Первый олигарх

— Да, я бы хотел быть на месте генерала Драгомирова, — задумчиво сказал Ники.

— И будешь! Но для этого надо хорошо учиться. Продолжайте генерал, — обратился цесаревич к Даниловичу. — До свиданья, кадеты.

— До свиданья, Ваше Императорское Высочество! — дружно ответили мальчики.

"Что-то суховат Данилович", — думал цесаревич, поднимаясь к себе в уборную на четвёртый этаж. "Не заменить ли его тем же Драгомировым?".

Он нажал кнопку и дал распоряжение камердинеру принести мундир: пора было собираться в Зимний Дворец на традиционный воскресный обед, где должны были присутствовать все члены императорской семьи.

Сняв тужурку и косоворотку и надев тёмно-зелёный генеральский сюртук, Александр выдвинул ящик стола, чтобы достать ленту с георгиевским крестиком и заметил в глубине белые бальные туфли княжны Мещерской.

Нахлынули воспоминания. Милая княжна с большими, печальными, всё понимающими глазами. Как на него кричал отец, когда он объявил, что отказывается от престола, и не поедет в Данию свататься к принцессе Дагмар, так как любит княжну Мещерскую. "Да как ты смеешь отказываться от возложенной Богом миссии, от святой обязанности, нарушать присягу на верность стране?! Я тебе просто приказываю ехать в Данию и просить руки бедной Дагмар — и ты поедешь, а княжну Мещерскую я тотчас отошлю!" А потом ещё рассуждал о вреде морганатических браков, которые расшатывают трон. И вот через пятнадцать лет император сам вступил в морганатический брак с этой мерзавкой, а на возражения родственников с раздражением заявляет одно и то же: "Я — Государь и единственный судья своим поступкам!". А однажды даже пригрозил лишить его наследства! Да ещё какие-то скоты, явно по наущению Юрьевской, распространяют слухи, что его мама́, любимая мама́, императрица Мария Александровна, была незаконнорождённой.

С помощью камердинера Александр повязал вокруг шеи орденскую ленту, скрывшуюся под стоячим воротником мундира, и тяжело вздохнул. Слуга понимающе взглянул на хозяина. О неурядицах в императорской семье всем было известно.

Брак с Дагмар оказался счастливым, и нужно признать, что отец был тогда прав. Но сейчас-то он сам расшатывает трон. Он, Александр, вынужден создавать видимость повиновения и приструнивать жену, но в глубине души вполне с ней согласен. Если эту особу коронуют — это будет катастрофа. И он уже решил, что её не допустит. Просто объявит отца сумасшедшим. "L'empereur est devenu fou", — об этом шептались при дворе ещё когда император поселил любовницу с детьми в одном дворце с законной женой. Разве способен на это человек в здравом уме? А история с коронацией — ещё один признак безумия стареющего шестидесятидвухлетнего монарха.

— Спасибо, Вельцин. Вели подать карету, и сообщи её императорскому высочеству, что я её жду, — мрачно распорядился цесаревич.

Слуга поклонился и вышел, а цесаревич встал перед образом, освещаемым лампадкой с подвешенным пасхальным яйцом и по привычке стал молиться, прося Всевышнего, чтобы он укрепил его дух и подсказал правильное решение.

— Карета подана, Ваше Императорское Высочество. Её Императорское Высочество просила передать, что она не здорова и поехать не сможет, — объявил вошедший через несколько минут камердинер.

Цесаревич угрюмо кивнул, накинул поданную шинель, надел белую барашковую шапку с красным верхом и вышел, спустившись на лифте на первый этаж. От Аничкова дворца до Зимнего вдоль по Невскому было не более четырёх вёрст, которые он с удовольствием прошёл бы пешком, но из-за угроз террористов приходилось ехать в закрытом экипаже, да ещё в сопровождении конвоя из двух казаков, как если бы он сам был преступником.

Запряженная четвёркой лошадей карета не спеша ехала вдоль проспекта, который жил своей жизнью.

Дворники убирали снег и скалывали лёд с тротуаров; спешили по своим делам посыльные с яркими бляхами на груди; возле витрин толпилась публика, разглядывая выставленные товары; фланировали офицеры, позвякивая ножнами о булыжную мостовую и разглядывая идущих на встречу барышень; на перекрёстках стояли городовые в чёрных шинелях с барашковыми воротниками, с барашковыми же круглыми шапками, шашками и револьверами. При виде кареты с Великим князем они вытягивались в струнку и отдавали честь.

На одном из перекрёстков со стороны Михайловской улицы вылетели сани, рядом с которыми ехал всадник. Сани на всей скорости врезались в едущих позади кареты казаков, а всадник, повернув налево, приблизился к карете и начал стрелять из револьвера. От пули со звоном разлетелось оконное стекло. Цесаревич инстинктивно отпрянул назад, однако успел два раза дернуть за верёвку, один конец которой был привязан к руке кучера. Это был знак ехать быстро. Впрочем, кучер уже щелкнул хлыстом, пуская во весь опор. Сзади раздался свисток городового и револьверные выстрелы. Всадник пустил лошадь в галоп и стал удаляться в сторону Садовой.

— Гони! Быстрей! — крикнул Александр, приоткрыв дверь. Его рука машинально нащупала саблю. Он вытащил клинок, бросив его на пол, отстегнул от портупеи ножны, мощным ударом ногой сорвал дверь с петель и, размахнувшись левой рукой, бросил ножны во всадника. Завертевшись как бумеранг, они ударили в заднюю ногу лошади, которая завалились набок. Всадник успел вытащить ноги из стремян и, прокатившись кувырком несколько метров, вскочил на ноги и припустил в арку ближайшего двора.

Подъехав к упавшей лошади, кучер остановил карету. Александр вышел. Гнедая кобыла жалобно ржала, дёргая сломанной ногой. Рядом на снегу валялись ножны, а недалеко от седла виднелся какой-то тёмный предмет. Цесаревич поднял и по-хозяйски осмотрел ножны. На крепкой стали было несколько царапин и согнулось одно кольцо крепления портупеи. Он прикрепил ножны к портупее и подошел к седлу, подняв револьвер.

— Занятно — хмыкнул Александр, рассматривая выгравированную на корпусе надпись Enfield Mk.I Он нажал на рычажок возле курка, и переломил ствол револьвера, опустив его вниз. Барабан сместился вперёд и из него выщелкнулись три стрелянных гильзы; три целых патрона остались в барабане.

"Но выстрелов было два", — подумал Александр.

Сзади раздался выстрел. Цесаревич вздрогнул и быстро обернулся. К нему бежали городовой и один из казаков.

— Как Вы, Ваше Императорское Высочество? — спросил казак.

— В порядке. Проверь, любезный, тот двор, — скомандовал цесаревич городовому, указав на арку в которой скрылся беглец. Городовой тотчас же устремился туда.

— Что с санями, Кудинов?

— Седок убит.

— Что ж, ты? Живым надо было брать.

— Никак нет-с. Уже был мертв, когда подъехал. Тот, который был на коне, пристрелил его, когда сани выехали на Невский.

Александр посмотрел на револьвер. Стало ясно, почему стреляных патронов три.

— Кто таков выяснили?

— Документов никаких. По виду — инородец.

— Что, азиат?

— По внешности больше иудей.

Цесаревич кивнул.

— Садись на облучок, с нами поедешь.

— Разрешите остаться, Ваше Императорское Высочество. Симонов упал с коня и сломал ногу.

— Хорошо. Я за вами пришлю.

Цесаревич сел в карету и скомандовал:

— В Зимний!

Поговорить с отцом и родственниками было о чём.

5. Жандарм

Но дверь отверзлась, и явился в ней

Катились слёзы по его ланитам.

А.К.Толстой

Цесаревич ехал в карете с отломанной дверцей, возбуждая естественное любопытство многочисленных прохожих. Слух о покушении уже разнёсся по городу и вызвал всеобщее сочувствие и очередной приступ ненависти к нигилистам и евреям. Одного студента, имевшего неосторожность выкрикнуть "Долой эксплуататоров!" толпа побила и хотела повесить на фонарном столбе. Откуда-то нашлась уже веревка, однако юнкеру и двум офицерам удалось отбить студента и сдать полиции. За похожей на курсистку женщиной с коротко стриженными волосами и в мужской шапке погналось несколько человек, однако ей удалось заскочить в один из домов, а дворник, чтобы спасти девицу, запер за ней входную дверь и вызвал околоточного.

Александр Александрович ехал, опершись на эфес стоящей перед ним в ножнах офицерской сабли, тяжело задумавшись. Фриденсон, Зунделевич, Цукерман, Гольденберг — в докладах министра внутренних дел на заседаниях Государственного Совета регулярно звучали фамилии евреев, которые, по подсчётам жандармов составляли чуть ли не треть всех террористов. Поэтому он нисколько не удивился, услышав о том, что один из покушавшихся походил на иудея. С представителями этого племени ему приходилось сталкиваться и во время войны, когда товарищество "Грегер, Горовиц, Коган и Ко", получив семьдесят миллионов рублей на организацию снабжения русской армии, поставляло испорченные продукты, вызывая массовые заболевания среди солдат. Затем поставки прекратились вообще, так как компания объявила себя банкротом. И он, наследник престола, ничего не мог сделать, так как владельцы компании пользовались покровительством этой Юрьевской, которая в то время еще была княжной Долгорукой, но уже полностью держала в руках императора. Оставалось жаловаться в письмах к жене на то, что "товарищество жидов продолжает грабить казну самым бесцеремонным образом..."

Цесаревичу впервые пришла в голову мысль, что евреи-революционеры могут быть связаны со своими соплеменниками-банкирами и купцами. Сплочённость представителей этого народа всем известна. Они все связаны родственными отношениями. Может быть, допрашивать нужно не Гольденберга и Фриденсона, а Когана и Полякова?

— Ефим! Сворачивай на Гороховую, в жандармское управление! — крикнул Великий князь кучеру.

— Вы уверены, господин Курицин, в достоверности этих сведений? — жандармский генерал Комаров пристально и с некоторым недоверием посмотрел на своего агента.

— Совершенно-с уверен, Ваше превосходительство, — ответил агент, для убедительности приподняв густые черные брови и округлив глаза. — Как же-с не быть уверенным. Мы с ним встречались в слесарной мастерской ещё пять лет назад и ходили в один кружок. Я ему рассказал, как помогал Александру Михайлову и назвал его кличку "Дворник", как Вы, Ваше превосходительство, и велели.

Генерал кивнул одобрительно:

— Да, подпольная кличка известна только самым доверенным людям. А как вы сами представились?

— Как агент второй степени исполнительного комитета "Народной Воли", состоящий в вассальной группе. Членов группы не назвал, ссылаясь на требования конспирации. Однако, рассказал как помогал Михайлову и Арончику делать подкоп для взрыва царского поезда.

— И Гольденберг поверил?

— Безусловно-с. Можно сказать, излил душу.

Генерал задумался, крутя в руках карандаш. Похоже, работа с Гольденбергом принесла успех. Три месяца он провел в одиночке, подвергаясь жёстким допросам и не имея возможности общаться ни с кем кроме жандармов. Когда его перевели в камеру к Курицину, он сначала осторожничал, но, убедившись, что сокамерник — его товарищ по партии, обрадовался и начал болтать. Конечно, Курицина как следует подготовили. И подготовил лично он, генерал-майор Комаров, начальник губернского жандармского управления.

Генерал встал и посмотрел на портрет императора, который висел над столом.

"Пожалуй, можно будет рассчитывать на владимира со звездой". Он машинально поправил висящий на шее аннинский крест. — "Но нужно найти этого Кибальчича".

Курицин также встал и преданно смотрел на генерала, который своими бакенбардами и усами, зачёсанными назад седеющими волосами, походил на императора.

"Да, генерал — голова. Объяснил, как себя вести с этим еврейчиком, тот и раскололся. Все рассказал, как на духу. Теперь дадут премию, рублей двадцать пять, а то и пятьдесят."

— Но где живет Кибальчич, Гольденберг не знает? — спросил генерал.

— Никак нет-с, ваше превосходительство, — Курицын несколько смутился. — Не знает. А то бы рассказал.

— А под какой фамилией?

— Также не знает. Так уж он им восторгался: и умный и добрый и учёный. Языки знает, книжки читает, динамит делает. Всё обсказал, но где живет и под каким именем — не знает. А знал бы — сказал. Я у него теперь лучший друг.

— Надеюсь, вы понимаете, господин Курицын, насколько нам важно найти Кибальчича? — генерал подошёл к агенту и посмотрел прямо в глаза.

— Точно так-с, понимаю, Ваше превосходительство.

— Нет вы не понимаете! — с нажимом произнёс генерал. — Нами установлено, что динамит, заложенный по Александровском, и динамит, которым взорвали свитский поезд под Москвой, имеют одинаковый состав, который отличается лучшим качеством по сравнению с динамитом, производящимся на заводах господина Нобеля. Как выяснилось, он сделан одним человеком — Кибальчичем. И если мы его найдём, то обезвредим террористов и обезопасим Государя. А за это полагается не просто награда, а орден!

Генерал многозначительно посмотрел на портрет императора.

Курицина бросило в краску. Награждение даже самым младшим орденом станислава третьей степени давало прибавку к пенсии в 86 рублей в месяц. Не говоря уже о красивом крестике на груди, которым можно щегольнуть перед родственниками и сослуживцами.

— Буду стараться Ваше превосходительство!

— А не упоминал ли Гольденберг о друзьях Кибальчича? Или о подруге, женщине?

— Точно так-с, говорил. Они с Кибальчичем с детства дружили с Леоном Мирским и Еленой Кестельман. А уже когда вступил в Народную Волю, Кибальчич близко сошёлся с Гельфман.

— Гельфман? Женщина? Как звать?

— Виноват, не запомнил, Ваше превосходительство. Какое-то иудейское имя.

— Хорошо. Идите и напишите подробный рапорт. И помните о награде.

— Рад стараться, ваше превосходительство!

Курицин повернулся через левое плечо и вышел. Генерал снова сел в кресло за столом и задумался. Мирский был известным террористом, который сейчас содержался в заключении в Петропавловской Крепости. Допросить его не составляло труда. Кестельман — невеста Мирского, которая арестовывалась, но было отпущена под залог. За ней следует установить наблюдение. Может и выведет на Кибальчича. А вот кто такая Гельфман?

Комаров нажал кнопку звонка.

— Поручик, разыщете в картотеке сведения о некоей Гельфман, террористке из Народной Воли. И принесите мне её дело. Срочно! — отдал генерал распоряжение вошедшему адъютанту.

Через несколько минут на его столе лежала папка с красной вертикальной полосой по корешку. По его, генерала Комарова, предложению красным цветом отмечались дела народовольцев-террористов, желтым — дела студентов, синим — дела рабочих. Это существенно убыстряло поиск по распухающим как дрожжевое тесто жандармским картотекам. Генерал чувствовал, что вскоре придётся вводить дополнительные цвета для обозначения новых категорий противников режима, которые множились как круги на глубоком спокойном пруду после броска булыжника. А этим булыжником, взбаламутившим спокойную гладь самодержавия, по его искреннему убеждению, были либеральные реформы, проводимые правительством. Впрочем, что ни делается — всё к лучшему. Рост терроризма одновременно повышал и значимость жандармерии для сохранения устоев самодержавия и империи. Без работы он не останется.