Аленины звери

До этого все шло так хорошо, что Женька чуйкой ощущал — долго не продлится.

Он оказался прав.

Аленка его понимала. Приходил Ратмир, великан, с которым ничего не страшно, сгружал гитару с плеча, одаривал чем-то — то яблоком, то брелоком для ключей. Играли в карты; посверкивал медальон на шее у Машки, Пашка хрюкал немного, как это с ним бывает, юзал кучу носовых платков. На столешницу сыпались воображаемые миры.

Все прошло, кончилось. Осталось только сидеть в закутке и скулить. И чувствовать, как клыки вылезают сами собой.

Далеко, за много километров и на другом плане существования, лаяла собака — спаниель. Женька зажал уши, чтобы не слышать, но это не очень помогло.

* * *

Очень многие истории в городе начинаются с того, что парень встречает девушку. Я об этом очень хорошо осведомлен, поэтому обычно стараюсь проходить мимо незнакомых особ женского пола (особенно молодых и привлекательных), опустив голову и глядя куда-нибудь в другую сторону. Оглянуться не успеешь, как тебя схватит какая-нибудь история и затянет.

Но на краю того двора я потерял осторожность и полез в карман за сигаретами. А нарративу только того и надо было.

Она сидела на детских качелях — живая аллегория отчаяния.

Зеленая краска с качелей облупилась, рюкзак, лежавший у ног, запылился и покрылся брызгами из ближайшей лужи; голову девушка свесила, и светлые волосы с отросшими темными корнями закрывали лицо. Неприглядная картина. Только вот над головой сидящей светило солнце, позеленевшие лучи падали сквозь совсем юную листву на светлую макушку. Все небо закрыто тучами, а над ней просвет.

Девушка была одета в узкие джинсы, кроссовки и клетчатую рубашку с короткими рукавами поверх свитера. По нынешней погоде легковато, но я сразу ощутил — это не позерство. Просто ей больше надеть нечего.

Я подошел и встал рядом.

— Антон, — сказал я. — Помощь не нужна?

Она посмотрела снизу вверх.

Красивая. Правильные черты, огромные серые глазищи. Только замученная сверх всякой меры, выглядит лет на десять старше, чем должна бы.

— Если твоя фамилия не Городецкий, то вали отсюда, — сказала она грубо

— Рябчиков, — я присел на соседние качели. — Я не волшебник, я мент.

— Коп? — хмыкнула она.

А, ну да, молодежь так начала говорить после переименования.

— Копом побыть не успел, — ответил я в тон.

— А чего так? Ушел на вольные хлеба?

— Убили меня, — ответил я.

Она посмотрела на меня без особого страха, с любопытством даже. В ее состоянии она уже не боялась психов.

Я протянул ей кулак с еще зажатой в нем зажигалкой. Она сперва не поняла, к чему, потом догадалась и, как-то скривившись, дотронулась. Конечно, ее пальцы прошли насквозь.

Пальцы, кстати, некрасивые, узловатые. У таких девушек положено быть изящным длинным пальцам, но тут уж ничего не поделаешь. Главное, огромные глаза на месте, на остальное нарративу пофиг.

— Бля, — сказала она.

Я подумал: встанет и уйдет. Или убежит. Это нормальная реакция. Хотя по-настоящему убегают редко — это как-то неприлично, это значит, признать, что нечто невероятное в самом деле случилось. Чаще торопливо уходят, оглядываясь через плечо: а то вдруг я следом пойду.

Но у девушки все было так хреново, что инстинкт самосохранения то ли отключился совсем, то ли вышел на совсем другие обороты. Значит, я все-таки подошел к ней не зря.

— А может, ты и поможешь, — сказала она. — Сигареты тоже призрачные?

Я протянул ей одну, и на сей раз она взяла легко. Повертела и вернула:

— Не курю.

— Правильно. А я, с твоего разрешения...

Пока я раскуривал, она собралась с мыслями.

— То есть, — сказала она, — раз призраки есть, вампиры, значит, тоже бывают?

— Угу, — сказал я. — Большинство — те еще мудаки.

— То есть, Женька не сошел с ума?..

— Может, и сошел, — сказал я. — Это у нас раз плюнуть. Тебя как зовут, дама в беде?

— Алена, — сказала она, сверкнув глазами. — А ты правда Антон Рябчиков?

— Запомнила, надо же. А говорят, у молодежи от смартфонов память отказывает.

Она пялилась на меня со сладкой-пресладкой смесью откровенного восхищения и раздражения. С одной стороны, я был призраком, с другой — знатно ее фрустрировал, потому что она меня не понимала. С третьей (а главная сторона всегда третья), она во мне нуждалась. Или этот Женька, кто бы он ни был, во мне нуждался.

— Ты правда можешь помочь? Вот так, ни с того ни с сего?

— Может, и могу, — ответил я. — За долю малую. Расскажи, Аленушка, что случилось у тебя с братцем Иванушкой.

* * *

Собака продолжала выть.

Может быть, само по себе оно и неплохо — Женьку сюда и послали отыскать чертову псину.

Что-то подсказывало ему, что его развели как последнего лоха, и вместо одной напуганной собачки его ждет целая стая. Отнюдь не напуганная.

Хуже того, и вой, и лай становились ближе.

Насколько хороший у них нюх? Говорят, вампиров унюхать нельзя, но Женька все-таки стремался проверять это на себе.

Он подумал, не выбраться ли из укрытия. Но там может быть все, что угодно. Хищные дома. Хищные дорожки. Хищные деревья. Или эти... на кривых ногах...

Женьке казалось, что лучше сидеть тихо и надеяться, что наглую собаку привлек не он.

Хуже того, клыки никак не хотели убираться — очень есть хотелось. А начать пить свою кровь — это... ну, это ужас что. Хуже этого места, как говорила мама, хуже всего.

* * *

— Я из обычной семьи, — говорила Алена устало, пиная рюкзак.

Это был заслуженный рюкзак, увешанный значками и подвесками. Чувствовалось, что до сегодняшнего утра за ним ухаживали и даже вряд ли ставили просто так на землю. Если присмотреться, можно было увидеть, что молния на клапане, слегка расстегнутая, кривится в недоумении от такого обхождения.

— Ну, отец у меня спился и бьет мать. Нигде не работает, конечно. Мама ишачит в столовой. Двоюродного брата за наркоту посадили. Его мамаша, отцова сеструха, тоже пьет. Папаня уговаривает ее продать хату, он в долги какие-то там влез. Тогда она в нашу однушку переедет, — Алена пожала плечами. — Обычная, короче, семья, как у всех. У нас полкласса таких было. Я решила найти не таких, нормальных ребят!

— Да, — сказал я. — Нашла?

У меня было чувство, что вряд ли она сказала бы это первому встречному. Просто я оказался в нужное время в нужном месте, когда она опустила свою защиту. И я был призраком, а значит, как бы не считался. Призрак — лучше, чем попутчик в поезде. Да и в солнечном дворе ранней весной в пять утра субботы немногие могли бы подслушать наш разговор.

— Угу, — хмуро продолжила Алена. — Сперва трудно было. Я на двух работах, чтобы за комнату платить и за учебу, учусь в вечерке. Везде все... ненормальные какие-то. Но потом нашла... Ратмир — он на бас-гитаре в клубе играет... но вы не подумайте, он не из этих, творческих личностей, — она выплюнула как ругательство. — Он водопроводчиком работает, и водопроводчик хороший. А бас-гитарист — так себе. Но он трезвый и на все репетиции ходит, это у них редкость. Потом, говорят, от бас-гитариста много таланта не надо. Пашка юридический окончил, но где-то в тьмутаракани, приехал в Москву, здесь на рынке работает. Говорит, ему больше нравится, чем в офисе. У него семья какая-то подозрительная, но он клянется, что в это не запутан. Машка — вообще хорошая девочка типичная, отличница, в семье порядок, вся такая веселая, жизнерадостная всегда... Учится на нашем факультете, но на дневном, я ее на лабах словила. Ее хочется иногда прибить за эту жизнерадостность, но она правда ничего. Еще Женька... ну вообще мальчик-одуванчик, он с нашей вечерки, но умный. Я не знаю, почему он на дневном не учится, он сам говорит — болеет много. Только с нами он встречается каждую среду, как штык, не заболел ни разу. А теперь вот заявил, что вампир, — она говорила сердито, монотонно. — Я думала, спятил, но он мне зубы показал. Говорит, пощупай, не игрушечные. Что я, идиотка, в рот ему лезть! Но он потом шагнул так в тень — и исчез.

Что-то меня в рассказе Алены насторожило. Не видел я еще этих таинственных личностей, ее друзей, которых она "собирала" и "искала", да еще с такими трудностями. Но уже руку готов был отдать на отсечение — что что-то в этой компашке было не так. Я чувствовал, в какую ловушку внезапно попала Алена. Собери группу славных, милых и умных ребят, которые "понимают"; не слишком удачливых, но и не полных неудачников; трудолюбивых, но не особо пробивных; тех, которые знают, что мир не вращается вокруг них, но и втоптать себя в грязь не позволят, — и среди них ты обязательно найдешь... кого-то.

Кого-то вдвойне особенного.

То, что Женька оказался вампиром, может, еще меньшая из их неприятностей.

— И что? — спросил я. — В чем беда-то? Убедиться, что твой друг не спятил?

— Нет, — сказала Алена. — Я Машу к нам недавно привела, пару недель назад. Ну, она всем понравилась. Она шоколадки в рюкзаке носит. А Женька мне сказал, чтобы я Машке не доверяла. И что у него из-за нее неприятности. И что он должен пойти в другой город...

— Пойти? — жестко переспросил я.

— Да, — сказала Алена, — я тоже зацепилась. Говорю, пешком, что ли? Как крестный ход? А он говорит — нет, ты не понимаешь, в другой город.

— Другой город, — сказал я. — Будь мы в одной из этих фэнтези-книжек, ты бы услышала большие буквы.

— Ого, — произнесла Алена. — Что, как... Сумрак? Темная сторона? Кривой переулок?

— Безлюдные пространства, — ответил я. — Только если бы их писал Кинг , а не Крапивин. Или Гейман.

Алена посмотрела на меня с некоторым недоумением: ни Крапивина, ни Кинга она не читала, хотя упоминание Геймана что-то ей сказало. Ну что ж, в целом, она демонстрировала удивительную для своих обстоятельств начитанность. Как и я, кстати, — от ментов эрудиции не ждут. По крайней мере, не ждали, пока я был жив. Просто после смерти график занятости не слишком плотный, а книжные магазины — это дело совершенно особое. Пока не удалось обзавестись смартфоном лет десять назад, только в книжных я и общался с людьми. Меня не так-то просто увидеть, нужен своеобразный склад ума.

— Можно пойти туда за ним и найти его? — спросила Алена.

— Нетривиальная реакция, — заметил я.

— Да?

— Обычно меня спрашивают, есть ли какая-нибудь сверхъестественная полиция. Или я, может, к этой полиции отношусь.

— А ты относишься?

— На общественных началах, — пожал я плечами. — Нет, что, серьезно? Ты правда готова рвануть за своим приятелем-маменькиным сынком в мусорное измерение?

Алена начала улыбаться.

— Откуда ты узнал, что он маменькин сынок?

— Вампиры, — я небрежно выбросил сигарету, машинально позаботившись, чтобы она попала в урну. — Они как евреи из анекдотов.

— Нет никакой потусторонней полиции, — проговорила Алена твердо. — А если есть, то она стопудово бесполезна. А значит, я пойду. И ребят спрошу.

— Думаешь, согласятся? — хмыкнул я.

— Мы собираемся каждую среду и играем в диксит, — сказала Алена. — Думаю, согласятся. Женька тоже их друг. Ты нас проводишь? Раз ты... на общественных началах?

— А ты мне доверяешь? — серьезно спросил я, глядя ей в глаза.

Притворяясь, что смотришь в глаза, можно много чего разглядеть, ежели умеючи. Сестрица-Аленушка, кажись, дрожала изнутри, как осиновый лист. Но нужно было так же привыкнуть вынюхивать страх, как я, чтобы это разглядеть.

Нет, она мне не доверяла. Не очень доверяла. Правильный инстинкт для современной молодой москвички — любой мужчина враг, пока не доказано обратное. Но она решила притвориться наоборот, и за это я ее мгновенно зауважал.

— Ну, ты предложил мне помощь, и ты неощутим на ощупь, так что вряд ли это был подкат, — Алена закатила глаза. — Либо ты говоришь правду, либо ты моя галлюцинация. В любом случае, бояться нечего.

Я встал и похлопал себя по карманам куртки, проверяя, не забыл ли сигареты на сиденье. Качели, конечно, не шелохнулись, даже не заметив, что я поднялся.

— Ну ладно, — сказал я. — Резиновые сапоги у тебя есть?

* * *

Под ногами хлюпала какая-то жижа, которую и грязью-то назвать — много чести. Женьке казалось, что она пахла ржавчиной. Ржавчина — не обязательно кровь, билось в голове. Ржавчина...

Если спрятаться возле школы... может быть, собаки не учуют. Там много всякой дряни.

Женька знал, что это пустая надежда. Но людям свойственно надеяться, а вампиры разве не люди?

* * *

Я люблю Москву.

Не все любят, правда.

Я ее помню всякой. Этакой провинциалкой, которая только врастала в роль столицы; Москва, где на рынке еще можно было купить живых раков, а на окраинах люди ходили босиком — город моего раннего детства. Я помню ее суровой и военной, когда нельзя было на улицу выйти без ножа и револьвера. Я помню, как росли новые здания, помню, как распрямлялись улицы.

Помню, как она постепенно распухала до нынешней напыщенной деловитости. Помню ее голодной — не столько до еды, сколько до развлечений и светской жизни. Помню, как метро, которым так гордились в моей юности, вдруг задохнулось и перестало справляться, и как граница города поглотила электрички, сделав их частью метро. Помню, как Москва близоруко всматривалась в телевизор, сравнивая себя с другими и украшая чем попало; помню, как она чуть ли не за неделю обросла бахромой киосков и мелких лавчонок, как квадратно-гнездовые дома на окраинах украсились картоном и пластиком однообразных красно-желто-синих вывесок.

Не прошло мимо меня и то, как совсем недавно вокруг города и на любом свободном пустыре полезли вверх нарядные современные многоэтажки — чаще всего плохо спланированные, торопливые и кое-где даже перекошенные, несмотря на вычурные названия и заоблачные цены апартаментов.

Дому пушкинского героя еще повезло — он стоял на окраине, возле захиревшей рощи, а не был втиснут во двор какой-нибудь центральной сталинки, поэтому мог похвастаться даже автостоянкой.

Младой хазарский хан открыл нам дверь на втором этаже, не особенно заботясь о приличиях — в трусах и в майке. По его подслеповатому взору и особой пышности шевелюры становилось ясно, что парня мы подняли с кровати и что лег он от силы пару часов назад.

А не маленький парень, однако: он стоял в двери, пригнувшись, чтобы не задевать головой притолоку. Алена, даром, что девушка высокая, рядом с ним казалась миниатюрной. Обо мне и говорить нечего: ростом я при жизни не вышел, и после смерти как ни бился, не удалось добавить сантиметр-другой. Очень упрямо сознание цеплялось за прежнюю форму. Хорошо хоть шмотки сменить получилось, а то так и болтался бы в форме все время.

— Аленка, ты че? — спросил Ратмир. — Плакала? Что случилось?

— Женька в беду попал, — сказала Алена коротко. — Знакомься, это Антон, он... бывший мент. Он поможет.

Взгляд Ратмира попытался на мне сфокусироваться — не без успеха. Видно, он и в самом деле был неплохим музыкантом, если не по навыкам, так по настрою. А может, тоже недосып виноват. Когда человек так или иначе ходит по краю, становятся заметны вещи и похуже вашего покорного слуги.

— Угу, — Ратмир не пригласил нас в квартиру, так и стояли в коридоре. — Че за беда?

— Потусторонщина какая-то, — сказала Аленка. — Женька в неприятное место забрел. Надо вытащить. Типа колдовство реально. Оденься во что не жалко, и на ноги говнодавы, я помню, у тебя были.

Он посмотрел на Аленины резиновые сапоги. Ярко-розовые.

"Пошлет, — подумал я. — Человеку доспать не дали со смены".

Я вообще согласился на визит к доблестному водопроводчику-басисту только потому, что Алена очень уж настаивала.

— Ща, зубы почищу, — сказал Ратмир. — Заходите. Только у меня бардачина.

Нет, ну надо же.

Я внимательно посмотрел на Алену. Вообще-то я хорошо ее рассмотрел в прошлые разы, но новое понимание стоило еще одного внимательного взгляда.

Собрала уже, значит, свою стаю. Я слышал, с ними это случается — годам к тридцати, к сорока. Но чтобы так рано? Обычно до того бегают в чужой.

* * *

Дубровка по меркам московских рынков — место элитное. Базар этот в основном оптовый, но и продажа в розницу тут тоже есть. Держат его представители, как в мое время говорили, кавказских народностей; сейчас все больше турки (не кавказцы, конечно, но внешне их часто путают) и азербайджанцы, хотя попадаются и грузины.

Тут цены на десять-двадцать процентов выше, чем на других рынках города, но зато куда чище — и куда безопаснее. Нет, на Дубровке хватает подсобок, где молодые парни и девчонки падают с ног, фасуя товар. Но это редко трудовые мигранты (проще говоря — экономические беженцы). Чаще — дальняя родня, знакомые и седьмая вода на киселе хозяев отдельных бутиков. Потому в этих подсобках и условия приличные.

Например, есть нормальные туалеты (а не ведро в отдельном чулане) и даже попадается вентиляция.

В таком вот месте и работал Пашка Алиев — остролицый, светловолосый, словно присыпанный пылью юнец с крупным, когда-то давно поломанным носом и большим кадыком. В профиль он чем-то напоминал то ли крысу, то ли действующего президента.

Заведение, где он трудился помощником повара, называлась "Хинкальная": чуть более дорогой вариант обычной уличной шаурмы. Мы присели в ресторанном дворике, и Пашка вышел к нам почти сразу. Он принес два свернутых лаваша, исходящих горячим паром.

— За наш счет, — сказал он, сунув одну Алене, другую Ратмиру.

— Спасибо, — сказал Ратмир, немедленно вцепившись в еду.

Неудивительно: молодые парни его размера обычно голодны постоянно.

— Женька попал в беду, — сказала Алена.

— Допрыгался, — пробормотал Пашка. — Чего надо? Денег?

Он посмотрел на меня.

— А это кто?

Я был впечатлен. Ратмир — ладно, музыкант. Алена довела себя до ручки, да и вообще девица непростая. А в этом я никакой тонкости не чуял. Хотя всякое бывает. Иногда у ребят, которые хорошо знают изнанку жизни, развивается особый взгляд. Они смотрят по сторонам и видят, что на самом деле происходит. Редкий навык.

Или он мог что-то знать...

— Антон Рябчиков, — сказал я. — Я из другого города.

— Из какого... — начал Пашка, но тут я сделал усилие и на секунду вышел из его поля зрения: мол, не зарывайся, голубчик, если бы я прятался, рассмотреть ты бы меня не мог. — А. Из такого города. Понятно.

У него в глазах мелькнуло затравленное выражение — мол, рвануть бы куда. Но Пашка тут же пересилил себя и сказал почти с достоинством:

— А это при чем? Ахмед платит дань. Всякую.

— Он мент, — сказала Алена. — И еще — призрак. А ты что-то знаешь, да, Павел?

Тон у нее был опасный. Нехороший. Я бы такой сносить не стал. А Пашка снес, не подавился. Только вздохнул, плюхнулся на стул:

— Ну знаю! — сказал он. — Только это не наши карточные игры! Это все по-настоящему! Это лучше лишний раз не поминать!

— Почему? — жестко спросила Алена.

— Потому что от этого нельзя защититься, — нервно сказал Пашка. — Не таким, как мы! Надо уметь не думать, — он постучал себя по лбу, — тогда тебя не заметят! Я умею не думать, а ты сильно умная. Ратмир вон вообще стихи пишет, там таких сразу жрут!

— Угу, — сказал Ратмир, приканчивая свернутый лаваш. — Аленка, можно, я твой съем? Не завтракал.

Алена не глядя подвинула к нему свою завертку на пластиковой тарелке.

— А вот тут, — сказал я, — вам и понадобится моя помощь. Сами по себе вы в другом городе, факт, беззащитны. Но только не со мной. Я сплету сеть. Но дело рискованное, предупреждаю сразу.

— Насколько серьезно? — спросил Ратмир. — В вампиров можно превратиться?

— В вампиров не превращаются, вампирами рождаются, — сказал я. — Иногда становятся по несносности характера. А серьезно настолько, что помереть можно.

— От Авады Кедавры? — спросил Ратмир с набитым ртом.

— От пули, — поправил я. — От удара дубинкой. А скорее, от укуса бешеной собаки.

Они посмотрели не на меня — на Алену.

— Это же Женька, — сказала Алена.

— Я пойду, — сказал Ратмир.

— Да вы свихнулись, — сказал Пашка. — Нет, так нельзя. Как будто больше некому!

— Ты знаешь, что некому.

Алена смотрела на Пашку так, будто напоминала о чем-то, что знали только они двое. И Пашка, этот молодой крыс, словно бы проникся! Сник под ее взглядом, протарабанил пальцами по столу.

— Да, — пробормотал он. — Ладно. Я отгул возьму на сегодня.

Ну что ж. В любой стае должна быть омега.

По закону нарратива, подумал я, Пашка окажется предателем. Рано или поздно. Правда, законы нарратива сбываются пятьдесят на пятьдесят. Психология все-таки наука не точная, а литература — вообще не наука.

Пусть идет. Раз уж они стая, пусть ищут своего все вместе.

* * *

Алена настояла, чтобы заехать к Маше, хотя она не брала мобильный, и это могло означать все, что угодно. Я с ней не спорил: девочка спасала своих, а у этой схемы свои правила.

Маша жила неподалеку от одной из центральных станций метро. Многоэтажка оказалась отнюдь не сталинской постройки, но достаточно новой, чтобы считаться элитной. Ее огородили чугунным забором, получив внутренний дворик. Алена звонила в домофон, пока наконец не ответила какая-то женщина.

На вопрос о том, где Маша, женщина хмуро спросила: "А кто ее спрашивает?" и, не дослушав ответа, повесила трубку.

— Женька ведь влип в неприятности из-за нее, — сказал Ратмир.

— Да, но в какие конкретно неприятности? — поинтересовался Пашка.

— Возможно, я знаю, — пробормотал я.

Дом был мне знаком.

— Нам повезло, — сказал я. — Тут рядом один хороший врач принимает.

— Зачем нам врач? — как-то сдал назад Пашка.

— Прививки от бешенства, — ответил я. — Думаете, я шутил насчет бешеных собак?

Они переглянулись.

— Мы прививались, — сказала Алена.

— Надо же, — произнес я. — Откуда вдруг такая сознательность к своему здоровью?

Прививка от бешенства и столбняка для любого не лишняя. Бездомных собак и кошек в городе более-менее отлавливают, но помимо них есть голуби, воробьи и прочая не столь заметная фауна. Ладно фауна другого города — о ней-то мало кто знает. Но и наши обычные, с позволения сказать, братья меньшие тоже несут серьезную опасность.

— Я работаю в общепите, — сказал Пашка.

— В котельных тоже на всякое можно натолкнуться, — пожал плечами Ратмир.

— А я просто из осторожности, — это Алена.

Из осторожности! Ей я как раз поверил. А вот в то, что два молодых парня соблюдают санитарные нормы — это, простите... Даже когда я был жив и такие вещи делались "под гребенку", далеко не у всех милиционеров были нужные прививки. А тут у случайных ребят.

С другой стороны, Алена — вожак. Она собирала их под себя. Чему я удивляюсь?

— Вы подходите друг другу, ребята, — сказал я. — Ну что ж, раз такое дело, пойдем ловить вампиров и собак.

* * *

Всякий знает, что Москва — это много городов сразу. Вообще любой мегаполис — это много городов сразу. Да что там, любая маленькая деревня заключает в себе микрокосм с несколькими измерениями, черными дырами и варп-переходами. Не верите — почитайте какую-нибудь деревенскую чернуху, типа "Тени исчезают в полдень" или "Печальный детектив".

Всегда есть главная улица и задние дворы, это как минимум.

С Москвой все ясно: есть более-менее вылизанный туристический центр, есть помпезные здания Садового кольца, есть огороженные помпезные многоэтажки, есть широкое кольцо спальных районов. Все они отделены друг от друга, в каждом из них свои правила и обычаи, свои жители — говоря нашим языком, контингент.

А есть места, куда лучше не заходить.

Есть картонные города под мостами. Есть полуподвалы и недоквартиры, где ютятся по сорок-пятьдесят человек на вдвое меньшем количестве квадратных метров — и чаще всего без душа; в моей юности подобные места любовно именовали "газенвагенами". Есть пыльные, истоптанные вдоль и поперек скверы, где в пост-перестроечные годы можно было собирать шприцы в промышленных масштабах, а теперь там чаще попадаются использованные презервативы, потому что шприцы стараются уносить с собой.

Другой город — это город, в который не заглядываешь. Он другой и, по-чесноку, я не могу объяснить это лучше — только выделить курсивом.

Одно я могу сказать: это вам не Кривой переулок и даже не геймановские Щели. Нет какого-то определенного прохода. Нет ритуалов или охраны. Не нужно обладать магическими способностями. Последнее, кстати, хуже всего: если бы магические способности служили пропуском, то была бы какая-никакая гарантия, что все попавшие имеют шанс выбраться наружу.

Просто в один прекрасный момент ты заворачиваешь за угол — и слышишь странное эхо. Или видишь странных людей. Или вокруг вырастают приметы иного времени. Или ты вдруг находишь маленький дворик, который никогда не видел, хотя тысячу раз ходил этим маршрутом. Или вдруг сорок минут блуждаешь по лесочку едва ли километр площадью, чтобы выскочить черт знает где, на улицу, машины по которой проносятся быстро, названия нигде не значится, а твой Яндекс-навигатор внезапно становится бесполезен.

(Последняя история — еще самая благополучная. Дочка моего знакомого врача, к которому я хотел отвести сестрицу Аленушку и Ко, всего лишь пошла на прогулку, задумавшись, а потом, не сумев дозвониться никуда, дозвонилась отцу. У него телефон ловит сигналы отовсюду, даже с того света. Врачебное проклятье такое).

...От "Автозаводской" мы довольно долго плутали дворами, пока не показался широкий въезд к воротам "Зила", все еще украшенными рисунками ленинских орденов.

— А я знаю, — сказал Ратмир. — Тут раньше была заброшка, мы с пацанами на спор лазали. Но давно уже бизнес-центр.

— Не везде бизнес-центр, — сказал я и нырнул в кусты немного не доходя проходной.

Ранняя весна нынче выдалась мокрая и противная, больше похожая на осень. Продравшись сквозь голые ветки с нерешительно набухшими почками, мы оказались перед слякотным, раскисшим пустырем, посередине которого громоздилось то ли недостроенное, то ли полуразрушенное здание — может, многоэтажный гараж, может, каркас офисного центра.

Из грязи торчали первые перышки зеленой травы, почти теряясь среди высохших прошлогодних стеблей. Справа этот пустырь очерчивала стена промзоны, спереди — низкие глинистые отвалы. Такие остаются от рытья траншей.

— Там, за этими... кучами? — спросила Алена.

— Что за кучами? — уточнил я.

— Другой город.

— Мы уже в нем, — ответил я.

Алена неверяще оглянулась.

За невысоким рядом кустов, через которые мы только что продрались, еще отчетливо виделось девятиэтажное здание, где раньше находились квартиры руководства завода.

— Оно постепенно, — сказал я. — Пойдемте.

Казалось, до недостроенного гаража идти было недолго, метров пятьдесят-шестьдесят. Но эта прогулка заняла у нас минут десять. Для верности я обвел свою партию вокруг строения — пусть полюбуются.

Когда мы завершили круг, пустырь стал больше. Бетонная стена сбоку никуда не делась, но теперь над ней поблескивала колючая проволока.

Кусты оказались в другой стороне и гораздо дальше, чем должны были быть. Над ними дрожал горячий воздух; за верхушками кустов еще виднелось вдалеке что-то похожее на здание, блеск железа и стекла. Но очень-очень смутно. У живых болели глаза на это смотреть.

Я повел их прочь от этого нестерпимого блеска, в переулки заброшенных зданий и старых мусорных куч.

* * *

По средам они играли не только в Диксит: еще в "Карты против человечества" и в другие настолки. В антикафе пахло потом и почему-то мелом, карты шлепались на стол. Женьке казалось, что ничего лучше с ним никогда еще не происходило.

В диксите, как довольно быстро просек Женька, самое важное — выдать такую ассоциацию на свою карту, чтобы она не была и слишком сложной, и слишком простой. Ведущий кладет карту рубашкой вниз и говорит что-то о ней; остальные угадывают. Если никто не угадал твою карту, ты не получаешь очков. Если все угадали — ты тоже не получаешь.

Алена была признанным чемпионом. Она могла сказать: "Эту карту угадает только Ратмир!" — и действительно ее угадывал только Ратмир. Ну, в двух случаях из трех.

С Машкой вот только у нее не получалось. Но Машка появилась в их компании недавно, чуть больше месяца назад. И Женьке она никогда не нравилась.

Дело даже не в вечной борьбе вампиров и оборотней (какая уж там борьба, если оборотней пруд-пруди, а вампиров в той же Москве маленький анклав). Дело в том, что она просто Женьке не нравилась. И улыбочки ее, и ямочки на щеках, и шоколадки, которые она всем раздавала...

Что Аленка в ней находила, он понять не мог.

Эх, Аленка...

Женька съежился сильнее, стараясь убедить себя, что лай в отдалении ему померещился. Если бы только как-то передать ей свои мысли... Рассказать, как все на самом деле...

Почему она ему не поверила, а? Вроде и фантастику любит. Предлагал даже клыки пощупать.

Женька подумал, что надо было укусить ее. Сразу бы все прояснило.

Но кусать Аленку?..

Нет. Невозможно.

* * *

В другом городе всегда много мусора. Дело даже не в том, что тут некому убирать. Дело в том, что мусор как-то сам собой дрейфует сюда, прибивается к обочине мироздания.

Наверное, чует сродство.

А мы, как и положено людям, мусорили еще сильнее.

— Мы будем создавать сеть, — говорил я на ходу, выдавая каждому из алениных друзей по маленькому детскому альбомчику на пружинке.

От сердца, можно сказать, отрывал: люблю я забавные блокнотики с рисунками и надписями. В моем детстве такого не было. Марки на тетрадь наклеил — уже король. Хотя умельцы делали специальные суперобложки, на которые прямо канцелярским клеем присобачивали вырезанные из открыток картинки.

— Что нам с этим делать? — спросил Пашка, повертев блокнотик с желтеньким краснощеким зверьком непонятной породы. — Тут жопу подтереть не хватит.

— Вы будете вырывать по одному листку, писать на нем что-то, посвященное вашему другу, и выкидывать этот листок в сторону.

— Зачем это? — спросил Ратмир.

— Что значит "посвященное"? — уточнила Алена. — Стихи ему, что ли, сочинять?

— Не стихи, — сказал я. — Ну... представьте, что вы пишете ему записку и передаете ее с кем-то. Какие-то такие слова, чтобы он точно вышел. "Я люблю тебя, женись на мне".

— От такого он точно сбежит, — фыркнула Алена.

— Если ты напишешь, угу, — поддержал Ратмир, и получил от нее шутливый тычок в плечо.

— Он мне денег должен, — буркнул Пашка. — Пятьсот рублей.

"Детишки на пикнике", — подумал я. Не стоило все-таки брать их с собой. Одно дело Алена: реальность гнулась и шипела вокруг нее, — но эти двое были почти обычными. Почти. Мне еще мой первый прапорщик говорил, что парень я рисковый. Может, это у меня профдеформация. Сам-то я смерти не боюсь — плавали, знаем, — вот и для других она меня не очень пугает. Хотя, конечно, зря. То, что мне повезло стать призраком, еще не значит, что к другим судьба будет так же благосклонна.

— Вот это точно лучше не пиши, — посоветовал я Пашке. — Да, и еще. Пишите одну бумажку для Евгения, другую для Марии.

Оба парня посмотрели на Алену, а Алена с удивлением взглянула на меня.

— Разве Машу тоже ищем?

— Не мы, — сказал я. — Женьку послали ее искать. Потому что он вампир.

— Вампиры хорошо умеют искать? — допытывалась Алена. — У них нюх какой-то? Или магическое чутье?

— Нюх на собак определенного рода, — сказал я. — Но это опасное дело. Вообще вампирам в другой город лучше не соваться.

— А я думал, им тут дом родной, — сказал гитарист-водопроводчик тоном оскорбленного в лучших чувствах эксперта. — Тоже мне, дети ночи.

— Есть такое слово — имидж, — сказал я. — Вот его они создавать умеют.

Обогнув очередную мусорную кучу, мы вывернули к бетонной стене — той самой, с колючей проволокой наверху, — и пошли вдоль нее. Сапоги хлюпали по грязи. Время от времени кто-нибудь отрывал бумажку и выбрасывал.

— По-моему, я что-то слышу, — вдруг сказала Алена.

— Правда? — удивился я.

Я-то слышал точно: шепот, говор из-за забора. Он налетал изредка, словно порывами ветра, хотя я знал, что ветер тут ни при чем. Иногда как будто раздавался крик, очень далекий, едва слышный. Звенела битая посуда.

— Точно, слышу, — Алена чуть отстала, чтобы сравняться со мной (я замыкал цепочку). — Только непонятно, что.

— Лучше пусть будет непонятно, — сказал я. — Давай быстрее.

Но скорость нам не помогла. Проход между стеной и мусорными кучами еще не успел кончиться, а сверху по кромке мусора уже зашелестело, уже метнулись серые тени. Разглядеть их выходило с трудом: они терялись на фоне серого неба и мелкого дождя. Но если у вас наметанная чуйка, то никак их не пропустишь. Это ощущение холодного глаза на затылке. Это..

— Городовые, — сказал я. — А ну прибавили шагу!

— Городовые? — Алена оглянулась на меня. — Это кто еще?

— Потерянные души, — ответил я сквозь зубы. — Из здешних — самые слабые твари, так что вам еще повезло. Но вас в этой кондиции кто угодно сделает.

Вот я неточно выразился — "твари". Марина Васильевна бы меня поправила. Сказала бы, что биологией в них и не пахнет, да и к Библии и тварному миру они отношения не имеют. Но как их еще назвать — не автоматами же?

На призраков не тянут, знаю по себе.

Аленины спутники и сама Алена действительно прибавили шагу. Я поспешил тоже. Надежда у меня была одна: что пока городовые не станут нападать, побоятся. А там кучи кончатся, и на открытом месте они не смогут спрыгнуть нам на голову. У них это любимая тактика: прыгать на голову и выцарапывать глаза.

— Я ничего не ви... — начал Ратмир, но Пашка толкнул его в спину.

— Ходу, ходу!

В голосе у парня звучала нешуточная паника. Должно быть, он о городовых слышал. Они впечатляют новичков, поэтому те, кто ходит в другой город от случая к случаю, частенько хвастаются, что победили аж целых двух-трех.

На самом деле если их меньше пятидесяти — тут и говорить не о чем.

С пятьюдесятью я справлюсь. А этих сколько?

Растянув до предела все свои чувства, я попытался сосчитать. Пока городовой не нападет на добычу, у него толком и тела нет. Так, какая-то тень, шевеление в воздухе. Поэтому трудно понять, что скользит там, на самой грани зрения. Я чуял, что их уже как минимум тридцать. Еще полстолько — нормально. Чуть больше — и опасность станет нешуточной.

— Холодает, кажется, — неуверенно сказала Алена. — Это они?

— Может, и они, — сказал я. — Каждый их по-своему ощущает. Так, подберите себе оружие. Палку, бутылку там какую...

— Раньше сказать не мог? — огрызнулся Ратмир. — Я дрын ролевой дома оставил!

— Толку от твоего дрына тут никакого, — обрезал я. — Он здесь не особо вещественен. То, что подберешь здесь, можно превратить в оружие.

— Как? — спросила Алена деловито, выдергивая из ближайшей к ней кучи железный штырь, перепачканный ржавчиной. — Магией какой? Заговором?

— Физикой, — ответил я. — Как кинетическая энергия переходит в потенциальную, знаешь?

Алена зыркнула на меня, но ничего не сказала. Ратмир пробурчал что-то про безответственных типов, но подобрал по кирпичу в каждую руку. Пашка откинул несколько размокших листовок и подобрал с земли стеклянную бутылку, оглянулся задумчиво...

— Не вздумай бить ее, чтобы сделать "розочку", — предупредил я. — В девяти случаях из десяти такого гангстера потом приходится в травму везти. Тут умеючи нужно.

— Ну так разбей... те сами, — произнес Пашка, протянув мне бутылку.

До этого он прямо ко мне не обращался, и, видно, не мог решить, на "ты" или на "вы". Но у ребят вроде него хорошие инстинкты: он, видно, понял, что лучше мне на нервы не действовать.

— А зачем? — спросил я. — Хорошая бутылка, толстая. И так сойдет. Ну, вперед, вперед, что опять стоим!

И тут Пашка вскрикнул. Отвлекшись на понукания, я не успел разглядеть, как с кучи на него метнулась серая тень.

Алена и Ратмир обернулись к нему, даже попытались дернуться на помощь — но не тут-то было. Серые тени лавиной хлынули на нас со всех сторон.

* * *

Скорчившись за штабелем грязных, уныло шуршащих под дождем пластин шифера, Женька выжидал. К счастью, вампиры не пахнут, если голодные, поэтому они его не учуют... а он был голоден, очень. У него дрожали руки, и он не плакал только потому, что слезы уже тоже кончились.

А хуже всего, что у Женьки не было никакой надежды.

Женька знал, что от этого будут неприятности. Сплошные неприятности. Он совсем не собирался, но...

Но дядя Ашот сказал: "Найди", — и дальше делать было нечего.

Женька не сомневался, что с ним все кончено. Погоняют и сожрут. Самое худшее, что выход был совсем недалеко. Он прекрасно знал, где выход, чувствовал его, как птицы чуют магнитный полюс.

Нужно было свернуть в проход между покосившейся голубятней и задними стенами гаражей, и тогда довольно скоро получилось бы выйти к железнодорожным путям — да не таким, ржавым и заросшим травой, которых тут пруд пруди, а к обычным, по которым ходят электрички или метро. Там уж недалеко и станция, и можно доехать до дома, и там будет теплый чай в домашнем сервизе и печенье из магазина...

Но ехать домой нельзя, потому что кто знает, что тогда дядя Ашот сделает с мамой.

Женька тоскливо подумал, что ему не хватит смелости просто сдохнуть. Просто выйти к стае — и покончить со всем разом.

Стая пробегала мимо: он слышал слитное хлюпанье лап по лужам, собачье дыхание, чей-то короткий скулеж или лай время от времени. Скоро...

Ветром что-то прикатило к нему под ноги. Скомканная бумажка, но неожиданно светлая, не заляпанная грязью. Женьку как будто потянуло: нагнись, возьми, разверни... Словно он уже где-то такую бумагу видел.

Женька знал, что здесь предчувствиям верить опасно. Никогда не знаешь, какая пакость строит тебе ловушку. Но не верить — еще опаснее.

Из-за дрожи в руках он почти порвал влажную от дождя бумагу, пока развернул. Чуть расплывающейся гелевой ручкой поперек клеток было написано: "Женька, сука, ты мне пятихатку должен!"

* * *

Стрелять по городовым — подлая задача. Они потому и не боятся компаний: усвоили, что главное — держаться между человеком и его спутниками. К счастью, мы шли и так довольно плотно, плюс инстинкты молодняка оказались правильными: сбились спина к спине, чтобы городовым сложнее было забиться между ними.

Особо Пашке они помочь, правда, не могли: Алена гвоздила городовых, которые норовили подбежать к ней, своим штырем, Ратмир дубасил просто кулаками, используя кирпичи, как кастеты, и работы обоим хватало. А может, они просто не сообразили, что ему надо помогать. Пашка орал, как резаный, пытаясь сорвать свое украшение, но Ратмир и сам ревел, как атакующий медведь. Есть у некоторых такая реакция.

Я тоже не мог помочь: был занят отстрелом. Вскинул дробовик на плечо и выцеливал тех серых шустряков, что бежали с куч на подмогу своим. Приклад приятно грел плечо, при каждом выстреле винтовка теплела в моих руках. Я чувствовал, когда выстрелы достигают цели: словно части меня разрывали туманные тени городовых чуть ли не напополам.

Патроны не кончатся, я это знал. Могут кончиться силы. Я ведь действительно стреляю собой.

На работе, конечно, я не носил с собой ружье на каждый обход. Не полагалось милиционерам ружей. А вот когда я был совсем пацаном, еще до войны, батя брал меня с собой в лес — охотиться. Тогда в Подмосковье можно было найти нормальное зверье. Не лося, понятное дело, но на зайца мы ходили, а один раз даже выследили лису, но отец не стал ее убивать, потому что был не сезон.

Тогда же батя начал доверять мне свой дробовик. Даже стрелять давал несколько раз. Помню это душезамирательное ощущение, когда я сжимал шершавый приклад, и пытался разглядеть что-то через прицел, — мазал, конечно, страшно. Мне ни разу даже утки подстрелить не удалось, хотя они с болота поднимались так кучно — казалось, пали в белый свет, хоть одна да упадет.

В милиции я привык к табельному оружию и стрелял из него довольно метко, но мне и в голову не приходило, что, когда я потеряю физическое тело, вместо верного "Токарева" или хотя бы трофейного "Браунинга" мне явится вот эта старенькая отцовская двустволка.

Как объясняла мне Марина Васильевна, подсознание — штука загадочная. Потому и "под", как говорится.

Пашка, наконец, сорвал с головы своего паразита и теперь остервенело топтал его ногами, всхлипывая. По лбу у него текла кровь, но это ничего: раны на голове всегда кровоточат сильнее. Да и чувствовал я, что он не ранен серьезно, напуган только.

Ратмир непрерывно ругался, правда, без фантазии совсем. Никакого тебе морского загиба, так, два-три слова повторял в разных сочетаниях. Алена, кажется, старалась держаться спокойно, но я видел, что ее тоже колотит.

У нее одной хватило присутствия духа, чтобы спросить:

— Все, отбились?

— Нет, — сказал я. — Они отступили. Так что быстрее, а то еще кого приведут.

— Мля-мля-мля, — скороговоркой повторял Ратмир. — Чувак, Антон, или как там тебя... мы от них не отобьемся.

Пашка просто всхлипывал.

— Не отобьемся, — подтвердил я. — Поэтому давайте, давайте, не стоим! Павел, ты особенно. Все с тобой в порядке, ссадина просто. Прививка от бешенства есть, сам сказал. Сейчас пройдем мусорную зону, я тебя перевяжу.

— Г-га... — ответил Павел.

— Откуда у тебя ружье? — спросила Алена. — Я не видела, чтобы ты его нес.

— Откуда у призрака нормальное ружье, сама посуди, — ответил я, убирая дробовик.

Я сам не знал, куда его убираю. Пробовал как-то об этом сознательно задуматься — не вышло. Просто чувствую, как надо повернуться... или как протянуть руку, когда достаешь обратно. Сейчас, когда мы шли, я чувствовал еще, как от нашего поля боя тянутся ко мне легкими дуновениями ветерка выпущенные "пули": возвращаются внутрь. Я стрелял частицами себя, и, как всегда после боя, мне было зябко, пока эти частицы вновь пристраивались внутри, находя свое место.

Кучи, наконец, остались позади. Теперь мы шли по глухому переулку, где с одной стороны тянулся засыпанный мусором палисадник и глухие заколоченные окна заводского здания, а по другую — росли лишенные листьев, покореженные деревья. Словно на фотографиях из Припяти, мне Марина Васильевна показывала.

Сиротливо и даже как-то неуместно здесь помещалась автобусная остановка: одинокая, прожженная сигаретами скамья под прозрачной плексигласовой крышей. Не знаю уж, кто эти крыши придумал: народ жалуется, что в солнце сквозь них жарит еще сильнее, а в дождь брызги проникают в щель под крышей.

Но все-таки это было укрытие.

— Привал, — скомандовал я. — Краткий инструктаж и перевязка.

У Алены в рюкзаке нашелся бактерицидный пластырь и влажные салфетки — конечно, а я чего ожидал. Пока она перевязывала ноющего Пашку, Ратмир на меня чуть не с кулаками пошел:

— Ты, мент прозрачный! Давай рассказывай, какие твари здесь еще водятся!

На меня с кулаками было идти бесполезно, еще когда этот Ратмир на горшок ходил. Я спокойно курил, пока басист-любитель пытался надо мной нависнуть.

— Обычные тут твари, — сказал я. — Кошки, крысы, голуби... Может, последнее время еноты еще. Их сейчас, говорят, многие стали в домах держать.

— Это тебе голуби были, да?! Пашке они на голову нагадили?!

Мой первый прапорщик очень умел срезать такие пост-адреналиновые истерики одним взглядом. У меня вот так хорошо не получалось. И все-таки водопроводчику хватило: заткнулся.

— Это были люди, — сказал я. — Бывшие люди. Главным образом, алкаши и самоубийцы. Ну и кто еще тут пропадает.

Ратмир как-то даже побледнел.

— Но эти слабые, — продолжил я. — Страшнее те, которые оборотни.

— Типа вервольфы? — деловито спросила Алена, вручая Пашке какую-то таблетку. Я бы поставил на аспирин, но не исключено, что и успокоительное.

— Когда ты в Москве последний раз волка видела? — спросил я. — Собаки... и кошки. Но кошек опасаться нечего, они редко сбиваются в стаи. Собаки — это вот другое дело.

Словно по команде откуда-то издалека раздался тихий скулеж, потом лай. Потом вой.

* * *

Мои подопечные выбивались из сил.

Идти по асфальту, конечно, легче, чем по пересеченной местности, но ходить по другому городу вообще сложно. Если идешь слишком медленно, начинаешь слышать всякое. Стоны, крики, которые то ли доносились, то ли не доносились из-за забора, — еще цветочки.

А если идешь слишком быстро, рискуешь исчезнуть, свернув за поворот.

То есть ты-то никуда не исчезнешь, но пространство тут, в другом городе, порой шутки шутит. Или время. Обычно не потеряешь больше пары часов, но я слышал о человеке, который из Московской олимпиады скакнул прямиком в девяносто четвертый. Скорее всего, байка: сам я его не встречал, а я рано или поздно встречаю практически всех. Однако месяц-два точно можно потерять.

В общем, несладко.

А тут еще стая следовала за нами.

С одной стороны, это меня радовало. Вампиры чуют оборотней, оборотни чуют вампиров. Это старая вражда. Оборотни были здесь всегда. Вампиры появились не так давно, лет двести-триста назад. В смысле, массово; так-то вурдалаки на Руси встречались, но редко. Или так мне говорили: не настолько я стар, чтобы самому помнить.

В общем, ежели Машенька, которую Алена зацепила в их крепкую компанию, действительно та, кто я думаю, и как-то она связана с человеком, которого весь город кличет дядей Ашотом... Неудивительно, что он послал на поиски вампира. Вампир оборотня всегда отыщет. Как и наоборот, впрочем.

Одно и удивительно, что послал необученного дурного новичка. Уж мог бы выбрать кого-то, кто специально промышляет розысками. Братья Кораблевы, например, сейчас в городе. Или Лыжнева — темпераментная женщина, конечно, но доверять ей в розыске пропавших можно; у нее так дочь сгинула, так что на поиск несовершеннолетних она всегда делают скидку. За детей до двенадцати иной раз и вообще бесплатно берется. Впрочем, дети до подросткового возраста теряются реже, чем можно было бы подумать: лучше чувствуют всякую чертовщину.

Что-то у Ашота было, наверное, против Женьки. И это, пожалуй, самое загадочное. Может, зря я во все это влез.

Хотя законы нарратива не оставили мне выбора. Я призрак; я вынужден подчиняться этой невидимой истории, которая оплетает весь город сетью трагедии и фарса. Если ты был хорошим милиционером, то ты вынужден помогать людям. Особенно красивым молодым девушкам, которые плачут на скамейке в парке.

— Не нравится мне это, — пробормотал Пашка. — Антон, далеко до выхода?

— А что, уже сдаешься? — спросил я. — Пиши, пиши давай бумажки. Или отстал?

— Я не понимаю, какой в этих бумажках толк! — но, сказав так, Ратмир послушно отбросил в сторону листок из блокнота. — Мусору тут добавлять, что ли?

— Толк будет, — пообещал я.

Я следил за этими бумажками. Внутренним зрением, если хотите. Хотя на зрение оно и не похоже. Это... ну, ощущение, что ли. Я знал, что они оставляют этакую тропу позади нас, очерчивают маршрут хлебными крошками. Некоторые уже унесло ветром. Другие оттащили голуби или крысы. Мне даже показалось, что одну из них...

Да нет, не показалось. Одну из них кто-то нашел. Вероятно, адресат.

У этого места тоже есть свои законы: родство идет к родству.

Я посмотрел на Алену. Молча и сосредоточенно она шагала впереди меня, хотя я чувствовал, что ноги у нее тоже начинают уставать: ночь-то она провела без сна. Парни шагали по обе стороны от нее и, поглядев на свою предводительницу, жаловаться переставали.

Может быть, я даже зря озаботился призывом. Может быть, Алена уже достаточно забрала власти над своими, чтобы притянуть в любом случае.

Дружба, кстати, — это власть. Если кто говорит по-другому, плюньте ему в рожу, точно что-то от вас хочет получить.

Нас вынесло на детскую площадку.

Именно "вынесло": в другом городе невозможно ходить по маршруту, и никакая карта вам не поможет. Опыт тоже не спасает. Выход можно найти только чудом... или чутьем. Да и то, чтобы добраться до выхода, нужно думать только о нем и ни на что не обращать больше внимания. Тогда уцелеешь. А мы-то еще и искали...

Детские площадки не зря любят режиссеры фильмов ужасов. На них происходит столько трагедий, что они выпадают в другой город как бы сами собой, не успеет даже срок эксплуатации истечь. Эта вся была перекорежена: лесенки и турники перекручены, как будто рядом с ними поводили гигантским магнитом. Пластик горок вспух жжеными пузырями. И все исписано черным маркером, который юные вандалы порой гордо именую "граффити" — хотя ничего общего на деле.

Детская площадка торчала посреди пустыря, заросшего крапивой и белыми зонтиками борщевика; слева стоял ржавый забор, за которым заброшенная школа таращилась на нас частично выбитыми, частично слепыми окнами.

Школы и детские сады еще хуже детских площадок. Те открытые, а в заброшенных зданиях любит гнездиться всякое. Очень много пищи остается, когда люди уходят. Правда, это всякое чаще нападает с наступлением темноты. Однако нас не так много, и если хищники сочтут, что наши вкусовые качества перевешивают опасность...

Правда, мы вооружены. Но и место для нападения тут самое подходящее — деться нам, считай, и некуда. Проход с одной стороны перекрывает стая, которая давно уже крадется за нами, с другой стороны маячит этот самый школьный двор, который поди еще пройди, не вляпавшись во что-то.

Очевидно, стая подумала так же: они начали медленно, по одному, просачиваться в покосившуюся арку ворот, ведущую на площадку.

Псы разных мастей, как я и ожидал. Породистые тоже есть, но впереди идут дворняжки... шавки. Не потому, что низкий сорт, а потому, что меньше и злее. И умнее. Те, кто превращаются в породистых, редко на что-то годны — кроме избранных, конечно.

Первая пятерка вышла и расселась полукругом, внимательно глядя на нас. Крапива и борщевики покачивались за их спинами. Там прячется еще пять, решил я, даже скорее семь. Можно было бы потянуться и попробовать почувствовать их, но я и так уже истратил много сил, собираясь сеть из этих бумажек. Сеть — штука полезная и многофункциональная.

Я оглянулся на подопечных.

— Мля-мля-мля... — продолжал шептать Ратмир.

— Прививки тут не хватит, пожалуй, — сказал Пашка.

Он был на удивление спокоен: не по-хорошему, а как фаталист. Смирился, наверное. Алена покрепче сжала свой штырь.

— Ничего у вас не выйдет, — сказал я. — Их много, а вы не умеете драться.

— Гений, тоже мне, — огрызнулась Алена. — Человек сильнее собаки!

— Ты нас сюда завел, — пробормотал Пашка. — Ну супер. Завел — и руки умыл.

Он начал коротко, мелко хихикать, но немедленно замолк, когда одна из собак — большая, серо-белая, со слипшейся сосульками шерстью, с обвисшими брылями, как у сенбернара — приподняла эти брыли и зарычала.

— Завел — и вытащу, — сказал я. — Если вы будете слушаться.

— Тебя, что ли? Мы, мля, и так... — это Ратмир.

— Альфу, — ответил я.

И потянул.

Как я уже говорил, сеть — многофункциональная штука. С одной стороны, она оплетает того, кто в нее попадает. С другой стороны, тем, кто за нее держится, тоже от сети никуда не деться.

Вампир Женька, я уже знал это, прятался где-то недалеко отсюда за кучей шифера. Наверное, на школьном дворе. Нашел, конечно, место... Оборотни его, может, и не учуют, потому что голодные вампиры не пахнут, но те, кто любят жить в заброшенных школьных туалетах, идут не на запах. По крайней мере, не на физический запах.

Сеть дернула его ближе, заставила выйти из укрытия, шатаясь и дрожа от страха. Но больше ничего с ним не сделала. Вампирская кровь хранила. Если вампира затягивает в стаю, оборотнем он от этого не становится.

Люди же...

На людей сеть подействовала иначе. Выгнула их дугой в припадке, притянула к земле. Пашка корчился молча, только по нижней губе у него потекла кровь — прокусил, наверное. Ратмир заорал, да так громко, что собаки попятились назад, одна сучка помельче даже заскулила.

Превращаться — это больно. Очень больно, тут фильмы не лгут. Правда, к счастью, только первый раз. Потом это происходит как сон. Ну, так мне говорили. У некоторых, правда, кошмарный сон...

Пашка валялся на земле, тяжело дыша. Теперь он стал песчано-землистого цвета, с коричневым пятном вокруг одного глаза и одним заломленным ухом. Прямо как одна из этих космических собак, Стрелка, кажется. В общем, очаровашка. Ратмир, с другой стороны, превратился в огромного черного водолаза. Породистый, добродушный... неудача. С другой стороны, водолазы хотя бы большие. Если как следует им управлять...

— Ну, — сказал я, — бери поводки в руки, альфа!

Алена посмотрела на меня расширенными глазами. Девушка ничуть не изменилась: еще бы, она была центром сети, ее я дергать не стал. И вообще, природного оборотня, пусть даже никогда не превращавшегося, не следует додавливать против его воли. Хрень может выйти.

— Что за... — начала она.

— Ты их контролируешь, — сказал я. — Ты их собрала. Они твоя стая. Ты можешь приказать им сражаться, и они послушают.

Алена посмотрела на меня в панике. Посмотрела на Женьку, который бледной немочью покачивался в воротах школы.

— А... а Женька? Он откуда? Он цел? Как ты?..

— Потом расскажу. Он тоже часть стаи. Командуй!

Большой белый пес зарычал. Кажется, это был сигнал. Молчаливые тени надвинулись из кустов.

— Бежим! — закричала Алена.

И бросилась к школе.

Команда, пожалуй, не так глупа, учитывая обстоятельства. А вот маршрут наихудший. Прорываться мимо преследовавших нас псов — и то лучше.

Кажется, я ее переоценил.

С другой стороны, про жителей школы она не знает.

— Стой! — я припустил следом. — Алена, стой!

Но у страха, как известно, глаза велики, а уши прижаты: Алена уже пулей влетела на территорию школы, собаки за ней. И даже Женька не отставал, легко скользя по земле, как на роликах. Пресловутый вампирский бег. Черт, школьный двор — метров сто, ну двести от силы, не догоню...

— Стоять! Опасно!

У моего прапорщика был такой рев, что неопытные воришки останавливались, как дважды два. А я вот так и не натренировал. Они продолжали бежать.

И, разумеется, со школьного крыльца, из оторвавшейся наполовину двери повалили эти... видоизмененные люди. Похуже городовых.

Пауки, короче, повалили.

* * *

Женьке никогда еще никто в голову не забирался, и он еле узнал это чувство.

Мама, конечно, предупреждала, что такое может случиться. Он не то чтобы не верил, но как-то всегда думал: да кто им заинтересуется. Кому он нужен, второкурсник второсортного вуза, без денег, без связей...

А вот, оказалось, что Алена... А Женька-то думал, что уж от кого-кого, а от Алены подвоха не будет.

Но нет.

Почему стоит только найти друзей и подумать, что, может, уж теперь все будет хорошо, и ты избавился от одиночества насовсем, как выходит, что эти самые друзья тебя используют?..

Только вот присутствие Алены в мыслях вовсе не было похоже на использование. Женьку в самом деле тянуло что-то, но тянуло туда, куда он сам хотел пойти. Потому что он ведь хотел убежать от этой собачьей стаи, да?.. Хотел. Но от страха ноги парализовало.

А теперь в голове что-то сжимало и тянуло и говорило: беги. Беги, ты найдешь силы. Беги, у тебя есть воля. Пусть даже это чужая воля.

Вот только Женька никогда не побежал бы к школе. Мама предупреждала его и о школах тоже. Да что там! Разве Женька никогда в них не учился? Половину времени приходилось "болеть", потому что в публичных местах его частенько рвало...

А может, обойдется? Может, Алена знает, что делает?

Нет, не знает: они уже пересекли школьный стадион и выскочили на асфальт перед крыльцом, когда железные двери школы заскрипели, приотворяясь.

Первая тварь, созданная "непосредственными детскими эмоциями", была ничего так, почти не страшной. Она шлепала босыми пятками по ступенькам и выглядела почти как обычный ребенок лет десяти. Только тощий, бледное тело покрыто язвами, черные зубы оскалены. Говорить не о чем. А вот дальше, за ним...

Женька сперва подумал, что это кто-то катится по школьному крыльцу, собравшись в комок. Потом понял: нет, это как будто куча одежды, штаны там, майка, юбка какая-то, только из штанов торчат руки, из рукавов футболки — ноги, а из юбки — лапы, длинные и тонкие, вроде как у кузнечика или паука. То есть вся эта красота как ком одежды на лапах. И целеустремленно прется к ним.

— Стоять! — кричал незнакомый мужик в кожаной куртке, который раньше стоял рядом с Аленой, а теперь умудрился почти ее догнать. — Стойте, мать вашу!

А Женька и рад был бы остановиться. Только его толкало что-то изнутри, горячее, острое и неизбежное. Ему было страшно до одури, и в то же время он знал, что Алену надо защитить. И остальных надо защитить. И что все будет хорошо. Даже если будет плохо. Потому что Аленка пришла за ним, и Ратмир с Пашкой тоже пришли, даже если оказались оборотнями. И...

Женька выпустил когти.

* * *

Нет ничего хуже, когда любитель от отчаяния кидается в драку.

Боевая форма вампира — это зрелище своеобразное. Как и оборотни, они тогда отходят ближе к звериному состоянию, но если оборотни как бы заимствуют другую эволюционную ветку, то вампиры откатываются назад. Они начинают сутулиться, руки и ноги становятся длиннее, челюсть выпячивается вперед, чтобы дать место для клыков, руки обзаводятся массивными когтями... У некоторых еще и хвост отрастает, но это редкость.

В общем, получается такая агрессивная обезьяна с перекошенной мордой. Я не удивлен, что их считали живыми мертвецами. На такую дрянь взглянешь, особенно в темноте, — и в самом деле не поверишь, что оно живое.

Студент Женька в этом облике выглядел и страшно, и смешно. Страшно — потому что все-таки когти и клыки. Смешно — потому что орал он при этом, как кошак, которому прищемили хвост.

И рванулся сражаться с порождениями школы, чтоб его. Блокируя мне стрельбу.

Первого чудика — похожего на ребенка с язвами — юный вампир сделал: разодрал ему когтями живот, и тот повалился неумелой декорацией для какого-нибудь сериала про зомби. Зато вторая образина, живой сгусток ненависти, слепленный сразу из нескольких остаточных образов (ох, чувствую я, в этой школе у многих первоклашек отжимали карманные деньги!), залепила вампиру такую оплеуху одной из своей конечностей, что он покатился по земле.

А из полуоткрытых школьных дверей уже высовывалась другая рожа — именно рожа, с огромным ртом и на коротеньких ножках — потом за ней еще какая-то хрень, похожая на гигантскую многоножку...

Как говорит мой приятель-врач, в насыщенной питательными веществами среде преобладают самые разные виды бактерий. Так и тут: чем насыщеннее среда, тем разнообразнее выводок. Да еще и детские кошмары непредсказуемы, так что форма и размер у этих существ могут быть любыми.

А между тем, псы тоже кинулись атаковать: водолаз-Ратмир бесстрашно вцепился в комок одежды с ножками и ручками, дворняга-Пашка налетел на какую-то тварь поменьше, вроде стрекозы размером с голубя.

— Алена, отзови их! — крикнул я. — Нам нужно отсюда...

— Как?! — Алена паниковала. — Я не могу... я не хочу!

Не хочет управлять друзьями, подумал я. Идейная, а.

Ну, не для того я их тащил, чтобы потерять всех по глупой случайности.

— Тогда пусти меня, — сказал я, оказавшись рядом с ней.

Она удивилась, я это увидел: только что стоял метрах в десяти, и вот уже вплотную сзади, и мои руки лежат на ее плечах.

— Пусти меня, — повторил я. — В центр.

Алена, конечно, меня не поняла. Но рефлекторно кивнула.

А мне больше и не надо было.

Обращать оборотня против его воли — это, конечно, удовольствие маленькое. Но вот если ты получишь его разрешение... тут совсем другое дело.

Никогда не доверяйте призракам, особенно в стрессовых ситуациях.

Я шагнул внутрь Алены, в темноту за ее глазами. Я схватил ее тело и заполнил его все, как когда-то заполнял свое. Я взял ее сеть, ее паутину, которую она плела много месяцев, запутывая в нее этих людей, наложил ее на свою и потянул особым образом.

И все они подчинились мне. Не могли не подчиниться: за мной стояло больше семидесяти лет опыта и тренировки воли. Они же были растеряны, сбиты с толку, измучены страхом и неуверенностью.

Я стоял посреди школьного двора — как был, не в Аленином теле, а сам по себе. Алена в виде огромной овчарки смешанных кровей тяжело дышала у моих ног. Ратмир, Пашка и Женька замерли, скорчившись на земле. Школьные порождения отступали, напуганные короткой ментальной схваткой, которая только что разразилась над их головами.

В моей ладони лежали четыре поводка. Ошейники, невидимые, но вполне ощутимые, охватили шеи этих юных олухов, которые не знали, во что ввязались.

* * *

Женька чувствовал себя так, как будто его стукнуло чем-то пыльным по голове. Может, это было и ничего: он хотя бы мог держаться прямо и не чувствовать, что вот-вот заплачет.

Он просто не хотел, чтобы у мамы были неприятности. Почему все вышло так?!

Одно дело — ментально подчиняться Аленке.

Другое дело — какому-то хмурому мужику с мертвыми глазами, который держал теперь и Аленку, и всех остальных, и его, Женьку, на поводке. Откуда только взялся? Кто он вообще такой?

Женьке было трудно даже на него смотреть: веяло от мужика потусторонним холодом, непреклонностью, чуждостью. Если бы мог, если бы хватило времени, он бы категорически отсоветовал Аленке связываться с такими типами. Но времени не хватило, и теперь...

Господи, почему он вообще согласился?! Надо было уехать из города, как предлагала мама, к тете Свете и дяде Сереже в Екатеринбург... В Ебурге большая вампирская община, они бы помогли...

И тут Женьке хватило ума удивиться: как это он осознает все эти мысли? Разве чужак не должен был сразу подавить любой намек на самостоятельность? Мама говорила, когда вампир подчиняет кого-то себе гламуром, это первое, что он делает...

Более того, сейчас он думал яснее, чем когда им управляла Аленка, даже мог кое-как контролировать себя.

Но этот мужик не вампир. А кто же он?.. Кто он, что от него разбежались даже эти монстры...

— Ну, дядя Ашот, — сказал мужик, неприятно улыбаясь. — Давай, твой ход.

Собаки все же стояли за воротами школы — выжидали чего-то, переминаясь с ноги на ногу. Наконец здорового грязного пса обошли двое — кто-то вроде кавказской овчарки, только еще больше размерами и пышнее шубой, и элегантный маленький спаниель в голубом ошейнике.

Спаниеля — точнее, спаниелиху, — Женька узнал и внутренне скривился.

Псевдо-кавказец шагал ровно и спокойно — мол, что это вы тут мне, все равно, школа или не школа, я на своем месте. С каждым шагом он все меньше походил на пса, словно стряхивал плотную пленку спецэффекта. У Женьки плохо получалось смотреть на него, очертания словно размазывались. Но вот еще несколько шагов — и у самой границы школьного двора стоит дядя Ашот.

Обычный такой мужичок, толстый, голубоглазый, в стареньком синем свитере с ромбами. Из образа выбивается только золотой перстень-печатка — этот перстень знает вся посюсторонняя Москва. И взгляд у него оценивающий, презрительный, стеклянный. Женька даже у депутатов по телеку не видел такого взгляда.

Спаниелиха же не думала превращаться. Села у ног дяди Ашота и начала лапой чесать за ухом.

— Отследил, значит, девочку, — сказал меж тем незнакомый мужик с поводками. — Заманил вампира, да? Вот это, я так понимаю, Машка?

Спаниелиха тявкнула.

Женька скривился.

Если бы он знал, что это все замануха с самого начала, он бы, конечно, не повелся. Он бы сказал маме: да, поехали на Урал, или где там этот Екатеринбург вообще находится. Но он еще тогда думал: Машка в самом деле потерялась. Машка, настоящая племянница "дяди Ашота".

Мама пыталась ему сказать: если бы правда потерялась, нашли бы для розыска кого получше, не тебя. А Женька, дурак, еще надеялся на что-то...

— На что ты надеешься, а? — спросил мужик в кожаной куртке.

— Это я бы у тебя хотел спросить, — проговорил дядя Ашот ровным, сильным тоном. — Моя племяшка — в этой сетке и в моей тоже. Захочу — потяну на себя.

Мужик в кожаной куртке улыбнулся, полез в карман и достал пачку сигарет. Но закуривать не стал, просто похлопал ею по бедру словно бы нервным жестом.

— Мелкая ты сошка, дядя Ашот, — сказал он. — Не вырос еще — со мной тягаться. Твоя девчонка в обеих наших сетках, да? Думаешь, твоя крепче?

У дяди Ашота что-то дрогнуло в лице. Не то чтобы по-настоящему, а так, как будто он вовремя спохватился.

Держать лицо пытался.

— Конечно, крепче, — сказал он спокойно. — Мария — моя по крови. А им она кто?

Мужик ничего не сказал в ответ, просто улыбнулся. Вытянул руку с сигаретной пачкой вперед. И картинно смял.

...Женька почувствовал рывок изнутри. Долгий, горячий. Как будто зуб дергают, только из живота. Хотел бы закричать, но не мог. Только смотрел в изумлении, как собаки — водолаз-Ратмир, овчарка-Алена и дворняга-Пашка — корчатся на земле, превращаясь в людей. И как вместе с ними корчится спаниелиха...

* * *

Ох уж этот нарратив.

У разума — или там подсознания, — свои законы. Я опять увидел себя на скамейке в маленьком парке возле метро Автозаводская. По левую руку станция электрички и ряд магазинчиков вдоль нее; прямо передо мной — скамейка, над которой склонил кудрявые ветви зеленый каштан.

На скамейке с ногами сидела Алена, обхватив колени руками. Светлые, некрашеные у корней волосы свешивались, отгораживая ее от мира. Рюкзак, весь в значках и наклепках, стоял у ее ног. Солнце, падающее сквозь ветви дерева, щедро золотило фигурку девушки в ее старенькой клетчатой рубашке. В другом мире такого яркого солнца никогда не бывает.

— Ну, ты поняла? — спросил я.

Алена хмуро кивнула, не поднимая на меня глаз.

— Ты оборотень, — сказал я на всякий случай, чтобы расставить точки над "i". — Оборотень-альфа. Очень сильная. Да еще и стаю свою уже почти собрала. Появление такой фигуры в посюсторонней Москве — вещь заметная. За тобой стали охотиться. Вышли через Женьку.

— Посюсторонней? — она все-таки подняла на меня лицо.

Грязное, заплаканное, оно показалось мне еще красивее, чем с утра. Эх, почему я не живой...

— Так говорят. Потустороннее — это то, что в другом городе. Посюсторонее — это то, что здесь.

— И... что теперь?

— А теперь у тебя есть выбор. Можешь прогнуться и потерять себя. Можешь бороться.

— Блин, конечно, бороться! — она посмотрела на меня зло. — Что за выбор вообще!

Я безрадостно улыбнулся.

— Тут есть подвох, сестрица Аленушка, — я протянул ей четыре нити, которые все еще сжимал в руке. — Нужно будет контролировать своих. Ты не хочешь, понимаю. Хорошие девочки так не поступают и все такое. Только другого выхода нет. Дядя Ашот — сам альфа. Не самый сильный на Москве, но низы держит прочно. Никто из твоих сам по себе ему отпор не даст. Затащит в свою стаю за здорово живешь.

Алена смотрела на меня с недоверием.

— Да, у тебя нет причины мне доверять, — вздохнул я. — Кто я такой, всего-то день своего времени потратил, чтобы сопли тебе вытереть и научить основам.

— Ты меня захватил! — обвиняюще воскликнула она.

— Неприятно было, верно? Так вот представь — с дядей Ашотом будет еще хуже.

Алена сжала зубы — я увидел, как напряглись ее скулы. Она протянула руку вперед и практически выхватила у меня поводки. Ахнула: ну да, здесь, в ее разуме, я имел плоть. Наверное, мое прикосновение даже показалось ей теплым.

— Так держать, — сказал я. — А теперь не уступай. Дядя Ашот — не самое крутое, что есть в этом городе. Думаю, ты его одолеешь.

— Как... что мне делать? — в панике спросила она.

— В таких случаях говорят — будь собой, — я ей подмигнул. — Но, скажем так... будь всеми.

* * *

Женьку тянуло куда-то. Он видел себя со стороны: невнятная, тощая и бледная фигура с кургузым рюкзаком и измазанными кровью по локоть руками. Видел Аленку, которая, кашляя, стояла на коленях, не в силах подняться. Видел Пашку, который сжался в комок. Видел Ратмира, который распластался, широко раскинув руки и глядя в небо, как Андрей Болконский на своем Аустерлице.

Видел он и Машку, уже не в виде спаниелихи, а в виде обычной студенточки, которой она им казалась: завитые светло-русые локоны, прикольные розовые заколки, белый свитер, узкие джинсы... Среди этой грязи и мусора Машка казалась особенно неуместной, но выла и корчилась громче всех, почему-то цепляясь за горло, как будто пыталась что-то с него сорвать. Насколько Женька видел, ее шею обвивала разве что цепочка с бирюзовым кулоном, и она висела ровно, ничуть ее не душила.

Но тут Женька почувствовал, как его самого что-то тянет за шею. Как будто... ошейник, да. И как будто этого ошейника коснулись Аленины пальцы.

Он знал, что они Аленины, потому что узнал бы ее руку где угодно.

"Прости, — сказала Алена. — Извини, что я тебя использую, но без тебя никак. Ты вот не знаешь, а ты самое мощное мое оружие. Твоя искренность. Твое стремление помочь, несмотря на страх. Ты самый лучший, Женька".

Женьку затопило тепло, и он почувствовал, что шагает вперед, к Алене, которая медленно поднималась с земли.

Почему-то одновременно он ощутил себя Ратмиром — увидел над собой серые облака, почувствовал, как такой же ошейник сжимается и тянет вверх.

"Прости, — сказала Алена. — Ратмир, извини, что я втянула тебя в это. Но без тебя я бы просто сошла с ума. Ты сильный, верный и надежный, на тебя во всем можно положиться".

И Ратмир тоже зашевелился, вставая. Он тоже чувствовал Алену, но не так, как Женька; не пальцами на коже, а солнцем впереди, теплом и ветром. У него уже билось в голове что-то, какие образы, смутные и ритмичные, может быть, начало стиха или песни, только Женька не мог его прочесть. А Алена, наверное, могла, потому что она широко улыбнулась. Женька знал это, хотя стоял так, что еще не видел ее лица.

Еще Женька ощущал себя Пашкой, как бы одновременно с Ратмиром. Чувствовал привкус рвоты у себя во рту, отвратительный, тоскливый страх и безнадегу; боль в голове шарахала отбойным молотом, вытягивая последние силы. Рывок за шею был почти привычным, как будто его уже тянули так. Алена отпрянула.

"Прости, — сказала она. — Твою доброту слишком долго использовали. Я не хочу тащить тебя за собой, когда тебе и так плохо. Но и отдавать тебя не хочу. Еще немножко, ладно? И потом ты можешь отдохнуть. Мы тебя защитим".

Женька почувствовал, как Пашка, дрожа, кивает. Вот странно: он никогда не сказал бы, что Пашка добрый. Тот всегда отпускал хмурые, едкие комментарии, и вообще непонятно было, почему он оказался с ними, тем более Пашка отличался по возрасту: на четыре года старше Аленки, на пять — Женьки и Ратмира. А вот Алена сказала, и Женька сразу вспомнил, что когда Пашка водил в диксите, он всегда называл самые простые ассоциации, чтобы угадали все. Женька думал, это от недостатка воображения или желания подольститься к Аленке.

Теперь они вчетвером стояли неровным полукругом — ну, впятером, если не считать этого типа в кожаной куртке, который маячил сбоку и делал вид, что он тут вообще ни при чем и не захватывал только что Аленин разум.

А напротив дядя Ашот со всхлипывающей, хрипящей Машкой, и еще стая молчаливых псов позади, за школьными воротами.

Алена смотрела дяде Ашоту в глаза.

Женька почти ничего не чувствовал: не было никакой визуализации, никакого столкновения света из синей и красной волшебных палочек. Только напряжение росло и росло в воздухе, становясь почти ощутимым, и тяга вокруг шеи делалась все сильнее, воздуха перестало хватать. Перед глазами вдруг запрыгали темные мошки. Голову повело — устоять бы на ногах...

"Ничего, — подумал Женька, а еще то же самое подумали Ратмир и Пашка. — Ничего. Это ради Алены. Ради остальных. Надо выдержать".

И они выдержали.

* * *

Дядя Ашот опустил глаза, ругнулся про себя — а в следующую секунду исчез в кустах за школьным забором, только мелькнул серый пушистый хвост. Умел мужик проигрывать, ничего не скажешь. Главное, лишнего времени не тратил. Спаниель Машка, поскуливая, тоже убралась вслед за ним.

Очень вовремя: я видел, что и Алена, и ее сыроватая стая уже еле на ногах не стоят. Поддержать я их не мог, по крайней мере, не физически: я осязаем только в ментальной сфере, а туда еще надо научиться входить по желанию.

Но у опытного человека всегда есть способ поддержать молодежь другим способом.

— Быстро, быстро, — сказал я. — Вы что, чай пить вздумали? Нам уходить пора.

Пашка застонал и схватился за голову, Ратмир показал мне средний палец. Женька просто тяжело дышал и смотрел на всех чумными глазами.

— Давайте, — сказал я без всякого сочувствия. — А то школа вас того... ням-ням.

— Иди ты... — буркнул Ратмир.

— Оглянитесь, — посоветовал я.

...Через несколько секунд все четверо уже неслись бегом, Ратмир впереди всех — откуда только энергия взялась. А все потому, что здание школы, рассерженное выбросами ментальной энергии совсем рядом, медленно, зловеще и абсолютно бесшумно кривило створки дверей, отрывая от земли левую половину крыльца.

* * *

Другой город никто не строит специально. Да, те, кого я по привычке именую потусторонними элементами, случается, сооружают себе логова. Но вообще потустороннее просто вползает в те места, которые бросают люди. Вот что бывает, когда города живут слишком долго. Они стареют, и в них заводятся всякие хвори.

Мне с другим городом в Москве-то проблем хватает. Не представляю, как работать, например, в Лондоне. Или, хуже того, в каком-нибудь Дамаске или Иерусалиме — городах, которые существуют многие тысячи лет.

Сегодня, например, я чуть было не попался. Опасность была, конечно, не столько в Ашоте — я не блефовал, ему правда рановато тягаться со мной. Просто до сих пор он не выходил за рамки, вот я и не считал нужным его одергивать. Какой смысл? Это Глеб Жеглов мог насаждать закон и порядок своими методами, а у меня под рукой не то что уголовного розыска, даже своего Володи Шарапова нет.

Короли и бароны были и будут всегда.

Но вербовать юную многообещающую альфу такими методами... моветон. Просто моветон.

Так я и сказал Марине Васильевне, когда мы чаевничали за шкафом в отделе современной литературы.

Она понимающе улыбнулась:

— Признайтесь, Антон, что риск для вас все-таки был. Просто вы не могли пройти мимо детей в беде.

Я вздохнул. Отпираться было, конечно, бесполезно: Марина Васильевна знала меня уже почти двадцать лет и успела неплохо изучить.

— Ну и допустим, — сказал я. — Сами знаете, законы нарратива...

Марина Васильевна вздохнула.

— Знаете, Антон, по-моему, вы преувеличиваете их значение. Вы же не Кентервильское привидение все-таки. А дети хорошие, жаль было бы, если бы пропали.

"Дети", накормленные и заклеенные пластырем, отсыпались в подсобке у Марины Васильевны, среди стопок учебников, заранее закупленных для осенних продаж. Я вывел их к ее книжному магазину задворками и провел через черный ход. Как я уже говорил, книжные магазины — места особые. Многие существуют и в этом, и в другом городе.

Особенно такой магазинчик, как тот, который Марина Васильевна с мужем выкупили в начале перестройки. Он находился в полуподвальном этаже одного из зданий вблизи Фрунзенской. Раньше этаж был не подвальным, а просто первым, и, поскольку дом осел неровно, дверь для персонала, ведущая во двор, все еще открывается на уровне земли. А вот клиентам приходится спускаться по узкой лесенке.

Тут всегда был книжный, еще до революции. Самый обычный, никаких магических фолиантов не продавалось — а сейчас не продается и подавно. Марина Васильевна вытягивает выручкой канцеляркой и учебными пособиями. И то магазинчик работает почти в ноль; живет она с мужем на его зарплату хирурга.

Просто Марина Васильевна очень любит книги. С давних времен. Когда она перекупила магазинчик, я уже был одним из постоянных посетителей, но никто не догадывался, что я призрак. А она догадалась сразу.

Когда книги любят, и вообще когда их собирают много, вокруг них формируется что-то вроде поля. Иногда защитного, иногда — опасного. У Марины Васильевны оно защитное. Самое то, чтобы привести на отдых неопытных приключенцев.

— За ними придется приглядывать, — сказал я мрачно. — Боюсь я, что девочка наломает дров.

— Да, такая опасность всегда есть, — Марина Васильевна отпила из своей чашки. — В крайнем случае, они всегда смогут уехать куда-нибудь в глубинку.

— Не уедут, — мотнул я головой. — Эти не уедут. Вот еще одна головная боль...

Марина Васильевна снова подняла чашку — видимо, чтобы спрятать улыбку.

Ненавижу Москву.

Перенаселенный, задыхающийся, накопивший многое город... Город, прежде работящий, а теперь скорее паразитирующий. Одряхлевший, омолодившийся, местами впавший в великолепный маразм, а местами только и думающий загрызть тебя...

Куда я без него.

Из подсобки раздался шорох.

Мы с Мариной Васильевной оба обернулись на звук.

Алена, бледная, встрепанная, с кругами под глазами, стояла в дверях и смотрела на нас.

— У меня вопрос, — сказала она без преамбулы, как будто так и надо.

— Ну задавай, — я зевнул: не из вредности, а просто заразительно было на нее смотреть. — Не рот же тебе затыкать.

— Что мне теперь делать?

Не в бровь, а в глаз. Тот еще вопрос. Что может натворить в городе со сложившейся расстановкой сил молодая сильная альфа при собственной стае? Не зря Ашот попытался ее захомутать.

Может быть, мне стоило ему позволить. Меньше было бы у всех проблем.

— Что хочешь, — ответил я. — Серьезно. Вообще что хочешь.

— Но для начала — чаю, — жизнерадостно предложила Марина Васильевна. — Вам сколько сахару?

— Три ложки, — ответила Алена и присела к столу.

Я подумал — освоится.