Ба! Вирхофф!

— На войне был! — мужик смахнул скупую мужскую слезу. — Кровь лил за правое дело. Страдания претерпевал... Лишения...

— А я за какое дело страдаю? — Баба поперла на мужика пузом. — Чуть послабление и вот тебе. Где был, спрашиваю?!

— Так говорю на войне! Сто городов прошел, сто смертей видел. Все об тебе и детях думал.

— А ты знаешь сколько их? Детей-то?

— Как сколько? — обиделся мужик. — Девяяяять, — неуверенно произнес он.

— Девять? А десять не хочешь! Вот с одиннадцатым хожу. Девять видите ли! А ты знаешь, что твой старшой на девок уже заглядывается?

— Так на то и девки, на них заглядываться. От того и жить радостней, — виновато улыбнулся мужик.

— Ага. Обхохочешься. Он у тебя к Сумне бегает. Она его бесстыдству учит.

— И я к ней ходил, — не видел ничего зазорного в проступках сына мужичок.

— Ей семьдесят! Старуха!

— Дак пиз..а херу всегда погодок.

— А Милица? Её пацаны за титьки щупают.

— Какие у неё титьки? Ей лет-то сколько?

— Вот сколько?

— Лет?

— Да, лет!

— Ну, Сеону пятнадцать, ей стало быть двенадцать.

— А Дёмка?

— Дёмка еще, — приплюсовал мужик неуверенно.

— Но-но, ты не выдумывай, не выдумывай, воитель!

— Так я и ничего.

— Ничего! Тринадцать ей. И титьки растут и днями женскими мается.

— Ой-ей-ей, бедненькая.

— Бедненькая будет, когда с таким, вот дураком свяжется, который шляется неведомо где и домой приходит реже, чем Ардатскую репу развозят.

— Я ж на войне был, — выпятил мужичок хилую грудь.

— На войне был. Да, вы готовы хоть на войну, хоть Великому Змею в задницу, тока бы не в дому быть. А еще лучше вино глыкать в шинке и разговоры разговаривать. Вот от ваших разговоров сплошной бардак на свете. Ни порядку, ни достатку и дети сиротами растут.

Чем их перепалка закончилась, не знаю. Скорее всего, амнистией. Ну, покачает баба свои права, они ж без этого не могут. Если прекрасная половина человечества мужика морально не изнасилуют, в мозг не выеб..т, день для них зря прошел. А так Восьмое Марта и подарки.

0-4

Остановиться пришлось в ,,Дорожной Шленде", больше негде. Заведение выглядело крайне запущенным, неопрятным. Хозяин под стать своей недвижимости. Зачуханец. Рубаха не стирана как пошили, морда кривая и неумытая.

Судьба выбора не предоставила, потому довольствовались тем, что имелось. Впрочем, нам от Комплеты до септы переждать и снова дальше. Поскольку мест в трактире несмотря на непрезентабельность не хватало, устроились в сенном сарае. Только мне, как кастеляну сняли комнату в пристройке за кухней. Тешить клопов благородной кровью. Денег владелец заломил, словно сдавал Прадо вместе с экспонатами.

Покатушки на свежем воздухе, в фургоне и компанией, крайне способствуют аппетиту. Потому определив лошадку поспешили за стол. Самый дальний, никому не мешать. Заказали тушеную капусту с крольчатиной, овощей, отварного мяса, ну и по глоточку здешнего пино. Вик уплетал харч, весело болтая ногами, и косился на деда Еню. В ногах у деда крутилась лохматая собачонка и он скармливал ей хлеб, обмакнутый в подливку. Собачонка поскуливала и мотала хвостом. Как только он не оторвался от такого мотания?

Рауф в задумчивости жевал капусту, рассматривал каждую ложку. Что есть пища? Витамины, минералы, жиры, углеводы, канцерогены, волосы кухарки и хорошо если с головы, отрезанный ноготь, вываренная тушка мухи, остов таракана схожий со шкваркой.

— Думаете, взаправду капуста способствует росту женской груди? — едко спросил я его, отвлечь. Больно умно выглядит для такого места. Неприлично.

Мой вопрос услышала Гутти, подозрительно глянула на Рауфа и черпнула из миски. Побольше. С горкой.

— Нет, клетчатка никак не влияет на рост молочных желез, — по-научному ответил Рауф.

Гутти ничегошеньки не знала о клетчатке, но догадалась — брехня про капусту. От разочарования у нее и аппетит пропал.

Ко времени народ стал подтягиваться в угол у окошка. Барды в таких краях не в диковину. Попеть-поиграть, публику потешить. Ошибался я. Невзрачный шибздик вещал народу о прошедшей войне с кланами.

— Лесу в той стороне нет. Вернее есть, но мало и редкий. Все больше степь, а еще хуже пустыня. А в пустыне голее голого. Песок, камень и ящерицы. А там где мы шли так и вовсе местность, всем пустыням пустыня. Один песок. А жарища! Птицы с небес падали крылья опалив.

Слушатели мотают головами. Ай-яй-яй! Бабы вздыхают. Ужас!

— И вот мы по этой землице топали, чуть ли не две декады.

— К Песочным горам, — влез в повествование кто-то из слушателей.

Тот не намерен делится славой повествователя.

— Это Вальсеновская армия перла к Песочным горам. У них обоз, жратва, маркитантки, — шибздик стрельнул глазками на близь сидящую молодку. Та повела загорелым круглым плечиками. Не секрет для неё, чем упомянутые особы в обозе промышляют и какая от них солдату польза и радость.

Мне его слушать не обязательно. Я там был и ничего нового он не расскажет. Удивительно только, не успеет закончится война, объявляются былинные герои и легендарные личности, шастают по городам и весям, разнося рассказы и баллады о своих и чужих геройствах. Сейчас такой и пудрил мозги народишку.

— А чего же вы не с армией шли? Гуртом сподручней и батьку бить, — дивятся слушатели.

— Армия армией, — деловито произнес шибздик и закрутил головой. Ему поднесли от общественности кружку вина. — Особое поручение исполняли, — он рукой изобразил крутой бакштаг*. — Мы в Марджад шли.

Интересно, кто там еще кроме нас мог в Марджад идти, если местонахождение города кроме меня не знал никто. Я присмотрелся к сказителю. Жрать горазд, а меч держать или копье ни прыти, ни мощи нет. Подобных ему даже в обоз не очень брали и маркитантки их игнорировали.

— Нам это армия вот где, — стукнул шибздик себя по шее. — Проку, парады ходить и только.

Тут я с ним, пожалуй, согласен.

— Вальсен ничего, с головой мужик, — вступились за военачальника.

— Там много толкового народу было. И Вальсен, земля ему пухом, и Грюз, и сенешаль Дуайт. Много. Но это я вам скажу мелкий масштаб.

Шибздик взял кружку, встал.

— В знак уважения и памяти, — проговорил он дрогнувшим голосом.

Мне стало любопытно. Что за личность им командовала, коли его простой солдат так любит.

Сказитель выпил, постоял понуро. Какая-то баба всхлипнула, не выдержав трагического момента.

— Ну, да ладно, — выдохнул шибздик облегченно и сел.

Народ заерзал по лавкам. Ничто так не подогревает интерес к рассказу как интрига ожидания. Даже я уши развесил.

— У нас свой командир был. Величина вселенская! Сам Вирхофф! — чуть ли не выкрикнул рассказчик.

Стискиваю зубы придержать отпадающую челюсть. Я???

На секунду показалась, народ выкрикнет виват! и кинется меня качать. Я даже весь внутренне поджался. Виват не кликнули, обниматься и качать не полезли. Все только и делов, кто зашикал, кто заохал, кто головой закачал, кто через плечо поплевал.

— Ох, и лютый мужик! — продолжал шибздик, картинно схватившись за голову. — Зверь в обличии человеческом. Во всем! А у ж вино пить! Что лошадь воду! Корыто вылакает — мало! Да еще обругает. Дескать, с этого и поссать не тянет.

Мужики в восхищении переглянулись. Уважаем!

— Война для него, что для путного рыбака плотва. Забава. А вино хлестать вроде карасиков таскать. Баловство. Он до крупной рыбы был охоч. До щук!

Шибздик нарочно произнес ,,щук" с присвистом. Получилось нечто среднее между ,,щук" и ,,сук".

Народ понял его как надо, оживился. Мужички загадочно ухмылялись, слушательницы беспричинно рделись, приосанивались, сдвигали коленки. Похоже мои геройства на поле брани никого не привлекали, а вот адюльтерные похождения волновали всех. И стар, и млад, потянулся к рассказчику поближе за подробностями. Ты, мол, не таи правду, все как есть рассказывай!

— Стояли мы перед походом в Артанире. Так он каждый день в бордель ходил. А бывало и по два раза на дню. Ему имперцы уже и жриц подогнали. Сорок девок. В соку, на взводе. А ему все мало.

— И он со жрицами путался?

— Это я хоть в церкви засвидетельствую. Жрицы хоть повадкой и схожи с мужиками, но все одно не мужики. На три предмета меньше, на одну дырку больше.

— Какие такие предметы?

— Два кока и колбасы вот сколько, — пошутил шибздик, не скупясь, похлопал себя по предплечью.

В зале гогот и веселье.

— Управился-то со жрицами? — спросил рассказчика хрыч лет ста. Вот-вот только и осталось порно прослушивать. Смотреть, зрение кончилось.

— Еще к местным похаживал, за добавкой.

Еня успокаивающе похлопал меня по руке.

— Чай брешет про тебя?

В бесцветных дедовских глазах светилось мудрое лукавство.

— Это еще что! — распалялся шибздик. — Заловили мы Радку Хулуга. Покрошили все его две тысячи отборных ашвинов...

— Ох, ты! Крови-то сколько!

— Как капусту нашинковали. Воронам и клевать не пришлось, порезано на порции. Самого Радку мессир Вирхофф прямо на полном скаку, — шибздик изобразил на лавке как я сижу на лошади. — От макушки до яиц, — рубанул воздух ладонью. — Хаа! Развали, как отмахнулся от какой тополиной пушины, — поудобней устроился и продолжил. — Так вот с Радку гарем его был.

"Гарем?!!" — предвкушали мужики. — "Попались, дырявые! Контрибуцию с вас! Натурой! И в топку, и в поддувало и в вытяжную трубу!"

"Ах! Гарем!" — млели бабы. — "Одалиски, опахала, опочивальни, объятья, омары, Омар Хайямы."

После его слов я понял, будь у них мой портрет, поставили бы первым лицом в иконостасе.

— Все полста супружниц, — объявил шибздик счет жертв моего сексуального террора. — А девки в том жарком климате голые ходят. Так чуть-чуть тряпицей обернуться. И удивительно? от жары у них никогда голова не болит и мужу завсегда любезность и почтение, — он поднял палец вверх. Внимание! — По всем жизненным вопросам. И любой момент для решения возникших мужских потребностей подходящим находят.

Мужики зароптали. Везет окаянным в такой благословенной земле жить! Кто-то с досады ударил шапкой об пол. Ну, есть же счастливые местности!

— В гареме, старых или уродливых нету, — вещал мой биограф. — Все молодые, ядреные. Вирхофф, на них как зыркнет и прямо туже на кровавом поле среди не остывших тел врагов и товарищей приказал разбить шатер. И как гаркнет! — бабы аж с лавок от испуга повскакивали. — Заводи по пять штук! Не терпел он волокиты в таком вопросе.

— Это они мастерицы, — зашумели мужики. — Время тянуть, увертки придумывать!

— Ой, да вы к женщине никакого подходу не умеете совершить. Грубияны вы, — отвечали Несравненные и Прекрасные.

Вик оторвался от еды.

— Вот бы нам такого учителя, — возмечтался пацан, очарованный байкой. — А то учиться неинтересно.

Пока шум да гм, шибздик опрокинул вторую общественную порцию.

— Ну, дальше, дальше то что? — требовали продолжения.

— Что с гаремом, — рыдает чей-то голос, не в силах прибывать в безвестности.

Такие прямо страсти. Почище, чем Дом-2. В зале воцарилась тишина. Даже кран в бочке перестал капать.

— Управился, — констатировал шибздик.

По залу облегченный выдох. Не подвел герой! Молодца, стало быть!

— Эх, нам бы вашего Вирхоффа, хотя бы на денек, — в томлении произнесла одна из слушательниц и повела взглядом по залу. Я рыпнулся мужика оборвать, но услышав её слова, притворился глухим и в угол забился. Вдруг признают.

— Правду что ль про тебя говорят? — пристал ко мне дед. А самому весело. Вот-вот рассмееться. Я бы тоже поржал, если бы не про меня хуйню несли.

— Про что говорят? — спрашиваю.

— Про гарем?

— Правду, — нагло соврал я.

— Мда... история, — не поверил Еня. — Отчего это хорошее, всегда в прошлом?

Взгляд Гутти прилип ко мне и приобрел мечтательное мерцание, сродни огням маяка. И маяк это усиленно манил меня в свою гавань. А ,,гавань" у нее будь здоров. Не ужи, чем у Марты.

В сущности, рассказом мужика можно гордиться. В умах народа я таким и предстал, каковым хотят выглядеть геройские парни. И в памяти народной таковым уже и останусь. Получается, ничего достойного я в жизни и не совершил, только и делал, с блядями путался.

— А каких он больше предпочитал беленьких или чернявых?

— Все равно каких. Но девок не трогал.

— Как так? — изумились мужики.

— Жалостливый, — завздыхали бабы.

— Они, говорил, ничегошеньки не умеют и удовольствия от них мало. А ему, мол, такую найдите, чтобы страстию жгла.

— И что есть такие? — закрутили головами мужики.

— Ой, да полно, — чуть не в голос ответили слушательницы.

— Такую лярву отыскали! Ужас! У нее секель, что на ноге большой палец! — глаголил шибздик. — Армейский гарнизон извела и весь комсостав. Так и ту укатал.

— Силен, — восхитились мужики.

— Мдааа, — мечтательно вздыхали бабы.

— А ты мил человек кто при нем был. При герое? — не вытерпел я его басен.

— Я дружек не в тылу вшей чесал, бока отлеживал, а ординарцем служил. Имею личную благодарность от него. Устную.

— Ординарцем? — переспросил я. Еня на меня с укором посмотрел. Пусть бы человек трепался. Людям в удовольствие. — По особым поручениям?

— Да уж поверь, не за красивые глазки паек получал, — снисходительно произнес шибздик. Окружающие поддерживая его зашикали на меня.

Для них он тоже герой.

— А слыхивал он того, — говорю я с нескрываемым злорадством. — Ординарцев-то.

— Чего того? — вылупился сказитель.

— Так ведь лучше нет влагалища, чем очко товарища!

Мужики заржали, стекла дрогнули. Бабы прыснули и замахали руками фу! срамотень, какую сказал!

— Ах, ты...! — задохнулся от гнева шибздик и поднялся во весь свой метровый рост. — Я там грудью на стрелы и мечи шел, а ты про меня тут такое, — орал он, однако вступить в ближний бой за свое доброе имя не спешил. Проигрывал мне и в весе, и в наглости и в желании сцепиться. Видно чувствовал трепло, достанется.

Сойтись поближе нам не позволили. Вернее предложили мне (мне!?) убраться и не мешал ратному человеку вещать жестокую правду о герое и любимце народа.

Как же?! Взял и ушел. Я не я, если рассказчику, за брехню морду не сворочу!

Но все началось без моего пособничества и как обычно с пустяка. Все великое начинается с пустяка.

В Шленду, еле перекинув ноги через порог, вошел расхлюстанный мудила. Улыбка кривая, взгляд с прищуром, с ним человек пять братков.

— Ша! Что за сходняк, хуиголовые? — вихляясь, шествует он на тоненьких кривеньких ножках.

С виду, соплей перешибешь, а видуха — весь мир в кармане!

— Кто это? — шепчет Рауф.

— Филяй, — отвечает Вик. — Недавно откинулся.

— И много мотал? — спрашиваю знатока блатной жизни.

— Полгода, — завистливо произносит пацан.

Есть такое дело среди публики побывавшей в отсидке. Чем меньше срок, тем больше гонору.

Однако гонор Филяю не помог. Не успел местный крестный отец ущипнуть чью-то аппетитную попу, обидчивая баба подала сигнал к действу.