И падает снег

На шее не осталось ни следа после укуса. Он сделал это играючи, четко отмерив вес соленых капель, чтобы не перейти ту грань, за которой начинаются совсем другие отношения. Он не стал привязывать, оставив в душе место, но для чего? Иллюзии осознанного выбора? Или просто дал время смириться с мыслями о том, что совсем скоро я навсегда перестану принадлежать себе, перейду под полный контроль и подчинение, словно плохообдуманное приобретение, бесполезность которого ты осознаешь только со временем.

Не стал привязывать, не стал обманывать, зачем ему это? Только тот, кто обладает силой и властью, может позволить себе роскошь говорить правду. Палач всегда до конца честен со своей жертвой. Я грустно усмехнулся и, подняв руку, протянул ее вверх, туда, где на темный пол ложился бледный лунный свет. Сегодня полнолуние. Часы на прикроватной тумбочке показывали без пятнадцати минут одиннадцать, нарушая окружающую тишину тихим тиканьем, которое, словно тяжелые капли воды, равномерно падало вниз и таяло, впитываясь в пол, и так до бесконечности, до слабой потери слуха, когда на несколько секунд перестаешь слышать все звуки, как будто выпадая из реальности.

Какие сюрпризы меня ждут этой ночью? Ты лучше чем кто-либо другой понимаешь, что так дольше продолжаться не может. А может быть все гораздо проще, и ты не такой уж неуязвимый, каким хочешь казаться? Тебя точно также мучают сомнения и желания, ты точно также ходишь по замкнутому кругу, ища выход из лабиринта собственных неудовлетворенных амбиций, не привыкший отчитываться за свои поступки даже перед самим собой.

Иногда чем меньше запретов, тем страшнее, потому что велика вероятность того, что твой же собственный демон, глубоко сидящий внутри и покорный каждому взгляду, однажды обернется против тебя самого и не успокоится, пока один из вас не будет уничтожен. Заведомо проигрышная битва, потому что раб и его хозяин связаны слишком прочной цепью, чтобы она разорвалась так легко, подарив одному из них свободу. Такого не бывает.

Когда до встречи двух вытянутых теней оставалось всего шесть вращений назад, я поднялся и, сделав шесть шагов вперед, сгреб с кровати ключи. Всунув их в карман толстовки, окинул комнату прощальным взглядом, на секунду задержавшись на картине над кроватью, и вышел из комнаты.

За тонким стеклом, кружась, продолжал медленно падать снег, как продолжение затянувшегося сна, в котором жизнями правит вечная зима...

Он ждал меня. Стоял, прислонившись спиной к черному лакированному боку машины и внимательно разглядывал, изучая из-под полуопущенных век, словно непредсказуемое оружие, готовое в любой момент выстрелить. Одна рука в переднем кармане серых джинс, другая свесилась вдоль тела, удерживая сигарету. Черная водолазка с высоким горлом плотно облегает сильное тело, повторяя каждый совершенный изгиб. Ее ткань должна была быть мягкой и приятной на ощупь, ласкать кожу и доставлять удовольствие. Светлые волосы волнами ложатся на плечи, придавая его облику контрастирующую мягкость. Он выглядет шикарно. По сравнению с ним мои джинсы и синяя толстовка смотрятся нелепо.

Ресницы поднялись, позволяя заглянуть в глубину глаз, и то, что я там увидел, заставило меня на секунду задержать дыхание. Сладкий горячий сироп разлился по телу, вызывая дрожь, проник под кожу, впитываясь в вены, смешался с кровью, отравляя изнутри слабостью. Ноги и руки вдруг сделались ватными, на висках выступила испарина. Наваждение, он не мог ТАК на меня смотреть. Еще никто и никогда... Уже никто и никогда. Висящий на его груди кулон, дрогнув от легкого движения, ослепил светом, который тысячей мельчайших ледяных иголочек вонзился в лицо...

Прикрыв глаза, я незаметно замедлил шаг, чувствуя, как спираль, вращающаяся вокруг меня с сумасшедшей скоростью, протяжно заскрипела, замедляя движение и замерла, сдавив легкие. Стекло треснуло, и песок посыпался вниз, разбиваясь миллионом песчинок о понимание. Я никогда никого не полюблю. Я никогда не полюблю тебя. Ты все время догоняешь, тобой правят инстинкты хищника, но я никогда не стану тем, кого ты попросишь остаться. Твое желание. Мой выбор. Они никогда не совпадут. А мы никогда не сможем преодолеть эти два слова, потому что они изначально противоречат друг другу: желание одного не может стать выбором другого, оно точит его до тех пор, пока не превращается в крошку и тогда достаточно невесомого порыва ветра, чтобы оно рассыпалось. Это не больно. Боль приходит потом, когда желание превращается в едва тлеющую искру и сколько не пытайся поддержать ее дыханием, она все равно рано или поздно погаснет. Эта боль передается вместе с воздухом как смертельный вирус, и тогда наступает конец для обоих. Ты этого хочешь?

— Остановись, открой глаза... — нас разделяет расстояние в десять моих шагов и шесть твоих. Тебе всегда было ближе, но ты еще ни разу не воспользовался своим преимуществом.

Черты лица застывают на миг, растянувшийся на бесконечность до тех пор, пока тонкие красивые губы, дрогнув, не искажаются в жесткой улыбке. Растерянность, промелькнувшая на дне прозрачных глаз, почти сразу сменяется холодной уверенностью. Подняв руку с зажатой в ней сигаретой, он указывает на нарисованную у меня на груди мишень и с его губ срывается смешок, на этот раз прозвучавший фальшиво. Синий, черный, красный — какой цвет ты видишь сейчас? Последовавшее за этим короткое "садись в машину", звучит почти как приказ.

Выбросив сигарету, Валигер потягивается с притворной медлительностью и, не глядя на меня, встает. Отвернувшись, обходит машину, открывает дверцу и исчезает в уютном полумраке салона. Железный капкан непереносимо больно сдавливает сердце. Кажется еще мгновение и оно лопнет, словно маленьких хрупкий шарик.

Ты не услышал. Или не захотел услышать.

Как бы сильно иной раз мы не стремились к свету, даже для него становится слишком поздно, когда тьма вокруг незаметно густеет, обретает кроме цвета еще и форму, но мы понимаем это только тогда, когда слышим скрежет повернувшегося в замке ключа. Она безжалостно поглощает это стремление на корню, жадно высасывает его из нас, лишая чувствительности и едва оставляя силы на то, чтобы подняться и снова продолжить свой путь сквозь ночь, который даже не мы сами себе выбираем. Капельки сырости попадают на кожу, цепляются, застывают и почти сразу превращаются в колючие льдинки, норовя случайно попасть в глаза и окончательно заморозить сердце, разбавить кровь талой водой, которая так чувствительна к смене температуры... Но может быть это не так уж и страшно?

Мы успели проехать две улицы, когда машина, резко затормозив, крутанулась на месте, издав оглушительный визг тормозов, и направления поменялись полюсами. От встречи с приборной доской меня спасло только то, что в последний момент я все же успел выставить перед собой руки.

— Выметайся, — его голос прозвучал незнакомо и вместе с тем болезненно как никогда, как будто кнут прошелся по спине, сдирая кожу и оставляя обжигающие следы. И без того бледная кожа лица под падающей тенью фонаря казалась мертвенно-бледной, словно подсвеченной изнутри слабым голубым светом. Руки так сильно сжали руль, что побелели костяшки пальцев. Я невольно затаил дыхание, каждую секунду ожидая, что пластик треснет и сломается под яростным напором. Я еще ни разу не видел его таким. Это была не просто злость, — он был в бешенстве и как никогда близок к тому, чтобы свернуть мне шею.

Ничего не говоря, я послушно открыл дверцу, но внутренне сжался, приготовившись к тому, что он в любой момент передумает и едва успел выбраться из машины, как она сорвалась с места. Шумно выдохнув, я стоял и смотрел ей вслед до тех пор, пока она не скрылась из виду. И только тогда, когда шум полностью растворился в дали, и улица снова погрузилась в тишину, я повернулся и пошел в сторону дома. На миг мне показалось, как будто за спиной раздался звук разбившегося стекла. И тогда я сделал то, что не перевернуло мой мир с ног на голову, а вывернуло его наизнанку — я остался.

— Нет.

Одно короткое слово, брошенное в темноту, разорвало тишину подобно выстрелу, заставив его вздрогнуть от неожиданности. Мгновение полной неподвижности, когда единственный звук, нарушающий ровный бег времени — частые удары сердца в ушах, заглушающие все вокруг, даже мысли. А потом все это внезапно закончилось: он глубоко выдохнул и, расслабившись, отпустил руль, откидываясь на сиденье. Не поворачивая головы, четко произнес, ставя короткие паузы:

— Рейнольд, я не повторяю дважды. Сейчас ты молча откроешь дверь и выйдешь из машины, иначе мне придется тебе помочь. И не для кого из нас уже не будет неожиданностью, если я нечаянно оторву тебе голову. Понял? Тогда действуй.

— Ты собирался отвезти меня в клуб, а теперь..

— .. я изменил свое решение, — резко перебил он.

— .. собираешься выкинуть посреди безлюдной улицы в двух кварталах от дома, — не меняя тона, спокойно закончил я.

Повернувшись, он с любопытством уставился на меня. В его глазах то вспыхивало, то затухало холодное голубое пламя, заставляя кожу вокруг глаз едва заметно светиться и напоминая слабое мерцание причудливых бликов воды.

— Я не могу понять, что тебя смущает: то, что я не выполнил свое обещание или тот факт, что тебе придется в одиночестве добираться до дома? Но ты же не девушка, чтобы тебя нужно было провожать, — его голос буквально сочился ядом, но в нем не было прежней силы. За многоугольными словами скрывались усталость и растерянность.

— Правда? — у меня получилось изобразить удивление, — Спасибо, что напомнил, а то я уже было начал сомневаться после событий вчерашней ночи.

Что я чувствовал в тот момент? Не знаю, мне не подобрать подходящих слов... Нет, лучше так — чего я хотел добиться? Отвечу просто — у меня была цель, а остальное... остальное уже не имело значения. Мне стало нечего терять.

Дрожь приятно холодила разгоряченную кожу. Темная половинка души содрогалась в предвкушении древней как мир игры, правила которой устанавливаешь ты сам, бездумно вплетая в нее огонь, но так до конца и не знаешь, чем эта игра может закончиться. Как никогда острые запахи ночи, смешанные с запахом его кожи и волос, проникали в нос, затмевали сознание, будоражили нервы предчувствием охоты. Жажда и азарт заставляли бурлить адреналин в крови, и чувство обреченности, когда знаешь, что и это скоро закончится. Смертельная доза.

Стремительное движение вперед и стальные пальцы сжимаются на моем горле, надавливают, протыкая кожу ногтями, подтягивают к влажно-блестящим губам. Приоткрывшись, они обнажают клыки и ласково выдыхают:

— Ты испытываешь мое терпение, которого итак уже почти не осталось. Я даю тебе последнюю возможность заткнуться и спасти свою задницу или прошедшая ночь покажется тебе раем по сравнению с тем, что я с тобой сделаю...

Я не верю во многие вещи, но не потому, что они спорны, а просто потому, что они редко совпадают с реальностью. А еще я не верю в море и в небо, во все то, во что нельзя не верить, потому что каждый раз, когда вижу море, я думаю о том, какое оно глубокое и каждый раз, когда поднимаю взгляд на небо, я поражаюсь тому, насколько оно далекое. Я не научился верить. Я боюсь поверить. Я не умею жить.

Последний шаг и я стою на самом краю пропасти. Ветер то налетает сильными порывами, бросая волосы в глаза, то затихает, выжидающе кружась над землей. Под ногами шумит море, разбиваясь пенными брызгами о скалы, а над головой плывет небо, нежась в воздушных облаках, облитых алыми лучами заходящего солнца. Настало время сделать свой выбор..

Я так и не успел понять, какая минута стала последней, оборвав нити страха и положив начало моему долгому падению вверх...

Солнечные лучи лениво проникали в комнату, сквозь неплотно сомкнутые шторы, и ложились на пол белыми пятнами. Ветер задумчиво перебирал тонкие полупрозрачные занавески, путаясь в их сложном кружевном узоре. Подтянув ноги к животу и обняв их руками, я наблюдал за его игрой, похожей на возню котенка с клубком ниток. Когда мне почти удалось убедить себя в том, что за окном сейчас весна, дверь тихо открылась, и в комнату зашла Джесс с подносом в руках. Опустив его на стол, она подала одну кружку мне, другую взяла себе и устроилась напротив меня на краешке кровати.

Обхватив горячие стенки ладонями, я впитывал в себя тепло крепкозаваренного черного чая, вглядываясь в коричневую жидкость и втягивая такой любимый запах. Никто из нас не пытался нарушить то уютное молчание, которое установилось между нами. Так было правильнее. Впервые за долгое время я чувствовал себя по-настоящему легко и спокойно. Это спокойствие поселилось внутри, разгоняя тьму в моей душе. Так чувствует себя человек, прошедший долгий и полный трудностей путь. Глубокое облегчение, когда всего один шаг, одно усилие отделяет от заветной двери. Две ступеньки, через предпоследнюю можно и перепрыгнуть.

Пара капелек соскользнули с подбородка и упали на грудь, между синим и черным кругами, и тут же впитались, оставляя на ткани два маленьких пятнышка. Беспокоиться не о чем — это всего лишь чай и он скоро высохнет. Провожу пальцами по подбородку, стирая мокрую дорожку. Джесс смотрит на меня, тепло улыбаясь:

— Так похоже на тебя.

— Я всегда был немного неуклюжим, — отвечаю со смехом и тянусь за новым глотком. Штора, всколыхнувшаяся под порывом ветра, сдвигается в сторону, и солнечный луч падает мне на лицо, ослепляет, принуждает закрыть глаза, собирая на ресницах солнечную пыль.

Сейчас мне кажется, будто время остановилось, замерло, словно насекомое в янтаре. И только мы вдвоем продолжаем жить, двигаться, совершать какие-то движения. Если бы я мог, то растянул бы это мгновение на половину жизни, только чтобы оно не кончалось так быстро. Вот так просто сидеть и перебрасываться словами, которые значат намного больше, чем может показаться на первый взгляд, когда слов не бывает недостаточно или наоборот, слишком много. Затянувшиеся паузы, когда не знаешь, что сказать, но это молчание теплое, уютное, прогретое на солнце. Не возникает желание его нарушить, стереть, проведя рукой по запотевшему окну.

— Мне пора.

Поднявшись, я поставил пустую кружку на стол. Подождав, пока девушка последует моему примеру, я подошел и, притянув ее к себе, нежно обнял, зарываясь пальцами и лицом в густые волосы, впитывая в себя ее запах. Всхлипнув, она крепко обняла меня в ответ, тесно прижимаясь всем телом, инстинктивно сжимая пальцы на моих плечах, словно пытаясь стать одним целым, не отпустить, удержать, сделать так, чтобы было легче нам обоим.

— Мы же расстаемся не навсегда, правда? Мы ведь скоро увидимся? — в ее голосе одновременно звучали мольба и надежда, на которые я не мог не ответить. Слезы и боль — теперь я знаю, у них одинаковый вкус.

Чувствуя, как сдавливает горло, я тихо сказал:

— Конечно. Ничего страшного же не происходит, я просто переезжаю в другой город. Первое время я скорее всего не смогу с тобой связаться, будет лучше, если никто не будет знать о моем отъезде, но потом...

— Ты уже говорил, — улыбаясь сквозь слезы, Джесс отстранилась и заглянула мне в глаза, — Я знаю, что так будет лучше. Просто где бы ты не был, помни, что я люблю тебя.