1.Край твоих предков

Митрун тогда ещё не знала, что это прикосновение сохранится в памяти, в камне кургана и в чистом небе. Сохранится, чтобы вернуться сквозь годы. Чтобы подарить ей того, кто не будет равнодушен. Того, кому она нужна.

И пусть Эльва Старая Дева думает и говорит, что хочет...

4

— Доброго дня, Этер, — я вытер ноги прямо о порог трактира (половичок снова кто-то спер) и нырнул в дымный полумрак, царивший "Под дубом". То был единственный (и не самый лучший, как я уже знал) трактир в Норгарде. — Как торговля?

— Помаленьку, хвала Предкам, — толстяк пригладил золотые усы и взглянул на меня холодными, рыбьими глазами. Мне всегда был неприятен его спокойный, пустой взгляд. Взгляд, что блуждает вокруг тебя, сквозь тебя, мучительно медленно плывет в пространстве. И речь его такая же: густая, степенная, тяжелая, и слова его имеют скверный душок.

— Вересковое пиво, Снорри, — произнес Этер, глядя в пустоту. — Вересковое пиво.

— Так... — протянул я, и гадкое чувство шевельнулось под сердцем, — вот зачем ты хотел меня видеть? Разве я не продал тебе две бочки, как всегда по весне? Или тебе вдруг понадобилось ещё? Если да, то позволь полюбопытствовать...

— Отчего же не полюбопытствовать? — усмехнулся Этер. — Ты, верно, слыхал, что не сегодня-завтра должен приехать купец с Юга, лесозаготовщик. Вроде бы из алмов-озерщиков. Во всяком случае — из вердов, не из двергов. Это важно. Заметь, он сам едет к нам на север, чтобы закупить леса, хоть мог бы взять гораздо ближе, на любых торгах. Боги милостивы, коль посылают такую удачу!

— В старину сказывали, что не каждый гость разделит с хозяином удачу. Да и, кроме того, что тебе за дело? Я так понимаю, тот купец станет говорить с артелью лесорубов. Им и прибыль.

— Снорри, ты что, дурак? — вздохнул Этер. — Разве не понял, что надобно сделать всё, чтобы южанин оставил тут как можно больше серебра? Это первое; второе — он может вернуться и привести, умышленно или случайно, других. Представь, о нас прознают на Юге и захотят вести дела серьезно! Проклятый Ругин-колдун этому противился, да только старик все же подох... Наконец-то в города выбьемся! Представь это, пивовар!

Я представил.

Не понравилось.

Вроде бы ничего страшного, а все равно как-то кисло во рту, холодно под кожей... Так уж вышло, что довелось мне ездить на торги и полюбоваться на "города". И всегда тянуло домой.

В баньке помыться...

Норгард, мой родной городок, подобно многим поселениям племени вирфов, стоит на восточном берегу Андары. Это самое северное поселение лесных двергов. Если идти от нас ещё дальше на север, через день можно выйти к Вестарфьорду. Туда летом приходят корабли северян-вердов и наших родичей-двергов. Но селиться там никто не хочет, и никто не приходит туда после осеннего праздника жертвоприношений. То красивое место... но и страшное. Говорят, будто там зимой собираются ледяные тролли, так что мало хорошего случится с тем, кто станет там гулять в холодное время года...

А за Вестарфьордом тянутся вересковые пустоши и серые скалы, поросшие лишайником. И так день пути, до подножия хмурых гор Морсинсфьёлль, откуда, коль верить преданиям, вышли наши предки. Кто видел мертвенно-серые отроги Гнилых Зубов, тот наверняка поймет наших праотцев. Я сам не видел, однако моему отцу доводилось там бывать, а его никто не назвал бы вруном. Есть легенда, что на вершинах тех гор живет злобный северный ветер в облике стервятника, и сводит с ума каждого, кто туда уходит. Он повелевает ветрами перевалов, и всеми злыми силами, что сидят там. Также говорят, что в пещерах Морсинсфьёлля обитают злобные варги, волки-оборотни, и дикие племена цвергов.

О цвергах надобно сказать отдельно. Многие думают, что цверги и дверги — примерно одно и то же. Их можно понять; признаюсь, для меня также нет особой разницы между людьми народа Верольд — алмы там, хлорды, итлены, борго и прочие, все на одно лицо, здоровенные, наглые и глупые... Да и, коли по чести, Цвергар — наши дальние родичи. Хоть мы и не гордимся таким родством...

Цверги, как и мы, редко бывают выше двух альнов росту. А кроме того, думается, нет между нами ничего общего. Цверги — горбатые сутулые дикари, обросшие волосами. Они не носят одежды — только вонючие шкуры. Не знают ни огня, ни металлов. Пищу едят сырой. Их редко можно увидеть на солнечном свету — они предпочитают мрачные пещеры и подземелья. Слыхал я, будто при свете дня они ничего не видят, но неведомо точно, так ли это. Предания говорят, что несколько раз они нападали ясным днем. Пробовали решить с ними дело миром, да только мало что вышло: никто не понял их языка. Да и был ли это язык, умеют ли они вообще говорить — кто знает? Есть мудрые люди, которые понимают речь зверей и птиц, лесов и скал, но, видимо, не те люди взялись мирить цвергов и двергов...

Было время, когда цверги спускались в долины. Против них с северной стороны построили борг — бревенчатый, не каменный, но прочный. Мы время от времени его чиним, подновляем. Говорят, уже тогда Старый Балин стоял возле дозорной башни, охранял, как часовой, пределы наших земель. Давно отгремели громы битв, давно окаменели останки павших, но до сих пор стоят стены борга, и молодые люди несут дозор на башнях с оружием в руках. Таков обычай, и не кажется, будто он плох! Обычай подобен древу: корнями врастает в душу народа, не выкорчуешь силой, можно только сгноить...

Впрочем, пожалуй, мы скоро забудем, откуда пошел этот обычай, как забыли многое с давних времен. И лишь по привычке будут стоять дозоры на стенах и башнях борга.

В этом наш Норгард — такой же, как иные поселения вирфов.

Разве что — самый северный...

— Так что же, Снорри, — подал голос Этер, — есть у тебя ещё вересковое пиво?

— Честно скажу, не слишком-то мне по душе поить вересковым пивом чужака. Ты же знаешь — это не просто хмельная брага. Тайна верескового пива передается мастерами от отца к сыну с давних времен...

— Э, что за беда! — скривился Этер. — Тебя же никто не просит раскрывать тайну! Просто надо угодить гостю! Так что, есть?..

— Есть. Но для чужака и его ротозеев — жалко.

— Насколько жалко? — лукаво усмехнулся толстяк. — Тебе, должно быть, ведомо, что Этер Хольд не скуп на серебро!

— Ты отдашь мне пятую часть выручки за тот вечер, и бочка верескового — твоя.

— Пятую часть?! — пожилой трактирщик побагровел. — Да ты что, Снорри, это же грабеж! Лучше сразу подожги "Под дубом", и дело с концом...

— А что, пожалуй, и подожгу, — усмехнулся я. — Вот только все соберутся, запру двери покрепче и... Короче, Этер, не хочешь — дело твоё. Тебе больше надо. Ну что, по рукам?

Тот хотел было спорить, но я поднял руку:

— Торг неуместен! Да или нет?

— А, тролль тебя дери, по рукам!

Мы заключили сделку крепким рукопожатием.

— Так, а кто разобьет? Кто свидетелем будет?

Не то чтобы я не доверял Этеру, он хоть и трактирщик, но меня пока не обманывал, однако обычай следует блюсти...

Скрипнула дверь, и кучка завсегдатаев-выпивох в углу взорвалась радостными приветствиями. В трактир вошел довольно высокий — футов пяти ростом — лесоруб в коричневой куртке. Его темно-каштановая с проседью бородища была заплетена в три косички. Лицо дышало величием. Не глядя на пьяных, он прошел к стойке, стуча блестящими сапогами.

— Эльри, ты вовремя, — сообщил я. — Разбей, будешь свидетелем: Этер обещал мне пятую часть от сегодняшней выручки!

— Это правда? — удивленно изогнул бровь Эльри.

— О да, увы мне, увы... — горестно вздохнул трактирщик.

— Что же, господа, я свидетельствую, что сделка была заключена! — и разбил рукопожатие.

— А ты, Эльри, привыкаешь к образу серьезного делового человека? — усмехнулся я.

— Я знаю свое достоинство, и мне не надо "привыкать"!

— О, поведай, где же было твое достоинство, когда ты третьего дня напился и уснул в моём погребе? Весьма достойные пузыри пускал ты тогда!

И я, довольный собою, дернул его за бороду. В ответ Эльри просто врезал мне по шее. И мы расхохотались.

Ведь мы были лучшими друзьями, хоть он и много старше меня. И, надобно сказать, что сотня дубовых щитов не столь надежна и крепка, как наша дружба. Да и для защиты я предпочел бы не сто щитов, а одного такого друга.

* * *

— Господа, я должен идти, дабы встретить гостя должным образом, — сказал Эльри.

И вышел, гордый, как король древних времен.

Ибо, доводилось слыхать, нынешним королям гордиться нечем...

— Эй, Агни, Хёгни, Трор! — закричал Этер своим гюсманам. — Нечего прохлаждаться! А ну, бездельники, ступайте-ка за мастером Снорри, да привезите бочку пива, да смотрите, чтоб ни капли не пролилось — а то легкие вам повынимаю своими руками!

Я вздрогнул. О да, этот — повынимает...

Этер же вооружился крепкой ясеневой палкой и пошел разгонять пьяную ватагу. Я не спеша раскурил трубку и наблюдал, как старый трактирщик лупил допившихся лесорубов. С трезвых глаз — руки бы на них не поднял, испугался бы, а так — отчего же не повеселиться...

— Воистину, велика волшебная сила серебра! — раздалось сзади.

Я обернулся.

На пороге стоял невысокий альвин из сидов в зеленом плаще с черно-белыми завитушками. Как я узнал, что он из сидов? Нетрудно сказать: из всех альвов только сиды не отличаются ростом и носят такие плащи с таким узором.

А как я узнал, что он из альвов, а не, скажем, из вердов?

Глаза.

Не смотрите им в глаза.

Никогда.

У вошедшего глаза были большие, цвета недоспевших яблок. Там улыбалась тайна. И старая печаль — на самом донышке...

— И потому, — кивнул я, — серебро губит героев. И только золотая слава не меркнет в веках! Как спалось, дружище?

— Никак, — зевнул тот, — я не спал, я работал.

— Вот как! И, позволь спросить, над кем? Чью дочь ты опорочил на сей раз?

— Главное, что не твою. Не смешно, друг мой Снорри.

— Когда ты уезжаешь?

— Вечером. Хочу погулять тут напоследок — кажется, сегодня будет пьянка?

— О да. Представь, этот... Этер Хольд... хочет угощать моим вересковым пивом какого-то купчишку! Чужака!

— И что? Я тоже чужак, но меня ты угощал, и, помниться, недурно...

— Ну, сравнил! Ты — другое дело!

— Другое? Хотелось бы мне верить, что правда твоя...

Я не понял тех слов и хотел переспросить, но Этеровы гюсманы перебили, едва не силой вытолкав меня во двор. Им не терпелось покончить с той бочкой — их хозяин шутить не умел, обещал вырвать легкие — вырвет, и добро, если через горло... Нехорошо, если я буду в том виновен!

— Снорри, если не напьешься, проводишь вечером на ладью? Есть разговор...

— Ага! — крикнул я, увлекаемый дюжими слугами трактирщика.

А возле порога "Под дубом" стоял ещё один мой друг. Впрочем, трудно сказать, мог ли я называть его другом. Достаточно и того, что я не назвал бы его врагом. А были ли у него друзья и близкие — как знать... Иногда мне казалось, что за спиной у него такое, что иным хватило бы на несколько жизней — а мы, дверги, живем долго...

Он — из тех волшебников, которые в сказаниях раз в сто лет наведываются в далекую глушь, чтобы искать себе сподвижников — героев и безумцев, чудаков и сказителей, людей со странными глазами... Собрав такую банду, они уходят за виднокрай, за пределы изведанного мира, в далекие дали, в туманные земли, а потом возвращаются, чтобы поведать о странствиях и приключениях... Впрочем, возвращаются не все. Иногда — не возвращается никто. Но о том редко говорят легенды. По счастью, Корд (так я зову его для краткости) никогда не втягивал ни меня, ни кого-либо из моих знакомых в подобные походы.

Чему я рад, признаюсь.

Ибо не ведаю, смог бы отказаться от хмельного духа неизведанных дорог...

* * *

"О прошлом всех сущих..."

— Убей его! — крикнул Свен Свенсон повелительно. — Убей его, друид!

Ветер подхватил слова и смешал их с пылью. Пыль кружилась над полем тинга, между двумя фигурами, чьи взоры пронзали сердца. Поле обступили люди, но те двое их не видели: всё иное было прахом, дешевым, как слова старосты, подвластным ветру, что сеял пыль на полы плащей...

— Эй, а что тут?.. — спросил Снорри, пытаясь глянуть поверх голов.

— Тихо ты! Не мешай! Видишь, это колдун из сидов, он сейчас нашего Ругина в землю закатает!

— Кто кого ещё закатает!

— Да тихо вы там! Щас молнии полетят!..

Ругина-колдуна он узнал сразу. Седой заклинатель хмуро глядел на противника из-под своей хвостатой шапки. Ругин был подобен глыбе, вросшей в землю — столь же приземистый и непоколебимый. И мрачная, спокойная решимость плавилась с отчаянием в его кобальтовых глазах.

Его противник, которого Свенсон назвал друидом, застыл, пристально разглядывая Ругина, склонив голову набок. И не было враждебности в его взоре. Было беспокойство, любопытство и улыбка. Чтобы увидеть глаза пришельца, не надо было тянуться. Ибо он был высок, на две-три головы выше самого рослого из двергов, и куда тоньше, уже. Не носил ни усов, ни бороды, и на вид был совсем ещё юным. Если не смотреть ему в глаза.

Снорри — посмотрел.

И это навсегда изменило его мир, хоть он и не знал о том...

— Тебе не следовало вмешиваться в наши дела, друид, — тяжело и сурово молвил Ругин. — Но раз уж ты сунул сюда пасть, Корд Лис, то я вызываю тебя на поединок! Здесь, немедля! Правила, думается, тебе ведомы.

Тяжкие слова рухнули, подняли волну тревожного шепота. Потом поле тинга накрыла тишина. И в той жуткой тиши раздался звонкий смех чужака.

— Нашел дуралея! — хохотал чужеземец, и ветер вторил ему. — Здесь же каждый куст — за тебя, каждый камень, каждая дождевая лужа! Глупо тягаться с колдуном на его земле, под его небом!

— Мы можем сразиться там, где не светит солнце и не бывает ночи, где небо — серое покрывало, где растут мёртвые травы, — сказал Ругин — и обрубил смех друида.

Чужак печально покачал головой.

— Нет, — тихо произнёс он, — там мы не можем сразиться.

Ругин побагровел, зарычал, воздев жертвенный топор:

— Проклятье! Не смей меня жалеть!!! Не смей, Лис!

— Я не тебя жалею, гордый чародей, — отрешенно сказал друид. И насмешливо бросил Свену: — Извини, староста, я не могу выполнить твою просьбу!

— Да ты что, сдурел?! — заорал Свен Свенсон, и народ зашумел, смыкая кольцо дурной силы. — А ну, взять их! Обоих!

— Это ты не дури, альдерман, — бросил Ругин презрительно. — Мало толку — спорить с колдуном!

— Мне не страшно твоё колдовство! — плюнул в пыль староста. — Моя удача не меньше твоей!

— Как бы там ни было, а Руны Нифля я тебе не отдам! — гордо молвил Ругин, а друид покачал головой.