Лепила-2

Хотя, вообще-то, я люблю ходить на работу именно пешком — хоть надышишься свежим воздухом перед суточным сидением в больничной атмосфере. Медсестры уже сдали-приняли дежурство, а вот моя смена что-то запаздывает с пятиминутки. Ну вот, наконец-то...

— Здравствуйте, Дмитрий Олегович.

— Здравствуй, красавица, как оно?

— А, опять с терапевтами ругалась, — Марина тряхнула головой и с жаром накинулась на меня, будто я тоже был терапевтом:

— Нет, ну, сколько можно, ну до каких пор об реанимацию будут вытирать ноги? Опять суют людей с единственной целью: "пусть умрет не у нас"!

— Что, опять ХНК?

— Опять... 82 года, анасарка, одышка, вся синяя, ноги, как колодки, печень до пупа, ну, все, короче, по полной программе. Я упиралась, так они родственников подговорили, те — главврача ночью подняли, мол, жалобу писать будем, а тому это надо? Личный приказ Львовича — взять в РАО, на последнее свободное место. Вен нет, пришлось подключичку ставить, ввожу изокет, еле-еле, чуть больше скорость дашь — у нее давление съезжает. На фуросемид вообще не реагирует, мочи нет. Кислород даем, а толку? Так что, — вздохнула Марина, — хоронить вам.

— Еще сутки не протянет? — деловито поинтересовался я

— Да нет, похоже... Слушайте, давайте поговорим с ними все вместе, пусть Сергей Васильевич выступит, заведующий он или нет?

— Да говорили уже, а что толку?

-Но это же неправильно!

— Неправильно...

— Надо что-то делать!

— Надо..., — от фразы к фразе она все больше распалялась, мой же голос приобретал все большую безнадежность, так что она недоуменно посмотрела на меня и махнула рукой:

— А, вам тоже все равно...

Положим, не все равно, и я тоже периодически ругаюсь с терапевтами, сующими нам очередного безнадежного больного, просто за долгие годы работы я уже устал это делать.

"Вот гады, не хотят больных лечить, а еще врачи называется! А клятва Гиппократа?!" — возмущенно подумает кто-то. Ваше право, господа хорошие, только прошу учесть некоторые вещи: хроническая недостаточность кровообращения в терминальной стадии — практически то же самое, что и далеко зашедшее онкологическое заболевание — поражены все органы, вылечить человека нельзя. И таких больных по району, именно в такой стадии — пара десятков. А еще есть циррозы, хроническая почечная недостаточность, та же онкология. И все они — живые люди, которые, несмотря на все болячки — жить хотят, ну или, по крайней мере, хотят, чтобы они жили, их родственники — отцы, матери, дети. Каждый из них имеет абсолютно равные права на жизнь, почти любому мы можем в отделении немного помочь — дать тот же кислород, к примеру. У нас более качественный уход, мониторы. Вылечить не сможем, но облегчить умирание — вполне. Тем не менее, они все равно умрут — через неделю, две, а на их место придут новые декомпенсированные больные.

Самое главное: пока я сердобольно буду лечить умирающих хронических больных, я не смогу оказать интенсивную помощь молодому парню после автоаварии, родильнице, потерявшей всю кровь, ее преждевременно родившемуся недоношенному младенцу. И они тоже умрут. Так что, волей-неволей, мне приходится кому-то отказывать в облегчении страданий — чтобы помочь другим. Проблему могли бы помочь решить хосписы, но их у нас нет.

"Ты не должен брать на себя функции Бога, — сказал мне как-то один мой товарищ, — и решать, кому жить, а кому умереть. Оказывай помощь, кому можешь, и пусть будет, как будет". Если можно, я так и поступаю, но время от времени мне все же приходится делать этот выбор — если не действием то бездействием, потому что, в ряде случаев, бездействие — тоже выбор. Возможно, Господу Богу для чего-то нужно, чтобы этот выбор делал именно я, иначе, для чего он поставил меня именно на это место? На него, в общем-то, немного охотников, да и я не стремился, а вот — пришлось.

Про Маринку, правда, этого не скажешь. Потянуло с чего-то, молодую девчонку не в какие-нибудь ЛОР-ы, или гинекологи, а на наши нелегкие хлеба.

Нынче, правда, и в гинекологи не шибко стремятся. Лучше в чистом халате сидеть в удобном кресле, пить чай, и с умным видом тыкать на кнопки УЗИ — аппарата, компьютерного томографа или еще какого-нибудь японско-германского чуда. А что? В крови-дерьме, особо не мажешься, ночью тоже не часто поднимут, да и с л о ж и т ь больного своими действиями практически, невозможно, а самое главное — ответственности за свои действия — минимум. Нащупал аппарат своими лучами гематому или опухоль — честь и хвала доктору. Нет — ну так это ж техника, с нее какой спрос, она не все видит. Потому у них не диагноз даже, а заключение: так, мол, и так, "...диффузные изменения в печени..., визуализация затруднена..., требуется контроль в динамике...". И в "динамике" со спокойной совестью можно то же самое повторить, и повторять до тех самых пор, пока больной либо не выздоровеет, либо не помрет. Либо осатаневшие от неопределенности хирурги плюнут на все и зайдут внутрь, чтобы живыми рукой и глазом пощупать да увидеть.

Ну, Маринку эта компьютерные манипуляции не привлекли, она у нас этакая анестезиологическая валькирия — подавай ей шум битвы, да побольше крови, да острых ощущений. Для нее ночь не поспать, да над тяжелым больным отстоять — праздник. С третьего курса в отделении реанимации дежурить начала, так что, когда Котофеич свалил в город — достала его-таки супруга — нам Маринка очень кстати пригодилась. Только вот, на сколько ей такого задора хватит? Приходилось мне уже таких видеть — и ребят, и девчонок, — горели, что спичка термитная, а потом..., потом либо выгорали полностью, весь их задор куда-то уходил, и становились они равнодушнее и холоднее мраморной статуи, либо начинали расслаблять натянутые, усталые нервы алкоголем и наркотиками, благо доступ есть, с не менее плохим исходом врачебной деятельности. В лучшем случае, с годами успокаивались, наращивали "мозоль на сердце", привыкали холодно и трезво оценивать жизнь и смерть. Будем надеяться, и Маринка к этому придет. А то жалко будет, если сопьется такой красивый анестезиолог.

— Перевести хоть кого можно? — с надеждой спросил я.

Маринка с сомнением покрутила головой:

— Ну, смотрите сами: Мамедов и Савин — на аппаратах, у Колбасенко — 9-10 баллов по шкале Глазго, его вот-вот интубировать надо будет, мальчик этот, Орехов, с трахеостомой — постоянно санировать надо, за час-два мокротой захлебнется, ну, и Баранова, 40 лет, свежий инфаркт, давление держит только на дофамине, каждых 5 минут контроль, только-только стабилизироваться начала

— Да-а-а, — протянул я. — Откуда ты их только понакопала?

— А чего это я, — пожала плечами Маринка. — Автомобилисты как раз вам поступили....(...Двух водителей, лоб в лоб столкнувшихся на шоссе и одновременно поступивших к нам в больницу, действительно, принимал я. Один был без сознания сразу, так что его сразу взяли на операцию по удалению гематомы из правого полушария, аккурат, к концу ее загрузился и второй водила, только гематома у него оказалась слева. Не знаю, кто там был виноват, но сейчас они оба находились на ИВЛ, и у обоих прогноз был, надо сказать, поганый....)

— ...Колбасенко — у Сергея Васильевича — продолжила Маринка...

(... Колбасенко, крепкий здоровяк, заработал геморрагический инсульт на фоне нелеченной гипертонии. Несмотря на все наши старания, лучше ему не становилось. 15 баллов по шкале утраты сознания Глазго — практически, ясное сознание, 9 баллов — это надо уже вставлять трубу в трахею, не то существует угроза задохнуться, к примеру, собственным языком. У данного больного вчера было 10, сегодня, по словам Маринки, может, уже и 9, совершенно нет гарантии , что к концу дежурства не станет еще меньше...)

— ...Так что, мои — только Орехов, Баранова, и подарок от терапевтов и лично от Львовича...

(...Орехов был подростком 14лет с редкой патологией — миопатией Дюшена. Вам лучше и не знать, что эта болезнь с человеческим телом делает. Сам мальчишка дышать уже не мог, пришлось ему в горле дыру пробить и какое-то время тоже держать на аппарате ИВЛ. С аппарата мы его сняли, дыхание постепенно восстановилось, но, думаю, ненадолго. К тому же вязкая густая слизь постоянно забивала трахеостому, так что ее постоянно приходилось убирать с помощью электроотсоса. Уповать на то, что где-то в других отделениях будут это делать — надежды крайне мало. А без постоянной санации — парень протянет, в лучшем случае, часа два-три....)

Ругнуться, что ли от безысходности?

Пожелав мне "удачи" на прощание, Маринка ушла, царственно неся корону черных волос на всех своих 180 сантиметрах роста, так что один из хирургических больных, молодой парень, сломавший ногу, и прыгавший по этой причине на костылях, чуть было не приобрел и второй перелом, уже шейных позвонков. Вдобавок, он так засмотрелся вслед нашему доктору, что чуть не загремел на коридоре, едва удержавшись на одной своей и двух заемных ногах. Нет, не зря все же, завистливо обозвали Маринку "принцессой" те же терапевты.

Старушку, которую они нам подсунули, доживала последние часы, это было ясно. Её организм подошел к тому пределу, который есть у каждого живого существа — хоть у мотылька-однодневки, хоть у калифорнийской секвойи. Сделать было уже ничего нельзя — ни сердце пересадить, ни даже подключить хитроумный аппарат для ультрафильтрации, даже если бы каким-нибудь чудом оказался он в нашем городке. Лекарства и кислород лишь слегка отдаляли финал. Натужное, клокочущее дыхание грозило оборваться в любой момент. Когда я начал задавать вопросы, женщина лишь слегка приоткрыла глаза, мутным взглядом задержавшись на моем лице, едва ли на секунду.

К сожалению, это была не единственная одышка, которую мне довелось наблюдать в тот несчастливый день. Где-то, через два часа, в приемный покой поступила молодая женщина 31 года от роду, весом под добрую сотню килограммов, продавщица из небольшого магазинчика неподалеку от больницы. Этот вес, длительное стояние у прилавка, застой в венах ног привели к тому, что в одной из глубоких вен сформировался тромб, который немного поболтался в сосуде, а потом "выстрелил" в систему легочной артерии. Тромб был, по-видимому, недостаточно крупный, чтобы убить больную молниеносно, я видел такие случаи, один раз даже на наркозе довелось лицезреть, но все-таки достаточно большой, чтобы вызвать жесточайшую сердечную недостаточность. Левые отделы сердца, к которым поступало слишком мало крови из блокированных легких, судорожно пытались протолкнуть остатки животворной жидкости в запустевшие артерии, переполненные кровью же правые отделы, напротив, столь же надрывно пытались преодолеть преграду в виде кровяного сгустка в одном из главных легочных сосудов. Только чем больше напрягался правый желудочек, тем плотнее "садился" тромб в суживающуюся, по мере удаления от сердца, артерию. Правый желудочек, вообще, слабее левого, а тут еще такая нагрузка — все равно, что бежать, взвалив на себя пару мешков с цементом, на 10 этаж. Поневоле станешь, чтобы передохнуть. Можно было, конечно, попытаться этот тромб растворить специальными лекарствами, но только вряд ли что у нас получилось бы. За время болтания в сосудах ноги он уже организовался, пророс нитями фибрина, и был, скорее всего, малочувствителен к нашим медикаментам. Был еще один вариант — срочная операция, с удалением тромба из закупоренной им артерии, вот только с таким давлением она не перенесет даже минимального вводного наркоза, не то что ИВЛ, когда аппарат под давлением гонит воздух в легкие, нагружая и без того ослабевшее сердце. Да и к операции подготовиться надо.

Так что придется ее к нам поднимать, пытаться хоть как-то стабилизировать гемодинамику. Только вот где? Я обратился к Львовичу, каким-то образом тоже появившемуся возле больной:

— Ну, что, Львович, и кого мне переводить? — я быстро перечислил всех больных, находящихся в отделении. — А ей, между прочим, тоже кислород нужен. Да и монитор.

— Я не знаю, — суетливо отмахнулся от меня главный, — вы дежурный реаниматолог, в конце концов, вам и решать.

— Вот бы, Львович, вам это сегодняшней ночью сказать, — уколол его я.

— Ладно, ладно, надо вот этой больной заниматься, — изрек главный мудрость, с которой не поспоришь, и, как у нас любят говорить, "рассосался" в недрах больницы.

Вот он и встал передо мной тот самый выбор — в этот раз, пожалуй, бездействием не обойдешься, придется действовать. Поднявшись в отделение, я со вздохом скомандовал санитарке и медсестре:

— Вознесенскую — в терапию, поступает ТЭЛА. Стрептокиназу — 3 миллиона единиц, через инфузомат, дофамин — в систему, со скоростью потом определимся.

Отдавая распоряжения, я, как и всю дорогу в отделение, пытался набрать номер нашего завхоза, чтобы договориться о перевозке баллона с кислородом в терапевтическое отделение. Когда-то, при царе Горохе, планировалась подача кислорода централизованно — из специально для этого предназначенной станции. Идея была хороша, но исполнение ее было отечественным. Трубки, по которым кислород должен был подаваться к постели каждого пациента, "травили" так жутко, что для того, чтобы к конкретному больному дошла хоть малая толика живительного газа, баллон приходилось открывать на полный вентиль, так что кислород "вылетал" из него за пару часов. Многократные попытки устранить не менее многочисленные трещины и протечки — ни к чему не привели, так что, когда наше отделение реконструировали — просто положили новую систему трубок, вместо старой, сдав последнюю на металлолом (а какие классные медные трубки там были! В моем детстве из них пугачей можно было бы на целую армию наделать!). По причине экономии средств — такую же систему в терапию не провели. Раньше, когда кому нибудь из терапевтических больных требовался кислород, мы шли под лестницу, где баллоны стояли в рядок, весело ожидая, когда кто-нибудь протрет их промасленной тряпкой — дабы громыхнуть на всю округу. С точки зрения пожарных и прочих проверяющих технику безопасности, это было (и, между прочим, совершенно справедливо) жутким нарушением всех и всяческих правил. Так что наши руководители, сколько их не было, только тяжело вздыхали, подписывая очередной приказ о платеже за очередной штраф. Но нам, практическим врачам, было легче — погрузил баллон на рядом стоящую специальную тележку — и вези его хоть в терапию, хоть в реанимацию. Так мы, в общем-то, и делали. Сейчас же баллоны стоят, как им и положено — в железных ящиках, за решетками, прикованные к стенке цепями, аки еретики в подвалах инквизиции, все правильно и соответствует нормам, пожарные не нарадуются. Вот только у меня — проблемы...

Я наконец-то дозвонился до Карасева — нашего начальника по хозчасти.

— Викторович, мне баллон с кислородом в терапию нужен...

— А-нельзя, а-по технике безопасности..(манера говорить нашего завхоза свела бы с ума не одного логопеда)

— Викторович, кончай дурью маяться, ты мне каждый раз это говоришь, я и так знаю, что нельзя.

— А-раз знаешь, а-чего просишь?

— Блин, человек у меня без кислорода загнется!