Длинное замыкание

Девятый, Десятый и Одиннадцатый апостолы ничего не ответят. То ли бредут они горами высокими, то ли плывут над морями глубокими; то ли давно лежат в земле сырой. Пустуют их каменные сидения в Круге, и неведомо, чьим рукам служит сейчас их грозные секиры, острые ножи да меткие стрелы.

Двенадцатый Апостол — Эрин Меркурий. Самая молодая из всех. Тысячи лет не прошло, как получила она из рук Ирия самое новое и сильное в мире ручное оружие: широколезвийную глефу на длиннющем древке. Эрин слушает и не слушает; скользит взглядом по сосновому перелеску на восточном склоне. Переводит глаза на мощный корабельный лес, заслоняющий Круг от беспощадных ветров севера; улыбается цветущей сирени, замыкающей поляну с запада, и с тоской глядит на юг — там поляна Круга обрывается к морю. Под обрывом прибой да скалы; за обрывом море да море. Туда ушел Девятый апостол, по которому тоскует сейчас Эрин Меркурий.

Круг замкнулся; рядом с Эрин сидит Конеголовый. И теперь он уже смотрит на Гекату прямо, теперь он уже отвечает:

— Волей богини мы провели человечество от полного вымирания во Тьме сквозь бесконечную войну со зверьем — и до сего дня. На моей памяти численность людей умножилась тысячекратно. Все мы носим оружие — и все применяем это оружие. Разве плохо мы справляемся с защитой? Сколько бы люди ни воевали друг с другом, их число все умножается.

— Были всякие убийцы на нашей памяти, — как и положено, утробным басом, вступает Второй Апостол, — Люди приносили людей в жертву крокодилам, смилодонтам и морским ящерам, пока мы не перебили наибольших зверей, пока мы не показали людям, что их зверобоги смертны.

— Что же тебе не нравится в богине? — притворно удивляется Червь, — Мы никогда не вмешивались в дела людей и правителей. Будь мы в чем-либо неправы, разве сила Эмрис оставалась бы с нами?

В доказательство слов Седьмой апостол высоко запускает копье в небо; все провожают его глазами, считая про себя удары сердца. Только на шестидесятом счете возвращается копье — со свистом, разогнавшись при падении, молнией бьет в песчаный восточный склон между невысоких сосен.

Пятая молчит и расчесывает волосы. Фарин Янус убирает прямой клинок в ножны и тоже не говорит ничего.

Остается Эрин Меркурий. Отведя, наконец-то взгляд от южного небосклона, Двенадцатая спрашивает сразу всех:

— Мы ведь — часть богини, верно?

— Верно, — кивает Норин в центре круга. — Этим и отличаемся от магов, которые колдуют в собственных выгодах. Мы же колдуем с изволения Эмрис и для ее пользы.

Эрин Меркурий тоже кивает согласно: именно такого ответа она ждала. Двенадцатый Апостол выпрямляется, и звонкий ее голос летит далеко над поляной, над обрывом, над морем:

— Мы часть Эмрис, а Эмрис состоит из нас. Мыслями, словами, поступками — я создам такую богиню, служба которой будет — честь!

— А сегодня, значит, наше служение позорно? — осведомляется Червь неприятным голосом.

— Мы более тысячи лет закрываем глаза на людоедство, — отвечает Геката, — И всякие наши попытки сменить отношение к людям в Кровавой Империи приводят к одному. Апостол просто исчезает. Мы не всесильны, но всемогуща богиня. Однако, несмотря даже на защиту самой Эмрис, все-таки апостол исчезает столь чисто, что мы даже о нем не помним!

Фарин Янус подпрыгивает в каменном кресле:

— Я вспомнил!!! Вспомнил Третьего!!! Сны! Я видел его во сне, но тогда не понял, что именно видел!

Геката подхватывает:

— Сны эти начались шестнадцать лет назад.

— С приходом в небеса Алой Звезды, — басит Второй. — Все это так. И все же я повторяю: что из этого следует? Сегодня мы вмешаемся и уберем правителей, кои, по нашему разумению, плохи. Завтра мы поставим своих людей, которые лучше. Так шаг за шагом и сами мы превратимся в правителей. Надо ли это нам — спрашивать бесполезно. Мы часть Эмрис; надо ли это ей?

— Зачем заменять правителей? — Норин протягивает руки к слушателям, — Заменим их опору! Мы частицы Эмрис. Наше терпение, наш страх исчезнуть из ткани бытия тем ужасным способом, которые все мы видели во сне, наше согласие с Кровавой Империей — это все та Эмрис, во имя которой на алтарях вырывают сердца.

— Я не могу подобрать слов, — двенадцатый апостол скользящим шагом выходит в центр Круга, — Но моя Эмрис такого не потерпит!

Над поляной раскатывается грохот: камнепад, лавина или прибой; кажется, даже корабельные сосны под звуком гнутся.

— Моя! Моя! У-ух, девочка! Твоя, видите, ли, Эмрис! — Конегрив тоже вскочил. Смеется — какое там, ржет на все свое прозвище! И громко хлопает ладонями по могучим бедрам. Туника из клочковатой шкуры ходит ходуном на могучем торсе, бугрятся плечи. Громоподобный смех обрывается. Ирий садится обратно и говорит лишь:

— Разве тут у каждого своя Эмрис? Есть свет. Есть Тьма. Ты хочешь лишить Эмрис боли? Сшей тунику без изнанки!

— Я так не думаю... — начинает Геката, но Второй обрывает ее хлопком в ладоши:

— Мы провели человечество от полного говна, когда чуть-чуть не все вымерли, сквозь кишащий зверями век, до сего дня! Так сказал Конегрив! И мы этим гордимся! Ибо есть чем! И для этого нам приходилось убивать, убивать и убивать! Эти — на пирамидах тоже убивают для нашей Эмрис. Где же тут противоречие?

— Мы убиваем, чтобы людей было больше! — кричит задетая за живое Геката, — Потому что мы уничтожаем хищников и свихнувшихся, пьяных от крови, желающих причинять боль! Потому-то человечество и растет! Они же режут на пирамидах лучших — чтобы человечество вырождалось!

— Но Эмрис не лишила нас благословения! — сердится Червь, — Сила ее по-прежнему с нами!

— Что ж, — Геката выхватывает ятаган черной бронзы, не ржавеющий даже в соленой морской воде. Подарок Хамарина, конечно же. — Пусть тогда Эмрис лишит меня силы сейчас! Я объявляю! Кровавой Империи — смерть!

— Ты не смеешь! — рычит Конегрив, — Ты вызовешь охоту на нас, на апостолов. И вместо чтобы учить и воспитывать людей, мы пойдем впереди вооруженных чем попало толп воевать пирамиды! Война Ном-Урима с пришельцами расползется по всей земле! И пропадет все, что мы строили, выращивали столько тысячелетий!

— А для чего мы это все выращивали? — спрашивает Эрин Меркурий, — Если лучших из наших воспитанников забирают даже не в рабство, а попросту режут и едят. Как зверей!

— Кто не бежит из-под нашей руки, — гремит Второй, — Тот в безопасности.

— Получается, ты уже стал правителем, которым так не желал быть, — неожиданно тихо говорит Геката, — У тебя теперь есть свои, а есть чужие. Ты больше не апостол всех людей; ты всего-навсего царь избранного народа!

— Всего-навсего? — переспрашивает Второй, поднимаясь в рост и придвигая палицу. — Всего-навсего царь, так? Но я сохраню свой народ, избранный народ; мы переживем Ном-Урим. А ты еще вспомнишь меня! Когда благодарный род людской потянет на костер то, что останется от тебя после того, как в тебе опознают ведьму! Ты сказала, что выбирая богов, мы выбираем судьбу. Мои люди выбрали!

— Ну так я выбрала тоже! Я ухожу; кто со мной?

— Никто! Именем Эмрис Тьмы, остановите предательницу!

— Может быть, пусть идет? — говорит Янус.

— Да мы так все по одному разбежимся и все поодиночке сдохнем! Такое было уже еще до Второго, и потом больше тысячи лет восстанавливался Круг. Нет! Больше такого не будет! Остановите ее, или я сделаю это сам! Змей! Янус! Хамарин! Меркурий! Я учил вас!

Эрин Меркурий становится рядом с Норин, стряхивает чехол с лезвия глефы:

— Вот и посмотрим, чему научил.

Фетида, гроза пиратов, прикрывает Гекату с другой стороны. Видно, что бой не пугает его нисколько:

— Лучше так, Ирий, чем не любить совсем.

Змей и Второй, разом выскочив из каменных кресел, подхватывают оружие, расходятся пошире. Во главе их встает сам Конегрив, опираясь на молот.

Фарин Янус выдергивает меч:

— Выбираешь судьбу, значит...

— Хрен тебе поперек жопы, сопля малолетняя! — орет Второй, — Выбирать они мне тут будут!

— Пока ты не заорал, Пасть, я думал встать рядом с тобой, — цедит сквозь зубы Бич Севера.

Тогда Конегрив поднимает молот:

— Эмрис!!!

И делает шаг, с разворота разнося в щебень собственное каменное кресло.

* * *

Каменные кресла сточили ветер и камень; лес много раз погибал в огне, приливе, шторме с близкого моря — и рождался вновь. Эрин Меркурий не любила приходить на поляну Круга. Слишком прочно сидела в ней память; а в памяти пробитый глефой Конегрив; и Второй, сожалевший перед смертью только о том, что не будет построена его великая держава; а в памяти — как латали друг другу раны; а вон туда отлетел Червь, задетый молотом Ирия на противоходе; а вот здесь на скрестном шаге палица Второго разбила плечо Янусу; а вон там...

Кто-то маленький и легкий подошел справа и остановился за плечом Двенадцатой. Кто-то знакомый и незнакомый одновременно спросил сочувственно:

— Вспоминаешь?

Эрин Меркурий обернулась. Всмотрелась в подошедшую.

— А ты ведь тоже не отсюда? — вопросом на вопрос отозвалась Двенадцатая.

Собеседница намотала пушистый огромный хвост на руку:

— Мне и лет почти столько же, сколько тебе...

— Может, у нас еще и горе одинаковое?

— Ох, верно, подруга! — незнакомка пробежала несколько шагов туда и сюда, отчего алая длинная юбка пошла волнами. Остановилась:

— Меня, кстати, зовут Холо Мудрая.

— Я — Эрин Меркурий, Двенадцатый апостол...

— ... Богини тьмы и смерти Эмрис. — подхватила Холо, — про тебя много написано. Про меня меньше. Но зато я сама дух урожая.

— О! Уважаю. А мне все рубить да резать... Ну, так что за горе?

Холо погрустнела:

— Не успеешь привыкнуть, помирает!

— ... А нам потом учись любить новых!

— Что ж, — хвостатая вздохнула и поправила вышивку на белой рубашке:

— Лучше уж так, чем не любить совсем. Но я вот чего подошла. Ты вспоминала так ярко, что я даже часть увидела. Здесь всегда такие воспоминания?

— Да, — кивнула Эрин Меркурий, — Место такое, должно быть. Мне как-то объясняли про короткое замыкание.

— Если я правильно поняла то, что объяснили мне, то уж скорее, длинное.

Двенадцатая согласно наклонила голову:

— И ведь не меня одну замкнуло. С чего бы так? Вот парень этот, как же его...

* * *

— Аврелий Тацит-младший, из рода...

— Достаточно, юноша. Профессор оставил указания о вас.

— И какие же?

— Немедленно проводить к нему.

— Ведите!

Путь по профессорской вилле Аврелий даже и не пытается запоминать. Не тем голова забита. Наконец, двери широкие палисандровые настежь; в кабинет светлый, просторный врывается бывший игрок Аристоклес. И предсказуемо замирает.

Профессор-то настоящим оказался!

Кабинет у него и впрямь для работы. По стенам свитки, книги в стеллажах, карты новые и старые, и за стеклом древние; и окон в стенах вовсе нет — чтобы не слепило глаза. А зато остекленный купол почти на весь потолок. Ну и под куполом необъятный стол, а на столе завалы бумаги стопками — точно так сам Аврелий раскладывал перед курсовой работой. И на маленькой тумбочке красивый глазурованный кувшин, на горлышком столб пара; запах "враг-травы".

А за столом в кресле сам профессор. Справа от него — тот самый боевой маг; теперь-то уж конечно, не в игровых костюмах. Удобные простые костюмы по береговой моде: широкие штаны длиной до середины голени; плетеные сандалии; на торсах свежайшие распашные рубашки.

Тацит-младший улыбается:

— Это я удачно зашел!

— Десятку! — командует легионер. Профессор хлопает о стол серебряной монетой. Укоризненно качает головой:

— Стыдись, вьюнош. Я поставил десять сестерциев на то, что ты прежде всего поздороваешься.

До игры Аврелий бы смутился. Еще, пожалуй, извинялся бы. Сейчас он молча вытягивает такую же десятку из пояса и таким же точно жестом — как шашку по доске — двигает ее по столу.

— Сожалею, профессор. И приветствую Вас. А также Вашего достойного, но незнакомого собеседника! Раз уж Вы приняли меня немедленно, так простите свойственную возрасту горячность.

— Ну да, ну да, — качает седыми кудрями хозяин дома, — Излагай уже!

Но Тацита — пусть и младшего в роду — нарочитой иронией с мысли уже не сбить.

— Вы создали клуб "Охотники"?

— Верно.

— Вы поддерживали его несколько лет; вы настойчиво внушали руководству клуба мечту о настоящей Большой Игре?

— Скажу больше... — профессор воздвигается над столом и говорит, помогая себе жестами, как привык читать лекции:

— Мы ролевое движение подняли на уровень международных спортивных обществ. С престижем! С высокой оплатой игроков! А не как в наше время... Эх, двадцать же лет прошло! Деревянные мечи, первые правила... Организация как попало; доспехи из шкуры фаэтонов со свалки; крепости, теплым говном склеенные... Зрители вертят пальцем у виска — чем вы там занимаетесь, дебилы?! Охранители порядка — вигилы и пожарная служба, лесничие и бургомистр — все считают подозрительными. Местные бузотеры тем более пробуют кулаки на хлипких городских книжных мальчиках...

Городской книжный мальчик прерывает заслуженного старца безо всякого почтения:

— Еще бы! Получается это все — тысячи игроков, колоссальные усилия по приемке, организации, разбору конфликтов... Вам же для одного этого пришлось организовать клуб и содержать его несколько лет, пока клуб научился принимать многотысячные игры! Да те же двинутые пивовары, охранявшие полигон три месяца! Затраты на одежду, доспехи, дома, копию настоящего варварского корабля; самое главное — на психологическую подготовку. Ведь только для одной этой игры пудовые фолианты написаны: и тома игровых технических правил, и сюжетных правил, и психология, и исторические исследования по эпохе поднимали, простыми словами пересказывали кому как себя вести чтобы достоверно... Так для чего же это все было, профессор?

Профессор улыбается во все тридцать два:

— И ты ворвался сюда, не догадавшись?

Аврелий Тацит-младший переводит дух, спрашивает отчего-то пересохшим горлом:

— Вы оговорились, что Аристоклес — маг, брат графа Туллия, которого я там играл... Он-де открыл Врата Илиона силой одной лишь мысли. Вы говорили, что важно большое количество людей... А потом Алфи... ну, девушка, Вы ее не знаете...

Тут профессор, не сдержавшись, хмыкает:

— Великолепную? А кому она вчера общую лингвистику сдавала? Ты что же это, не удосужился выяснить, в чем я профессор?

— За что бы там ни дали Вам ученую степень, а на самом деле занимаетесь Вы только Вратами. Алфи сказала: "Неужели вся эта огромная игра, все эти достоверные костюмы, реконструированные доспехи, ремни, седла, сбруи... Вон те настоящие корабли, что сейчас мокнут внизу, видишь, у причала? Все — для того, чтобы включить воображение, чтобы одна домашняя девочка испытала ужас потери, но при этом никого не провожала на войну — настоящую?"

— Следствия? — вздергивает бровь ученый; боевой же маг справа от него спокоен и молчалив.