос Дита дрожал от ярости. — Еще?

— Уроды! — выговорил я, оторвав щеку от пола и сплюнув кровь. — Кучей на одного, рыцари за...траханные...

— А может, поступить с тобой так, как я поступил с твоим цветочком? Обоссать тебя, лунатик? — Я услышал, как залязгали доспехи над моей головой. — Да, сейчас я тебе...

— Развлекаетесь? — вошел в мое сознание негромкий, спокойный и будто бы знакомый мне голос. — Кажется, я успел к началу танцев.

— Ты? — В голосе Дита было удивление. — Ты как тут оказался?

— Эй, а на этом парне все еще символы братства, — сказал спокойный голос. — Ты же не хочешь, молодой барчук, обоссать святой крест? Или хочешь?

Превозмогая боль, тошноту и головокружение, я все же поднял голову и увидел тощего долговязого человека в черной коже и смушковом полушубке. Я сразу узнал его и почувствовал такую радость — словами не выразить.

— Защищаешь изменника, Суббота? — прошипел Дит.

— Выполняю приказ, — дампир подошел ко мне, ухватил за плечо и помог подняться. — А ты его нарушаешь. Это во-первых. А во-вторых, никто не смеет бить фламеньера. Или устав забыл?

— Он не фламеньер! Он предатель!

— Да, — Суббота вытащил из рукава какой-то свиток, кинул Диту. — На, прочти.

Стало тихо. Потом Дит выругался.

— Магистр де Бонлис отдал этого изменника мне! — выпалил он.

— Мальчик, ты умеешь читать, или нет? — ответил Лукас Суббота. — Видишь, кем подписан приказ?

— Ты сам изменник, потому и защищаешь изменника! — пролаял лотариец.

— Послушай, сопляк, мое терпение на исходе. Еще немного, и оно лопнет, — дампир сверкнул глазами. — Сам уйдешь, или тебя вышибить отсюда пинком под зад?

— Я тебе это припомню, проклятый мельник. Ты у меня...

— Пошел вон! — лениво и устало ответил дампир.

Я видел, в каком бешенстве был де Хох. Но бросить вызов Субботе он не решился. Трус всегда трус. Я слышал, как он, уходя, бормочет угрозы, а мне хотелось плюнуть ему вслед. Но я не мог, разбитые губы не слушались.

— Спасибо, Лукас, — сказал я.

— Не надо меня благодарить, — ответил дампир. — Я не освободитель.

— Ты...

— Пришел за тобой. Приказом императора ты отправлен в бессрочную ссылку в Хольдхейм. Мне поручено сопроводить тебя.

— Так значит...

— Идем, — дампир вытолкнул меня в коридор и знаком велел тюремщику запереть дверь. — Нам предстоит долгая и трудная дорога...маркиз де Квинси!

Часть вторая: Хольдхейм, Пограничная марка, Мертвецкие равнины

• По этапу

Все мы люди. И все надеемся до последнего. Но моя надежда не оправдалась. Еще в башне Лукас показал мне подписанный императором приказ о моей ссылке.

— Я ни в чем не виноват, — только и смог сказать я, глядя дампиру в глаза. — За что?

Лукас не ответил. Просто посмотрел на меня, равнодушно и холодно, как на пустое место. И этот взгляд был красноречивее любых слов. Так что спрашивать что-то не имело смысла.

Во дворе тюрьмы нас ждала большая крытая повозка, запряженная четверкой лошадей, эдакий иномирский автозак. Вокруг повозки стояли арбалетчики — судя по форме, рейвенорская имперская стража, не орденцы. Лукас велел мне сесть в нее.

— А мои вещи? — запротестовал я. — Ты отправишь меня черт знает куда без пищи, без теплой одежды, без оружия?

— Оружие тебе не понадобится, — заявил дампир. — Кормить тебя будут, можешь не сомневаться. Лезь в повозку, шевалье!

— Ладно, сволочь, — ответил я. — Однажды мы с тобой поговорим по-другому.

Ответом мне была мерзкая ледяная ухмылка. Странно, подумал я, за что Лукас меня так ненавидит? Ведь он и сэр Роберт были друзьями.

Были...

Забравшись по лесенке внутрь фургона, я плюхнулся на широкую неструганную лавку вдоль борта — ноги меня больше не держали. Все тело адски болело, особенно нога и левое плечо, куда пришелся удар стальным сабатоном, но душа болела куда сильнее. Я чувствовал себя слабым, беспомощным и одиноким, и ненавидел себя за эту слабость.

Между тем в повозку посадили еще одного несчастного. Это был человек лет тридцати, грязный, измученный, с давно не стриженными спутанными волосами и отросшей бородой. Мой товарищ по несчастью был, похоже, не расположен общаться со мной — он даже не глянул на меня, прошел мимо и сел на лавку, кутаясь в рваное одеяло, заменявшее ему плащ. Я, было, собрался заговорить с ним, но тут возле фургона вновь раздались голоса, звон цепей, и минутой позже в фургон забрался еще один человек.

— Доброго дня, господа! — поприветствовал он нас и развел руки в приветственном жесте.

Лохматый что-то промычал сквозь зубы — я не расслышал, что именно, — и уткнулся взглядом в пол. Новый узник сел напротив меня, и первым делом начал массировать запястья, на которых тюремные цепи оставили кровоточащие ссадины и синяки. Я мог хорошо его разглядеть в свете подвешенного к потолку фургона масляного фонаря. Пожилой, щуплый, лицо интеллигентное, бледное, узкое, с выдающимися скулами и тонким крючковатым носом. Из-за лысины и без того высокий лоб казался огромным. Волосы над ушами и козлиная бородка были совсем седыми, так что я не мог определить возраст этого человека: ему могло быть сорок, могло быть и шестьдесят. Чем-то новоприбывший сразу напомнил мне бедного Андрея Михайловича. Простая темная одежда была хоть и добротной, но грязной и сильно поношенной. И еще — у незнакомца была небольшая кожаная сумка через плечо.

— Холодный сегодня день, — сказал с улыбкой незнакомец, продолжая разминать запястья.

Я ничего не сказал. Неизвестный улыбнулся еще шире.

— Сильно вас побили, — произнес он, разглядывая меня. — Пытки?

— Всего лишь один ублюдок, — я машинально коснулся пальцами разбитых губ. — Жаль, что не смогу вернуть с процентами.

— Предаетесь отчаянию? — спросил он. — Зря. В "Золотых Стихах" сказано, что отчаяние — великий грех.

— Это мое дело, — ответил я.

— Фламеньер?

— Да. А вы?

— Иустин Ганель, к вашим услугам.

— Вы знаете, куда нас повезут?

— В Хольдхейм. Не самое скверное место, если хотите знать.

— Ага, курорт для государственных преступников, — сказал я. — Филиал рая на земле.

— Не совсем, но и не Бездна Неназываемая. Поверьте, есть места куда хуже. Например, таверна "Под мостом". Тамошний повар не моет рук, а от подавальщиц разит потом.

— Кошмар, — я попытался улыбнуться. — Есть идеи, что нас ждет в Хольдхейме?

— Ничего радостного, я думаю. Но хорошо уже то, что эшафот и каменный мешок где-нибудь в тюрьме Мон-Пале нам точно не грозит.

— Я ни в чем не виноват!

— Охотно верю, — Ганель улыбнулся. — Я по вашему лицу вижу, что вы порядочный человек.

— Вы тоже не похожи на преступника.

— Тем не менее, я преступник.

— Что же вы совершили?

— Я безбожник. Ужасное преступление, не так ли?

— Я не смею осуждать вас.

— И это говорите вы, фламеньер? — Ганель был удивлен моими словами. — Не ожидал.

— Просто было бы нелепым в моем положении судить другого человека.

— Благородно с вашей стороны, добрый сэр. Но мое преступление очевидно. Я поставил под сомнение правдивость легенды о Матери-Воительницы, — заявил Ганель, и я уловил иронию в его тоне. — Я несколько лет провел в Мирне, где проводил свои изыскания, и не нашел ни единого доказательства того, что описанные в "Золотых Стихах" события действительно происходили. Все свои выводы я аккуратно записывал в свой дневник. Конечно, я не собирался публиковать свои записки, это было бы верхом глупости. Однако мой слуга, которого, заметьте, я сам научил читать и писать, тайком прочитал мой дневник и донес на меня в Святой трибунал. Меня приговорили к смерти, но потом решили, что мои способности могут пригодиться империи, и смертную казнь заменили ссылкой.

— Ваши способности?

— У меня их много! — Ганель засмеялся. — Я скорее ученый, но и маг тоже. В юности изучал медицину в Рейвеноре, получил степень магистра, потом обучался в Рейвенорской академии магии, заслужил лиловую мантию мага-стража и так себя зарекомендовал, что получил приглашение стать домашним лекарем и учителем у императора Орланда Шестого, предшественника его величества Алерия. Это был весьма плодотворный период моей жизни. Мне удалось составить генеалогию дома Орланда и доказать, что он восходит к императору Лиану Великому, за что государь щедро меня одарил. На эти деньги я много путешествовал, побывал в Тервании, в Гуджаспане и Хиланджи, погостил у кочевников в Дальних степях и несколько месяцев плавал на корабле виари — представьте себе! Все эти годы я усердно осваивал самые различные науки. Мне кажется, особо я преуспел в алхимии, астрономии и минералогии, но также изучал скульптуру и архитектуру, математику, строительное дело, историю, философию, богословие и многое другое. Всего не перечислишь. В империи найдется немного людей, способных соперничать со мной в некоторых областях знаний.

— Интересно, — беседа с Иустином Ганелем и впрямь меня увлекла. А еще мне понравилось, как беззастенчиво этот парень сам себя расхваливает. — А Мирна?

— Ах да, о Мирне....Когда императором стал его величество Алерий, командоры Высокого Собора поручили мне отыскать захоронения тринадцати Святых воителей — тех рыцарей, которые по легенде, сражались против полчищ Зверя рядом с Воительницей и Гугоном де Маньеном и пали в битве. Их останки, будь они найдены, стали бы священными реликвиями для всех верующих империи. Я несколько месяцев работал в библиотеках ордена и Священной Ложи, добросовестно изучил старинные рукописи и нашел упоминание о том, что погибшие рыцари-герои якобы были захоронены в катакомбах под Небесным храмом Мирны. А потом отправился на место событий.

— И ничего не нашли?

— Ничего, — Ганель покачал головой. — Два года я рылся в древнем городе мертвых под Золотым храмом и находил только останки тех, кого захоронили в этом некрополе еще до начала Четвертой эпохи. Как-то раз даже натолкнулся на вампира, который почти тысячу лет пролежал в замурованном и защищенном особыми оберегами склепе — это было забавное приключение.

— Ничего забавного не вижу. И как вам удалось спастись?

— Немного магии и везения.

— Пожалуйста, продолжайте.

— Мне надо было оправдать расходы на экспедицию в Мирне, и я отправил в Рейвенор...эээ... кое-какие свои находки, выдав их за подлинные.

— То есть, вы обманули командоров?

— Я добавил к ним очень туманные описания — получалось так, что я вроде как бы уверен в подлинности останков, но окончательное решение должны принять эксперты из Священной Ложи и Высокий Собор.

— Вы не нашли останков Тринадцати и решили, что священная история просто вымысел?

— Не совсем так. Просто у меня появились сомнения. Я еще год продолжал исследования в Мирне и нашел очень много противоречий между "Золотыми Стихами" и своими открытиями. Например, Писание говорит, что Небесный храм был построен еще до появления Матери, и свою первую проповедь Она произнесла именно там. Я же обнаружил, что храм имеет фундамент из армированного бетона, который стали использовать только в Четвертую эпоху. Честный Меч Матери, который хранится в том же Небесном храме, выкован из гуджаспанского булата — в Третью эпоху самого государства Гуджаспан еще не существовало, стало быть, Честный Меч тоже подделка.

— Вы опасный человек, Ганель.

— Всего лишь ученый, пытавшийся найти ответы на свои вопросы, — "безбожник" презрительно фыркнул. — Конечно, я никогда бы никому не рассказал о своих открытиях и выводах. Непроверенных выводах, заметьте. Если бы не подлец-слуга... Позволю спросить, а вы что натворили, добрый сэр?

— Понятия не имею, — я решил, что не стоит рассказывать этому веселому и словоохотливому умнику о моем разговоре с императором. — Поверьте, я правду говорю.

— Возможно, — тут Ганель как-то странно на меня посмотрел. — Мне кажется, у вас есть влиятельные враги.

— Да уж, — вряд ли мне стоит откровенничать с этим человеком и признаваться в том, что я пошел против воли императора. — Впрочем, какое это имеет значение?

— Не стоит отчаиваться, — сказал Ганель и зевнул, прикрыв рот рукой. — До Хольдхейма неблизкий путь, думаю, мы еще успеем поговорить о наших грехах.

— Полагаете, от таких разговоров станет легче? — спросил я.

— В Писании сказано: "Человек падает для того, чтобы подняться и идти дальше", — ответил ученый. — Неплохо сказано, добрый сэр.

— Спасибо, что пытаетесь вернуть мне надежду, — сказал я.

Ганель не ответил. В следующее мгновение наша повозка тронулась с места, и у меня возникло странное чувство — ощущение рокового мгновения, то, что должен испытывать каскадер за миг до выполнения опаснейшего трюка, или солдат перед атакой. Но беспросветное темное удушающее отчаяние, которое владело мной еще четверть часа назад, прошло, внезапно и бесследно. Я успокоился. Будь что будет, сказал я себе. Бог не оставит меня, не должен оставить. А если так, я еще повоюю. Я еще повоюю...

* * *

Путешествие от Рейвенора до Хольдхейма, орденской крепости на самой границе с Кланх-О-Дором, растянулось на десять дней, и все эти дни были похожи как братья-близнецы. С рассвета до заката повозка медленно тащилась по заснеженному пустынному тракту, окруженная четверкой конвойных: с закатом мы останавливались, разбивали что-то вроде походного лагеря, нас выводили из повозки, надевали наручники, кормили остатками ужина стражи. Командир конвоя, пожилой аверниец с иссеченным шрамами лицом, был мрачен и неразговорчив. Общался он с нами исключительно императивами: "Встать!" , "Протянуть руки!", "Марш в палатку!", но я, признаться, и не ожидал, что он будет с нами любезен. Дальше ночлег в палатке, несколько часов тяжелого сна — я постоянно просыпался от холода, — побудка, утренняя трапеза. Стража снимает с нас наручники, приказывает забираться в фургон — и снова многочасовое сидение в раскачивающейся, отчаянно скрипящей повозке до самого вечера. Впрочем, беседовать в дороге нам не запрещалось, и я был по-настоящему рад тому, что свое печальное путешествие совершаю в обществе Иустина Ганеля.