"В стальном лабиринте"

А когда устраивающий Минфин объем долговых бумаг ЦБ будет вложен в капитал Компании, — завершение операции. Скрытый вывод производственных активов, после чего обвал и банкротство. Делянки, копи и заводы уже у новых владельцев. Госдолг сгорел наполовину, или более того...

Так, что Вы мне можете сказать по поводу всего этого, Всеволод Федорович?

— Вообще? Об аферисте Вадике? Или о том, подходят ли два бывших кавалергарда на управление ТАКИМ проектом?

— И вообще, и в частности.

— Вообще, — прокатить может. Простите мне жаргонизм из 21-го века. Человеческая жадность не пуглива и меры не знает. На такую жирную приманку многие клюнут, даже имея исторические примеры перед глазами.

О Вадике? Увижу — выпорю. Совсем оборзел комбинатор, царю мерзости предлагать!

Об этих же господах... пока ничего не скажу. Сперва пообщаюсь с ними, если Вы не возражаете, Государь...

Но коль браться за такое, то лучше, чтобы на самом деле возглавлял все действо Зубатов с его конторой. Понадежней будет. А публичные марионетки, натурализованные на первых ролях в ВАК, за возможность изрядно обогатиться, без тени сомнения примут на себя все проклятия после грохота от лопнувшего 'мыльного пузыря'.

Что же до морали и этики, то разве речь идет о принуждении иностранных рантье к продаже их ценных бумаг? Кто-то им руки будет выкручивать, силой гнать, или они сами захотят сыграть в предложенную им азартную игру? Если сами, то должны свои риски оценивать. Особенно после того, как наше правительство позволит себя уговорить на продажу пакета акций Госбанка в ВАК частным инвесторам.

Нет, не зря Даннинг подметил, что за десять процентов прибыли капитал согласен на всякое применение, при двадцати — становится лихорадочно оживлённым, а за пятидесят готов аж голову себе сломать. Англичанин знал, о чем, вернее, — о ком, говорил. Короче: хотят в чеченскую рулетку поиграть — пусть играют. Дуду им в зубы, барабан на пояс. А наша задача — не замараться. На момент краха Компании, государство ничем не должно быть связано с этой 'частной лавочкой'.

— 'Чеченская рулетка', что это такое, Всеволод Федорович? В казино игорную, знаю. Русскую, знаю, которая 'системы Нагана'. А чеченская?..

— Почти как русская, Государь. Но вместо одного патрона из семи, в револьверный барабан забивается шесть...

А чтобы окончательно обозначить мою позицию, скажу: отвечать противнику его же оружием — не зазорно. Зуб за зуб. Глаз за глаз. Афера на аферу!

Они проводят своего ставленника Вашему отцу в министры. Освоившись в верхах, 'троянский конь' учиняет 'золотой стандарт', — насос для ускоренной накачки страны западными кредитами. Отдать их практически невозможно, почти треть бюджета идет на погашение процентов, пирамида перекредитования растет все выше и выше. Страна все явственнее оказывается в положении зависимой полуколонии. Ее элита уже вполне готова воевать не за исконные интересы России, но за интересы ее кредиторов. А шаг вправо или влево несогласного с этим безумием самодержца, карается госпереворотом.

Что это иное, как не супер-афера, призваная обескровить русский народ и разрушить Российскую державу?

— Вы тоже считаете, что нас обманули? И 'золотой стандарт' был капканом?

— То, как набирались кредиты сначала 'под него', а потом с его помощью, причем одним и тем же человеком, само за себя говорит. При всех внешне очевидных плюсах, это была ловушка, приведшая страну в долговую трясину. Из которой мы или вырвемся в ближайшие годы, или погибнем. Возможно, по-человечески честнее с холодной головой, цинично срежиссировать войну, чтобы просто не платить по векселям. И давайте прямо взглянем друг другу в глаза: по большому счету именно этим мы сейчас и занимаемся, пестуя тайный союз с Германией.

Подло? Низко? Бесчестно? Ответ утвердительный.

Но большую политику в чистых перчатках не сделаешь, особенно если приходится разгребать Авгиевы, вернее Виттеевы конюшни, доставшиеся Вам в наследство. Пусть история рассудит, что честнее: спаивать жертву огненной водой, притравливать опиумом, накидывать на нее финансовую удавку, или сбрасывать карты под стол, выкладывая на сукно револьвер, как последний аргумент.

И тут внезапно, словно из ниоткуда... только из ниоткуда ли? Появляется вариант: авантюрная, беспринципная афера, предложенная Вадимом, которая может помочь и кредитный ошейник с нашей глотки сорвать, и сохранить мир! Спасти сотни тысяч, может быть — миллионы человеческих жизней.

По-моему, такая цена за угрызения совести не слишком мала, Государь...

— Но ведь и Вы, и Банщиков, и Балк, не раз говорили, что надежды избежать мировой схватки, у нас практически нет?

— Если возникает шанс скинуть долговое ярмо с России не по-военному, и тем самым порушить сокровенные планы кукловодов-кредиторов по стравливанию ее с немцами, то появляется и вероятность сохранения мира. Воспользоваться этим шансом или нет, — Вам решать, Ваше величество. Наш же девиз остается прежним: Si vis pacem, para bellum...

Глава 2. Роза на броне

Иркутск, 14 -16 апреля 1905-го года

— Ракета, адмирал!

— Вижу, Коля. Последние данные от разведчиков погоды получены?

— Так точно. Над целью 'миллион на миллион'.

— 'Маленькие' все в воздухе?

— Да.

— Ну, с Богом! Взлетаем.

— Пристегнитесь, Всеволод Федорович...

— Очки надень, господин капитан первого ранга...

Рычаги управления силовой попарно сдвинуты вперед, до упора. Двигатели, набрав максимальные обороты, взвыли яростно и надсадно. Отягощенный смертоносным грузом корабль, влекомый вперед без малого шестью тысячами огненных жеребцов, все быстрее и быстрее катится по тщательно выровнянной и утрамбованной взлетной полосе шириной с футбольное поле.

Справа, прямо за стеклами кабины, вспарывают воздух три могучих пропеллера, в тугих потоках которго едва заметно подрагивая, вибрирует обшивка исполинского, выпуклого крыла, украшенного почти во всю ширину белой цифрой '22'. А дальше, за законцовкой консоли, теснясь 'нос в хвост' словно утята за матерью, катятся навстречу по укатаной вдоль взлетки рулежке четырехмоторные, тщательно закамуфлированные 'Юнкерсы'. Третья германская эскадра. Им, самым быстроходным, подниматься в воздух позже всех и замыкать боевой порядок.

Последние темно-синие 'Муромцы' Второй Крымской эскадры еще видны слева, им взлетать сразу за нами...

Семьдесят восемь 'крепостей'. Три девятки пойдут на цель не полными, — у кого-то случились отказы по технике. Но это не критично на общем фоне. По три тонны бомб на корабль у нас. По две — у немцев. Итого, имеем почти 170 тонн разрушительного груза. До Питтсбурга — чуть больше восьмиста километров, даже с учетом солидного крюка через Спрингфилд. Почти пять часов лета в один конец...

Солнце, пылающим, кроваво-оранжевым шаром, неторопливо поднимается над подернутым дымкой горизонтом. Начинается новый день. Девятьсот сорок третий день Великой войны, и пока, к сожалению, не последний. Судный день 'ЮЭс Стилл'...

— Оповещение американцам передадим, когда пройдем озеро Уолленпоппак. Двух с лишним часов для эвакуации персонала им должно хватить. Полагаю, что урок верфей Бруклина янки вызубрили, и в этот раз переспрашивать не будут...

Тряска и вибрации пропали, словно по мановению волшебной палочки: машина в воздухе. Неторопливо отдаляется, проваливаясь куда-то вниз земля, горизонт скользит, плавно склоняясь влево: 'Летающие крепости' встают на круг, набирая высоту.

Внизу виден пенный прибой у побережья, а вдали, на иссине-седой водной глади пролива, белые черточки кильватерных следов маневрирующих кораблей Минных дивизий. Много ближе, почти под самым крылом, громоздятся массивные броневые башни и 'марсианские' боевые треножники — мачты дредноутов 'Хохзеефлотте'. Вот на одном из них распустились флаги сигнала: 'Фридрих Великий' желает 'Орлам' Доброй охоты...

Справа и слева, чуть покачиваясь, подходят и пристраиваются 'крыло в крыло' ведомые. Дальше за ними подтягиваются 'пристяжные': фланговые звенья. Формация 'тройной клин девяток', как гигантский, величественный пазл, собирается над островом Мартас-Винъярд, поднимаясь все выше и выше...

— 'Подцеп' выпустили? Что-то я 'маленьких' не вижу. Куда запропостился наш Красный барон?

— Не туда смотрите, Всеволод Федорович. Слева внизу...

— Так-так. Ага! Теперь рассмотрел. Но что-то не шибко они спешат 'к мамочкам'.

— Пока рано. Мы еще лежим в повороте...

Маленький красный биплан со стойкой причального захвата, черными крестами и жирной цифрой '22' на верхнем крыле, медленно и аккуратно подходит под огромную тень бомбардировщика. Пара экономных маневров, уравнивание скоростей, плавная, как будто в замедленном кино, 'глиссада вверх'...

Корабль слегка качнуло, а на приборных панелях командира и борт-инженера вместо прерывисто мерцавшей желтой, ровным светом загорелась зеленая лампочка.

— Бортовой истребитель принят.

— Дайте мне связь с летчиком.

— Есть!.. Готово, говорите.

— Манфред, приветствую на борту! Почему так долго в этот раз?

— Здравия желаю, герр адмирал! Порывистый боковой ветер внизу, и турбулентность за кораблем сегодня довольно сильная.

— К цеппелинам-то проще, наверное, было 'пристегиваться'? Там-то турбулентности никакой?

— Везде свои нюансы, герр адмирал. Хотите, как нибудь покажу Вам на спарке?

— Дерзить изволите, господин капитан цур зее?

— И в мыслях не было, Ваше высокопревосходительство!

— Сколько истребителей сегодня?

— Мы подняли ровно пятьдесят четыре машины, согласно плану. Но две на задание не пойдут, не взлетели 'Муромцы', их носители.

— Бомбы подвесели?

— Только на 'Лебедях' у Петренко по паре фугасных двухпудовок. Для зенитчиков. Если таковые там вдруг объявятся, этого должно хватить с избытком. Мои же 'Фоккеры' летят налегке, на случай внезапного появления перехватчиков у нас по маршруту. Хотя мы этих 'Лафайетов' и пощипали от души прошлый раз над Бруклином, не думаю, что янки балансом 'девять-два' в нашу пользу окончательно удовлетворятся. Во всяком случае, на обратном пути шансы на встречу с ними у нас весьма высокие.

— Ясно...

Манфред, я давно хотел Вас спросить, а почему Вы, столь блестящий командир и ас, решили вдруг бросить 'охоту на фазанов' и перейти в морскую авиацию? Да еще и с лучшими своими летчиками? Ведь еще возможны кампании в Африке и на Ближнем Востоке...

— На 'Макса' я честно настрелял еще над Галлией. А вопрос с лаймиз и янки разве мог бы разрешиться без моего участия? Да и дать дорогу бойкому молодняку надо было, а то нас уже начали величать 'стариками'...

Но главное, на флоте есть летающие адмиралы, а летающих генералов пока нет, и даже не предвидятся. В германской армии, во всяком случае.

— Хм. Вот оно что! От скромности точно не умрете, полковник. А раз так, значит, далеко пойдете...

— Рад стараться, герр адмирал! Но для меня самое главное — небо...

— Сколько топлива примете, барон?

— Шестьдесят литров.

— Причальный захват держит? Не трясет?

— Все штатно. Обороты сбросил. Еду как в пульмане.

— Добро. Глушите свою кофемолку...

* * *

— Mon dieu... Всеволод, что с Вами! Réveillez-vous, mon amiral!

— Ох, простите, простите меня, Наташенька... я Вас испугал?

— Немножко...

— Умоляю, извините...

— Приснилось что-то плохое, да? Война?..

— Как Вы догадливы, радость моя...

— Это было вовсе не трудно. Пока я Вас будила, Вы приказывали 'прыгать' некоему Николаю, а 'всему экипажу покинуть борт, иначе застрелите лично всех оставшихся'...

— Не знал за собой, что могу говорить во сне. Старею, видимо...

— О, mon amiral, Вы излишне пессимистичны, смею Вас заверить.

— Правда?

— Если бы было иначе, возможно, Вы проснулись бы в гордом одиночестве...

— Звучит жестоко.

— Зато честно. Разве это плохо?

— Я сморозил глупость, да?

— Ну, мой дорогой, после всех вчерашних разговоров, одной глупостью больше, одной глупостью меньше...

Рождение очередной 'нешибкоумности' уже вертевшегося на его языке ответа, было нежно и решительно предотвращено негой долгого, чувственного поцелуя...

* * *

В жизни случаются дни, которые не только навсегда остаются в нашей памяти, но и саму эту жизнь меняют решительно и бесповоротно. Порой, до неузнаваемости.

Петрович до сегодняшнего рассвета знавал таковых лишь два. Первый был днем 'попадоса' и Чемульпинской прелюдии, естественно. Второй... нет, вовсе не день Шантунга. А тот, на паромном ледоколе 'Байкал', посреди льдов Царь-озера, когда на фоне накопившейся усталости, безумно захотелось бежать прочь от этого первобытного мира, полного дурацких, нудных условностей.

От его забитой темноты и грязи простого люда. От унылой мещанской тупости 'по Сологубу'. От чванливого, пошлого апломба самопровозгласившей себя 'совестью и разумом нации' интеллигенции. От мира, где за лакированной дверцей кареты, вас в бесстыдстве ленивой наготы поджидает гоголевская лужа с валяющимся там упитым в хлам лапотником в драных, вонючих шобоньях...

В тот момент, измотанный, 'перегоревший', он видел в самых мрачных красках и настоящее, и будущее. Война, ответственность и пугающая неопределенность впереди, выжали его без остатка, до донышка. Даже блистательная победа и личный триумф на этом фоне стыдливо блекли. Он попросту выдохся, сложив крылья. 'Батарейка села'. И ему представилось, что бороться со всей этой беременной революцией безнадегой не хватит сил, а примиряться — не было никакого желания.

Однако, Ангел-хранитель не спасовал, послав ему в критический момент опору на дружеское плечо, оказавшееся плечом Государя.

Благодаря сеансу августейшей психотерапии, хоть и не списанной с боцманского рецепта излечения от морской болезни первогодков, но не менее эффективной, Петрович сумел взять себя в руки, со стыдом убедившись в том, что 'второе дыханиие' — не чисто спортивный термин.

С тех пор 'День позора' вспоминался ему регулярно, будоража злостью на самого себя за не подавленную самостоятельно слабость. Наконец, после всего пережитого и передуманного, он почти убедил себя, что теперь-то точно сможет обуздать эмоции в критический момент. Увы, тест на излишний оптимизм, был предложен ему довольно скоро. Вчера, нежданно-негаданно, грянул его третий персональный Der großer Tag! Как залп двенадцатидюймовок во время стволиковых учений. Как будто чем-то тяжелым приложили по голове, аж до неба в алмазах...

Конечно, если быть педантичным, — не день, а сутки. Что сути не меняло. Ибо в эти двадцать четыре часа уместились два события, потрясших душевный мир Петровича до самого основания. До смещения оси и схода с орбиты.

Во-первых, он разругался с Макаровым. Неожиданно и прилюдно, вдрызг...

А во-вторых, — он влюбился! По уши и без ума. С первого взгляда. Впервые в жизни. По-юношески пылко и по-взрослому решительно, бесповоротно, отчаянно...

Да, именно впервые, поскольку все амурные чувства, ранее им испытанные, с ЭТИМ просто не имело смысла сравнивать. Как нельзя споставить послегрозовой водопад в придорожной ливневке с Ниагарой. И пусть, чисто теоретически, физика процесса в обоих случаях была одинакова, но вот масштабы...