Дети Высокого Неба

Небо дало летунам силу, крыланам — крылья, а бескрылым — глаза. Так шутят сами крыланы, когда летунов нет рядом. Те очень не любят, когда кто-то шутит над их крыльями. Ведь крылья летуна совсем другие! Они несут своего хозяина, пока в них есть сила. Не та сила, что наполняет тело, после куска мяса и кружки вина. Эта сила идет из живота, она не бывает большой и быстро расходуется. Летуны берут свою силу дыханием, собирая ее среди Высокого Неба. Эта сила бывает большой и огромной, горячей и едва теплой, мягкой и колючей. И какую силу получит сегодня летун, он не знает, пока не встретится с ней. И сколько ее пожелает влиться, тоже неизвестно. Может быть глоток, а может столько, что тело сгорит или взорвется от избытка силы. Все летуны узнают о разной силе еще до того, как покинут Твердь, но "не развернув крылья, не узнаешь, какая сила тебя ждет". Отец или наставник мог многое рассказать и о многом предупредить, но принимать Силу каждый летун должен сам. И не только в первый раз, но и в каждую встречу с Небом. И любая из этих встреч может стать последней.

Очень хочется спать.

Сила вливается с каждым глотком, мягкая и прохладная, наполняя тело легкостью и умиротворением, распрямляя крылья во всю ширину и длину. Парить — это прекрасно и радостно, а парить с закрытыми глазами...

Волна ударила в спину, придавила ко дну, потащила по камням. Если бы мог, он бы засмеялся: глупо, как же глупо всё заканчивается! Он выжил над Морем и в танце с Холодным Танцором, а камни и вода убьют его в десяти махах от Тверди. Чужая Твердь отказалась принять его. На что ей обессилевший летун? Она и не видела таких раньше. А если видела, то очень давно, и успела уже забыть.

Тело изменилось, стало двуногим, избавилось от крыльев, что только мешают в воде. Но Море не желало отпускать его. Оно было здесь другим, непривычным, а вода слишком тяжелой и липкой. Совсем не такая вода колыхала его возле родной Тверди. Сложить крылья, упасть в Море с большой высоты, схватить зубастой пастью рыбу, вынырнуть, измениться и наслаждаться добычей, покачиваясь на волне уже двуногим. Отец любил так охотиться и его приучил к свежепойманой, почти живой добыче. Можно было и не изменяться, но в Море сила исчезала еще быстрее, чем на Тверди. Море живет совсем другой силой, как и Твердь. И не дело тому, кто смотрит в глаза Высокому Небу, брать силу Моря или Тверди. У Неба свои дети, у Моря — свои. И только Твердь принимает всех. И живых, и мертвых, и не совсем живых, и не совсем мертвых. А Море... море принимает то, что Твердь не заметила или потеряла. Она щедра и не злопамятна, она забудет и простит, подарит и...

Вода ударила его о камень, смяла ребра, полилась в горло...

— Ты уверен, что это не птица?

— Здесь нет птиц.

— Тогда, что там летит?

— Подожди, посмотрю. У тебя не глаза, а сплошное недоразумение. И как ваша раса только выжила с ними?

— А-а-а! Старик, больно же!

— Убери руки, не три глаза! Мог бы уже и привыкнуть...

— К боли нельзя привыкнуть.

— Ну, тогда реагируй не так бурно. Если бы тебя услышали, подумали бы, что я издеваюсь над тобой.

— А что, не издеваешься?..

— И в мыслях не было. Я всего лишь улучшил твое зрение. Совсем немного. К сожалению, этот эффект долго не продлится.

— К сожалению?! Ты, наверное, хотел сказать "к счастью"?

— Да какое уж тут счастье — жить полуслепым...

— А какое счастье в том, чтобы видеть каждую чешуйку на морде этого птеродактиля? Я и так очень неплохо себя чувствовал. Или ты хочешь, чтобы я кошмары стал видеть по ночам?

— Во-первых, он не птеродактиль, а летун серый...

— Ты еще добавь "обыкновенный".

— Не перебивай старших. Во-вторых, если ты со своей работой кошмаров не видел, то здесь тем более не увидишь. И нечего хвастаться своей тонкой душевной организацией. Этого у тебя нет, не было и не будет.

— И откуда ты такие слова знаешь? Я и не понял-то половину.

— Это ты про что пошутил?

— Про организацию, про тонкую душевную организацию!..

— Вот поживешь с мое, тогда и понимать начнешь.

— Когда старик не может что-то объяснить, он начинает попрекать всех остальных молодостью.

— Объяснить я могу, но посчитать, а потом рассказать, в скольких книгах и радиопередачах упоминается о душе... Знаешь, я лучше восходом полюбуюсь.

— А что им любоваться? Этот, который не птеродактиль, всё своей тушей перекрыл.

— Мудрый способен любоваться океаном, глядя на каплю воды.

— Тогда скажи, мудрый ты наш, как этот может лететь? У него же крыльев нет.

— Есть у него крылья, есть. Без крыльев летуны падают. Но если я перестою твои глаза еще раз, чтобы ты смог увидеть его крылья, боюсь, что потом ты ослепнешь.

— Боишься? Всё настолько серьезно?

— Серьезней, чем ты думаешь. Среди вас попадаются разумные с очень хорошим зрением. Встречаются и те, кто способен видеть энергию. Но встречаются крайне редко. Думаю, их меньше сотни на всю вашу планету. Настоящих, а не тех, кто притворяется, будто что-то видит. Ты в их число не входишь.

— А научиться?

— Одного желания мало. Нужна еще другая нервная и душевная организация. Ни того, ни другого я у тебя не наблюдаю.

— Вот и хорошо.

— И что в этом хорошего?

— Мне очень повезло. Если бы ты вдруг что-то такое во мне заметил, то захотел бы развивать и улучшать. И, скорее всего, без моего на то разрешения. А мне оно надо, такие мучения?

— Не видел ты настоящих мучений! Вот когда меня...

— И видеть не хочу! Слышать, кстати, тоже. Ты меня и так интересными впечатлениями по самые брови залил.

— Так еще места сколько осталось!..

— А этим местом я буду думать, как помочь нашему красавцу с посадкой. Почему-то мне кажется, что он пойдет на вынужденную.

— Тебе не кажется. У вас совместились эмоциональные векторы и образовался общий канал...

— А проще можно?

— Можно. Только потом. Я еще не до конца просчитал все возможности...

— Короче, мудрый...

— Ощущать эмоции другого разумного, влиять на них... Это большая редкость среди крылатого народа, а уж ты никак не можешь принадлежать к их...

Он вздрогнул, дернувшись всем телом.

— Что, опять тот сон?

— Да.

Он очень не любил этот сон. И разговоры о нем не любил. Но лучше говорить, чем опять заснуть, и опять увидеть... И знать, что кто-то чужой говорит о нем, и решает, жить ему или умереть. Не Высокое Небо, а бескрылый чужак решает это за тебя! Ведь крыланы, чтобы выжить, отдали свои мозги и волю бескрылым. Чем же он лучше крылана, если тоже...

Думать о таком не хотелось, и вспоминать, и в который раз представлять, что было бы, если бы он сделал по-другому. А ничего не было бы, останься он в тот день на Тверди! Ни полета, ни танца, ни встречи... Или никого не было бы, не прими он непрошенную и нежданную помощь. Чужак, может быть, и остался бы жив, а вот он... Тут без "может быть" ответ всегда получался один и тот же. И он давно смирился с ним, вот только сон...

— И что ты об этом думаешь?

— Ничего. Мое дело лететь и нести груз.

— И с каких это пор такие пустяки мешают тебе думать?

— С тех самых, когда меня стали сопровождать дикие.

— А они тебе чем помешали?

— Ты когда-нибудь слышал, чтобы дикие переносили груз?

— Не слышал.

— А перевозили пассажиров?

— Что-то я тебя, крылатый, не пойму...

— Все ты понимаешь. Только признаваться не хочешь.

— И почему это ты так решил?

— Ты не похож на глупого. Хотя и бескрылый.

— Думаешь, с нашим заказом что-то не так?

— Не думаю. Знаю.

— А со мной знанием поделиться?..

— Ты лучше за высотой следи. И за направлением. Я ведь ничего не вижу!

— Да слежу я, слежу. Все в порядке. Мы еще не падаем.

— И не упадем, пока у нас такой груз.

— Да что с этим грузом не так?! Ты еще на первой стоянке сам не свой был. А теперь и вообще...

— А что, мне надо было во все горло кричать, что мой груз — невылупившиеся пушистики летунов? Знаешь, что с нами сделали бы за такое?..

— Не знаю, и узнавать не хочу.

— Я тоже не хочу, Крис.

— Рил, ты думаешь, дикие не знают, что ты несешь?

— Знают. Но то, что я тоже знаю — этого они могут не знать.

— А что такого в этих пушистиках?

— Крис, там не пушистики, там еще яйца. Детенышей я бы не смог унести.

— Почему?

— Потому, что только мать или отец способны справиться с едва вылупившимся летуном. По крайней мере, у серых — так.

— Может, у черных по-другому?

— Сомневаюсь. А еще я думаю, что кто-то разорил несколько Гнезд. И если хоть один из родителей уцелел — нам не позавидуешь.

— Нас будут искать?

— Скорее всего — уже ищут. И очень скоро найдут.

— Почему? Мы оставляем какой-то след?

— Если я, чужой, слышу малышей, то родитель слышит их еще лучше.

— А если избавиться от них? От груза...

— Крис, я скорее от тебя избавлюсь.

— Прости, если я что-то не то сказал.

— Знаешь, как часто летуны стоят Гнездо? Раз или два в жизни. Малышей может быть один-двое и совсем уж редкость — трое.

— Но вы же долго живете...

— Живем. Но нас мало. И не все встречают крылатую половину. А у бескрылых рождаются только бескрылые.

— Значит, летим дальше?

— Летим. С такой охраной — нам не скрыться. А убивать их я не стану. Можно повредить груз.

— А пассажиры тебя не волнуют?

— Нет. Мне нет дела до храмовника и его неразумной жрицы.

— С чего ты взял, что...

— Видел, пока ты спал. Они на каждой стоянке устраивают служение.

— Кому?

— Ты их не знаешь.

— А ты?

— Слышал от отца. Сам не встречал.

— Это не опасно? Сектанты бывают разными. Некоторые и сожрать тебя могут. Живым.

— Эти жрать не будут. Убить могут, если им помешать, а так... Те, кто гонятся за нами, куда опаснее этих наивных.

— Ты хотел сказать "сумасшедших"?

— Ну, безумцами называют нас иногда. Когда думают, что мы не слышим. А эти чужаки — наивные. По-другому не скажешь. Представляешь, они верят, что если долго и настойчиво звать, то он вернется, и вернет всё, что было прежде.

— Он — это кто?

— Хранитель, кто же еще? И ведь многие верят в эту глупость. Даже у нас.

— Сомневаюсь, что можно вернуть то, что было.

— А ты не сомневайся! Прошлое вернуть нельзя. Даже если кому-то хочется. Всё меняется. Яйцо покидает тело матери, пушистик разрушает яйцо, а потом выбирается из Гнезда, покидает Твердь, устремляется в Небо. Всё меняется, всё! К лучшему или к худшему, но прежним не остается. А эти хотят затолкать малыша в яйцо, а яйцо обратно в мать. Глупые и наивные! Таких только пожалеть можно.

— И ты их пожалеешь, когда они придут тебя убивать?..

— Крис, я-то не глупый и наивный. Ты тоже.

— Возможно. Хотя в чем-то мне их жалко. Думаешь, это они утащили яйца?

— Не они. Но по их просьбе. А вот место под новое гнездо выбирали они.

— Почему, они?..

— А мы не воруем чужих яиц. Прятать негде. Да и мест для Гнезда осталось немного.

— Что, мало островов?

— Островов много, но не каждая Твердь годится для Гнезда летуна. Это только крыланы могут гнездиться почти везде. А бескрылых любой клочок Тверди устроит, где можно поставить дом.

— Я не знал об этом.

— А зачем тебе знать? Или другим? Летуны не любят говорить о таком. Если Гнездо не согрето дыханием неба, пушистик не вылупится. Надеюсь, храмовники нашли подходящее место.

— А если нет?

— Тогда я их убью и вернусь в свое Гнездо. Оно еще теплое. Одному малышу хватит.

— А остальные?

— Не знаю. Но всех не обогреешь. Надо спасать того, кого можно.

— Ты прав, Рил. Но знаешь, мне очень не хочется, чтобы нам пришлось выбирать.

— Знаю. Лучше, когда нет выбора?

— Тогда еще хуже. Когда не свернуть, не изменить. Ладно, большекрылый, летим вперед, а там будь, что будет.

Небо дышало. Трое летунов пробивались сквозь рев ярчайшего огня, который распадался на множество лезвий-чешуек, то вновь сливался в огромное широкое крыло Великого Летуна, способного смахнуть весь Архипелаг одним только шевеление крыла, и даже не заметить этого. Как многие не замечают росу на сломанном ими цветке. Иногда рев огня сменялся шумом и грохотом. Это невидимое небесное море разбивало свои волны о невидимую небесную твердь. А где-то внизу Холодный Танцор играл с настоящими волнами настоящего Моря. И найти хоть кусочек Тверди, пригодный для посадки, дело очень не простое. Вся надежда на Криса. Он как-то справился в прошлый раз, когда сильный ветер пронес их мимо Нокаси, и еще раз, когда Китураси оказался занятым — там пара черных устроила Гнездо и готова была убить любого, кто только приблизится к острову. Крис говорил, что может не спать две ночи подряд, если ему дадут подремать хоть немного днем. Рил и не собирался будить надолго — только уточнить, правильно ли они летят, может, глотнуть еще комок-другой хорайлы. Но, едва Крис открыл глаза и сообщил, что с курсом все в порядке, а неумеренное потребление пищи портит фигуру, как Небо вздохнуло. Про сон и еду пришлось забыть. Кому-то — про сон, другому — про еду. Вдох оказался очень большим. Рил пока не чувствовал усталости и парил легко, почти не тратя сил, но быть слепым и глухим он не любил. Особенно так долго. А пользоваться привычным зрением и слухом среди дыхания — все равно, что летать под водой или питаться камнями. Что и как видит Крис, и видит ли хоть что-нибудь... об этом даже думать не хотелось. Да и какие мысли могут быть у летуна в Небе, когда ни парить, ни падать не желательно. "Твердь. Где же эта Твердь?! Куда садиться?"

— Митар, я ничего не вижу! Митар, ты где?

— Я тебя вижу, Ликос. Я чуть выше. Поднимись на три взмаха.

— Где бешеный? Я не вижу его!

— Я вижу. Поднимайся, Ликос. Три с половиной взмаха.

— Я поднимаюсь!

— Нет, Ликос, не туда! В другую сторону поднимайся! Вверх на пять взмахов!

— Я вижу. Я поднимаюсь. Ты только глянь на эту красавицу! Ох, какие у нее задние крылья!.. Она посмотрела на меня! Она...

— Ликос, там никого нет! Поднимайся...

— О! Здесь еще две! Митар, они хотят познакомиться с нами! Лети сюда!

— Ликос! Поднимайся! Куда ты?! Безумец!.. Туда нельзя! Вернись!

— Рил! Рил! Один черный падает!

— Ты хочешь, чтобы и мы упали?

— Там внизу горы. Он разобьется!

— И чем я могу ему помочь?

— А чем вы помогаете в таких случаях?

— Ничем.

— Рил, я серьезно. Этот крылатый разобьется, если ты ничего не сделаешь.

— Крис, я ничего не могу сделать. Я его не вижу.

— А если бы увидел?

— Ты можешь показать мне то, что внизу?

— Да. Только ненадолго и... ладно, это не важно.

— Договаривай. Неважного в Небе не бывает.

— Я не знаю, как ты себя будешь чувствовать после отката. И как я буду...

— Нет!

— Что?..

— Я не хочу смотреть. И помочь не смогу. Он должен сам...

— Сам он, похоже, может только падать.

— Значит, он упадет.

— Рил, тебе нужна его смерть?!