Четыре грани 3.2

— Тесс, я...

— Я тоже люблю тебя, — опередила его признания госпожа.

— Даже сейчас? — выдавил Ренальд с сомнением, не в силах смириться с тем, что и Аслан, и Тесса просто жалеют его ранимую душу, не желая усугублять и без того не слишком приятную ситуацию его срыва. Но он готов теперь отвечать за свои поступки. Судя по внутренним ощущениям, в его мировоззрении что-то неуловимо изменилось.

Ренальд больше не хотел оставаться для своих любимых объектом опеки и слепого обожания, безотчетной любви, словно к несмышленому ребенку, которому многое прощалось просто в силу его возраста.

— Всегда, — утешила она его мнительность, невольно улыбнувшись.

— За что? — мучительно искал он ответа, вглядываясь в родное лицо, и снова капитулируя, буквально тая в свете серых, как осенняя вода, но искрящихся теплом и любовью, глаз.

— За все! — рассмеялась Тесса, но, увидев сосредоточенно нахмурившиеся брови ждущего честного и правдивого ответа юноши, серьезно продолжила, — за то, что ты есть. За то, что ты такой единственный и неповторимый... Ты же мое Солнышко, — проникновенно проворковала она, лихорадочно прикидывая, как же облачить в слова все те противоречивые чувства, что переполняли ее внутри, заставляя в его присутствии сердце биться чаще или вообще замирать на краткий миг, чтобы затем снова пуститься в галоп. Потому что иногда, наоборот, рядом с ним она ощущала лишь разливающуюся в каждой клеточке праздную негу и абсолютную безмятежность... Слишком много эмоций... И, кажется впервые, она не могла выбрать, что из них озвучить, поставив на первое место.

К счастью для внезапно обнаружившегося дара косноязычия Хозяйки Замка, трогательное признание было прервано неожиданно близким лаем Дика и распахнувшейся полой из плотного войлока.

Склоненная над головой Рени девушка поспешно отпрянула, выпрямляясь. Сородичи мужа и так увидели много лишнего, не предназначенного для чужих глаз.

Однако 'дверь' в шатер пропустила неожиданного визитера.

— Халар? — удивилась госпожа. — Что случилось?

— Надеюсь, что ничего такого, что требовало бы моего прямого вмешательства, — ворчливо отозвался лекарь, заметив перемазанное подсохшей кровью лицо наложника лаэра. Шуганув дога, намеревавшегося сунуться в шатер вслед за ним (и теперь обиженно поскуливающего снаружи), мужчина отряхнул снег с сапог, быстро подошел и опустился на корточки рядом с лежавшим парнем. — Ну-с, молодой человек, на что жалуемся?

— Н-ни на что, — растерялся Рени, не зная, можно ли признаваться в удручающей слабости, чтобы не объяснять все с самого начала.

— Ну и отлично! — воодушевился Халар, ободряюще подмигнув. — Значит, моя настойка не понадобится. Только, дай-ка я тебе пульс пощупаю. И язык покажи! — велел он, деловито пробежавшись чуткими пальцами по осунувшемся лицу юноши, оттянул нижние веки, полюбовался на нехотя высунутый язык.

Не обнаружив, вопреки неутешительным прогнозам, ничего критического, удовлетворенно кивнул своим мыслям, взял руку наложника и нащупал пульс.

Настороженно наблюдавшая за действиями лекаря, Тесса успокаивающе погладила смущенного вниманием и начавшего было снова нервничать парня по голове, убрав с его лба волосы.

— Пульс мне не нравится! Слишком слабый, — объявил Халар, строго взглянув на хозяйку, подозревая, что она в курсе, что тут в этом шатре творится. Критическим взглядом осмотрев татуировку на обнаженном торсе парня, которая, как ни странно, уже не казалась воспаленной, он еще на всякий случай помял впалый живот, отозвавшийся на осторожные прикосновения голодным урчанием, и покачал головой. — Где эти экспериментаторы-то? — оглянулся лекарь на вход. — Кормить тебя когда собираются?

— А... я не знаю, — снова забеспокоился смутившийся Рени, что всем влетит еще и за то, что его мучают голодом. Халар ведь молчать не будет. Обязательно выскажется за вредительство растущему организму. А Аслану и так уже досталось сегодня.

— Сейчас вернутся... — пообещала Тесса, старательно отводя взгляд от внимательно наблюдавшего за ней мужчины, явно не одобрявшего варварских обычаев.

И в самом деле, интересно, куда это отправились все трое, раз разминулись с Халаром, который должен был бы заметить их, подходя к шатру?

11.

Выйдя на улицу и глотнув морозного воздуха, показавшегося слишком холодным после тепла помещения, лаэр надсадно закашлялся, судорожно пытаясь применить какой-нибудь фокус с задержкой дыхания из науки таура. Поврежденную глотку драло немилосердно. Пожалуй, хуже, чем при простуде. Впрочем, слишком редко подвергающийся всяким хворям мужчина, простуду переносил тяжело. Тем более было досадно, что причиной его жуткого дискомфорта является всего лишь несколько синяков на сдавленной шее. Чтобы лишний раз не окунать Ренальда (безусловно слышавшего, как он заходится в сиплом кашле) в пучину бесполезных переживаний, Аслан поспешил отойти подальше от входа. К тому же Айдара, вышедшего на улицу чуть раньше, в поле зрения не наблюдалось. Лаэр нахмурился, но быстро сообразил, что тот, видимо, за шатром. Перед входом вся площадка была плотно утрамбована множеством ног степняков, все утро толпящихся тут во время ритуала.

Зачерпнув пригоршню снега, хозяин Замка умылся им, стирая навалившуюся усталость. Все-таки слишком много эмоций выпало на долю его нервной системы за столь короткий срок. Странно. Ведь обстоятельства бывали гораздо хуже. Внезапное попадание в засаду или просто кровавая бойня с недругами заставляли чувствовать совершенно иной спектр будоражащих ощущений. Всегда четко было понятно, кто враг. А сцепившись с человеком, из-за которого в душе полный раздрай, лаэр оказался выбит из привычного мироощущения. Сердце давно приняло все как есть, только вот разум все еще упрямо сопротивлялся, подсовывая намертво впечатавшиеся непреложные правила поведения воинов-степняков, гласившие, что нельзя испытывать слишком явную привязанность к объекту недолгой близости. И это было разумным правилом, принимаемым степняками. Юноши и мужчины просто помогали друг другу избавиться от лишнего напряжения, чтобы низменные природные инстинкты не мешали ясности мыслей и по мере возможности притупляли излишнюю агрессивность преобладающих в Роду особей.

Мансур, понимая, что Аслан неспроста велел выйти наружу, молча шагал вслед за лаэром, ожидая разговора.

Обогнув шатер, Аслан увидел Айдара, уже набравшего в котелок свежего снега, и остановился, требовательно взглянув на виновато мявшегося друга. Айдар тяжело вздохнул, поежившись под укоризненным взглядом хозяина Замка, и тихо произнес:

— Я не мог иначе. Потому что нельзя выпускать в мир неуправляемое чудовище.

— Таур надоумил? — язвительно предположил лаэр.

— Я и не представлял, что будет все именно так. А он не смог сам приехать, ты же понимаешь...

— Конечно, — нехотя подтвердил Аслан, чувствуя неприятные угрызения совести из-за разбитого лица Айдара и свои злые слова, высказанные в запале негодования, но извиняться он был пока еще не способен.

Естественно, Даут не рискнул присутствовать по вполне объяснимой причине, а вовсе не из-за нехватки времени или возможности. И причина была проста и по-человечески понятна. У него же никого, кроме принятого в семью Ренальда, больше нет. И вновь пережить горькое разочарование потери только что обретенного сына взамен погибших геройской смертью родных детей, было бы невыносимо даже для такого сильного духом человека, как таур.

Даут чисто суеверно боялся, что Ренальд провалит свое испытание, и тогда уже он останется совершенно один с такой редкой кровью. И его Род окончательно умрет, потому что некому будет передать накопленные знания, умения и опыт. Рени — его единственная надежда. Надежда всего Рода...

Аслан перевел взгляд на руки друга детства, с такой силой сжимавшие крепкими пальцами край несчастного котелка, наполненного снегом, что еще немного — и просто погнет, и тяжело вздохнул.

Скорее всего, Айдару (зная, насколько тесные отношения их связывали в юности) таур ничего толком не стал объяснять, попросив просто проследить, чтобы Аслан не вмешивался, пока все так или иначе не закончится. А вот Мансур, обязанный присутствовать при процессе адаптации после нанесения воину родовой татуировки, должен был представлять последствия. Только вряд ли мог отказаться молчать, даже если ему и не нравилась идея подмешать в тушь посторонний ингредиент. От чистоты эксперимента зависело слишком много. И, как бы не было больно осознавать, одна жертва — все-таки предпочтительнее, чем множество невинных, оправдайся страшная вероятность того, что Ренальд не сумел бы усмирить разбуженную сущность...

Вот только степняки недооценили ситуацию, потому что не знали подробностей предательства родной семьи Рени. И то, что он, его Верхний, в самую первую ночь буквально изнасиловал своего наложника, в хмельной дурмане не понимая разницы в физиологических особенностях и психическом состоянии между нежным домашним мальчишкой и таким же его ровесником, воспитанным в суровых реалиях Степного воинства.

Несмотря на то, что Ренальд уже достиг возраста согласия, и по Законам Энейлиса Аслан был полностью чист, требуя подчинения от совершеннолетней игрушки, приобретенной именно для утоления плотских утех, лаэра до сих пор мучила совесть за ту ночь. Удовольствием там и не пахло, ни для одного из участников постыдного действа. В отличие от недавней ночи, которая позволила обнажить друг перед другом истинные чувства, испугавшие его и заставившие отказаться от Рени, невольно предавая его снова... Возмездие за мерзкие поступки в прошлом, всегда настигают в самый неподходящий момент...

Словно в подтверждение предположения лаэра насчет роли Мастера, Мансур все еще красноречиво помалкивал, но, поймав тяжелый взгляд Аслана, встрепенулся:

— Надо сокола отправить, — выдавил он.

Забывшись, Аслан глубоко вздохнул и снова надсадно закашлялся. Получается, все недоразумение, чуть не закончившееся трагедией, оказалось лишь стечением непредвиденных обстоятельств, а вовсе не подлости со стороны сородичей...

Скорее всего, таур не находит себе места в ожидании вестей, и только и ждет сигнала, для того чтобы приехать сюда...

— Пошлешь своего вестника, или я?

— Своего сокола пошлю, — отозвался Мансур.

— Хорошо. Этот вопрос закрыт. Но у меня есть еще. Я хотел бы, чтобы о том, как все происходило, — лаэр машинально дотронулся до своей шеи, — больше никто не узнал. Насколько я помню, все это касается слишком узкого круга посвященных, — смерил он взглядом своих собеседников.

Айдар и Мансур с удивлением уставились на него.

— Ты и впрямь запамятовал, что теперь только сам Рен вправе рассказать о себе? — недоуменно произнес Мастер.

— Но вряд ли он будет хвастаться. Главное сам не кичись тем, что сумел немного продержаться против воина ледяной крови, — ехидно добавил друг.

— Тогда просто забудьте о том, что видели, — испытал невероятное облегчение хозяин Замка.

— Уже, — лаконично отозвался Мансур. — Раз кровь проснулась, тема того, как это происходило — табу.

— Аслан? — замялся Айдар.

— Что? — нахмурившись, повернул к нему голову лаэр.

— Я правильно думаю, что увидел... немного больше того, что предназначено для посторонних глаз?

— Догадливый, — зло хмыкнул Аслан, поняв, что тот имеет в виду слишком откровенно продемонстрированные взаимные чувства собственной жены и наложника.

— Значит...

— Тоже забудь, что там тебе примерещилось. Это касается только нас троих, ясно?!

— Древний Закон никто не отменял, просто сейчас таких прецедентов практически нет, — тихо ответил Айдар, имея в виду один из тех, не слишком распространенных, но имеющих место браков, когда женщина вправе иметь сразу двоих мужчин. Так происходило, когда исключительных воинов было слишком мало. Но элитные браки, освященные Великими Духами и Вождями, не получили широкого распространения, так как отношения в тройственном союзе, предполагающем равенство, глубину взаимных чувств и верность до конца своих дней, были сложны и запутаны. На такой брак мог согласиться далеко не каждый мужчина, и оба должны были бы быть достаточно уверены в себе, чтобы время от времени не оспаривать лидерство в качестве главы семьи и не терзаться от ревности к своей женщине.

— Да брось, Аслан, что тут такого? — попробовал сгладить накаливающиеся страсти Мансур, видя, как болезненно реагируют оба на затронутую тему. — Остальные примут, как должное, хотя, признаться, я тоже удивлен. Не ожидал, что у вас настолько серьезно...

— В Энейлисе другое отношение к подобному союзу! — ожесточенно отчеканил Аслан.

— Но у тебя в Степи есть земля, чтобы поставить свой шатер, — возразил Айдар, с мазохистским упорством желая прояснить этот вопрос.

— Если это и случится, то не скоро. Рену надо закончить Академию...

— Я ничего не... — начал было Айдар.

— Просто забудьте о том, что видели! — желая закончить неприятный разговор, оборвал его Аслан. И приглашающе махнул рукой в сторону шатра, у входа которого сначала обиженно скулил, а теперь уже заливался сердитым лаем Дикий.

Дикий обрадовался появлению Аслана. Кинувшись навстречу хозяину, пес предано заглянул в глаза и завилял хвостом в надежде, что он-то уж не посмеет оставить его на улице, когда младших хозяин там, внутри! Дик чувствовал, что ему плохо. И хотел быть рядом. Он же воспитанный пес, умеет вести себя прилично.

Лаэр машинально потрепал Дика по загривку и приоткрыл 'дверь', чем дог не преминул воспользоваться, прошмыгнув в шатер.

— Это еще что?! — возмутился Халар, когда огромный пес, едва не свалив его с ног, метнулся к юноше и, чуть не наступив тому на грудь всем своим немаленьким весом, попытался лизнуть его лицо.

— Дик! Не надо!!! — протестующее простонал Рени.

— Дикий, фу! — опомнилась Тесса, слегка шлепнув пса по морде.

Дог отпрянул, сочувствующе поскуливая, не зная, чем еще помочь Рени в данной ситуации.

Мансур забрал котелок со снегом из рук Айдара и подвесил его над очагом, чтобы растопить и подогреть талую воду.

Айдар, неожиданно получивший ответы на страшащие его вопросы, присел, обессилено прислонившись затылком к стене шатра.

Он до последнего, пока Аслан не подтвердил его опасения, надеялся на какое-то чудо. Варвара глодали противоречивые чувства — странная смесь облегчения, будто расплатился по старым долгам, и горечь безвозвратной, невосполнимой утраты.

Глупо ревновать к Рену. Если он сам и готов был остаться с Асланом, даже на условиях Нижнего, то вот делить с кем бы то ни было одну женщину — нет.

С какой-то вялой апатией молодой степняк взирал на ворчащего Халара, сердито выговаривающего хозяину Замка о его безалаберности по отношению к Рену. Лаэр даже не оправдывался, молча соглашаясь с обвинениями в свой адрес.

Дикий, которого упорно не допускали проявить свою щенячью (несмотря на статус грозного стража) преданность мальчишке, поскуливая, пытался забежать то с одной, то с другой стороны, чтобы облизать шершавым языком бледное осунувшееся лицо. Но, в конце концов, удовлетворился скупой лаской, принявшись вылизывать безвольно покоящуюся вдоль тела руку юноши.