Петля Мобиуса

В Москве шел снег. Крупные, блестящие хлопья неслись сплошным потоком навстречу к земле. За несколько минут улицы стали похожи на рождественские открытки, которые в бесчисленном количестве появляются перед зимними праздниками. Я шел по Новой площади в сторону Лубянки. Мимо то и дело проносились разгоряченные группки молодых людей, которые рассасывались по переулкам в поисках ночных развлечений. Я шел в гору и смотрел вверх, снежинки врезались в мое лицо, а я улыбался. С детства любил снег. Особенно, когда хлопья, медленно кружа и блистая в свете фонарей, падают вокруг меня. Будучи ребенком, я представлял себя пилотом космического корабля, попавшего в метеоритный поток, и пытался всеми силами уклониться от летящих со всех сторон воображаемых метеоритов. Со стороны это выглядело, как какой-то безумный танец. Но то, как это смотрелось, меня абсолютно не интересовало, поскольку я был абсолютно счастливым мальчишкой в этот момент. [Author ID2: at Sun Jun 18 17:30:00 2006 ]

Я прошел мимо "Детского Мира" и направился в сторону Большого театра. Площадь перед ним была сплошь заставлена дорогими машинами. Снег превратил их в одинаковые сугробы. На моей голове от застрявшего в волосах снега тоже образовался сугроб, но стряхивать его почему-то не хотелось. На Тверской было людно, как днем. Толпы прохожих и машин запрудили проезжую часть и тротуары. "Кто они? — думал я, — куда идут? О чем мечтают? Что за мысли возникают и бесследно исчезают в их головах? Все они выглядят такими деловыми, как будто все их поступки и намерения обдуманы. Как будто они сами являются частью какого-то глобального плана, в подробности которого их своевременно ввели. И лишь я один выпал из обоймы, потерялся, и потерял смысл своей жизни.Вот площадь. А на ней — памятник человеку, который так много всего написал. Но и он не знал ответы, которые я хотел бы получить. Прошло двести лет, а люди так ничего и не знают, и все так же безнадежно далеки от понимания смысла собственных жизней. Далек и я."

Постояв чуть-чуть у бронзового монумента, я пошел в сторону входа в метро. В переходе стряхнул снег с плеч пальто и волос, и направился к турникетам. Я уже было встал на эскалатор, как вдруг увидел ее. Позднее, когда я пытался вспомнить, что почувствовал в этот момент и о чем подумал, то единственное, всплывшее в памяти, было ощущение беспомощности. А также какая-то глупая мысль о том, почему у нее в руках нет желтых цветов.

Мысль эта, видимо, была связана с недавно перечитанной книгой "Мастер и Маргарита": "...Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, и я покажу тебе такую любовь!.."

Эхом, гулким, повторяющимся эхом, звоном набата прозвучали эти слова в моей голове, когда я вдруг увидел ее. Она шла прочь, навстречу к стеклянным дверям с надписью "выход". Но перед самыми створками остановилась, обернулась и посмотрела в мою сторону. В этот момент в меня врезался какой-то мужчина, которого окружал сильный запах дешевого алкоголя и перегара, и обругал меня за то, что я стою на проходе. Но это не смогло заставить меня отвести взгляд от нее. Гораздо позже она призналась, что тоже не контролировала себя и смотрела на меня будто загипнотизированная. А я шутил, что являюсь известным мастером гипноза. Я и сам был словно в трансе. В ее глазах я видел столько грусти и одиночества, столько нежности и ласки, сколько не может выдержать ни один человек. И я понял тогда, что она — это я, и этот я давно ищет себя во мне. Вот что увидел я тогда в ее глазах, и вот что почувствовал, когда не мог сойти с места и мешал спешащим по своим делам людям.

Рядом с ней стоял мальчик лет десяти со стриженной налысо головой. Он смотрел на маму и не мог понять, почему она вдруг остановилась и так долго куда-то смотрит, не отрываясь. Он что-то спросил ее, но она не ответила. Тогда он подергал ее за рукав, пытаясь обратить на себя внимание. Но тщетно. А я уже шел к ней. [Author ID2: at Sun Jun 18 17:40:00 2006 ]

Странно, всегда при знакомстве с женщинами, которые не просто нравились, а вызывали непреодолимую тягу к себе, я смущался, испытывал прилив адреналина, боялся быть отвергнутым. Здесь же я шел к ней без капли волнения, сердце мое билось ровно, и я как никогда просто и четко понимал, что иду навстречу судьбе, и по сути, от меня ничего уже не зависит. Что я ей тогда сказал? Что-то простое. Я знал, что можно и не говорить, но говорил. А она улыбалась, и смотрела мне в глаза, не слушая. И видела там, как я улыбаюсь ей. Мальчишка переводил взгляд с меня на нее, потом перестал это делать. Наверное, решил, что я мамин знакомый, и занялся разглядыванием своих ботинок.

Мы часто размышляем над тем, все ли в нашей жизни зависит лишь от нас? Или судьба, рок давлеют, и все предрешено? Я много думал над тем, что сподвигло меня к прогулке в тот вечер. А ведь мог сразу после концерта просто уехать домой...

Она мне всегда говорила на это:

— Мы не могли не встретиться.

— Но как же так? — возражал я, — ты ведь могла выйти из метро на мгновение раньше!

— Не могла, — качала она головой.

И в эту минуту я готов был ей поверить. Вот так просыпаешься с утра и не знаешь, что повис над пропастью уже наполовину заглотившего тебя будущего.

Но пусть будет благословенно утро того дня! И да здравствуют пропасти!

Глава 6

Зимним январским вечером немногочисленные прохожие, спешащие попасть в уютное тепло своих квартир, могли наблюдать, как неприметный молодой человек в широком темно-сером пальто и такой же темно-серой вязаной шапочке на голове, шел по Ломоносовскому проспекту в сторону станции метро "Университет". Руки молодой человек держал в карманах, видимо, для защиты от мороза. И вы не заметили бы во внешности его, и в том, как, и куда он идет, ничего странного, если бы внимательно не всмотрелись в его лицо. Чего, впрочем, трудно ожидать от среднестатистического культурного москвича.

Да и действительно, какой смысл рассматривать кого бы то ни было, да еще когда погода — жуть: метет так, что кашемировое пальто не спасает. И к, тому же, мысли о приготовленном женой и стынущем на кухне ужине вызывают неуемное нытье в животе. Спрашивается, кто ж в таких условиях будет смотреть в лицо встречному прохожему, к тому же если он — не симпатичная девушка?

Но если все-таки предположить, что по какой-то неведомой причине ваш внимательный взор остановился на этом человеке, то вас удивила бы, наверняка, нездоровая бледность его лица, и еще более — блуждающий взгляд его глаз. В походке его сквозила какая-то расхлябанность, как-будто он был пьян. К тому же губы его непрерывно что-то нашептывали. Что именно, мешала понять непрекращающаяся вьюга.

Но если бы, несмотря на все преграды, наш спешащий к теплу и пельменям прохожий смог разобрать несвязную речь молодого человека, то он бы услышал примерно следующее:

"Она сказала мне, что я ее не понимаю.

— Мы такие разные. И тебе дело есть лишь до себя. Кто я? — вопрошала она, — о чем думаю, мечтаю, знаешь ли ты? Ты ведь любишь только себя! Все твердишь про свой путь, свое предназначение. А где я в твоих словах? Ты — просто самовлюбленный..., — она не смогла сразу подобрать слово, и, желая смягчить фразу, долго думала, в конце концов, добавила: тип! Ты жалок, — продолжала она, — я теперь ясно это вижу. Ты трус и прячешься за умными словами о смысле жизни и предназначении. А сам — сидишь как премудрый пескарь в норке, где тебе сытно и комфортно. Готов придумать тысячу оправданий, чтобы никуда не двигаться, да еще и меня в свою нору затащил! Нет, я ухожу, — тут она начала нервно ходить по комнате взад-вперед, потом достала сумку и начала собирать вещи.

— Ты просто дура! — закричал я.

— Ах, дура? — взвилась она, — а ты, ты — неудачник! Как я могла потратить столько времени на тебя?! Где были мои глаза?! И чем ты только меня опоил, что я два года ходила за тобой, как собачка? Денег от тебя в дом не дождешься. Ласки — тоже. Все только на диване сидишь, да жизни меня учишь. Тоже мне нашелся, учитель!

И тут я ее ударил. От удара она как-то неуклюже присела, ее скула побелела, и она схватилась рукой за щеку. Я видел, как начальное удивление в ее глазах сменилось ненавистью. Она хотела что-то сказать. Попыталсь подняться. А я вновь ударил ее по лицу. И еще, и еще. "Да как она посмела быть такой дерзкой со мной? — думал я, — что она там такое говорила? Что я окончательно свихнулся? Что мое желание стать сверх-человеком не больше, чем бредни неполноценного? Что она больше не может слушать бесконечный вздор про Ницше и Гессе и, вообще, ничего не хочет больше слышать?"

Мое негодование росло, к тому же в ее глазах я видел столько презрения, что только лишь поэтому должен был заткнуть ей рот. Когда же я чуть-чуть остыл, то увидел, что все еще луплю изо всех сил по окровавленному лицу Вики. Я остановился и с удивлением посмотрел в ее глаза, бессмысленно направленные на мою грудь. Она была мертва. И, странное дело, я не испытал ужаса от содеянного. Не испытал и страха.

Сегодня, когда прошло полгода и я вспоминаю эту сцену, во мне бушуют страсти. Я не могу понять, почему убийство не произвело на меня потрясения? Почему я был так спокоен, когда скрывал следы? Я склонен видеть в этом свою избранность. Я думаю о том, насколько мой дух выше помыслов ничтожных серых людишек. Я убил и не раскаиваюсь. Я убил, потому что никто мне не судья! Вот какие мысли наполняют меня, и от этих мыслей на губах у меня появляется торжествующая улыбка."

На этом размышлии молодой человек скрылся за стенами станции метро. Что он там делал, нам не известно. Однако, чуть позднее можно было наблюдать, как он выходил на станции метро "Театральная". Там он купил в ларьке сигареты, закурил и двинулся мимо Большого театра по улице Петровка. Куда и зачем он шел, было ведомо лишь ему одному.

Глава 7

В то время, как я после концерта решил, не торопясь, прогуляться по вечернему городу, в аэропорту Шереметьево приземлился транзитом через Европу рейс Нью-Йорк-Москва. Самолет подогнали к терминалу, и вереница людей с серыми от длительного перелета лицами потянулась на таможенную проверку.

Одним из пассажиров был Андрей Данилов: худощавый высокий мужчина, который, несмотря на усталый вид, нашел в себе силы быть одетым в классический костюм. В одной руке он нес кожаный саквояж, а в другой — сложенный зонтик, которым он чуть размахивал в такт своему движению. До блеска начищенные ботинки выявляли в нем если не франта, то человека, щепетильно относящегося к своему внешнему виду. Дополняли общую картину массивные очки в роговой оправе. Все вещи были дорогие, но чувствовалась между ними некая дисгармония, как будто их наспех набрали с разных манекенов в дорогом магазине.

Андрею было за сорок. Коренной москвич, последние пять лет он провел рядом с Лос-Анджелесом, в Силиконовой долине. И теперь прилетел на родину в очередной отпуск. Честно говоря, Америка надоела ему до коликов в желудке. Андрей всерьез подумывал о том, чтобы бросить все и вернуться в Россию. Конечно, дальше мыслей на эту тему пока не шло — не хватало решимости так круто развернуть свою жизнь.

Он думал про себя, что этот месяц проведет в Москве, будет очень внимательно прислушиваться к своему мироощущению, и, если вдруг поймет, что не хочет возвращаться назад, то тогда уж точно не будет тянуть. "В конце концов, деньги — деньгами, а умирать надо — дома", — шутил он про себя. К тому же у Андрея не было семьи. Хоть он и провел большую часть сознательной жизни женатым человеком, и после развода с женой хотел по-настоящему насладиться выпавшей свободой, но, оказалось, что свобода наскучила быстро, а тыла — нет. И в последнее время мысли о повторной женитьбе все чаще приходили в его голову. Определенно, Андрей так и не приобрел за выпавший на его долю холостяцкий период самосознания закоренелого холостяка. По сути, он был домашним человеком. Душа стремилась к уюту и покою женатой жизни. И в его голове часто рисовались милые картины простого семейного быта.

На выходе из аэропорта Андрей поймал такси, сказал водителю адрес старой родительской квартиры и еще удивился: "Надо же, дерут не меньше, чем в Нью-Йорке!". Пока добирался до места, смотрел в окно — на такой знакомый и такой чужой город. За пять лет былые друзья как-то самоустранились Осталась лишь пара самых лучших — из детства. Родители умерли. Делать, в общем-то, ему в Москве было нечего. Но стоило пройти полгода жизни в Америке, как Андрея настигала такая невыразимая тоска по Родине, которая со временем лишь усиливалась, что за пару недель до отпуска Андрей бронировал место в самолете до Москвы.

Здесь первое время он наслаждался встречей с родными с детства местами. Гулял по улицам, с которыми так много было связано. По вечерам ходил по пафосным клубам. Там обычно напивался, кадрил с разной степенью успеха женщин, играл в рулетку. В общем, отдыхал. Несмотря на загулы, с утра просыпался рано, из сохранившейся отцовской библиотеки выбирал что-нибудь почитать, и, усевшись поудобней в старенькое, сохранившееся еще с детских времен кресло, с кружкой молока и тостами с вареньем, до обеда проводил время за чтением. По прошествии отпуска ему успевало надоесть ничегонедаланье, и он летел обратно. Не только без сожалений, но даже с охотой — руки чесались, что ни говори. А привычка — вторая натура .И если работаешь, кажется, уже всю жизнь, то от безделья устаешь.

Такси мчалось по Ленинградскому шоссе, и впереди уже виднелись огни вечерней Москвы. Андрей был задумчив. На этот раз предотпускная ностальгия имела более серьезные последствия. И он прилетел в отпуск не просто так, как раньше, а с определенной целью. Он хотел найти себе жену. Как человек немолодой, он понимал, что в этом деле — любовь не главное. Не зря же наши предки женились по принуждению, жили при этом в браке всю жизнь, детей рожали — много, и были уж точно не несчастней нас. Он решил, что главное — чтобы человек был подходящий. Красоты ему неземной не требуется. Нужна умная добрая мать для его детей (то что она должна быть русской — это не обсуждалось — с американками Андрей как-то так и не научился сближаться, с ними и по душам-то не поговоришь). "Главное, чтобы была доброй и понимающей, а там — слюбится-стерпится", — думал он. Себя Андрей считал женихом завидным. Еще бы: нестарый, умный, высокий, зарабатывает много, живет в Америке. Так что за исход мероприятия он был уверен.

В городе — из-за обилия машин — движение замедлилось. И Андрей стал внимательнее наблюдать за проплывающей мимо знакомой картиной переплетения улиц и улочек, перекрестков и переулков, пытаясь найти следы изменений. Город как всегда после долгой разлуки казался огромным, наполовину чуждым и, все-таки, своим. Это как приезжаешь к родителям, и старый пес не узнает тебя издалека, пока ты не подошел поближе. А как услышит знакомый голос, учует запах, то с радостным лаем бросается бегать вокруг, размахивая хвостом, как сумасшедший. Прыгает, пытаясь лизнуть в лицо.