Длинное замыкание

Длинное замыкание.

А ты, Афина, свое сердце не жалей
А ты, Восьмая, поторапливай коней
А ты покоя-да не узнаешь никогда
Глаза-то серые, да Алая звезда...

— Ну и как, идут мне серые глаза?

Когда девушка так спрашивает, отвечать вообще-то опасно. Скажешь — идут, а в ответ: "Так тебе мой натуральный цвет не нравится? Мне что, в контактных линзах теперь везде ходить?" Скажешь — не идут... ну, тут все ясно. Сам ходить не будешь. Надо срочно тему переменить, пусть и неуклюже:

— А что за образ?

Шумно в омнибусе: проезжие гомонят; лязгают старые оси; а рессоры скрипят как в последний день Помпеи. Еще и паровик выдыхает простуженным слоном... Не разобрать ответа. Но и так ясно — принцесса Афина Октаво. Сколько Аврелий игр устраивал по эпохе Перелома, сколько на них девушек было — все поначалу принцессу отыгрывать кидаются. И даже не в том дело, что любая другая женщина в ту далекую пору была так уж бесправна. Вот хотя бы тетушка Мерцелла, железной рукой державшая Гильдию Фортос. А дочь и невестки тетушки устроили свару, оспаривая в этой гильдии верховную власть... Сир Луций Зайцехвост — Волк Зайцехвост, вот наградили же прозвищем! — свидетель и самой свары и блистательного явления тетушки; да с ней и принцессы. Зайцеволк оставил весьма красочные мемуары, дышащие столь живым и непосредственным духом эпохи, что сняли по тексту многосоставной фильм, увидели ту синематографию миллионы и миллионы...

А из тех миллионов нашлись десятки и сотни, кто захотел примерить на себя лорику и взвесить в правой руке гасту, а на макушке ощутить тяжесть гребенчатого шлема. Кто первую игру сделал, Аврелию неизвестно — да и неинтересно, если начистоту.

Пару лет назад Аврелий совершенно мальчиком был, играл не задумываясь. Оттого, вероятно, и прослыл великолепным ролевиком, что вживался полностью. С игры домой приезжал, по нескольку дней то оговорки проскакивали, то жесты от персонажа — родня ужасалась.

Что теперь изменилось, Тацит Аврелий-младший сказать не мог. Точно так же сидел он в переполненном омнибусе — под ногами заплечные мешки; на коленях Алфи Великолепная... За ней Тацит полгода бегал, год назад вообще слюной бы захлебнулся при первом прикосновении... А тут вот — представьте, еще и думал, как девушке повежливее ответить. Не обидеть, но дать понять: на новогоднем балу таких снежинок восемнадцать девочек... спасибо за платье, мама — твоя неповторимая дочь...

Короче: все девушки Афину играть бросятся. И вместо первого дня, вместо вживания и примеривания ролей — выйдет такая ругань, что не до сюжета совсем никому станет...

Так что Аврелий-младший слушал девушку внимательно, в нужных местах кивал и поддакивал, а сам все кручинился да беспокоился... пока не сообразил: он же сегодня игроком едет! Игроком, а не устроителем игры! И едут они — вся Илионская команда — на Великое Кольцо под Новорим... да, в те вот самые легендарные места... Говорят, подняли там старые Врата, не пожалели сил из осколков собрать... места бы ладно, но соберется народу больше половины легиона... а устраивают игру не менее легендарные Охотники — клуб известный, опытный, многочисленный, имеющий мощную поддержку... слух идет, в нем дочь Императора под маской иногда появляется...

Вот пусть у Охотников обо всем голова и болит!

И так радостно сделалось Аврелию-младшему, что в кои-то веки не он будет записывать прибывших, не ему проверять игровое оружие на безопасность, доспех на надежность, а одежду и украшения на историческую достоверность... Не ему споры игровые разбирать; не ему беспокоиться о неизбежных ссадинах, ушибах, рассеченных бровях! Пусть о том устроители заботятся; Аврелий-младший обычнейшим чародеем на игре будет!

Может быть, у него наконец-то сыщется время... и... и будем откровенны, сыщется храбрость... да, храбрость... Алфи Великолепной кое-что сказать.

Важное.

* * *

Важное — дойти. Жить необязательно, а плыть необходимо — так в школе заучивали слова Божественного Юлия... когда он еще не звался Августом. Потому, наверное, и мог разбрасываться афоризмами, не особо заботясь о сбережении здравого рассудка переводчиков и биографов.

Или это Гней Помпей Магнус отчеканил, когда пришлось ему отплывать из Египта в самую бурю, потому что Рим требовал хлеба?

Как дали по башке, так все и перемешалось. Юлий... Помпей... Красс...

Все из прошлого слова.

Из того мира, из бывшей жизни.

От которой совершенно ничего не осталось.

Разве что либурна уцелела.

Здешние мореходы совсем никакие. Надставить борта на долбленую лодку — их самое большое достижение. И то порой получается, левый борт кривее... нет, круглее... правого. И оба они длиннее килевой линии. От чего вертлявость лодки исключительная, а способность нахватывать воду превосходит воображение... Такими лодками римский корабль не утопишь. Так что либурна, скорее всего, есть на берегу.

А вот, например, имени — нет.

Есть белый парус, есть щит лазоревый с золотыми стрелами Девятого Испанского. И красная пена, красные берега залива — нелюди все же взяли Марсию, отсекли Новый Рим от рудных гор... Ну, то есть, думали, что отсекли. Правду говорят старики, нелюдь боится воды. В их кровавой столице даже мост через Тибр удерживался канатами, а не опорами и арками — лишь бы повыше, лишь бы от зеркала подальше. Да, парусные плоты с камнем и малые лодки по Тибру ходили, даже и под парусом. Но на тех лодках все делали люди — рабы и слуги кровавого царства.

Но как же голова трещит! На ощупь — шишка огромная. Что за комната вокруг? Почему не получается встать с постели?

Комната.. к воронам... Важнее вспомнить...

Имя... Какое все-таки имя?

* * *

— Имя?

— Аврелий Тацит Бальбий... Тацит-младший

— Игровое?

— Аристоклес Сулла, магистр Имперской школы.

— Ваша команда?

— Граф Туллий Сулла, Хранитель Восточного Предела.

— Записано. Вы боевой персонаж?

— Нет, не намерен...

— Тогда белый жетон... Вот карточка... К четвертому столику — магию...

Аврелий вытирает лоб. Все происходящее напоминает вербовочный пункт легиона. Парень делал сравнительно много игр человек на тридцать; два раза собирал по семьдесят участников — это уже с помощниками; а однажды вписался помогать более крупному клубу — те сделали игру по Дикой Охоте двенадцатого апостола Эрин Меркурий, и собрали сто двадцать человек. Центурия!

Но даже на той игре регистрация проходила патриархально. Команда связывалась с мастерами, выбирала на полигоне место для своего лагеря или там крепости, куда по приезду и проходила прямо с омнибуса. А мастера сами являлись в лагерь, проверяли исправность снаряжения и соответствие выбранным ролям. На этом бумажная работа заканчивалась, и начиналось то неуловимое, за чем люди вообще приезжали.

Аврелий опустил взгляд: номер на игровой карточке? Один, семь, два, пять. Допустим, первые сто карточек взяты под служебных персонажей, да еще штук сто выведено в резерв, да и наверняка в суматохе кого-то уже сдублировали номером, а кого-то не посчитали...

Все равно — полторы тысячи.

Тацит-младший огляделся.

Для регистрации отвели просторную затравелую поляну среди огромных секвой, этакая ротонда без крыши, образованная рядами светло-коричневых колонн. Сейчас, к полудню, траву уже вытоптали — но шатры никуда не делись. Прежде всего прибывающий гость видел десяток светло-серых войсковых палаток, сквозь которые был доступ на игру. Палатки перекрывали вход на поляну, а влево и вправо от них уходила, растворяясь в коричневом полусвете секвоевой рощи, декоративная изгородь — по колено, только порядка ради. Аврелий, как порядочный, проходил именно сквозь устроенный вход, сквозь мужскую раздевалку, показавшись дежурному лекарю. И сейчас находился на обширной поляне, охваченной гигантским лесом со всех сторон, а понизу обставленной шатрами и сооружениями.

На левом краю поляны коробки туалетов. Там же знакомая по школьной военной подготовке раскоряка армейского полевого умывальника — сверху труба, снизу десяток раковин. А вон та груда армейских же зеленых ящиков с навесными замками — камера хранения для вещей, которые жаль или не к месту таскать по буеракам игровой судьбы. Здорово придумано! Обидно в пылу атаки выронить кошелек или получить мечом по дорогим точным часам.

На правом краю — стена из белых парусиновых квадратных палаток. Тут живут мастера-устроители игры. Большая игра — большое обеспечение. Куда там сто человек — пара центурий, не меньше. Какой только работы нет на игре! Вот, например: из раздевалок выходят уже не граждане, а игроки — в костюмах и в образах. Чтобы в роль скорее и полнее погрузиться, выделен целый десяток Охотников, тоже одетых по эпохе и статусу. Хозяева встречают каждого приветствием, положенным по рангу и гильдии: с поклонами, реверансами, характерными словечками. Вот паренек в блеклой мантии студиозуса кланяется дородному важному господину профессору в лиловом и золотом; а вот оборванец панибратски хлопает по плечу рослого хлопца в стеганом синем поддоспешнике, с криво повязанным шарфом гильдии Фортос... А здесь неловко ступают в особых сложных костюмах — чуть ли не экзоскелетах — две нахмуренные девушки, играющие кентавров. Следом еще девушка... Ну, уши лисьи легко; а вот хвост! У нее хвост как живой, и вроде как она тем хвостом по-настоящему метет, проталкиваясь сквозь пеструю толпу в доспехах, шубах, мантиях, платьях. Ее спутник — ничего особенного, потертая кожа и темные ткани — странствующий торговец; разве что броские белые волосы... Без цветов гильдии? Так ведь он еще только идет на регистрацию — к противоположному от раздевалки краю поляны, где шатры разноцветные, яркие. Там уже все на языке эпохи Перелома — грамотных мало, грамота — козырь, и потому язык той эпохи — вывески, гербы, щиты, картинки.

Вот крайний слева шатер. Сшит из желтых и алых полос. Вывеска — меч, коротко и ясно. К нему первая очередь. Все бойцы — легионеры и дружинники. Здесь и пузатые дядьки, которые будут играть городскую стражу и всю неделю игры просто просидят на лавке у ворот, отдыхая от дома. Тут же худощавые окольчуженные мечники; а вот пяток лесных фиари в расшитых рубашках, с изящными луками; а вот гильдейские гастаты в глухих шлемах-барбютах с Т-образной прорезью против глаз, в бочкообразных кирасах, сегментной броне на руках и коленях; там щурятся коварные наемные убийцы, покрытые черной кожей, с вычерненными же ночными ножами; тут переминается странствующий паладин, блестя начищенной чешуей с приметной бронзовой рукой на ведрошлеме; поодаль ворчат два северных варвара, скрипя огромными круглыми щитами...

Полуденное солнце кипит на доспехах и клинках; щиты гремят. Кузнец с лекалами кривизну затупленного оружия проверяет, громко произносит "антинародные выражения", помощники мельтешат с заклепками и плоскогубцами, туда-сюда вдоль очереди перетаскивают маленькую наковальню; лязг и звон, когда выбивают в жетоне приемную метку; шорох светлого металла цепи, когда жетон игрового паспорта вешают поверх брони...

Игра есть игра. Принято как условность, что невооруженный человек во всех ситуациях подчиняется вооруженному — чтобы исключить стычки одоспешенных и подготовленных бойцов с голопузыми адептами рукопашного боя. Если идешь к первому шатру, предъяви защиту по всему телу. Да предъяви еще и копии музейных свитков — как на самом деле выглядел тогда твой персонаж. Тяжелая турнирная кираса Северного Предела под шишаком Восточного с деревянными шнурованными наплечниками Южного — это разве на провинциальных игрушках примут, где важнее уберечься от рассечений, нежели создать правильный образ.

На большой игре все по-взрослому. Игроки должны выглядеть точь-в-точь как на сохранившихся картинах и гравюрах — с расстояния в десять шагов никаких отличий, хоть сейчас кино снимай... А вот, кстати, и столичная киногруппа. Камеры, табуретки, режиссер с листками, помощницы со звукоуловителями, ведущий уже в кадре руками разводит и курлычет в объектив — про культурные связи и международный резонанс, не иначе...

Следующий шатер — зеленый и фиолетовый; на вывеске чернильница и сумка. Вторая очередь — "люди мантии". Гражданские роли. Бургомистры и служащие ратуши; письмоводители и жрецы. Тут свитки шуршат, тут монеты звенят, тут знание событий исторических спрашивают, оценивают умение играть жестами и голосом так, как сделал бы это давно умерший прототип. Колдуны, к которым записался Аврелий, по этому цеху не проходят. Так что Аристоклес Сулла движется дальше по залитой солнцем шумной поляне, плывет сквозь море выкликаемых имен. Паспортных имен тысячи, родовых и кличек почти столько же; а сколько же еще игровых!

Третья очередь — земледельческое сословие, ремесленники. Шатер у них огромный, но тоже выгоревший и потому почти бесцветный. Вывески нет. На малых провинциальных играх шорник или пекарь только вид показывает, будто делает товар. А тут никакого притворства, все настоящее. Пивовары с чанами и настоящими дрожжами... Ну и что у них там за три дня созреет? Аристоклес остановился полюбопытствовать, и узнал даже с некоторым страхом, что пивовары-то заехали на полигон еще весной. И три месяца — ничего себе верность идее, а? — прожили в построенном "длинном доме". Попутно наварили пива, сберегли полигонные постройки от разрушения мимохожими пейзанами, а сам полигон от закидывания мусором. Тут Аврелий Тацит-младший только головой покрутил. Оно конечно, здорово так погрузиться в эпоху... страшно подумать, как всплывать потом... Да и где взять эти месяцы, работать же надо?

За пивоварами пекари с мешками муки — всю неделю игры будут печь хлеб; каменщики, чеканщики... конечно же, оружейники... кто сказал "кузнецы"? Луки тоже кузнецы клеят? Или стрелы точат и вытягивают под грузом? Ох тут и приспособлений показано, ох и кипит хитровывернутая мысль человеческая... Вот эти железяки, например, не инструменты палача. А самый что ни на есть новейший... Ну, новейший на эпоху Перелома, на триста лет назад, в смысле. Так вот — хирургический набор для лечения зубов. Аристоклес Сулла передернул плечами чуть презрительно, уже в образе — со снисхождением столичного мага к жалким потугам зубодралов-коновалов.

В четвертой очереди — женские персонажи. Шатер светло-лазоревый, на вывеске вырисована белая пушистая кошка. Чисто выметенная площадка, дощатые настилы — чтобы платье со шлейфом по траве не волочилось. Ну, а уж в платьях народу — глаза разбегаются. Лучше ничего не говорить, молча смотреть. Заденешь которую неосторожным словом — из первой очереди мигом защитник прибежит. Может и два прибежать; может и десять. Так что — бессловесно восхищайся, благо есть чем. Кто выбрал придворную роль — те в полупрозрачном. В танцах блистать да на креслах томно и загадочно сидеть. Кто выбрал воительниц, странствующих колдуний или еще какие активные амплуа — те в обтягивающем или в свободном, чтобы ногами и руками вольно размахивать. А кто выбрал играть нечеловеческие расы — коянов там, сатиров — те меха носят да раскраску. Одежды — совсем чуть-чуть. Среди них особенно выделяется та самая девушка — коян или оборотень — с огромным пушистым хвостом — ну вот как ей хвост сшили, чтобы сам двигался?

Пятый шатер — золотой с черным, на черной вывеске звезда золотая же — отвели колдунам и магам. В очереди к нему Тацит-младший и занял место. Еще и сейчас на ролевые игры заглядывали настоящие магистры из Академии. Конечно, для них интересно и забавно казалось пройти инкогнито, под видом обычного ролевика; ну а на игре уж восхищать и поражать ловкостью да магической силой. Их весьма охотно брали на соответствующие роли — ради колорита и достоверности отыгрыша той же магии. Конечно, полностью соответствовать средневековому идеалу сложно по трем причинам. Во-первых, кто знает, каким был тот идеал? Остались книги да записи. Живых свидетелей не дожило. Во-вторых, идеальному разбойнику, идеально тупому служке, или идеальному нищему, или проститутке — кто ж захочет стопроцентно соответствовать? Ну и в третьих, на игру человек едет прежде всего играть, а не ставить над собой научные эксперименты со зверообразной серьезностью. Но когда на игре магия — именно магия, а не пиротехника с механическими кроликами из шляпы — внушает, да.

Так что Аврелий... ну то есть уже Аристоклес Сулла, конечно... Нисколько не удивился, услыхав за спиной спор вписавшихся на игру колдунов:

— ... Ну да, конечно, Великое Кольцо! — восклицал тот самый, дородный профессор ведовства в лиловой мантии с золотыми узорами по внушительному животу. — Что ж Вы, коллега, не видите? Разница как между обучающим фильмом и развлекательным боевиком! Никто не будет искать ответы на множество исторических вопросов, интересующих, к примеру, меня и мою кафедру.

— Например? — отозвался ровный мужской голос.

— Например, куда девались прочие апостолы того времени, почему в легендах фигурирует одна Эрин Меркурий — двенадцатый апостол. Где одиннадцать предшествующих и невесть сколько последующих? Да, известны некоторые имена. Норин Геката в качестве легендарной наставницы Александра Корнелия. Бич севера Фарин Янус. Гроза пиратов Хамарин Фетида... Остальные где?

— Пожалуй, соглашусь. И почему эти несомненно сильные и безусловно храбрые апостолы все же не уничтожили кровавую империю солнцеубийц, не дожидаясь прихода Девятого Легиона...

— И почему в разных легендах и документах приводятся разные версии появления легиона! То ли его приняли как гостя и потом чем-то прогневали. То ли, напротив, бой начался с момента появления Девятого.

— И как Темные могли сопротивляться столь долго. Куда делись их слуги и слуги слуг после разгрома.

— Кто у кого был в вассалах.

— Почему Евген Стоик описывает Темных как смуглых и беловолосых, что в общем близко к известным нам фиари, а тот же Диомед Первопредок — как очень бледнокожих с волосами цвета воронова крыла...

— Как люди пережили Великую Тьму.

— И как наши предки все же решились овладеть магией...

— Ну ладно, ладно. В сюжете игры ни слова обо всем таком. Положительно, я не ждал Вас увидеть здесь.

— Но Вы же, профессор, приехали! — не смутился собеседник, — Несмотря на невнимание к Вашим историческим закавыкам.

Тут Аристоклес развернулся и оглядел спорщиков. Полному ученому возражал мужчина примерно его же лет — около пятидесяти, но подтянутый, с жестким командирским лицом. Седовласый, представительный, одетый как на картинке в учебнике или на обложке исторического романа. Синий камзол с хрустальным жезлом стихии воздуха на широком кожаном поясе. Пояс армейский, как и другие предметы одежды — простеганная ромбом туника-"сдвойка" в распахнутом вороте камзола; толстые штаны защитного цвета, тем же ромбиком простеганные на коленях; простые сапоги; на руках черные перчатки с тремя пальцами — для колдовства на холодных высоких горах или просто в небе, куда мага воздуха может забросить сплошь и рядом; за спиной подвешена на цепочке широкополая стальная капалина — отражать дождь, солнце и сыплющиеся отвесно стрелы. Словом, от выражения лица до кончиков сапог — образцовый боевой маг легиона. Как в фильме или в сказке.

Между тем преподаватель обдумал ответ и прогудел:

— Я тут развлекаюсь, коллега. В наше бы время меня так слушались студенты, как уважали профессуру в те времена... О, легионная школа! Суровейшая из школ! — неожиданно приятным голосом пропел ведун, а боевой маг без всякого уважения к песне фыркнул:

— Послали адепта нахххх... Кххх... К оркам... — собрался он и пошел! Как же, знаем! Вы же, профессор, аппаратуру привезли... — прибавил боевик уже серьезным тоном — Мои же мальчики разгружали вашу повозку. Уж будьте откровенны, коллега. Со мной-то можно.

Толстяк шумно выдохнул и на этот раз молчал долго — очередь продвинулась на двух человек. Действительно, долго: ведь каждому игроку правила зачитают, осмотрят снаряжение, вопросы будут задавать — мастер попытается уяснить, что за человек перед ним. Не создаст ли он в игре проблем, не повредит ли другим игрокам; не затеет ли скандала или капризов... Не спешит мастер, зачитывая памятку и правила. Есть время и умную беседу послушать и головой повертеть. Посмотреть ой как есть на что!

Вот, например, из четвертой очереди к лазоревому женскому шатру подошла девушка. На первый взгляд, обыкновенная. Волосы прямые темные, ближе к русым, чем к черным. Лицо правильное и тонкое; одежда — простого кроя кожаное платье и там-сям набойки поблескивают. Цвета — черный и темно-пурпурный, чуть-чуть не лиловый. Платье спускается до сапог, но по бокам разрезы почти к поясу; видимые в разрезах стройные ноги полностью затянуты в ту же тонкую кожу. В целом — не красавица, до Алфи далеко! Разве что — улыбка милая. Такая милая, что мастер-приемщик перед входом в шатер засмотрелся на добрых сорок ударов сердца. После чего, к неимоверному удивлению Тацита-младшего, вежливо и почтительно поклонился незнакомке. Выглядевшей младше седоусого раза так в четыре.

Но ладно там поклонился — мастер даже оружие девчонки не стал осматривать! Аврелий чуть было сам не полез разворачивать длинный чехол, да спохватился, что без разрешения — оскорбление прямое, недвусмысленная обида. В конце концов, если мастер девчонку знает в лицо, если они из одного клуба, так, видимо, и оружие это знаменито. Копье в два роста хозяйки. Даже Аврелий — только в прыжке острие достанет. А движется девчонка легко, словно ее оглобля ничего не весит. Ну, тогда бояться нечего — точно имитация. Настоящее оружие такой длины массивно и прочно как хороший лом... Собственно, лом и есть. Иначе сломается о первое же подставленное ребро щита...

И не хватило Аврелию мгновения, удара сердца — понять, что с той девчонкой не обычно. Почему он вообще при паузе в разговоре магистров посмотрел именно на четвертую очередь — а не на шестую, например, где у зеленого шатра под вывеской-шестеренкой собрались диковинные звери, блистающие чешуей драконы, пыхтящие механизмы гномов, и мимо которой тягач вообще платформу с ладьей северян волочет! Настоящий корабль!!!

— Да, коллега, — неожиданно тихо ответил толстый профессор, — Да. Это ведь будет выглядеть на все сто. И серпент под багровым парусом, уходящий в закатное солнце. И багровые отблески на клинке — сегодня, как тогда...

Аврелию приходилось вслушиваться в негромкую речь — потому, что шум от легиона игроков никуда с поляны не делся — а ведун бубнил под нос, как будто убеждая себя же в правильности принятого решения. Тацит-младший при том решении не присутствовал, и следить за мыслью профессора затруднялся. Боевой маг легиона, напротив, понимал куда больше высказанного и не просил ни говорить громче, ни повторить или растолковать пропуски с умолчаниями.

— ... Тогда... в тот раз... На полуострове, — бормотал ведун, а маг согласно кивал, — ... Окружили и прижали к берегу... Помнишь, Рината не пошла в воду? Боялась меч утопить? Да, деревянный... Так ее увлекло ощущение. Отчаяние — настоящее. Мечи игрушечные, плащи тогда из полотенец и занавесок шили... не как сейчас! — профессор махнул вокруг себя, над толпой ролевиков, одетых ярко, разнообразно — и очень, очень достоверно! Весьма похоже на картины старых мастеров, на изображения в учебниках, на сцены в исторических фильмах.

— А чувства были — пожар! Сердце вылетит — не заметишь... — выдохнул ученый, — Мозг! Совершенная биологическая машина по преобразованию дури в электроток... В конце-то концов, более трех тысяч... Я столько денег для Охотников пробил... Отчего бы мне и не надеяться? — ведун скривил губы, наверное, считая это горькой улыбкой, — Достоверно известно, что Аристоклес Сулла...

Аристоклес Сулла вздрогнул от макушки до пяток, не сразу сообразив, что речь о его прототипе. Профессор же продолжал:

— ... Включил вторые Врата — Врата Перелома, Врата Илиона, Врата Эрин! — вовсе без электричества, пара и механизмов. Что же могло воздействовать, как не биотоки...

Боевой маг ответил что-то, за окружающим шумом утерянное. Аврелий собрался переспросить, но тут его мастер магии из пятого шатра решительно потянул за рукав:

— Парень, тролль-тебя-так! Потом договорите, не задерживай очередь, тролль-так!

Тогда вошел Аврелий в черно-золотой шатер, где приемщик ухватил его игровую карточку и принялся в ней черкать, проговаривая подсевшим голосом:

— Аврелий Тацит рода Бальбиев, ветвь Сульпициев, рожденный в Илионе, полных лет десять и семь... Имя Сулла Аристоклес, команда графа Туллия, Восточный Предел... Небоевой персонаж... По возрасту на игре имеет право применять... — а парень думал, что мастер, наверное, человек сто уже встретил. Так же зачитал правила, осмотрел игровое снаряжение и деревянное оружие. Выдал памятку и проводил к шатру команды. Вернулся. Сидел вот на этой разборной скамье, сперва грубо выскобленной рубанком в клубном подвале (грубо — потому что завтра уже выезжать, а ничего ж не готово), много позже отполированной задницами в кожаных штанах, оцарапанной доспехами на играх и ристаниях... Пил остывший настой рябиновых ягод или "враг-травы" — как делал это сам же Аврелий на собственных играх, чтобы голова как можно дольше оставалась ясной. Без настоя не продержаться: номер карточки Аристоклеса Суллы — один, семь, два, пять, а регистрация в самом разгаре. Следовательно, до вечера вполне может прибавиться еще столько же, и всех надо встретить-записать-проводить-объяснить. Три тысячи людей должны спать, есть, умываться, ходить в туалет; на такое число игроков наверняка окажется не меньше десятка инфарктников и язвенников; а уж споры разбирать...

Аврелий снова напомнил сам себе, что приехал участником. И проблемы организаторов его — хотя бы раз в год! — не касаются. Не хотелось признаваться себе в зависти. В зависти к Охотникам — огромному сверхмощному... даже не клубу, скорее, объединению клубов. Собрать половину легиона не сложно: дал объявление — народ и съехался. А вот организовать все эти шатры, ящики, скамейки, а вот найти три сотни сотрудников — принимать, провожать, следить за порядком — и все круглосуточно, и все на неделю.

Тем временем все отметки в карточке сделали; выдали жезл игровой, мастер пожелал удачи — тут даже его луженая глотка не выдержала, охрипла. Достал мастер кособокий кувшин ручной лепки с остывшей "враг-травой", глотнул, махнул рукой — на выход!

Вышел Аристоклес на игровую сторону из шатра — а там уже встретила его собственная команда и потянула за собой перелесками и хвощевниками — в лагерь. Дел выше головы: палатки поставить, очаг обустроить, местность вокруг разведать ногами и глазами, до сих пор ведь не играли на этом полигоне. "Что? Поговорить? Потом поговоришь. Фигуры приметные, сам же сказал. Найдутся по ходу игры. Сможешь все вопросы задать," — торопил граф Туллий, хранитель Восточного предела, осматривая крепость графскую. Организаторы не пожалели денег, пригнали технику и сложили все игровые замки из блоков да камня. Сложили грубо, наспех. Но по общему силуэту и планировке — весьма близко к сохранившимся манускриптам. А потом еще знакомство с командой; а под закат еще с Алфи на берегу озера посидели, проводили солнышко, и под берегом увидали не только варварский серпент, но и целых две настоящих либурны да пузатый торговый ласт! Девушка даже высказалась в том смысле, что на этой игре действительно можно всю неделю просидеть во дворце, носить чистые воздушные наряды, и когда во дворец приедет с докладом гонец из боя — он в самом деле будет вонять костром и кислой сырой шерстью плаща и безо всяких натяжек будет выглядеть чужеродным и диким среди нежных фрейлин и лощеных кавалеров.

И от всех этих впечатлений так умотался отрядный маг, что упал на тюфяк, вовсе не вспоминая ни о хитрых вопросах исторической кафедры, ни о своих собственных. Утром, все теперь уже утром — на свежую голову.

* * *

Голову отпустило как-то вдруг. То муть и тошнота, все качается, будто палуба. А то внезапно — ясность зеркальная, и легкость в теле, будто сам себе парус и корабль. Имя тоже вспомнилось: Аврелий Сулла. Звание: декурион абордажной команды, либурна "Клавдия Августа". Вышли семь суток назад из Новорима, шли в порт Марсия — удобная бухта на западном берегу, немного южнее устья Тибра, открытая уже в Залив. Там должны были принять проводника, пересечь Залив и высадиться на восточном побережье. Перевалить цепочку скал и встретиться с лесными фиари. Через торговцев, окружным путем, третьими-пятыми устами, лесные передали, что хотели бы союза с Римом. Потому как их темные родичи достали лесных до самых что ни на есть печенок. Буквально. Каждый день на алтаре пирамиды Темные убивали солнце, чтобы наступила благодатная тьма. Солнце было представлено символически, жертвой. Разумной жертвой, иначе Тьма разгневается и тоже станет неразумной. Так вот, если кто подворачивался Темным в плен, то сердце его шло повелительнице боли; ну а остальное Темные съедали. Не пропадать же мясу.

Поэтому когда дошли до Марсии и увидели город сожженным дотла, а порт разрушенным — радости не прибавилось. Искать выживших тридцать человек не могли; и тем более, не надеялись отбиться от такого числа Темных, перед которым не устояли шесть тысяч бойцов Южного Легиона. Посланники со слезами и руганью развернули корабль к восточному берегу. Коль скоро сухопутное сообщение с гномами прервано, так союз с лесными фиари становится стократ ценнее.

И не в морском бою по голове прилетело. За горловиной бухты либурна парус поставила да и ушла на глубину от воющей орды преследователей в примитивных долбленках. А через сушу без проводника ломились, тайных троп не ведая. Закономерно в засаду втоптались. По голове прилетело посреди букового леса, на просторной ровной полянке.

* * *

Полянка Аристоклеса насторожила сразу. И то сказать, уже день как игра идет, самая пора засады ставить. Так что, увидав силуэты воинов-"смилодонтов", проступающие сквозь светло-коричневый полумрак секвоевой рощи — не удивился ни сам колдун, ни его латная охрана.

Правда, и не обрадовался никто. Латники живо встали тройкой — "острием стрелы". Внутри построения Аристоклес наспех проговаривал формулу — сразу драконий меч "на все деньги". Не до экономии, когда пятнадцать противников против четверых. Сулла разглядывал приближающихся воинов Темных — лучшие из лучших, "смилодонты", ожерелья клыков, раскраска; а как идут красиво — что те самые мегакошки!

А ведь хорошо, что они это по игре идут, а не взаправду...

У ролевика может быть не очень хорошая память или писклявый голос, немузыкальный слух или географический кретинизм. Но воображение у всех ролевиков живое, объемное и быстрое, потому как именно воображение людей на игру приводит. И если костюм-доспех-ситуация проработаны хорошо, если не цепляется взгляд за приметы сегодняшнего времени — воображение дорисует все остальное. Как массой задавят, как на алтарь положат... а как из живого сердце вынимать станут — от одного представления натуральный обморок заработать можно.

Вон уже и картинка поплыла, смазывается — так сильно скачет давление. Кажутся сытые сегодняшние лица игроков — остроскулыми и остроухими; блестят голодными оскалами тогдашних Темных. И глаза противников горят настоящей злобой, да и выскочило их как бы не полсотни; бегут, замахиваются дротиками... Декурион собрался было заорать "Под щит!" — но губы не повиновались триарию, губы шептали невнятную тарабарщину! Суллу прошибло холодным потом — да нет, не оглох! Звуки обрушились на маленький отряд вместе с метательными снарядами.

Посол выхватил спату — даже пешим он предпочитал длинный клинок — секретарь успел прикрыть начальника щитом и получил в голову камень из пращи, забрызгав Адриана и Валентия мозгами. Те уже сдвинули скутумы, но Ихор и Ангерм опоздали прикрыть спину. Все-таки бойцы здешних призывов чуть-чуть да уступали ветеранам Девятого; а самих этих ветеранов оставалось все меньше и меньше... Ихор завалился навзничь с дротиком в глазу; Ангерм упал вниз лицом — бронзовый серп обрубил ему обе голени. И хотя нападавший для этого присел, и получил от Ангерма же клинок в шею — стена щитов разошлась. Мгновения хватило: в брешь посыпались копья, камни, шары боло; спустя полтора выдоха лежали уже Оркрист и Харм, Адриан и Сенгиз; посол хрипел, зажимая дыру справа под ребрами. На тропинке спина к спине стояли уцелевшие: сам декурион Аврелий, Валентий, Ингви, Фарназ... все?

Как — все???

Теперь враги не спешили. Числом они превосходили римлян чуть ли в не в десять раз, строй врагу разметали — из четырех скутумов черепаху не составишь. Дальше надо накидывать сетки и тащить добычу на алтари.

Командир Темных умом не славился, а потому выбрал самую простую тактику. Раз у нас численность десять к одному, так завалим противника массой! Темные принесли из дальних рядов деревянные щиты, за щитами приготовили рогатки и сетки — живьем брать демонов!

Выровнялись, выдохнули — пошли!

Тут Сулла закончил бормотать непонятные речи, крутанул над головой меч, очерчивая полный круг — и заорал надсадно, приседая, сжимая на выдохе живот:

— Драагооонслэээйв!!!

Белое кольцо ударной волны разлетелось по поляне и набегавших Темных фиари разбросало, поволокло и перемешало с собственным оружием. На ногах не остался никто; подмога из леса тоже не показалась. Должно быть, весь отряд вышел на открытое место, когда увидел, что римлян уцелело лишь четверо. Сообразив, что резерва можно не опасаться, декурион скомандовал:

— Добивайте. Живо!

И подумал, что голос и руки на этот раз вполне повинуются. А вот голова болит все сильнее.

Да и...

Не колдовал Аврелий Сулла до сих пор ни разу. И что кричал перед лицом смерти — непонятно; и почему сработало — тоже не знает. А уж чем с него боги плату возьмут за чудесное спасение... Мысль о неизбежной расплате оказалась последней соломинкой. Декурион повалился среди товарищей срубленным буком.

Аристоклес крупно задрожал всем телом и неверными движениями стер с лица брызги крови — вместе с ужасным видением. Смял пальцами воздух... Что он только что видел?

Видел?

Вокруг все так же стояли игроки графа Туллия; но кольцо Темных замерло за неким пределом, опасаясь шагнуть. Мастер-наблюдатель настороженно глядел на колдуна и даже тревожную кнопку нащупал на поясе. Чем их Сулла перепугал?

— Я... Все хорошо... — поспешил успокоить товарищей Аврелий, — давление прыгнуло, наверное. Я... Представил, что оно... все... настоящее.

— А! — расслабился мастер-наблюдатель, — Прочувствовал?

— А то, — кивнул Аристоклес, окончательно приходя в себя — Прошу прощения за неигровуху. Поехали дальше!

— Ты чего кастовал?

— Драгонслэйв, разумеется.

Посредник отрицательно двинул бритым подбородком:

— Ну, раз так перенапрягся — не могу принять. Не сработало. Ты в отключке на тридцать секунд... Отошел вон туда, живо! Готовы? Бой!!!

И так быстро махнул красным флажком, что Аристоклес ничего возразить не успел.

* * *

Не успел Аристоклес согласно правилам отойти в сторонку, не успели довольно ухмыляющиеся Темные приблизиться к тройке латников с вязками и сетями — как выбежала по тропинке та самая девочка-припевочка с копьем в два себя ростом. Поглядела на ситуацию, улыбнулась — будто бы и радостно, да как-то нехорошо...

И как пошла с этим своим копьищем по зеленой траве! Посредник откровенно полез за фотоаппаратом, но пока он странствовал по лабиринтам карманов — все уже и закончилось. Десяток Темных, не догадавшихся сразу сбежать, валялись там и сям, ошеломленно щупая синяки — кому куда прилетело.

Девочка подошла к застывшему посреди поляны Сулле, поклонилась не без ехидства и представилась:

— Эрин Меркурий, двенадцатый апостол Эмрис. Рада помочь.

Аристоклес отмер и поклонился:

— Сира, Ваше искусство выше всяких похвал! Чем скромный колдун может отблагодарить...

— Просто Эрин, — твёрдо поправила девушка. — Не сеньора. Я апостол — не нобиль. Много выше! Но человек. А все люди равны!

— А... куда Вы направляетесь?

— Куда же, кроме Илиона? Вам теперь нужно сопровождение, ведь так? Я вижу, что латники Вашего благородного брата храбры, но малочисленны. Что ж, я охотно прогуляюсь с Вами. А Вы мне поможете в городе.

— Вы полагаете, что там гражданская война за власть в гильдии? — напрямую поинтересовался Сулла. На что Эрин молча пожала плечами: кто знает? Игра сделана по известным историческим событиям, а сюжет только-только начался, вряд ли расхождения успели накопиться. Интересно, кто играет Луция Зайцехвоста? И как он теперь будет себя вести — уже зная, что скоро ворвется жаждущая крови принцесса Афина Октаво?

Для Аврелия половина удовольствия от игры была вот в таких вопросах. Да, наброски сюжета есть. Но ведь это все-таки не театр, у игрока не роль, где прописан каждый чих. У игрока — характер, и в рамках этого характера можно тот же сюжет выкрутить так, что мама родная не признает.

Думая о возможных поворотах истории, маг, кряхтя и отдуваясь, перетаскивал "убитых" Темных головой на восток для похоронного обряда. Правильно сделанный обряд сокращал срок отсидки вне игры — на треть. Да и по благородству характера, нобиль из рода Хранителей Восточного Предела вполне мог оказать уважение храброму противнику, побежденному не оплошавшей магией, а самой что ни на есть оружейной силой. Пусть и не его собственной.

Кстати, о силе: девчонка тоже взялась помогать. И главаря Темных, ростом в полкопья, весом в три себя — Эрин шутя передвинула одной рукой. Аристоклес икнул и подумал спросить у знакомых студентов из мехмата — не сбегал случайно из лабораториума какой-либо кибер? Но прочитав отходную и вручив мастеру-наблюдателю должную жертву за павших, Сулла уже серьезно задумался о делах предстоящих. Вот придут они рука об руку в Илион — к гадалке не ходи, кто-то стуканет Алфи. И как бы та не примчалась ревновать. А тут уж точно не до киберов станет, самому бы уцелеть...

Так рассуждал Аристоклес, шагая в Илион за изящной спутницей. Сулла честно и старательно думал о командных интересах, игровых вопросах, поднимал в памяти мелочи и подробности, припоминал и все дела личные. А все потому, что боялся вспоминать видение, приковавшее колдуна к земле посреди злосчастной поляны. Боялся вспоминать короткий тяжелый меч, в который отчего-то превратился игровой магический жезл; и раз за разом стирал с лица невидимые брызги.

* * *

Брызги прибоя до верха обрыва не долетают. Погода нахмурилась; шторм на озере. Над озером, на поваленном стебле хвоща, сидят и глядят на белые гривки Алфи Великолепная и Аврелий Тацит-младший. Ну и укутаны они, конечно, толстым шерстяным плащом Аврелия. Третий день игры. Кто не выспался в первый день, кто на чувствах да на нервах два дня промаячил — всех срубило. Стих полигон. Вяло идет боевка; без огонька строят каверзы маги. В команде Великолепной от всеобщей сонливости вовсе анекдот вышел. В капитально построенную организаторами ратушу пробрался стр-р-рашный наемный убийца бургомистра зар-р-рэзать. Честь по чести на потолочных балках устроился и стал выжидать, когда бургомистр останется без охраны. На игре такое как раз возможно, команда все же не население города. Частенько бывает, что вся стража ратуши в разгоне. Ждал-пождал засланец момента истины, да и заснул. Правда, замысел его злокозненный совсем чуть-чуть не удался. Ибо как раздался глас небесный в виде жуткого храпа с потолка — бургомистр, коего играл мужчина хорошо за пятьдесят, едва по-настоящему не помер. А сам убийца, заснув, потерял равновесие, свалился с балки — но повис на страховочном поясе, заорал непечатно, чем и вызвал к бургомистру помощь... ну а сам пошел в мертвятник, чего уж тут говорить, проиграл так проиграл...

Аврелий в ответ делится с девушкой тем самым случаем на полянке, в первый же день. Ну и, как следовало ожидать, Великолепная рассуждает о внезапно возникшей на горизонте сопернице. Но, видимо в силу сонной магии третьего дня, Алфи не шипит от ревности, а именно что рассуждает:

— Не-е, я точно красивее... Видела ее вчера. Но, может, она умнее? И-и-и, — подавляет зевок девушка, — И этим своим копьем крутит... Вам же, мужикам только чтоб чем-нибудь крутили. Вон та, хвостатая, уже пол-игры перессорила... Ну ладно, может и не пол-игры, так половину столичной команды точно... Но за-аато-ооо... Уф... Я готовить умею. И я хочу все-таки жить в доме. А не странствовать путем приключений, пока чего-нибудь не прострелят.

Тацит-младший достаточно хорошо изучил подругу, чтобы ничего не говорить. Не дождавшись возражений, та продолжает:

— Знаешь, все так и вышло. Был миг — один миг, точно как у тебя. Я сидела в столичном замке, вышивала чего-то, мамонтов на водопое, кажется... Не помню... А под окном отправляли на северный предел войско. И ощутила вдруг, такая тоска взяла — мой-то неведомо где, а может, и убит уже! Наверное, они тогда так же чувствовали, проводив мужа или там брата на войну... И спросить не у кого. Разве только прискачет тот самый вестник с поля боя — так его на клочки порвут одними вопросами.

* * *

— Радуйся, сегодня ты получишь ответы на все вопросы, — фиари говорит на безупречной латыни, его одежды глубокого синего цвета, волосы белее снега, кожа смуглая. Пахнет он как лекарь: бальзамом, тканью для перевязок и совсем чуть-чуть — кровью. Улыбается фиари совсем как человек.

Человек пытается встать с постели — и на этот раз, наконец-то, преуспевает.

Преуспев, обнаруживает себя посреди просторной круглой комнаты. Стены и потолок золотистого цвета — естественный цвет полированного дерева. Пол тоже блестит полировкой, оттенок вишневый. Мебели в комнате чуть: посреди кровать, на которой раненый провел десять дней; подле кровати низкий черный столик и такое же низкое, разлапистое, выглядящее игрушечным, плетеное креслице цвета светлого ореха.

В креслице и помещается тот самый фиари, что пообещал ответы. За полторы недели, протекшие после боя на лесной тропинке, вопросов накопилось множество. Аврелий Сулла, декурион абордажной команды, берет со столика выстиранную и зашитую тунику, влезает в нее. Находит на полу сандалии, застегивает ремешки — а потом и широкий ремень с кинжалом. Кинжал оставили в знак того, что римляне тут гости, а не пленники. Оружие и помятые кирасы сложены где-то на нижних ярусах.

Потянувшись и наклонившись, подвигав руками и походив по комнате, Аврелий признает себя годным к делам. Которыми тотчас же и начинает заниматься:

— От имени Нового Рима, столицы людей, благодарю тебя как союзника за помощь в бою, излечение наших ран, за прием и уход. Ты обещал ответить на вопросы. Скажи, как твое имя и какую должность среди лесных фиари ты занимаешь?

— Мое имя Ангиролан Сангари. Мой род обширен. Отпрыски его есть между морских и лесных фиари. Но все мы — темные, лесные, морские, высокие, горные — выходцы из тьмы. На вашем языке я буду сыном... прямым потомком... наследником Царства.

— Царства Тьмы?

— Мы говорим просто: Царство. Я его наследник. Можно сказать — мятежный сын императора. Мятежный, ибо управляю не народом Царства, а народом Адливуна, который не шлет живой дани пирамидам Ном-Урима. Здесь я государь. Лесные фиари предложили вам союз по моей просьбе. Я буду вести переговоры и заключать соглашения с Римом.

— Я думал, ты приставленный ко мне лекарь. Если ты, царь, говоришь со мной, значит...

— Ты совершенно прав, декурион. Посол убит, его секретарь убит. Твои люди сказали, что теперь старший — ты. Я говорю с тобой лично, ибо сейчас для меня нет ничего важнее тайны нашей беседы... Не мне судить, отчего посольство оказалось маленьким и как угодило в засаду.

— У Рима, государь, очень мало людей. Давно уже сие ведомо нашим союзникам и нашим врагам. Шестнадцать лет назад мы пришли под небеса Двулуния. Мы так и не поняли, волею каких богов случилось то небывалое чудо. Даже воспоминания о нем у нас рознятся. Большая часть помнит, что сперва мы говорили с Темными, даже почти заключили союз — и поссорились только потом. Но также и очень многие из нас помнят, что с первых мгновений в новой земле Девятый Легион вступил с Темными в бой... — декурион выдыхает. Хочется подойти к одному из шестиугольных окон, поглядеть на столицу. Будь собеседник лекарем, Аврелий так бы и сделал. Но в креслице не кто-нибудь, а государь народа, пригласившего римских послов. Послы оказались ослами, втоптались в ловушку и не сберегли дипломата, обученного риторике. Приходится отдуваться декуриону, вершиной красноречия для которого до сих пор была речь перед штурмом Толл-Гарнаха. Что там Сулла нес, он уже и сам не упомнит. Что-то про награды, римскую кровь и славу... Хотя можно было не говорить ничего: важная крепость стояла в удобной котловине, замыкая четыре дороги. Крови под ее стенами пролили море; всякий легионер желал взять проклятые башни не для награды, а чтобы все, наконец-то, кончилось.

Но бой, в который Девятый Испанский Легион вступил с первого мгновения под небесами Двулуния, не кончился ни со взятием Толл-Гарнаха, ни со штурмом Хал-Темгала — новой столицы Темных — ни даже с захватом всего Междуречья, чего добился Рим титаническими усилиями. И сейчас нечего льстить себя надеждой. Война с Темными не прекратится, пока жив Рим и пока жив хотя бы один из проклятых кровавых людоедов. Новый Рим сильно раздвинул пределы, да и численность граждан возросла двадцатикратно... Рим заручился помощью гномов — и лучшей в мире сталью. Милостью и справедливым руководством привлек многих и многих союзников; и вот сами Высшие фиари ищут сегодня римской дружбы.

А говорить об этом с гордым царем Ангироланом из обширного рода Сангари должен чудом уцелевший рубака-абордажник, что за годы бесконечной войны не выслужился даже до центуриона. Вот это и называется — не повезло.

— Нам с тобой не повезло, декурион... — царь задумчиво теребит широкую плоскую сумку, лежавшую, должно быть, под столиком или под креслом, потому как, одеваясь, Сулла ее не видел. — Мне выбирать: поднять меч против родичей, с которыми я не согласен во многих вещах наиважнейших, но по крови — одно... Либо поднять меч против силы грозной, нездешней, исполненной новых знаний; а знания те могли бы быть весьма полезны, получи мы их миром; и наш народ немало мог бы дать вам взамен... — царь извлекает из сумки широкое плоское зеркало — судя по свечению, колдовское — но смотреть в него не желает. Смотрит на декуриона и говорит, как бьет:

— Тебе выбирать, воин. Будешь ли ты говорить со мной от имени Рима — либо вернешься к своим за вторым посольством. До наших границ тебя проводят; а уж там... кому знать, будет ли второе посольство удачнее первого! — царь кладет плоское зеркало на столик, напряженно всматривается в блеклые разноцветные сполохи.

Аврелий Сулла все-таки подходит к застекленному окну. Вопреки его тайным опасениям, за окном нет ничего похожего на пирамиды Темных. Но и с хижинами лесных фиари открывшийся взору город не имеет ничего общего. Как ни странно, город весьма походит на Лондиний, Эборакум или Лютецию — северные римские колонии, стоящие среди бескрайнего леса, зимой заметаемые снегом — и потому лишенные внутренних двориков, но обильно утыканные дымоходами, оснащенные большими печами и подпольными каналами для теплого воздуха, из-за чего дома сильно поднимались на цокольных этажах. В Лютеции Сулла вырос, в Лондиниуме начинал службу; в Эборакуме думал осесть, выйдя в отставку... И от знакомого вида Аврелий оживает. В центр золотистой комнаты он шагает твердой поступью истинного квирита.

— Сочувствую твоему тяжкому выбору, царь, — кланяется римлянин, — По смерти нашего посла Корнелия Агния Савла и его секретаря Юлиуса Трибула Бальба... Я, Аврелий Сулла, не имеющий пока третьего имени... Говорю с тобой от имени Рима!

Ангиролан Сангари отталкивает по столику колдовской прибор, выпрямляется в рост, хмурится:

— Рим победит. А родичи мои все умрут.

— Ты видел нашу победу в том волшебном зеркале?

— Нет. Любой из подчиненных моего брата Высокого, — повелителя Тьмы, как его зовете вы, римляне — оказавшись на твоем месте, переложит посольство на чужие плечи. Ему наплевать, что повторное посольство может и не дойти, что за время его отправления и прибытия все изменится; он боится только прогневить стоящего над ним господина. Поэтому ваша когорта сильнее их тысячи; поэтому ваш легион один сильнее их всех; ваша беда в одном — никак не собрать всех ваших врагов на одном поле! Я, государь Адливуна, желаю владеть искусством войны, как владеет им Рим, и отдам за это все, что только Рим пожелает.

— Я услышал тебя, царь. У меня есть вопросы, а ты обещал ответить на все.

— Говори!

— Ты говоришь, вы одного корня с Темными. Но вы смуглы и светловолосы, а Темные, с которыми я дрался на пирамидах города Ном-Урим, все сплошь бледные, волосы их чернее ночи, и даже кровь их зеленая.

— Много лет назад... Счет утерян, — царь косится на волшебное зеркало, — Мир окутала тьма. Исчезли звезды, луна. Свет солнца не достигал полей, и ничего не рождалось. Зеркало, о котором ты спрашивал, сделано еще до прихода тьмы. Зная его тайны, можно совершить многое. Но я этих тайн вовсе не знаю; зеркалом же владею одним из трех, наследством нашего рода. Мой брат, повелитель Тьмы, владеет вторым таким же; где третье — неизвестно... Мой брат силой колдовского зеркала делает бывшее — небывшим. Не спрашивай меня, как. Я вижу, что даже это искусство не помогает ему противостоять Риму! Но боги или создатели зеркал — думаю, легат, они суть одно и то же — берут плату за помощь, всякий раз иную, и всякий раз страшную. Во тьме семья моего брата переродилась, и если бы дело кончилось белою кожей, черными волосами, зеленою кровью, я не звал бы вас. Мы радовались концу Тьмы, они — оплакивали ее уход. Мы искали выживших, чтобы обменяться уцелевшими знаниями и собрали таких множество. Если ты, посол, снова посмотришь на Город... У нас один Город, он так и зовется... То увидишь далеко к востоку у самой реки, большое кубическое здание... Видишь?

— Вижу — отвечает Аврелий Сулла, подойдя к окну и высунувшись почти по пояс. Город утопает в привычной глазу зелени: буки, орешник, дубы и ясени. Тут нет секвой и хвощей, тут все даже пахнет как дома. Кубическое здание в море листвы и черепичных крыш действительно, хорошо заметно.

— Там наши маги. Хочешь научиться останавливать бури и вызывать дождь? Отводить недобрые мысли? Придавать мягкой бронзе прочность большую, чем у ваших знаменитых гладиев и пилумов?

— А что, научиться может всякий?

— Не всякий, но довольно многие. Ты же сам, легат, на той поляне в бою уложил полусотню заклятьем. Не помнишь?

Вернувшись к столику, Аврелий Сулла долго молчит. Наконец, решается. Царь говорит правду — по крайне мере, пока нужен союз с Римом. Можно тоже поделиться важным:

— Кто-то водил моими руками, царь. Голос бормотал заклятие сам собой, только завершив его, я освободился. И я теперь с ужасом ожидаю, кто из богов и что именно спросит с меня за спасение на той поляне.

Фиари пожимает плечами:

— Об этом стоит потолковать с нашими мудрецами. Возможно, ты никому ничего не должен. Выйдя из тьмы, мы собирали именно знания, друзей и торговые пути. А они, Темные, собирали рабов и слуг. В этом-то и не согласился со мной брат. И мы отселились от них через Реку. Ушли в эти вот леса полуострова Адливун, где и по сей день проживаем. Тут процветает наш народ; сюда к нам от убийств и боли сбежались лесные и морские фиари. Дома, башни и городские стены доставили нам прозванье Высоких. Нашу землю прославляют в сказках и песнях; фиари дальних земель верят, что после смерти их души вознесутся в ласковый Адливун... Когда явилась в мир сила, способная повергнуть царство крови, мы, конечно же, решили пойти ей навстречу.

— Вы не торопились, государь.

— Во-первых, мы узнали о вас не сразу. Во-вторых, мы все же фиари, а не люди. И принимаем решения не так скоро, потому что живем дольше вас. Мы непривычны к спешке. В-третьих, что наиважнейшее, мы хотели увидеть, что вы действительно сила. И теперь мы убедились, что вы в состоянии победить без нашей помощи. Но это будет большей кровью и намного дольше; за время бесконечной войны вы позабудете мирные искусства и превратитесь в народ убийц — Темные начинали точно так, а мы наблюдали все их перерождение от начала до конца. С нашими же знаниями и вашей силой можно совершить великие дела.

— У вас есть магия. Почему вы не победили врагов колдовством?

— Смотри сюда! — царь проводит пальцем по волшебному зеркалу, и в нем проявляется прямая линия. Фиари делает еще несколько движений — и на прямую накладывается волна, таким образом, что прямая проходит посередине.

— Ваше искусство войны, строительства, ваша хирургия — вот эта прямая линия. Нет взлетов, — аккуратно подрезанный ноготь упирается в верхнюю точку волны, — Однако, нет и падений! — теперь ноготь показывает на нижнюю дугу, а царь продолжает:

— Вы не хватаете с неба звезд, но надежно делаете свое дело. Магия же сродни вашей поэзии, театру, скульптуре и рисунку. Часто бывают провалы. Зато и взлеты бывают столь велики, столь выгодны, что позволяют пережить несколько провалов и дождаться еще одной удачи... Магия — это ничего наполовину, римлянин! Или вверх, или в смерть.

Сулла долго смотрит в колдовское зеркало, и говорит глухо:

— У меня остался еще один вопрос, государь. А затем я буду готов отправиться с твоими верительными грамотами обратно в Рим. Что до меня, то я счастлив быть с вами в союзе уже от одного того, что вы не режете людей заживо. Ты верно сказал, царь: я всего лишь рубака-абордажник, и все, что я знаю о цели нашего посольства — нам нужны союзники. Враг врага — наш друг. Там, на дороге, я умер, когда Ихор с Ангермом больше не защищали спину; все, что потом — жизнь взаймы. Я бы поклялся тебе, царь Адливуна, что приложу все свое небогатое красноречие, чтобы привлечь Императора к союзу с вами. Но моим богам ты не веришь, а твоих я, честно говоря, опасаюсь. Поэтому о посольстве я не буду говорить лишних слов. Кажется мне, мы понимаем, что хочет каждый из нас, а это уже много.

— Тогда задавай твой последний вопрос, легат. А потом я прикажу готовить для вас проводников, припасы и охрану. Мне доносят, что ваш корабль в сохранности ждет вас недалеко от берега; люди на нем здоровы и не удручены потерями; погода тихая и останется таковой еще дней десять-двенадцать.

— О двенадцатом апостоле богини Эмрис я и хочу спросить. На четвертом или пятом году от основания Новорима до нас дошли слухи о великих бойцах и магах, владеющих силой богини. Несколько позже мы увидели апостолов близко — в мирной жизни и в бою — и убедились, что подвиги Геркулеса им вполне по плечу. И даже большее... — посол немного помолчал, собираясь с мыслями. Продолжил так:

— Собравшись разом, эти апостолы могли бы искоренить темное Царство. Они уничтожают разбойников и убийц, обижающих людей на пути и в поселениях. Могли бы выкорчевать самое большое гнездо боли и крови, Ном-Урим. Десятку апостолов по силам. Известно ли тебе, государь, почему апостолы так не сделали? Хотя бы — пытались? И почему самое большое число в имени апостола — двенадцать, это Эрин Меркурий. А на слуху имена всего лишь четверых?

Царь Адливуна сдвигает брови:

— Лучше всего на твой вопрос ответили бы тебе сами апостолы. Но и наши мудрецы кое-что про них скажут. Первое, имена апостолам даются по порядку посвящения. Второе — апостолы не бессмертны. Те, чьи прозвания не на слуху, попросту однажды встретили противника не по силам. Третье — не тебе ли я только что рассказывал о жестокой и неотвратимой магии зеркала, принадлежащего моему брату? Очень может быть, что исчезновение восьми из дюжины — его рук дело. Если апостолы защищают земледельцев и торговцев, они выгодны моему брату, они поддерживают в его царстве порядок. Те же из апостолов, кто осмеливается бунтовать против престола, исчезают силою зеркала беззвучно, бесследно, бесславно — не погибают в бою, а никогда не проявляются в ткани бытия. То малое, что я знаю о зеркале — изменить судьбу одиночки гораздо проще, чем семейства или дружины. А изменить судьбу царства или города и вовсе невозможно, можно только немного отсрочить неизбежное. Зная, чем закончилось явление Рима в наши земли, могу поручиться престолом, что брат мой пробовал исправить ваш приход с помощью зеркала. В том и причина розни ваших воспоминаний о прибытии в мир...

Тут повелитель фиари сам отступает к окну, и посол полагает разговор законченным. Но едва Сулла делает шаг к выходу, как его собеседник, не оборачиваясь, продолжает совсем уже мрачно:

— И последнее, римлянин — по счету, но не по важности. Зачем бы апостолам богини Тьмы и смерти уничтожать адептов той же самой Тьмы и смерти? Разве не Тьме служат солнцеубийцы на верхушках пирамид; разве не смертью выполняют они то служение? В чем же противоречие между ними и апостолами? Если апостолу представить муки людские, либо гнев богини Эмрис... Как ты полагаешь, что апостол выберет?

* * *

— Выбирая богов, выбираешь судьбу!

Норин Геката обводит собрание пронзительным взглядом, ловит и не отпускает взгляды ответные; давит напропалую.

А непросто передавить волю апостола богини Эмрис. Да еще и — апостола многотысячелетнего, как, например, Ирий Конегрив. Молот его весит полтела взрослого мужчины. Взгляд Конегрива весит шесть тысячелетий. Ответ Ирия весит тысячи и тысячи копий и палиц; за ним — все жители Пустошей.

Но Конегрив и сам хорошо сознает цену своего слова; и цену своего молчания. Молчание Первый Апостол и кладет на весы.

Тогда Геката переводит взгляд посолонь. Второй Апостол запускает крепкие пальцы в буйные свои кудри, чешется громко, непристойно. Палица смирно лежит у ног, праща обернута поясом вокруг обширного чрева; имя второму апостолу — Пасть. Власть его над жаркими берегами под черным бархатным небом, где солнце падает в океан за краткие полторы улыбки, где никогда не видали заката и не знают, сколько можно успеть сделать за долгий рассвет.

Рассвет занимается, и на поляну собрания входят длинные, черные, быстро тающие тени — если прислушаться, слышно, как они шуршат по траве. Секрет шороха прост: уходящая тень больше не бережет росу. Тяжелые капли падают на красную глину либо возносятся паром — и освобожденные стебли шуршат, разгибаясь.

Норин Геката переводит зеленые глаза на следующего Апостола. Пятая не поднимает взгляда навстречу, Пятая облизывает полные яркие губы самым кончиком языка; Пятая частым гребнем проходит по вороным волосам до колен. Быть бы ей конегривой, да имя занято Ирием. И потому Пятая зовется Ночная Кобыла. Ночь ее время; сны ее слава; сила ее над мужчинами; страх ее над женщинами. Не нужно ей оружия, помимо черного же обсидианового ножа. И уж тем более, не нужен Пятой глупый спор.

Пятой?

А где же третий и четвертый носители воли божьей?

Третий уже тысячу лет, как не является на собрания. Хотя и собрания те проходят не каждый год. И не каждый десяток лет. Апостолы странствуют по всему Двулунию, и не всегда успевают воротиться к сборному месту даже за десятилетия. Может статься, Третий Апостол еще жив. А может, его секира черного нефрита валяется в шатре какого-нибудь вождя Степи или висит над местом рулевого на беспалубной однорядке островных разбойников.

Четвертый апостол — Норин Геката и есть.

Шестой апостол улыбается Гекате открыто и радостно. Хамарин Фетида поддержит любимую где угодно и против чего хочешь. Шестой апостол свеж бронзовым загаром капитана, и бронзой же сияет его абордажный ятаган — перекованный почти три тысячи лет назад из привычного уже тогда серпа-копеша, какие и по сей день в руках людоловов Кровавого Царства.

Против Ном-Урима, против ежедневного убийства на вершинах пирамид, Норин Геката сегодня поднимает голос.

Вот только слушают ее далеко не все.

Седьмой апостол тоже улыбается Гекате, но улыбается гаденько. Три тысячи лет прошло, как назвался он Змеем, а спустя всего только пять столетий народная молва переименовала седьмого апостола в Червя. Червь гибок и ловок, разум его изощрен в интригах. Бьется Червь нечасто, однако не ведает промахов длинное копье с ясеневым древком и каменным наконечником нарочито грубой колки.

Восьмой апостол сосредоточен и хмур. Крепкими пальцами проводит он вдоль прямого клинка черной бронзы и в который уж раз думает: не сменить ли меч-единорог на тугой поющий лук? Один только взгляд бросает Фарин Янус на стоящую в центре круга Норин Гекату. Но за взглядом этим — как у Первого и Второго апостолов — тысячи и тысячи засапожных ножей, сотни и сотни ростовых тугих луков. Фарин Янус — Бич Севера, как Хамарин Фетида — ужас и проклятье островных пиратов.

Девятый, Десятый и Одиннадцатый апостолы ничего не ответят. То ли бредут они горами высокими, то ли плывут над морями глубокими; то ли давно лежат в земле сырой. Пустуют их каменные сидения в Круге, и неведомо, чьим рукам служит сейчас их грозные секиры, острые ножи да меткие стрелы.

Двенадцатый Апостол — Эрин Меркурий. Самая молодая из всех. Тысячи лет не прошло, как получила она из рук Ирия самое новое и сильное в мире ручное оружие: широколезвийную глефу на длиннющем древке. Эрин слушает и не слушает; скользит взглядом по сосновому перелеску на восточном склоне. Переводит глаза на мощный корабельный лес, заслоняющий Круг от беспощадных ветров севера; улыбается цветущей сирени, замыкающей поляну с запада, и с тоской глядит на юг — там поляна Круга обрывается к морю. Под обрывом прибой да скалы; за обрывом море да море. Туда ушел Девятый апостол, по которому тоскует сейчас Эрин Меркурий.

Круг замкнулся; рядом с Эрин сидит Конеголовый. И теперь он уже смотрит на Гекату прямо, теперь он уже отвечает:

— Волей богини мы провели человечество от полного вымирания во Тьме сквозь бесконечную войну со зверьем — и до сего дня. На моей памяти численность людей умножилась тысячекратно. Все мы носим оружие — и все применяем это оружие. Разве плохо мы справляемся с защитой? Сколько бы люди ни воевали друг с другом, их число все умножается.

— Были всякие убийцы на нашей памяти, — как и положено, утробным басом, вступает Второй Апостол, — Люди приносили людей в жертву крокодилам, смилодонтам и морским ящерам, пока мы не перебили наибольших зверей, пока мы не показали людям, что их зверобоги смертны.

— Что же тебе не нравится в богине? — притворно удивляется Червь, — Мы никогда не вмешивались в дела людей и правителей. Будь мы в чем-либо неправы, разве сила Эмрис оставалась бы с нами?

В доказательство слов Седьмой апостол высоко запускает копье в небо; все провожают его глазами, считая про себя удары сердца. Только на шестидесятом счете возвращается копье — со свистом, разогнавшись при падении, молнией бьет в песчаный восточный склон между невысоких сосен.

Пятая молчит и расчесывает волосы. Фарин Янус убирает прямой клинок в ножны и тоже не говорит ничего.

Остается Эрин Меркурий. Отведя, наконец-то взгляд от южного небосклона, Двенадцатая спрашивает сразу всех:

— Мы ведь — часть богини, верно?

— Верно, — кивает Норин в центре круга. — Этим и отличаемся от магов, которые колдуют в собственных выгодах. Мы же колдуем с изволения Эмрис и для ее пользы.

Эрин Меркурий тоже кивает согласно: именно такого ответа она ждала. Двенадцатый Апостол выпрямляется, и звонкий ее голос летит далеко над поляной, над обрывом, над морем:

— Мы часть Эмрис, а Эмрис состоит из нас. Мыслями, словами, поступками — я создам такую богиню, служба которой будет — честь!

— А сегодня, значит, наше служение позорно? — осведомляется Червь неприятным голосом.

— Мы более тысячи лет закрываем глаза на людоедство, — отвечает Геката, — И всякие наши попытки сменить отношение к людям в Кровавой Империи приводят к одному. Апостол просто исчезает. Мы не всесильны, но всемогуща богиня. Однако, несмотря даже на защиту самой Эмрис, все-таки апостол исчезает столь чисто, что мы даже о нем не помним!

Фарин Янус подпрыгивает в каменном кресле:

— Я вспомнил!!! Вспомнил Третьего!!! Сны! Я видел его во сне, но тогда не понял, что именно видел!

Геката подхватывает:

— Сны эти начались шестнадцать лет назад.

— С приходом в небеса Алой Звезды, — басит Второй. — Все это так. И все же я повторяю: что из этого следует? Сегодня мы вмешаемся и уберем правителей, кои, по нашему разумению, плохи. Завтра мы поставим своих людей, которые лучше. Так шаг за шагом и сами мы превратимся в правителей. Надо ли это нам — спрашивать бесполезно. Мы часть Эмрис; надо ли это ей?

— Зачем заменять правителей? — Норин протягивает руки к слушателям, — Заменим их опору! Мы частицы Эмрис. Наше терпение, наш страх исчезнуть из ткани бытия тем ужасным способом, которые все мы видели во сне, наше согласие с Кровавой Империей — это все та Эмрис, во имя которой на алтарях вырывают сердца.

— Я не могу подобрать слов, — двенадцатый апостол скользящим шагом выходит в центр Круга, — Но моя Эмрис такого не потерпит!

Над поляной раскатывается грохот: камнепад, лавина или прибой; кажется, даже корабельные сосны под звуком гнутся.

— Моя! Моя! У-ух, девочка! Твоя, видите, ли, Эмрис! — Конегрив тоже вскочил. Смеется — какое там, ржет на все свое прозвище! И громко хлопает ладонями по могучим бедрам. Туника из клочковатой шкуры ходит ходуном на могучем торсе, бугрятся плечи. Громоподобный смех обрывается. Ирий садится обратно и говорит лишь:

— Разве тут у каждого своя Эмрис? Есть свет. Есть Тьма. Ты хочешь лишить Эмрис боли? Сшей тунику без изнанки!

— Я так не думаю... — начинает Геката, но Второй обрывает ее хлопком в ладоши:

— Мы провели человечество от полного говна, когда чуть-чуть не все вымерли, сквозь кишащий зверями век, до сего дня! Так сказал Конегрив! И мы этим гордимся! Ибо есть чем! И для этого нам приходилось убивать, убивать и убивать! Эти — на пирамидах тоже убивают для нашей Эмрис. Где же тут противоречие?

— Мы убиваем, чтобы людей было больше! — кричит задетая за живое Геката, — Потому что мы уничтожаем хищников и свихнувшихся, пьяных от крови, желающих причинять боль! Потому-то человечество и растет! Они же режут на пирамидах лучших — чтобы человечество вырождалось!

— Но Эмрис не лишила нас благословения! — сердится Червь, — Сила ее по-прежнему с нами!

— Что ж, — Геката выхватывает ятаган черной бронзы, не ржавеющий даже в соленой морской воде. Подарок Хамарина, конечно же. — Пусть тогда Эмрис лишит меня силы сейчас! Я объявляю! Кровавой Империи — смерть!

— Ты не смеешь! — рычит Конегрив, — Ты вызовешь охоту на нас, на апостолов. И вместо чтобы учить и воспитывать людей, мы пойдем впереди вооруженных чем попало толп воевать пирамиды! Война Ном-Урима с пришельцами расползется по всей земле! И пропадет все, что мы строили, выращивали столько тысячелетий!

— А для чего мы это все выращивали? — спрашивает Эрин Меркурий, — Если лучших из наших воспитанников забирают даже не в рабство, а попросту режут и едят. Как зверей!

— Кто не бежит из-под нашей руки, — гремит Второй, — Тот в безопасности.

— Получается, ты уже стал правителем, которым так не желал быть, — неожиданно тихо говорит Геката, — У тебя теперь есть свои, а есть чужие. Ты больше не апостол всех людей; ты всего-навсего царь избранного народа!

— Всего-навсего? — переспрашивает Второй, поднимаясь в рост и придвигая палицу. — Всего-навсего царь, так? Но я сохраню свой народ, избранный народ; мы переживем Ном-Урим. А ты еще вспомнишь меня! Когда благодарный род людской потянет на костер то, что останется от тебя после того, как в тебе опознают ведьму! Ты сказала, что выбирая богов, мы выбираем судьбу. Мои люди выбрали!

— Ну так я выбрала тоже! Я ухожу; кто со мной?

— Никто! Именем Эмрис Тьмы, остановите предательницу!

— Может быть, пусть идет? — говорит Янус.

— Да мы так все по одному разбежимся и все поодиночке сдохнем! Такое было уже еще до Второго, и потом больше тысячи лет восстанавливался Круг. Нет! Больше такого не будет! Остановите ее, или я сделаю это сам! Змей! Янус! Хамарин! Меркурий! Я учил вас!

Эрин Меркурий становится рядом с Норин, стряхивает чехол с лезвия глефы:

— Вот и посмотрим, чему научил.

Фетида, гроза пиратов, прикрывает Гекату с другой стороны. Видно, что бой не пугает его нисколько:

— Лучше так, Ирий, чем не любить совсем.

Змей и Второй, разом выскочив из каменных кресел, подхватывают оружие, расходятся пошире. Во главе их встает сам Конегрив, опираясь на молот.

Фарин Янус выдергивает меч:

— Выбираешь судьбу, значит...

— Хрен тебе поперек жопы, сопля малолетняя! — орет Второй, — Выбирать они мне тут будут!

— Пока ты не заорал, Пасть, я думал встать рядом с тобой, — цедит сквозь зубы Бич Севера.

Тогда Конегрив поднимает молот:

— Эмрис!!!

И делает шаг, с разворота разнося в щебень собственное каменное кресло.

* * *

Каменные кресла сточили ветер и камень; лес много раз погибал в огне, приливе, шторме с близкого моря — и рождался вновь. Эрин Меркурий не любила приходить на поляну Круга. Слишком прочно сидела в ней память; а в памяти пробитый глефой Конегрив; и Второй, сожалевший перед смертью только о том, что не будет построена его великая держава; а в памяти — как латали друг другу раны; а вон туда отлетел Червь, задетый молотом Ирия на противоходе; а вот здесь на скрестном шаге палица Второго разбила плечо Янусу; а вон там...

Кто-то маленький и легкий подошел справа и остановился за плечом Двенадцатой. Кто-то знакомый и незнакомый одновременно спросил сочувственно:

— Вспоминаешь?

Эрин Меркурий обернулась. Всмотрелась в подошедшую.

— А ты ведь тоже не отсюда? — вопросом на вопрос отозвалась Двенадцатая.

Собеседница намотала пушистый огромный хвост на руку:

— Мне и лет почти столько же, сколько тебе...

— Может, у нас еще и горе одинаковое?

— Ох, верно, подруга! — незнакомка пробежала несколько шагов туда и сюда, отчего алая длинная юбка пошла волнами. Остановилась:

— Меня, кстати, зовут Холо Мудрая.

— Я — Эрин Меркурий, Двенадцатый апостол...

— ... Богини тьмы и смерти Эмрис. — подхватила Холо, — про тебя много написано. Про меня меньше. Но зато я сама дух урожая.

— О! Уважаю. А мне все рубить да резать... Ну, так что за горе?

Холо погрустнела:

— Не успеешь привыкнуть, помирает!

— ... А нам потом учись любить новых!

— Что ж, — хвостатая вздохнула и поправила вышивку на белой рубашке:

— Лучше уж так, чем не любить совсем. Но я вот чего подошла. Ты вспоминала так ярко, что я даже часть увидела. Здесь всегда такие воспоминания?

— Да, — кивнула Эрин Меркурий, — Место такое, должно быть. Мне как-то объясняли про короткое замыкание.

— Если я правильно поняла то, что объяснили мне, то уж скорее, длинное.

Двенадцатая согласно наклонила голову:

— И ведь не меня одну замкнуло. С чего бы так? Вот парень этот, как же его...

* * *

— Аврелий Тацит-младший, из рода...

— Достаточно, юноша. Профессор оставил указания о вас.

— И какие же?

— Немедленно проводить к нему.

— Ведите!

Путь по профессорской вилле Аврелий даже и не пытается запоминать. Не тем голова забита. Наконец, двери широкие палисандровые настежь; в кабинет светлый, просторный врывается бывший игрок Аристоклес. И предсказуемо замирает.

Профессор-то настоящим оказался!

Кабинет у него и впрямь для работы. По стенам свитки, книги в стеллажах, карты новые и старые, и за стеклом древние; и окон в стенах вовсе нет — чтобы не слепило глаза. А зато остекленный купол почти на весь потолок. Ну и под куполом необъятный стол, а на столе завалы бумаги стопками — точно так сам Аврелий раскладывал перед курсовой работой. И на маленькой тумбочке красивый глазурованный кувшин, на горлышком столб пара; запах "враг-травы".

А за столом в кресле сам профессор. Справа от него — тот самый боевой маг; теперь-то уж конечно, не в игровых костюмах. Удобные простые костюмы по береговой моде: широкие штаны длиной до середины голени; плетеные сандалии; на торсах свежайшие распашные рубашки.

Тацит-младший улыбается:

— Это я удачно зашел!

— Десятку! — командует легионер. Профессор хлопает о стол серебряной монетой. Укоризненно качает головой:

— Стыдись, вьюнош. Я поставил десять сестерциев на то, что ты прежде всего поздороваешься.

До игры Аврелий бы смутился. Еще, пожалуй, извинялся бы. Сейчас он молча вытягивает такую же десятку из пояса и таким же точно жестом — как шашку по доске — двигает ее по столу.

— Сожалею, профессор. И приветствую Вас. А также Вашего достойного, но незнакомого собеседника! Раз уж Вы приняли меня немедленно, так простите свойственную возрасту горячность.

— Ну да, ну да, — качает седыми кудрями хозяин дома, — Излагай уже!

Но Тацита — пусть и младшего в роду — нарочитой иронией с мысли уже не сбить.

— Вы создали клуб "Охотники"?

— Верно.

— Вы поддерживали его несколько лет; вы настойчиво внушали руководству клуба мечту о настоящей Большой Игре?

— Скажу больше... — профессор воздвигается над столом и говорит, помогая себе жестами, как привык читать лекции:

— Мы ролевое движение подняли на уровень международных спортивных обществ. С престижем! С высокой оплатой игроков! А не как в наше время... Эх, двадцать же лет прошло! Деревянные мечи, первые правила... Организация как попало; доспехи из шкуры фаэтонов со свалки; крепости, теплым говном склеенные... Зрители вертят пальцем у виска — чем вы там занимаетесь, дебилы?! Охранители порядка — вигилы и пожарная служба, лесничие и бургомистр — все считают подозрительными. Местные бузотеры тем более пробуют кулаки на хлипких городских книжных мальчиках...

Городской книжный мальчик прерывает заслуженного старца безо всякого почтения:

— Еще бы! Получается это все — тысячи игроков, колоссальные усилия по приемке, организации, разбору конфликтов... Вам же для одного этого пришлось организовать клуб и содержать его несколько лет, пока клуб научился принимать многотысячные игры! Да те же двинутые пивовары, охранявшие полигон три месяца! Затраты на одежду, доспехи, дома, копию настоящего варварского корабля; самое главное — на психологическую подготовку. Ведь только для одной этой игры пудовые фолианты написаны: и тома игровых технических правил, и сюжетных правил, и психология, и исторические исследования по эпохе поднимали, простыми словами пересказывали кому как себя вести чтобы достоверно... Так для чего же это все было, профессор?

Профессор улыбается во все тридцать два:

— И ты ворвался сюда, не догадавшись?

Аврелий Тацит-младший переводит дух, спрашивает отчего-то пересохшим горлом:

— Вы оговорились, что Аристоклес — маг, брат графа Туллия, которого я там играл... Он-де открыл Врата Илиона силой одной лишь мысли. Вы говорили, что важно большое количество людей... А потом Алфи... ну, девушка, Вы ее не знаете...

Тут профессор, не сдержавшись, хмыкает:

— Великолепную? А кому она вчера общую лингвистику сдавала? Ты что же это, не удосужился выяснить, в чем я профессор?

— За что бы там ни дали Вам ученую степень, а на самом деле занимаетесь Вы только Вратами. Алфи сказала: "Неужели вся эта огромная игра, все эти достоверные костюмы, реконструированные доспехи, ремни, седла, сбруи... Вон те настоящие корабли, что сейчас мокнут внизу, видишь, у причала? Все — для того, чтобы включить воображение, чтобы одна домашняя девочка испытала ужас потери, но при этом никого не провожала на войну — настоящую?"

— Следствия? — вздергивает бровь ученый; боевой же маг справа от него спокоен и молчалив.

— Следствие то, что Вы собрали гигантский биовычислитель, подбирающий код замка. Гипотеза, что Врата открывались некой достаточно сложной комбинацией биотоков, и потому не имеют на поверхности рычагов, кнопок или там еще каких органов управления... В общем, эту гипотезу уже столько раз трепали в ежедневниках, что...

— Что?

— На тематической игре по Вратам Вы собрали около трех тысяч участников. Им не пришлось так уж сильно напрягать воображение, картинка и фон на последних играх уже хорошего уровня — вы же несколько лет внедряли мысль, что на Большой Игре одежда, вещи, утварь не отличить от настоящих, а зрение — высшее по шкале чувств. Так хотя бы у одного из трех тысяч будет озарение, вспышка, резонанс! И ведь оно было, профессор. Шел я по полянке, да попал в игровую засаду. Раз — и поплыло в глазах, и все как настоящее. А сам я вовсе даже Аврелий Сулла, декурион абордажников; и бой с Темными — всерьез, я всю дорогу мозги с лица стирал!

— Ты сказал: Аврелий Сулла? — подскакивает на кресле боевой маг, — Тот самый Первый Маг Рима? Первый, кого стали учить Высокие?

Профессор, напротив, опускается в кресло, промокает вспотевший лоб и шею листом бумаги.

— Так, значит, прибор сработал! А мы-то думали, это просто бросок по питанию, генератор поплыл...

— Так это все правда?!! — выдыхает Аврелий, — Это все действительно было ради одной вспышки озарения? Вся Игра — громадный биологический вычислитель, методом подбора взламывающий замок Врат? А мы все там подопытные?!

— Да, — глаза профессора горят ярче стекол в куполе, — Мы! И я, и друг мой — мы там тоже участвовали, если ты не забыл. Секрет открытия Врат утрачен. Если удастся его найти, затраты на клуб окажутся пылью! Освоение новых пространств! Мы перестанем быть пауками в банке! Уберем запрет на рождение четвертого ребенка! Вы, молодежь, пока об этом не задумываетесь, а...

— А кстати... — легионный маг успокаивающе трогает ученого за рукав, усаживает на кресло; наливает "враг-траву" в плоскую чашку, чашку дает в обе руки — и таким хитрым способом прерывает жаркую речь профессора. Сам же спрашивает:

— Девушку ты свою не посвящал... в подробности догадок?

— А мне и посвящать не надо! — фыркает Аврелий. — Она там нашла себе подружек. Аккурат пару. Пойдемте, познакомлю.

— Нет, а всерьез?

— Именно всерьез. Пойдем, пойдем! — и непочтительно тянет легионера за пояс.

Легионный маг поддается уговорам, а у профессора глаза как разгорелись, так и не гаснут. Он то ли почуял что, то ли просто сообразил. Встает, отодвигает плошку с "враг-травой":

— Пошли!

И когда троица по тем же коридорам катится к выходу с обширной виллы, Аврелий опять не в силах запомнить повороты, интерьеры, ступени; и слышит единственно буханье сердца. Особняк профессора на центральной улице столицы, место родовое, историческое. Улица — только на коне проехать, шесть шагов — и уже стена противоположного здания.

А под той стеной, за столиком траттории, выпавшие из дверей мужчины наблюдают ровно троих женщин.

Ярко-рыжую рыбачку в красной длинной юбке — в тон глазам, что ли? — в белой рубашке с вышивкой и почему-то с меховым воротником, в сверхмодном алом берете. Такого фасона даже профессор среди многочисленной молодежи Академии пока не видел.

Милую девочку с темно-русыми волосами, с глазами необычного фиалкового цвета, в кожаной одежде самокатчиков; рядом с ней к стене прислонен длиннющий сверток... "То самое игровое копье," — соображает Аврелий — "И чего она с ним везде таскается?"

Ну и Алфи Великолепную, конечно, в любимом лазурном шелке, хорошо подходящем к золотым волосам и синим глазам.

Женщины очень молодые, но назвать их девушками язык не поворачивается.

Взгляд!

Даже у Алфи Великолепной взгляд сейчас тяжеленный. По тому, как согласованно вышли мужчины из дверей, по тому, как совместно переводят они глаза — на красоток; на дорогу; друг на друга — Алфи соображает, что видит единомышленников. Что пропал Аврелий Тацит-младший, что его ученая степень тоже для вида будет, а станет он заниматься Вратами... А вон тот седой орел с резкими движениями, как у отца-легионера и брата-пограничника, наверное, занимается охраной...

Да, пропал Аврелий Тацит-младший. И теперь придется его провожать и с работы ждать. Он ведь, ежели увлечется чем — погружается с головой. А изучать Врата не на Игры кататься — не надоест и за полжизни!

"Но лучше так", — думает Алфи, оглядываясь на Эрин Меркурий и Холо Мудрую, — "Чем не любить совсем!"

(с) КоТ Гомель

23.02 — 6.03.2015