Гладиаторская Битва

"Может, в этот раз всё будет по-другому? — мелькнула у Свендсена мысль. — Возможно, он готов к диалогу? Быть может, он не такой закостеневший фанатик, живущий в своём мире, в котором не нужно ставить опыты над животными, чтобы проверить очередной препарат или новую косметику, мире, где не нужны города-крепости для добычи полезных ископаемых, а Великой Стены нет, потому что религиозные фанатики и беженцы сидят по своим домам?"

Томаш встретился взглядом с правозащитником и понял, что тот ничем не отличается от своего предшественника — всё те же ненависть и фанатизм в глазах. Только ведёт себя посдержанней, но это, скорее всего, из-за неопытности.

"И на кой хрен я согласился на эту работу по связям с общественностью и СМИ? Ведь каждый сраный год происходит одно и то же".

Какое-то время ещё будет обсуждаться славная история Битвы, её создание, добрым словом помянут его компанию, которая производит ещё много чего хорошего. Потом... а нет, уже сейчас...

— Киберспортом занимаются в киберпространстве, — фыркнул Хассан, — а у вас здесь не пойми что.

Здесь участие Томаша ни к чему — представитель МОК и так набросится на палестинского киберспортсмена-пенсионера, обвиняя того только в том, что его дисциплину признали видом спорта во всём мире всего-то сорок с чем-то лет назад. Ну, ещё заявил, что клацанье мышкой да сидение в шлеме виртуальной реальности не соревнование, а игры в глупые игрушки. Вот поднятие тяжестей... или бег на скорость... Скука. Может, нужно будет вставить пару дежурных фраз, не более.

А потом, чёрт побери, сказать ту же речь, что он произносит уже седьмой год к ряду, меняя лишь пару фраз.

Мог бы он как киборг засыпать на время, а когда произносились ключевые слова просыпаться, ему бы не было так скучно, и эфир прошёл бы куда быстрее.

Ведущий заткнул, наконец, разоравшихся оппонентов и обратился к Свендсену:

— А что вы на это скажете?

— Что я могу сказать, — пожал плечами Томаш, — пусть мы пока всего лишь вращаемся в медиа-среде, а не на государственном уровне, за нами будущее. У нас нет комитетов, нет поддержки от государств, зато у нас есть любовь зрителей и то, что есть и в классическом спорте, и в киберспорте — сила отдельно взятого человека и компьютерные технологии. Кто-то говорит, что мы лишь компромисс, я же скажу — мы симбиоз. Мы взяли лучшее от двух таких разных дисциплин, чтобы выдать качественно новый продукт. И не нужно говорить, что мы лишь развлечение в телевизоре. Миллионы людей участвуют в любительских лигах, тысячи — в клонах Гладиаторской Лиги по всей СЗВиР. И, пожалуйста, не нужно говорить, что у нас нет ничего своего. Что такое игра в пейнтбол или лазертаг, как не наши прародители?

— Война — вот ваш прародитель, — зашипел правозащитник, не давая закончить речь. Видимо, Томаш произнёс какие-то ключевые слова, активизировавшие этого фанатика. — Убийства и средневековые казни — вот ваши прародители...

— Вот-вот, — поддакнул представитель МОК.

— Кажется, в гольф когда-то играли головой поверженного противника, — фыркнул Свендсен. — Или в футбол? Я не силён в истории архаичного спорта, простите. К тому же, мы не привозим на соревнования спортсменов из Сирии или Нигерии, которые на деле оказываются террористами-смертниками.

Это был удар ниже пояса, но Томашу нужно выключить из спора хотя бы одного из противников. Господи, сколько врагов и всего один союзник — представитель какой-то религии, который вложил в Битву деньги. Но этот сидит и интеллигентно помалкивает, чтобы в конце сказать, что пути господни неисповедимы или что-нибудь в этом духе.

— А кого вы привозите на свои соревнования? — почти заорал правозащитник. — Головорезов? Убийц?

Какие же они все предсказуемые... Может, это действительно киборги, реагирующие на команды и действующие по заданной схеме?

— Профессионалов, — сухо сказал Свендсен, обращаясь, скорее, к залу. — Людей, которые знают своё дело. Высококвалифицированных контрактников и солдат. Или вы хотите сказать, что Джон Голд, десять лет защищавший наших нефтяников в Иране — головорез, убийца? Человек, получивший с десяток наград — преступник?

— Он уволен с государственной... — начал было правозащитник, но зал заткнул его неодобрительным гулом.

Точно, Томаш забыл про главного своего союзника — обычных людей, собранных в студии. Вот они, эти люди, сидящие на трибуне, чьих лиц он даже не видит, готовы его поддержать. Потому что они телезрители, именно для них сорок четыре человека готовы убивать друг друга ради денег, а тысячи других людей создали им условия для этого.

— К тому же, — продолжал Томаш, — не нужно напоминать, что у нас уже третий сезон к ряду участвует биатлонист Виктор Бьёрн, бойкотировавший вид спорта, в котором он участвовал, из-за скандалов с наркотиками и протезами негражданского назначения... то есть допингом, простите.

Представитель МОК, уже собиравшийся что-то сказать, осел в кресло. "И не рыпайся", — злорадно подумал Свендсен.

— Будто у вас все чистые, — вякнул правозащитник, совершенно неожиданно заходя не на своё поле.

— Естественно. Только гражданские протезы. Только разрешённые стимуляторы и лекарственные препараты. Я уж не говорю о том, что каждый из участников проходит уйму психологических тестов, и любой, кто покажет хоть какую-то тягу к чрезмерному насилию, не допускается до Битвы, будь он хоть двести раз звездой.

— А как же права?

Вот, сел на своего коня. Прости, парень, но тут ты так же в проигрыше.

— Какие права? — недоумённо спросил Томаш.

— А вы кто по образованию?

— Адвокат.

— Значит, должны знать, например, о праве на жизнь?

— Конечно. Но участники Гладиаторской Битвы живы, то есть во всю пользуются этим правом, разве нет?

— Они там гибнут на потеху вот этим, — спорщик ткнул в сторону трибуны. Всё больше и больше ошибок. Ну разве можно выражать презрение к тем, кому пытаешься навязать своё мнение?

— Боксёр, который погиб после удара противника разве не тем же занят? Разве не рискует он жизнью, стараясь развлечь своим выступлением других людей? Канатоходец в цирке. Каскадёр на съёмках фильма. Кому они нужны? Заменили бы их компьютерной графикой и дело с концом. Нет, люди добровольно продолжают рисковать жизнью за деньги, чтобы наши дорогие зрители не скучали. Чем наши гладиаторы, каждый из которых доброволец, отличаются от них?

— А те, кого вы убиваете? — едва ли не взвизгнул правозащитник. — Ваша охота на людей? Куда её деть? Какое вы право имеете науськивать на них своих убийц, да ещё и обещая награды за убийства? Разве нет у нас квалифицированных палачей? Разве нужно проводить эти варварские публичные казни?

Томаш усмехнулся, хотя ему хотелось плакать. Каждый год, каждый, одно и то же. Спорт — не спорт. Допинг. Права. Казни. Обнови состав участников ток-шоу на сто процентов, ничего не изменится.

— Вы, кажется, забыли, кого убивают гладиаторы во время охоты. Коррупционеров и убийц. Маньяков и насильников. Людей, которых их собственное государство лишило вашего пресловутого права на жизнь за их преступления. Это стопроцентно виновные люди, которых в другом случае посадили бы на электрический стул или ввели бы инъекцию в присутствии лишь нескольких свидетелей. А благодаря нам их смерть увидят многие. Люди поймут, что борьба с преступностью ведётся со всей беспощадностью. Надеюсь, не стоит вам напоминать, что за последние десять лет преступность снизилась, в том числе и благодаря тому, что потенциальный убийца или коррупционер может увидеть свою судьбу на экране монитора?

— Варварство! Это же пятнадцатый век! Дикари!

— Это двадцать первый век, — резко сказал Томаш. — И если опыт и традиции предков помогают нам здесь и сейчас, то не пользоваться ими было бы глупо.

— И это правильно, — вставил религиозный деятель. — Традиции и предков нужно чтить. Без знания прошлого не построишь будущего.

— Вот видите, что говорит нам духовные лидер миллионов человек, — слабо улыбнулся адвокат.

На этом всё. Накал страстей упадёт, начнутся разговоры о рейтингах, влиянии на культуру, потом будут представлять любимчиков публики, участвующих в новом сезоне...

— А как же другие права? — заорал правозащитник, едва перекрикивая недовольный гул зала. — Что на счёт гендерного дисбаланса? Тридцать два участника из сорока четырёх — мужчины, при том, что население Северной Зоны Влияния и Развития делится в пропорции пятьдесят один к сорока девяти. Что вы на это скажете?

Томаш аж рот разинул. А потом едва не расхохотался. До чего же нужно было докатиться, чтобы использовать это дерьмо в качестве аргумента? Виталий хотя бы знал, за какую грань не нужно переступать, когда проигрывал. Этот же...

— Вы ещё спросите, почему сто процентов мужчин не рожают, а девочки рождаются без пенисов. Надеюсь, вам не нужно говорить, что такова же пропорция у солдат? И это не из-за того, что в армии одни сексисты. Напомнить, что к нам приходит добровольцем одна женщина на восемь мужчин, участвует одна на троих, а выигрывает каждая третья? Господи, это же открытая информация! Мы строго относимся к качественному уровню наших участников, и совать в шоу домохозяек только для того, чтобы соблюсти пятидесятипроцентную пропорцию... Это даже не смешно. Или вы думаете, что ни одна из этих двенадцати женщин не в силах справится с мужчиной только потому, что их двенадцать?

— Да вы же просто к чувствам зрителей апеллируете, а не... — начал оппонент Свендсена, но его уже никто не слышал. В зале стоял уже не гул, а рёв. Правозащитник беспомощно заозирался, ища помощи, но от него даже представитель МОК поспешил отодвинуться.

— Думаю, пора закончить на этом, — сказал ведущий. — Давайте поговорим о наших доблестных гладиаторах, мужчин, женщин, трансгендеров, представителей разных рас и вероисповеданий...

— Мудак, — прошипел Томаш, прикрывая микрофон ладонью.

— Ублюдок, — отозвался правозащитник и вовсе сдирая с себя микрофон. — Убийца. Палач. — Почти никто не обратил внимания, как он пулей вылетел со съёмочной студии, а те, что заметили, лишь рассмеялись.

Свендсен прикрыл глаза. Очередная победа, кто бы сомневался. Вот только почему ощущение такое, что это его искупали в дерьме, а не этого несчастного, верящего в ту чушь, о которой он говорил?

"Мы убиваем людей совершенно законно, по решению суда. Гладиаторы — добровольцы. Они подписали контракт. Мы не виноваты в их гибели, и они с этим согласны".

Он повторял себе это каждый год. Одно и то же. Каждый грёбаный год.