Мастер Ветра-2(общий файл)

— Спящие умерли?! — вскричал я. — Там, в твоем демонском мире, Создатели умерли?!

— М-м-да, — протянул следопыт, глядя в мои распахнутые от удивления глаза. — Трудновато будет объяснить пчелам, что пасечник тоже смертен.

6

Тропа оказалась невозможной. Узкой, сильно наклоненной, заваленной серо-зелеными каменными обломками, полоской без какого-либо ограждения. Следовало постоянно следить за равновесием, за тем, куда ставишь ногу, не приближаться к скользкому обледенелому краю. А пару встретившихся осыпей, отбросив гордость, мы вообще преодолели на карачках. Путешествие по тропе отнимало больше сил, чем бег по самому глубокому снегу.

— Куда ты завел нас, Иван Сусанин? — отдуваясь и вытирая пот со лба, спросил кого-то Лонгнаф, когда мы добрались до первой поворотной площадки.

— С кем разговариваешь?

— А, не обращай внимания, — отмахнулся он. — Говорю, мол, большие затейники были эти ваши Спящие. Стоило пилить скалу пополам, что выстроить этакое недоразумение.

— Почему ты решил, что этот путь остался с тех времен?

— Думаешь, степняки выковыряли? — хмыкнул следопыт.

— Ну, может кто другой...

Чужеземец еще раз хихикнул, и вяло махнул рукой вниз. Туда, где между кажущимися темно-синими елей к подъему приближался отряд Нарата. Несколько молодых псов в запале даже забежали на каменистую тропу, но к нашему удивлению были тут же отозваны назад.

— Полезут следом? Экстремальные догонялки должны получиться...

Я пожал плечами:

— Не похоже, что тропа хожена.

— Вот и я о том же. Ты куда меня ведешь-то?

— На север. Я же говорил. От реки тропу увидел. Она до самого верха доходит, значит, есть возможность спуститься с той стороны, к реке. А там, берегом, и до Чудска доберемся.

— Хороший у вас план, мистер Арч, — кивнул Лонгнаф. — Даже начинаю подозревать, что племена, живущие там, где мы выйдем к реке, тебе хорошо известны.

— Нет там никого. Никто там не живет.

— Люди живут везде. Даже там, где жуки-козявки сдыхают, глядь — деревенька примостилась. А в ней людоеды...

— Забавно, — равнодушно выговорил я, только чтоб не молчать. Воины ойон у подножия скалы принялись разбивать лагерь. Ни каких попыток отправиться нам вслед они не делали.

Я взглянул на солнце белым пятном сверкающее на сером сплошь покрытом снежными тучами небосводе.

— Пора идти. Скоро ночь.

— Угу. Пошли, — чуть касаясь шершавой каменной стены пальцами, Лонгнаф поднялся на ноги и взвалил свою поклажу на плечо. — Дальше будет легче. Камней меньше...

Он оказался прав. Камней на тропе стало заметно меньше, а коварных осыпей вообще ни одной не встретилось. Сугробы тоже не дерзали залеживаться на тщательно выметенном упругим, деловитым ветром каменном уступе.

Икры сводило от усталости. Подъем был равномерным, но уж больно крутым. Мы больше не пытались скользить бесшумно, с наслаждением отпинывая мешающиеся камни, которые со звонким грохотом уносились вниз, в долину. Ветер — хозяин заброшенной людьми тропы с удовольствием подхватывал вкусные звуки, рвал, нанизывал один на другой, играя какой-то одному ему известный мотив. Ветер вообще был везде. Завывал в каждой щелочке, играл с каждой мошкой-снежинкой, трепал одежду, забирался в рукава, облизывал лицо. Низкие, рукой достать, тучи неслись над головой, словно табун диких лошадей, подгоняемый бестелесной стаей ветров.

Не останавливаясь, прошли еще одну поворотную площадку. Уступ стал еще уже. Так, что в некоторых местах приходилось идти боком, держась за руки. Ветер продолжал заглядывать в лицо, будто ему было очень важно хорошенько рассмотреть и запомнить лица безумцев дерзнувших вторгнуться в его дом. Долина внизу превратилась в бело-серый овражек, заросший серо-зелеными иголками елей. Громыхающая камнями река — всего лишь серая трещинка на самом дне. Белое пятно на небе, хоть как-то освещающее блеклый мир, стремительно сползало к горизонту.

— Далеко еще? — тяжело привалившись к стене, прохрипел чужестранец. Иней с его усов взлетел блестящим хороводом льдинок и исчез в пропасти.

Я оглянулся. Белесая каша снеговых туч клубилась прямо над нашими головами. Темная полоска тропы исчезала прямо в беспросветной круговерти.

— Не знаю, — честно признался я. — Выше туч видно не было.

— Твою мать...

— Что — мою мать? — хозяин каменных уступов норовил утащить слова в свои сокровищницы украденных звуков. Пришлось почти что уткнуться лицом в край шапки Лонгнафа.

— Я скажу, тебе не понравится, — зло рыкнул следопыт. — Ты представляешь, что с нами будет, если до ночи мы не спрячемся в укрытие?

— Демон, боящийся темноты, — улыбнулся я. Кожа на губах тут же лопнула, и ветер радостно накинулся на текущие по подбородку капли крови. — Скажи кому — не поверят.

— Зубы скалишь?! Лучше бы с ветром этим гадским договорился. Ты у нас мастер или где?

— Ага.

— Че — ага? — глаза чужака яростно сверкали из-под присыпанных снегом бровей. — Ты всегда такой тупой? Или возможно, блин, предложение не согласованно?

— Ты хочешь, чтоб я остановил ветер или наступление ночи? — удивился я.

— Начни с ветра... Полубог в полу... сапогах.

Я уже начал догадываться, что не все произносимые чужаком слова имели смысл. Часто он говорил всякую ерунду, просто, что бы не молчать. Меня, жителя лесов, любые лишние звуки раздражали или настораживали, но откуда я знал каков мир демонов, где умерли Спящие. Так что машинально пожал плечами, достал одолженный у Да-а нож и присел на корточки выцарапывать на непокорном камне черты рун.

— Ты вообще меня слышишь или нет? — тут же взвыл следопыт. — Хулиган малолетний! Представь себе знаки!

Почему было и не попробовать? Там, на верхотуре, в окружении безжизненных скал и снега, ветер мне тоже досаждал. Но без него — как-то неправильно, неуютно. Когда ветра нет, кажется, что мир уснул, замер. Кажется, что без привычного движения воздуха совсем скоро станет нечем дышать... Так что я не стал бы переживать, если бы навязываемый Лонгнафом опыт не удался.

Переплетенную вязь рун удалось представить, только прикрыв глаза. И вот знак поплыл передо мной, потрясающе ровный, четкий, с глубокими серо-голубыми гранями, словно выплавленный пламенем в толще льда. Это было настолько поразительно, что я, забыв про раздраженно бубнящего что-то спутника, некоторое время просто любовался творением своего воображения. Но когда я, так же мысленно, наполнил выемки сверкающей леденящей душу голубизной силы, каждая капелька крови в жилах, каждая волосинка, каждая частичка тела запела от восторга. Совершенный, как город альвов, как их песни, знак, сияющий незамутненной беспредельностью бирюзового неба. И если бы тогда, в тот самый момент, когда пораженный не меньше меня ветер стих, я нашел способ показать свое творение кому-то еще, оставалось бы только умереть. Ибо я был уверен, что никогда больше не смогу совершить ничего подобного.

— Ха! — гаркнул чужестранец. Кхекнул, и продолжил уже намного тише. — Вот так-то другое дело. Не устал?

Я покачал головой. Говорить не хотелось. Тишина давила на уши.

— Теперь разогрей эти камни... и придумай к чему тут можно привязаться...

Представлять снова было страшно. Я зажмурился так, что выдавил слезы, но вопреки моим опасениям пылающий багрянцем знак вышел не хуже предыдущего. Снятая с пояса веревка тоже покорно прилипла к скале.

— Ты боишься высоты, — догадался я, разглядывая устраивающегося на отдых Лонгнафа.

— Не то чтобы боюсь, — поморщился тот. — Опасаюсь. Да. Еще этот ветер...

— Боишься. Потому и лошадь у тебя низкорослая...

— Рыцарский конь мне ни к чему!

— Боишься высоты, — я покатал слова на языке, словно пробуя на вкус. — Боишься и все равно шел вверх. Твой дух силен, чужак.

— Ну, боюсь, — признал он. — И что теперь? Сопли распускать перед молокососом?

— Мог сразу сказать. Многие люди боятся высоты и не лезут по этакой тропинке на самый верх... Не смотри вниз.

— Без твоих советов обойдусь. Пожрать чего-нибудь припас, или опять на меня понадеялся?

Небо стремительно темнело. Будто обидевшись на наглых людишек, отгородившихся от ветра рунами, главный небесный Дух попросту задул свечу. Я стянул через голову испорченную простыню, аккуратно сложил и примостил у самой стены. Выложенные поверх лепешки черными пятнами пригорелого хлеба выделялись на светлом фоне.

— Что там у тебя? Свет бы какой-никакой изобрел. Не вижу же ничего!

— Лепешки и вода.

Может быть нагретый знаком огня камень не самое удобное кресло, но уставшему телу достало и этого. И пусть в животе бурлило в предчувствии пищи, меня здорово тянуло в сон. Да еще губа снова лопнула. Так что слова пролазали сквозь сжатые зубы нехотя, как полусонные осенние пчелы из улья.

— Эй, — толкнул меня в плечо Лонгнаф. — Не засыпай! Зима приснится — замерзнешь. Не спи, малыш! Нужно поесть...

Чужеземец расшнуровал свой кожаный мешок и, уперев голову мне в плечо, принялся что-то там выискивать, время от времени это что-то доставая. И все время не уставал бурчать что-то в обледеневшую бороду, отфыркиваться.

— Нака вот, — он вложил мне в руку кусок чего-то темного и жесткого на ощупь. — Жуй. Сейчас сон как рукой снимет...

Кусать не рискнул — побоялся за губы, кровотечение на которых только-только унялось. Отщипнул кусочек, поднес к носу и чуть не захлебнулся наводнением слюны. Пахло копченым мясом просто одуряющее вкусно. Да и вкус оказался не хуже. Пресный, почти безвкусный ойонский хлеб показался после мяса просто подмерзшей подошвой...

— Ну, то что мы с тобой, и твоим планом, мистер Арч, влетели в настоящую задницу, это уже понятно, — отерев крошки с бороды, гораздо бодрее прежнего, заявил следопыт.

— Ыыы? — рот был занят пищей богов. Пришлось понадеяться, что он поймет и так.

— Ты жуй-жуй, глотай-глотай. Не отвлекайся! А говорю я это тебе затем, что обратной-то дороги нам с тобой нет. Знаешь, я чего думаю? Раз Нарат-бай за нами следом народишко не погнал, значит знает, куда дорожка ведет. И либо, мой юный друг, ожидает нас с тобой впереди облом в виде тупика, либо что-то такое, от чего, по мнению туземного полководца, мы сами, ногами вперед ушей, прибежим. Так побежим, что аж волосы назад... И вот сижу я, знаешь ли, и думаю. Что же мне больше не нравится. Тупик или чудо-юдо непонятно-саблезубое.

— Ыуо-уо, — выдохнул я носом. — А-ыуа.

— Думаешь, чудо? Думаешь, юдо? И чем же, мой отважный рыцарь в сияющих доспехах, мы достойно встретим неведому зверюшку? А после и провожать станем в последний путь?

Что мне оставалось? Только снять варежку с левой руки и показать врагу искалеченную ладонь.

— М-деее, — огорчился тот. — Не вдохновляет. И меч у тебя... дерьмовый у тебя ножичек-то. А если там дракон, а мы без белого коня?

Я продолжал жевать, наслаждаясь вкусом тающей на языке нежнейшей кабанятины, а он все говорил и говорил. Посетовал, что у нас всего пара шапок на двоих, а то закидали бы дракона шапками. Предложил набрать полные карманы камней и кидать их через растопыренные указательный и средний пальцы. Я больше не пытался понимать каждое слово чужеземца. Воспринимал речь на равнее с шелестом ветра в кронах весеннего леса, с журчанием ручья, со стрекотом кузнечика.

В круг безветрия влетали испуганные снежинки, и долго медленно кружились над головами, белыми пятнышками во тьме, прежде чем успокоиться, улечься на каменном уступе. Голос Лонгнафа давил на меня, убаюкивал, вгонял в некое среднее между сном и явью состояние. Снег прикрывал одеялом, укутывал. Теплый камень давал обманчивое ощущение уюта. Я глубоко вздохнул и уснул.

7

Следующим утром мы вошли в тучу.

Старики говорят, что тучи — это части солнечного одеяла. Будто бы — это огромные горы тончайшего и нежнейшего лебяжьего пуха из Небесной перины, которую разъяренное ранним пробуждением светило разбрасывает во все стороны. Если так, то не завидую я Сверкающему Отцу. Мокрая его перина. Мокрая и промозглая. Словно подкинутая в воздух вода — столь же назойливо пролезающая в любую щель в одежде. Может потому и ярятся в туче дикие ветры, что обязаны до наступления ночи высушить всю эту мерзость, взбить, перетрясти. Да не могут.

— Включай свою ветроглушилку да пошли, — орал Лангнаф, скалясь и поддергивая веревку, которой мы сразу после пробуждения связались. В отличие от меня, он совершенно не боялся входить в серую непроглядную пелену. У него вообще в то утро было отличное настроение. Весь аж потрескивал голубенькими искорками от переполнявшего веселья.

Моя прекрасная руна возникла в сознании сама собой. И сама собой наполнилась силой. Рычащие в ушах пастухи туч немедленно смолкли, отгороженные призрачной преградой. Чужеземец тут же потянул вверх, заставляя сделать шаг. Еще шаг, другой, третий и вот уже вокруг искрящаяся муть солнечного одеяла.

Сказать по правде — эти несколько шагов я проделал с закрытыми глазами. Сердце билось, срываясь с ритма. Ждал... не знаю чего. Какого-то проявления неудовольствия Отца, или что вдруг откроется Путь в мир предков.

— Не боись, парниша! — смеялся следопыт, не забывая подтягивать меня все выше и выше по тропе. — Богов не встретим. Они в таких местах не живут...

— Много ты знаешь, — отмахнулся я.

— Да уж побольше тебя. Даже ваш мир больше тебя видел...

Странные разговоры у нас получались. Начинали вроде с одного, а приходили совершенно к другому.

— Знаешь, мистер Арч, мне отчаянно нравится ваш мир. Там-то дома, считай нигде и не был. Сидел целыми днями перед... в общем... перед окошком таким... волшебном. Картинки разглядывал. Другие миры, другие страны. Читал много. Лез куда не пускали... А здесь — совсем другое дело!

— Потому и пролез в наш мир? — говорить, не сбивая дыхания, оказалось трудным. Словно воздуха не хватало. Но под разговор дорога быстрее перебирала ногами. Путь становился короче.

Конечно там, в Великом лесу, мне и в голову бы не пришло открывать рот. Нет ничего более нелепого и чужеродного чем звуки человеческого голоса в лесу. Но там, среди безжизненных скал, слова оказались той незримой ниточкой, что еще связывала нас с обитаемым миром.

— Пролез?! Ха-Ха! Подходящее слово! Ты даже не представляешь на сколько подходящее. Думаешь легко расстаться с собственным телом?

— Не пробовал...

— Ха! Я тоже раньше не пробовал. Это Эдик все. Ну, это тот, что сейчас королем работать пристроился...

— Эковерт.

— Ага. Он самый. Это же он меня уговорил. Говорит, военные хорошие деньги добровольцам платят...

— Военные?

— А? Ну да, военные. Армия.

— Зачем вашей армии наш мир?

— Да он им и не нужен вовсе. Их больше Искин интересует...

— Кто?

— Басра ваш. Всеблагой боженька.

— Мне он не бог. Я не овца.

— Да яж и не спорю. Мне он тем более не Бог. Большой... умный... машина, в общем.

— Машина?

— Механизм.

— Басра — механизм? — я не смог сдержать улыбки. Парель на моем месте уже плевался бы ядовитой слюной.

— Ну, может и не совсем... Разумный механизм. Так будет точнее.