Аленины звери

Я стоял посреди школьного двора — как был, не в Аленином теле, а сам по себе. Алена в виде огромной овчарки смешанных кровей тяжело дышала у моих ног. Ратмир, Пашка и Женька замерли, скорчившись на земле. Школьные порождения отступали, напуганные короткой ментальной схваткой, которая только что разразилась над их головами.

В моей ладони лежали четыре поводка. Ошейники, невидимые, но вполне ощутимые, охватили шеи этих юных олухов, которые не знали, во что ввязались.

* * *

Женька чувствовал себя так, как будто его стукнуло чем-то пыльным по голове. Может, это было и ничего: он хотя бы мог держаться прямо и не чувствовать, что вот-вот заплачет.

Он просто не хотел, чтобы у мамы были неприятности. Почему все вышло так?!

Одно дело — ментально подчиняться Аленке.

Другое дело — какому-то хмурому мужику с мертвыми глазами, который держал теперь и Аленку, и всех остальных, и его, Женьку, на поводке. Откуда только взялся? Кто он вообще такой?

Женьке было трудно даже на него смотреть: веяло от мужика потусторонним холодом, непреклонностью, чуждостью. Если бы мог, если бы хватило времени, он бы категорически отсоветовал Аленке связываться с такими типами. Но времени не хватило, и теперь...

Господи, почему он вообще согласился?! Надо было уехать из города, как предлагала мама, к тете Свете и дяде Сереже в Екатеринбург... В Ебурге большая вампирская община, они бы помогли...

И тут Женьке хватило ума удивиться: как это он осознает все эти мысли? Разве чужак не должен был сразу подавить любой намек на самостоятельность? Мама говорила, когда вампир подчиняет кого-то себе гламуром, это первое, что он делает...

Более того, сейчас он думал яснее, чем когда им управляла Аленка, даже мог кое-как контролировать себя.

Но этот мужик не вампир. А кто же он?.. Кто он, что от него разбежались даже эти монстры...

— Ну, дядя Ашот, — сказал мужик, неприятно улыбаясь. — Давай, твой ход.

Собаки все же стояли за воротами школы — выжидали чего-то, переминаясь с ноги на ногу. Наконец здорового грязного пса обошли двое — кто-то вроде кавказской овчарки, только еще больше размерами и пышнее шубой, и элегантный маленький спаниель в голубом ошейнике.

Спаниеля — точнее, спаниелиху, — Женька узнал и внутренне скривился.

Псевдо-кавказец шагал ровно и спокойно — мол, что это вы тут мне, все равно, школа или не школа, я на своем месте. С каждым шагом он все меньше походил на пса, словно стряхивал плотную пленку спецэффекта. У Женьки плохо получалось смотреть на него, очертания словно размазывались. Но вот еще несколько шагов — и у самой границы школьного двора стоит дядя Ашот.

Обычный такой мужичок, толстый, голубоглазый, в стареньком синем свитере с ромбами. Из образа выбивается только золотой перстень-печатка — этот перстень знает вся посюсторонняя Москва. И взгляд у него оценивающий, презрительный, стеклянный. Женька даже у депутатов по телеку не видел такого взгляда.

Спаниелиха же не думала превращаться. Села у ног дяди Ашота и начала лапой чесать за ухом.

— Отследил, значит, девочку, — сказал меж тем незнакомый мужик с поводками. — Заманил вампира, да? Вот это, я так понимаю, Машка?

Спаниелиха тявкнула.

Женька скривился.

Если бы он знал, что это все замануха с самого начала, он бы, конечно, не повелся. Он бы сказал маме: да, поехали на Урал, или где там этот Екатеринбург вообще находится. Но он еще тогда думал: Машка в самом деле потерялась. Машка, настоящая племянница "дяди Ашота".

Мама пыталась ему сказать: если бы правда потерялась, нашли бы для розыска кого получше, не тебя. А Женька, дурак, еще надеялся на что-то...

— На что ты надеешься, а? — спросил мужик в кожаной куртке.

— Это я бы у тебя хотел спросить, — проговорил дядя Ашот ровным, сильным тоном. — Моя племяшка — в этой сетке и в моей тоже. Захочу — потяну на себя.

Мужик в кожаной куртке улыбнулся, полез в карман и достал пачку сигарет. Но закуривать не стал, просто похлопал ею по бедру словно бы нервным жестом.

— Мелкая ты сошка, дядя Ашот, — сказал он. — Не вырос еще — со мной тягаться. Твоя девчонка в обеих наших сетках, да? Думаешь, твоя крепче?

У дяди Ашота что-то дрогнуло в лице. Не то чтобы по-настоящему, а так, как будто он вовремя спохватился.

Держать лицо пытался.

— Конечно, крепче, — сказал он спокойно. — Мария — моя по крови. А им она кто?

Мужик ничего не сказал в ответ, просто улыбнулся. Вытянул руку с сигаретной пачкой вперед. И картинно смял.

...Женька почувствовал рывок изнутри. Долгий, горячий. Как будто зуб дергают, только из живота. Хотел бы закричать, но не мог. Только смотрел в изумлении, как собаки — водолаз-Ратмир, овчарка-Алена и дворняга-Пашка — корчатся на земле, превращаясь в людей. И как вместе с ними корчится спаниелиха...

* * *

Ох уж этот нарратив.

У разума — или там подсознания, — свои законы. Я опять увидел себя на скамейке в маленьком парке возле метро Автозаводская. По левую руку станция электрички и ряд магазинчиков вдоль нее; прямо передо мной — скамейка, над которой склонил кудрявые ветви зеленый каштан.

На скамейке с ногами сидела Алена, обхватив колени руками. Светлые, некрашеные у корней волосы свешивались, отгораживая ее от мира. Рюкзак, весь в значках и наклепках, стоял у ее ног. Солнце, падающее сквозь ветви дерева, щедро золотило фигурку девушки в ее старенькой клетчатой рубашке. В другом мире такого яркого солнца никогда не бывает.

— Ну, ты поняла? — спросил я.

Алена хмуро кивнула, не поднимая на меня глаз.

— Ты оборотень, — сказал я на всякий случай, чтобы расставить точки над "i". — Оборотень-альфа. Очень сильная. Да еще и стаю свою уже почти собрала. Появление такой фигуры в посюсторонней Москве — вещь заметная. За тобой стали охотиться. Вышли через Женьку.

— Посюсторонней? — она все-таки подняла на меня лицо.

Грязное, заплаканное, оно показалось мне еще красивее, чем с утра. Эх, почему я не живой...

— Так говорят. Потустороннее — это то, что в другом городе. Посюсторонее — это то, что здесь.

— И... что теперь?

— А теперь у тебя есть выбор. Можешь прогнуться и потерять себя. Можешь бороться.

— Блин, конечно, бороться! — она посмотрела на меня зло. — Что за выбор вообще!

Я безрадостно улыбнулся.

— Тут есть подвох, сестрица Аленушка, — я протянул ей четыре нити, которые все еще сжимал в руке. — Нужно будет контролировать своих. Ты не хочешь, понимаю. Хорошие девочки так не поступают и все такое. Только другого выхода нет. Дядя Ашот — сам альфа. Не самый сильный на Москве, но низы держит прочно. Никто из твоих сам по себе ему отпор не даст. Затащит в свою стаю за здорово живешь.

Алена смотрела на меня с недоверием.

— Да, у тебя нет причины мне доверять, — вздохнул я. — Кто я такой, всего-то день своего времени потратил, чтобы сопли тебе вытереть и научить основам.

— Ты меня захватил! — обвиняюще воскликнула она.

— Неприятно было, верно? Так вот представь — с дядей Ашотом будет еще хуже.

Алена сжала зубы — я увидел, как напряглись ее скулы. Она протянула руку вперед и практически выхватила у меня поводки. Ахнула: ну да, здесь, в ее разуме, я имел плоть. Наверное, мое прикосновение даже показалось ей теплым.

— Так держать, — сказал я. — А теперь не уступай. Дядя Ашот — не самое крутое, что есть в этом городе. Думаю, ты его одолеешь.

— Как... что мне делать? — в панике спросила она.

— В таких случаях говорят — будь собой, — я ей подмигнул. — Но, скажем так... будь всеми.

* * *

Женьку тянуло куда-то. Он видел себя со стороны: невнятная, тощая и бледная фигура с кургузым рюкзаком и измазанными кровью по локоть руками. Видел Аленку, которая, кашляя, стояла на коленях, не в силах подняться. Видел Пашку, который сжался в комок. Видел Ратмира, который распластался, широко раскинув руки и глядя в небо, как Андрей Болконский на своем Аустерлице.

Видел он и Машку, уже не в виде спаниелихи, а в виде обычной студенточки, которой она им казалась: завитые светло-русые локоны, прикольные розовые заколки, белый свитер, узкие джинсы... Среди этой грязи и мусора Машка казалась особенно неуместной, но выла и корчилась громче всех, почему-то цепляясь за горло, как будто пыталась что-то с него сорвать. Насколько Женька видел, ее шею обвивала разве что цепочка с бирюзовым кулоном, и она висела ровно, ничуть ее не душила.

Но тут Женька почувствовал, как его самого что-то тянет за шею. Как будто... ошейник, да. И как будто этого ошейника коснулись Аленины пальцы.

Он знал, что они Аленины, потому что узнал бы ее руку где угодно.

"Прости, — сказала Алена. — Извини, что я тебя использую, но без тебя никак. Ты вот не знаешь, а ты самое мощное мое оружие. Твоя искренность. Твое стремление помочь, несмотря на страх. Ты самый лучший, Женька".

Женьку затопило тепло, и он почувствовал, что шагает вперед, к Алене, которая медленно поднималась с земли.

Почему-то одновременно он ощутил себя Ратмиром — увидел над собой серые облака, почувствовал, как такой же ошейник сжимается и тянет вверх.

"Прости, — сказала Алена. — Ратмир, извини, что я втянула тебя в это. Но без тебя я бы просто сошла с ума. Ты сильный, верный и надежный, на тебя во всем можно положиться".

И Ратмир тоже зашевелился, вставая. Он тоже чувствовал Алену, но не так, как Женька; не пальцами на коже, а солнцем впереди, теплом и ветром. У него уже билось в голове что-то, какие образы, смутные и ритмичные, может быть, начало стиха или песни, только Женька не мог его прочесть. А Алена, наверное, могла, потому что она широко улыбнулась. Женька знал это, хотя стоял так, что еще не видел ее лица.

Еще Женька ощущал себя Пашкой, как бы одновременно с Ратмиром. Чувствовал привкус рвоты у себя во рту, отвратительный, тоскливый страх и безнадегу; боль в голове шарахала отбойным молотом, вытягивая последние силы. Рывок за шею был почти привычным, как будто его уже тянули так. Алена отпрянула.

"Прости, — сказала она. — Твою доброту слишком долго использовали. Я не хочу тащить тебя за собой, когда тебе и так плохо. Но и отдавать тебя не хочу. Еще немножко, ладно? И потом ты можешь отдохнуть. Мы тебя защитим".

Женька почувствовал, как Пашка, дрожа, кивает. Вот странно: он никогда не сказал бы, что Пашка добрый. Тот всегда отпускал хмурые, едкие комментарии, и вообще непонятно было, почему он оказался с ними, тем более Пашка отличался по возрасту: на четыре года старше Аленки, на пять — Женьки и Ратмира. А вот Алена сказала, и Женька сразу вспомнил, что когда Пашка водил в диксите, он всегда называл самые простые ассоциации, чтобы угадали все. Женька думал, это от недостатка воображения или желания подольститься к Аленке.

Теперь они вчетвером стояли неровным полукругом — ну, впятером, если не считать этого типа в кожаной куртке, который маячил сбоку и делал вид, что он тут вообще ни при чем и не захватывал только что Аленин разум.

А напротив дядя Ашот со всхлипывающей, хрипящей Машкой, и еще стая молчаливых псов позади, за школьными воротами.

Алена смотрела дяде Ашоту в глаза.

Женька почти ничего не чувствовал: не было никакой визуализации, никакого столкновения света из синей и красной волшебных палочек. Только напряжение росло и росло в воздухе, становясь почти ощутимым, и тяга вокруг шеи делалась все сильнее, воздуха перестало хватать. Перед глазами вдруг запрыгали темные мошки. Голову повело — устоять бы на ногах...

"Ничего, — подумал Женька, а еще то же самое подумали Ратмир и Пашка. — Ничего. Это ради Алены. Ради остальных. Надо выдержать".

И они выдержали.

* * *

Дядя Ашот опустил глаза, ругнулся про себя — а в следующую секунду исчез в кустах за школьным забором, только мелькнул серый пушистый хвост. Умел мужик проигрывать, ничего не скажешь. Главное, лишнего времени не тратил. Спаниель Машка, поскуливая, тоже убралась вслед за ним.

Очень вовремя: я видел, что и Алена, и ее сыроватая стая уже еле на ногах не стоят. Поддержать я их не мог, по крайней мере, не физически: я осязаем только в ментальной сфере, а туда еще надо научиться входить по желанию.

Но у опытного человека всегда есть способ поддержать молодежь другим способом.

— Быстро, быстро, — сказал я. — Вы что, чай пить вздумали? Нам уходить пора.

Пашка застонал и схватился за голову, Ратмир показал мне средний палец. Женька просто тяжело дышал и смотрел на всех чумными глазами.

— Давайте, — сказал я без всякого сочувствия. — А то школа вас того... ням-ням.

— Иди ты... — буркнул Ратмир.

— Оглянитесь, — посоветовал я.

...Через несколько секунд все четверо уже неслись бегом, Ратмир впереди всех — откуда только энергия взялась. А все потому, что здание школы, рассерженное выбросами ментальной энергии совсем рядом, медленно, зловеще и абсолютно бесшумно кривило створки дверей, отрывая от земли левую половину крыльца.

* * *

Другой город никто не строит специально. Да, те, кого я по привычке именую потусторонними элементами, случается, сооружают себе логова. Но вообще потустороннее просто вползает в те места, которые бросают люди. Вот что бывает, когда города живут слишком долго. Они стареют, и в них заводятся всякие хвори.

Мне с другим городом в Москве-то проблем хватает. Не представляю, как работать, например, в Лондоне. Или, хуже того, в каком-нибудь Дамаске или Иерусалиме — городах, которые существуют многие тысячи лет.

Сегодня, например, я чуть было не попался. Опасность была, конечно, не столько в Ашоте — я не блефовал, ему правда рановато тягаться со мной. Просто до сих пор он не выходил за рамки, вот я и не считал нужным его одергивать. Какой смысл? Это Глеб Жеглов мог насаждать закон и порядок своими методами, а у меня под рукой не то что уголовного розыска, даже своего Володи Шарапова нет.

Короли и бароны были и будут всегда.

Но вербовать юную многообещающую альфу такими методами... моветон. Просто моветон.

Так я и сказал Марине Васильевне, когда мы чаевничали за шкафом в отделе современной литературы.

Она понимающе улыбнулась:

— Признайтесь, Антон, что риск для вас все-таки был. Просто вы не могли пройти мимо детей в беде.

Я вздохнул. Отпираться было, конечно, бесполезно: Марина Васильевна знала меня уже почти двадцать лет и успела неплохо изучить.

— Ну и допустим, — сказал я. — Сами знаете, законы нарратива...

Марина Васильевна вздохнула.

— Знаете, Антон, по-моему, вы преувеличиваете их значение. Вы же не Кентервильское привидение все-таки. А дети хорошие, жаль было бы, если бы пропали.

"Дети", накормленные и заклеенные пластырем, отсыпались в подсобке у Марины Васильевны, среди стопок учебников, заранее закупленных для осенних продаж. Я вывел их к ее книжному магазину задворками и провел через черный ход. Как я уже говорил, книжные магазины — места особые. Многие существуют и в этом, и в другом городе.

Особенно такой магазинчик, как тот, который Марина Васильевна с мужем выкупили в начале перестройки. Он находился в полуподвальном этаже одного из зданий вблизи Фрунзенской. Раньше этаж был не подвальным, а просто первым, и, поскольку дом осел неровно, дверь для персонала, ведущая во двор, все еще открывается на уровне земли. А вот клиентам приходится спускаться по узкой лесенке.