— Меня этому учили. Но когда меня этому учили, я не особенно слушал. Тогда я считал, что мы приходим в этот мир нагими, кричащими и покрытыми кровью, и нет ни одной причины останавливать веселье в дальнейшем.

— А сейчас верите?

— Не знаю, малыш, — сказал он задумчиво. Амти открыла газировку, отпила и протянула банку ему. Он помотал головой, потом сказал:

— Возможно, что я верю в то, что мир — ошибка, ненамеренный промах. Но, несмышленыш, это счастливая случайность. Ты когда-нибудь смотрела в калейдоскоп?

— Красиво.

— А ведь казалось бы, это всего лишь осколки стекла. Мусор. Словом, чем бы ни был мир, он красиво блестит. Нам с тобой не повезло, мы несем в себе часть небытия, мы не сможем научиться жить в мире с собой. Но мы, несмышленыш, можем стать лучше лучших, если сумеем удержаться на краю. Для этого мы боремся: с собой, с Псами Мира, с Инкарни Двора. Мы, если хочешь знать, отрицаем даже отрицание.

Он засмеялся, и Амти засмеялась вместе с ним. У него был добрый смех и смешная манера морщить нос.

— Мы хотим защитить мир от людей света и от людей тьмы. Первые хотят превратить его в тюрьму, а вторые скинуть в ничто и никогда. Что ты об этом думаешь?

Амти задумалась. Амти чувствовала себя над бездной, и окончательный шаг в нее казался соблазнительным вариантом.

— Всегда хочется, да? — спросил Адрамаут, будто поняв, о чем она думает. — Очень тянет разрушить себя и все, что сможешь. И всегда будет тянуть.

Амти облизнула губы, чувствуя вкус виноградной газировки.

— Вкусная? — спросил Адрамаут. И не дожидаясь ее ответа, он добавил: — Ну, хорошо тогда.

— Очень, спасибо. Эли назвала себя тварью...

— О, она чудесная девочка, поверь мне, — прощебетал Адрамаут.

— Тварь Вожделения, — добавила Амти, а Адрамаут засмеялся. Женщины должны были очень любить его смех, когда он не обнажал такие длинные, жуткие, смертельные зубы.

— Ах, это, малыш. Тьма внутри нас изначально лишена смысла и формы, мой несмышленыш. Именно мы, наши судьбы, наши разумы, наши жизни придают ей силу. У каждого Инкарни есть что-то вроде касты, к которой он принадлежит, но есть и его собственное, индивидуальное, что-то, что присуще лично ему. Наши темные желания и инстинкты творят нашу силу, потому и говорят, к примеру, Инкарни Страсти, Тварь Вожделения.

Интересно, подумала Амти, что за тварь она сама, раз ей приходят к голову такие страшные фантазии. И как так могло получиться, ведь она не видела жестокости, не испытывала злости.

Амти вдруг отвела взгляд, посмотрела в окно и услышала, как царапает стекло дождь. Неожиданно для себя, она спросила:

— А вы?

— Я — Инкарни Осквернения, Тварь Плоти.

— Я видела вашу силу. Она страшна.

— Я знаю, малыш. Раньше я был во Дворе, там эту силу ценили. Я развлекал Царицу.

Амти представила это развлечение и скривилась, но тут же поспешила закрыть рот рукой.

— Спасибо вам, — сказала она. — Я правда очень благодарна. Если бы не вы, я не увидела бы завтрашнего утра. Я готова вам помогать, чем смогу. Я не очень много могу. В основном, плакать, обняв колени или повалившись набок. Еще рисовать умею. Но если скажете, чему надо научиться, я научусь.

Его зубы снова блеснули в темноте, когда он засмеялся, его человеческий глаз смотрел очень внимательно, не мигая.

— Мы с Мескете, — он кивнул куда-то в сторону, и Амти впервые заметила, что Мескете стоит у двери. Тень надежно скрывала ее, лицо все еще было закрыто. Она стояла, даже не шелохнувшись ни разу, оттого Амти не заметила ее и не услышала.

— Рады, — продолжил Адрамаут. — Что теперь ты с нами.

Он протянул руку и мягко коснулся кончика ее носа. Она закрыла глаза, забыла о его жутких зубах и налитой кровью радужке неподвижного глаза.

— Нам пора, — сказала Мескете. Ее резкий голос взрезал тишину, как нож. — Мы не можем задерживаться здесь.

— Чья это квартира? — спросила Амти.

— Одна из квартир отца одного из наших друзей. Он предоставляет нам деньги и посуточные убежища, потому что мы заботимся о его единственном сыне. Очень богатый человек, надо сказать.

— Так что сдавай свои карманные деньги в качестве вступительного взноса, если нам больше не на что рассчитывать, — Мескете говорила таким серьезным голосом, что Амти машинально начала ощупывать шорты в поисках карманов.

— У меня ничего нет, — сказала она. — Но может в кармане юбки немного. Можете забрать.

— Она шутит, несмышленыш. Такое иногда случается. Знаешь, что в таком случае надо делать?

— Смеяться?

— Бежать, — сказала Мескете. — В любом случае, Адрамаут, собирай ее. Мы должны выдвигаться.

Она открыла дверь, и желтый свет, льющийся из гостиной ослепил Амти. Моргнув, она увидела, как Мескете выходит. Амти заметила, что следом за ней тянутся грязные следы от ее тяжелых ботинок. Она не удосужилась даже разуться.

Адрамаут улыбнулся ей вслед, лицо его приобрело мечтательное выражение.

— Собирайся, малыш. Отправимся в удивительное место.

— А что в нем удивительно?

— Высокоразвитая инфраструктура крыс и то, что мы все еще не заражены чумой.

Адрамаут потянулся к тумбочке, взял с нее пакет.

— Тут одежда для тебя, мы озаботились. У Шайху хороший вкус, по крайней мере Шайху так думает.

Кем бы ни была эта Шайху, вкус у нее был своеобразный. Амти расправила короткие розовые шорты, длинный черный свитер и достала тяжелые черные ботинки. На дне пакета обнаружилась подвеска с зубом и сердечком, к которой была прикреплена записка, составленная из вырезанных букв, чье место раньше было в глянцевых журналах. В записке говорилось: "Только не надевай лифчик!".

Амти издала приглушенный смешок, но с лифчиком решила не расставаться. По крайней мере, у этой Шайху было чувство юмора. Так же в пакете обнаружились подранные шерстяные чулки Амти с запиской от Эли, в которой она сообщала, что фетишную форму придется сжечь, но чулки отличные и для тепла сгодятся.

— Нравится? — спросил Адрамаут взволнованно.

— Да, спасибо, — вежливо ответила Амти. — Так я переоденусь?

— Давай побыстрее, ладно, малыш? Нужно вернуться домой до рассвета. Приличным людям ночами полагается спать, а не бдить, но с утра они выгуливают своих собак или выходят на свою работу.

Адрамаут, впрочем, не шелохнулся. Амти принялась мять в руках чулки, потом, густо покраснев, выпалила:

— Так я переоденусь?

Адрамаут несколько секунд смотрел на нее непонимающе, будто не осознавал, что мешает ей начать прямо сейчас, а потом лицо его просветлело, и он сказал:

— А-а-а-а! Прости пожалуйста, несмышленыш. Я совсем забыл, что это важно.

Он вскочил на ноги, движения у него были легкие и плавные.

— Мы тебя ждем, — сказал он. — Прими это к сведению.

Когда он вышел, Амти некоторое время смотрела в темное окно и думала, что завтра, когда солнце вскипело бы на небе, она могла быть уже мертва. Сердце Амти наполнилось благодарностью, болезненной, как ссадина.

Амти быстро переоделась, даже подвеску на шее застегнула. Она казалась себе похожей на проститутку, но в этом было нечто приятное. Будто та, старая Амти, действительно умерла, как ей и полагалось. И вместо нее появилась новая, смелее и сильнее. Сквозь дырку на чулке проглядывала настоящая ссадина. Амти потрогала ее, сковырнула ногтями запекшуюся кровь.

— Амти! — окликнула ее Эли. — Давай по-быстрому уже!

И Амти поняла, что ей было страшновато выходить из этой прохладной, темной комнаты, потому что там, за дверью, зрело что-то новое и большое, совсем другая жизнь к которой Амти, может быть, не была готова.

Вздохнув, она открыла дверь. Эли, Аштар, Мескете и Адрамаут стояли в тесной прихожей. Тусклая лампочка почти не давала света, оттого на лицах их, казалось, залегли тени, жутковатые и замысловатые.

— Я готова, — сообщила Амти.

— Чудесно выглядишь, малыш.

Эли издала короткий звук, похожий на довольные песни мартовских кошек, а Аштар вскинул бровь.

— Узнаю Шайху, — сказал он. — Но я бы убрал лифчик.

Амти сложила руки на груди, рукава свитера были ей длинноваты и доставали до самых кончиков пальцев.

— Спасибо этой Шайху, — сказала она. — Отличная одежда.

Аштар и Эли переглянулись, хихикнули, а Мескете открыла дверь, кивнула им — на выход. Они спускались по лестнице, Амти шла позади всех, и в какой-то момент Эли взяла ее за руку, почти больно.

— Не отставай, — прошептала она.

На улице было прохладно, Амти поежилась, стараясь сильнее закутаться в свитер. Эли достала из кармана пачку тонких сигарет и закурила, Амти вдохнула ментоловый запах дыма.

— Курить очень вредно, куколка, — сказал Аштар.

— Я знаю.

— Ну, тогда ладно.

— На этом твой братский долг выполнен? — спросила Мескете, хмыкнув.

— Да, теперь я могу взять у нее сигаретку.

Адрамаут, судя по всему, с удовольствием вдыхал ночной воздух и не обращал внимания ни на что. В какой-то момент, он погладил Эли по голове, а потом взял у нее сигарету, затянулся и выпустил дым.

— Ни в чем себе не отказывай, моя милая, — сказал он, возвращая Эли сигарету. — Твои легкие того не стоят.

Эли протянула сигарету Амти, спросила:

— Хочешь?

— Нет, — сказала Амти быстро. А потом подумала, ведь сегодня она уже пробовала водку. Амти взяла у Эли сигарету, крепко затянулась и горький дым обжег ей горло, проник внутрь, заставив закашляться.

— Фу, — сказала Амти веско, и почему-то Эли над ней не засмеялась. Они шли через небольшой скверик, посвященный, как практически все скверики их Государства — Победе. Тусклые от прошедших дождей искусственные цветы в небольших клумбах, красные и белые, поникли, а под мраморной статуей, изображающей скорбящего человека без определенного возраста, пола и черт, всечеловека, а может быть только тень человека, значилось "мы не сломимся, мы не заплачем, мы не забудем". Все окна в домах напротив был темны, и угрожающие, массивные силуэты типовых многоэтажек даже немного пугали. Безликие коробки, наполненные людьми. Упаковки с куколками.

— Куда мы идем? — спросила Амти. Тусклый свет фонарей освещал их всех, кроме Мескете — она шла в тени.

— В Яму, — сказала она.

— Мы живем в яме?!

Аштар прижал руку ко рту, скрывая очаровательную улыбку, а Адрамаут сказал:

— Не совсем. Но все, что может быть названо Ямой мало общего имеет с уютным домиком за белым штакетником.

Они шли через пустой, спящий город. Амти казалось, будто она лунатик, гуляет во сне без полного осознания того, что с ней происходит. Идет вместе с такими же лунатиками, выключенная из мира живых и реальных людей.

Сменяли друг друга одинаковые улочки, город казался призраком, единственным признаком жизни в нем были редкие пятна белеющего на балконе белья.

— Люди не любят темноту, — сказал Адрамаут. — В ночи приходят соблазнительные и разрушительные мысли, и все тени кажутся жуткими. Ну разве это не глупо, малыш, прятаться от них под одеялом?

— Я — пряталась, — сказала Амти. И не добавила только, что это не помогло.

Шли они довольно долго, а говорили тихо. В конце концов, они достигли завода или того, что когда-то было заводом. Крепкое здание еще стояло, но все в нем пришло в запустение, земля за забором, увенчанным колючей проволокой, поросла какой-то странной, не похожей на нормальную растительность, травой. Умирающая к зиме, она производила еще более жуткое впечатление. Дыра в заборе нашлась далеко от главного входа, с обратной стороны. Она была довольно узкой, но Амти, тощей и маленькой, пролезть оказалось легче всех. Амти протиснулась внутрь и увидела жуткое, и вместе с тем по-своему прекрасное место. Это было длинное бетонное здание, где каждое разбитое окно казалось оскаленным. Ржавые цистерны стояли тут и там, некоторые из них могли похвастаться внушительными дырами. Трубы шли от этих цистерн к зданию, образуя сложные железные конструкции. В некоторых местах трубы были обломаны, держались на честном слове, и Амти сделала пометку в своем дневнике внутренней безопасности — никогда под ними не ходить. Асфальт был покрыт пятнами неопределенного происхождения, а кое-где выжжен дочерна. Высокая трава, пробивавшаяся из него местами была такой жесткой, что ее можно было принять за буро-зеленую проволоку. Рядом со зданием поднимались вверх две башни электропередач, давно пришедшие в негодность. В темноте они стояли, будто безразличные, жуткие великаны из древних сказок, чьи головы были устремлены к небу. Эти великаны не замечали людей, могли даже не знать об их существовании, они были неизмеримо больше, чуждые маленькому человеческому мирку.

Амти спросила, просто на всякий случай:

— Вот это наш дом?

— Котеночек, мы просто хотели показать тебе это замечательное место, — засмеялся Аштар, и Адрамаут подхватил его смех. Лицо Эли наоборот приобрело мрачное, обреченное выражение. По крайней мере, подумала Амти, ей тоже тут не нравится. Выражение лица Мескете увидеть было нельзя, белки ее глаз блеснули в лунном свете, когда она задрала голову, чтобы посмотреть, держится ли еще труба над входом.

Они прошли внутрь, и внутри, вопреки бессмысленным надеждам Амти, лучше не было. Строительный мусор, пыль, тяжелый химический запах, от которого гулко стучало сердце и во рту пересыхало, заставили Амти зажать себе рот, чтобы не прокомментировать это чудесное место.

— Классно, да? — сказала Эли без особенного энтузиазма. Амти посмотрела на тяжелые железные лестницы, по которым когда-то, наверное, поднимались рабочие. Ржавые цистерны и разбитые электрощиты построились вдоль стен, как солдаты давно разбитой армии. Провода лежали на земле, лишенные жизни и тока. Лунный свет проникал внутрь сквозь разбитые окна, и серебряная дорожка придавала вдруг всему этому отвратительному месту искаженную, неправильную красоту. Они прошли через большое помещение, в коридор, ведущий к маленьким, служившим, может быть, когда-то хранилищами. Коридор то и дело открывался ранами провалов, стягиваемыми лишь остатками металлического каркаса. Они прошли мимо десятка одинаково покинутых помещений и, наконец, зашли в небольшой, опутанный сложной конструкцией из тонких труб, зал. Окон здесь не было вовсе, оттого было страшно темно. Адрамаут достал фонарик, его яркий свет выхватил из темноты разбитый сток, ведущий вниз. Адрамаут сказал:

— Я первый, малыши, а Маскете — последняя.

Он передал фонарик Мескете и спрыгнул вниз. Амти вздрогнула, но, видимо, было не слишком высоко, потому что Эли и Аштар сделали то же самое безо всяких колебаний. Когда очередь дошла до Амти, она посмотрела на Мескете с самым жалостливым выражением лица, на которое была способна.

— Давай быстрее, Амти, — сказала Мескете. — А то если я тебя столкну, вдруг ты что-нибудь сломаешь.