Квартал первый. Боец Круга Поединков

Прищурившись, я вгляделась во мрак. Этот мрак ничем не отличался от мрака, из которого я пришла, но не факт, что был одним и тем же. Хорошо, что я, по крайней мере, не вертелась вокруг своей оси, когда притормозила.

Сначала я почувствовала себя неуютно и зябко повела плечами.

Тишина вокруг не менялась.

И тут по коже пробежал мороз.

С этим приходилось считаться.

Медленно, очень медленно я обернулась, мечтая, чтобы это оказалось просто больным воображением.

Сердце забилось чаще — я осторожно сделала шаг назад и прижалась спиной к стволу дерева. Мне стало стр... тревожно. Потому что как бы ни было здесь темно, я вполне могла различить на дне впадины крупного волка.

Или просто чувствовала его так, что глаза сами видели.

Если рассуждать логически, бояться нечего. Териантропия как болезнь прогрессирует и регрессирует в зависимости от старшего лунного цикла. Пик её обострения приходится на большое полнолуние, то есть, полнолуние Мирны, и вызывает трансформацию человека в зверя. О разных видах териантропии говорят просто что-то вроде: териантропия типа "лев" или "медведь". Причём сами оборотни называют животное, в которое превращаются, тотемным.

Короче, сейчас же не полнолуние.

Волк сделал несколько шагов вперёд и замер, рассматривая меня. В холке он чуть меньше метра.

Цикл Младшей луны влияет только на проявление ментальных способностей. Обычные териантропы подчиняются фазам Старшей и после превращения сохраняют подобие разума, которого достаточно, чтобы, как минимум, распознать человеческое существо и обойти его стороной. Но кроме обычных всегда есть необычные. Молодые и слабые в тотемной форме во всём подобны зверю, они постоянно сидят на лекарствах, и за ними присматривают собратья из Общины, но иногда Иллюзиону всё же приходится кого-нибудь из них устранять. А вот сильные достигают "симбиоза" с болезнью и способны с большими энергозатратами трансформироваться практически в любую фазу растущей луны. И сознание человека они сохраняют полностью.

Из чего следует: передо мной старший оборотень в здравом уме и твёрдой памяти. Кто-нибудь, передайте это моим коленям, у них, кажется, слабость.

На улице мегаполиса териантропа в форме зверя не встретишь. Законодательство обязало Ночной Иллюзион и Общины следить за тем, чтобы все трансформации происходили за чертой города на специально отведённых для этого территориях. Так что я не могу похвастаться большим опытом общения с мохнатыми.

Временно не мохнатые и вампиры — другой разговор.

— Доброй ночи, — произнесла я, наконец-то избавившись от оцепенения. С оборотнями в любом случае рекомендуют общаться, используя плавные жесты, поэтому я медленно кивнула волку.

Мне показалось, что зверь чуть заметно поклонился в ответ.

— Я немного заблудилась.

У меня зубы свело от того, насколько по-идиотски звучала эта фраза.

— К шоссе... — я замялась, пытаясь прикинуть, куда меня отнесло и куда должно вынести. — Это туда?

Я указала рукой во мрак.

Оборотень по-собачьи встряхнулся и медленно пошагал в лес. Остановился, посмотрел на меня — я не столько видела, столько слышала и ощущала его действия.

Гляди, Кейни Браун, это исторический момент: тебе собираются помочь. Ты говорила, что лучше встретить вервольфа, чем Эдуарда? Пора отвечать за свои слова.

Оттолкнувшись от дерева, я пошла за зверем.

В детстве дедушка Холдер читал нам сказку про Красную Шапочку, но сделаем вид, что я её не помню или у меня есть своя версия развития событий. Не знаю, нормально ли доверять незнакомому ликантропу — то есть, нормальнее ли, чем обычному человеку на улицах города? Меня должно волновать, что я тащусь за ним чёрт знает куда через лес? Или меня должно волновать то, что меня совсем ничего не волнует? Миссис Молвен, обзывая нас бесами, говорила, что наше поколение страх потеряло, а так называемая толерантность сегодня — безразличие и вседозволенность. Осенев не уставал повторять, что голова всегда должна мыслить и быть открытой для новых идей, но не настолько, чтобы мозг сдуло ветром. Только... Нет, я неправильно формирую мысль: дело не в толерантности, дело в сторонах возводимых обществом баррикад. Однажды в ответ на какую-то жалобу Проказа сказала, что если перестать с жалобным видом заглядывать в окна чужого дома и поглядеть по сторонам, то окажется, что вокруг тебя масса таких же, как ты, и с ними намного веселее. Не знаю точно, почему мы, сироты, и они, не-люди, казались Проказе одинаковыми, но что-то в её словах было правдой. Стоило заикнуться о том, что мы из приюта, и отношение вампиров и териантропов смягчалось. Словно срабатывал какой-то сигнал, и мы все оказывались в одной категории отверженных обществом.

Пару лет назад я помогала Ким с перестановкой в квартире, что на Рыжей улице в Кварталах, и вечером в гости к ней пришли соседи — чета пенсионеров-одуванчиков, которых любят показывать в рекламе таблеток для сердца. Они принесли имбирное печенье в форме зайчиков и во время чаепития так, как обычно говорят про внуков и шерстяные носки, рассказывали о своей поездке за границу. Там в буковых лесах они охотились на кроликов. Отличные старики и тоже вервольфы, кстати. На Ильмонд, зимнее солнцестояние, они через Ким передают нам с Киарой засахаренные яблоки и печенье с гвоздикой.

Осенев говорил, что у вампиров и териантропов нет естественной предрасположенности ко злу, о которой так любят говорить инакофобы, а если есть, то в тех же объёмах, что и у обычных людей. Доминирование инстинктов над разумом в некоторых ситуациях — да, имеет место, но и человек подвержен аффектам. Другое дело, что столетия непонимания, вражды и дискриминации, которая не исчезла даже теперь, заставляют не-людей настороженно относиться к людям.

Как сказал кто-то: волк волку человек, а человеку — волк.

Но это неважно, да? Потому что оборотень шумно принюхался и остановился — я рассмотрела торчащий из земли столб с белой табличкой.

— Ну ты даёшь, Кейн, — сначала я услышала голос Киары, а потом заметила её силуэт, который с поклоном отделился от дерева. — Спасибо, что помогли моей глупой близняшке.

Чуть слышно шурша подлеском, волк направился обратно в лес.

— Не хочешь ничего сказать? — на мои плечи опустилась рука сестры.

Я вздохнула:

— Прости, бабушка, пирожков у меня не осталось.

8.

— Отряд!!! Подъём!!!

Нет-нет-нет, только не это...

Свернувшись в клубочек, я укрылась одеялом с головой и попыталась удержаться в той сладкой вязкой субстанции, которую обычно называют сном.

Что угодно — только не пробудка.

Моё сознание уже начало растворяться и тускнеть, когда вопль повторился совсем рядом.

— Отря-а-а-ад!!! Подъё-о-о-о-ом!!!

Скривившись, я шумно вздохнула и застонала.

— ... какая сука завела в корпусе банши?

— Боюсь, эти заводятся сами, — голос Киары вынудил мозг шевельнуть извилинами, и вязкие пески сна сползли с меня на какое-то время.

Высунув нос из-под шерстяного одеяла, я с трудом разлепила один глаз. В спальне обнаружено движение, мой генерал — все собираются на завтрак.

— Просыпайся, Кейн, — сестра натянула джинсы и принялась застилать постель. — Ты забыла, что мы сегодня уезжаем? Надо пожрать и топать грузиться.

В любое другое утро я была бы рада предстоящему возвращению к цивилизации, но сейчас мне хотелось только спать, исключительно спать и ничего кроме спать.

Глаз медленно закрылся, и я, видимо, опять задремала, потому что в себя меня привело самое банальное тормошение.

— Он живой! — тоном доктора Франкенштейна произнесла Киара, поймав мой несфокусированный взгляд. — Просыпайся, а не то Крысы тебя изведут. И кстати, тут к тебе гость.

Я ответила типичным мычанием спящего человека, который согласен на всё, только бы от него отстали. А потом всё-таки заставила себя сесть в постели. Это ложный манёвр: при желании я могу спать сидя.

— Кейн, я тебя жда-а... — близняшка зевнула. — ...ть не буду. Всё, я ушла.

Я покивала, а затем уронила голову на руки — поза увядшего недолотоса.

Сегодня у меня типичный суп — синдром утреннего послепобоища. Не я придумала этот термин, лошадь не моя и претензии тоже по другому адресу. Меня сушило, мышцы болезненно ныли, а голова вертелась на такой стадии, когда ещё не болит, но уже готовься. То, что я хотела спать и убивать всех, кто мне мешает, можно и вовсе не упоминать как очевидные вещи.

В нос настойчиво лез запах чужого дезодоранта, который остался после соседок по спальне. Если они уже ушли, то я проспала все полчаса их утреннего марафета. Именно про таких, как я, ходит анекдот "не успел проснуться, а уже опоздал в школу".

Кое-как разлепив глаза, я увидела бледно-зелёные стены и ряд кроватей с почти одинаковым натюрмортом из косметичек, пудрениц, расчёсок и прочих орудий наведения красоты. Некоторые постели были заправлены, другие — нет, из-под подушек торчали края ночных рубашек или чего-то совсем непонятного. Мне было тошно смотреть на такую картину, но душа таяла, вспоминая миссис Клерк, которая любила надавать мамзелям по напудренным щам за беспорядок в комнате.

Минутку, Киара говорила что-то про гостя.

Повернув голову, я чуть не уползла обратно под одеяло.

На соседней кровати сидела заплаканная Элен.

— ... доброе утро, — хриплым от слёз шёпотом произнесла она.

Это шутка такая?

Я оглядела девчонку и ответила:

— Да у тебя по хлебалу размазано, какое оно доброе. Если что — это не я, что бы там ни было.

Элен ладошками попыталась стереть со щёк потёкшую тушь. Я же рискнула поменять место дислокации — чёрта с два.

Как всё болит.

Откинув одеяло, я увидела свои ноги, покрытые кроме старых шрамов ещё и свежими синяками. Самые крупные темнели на боковой поверхности правого бедра, а самый мерзкий и синий — я слегка стянула трусы — на боковой поверхности таза. Синяки красовались на правом плече, на рёбрах — в общем, там, куда меня этой ночью приложил об разные поверхности Эдуард.

Кое-как заведя руки за голову, я оттянула майку вверх.

— Что у меня на спине?

Вопрос-загадка.

— О-о, — испуганно пролепетала Люси, — огромный синяк, тебе надо в медпункт, Кейни!

— Могила.

Я рухнула на подушку.

— Мне нужно посмотреть на могилу Эдуарда, и тогда я смогу жить вечно. Его надгробная плита — это мой философский камень.

— Он со мной только поздоровался сегодня утром. И всё.

— Кто?

— Эдуард.

Вздохнув, я повернула голову к Элен. При свете дня её можно рассмотреть получше, хотя смотреть особо не на что: маленькая, костлявая, нескладная. Майк называет таких суповым набором, но я, предположим, не Майк и даже не любитель супов.

Всех супов.

Волосы у девчонки выкрашены в рыже-каштановый какой-то дешёвой краской и явно не отличаются здоровьем. Макияж размазан по лицу, но и так ясно: косметики слишком много. Руки и ноги в царапинах после прогулки по лесу, а одежда явно с чужого плеча — линялая джинсовая мини-юбка и деформированная футболка с широким воротом.

Не моё дело, но прикид слишком... бедный для наших. Волонтёры привозят нам одежду получше.

— Вытри лицо, — я повернулась к ней спиной.

— Ничего, если я возьму чужие салфетки?

— Откуда мне знать.

Осторожно свесившись с края — соответствующие мышцы спины тут же подняли вой — я двумя пальчиками задвинула под кровать грязные кроссовки, в которых бегала по лесу, и вытащила кеды — моё сокровище, купленное в секонд-хенде.

— Мы с ним вчера так хорошо поговорили ночью. Он интересный. Но сегодня утром он просто кивнул мне и всё.

Срочно нужна футболка с надписью на спине "Я не хочу это слышать".

— И ты поэтому пришла ко мне?

— Н-нет.

Я замерла, сунув ноги в приготовленную обувь. Потом пошевелила пальцами и обнаружила носки. Ага.

Хорошо, но я всё ещё ничего не понимаю в этом мире.

— Слушай, Элен, я не знаю, почему тебе надо объяснять очевидные вещи. Ему на тебя плевать. Ты ребёнок, а он избалованный выродок, которого все любят и который любит себя. И скажи спасибо, что не отхватила от его девушки звиздюлей: она очень ревнивая сука.

Натянув носки с джинсами, я приготовилась окончательно встать на ноги.

— Я не знала, что у него есть девушка, — задумчиво пробормотала Элен.

Наверное, я дёрнулась так, будто мне на голову упало что-то тяжёлое. А потом осторожно поднялась и попыталась размяться. Если я смогу, мышцы станут болеть меньше.

Да, Кейни, если.

Начнём с простых упражнений.

— Я тебе всё сказала про выродка, — произнесла я, не оборачиваясь. — Скажи спасибо, обычно я посылаю далеко, навсегда и без права на личную переписку.

Люси вздохнула:

— Спасибо.

Тишина ещё не успела повиснуть на люстрах, а Элен опять заговорила.

— Я понимаю, что он как моя кузина Бекки... Ну, вроде того, то есть... но он вовсе не кажется мне таким уж... плохим.

Я честно призналась:

— Не понял.

— Все любят Бекки, потому что она симпатичная, хорошо учится и знает наизусть кучу отрывков из Святой книги. А на самом деле она курит травку и иногда подрабатывает... этой...

Я разводила руки всё медленней и медленней, слушая её речь.

— ... забыла. Кормит на себе вампиров.

— Соской.

Обернувшись, я поняла, что Элен смотрит на меня как на матерящегося прапорщика. Уперев руки в бока, я начала осторожно поворачиваться вправо-влево.

— Соска как на бутылочке с молоком, ты о чём подумала?

Девочка шевельнула губами. И кто тут из нас испорченный?

— Сосок и соска. Так называют нелегальных доноров, — объяснила я.

Судя по прояснившемуся лицу, она меня поняла.

Я попыталась наклониться и достать до носков.

— Откуда у тебя кузина?

— Ну, я раньше жила с тётей и дядей.

Подняв голову, я ощутила боль в шее и скривилась.

Элен оттирала своё лицо влажными салфетками и, прямо сказать, хорошела.

— Ты здесь недавно? — я всмотрелась в неё повнимательней.

— Да. Однажды Ребекка... ну, Бекки, — Люси изо всех сил пыталась сохранять спокойствие, но её желание выговориться клокотало как кипяток в чайнике, — предложила мне тоже попробовать. Это было перед моим Днём рождения, ну и... мне хотелось купить себе что-нибудь. Тётя с дядей не давали мне карманных денег, потому что я... ну...

— Ты не Бекки, — подсказала я, прекрасно понимая, что она собирается мне поведать.

— Да. В общем... она им потом всё рассказала, а когда я сказала, что она занимается этим постоянно, тётя с дядей заявили, что я вру и всё прочее, — скороговоркой прострекотала Элен. — И отказались от меня.

— Они олдскульные верующие? — я стала наклоняться влево и вправо.

— Ну... да.

Та порода фанатиков, которые верят, что Однобожие — единственная истинная вера, а двуглавая роза, символ Святых Сиблингов, и полынь могут отпугнуть вампира.

Не могут.

И святой символ, даже серебряный, и освящённая им вода сами по себе — не могут, такие вещи имеют смысл и силу только в рамках религии. Мисс Келсих говорила, что в любой религии всё упирается в идею и веру, потому что бог, по мнению науки — это древнейший продукт коллективного бессознательного, такой себе эг... эгрегор, вторичный по отношению к людям. Поэтому, если человек действительно верит и действительно нуждается, то для напавшего на него и стакан воды может обернуться кислотой. А если атеист шутки ради вздумает потыкать вампиру в лицо святым знаком, то ничего не произойдёт. Хотя известны случаи, когда за такое потребительское отношение шутник получал ожог ладони. Вторичные или нет, но Святые Сиблинги, наверное, очень не любят, когда ими пользуются. Тем не менее, во всём мире люди находят спасение не только в Однобожии, но и многих других религиях, и хотя наука до сих пор не может сойтись во мнении касаемо количества религиозных эгрегоров, доминирует гипотеза Бесстужевой об одном для всей планеты. Прогрессивные верующие постепенно перешли от религиозного плюрализма к тому, что называют... не помню это жуткое слово. В общем, они считают, что Божественная Сущность едина, многолика и многовариантна, а каждая религия — это лишь способ её осознания и восприятия, совокупность способов общения и взаимодействия.