— И тебе всего хорошего, Илан, — раздался со стороны коридора знакомый голос.
Илан дернулся.
Упасть в ящик от микроскопа. Прямо в опилки. Прямо сейчас. Если не спрятаться, то хотя бы заснуть.
На пороге стояла госпожа Мирир.
Префектура, как и госпожа Арденна, приходит сама, если к ней навстречу не торопятся.
Должность префекта города пошла госпоже Мирир на пользу. Она выглядела моложе лет на десять, постройнела, приобрела осанку, носила простую мужскую, но из дорогой ткани одежду и руки ее выглядели ухоженными. Без сбитых, как раньше, обо всякую уголовщину костяшек. Только глаза остались прежними, колючими и острыми, подмечающими любую мелочь. Стоило проявить уважение. Илан сделал несколько шагов навстречу, слегка поклонился.
— Добрый день, тетя Мира. Меня предупреждали, что вы хотите меня видеть.
— Взрослый стал, — улыбнулась госпожа Мирир, приобнимая Илана за плечи. — Высокий, красивый. Смешно вспомнить, из какого головастика вылупился. Не верится даже. Джата привет тебе передает. Надо было к нам зайти, раз тебя предупреждали, и ты все знал.
— У вас же с собой не только привет от Джаты, — Илан слегка отстранился. — Был слух, меня хотели расспросить о том, что я забыл.
— А как иначе? — госпожа Мирир уверенно прошла вглубь кабинета, развернула от письменного стола стул и села нога на ногу лицом к Илану. — Кого еще мне расспрашивать? Кто был той ночью на Болоте? Только ты.
— Господин Мем, прежний префект, помогал мне в том, что я сделал, и был той ночью на Болоте. Расспросите его. У него нет моральных обязательств перед моей семьей, он может говорить на эту тему свободно и спокойно.
— Не получится, он на острове Тобо.
— А в чем необходимость говорить именно сейчас? Немного раньше, немного позже... Вернется, и спросите.
— Необходимость в том, что ты последний, кто видел адмирала Римерида живым. А мертвым ты его видел?
— Нет, — помедлив, сказал Илан.
— Во-от. Мертвым его не видел никто. Ну, и как мы можем утверждать, что он мертв? Особенно в свете последних событий. Подумай сам, Илан. Быть может, так легче станет тебе самому, тебе ничего не нужно забывать, и ты его вовсе не убил.
— А просто помог ему скрыться, да?
— Не без этого.
— Я его убил, — твердо сказал Илан. — Я отомстил ему за всех, за мать, за себя, за братьев и сестер, которых никогда не видел и не увижу, за мой родной город. Ему не было резона скрываться, его флот шел к Арденне и должен был брать город штурмом. От кого ему было бежать? От себя и своего безумия? Я спас себя и спас всех вас, и грех на мне от этого лежит страшный. Непростительный вечный грех, я никогда его не отработаю добром, сколько бы ни старался. Хотя стараться, конечно, не перестану. На этом я считаю разговор об адмирале завершенным.
— Ты в Арденне недавно, и кое-чего не знаешь, — назидательно произнесла госпожа Мирир. — Пиратский флот против нас собирается снова. Только мы теперь не знаем, кто его финансирует. Не знаем, кто направляет. И не знаем, кто возглавляет. Зато знаем, что они наглы и решительны, как никогда раньше. Чего только последнее нападение стоило — к вам привозили раненых, ты должен был видеть.
— Я здесь штопаю смертельные раны и по старой энленской рукописи учусь лечить чахотку пещерным мхом, — пожал плечами Илан. — На моем попечении искалеченные и смертельно больные. То, что вижу я, не приведи бог никому, даже вам. Даже с вашей сволочной работой. Будут привозить раненых — приму, остальное не мои дела.
— Все это не делает тебя не тем, кто ты есть, — многозначительно сказала госпожа Мирир. — Все равно ты видел его последним, видел, что с ним случилось и как это произошло. Есть хоть какой-нибудь, хоть малейший шанс, что он остался жив? Что он придет за своим? Если да, он придет. Говори, потому что за тобой он придет тоже. По всем вашим высокородным правилам ты — его, а не... свой собственный.
— Нет такого шанса, — опустив взгляд в пол, соврал Илан.
— Совесть у тебя не вполне здорова, — сделала вывод госпожа Мирир. — По глазам вижу. Очень надеюсь, что ты вернулся помочь городу, а не за чем-нибудь еще. И что секреты твои мелкие и стыдные, а не против государя и государства. Насколько бы глубоко я ни уважала твою мать, сколько бы ни трудились вы с ней самопожертвенно на благо Арденны и Тарген Тау Тарсис, а верить вам абсолютно я не могу, пока ты не говоришь мне всей правды.
Я говорю вам то, что вы хотите слышать, тетя Мира, подумал Илан. Я не виноват, что на словах это звучит фальшиво. Ни в медицине, ни в следственных делах не бывает, как в жизни — чтобы правда имелась у каждого своя, полноправная и основательная, зависящая от внутренней оценки и трактовки внешних обстоятельств . У нас учитываются только факты, и мы их не оцениваем. Такая наша и ваша работа. Но фактов, которые вам нужны, всех и до конца, я не знаю сам. И не хочу знать. А то, что знаю, хочу забыть.
Но вслух этого не произнес, только криво улыбнулся. В этот момент его спасли и от госпожи Мирир, и от микроскопа. Запыхавшийся фельдшер, работавший с Гагалом, просунул голову в кабинет и выпалил скороговоркой на одном дыхании:
— Женщина-пятнадцать-лет-родственников-нет-в-родах-вторые-сутки-привели-соседи-упала-во-дворе-ребенок-живой! Где доктор Гагал?
— Он занят, — повернулся к фельдшеру Илан. — Скажи в приемном, я уже иду.
Госпожа Мирир смотрела на него странно. Со смесью жалости и, одновременно, уважения.
* * *
Двое пленников лаборатории, разумный и пьяный, обсудили между собой подслушанный из-за лабораторной двери разговор. Совершенно точно. И это было плохо.
Зато они собрали микроскоп. Чуть-чуть неверно, но Илан исправил. Это было хорошо.
Почему Илан знал, что его обсуждали? Потому что Мышь с горящими глазами положила ему на стол без единой ошибки составленную записку: "ПРАВДА, ЧТО ВЫ АРДАНСКИЙ ЦАРЬ?"
Илан вздохнул, посмотрел на Мышь, посмотрел на дверь, за которой скрылся все еще пребывающий слегка навеселе доктор Гагал, и сказал:
— Конечно, правда. А ты моя свита. Разве не замечаешь царскую роскошь вокруг?
Мышь нахмурилась, заподозрила подлог. Обстановка явно не соответствовала, царь был растрепан и по-простому одет, но как же все те разговоры про семью?..
— Говори уж, — разрешил Илан. — Я тебя не отпущу на выходной в наказание, но лучше выскажись, а то лопнешь.
— Госпожа Гедора... Она же ваша мать?
— Предположим, — кивнул Илан.
— Это же ее дворец?
— Ну... да.
— Значит, ваш?
— Ничего не значит, — разочаровал ее Илан. — Она мне мать, да я не совсем ее сын.
— Так не бывает!
— В жизни все бывает. Как написано в древних книгах: мир настолько разнообразен, что не существует ничего, чего в нем не было бы.
— Вы меня нарочно путаете!
— Путать незачем, я не знаю, в чем ты от меня требуешь сознаться. Но ты вообще с чего решила, что тебе можно протягивать язык в мою сторону, особенно вместе с доктором Гагалом?
— Он был пьяный и ему было скучно вас дожидаться просто так. Он мне разрешил.
— Запреты на тебя накладываю я, я их и снимаю. Никакое слово доктора Гагала в твоем случае ничего не решает.
— Извините, доктор Илан. — Мышь обиделась. Не на то, что ее отчитали за болтовню и накажут, а на то, что доверия нет.
— Я вырос в поселке Болото, — сжалился над ее любопытством Илан. — Родителей не знал, у меня были дед и бабушка. Дед инвалид береговой охраны на военной пенсии, которую год платили, два не платили, калека без ноги, а бабушка скоро умерла. Примерно в твоем возрасте я чуть не попал в тюрьму из-за того, что в Болоте трудно не вступить на скользкий путь, если денег нет и завтрашний день неясен. Там ни у кого нет денег, и у всех туманное будущее, ты сама знаешь, как это в нижнем городе. Но я устоял. Нашелся добрый человек, выручил меня, пристроил в школу, я стал ему помогать в его работе. Так потихоньку и выбрался. Я не сказочный принц, Мышь. И не из тех, кому везет с помощью волшебства. Учись, работай, превращай себя в принцессу, все зависит от тебя.
Мышь растерянно моргала. Картинка из отрывочных и противоречивых фрагментов у нее не складывалась, она не могла определить, что из сказанного правда, что сказка, что шутка, а что всерьез. Мыслительная работа некоторое время отражалась у Мыши на лбу. Наконец, она что-то для себя решила. Вероятно, подумала, что Илан незаконнорожденный потомок какой-нибудь царской ветви, среди генеалогии которой сам черт ногу сломит. Это было понятно. Это было даже, в какой-то мере, нормально, обычно и все объясняло. Мышь перестала морщить лоб, встряхнула по своей привычке фартук и спросила:
— Работа на сегодня еще будет?
— Разумеется, да. Всю новую посуду и стекляшки из ящика со стружкой перемыть и подготовить к работе. Перегрузить автоклав. Стружку собрать и вынести в большую печь к легочным больным, в нашей алхимичке от нее будет больше грязи, чем тепла...
Опять постучали в дверь. Другой фельдшер из приемного.
— А доктора Гагала нет? Доктор Илан, вы в город не сходите? Пришел человек, говорит, к лежачему больному, из тех объяснений, что понятны, абсцесс на плече нужно вскрыть.
— Схожу, — сказал Илан. — Мышь, готовь набор для малой хирургии, чистый бикс с салфетками, обезболивание. Ты останешься, я сам. Здесь прибраться надо.
А что делать, если развеселил Гагала пьяным грибом? Гагал сейчас идет спать или радостно думать о новой методике, если не забудет прикладываться к бутылочке со спиртом или вином, плохо ему не будет. Наоборот, будет хорошо. А Илан вместо него отправляется резать и бинтовать. Вот интересно — Гагал микроскоп по памяти собирал, или чисто интуитивно? Если первое, то где видел? Если второе, то завидно. У Илана подобных талантов нет. Есть, правда, другие, но...
Снег на мостовых Арденны к ночи смешался с дождем. Лучше бы просто оставался снегом. Со снегом было теплее и чище. Провожатый ждал Илана у главного входа, привалившись к колонне. Крупный и грузный мужчина. В возрасте, если судить по отсутствию легкости в движениях. Он был закутан по самые глаза в черную шерстяную ткань, то ли одеяло, то ли отрез, из которого так и не сподобились сшить нормальный плащ.
— Вы знаете, что вызовы в город оплачиваются в госпитальной кассе? — спросил его Илан.
— Я дал денег кому-то из служащих, — хриплым посаженным голосом отвечал провожатый и закашлялся.
— Далеко живете?
— В Старом квартале.
— Хорошо, идите впереди.
Они прошли участок примерно в четверть лиги с тротуарной брусчаткой. Свернули вбок от главной дороги, отсюда к жилым кварталам вели кривые ступеньки из плитняка. И тут случилась неожиданность. На пустой ночной улице в темном провале меж далеко отнесенных друг от друга фонарей провожатый внезапно развернулся к Илану и приставил тому к груди прямой солдатский меч, который до этого прятал под складчатым балахоном. Протянул Илану шейный платок.
— Завязывай глаза, доктор, — велел он. — Я тебе не причиню вреда, если будешь слушаться.
Не то, чтобы Илан был безрассудным смельчаком или, наоборот, дрожащим трусом. Можно было сейчас вспомнить хулиганское прошлое в Болоте, извернуться и сделать какую-нибудь глупость. Илан видел, что пожилому одышливому человеку довольно тяжело даются развороты с оружием. Скорости нет совсем. Но Илан прежде спросил:
— Вам правда нужна медицинская помощь, или вы так, ночными грабежами промышляете?
— Помощь очень нужна, давай скорее, — в голосе у провожатого звучала настоящая тревога.
Илан взял платок и завязал себе глаза.
Где его крутили и водили по раскисшей под дождем снежной каше, честно не подглядывал. Грузный человек крепко держал его под локоть одной руки, а другой Илан ловил сползающую с плеча медицинскую сумку. Все равно плутали они недолго. Провожатый торопился. Задерживался только чтоб оглянуться — не видит ли кто их странные похождения. Посмотреть следовало. Джениш с Аранзаром вполне могли идти следом. А могли и не идти. Госпожа Мирир сегодня с Иланом поговорила, в слежке логично было бы объявить перерыв. Дать Илану кредит доверия: сам приди в префектуру и сознайся, в чем грешен, видишь же — к тебе пока относятся хорошо.
Наконец, вошли в какую-то подворотню, Илан споткнулся о покосившиеся ступени крыльца, проскрипела дверь, за дверью с него сдернули платок. В доме пахло старьем и стариками, сыростью, ветошью и средством от клопов. Тем, чем обычно пахнет Старый квартал. В полутьме перед Иланом была крашеная деревянная лестница с крутыми ступеньками, сверху на площадке горела тусклая лампа.
— Быстрее, доктор, время дорого, — поторопил провожатый и даже подтолкнул Илана в спину, чтоб поднимался по скрипучей лестнице быстрее. Недоплаща своего сбрасывать не стал, так и остался скрытым от глаз.
Пациент лежал на двух составленных вместе топчанах, покрытых ватными одеялами, когда-то богатыми, из узорного шелка, нынче же засаленными, пятнистыми и пахнущим старым чуланом. В комнате горели две жаровни на медных блюдах, почти без дыма. В одной на треноге над углями грелся чайник. Рука больного была перевязана и зафиксирована шиной, чтобы он не шевелил ею. Профессионально наложенная повязка, строго по арданской школе. На бинтах на ладонь ниже плечевого сустава расплывалось желто-бурое пятно. Илан видел, что он не первый, кто посещает страдальца. Интересно, куда делся предыдущий доктор. Уволен за врачебную ошибку, или убит и сброшен в сточную канаву после того, как исполнил свой долг.
И, что самое скверное, Илан этого пациента знал. Перед ним был Номо, бывший инспектор все из той же арданской префектуры. Из самого первого набора инспекторов, который переформировали довольно быстро. Номо тогда сам ушел. Кажется, не справлялся с новыми задачами по новым правилам, или что-то вроде того. Или его уволили, точно Илан не помнил. Номо еще водил не те знакомства, это тоже сыграло роль. И был родственником проштрафившегося перед новыми властями инспектора Адара. Впрочем, думать особенно было некогда. Номо приподнял голову с подушки, мутно поглядел на наклонившегося в нему Илана и проговорил:
— Док... тор Наджед?..
— Извини, я не Наджед, — покачал головой Илан.
— И... правда. Голос другой...
Переделывать чужую неудачную работу всегда в разы тяжелее, чем сразу делать свою. Илан попросил чайник с жаровни и стул или столик под инструмент, попутно парой фраз объяснил стоявшему за спиной сопроводителю и подошедшей из соседней темной комнаты женщине, что думает о работавшем до него хирурге. Хоть и нехорошо было комментировать коллег. Тот зондировал рану вместо того, чтобы раскрыть ее и почистить. Что-то, может быть, вынул, но самого главного не нашел. Возможно, потому, что тоже работал под угрозой гвардейского меча. А, может, по собственной тупости. Мог и лишнее в рану добавить, кто знает, что у него были за руки, и что за инструмент. Потом этот горе-лекарь наложил тугую повязку с лекарством, которое, по его мнению, должно было вытянуть заразу и ускорить заживление. То, что металлический наконечник от самострельного болта, уткнувшийся в кость и вошедший в нее, никакое лекарство не вытянет и зонд не достанет, ему было неочевидно. Илан не задавал вопросов, что и когда случилось с Номо. Вообще ничего не спрашивал. Все и так было как на ладони. По времени ранение совпадало с трагедией на ходжерском корабле. Если Номо был там, не о чем и спрашивать. Илан этих историй выслушал полсотни. От каждого, кто поступил в госпиталь. Почему Номо не поехал со всеми, если был на том корабле, и что за тайну представляет из себя место его нахождения — бог весть. Некоторые не любят, когда решают за них, и думают, что они умнее, что справятся сами, своими малыми силами. Уходят, практикуют самолечение и прочие негодные средства, зовут на помощь шарлатанов или вовсе колдунов. Видимо, находят в этом какой-то смысл. Возможно, в их глазах и в их обстоятельствах он даже опасно напоминает здравый.
