Эрвин фон Эльке

Не фон Айс умолк на миг, переводя дыхание — это непроницаемая пелена из тумана и порохового дыма встала между сторонами. А дробный звук копыт — это остатки эскадрона рванулись назад, а не...

— Мафальда, милочка, я тебя всюду ищу, а ты слушаешь эти мужские глупости про войну. — герцогиня в сопровождении нескольких фрейлин выехала из-за деревьев. — Как это не похоже на тебя, дорогая. Впрочем...

Ее взгляд остановился на молодом человеке, и она понимающе улыбнулась.

— Вам, Франц, должно быть стыдно. Утомляете бедную девушку этакой ерундой — нет, чтобы стихи прочитать, собственного сочинения. — укоризненно добавила Эвелина.

Мальчик покраснел до корней волос и запальчиво воскликнул:

— Но Ваше Светлейшее Сиятельство! Ведь это именно брат госпожи фон Шиф дрался с врагом и победил!

— Глупости. — нахмурилась герцогиня, не любившая, когда ей перечат даже в малом. — Если бы он победил, то наступал бы, а не совершал ретираду. Кроме того, я уверена, он сам обстоятельно отпишется госпоже баронессе, без приукрашиваний и с истинной военной точностью. Не так ли, дорогая Мафальда?

— О, не сомневаюсь. — небрежно кивнула та, едва сдерживая желание стукнуть свою госпожу чем-нибудь тяжелым.

— Едем с нами, Мафальда! — потребовала герцогиня. — Моего драгоценного супруга что-то тоже нигде не видно — попробуем его отыскать! А Франца, — она чуть заметно кивнула молодому пажу, — наверняка ищет наш гость.

Улыбаясь и старательно скрывая свои истинные чувства, Мафальда развернула своего коня и двинулась следом за госпожой. Настаивать на своем теперь, после того, как она все утро испытывала терпение Эвелины, фрейлина не решилась. Тем более, что узнать все самое основное о прошедшем сражении она все-таки успела. Дальше ей просто хотелось еще хотя бы немного послушать о своем брате, которого она так давно не видела...

Она ехала по лесу, поддакивала щебечущей о каких-то глупостях Эвелине, но при этом не имела ни малейшего представления о том, что говорила ее госпожа. Все мысли Мафальды были заняты братом. Мальчишкой Эрвином, который, хоть и давно уже вырос и превратился во взрослого мужчину, в чем-то все равно остался мальчишкой, постоянно ищущим опасности и успешно ее находящим. В этот раз ему повезло, он остался жив, но война не окончена, и будут следующие битвы, а потом следующие войны, без которых эти мужчины, похоже, вообще не способны прожить... И Эрвин, конечно же, не станет отсиживаться в стороне, он всегда будет в гуще сражения, и она, его сестра, ничего не сможет с этим поделать. А если даже и сможет, если ей удастся заставить младшего брата выйти в отставку и вести мирную жизнь, то ничем хорошим это тоже не кончится. Эрвин без риска и трудностей долго не выдержит, сперва заскучает, а потом и вовсе захиреет. Именно поэтому Мафальда и не тащит его в отставку, хотя, возможно, если бы она очень постаралась, ей бы удалось на него повлиять.

Все эти мысли были для Мафальды далеко не новыми: они возвращались к ней после каждого сражения или дуэли с участием Эрвина, но придумать, как сделать его жизнь менее опасной и при этом не дать ему умереть от скуки, она не могла. Здесь ее талант интриговать и выкручиваться из самых сложных положений был бессилен.

"Братца можно было бы женить, — рассуждала про себя фрейлина. — Причем женить по любви, пусть даже на небогатой и совсем не выгодной невесте — но чтобы он был влюблен в нее по уши и не хотел с ней расставаться. Да только ведь этому гадкому мальчишке все время не до женщин, у него всегда дела поважнее находятся! И даже если он влюбится — надолго ли его хватит? Все равно ведь потом сбежит в очередной военный поход! Нет, чтобы заставить его сидеть дома, надо сделать так, чтобы такая жизнь была для него не только приятной, но еще и интересной... Пусть даже в чем-то опасной, но не такой рискованной, как на войне... Но вряд ли такое возможно в принципе, если только ты не король какой-нибудь!"

— ...не правда ли, душечка? — прозвенел у Мафальды над ухом голосок Эвелины, и она, чуть заметно вздрогнув, вновь изобразила на лице любезную улыбку:

— Ну разумеется, госпожа, как же иначе?

— Вот, и Мафальда со мной согласна! — с победоносным видом повернулась герцогиня к другим своим спутницам. Те тоже заулыбались, а Розалинда бросила на первую камер-фрейлину насмешливый взгляд — от нее не укрылось, что фон Шиф думала о чем-то своем и вообще не слышала, что спросила у нее Эвелина. Но Мафальде было не до главной сплетницы.

"Чтоб тебе провалиться, балаболка! — обругала она про себя свою госпожу. — Сбила меня с мысли! Вот о чем я сейчас думала? Ага, о том, что Эрвину любая мирная жизнь показалась бы не интересной. Даже если бы он оказался на троне!" Молодая женщина мрачно усмехнулась. По крайней мере, если бы Эрвин был правителем, ему было бы гораздо сложнее улизнуть от своих многочисленных обязанностей в военный поход! Да и скучать ему было бы некогда, в королевском окружении интриги посерьезнее, чем сплетни в маленьких герцогствах и графствах...

— А скажи, Мафальда, как по-твоему... — опять отвлекла фрейлину герцогиня, и Мафальда, тихонько скрипя зубами, повернулась к ней с заинтересованным видом. Однако закончить фразу Эвелина не успела — конь Мафальды вдруг испуганно заржал, поднялся на дыбы, а потом галопом бросился вперед, унося первую фрейлину прочь от ее испуганно завизжавших собеседниц. Сама фон Шиф тоже громко закричала, но внимательный человек сразу бы понял, что ее вопль был не столько испуганным, сколько довольным, почти восторженным.

Проскакав так несколько минут, Мафальда с легкостью остановила коня, а потом повернула его и съехала с широкой тропы за деревья. Там, скрытая густыми зарослями от всех, кто мог бы помчаться за ней следом, она довольно рассмеялась: все, теперь ни Эвелина, ни другие глупые женщины не помешают ей думать! Долго прятаться от них она, конечно, не сможет — Эвелина наверняка беспокоится за свою любимую фрейлину и будет искать ее по всей роще — но хотя бы полчаса у нее есть. Этого должно хватить, чтобы понять, насколько абсурдна пришедшая ей в голову идея и стоит ли вообще тратить на нее время...

...Некоторое время спустя фрейлина снова выехала на тропинку и пустила лошадь шагом в сторону герцогского замка. По дороге она выдернула из своих роскошных волос почти все шпильки и слегка растрепала их — впрочем, сделано это было так ловко, что выглядеть Мафальда стала даже лучше, чем с высокой и хитрой прической на голове. В таком виде она выехала из рощи и, увидев чуть в стороне нескольких всадниц, торопливо поскакала к ним.

— Мафальда! — герцогиня, увидев приближающуюся любимицу, тоже поскакала к ней навстречу. — А мы уже час тебя ищем! С тобой все хорошо, ты не ушиблась? Я так беспокоилась!..

Лицо Эвелины действительно было испуганным и бледным, несмотря на румяна, и Мафальда с удивлением поняла, что госпожа волновалась за нее вполне искренне.

— Все в порядке, просто лошадь понесла, и пока я ее успокоила, мы проскакали чуть ли не через весь лес! — вздохнула она, останавливаясь возле герцогини и поправляя растрепанные волосы. Эвелина сочувственно кивала и облегченно закатывала глаза — теперь уже, как обычно, наигранно.

— Скажите Францу, пусть зовет остальных, Мафальда нашлась! — крикнула она остальным фрейлинам.

Фон Айс снова скучал рядом с фрейлинами — должно быть, на поиски пропавшей Мафальды его не взяли — и теперь, обрадовавшись новому поручению, мгновенно ускакал в рощу. Фрейлины же окружили Мафальду, наперебой расспрашивая ее о только что благополучно завершившемся приключении. Она весело отвечала, что ничего страшного с ней не случилась, жаловалась на своего коня и вместе со всеми недоумевала, чего он мог испугаться. А на лице у нее то и дело возникала немного странная хитрая усмешка...

Глава V

Дивен месяц октябрь в Аллюстрии первую свою половину, какое из курфюршеств не возьми. Темно-желтые, почти коричневые листья все еще густо покрывают ветви дерев, пусть и не столь густо, как летняя зелень. Мягко и тихо шуршат опавшие листья под ногами путника или охотника, отправившегося готовить к зиме борти пасечника, или же неспешно идущего грибника, стелются травяные стебли на полянах и некошеных лугах, также уже поблекшие, но не полностью избывшие из тела своего зелень; плотные густые туманы, даже днем клубящиеся в лощинах, с наступлением сумерек становятся полновластными хозяевами всего этого великолепия, скрывают его от взгляда людского, словно занавес в театре, глушат звуки, накатываются на города и деревни подобно неудержимым океанским волнам, покрывают их целиком, лишь вершины холмов да колокольни соборов оставляя над собой, словно редкие островки. И случись на таком острове человек, разглядит он в лунную ночь огромное, безбрежное серое море, колыхающееся, идущее волнами, выбрасывающее вверх тонкие щупальца, либо медленно опадающие затем, либо развеивающиеся в воздухе, колеблющееся, словно эфир под взглядом месмериста или медиума, и ярко сияющие на небесах звезды, большие, яркие, будто начищенные до блеска талеры, прибитые к черному бархату небесной тверди.

Таков аллюстрийский октябрь.

А еще, месяц сей есть грязища после малейшего дождичка, превращающая тракты в хляби непролазные, промозглая холодина, от которой у ночующих в палатках зуб не попадает на зуб, влажные дрова для походного костра, дающие более дыма, нежели тепла, и вынуждающие чуть ли не в углях спать закутанных в шинели солдат, с одной стороны которых поджаривает пламя от горящей, на всю ночь положенной в костер лесины, а с другой подмораживает, кусает ледяными зубами за бок приближающаяся зима. Мерзок октябрь в Аллюстрии, если нет у тебя надежной крыши над головой и горячего, протопленного очага.

Клацающий зубами, завернутый в плед фон Эльке, стянув форменные перчатки, грел руки, протянув их ладонями к жаровне с углями. Утро выдалось каким-то уж особенно зябким и промозглым, к утру ночевавший в палатке молодой человек продрог до такого состояния, что, казалось, даже кишечник его сморозился.

— Почему лютеран в Аллюстрии больше не жгут? — пробурчал Эрвин себе под нос. — Хоть согрелся б напоследок. Сколько можно морозится из-за чертова наемника, не чувствующего капризов погоды?

Армия княжества Померания, фельдмаршала которой и помянул тихим "незлобивым" словом фон Эльке, явилась под Аурумштадт лишь к позавчерашнему вечеру, затратив на марш не день, а все три. Вынужден ли был Кабюшо приводить в порядки свой авангард, или запамятовал, что его фамильное заклятие действует лишь на него же, и никого более, отчего и не спешил, либо же причина была иной — фон Эльке не знал. Да и не интересовался, если на то пошло.

Весь минувший день Кабюшо вел развертывание войск и укрепление своих позиций, не встречая к тому ни малейших препятствий со стороны бранденбуржцев. Фельдмаршал фон Берг, находясь пусть и не на самых выгодных для обороны позициях, но имея меньше войск под своим началом, никак не желал контратаковать до подхода корпуса лейтенант-фельдмаршала Ольмюца, запропавшего где-то на полпути между Магдебургом и Аурумштадтом, и все уговоры его штабных, все красноречие и их, и прочих старших офицеров, включая самого эрцгерцога, разбивались о его упрямое нежелание драться с превосходящими силами врага.

— Вы, милостивые государи, на авантюру меня не толкайте-то, кхе-кхе. — хрипел и покашливал фон Берг (как и многие в армии фельдмаршал был простужен, да и просто по возрасту ему нездоровилось) в тех редких случаях, когда снисходил до того, чтобы объяснять свою бездеятельность. — Это вьюношам свойственно сначала лезть в окошко девичьей спальни, а лишь затем думать о последствиях, когда уже поздно. Кабюшо-то, кхе-кхе, оторвался от магазинов, не подрасчитал, значит, наших погод. Это против Окситании меровенсцы нынче воевать могут, а в Аллюстрии такие номера, кхе-кхе, чреваты. Дожди зарядят обложные со дня на день, перебои с припасом и фуражом у него начнутся, а какие обозы если через грязь и проволочет, так я для того ему в тыл полк гусар отрядил. Нам-то что, померзнем, конечно, ну так и померанцы не на зимние квартиры-то стали, а уж со снабжением у нас все слава Богу. Ни к чему нам все это фанфаронство, милостивые государи, кхе-кхе, право слово, сам он к нам в руки упадет, как переспелое, кхе-кхе, яблоко — или, если угодно считать, как гнилое.

Закончив говорить по этому поводу, изрядно пожилой фельдмаршал непременно открывал свою табакерку, брал оттуда понюшку табаку, с шумом и свистом втягивал ее своим простуженным носом, после чего долго, оглушительно и, с видимым удовольствием, чихал. Доводы против, как вполне прагматичные, о разоряемых чужой армией землях, так и поэтические, о стонущих под игом завоевателя подданных гроссгерцога Максимиллиана, фельдмаршал напрочь отметал. Возможно, с точки зрения новейшей науки, стратегии, фон Берг был совершенно прав — Эрвин даже был полностью уверен в этом, — и служи под его началом не живые солдаты и офицеры, а некие абстрактные математические единицы, выкладки командующего были бы безукоризненно верны. Однако же армия состоит из живых людей, для которых есть очень большое различие: кашлять, чихать и подвергаться лишениям на чужой территории, или же на своей, притом, что противник промаршировал уже практически половину твоей отчизны. Недовольное бормотание о том, что дай фельдмаршалу волю, так тот Кабюшо и до самого Хафеля допустит, слышалось уже не только в офицерском собрании, но и у солдатских костров, причем не вполголоса, а уже практически в открытую. Не добавляло боевого духа и то, что бригада Коха, исполнявшая такую же, что и бригада фон Эльке, заградительную миссию была, в тот же день, когда Эрвин дал бой фон Зюшвицу, наголову разгромлена.

Однако находящийся где-то в эмпиреях военной науки фельдмаршал слышать об этих обстоятельствах ничего не желал, и лишь большого труда стоило офицерам-кавалеристам добиться у него разрешения потревожить померанцев на флангах — чем они весь вчерашний день и занимались. Кабюшо, вероятно, также дал своим рубакам возможность погреться, помахав саблями и палашами, однако на общее положение дел это никак не влияло. Кавалеристы съезжались небольшими группами, человек по двадцать-тридцать, на значительном удалении от основной массы войск, рубились, затем одна группа обращала в бегство другую, преследовала некоторое время, и затем победоносно возвращалась в лагерь. Иные офицеры бравируя удалью, причем не только кавалерийские, затеяли устраивать поединки на "ничейной" земле между двумя армиями, когда просто так, ища противника по принципу "кого Бог пошлет", а нередко и по всем правилам дуэльного кодекса, с официальными вызовами конкретным лицам, секундантами, протоколом поединка, врачом и священником. Но больше было все ж таки находников. Юстас фон Лёве, оправдывая свою фамилию и невзирая на высокий гвардейский чин, например, схватился разом с двумя кирасирами, одного ранил серьезно и взял в плен, другого задел лишь едва-едва, но все же обратил в бегство, чем и хвастал напропалую весь вечер в офицерском собрании. Эрвин, еще к тому и напрочь продувший ему в штосс, молча скрежетал зубами от зависти — такие забавы считались невместными для генералов.