Родная кровь

В комнате за дверью — Цербер.

Страж Межмирья.

Тихонько закрываю за собой дверь, но успеваю заметить, как один из шести глаз Цербера пристально глядит на меня.

Фух. Пронесло.

* * *

Сижу у себя в комнатах, в левой — маггловская сигарета, в правой руке — зеркальце, которое выполняло роль Кровного Компаса. Как ни прискорбно, но вывод напрашивается только один — Компас нашел мне ближайшего родственника Лили. Профессор МакГонагалл и профессор Снейп отпадают — они Лили никоим образом не кровные родственники — это я знаю наверняка. Троллей у нас в родне тоже не наблюдалось, как и в родне моего отчима. Остаются трое детишек.

На глаза наворачиваются слезы. Похоже, мертвы не только мои мать и отчим. Мертва и моя сестра. И это больно. Больно чувствовать. Больно думать. Больно понимать.

Вздыхаю, собирая мысли в кучу. Нельзя раскисать. Надо выяснить все об этих детях. В любом случае, поздно явившаяся тетушка ничем не хуже никакой. Думаю, отец ребенка вряд ли будет против моего появления в их жизни.

Прячу зеркальце в стол, гашу сигарету и поднимаюсь с кресла. У меня три кандидата на "племянничество". Первый — рыжий, как и моя сестра, мальчишка. Его стоит проверить в первую очередь.

Я нечасто хожу на ужин в Большой Зал, предпочитая есть у себя, чтобы не отвлекаться от подготовки к занятиям. Но сегодня я на ужине появляюсь.

— Подскажите, а как зовут наших героев? — киваю МакГонагалл на стол Гриффиндора.

Какое-то время профессор хлопает глазами, — встреча с троллем произошла больше недели назад, — но потом понятливо кивает.

— А, вы про них... Поттер, Уизли, Грейнджер.

Глаз выхватывает сидящую кучкой троицу, и мозг сразу выдает соответствия. Поттера я знаю, остаются лохматая девочка и рыжий мальчик. Фамилия Уизли тут же всплывает у меня в голове — похожие на него рыжие близнецы учатся на третьем курсе — Фред и Джордж. А на пятом — еще один Уизли, Персиваль.

Значит, Грейнджер — вот эта девочка.

Отпиваю тыквенный сок, пытаясь скрыть разочарование. Ни на что не надеясь, интересуюсь у МакГонагалл:

— Уизли — это вон тот, рыженький?

— Да, его братья на третьем курсе, — подтверждает она мою догадку, и разочарование усиливается.

Уизли не может быть родственником Лили Эванс — у него есть мать и отец, вдобавок еще пара братьев, уже Хогвартс закончивших. По всем подсчетам они родились едва ли не тогда, когда Лили письма из Хогвартса еще не получила.

Значит, либо Поттер, либо Грейнджер.

— Поттер молодец, — говорю, провоцируя декана Гриффиндора на выдачу еще информации, мне нужной. — Смелый мальчик.

Моя фраза вызывает у МакГонагалл довольное выражение лица, мгновенно напомнившее мне чем-то кошачье, а сидящий несколько поодаль Снейп фыркает в чай так, что тот едва не разбрызгивается.

— Гриффиндор — факультет смелых и отважных, — говорит мне ободрившаяся женщина. — Да у него и родители были храбрыми людьми.

— Чем-то знамениты? — пристально гляжу на мальчика в очках. Ничего удивительного — у знаменитых родителей дети иногда соответствуют.

Изумление на лице пожилой дамы заставляет меня недоуменно вздернуть брови, но потом я понимаю, что от меня ожидается знание каких-то местных событий, но я не в курсе.

— Простите... — виновато произношу. — У нас, в Восточной Европе, к сожалению, про Поттеров не так хорошо знают.

— Джеймс и Лили Поттеры погибли в ту ночь, когда Гарри победил Волдеморта, — вдруг вмешивается директор Дамблдор. — Но...

Джеймс и Лили.

Осознание того, какое имя произнес директор, складывает в моем мозгу все элементы мозаики. Лили. Лили. Лилилилилили...

Лили.

И, словно услышав наш разговор, Гарри Поттер, сидящий за гриффиндорским столом, поворачивается в мою сторону и глядит на меня яркими изумрудными глазами.

Глазами моей сестры.

Голос Дамблдора затихает, словно кто-то медленно поворачивает ручку громкости, воздух становится ватным. Я пытаюсь вдохнуть, но окружающую меня реальность заволакивает красным.

— Профессор Богдан? Эва? — слышу краем угасающего сознания слова, а затем английская речь смазывается в непонятное бормотание.

* * *

Потолок — белый. При этом где-то высоко... Размышляю над этой несуразицей минуты три, пока, наконец, не вспоминаю, что меня занесло в Хогвартс, и сейчас я вовсе не в лазарете родного Дурмстранга.

Приподнимаюсь на локтях, но ко мне тут же подскакивает молоденькая девочка лет восемнадцати.

— Мадам Помфри, мадам Помфри! Профессор Богдан проснулась!

Блин... голос девчушки может соперничать с пароходной сиреной. Сирена бы при этом от стыда померла...

— Да, Кэти? — откуда-то сбоку выплывает мадам Помфри. — Профессор! Напугали же вы нас!

Пытаюсь понять, о чем она говорит, и воспоминания о произошедшем едва не заставляют снова потерять сознание.

Гарри Поттер. Его мать зовут Лили. Она погибла в восемьдесят первом, тогда же стали возвращаться письма сестре. Кровный Компас указал на одного из троих ребят, и Гарри был среди них... И у него зеленые глаза Лили. Цвет, передавшийся ей от ее отца.

Гарри Поттер — сын Лили Эванс. Кем-то другим он быть не может.

Делаю резкий вдох, а мадам Помфри тут же пользуется этим, и впихивает мне в руки какую-то склянку.

— Вот, выпейте.

Глотаю противную жидкость, и тяжесть в голове постепенно исчезает.

— Как вы?

— Все хорошо, — говорю. — Я пойду, наверное.

— Да-да, конечно, — кивает колдомедичка. — Больше не переутомляйтесь. Профессор Дамблдор сказал, что вы слишком много работаете...

Мой обморок приняли за переутомление, значит. Это не может не радовать.

Сползаю с кровати, застеленной лимонно-желтым бельем, одергиваю мантию.

— Разумеется. Спасибо вам, мадам Помфри. Вы меня спасли!

— Ой, да ладно, — розовеет женщина. — И... Поппи, дорогая. Не надо "мадам". Просто Поппи.

Киваю, улыбаюсь.

— Тогда Эва. Никаких "профессор".

Колдомедичка звонко смеется в ответ.

* * *

Из лазарета ноги сами несут меня на улицу. Выхожу на свежий воздух в школьный двор, смотрю на безоблачное темнеющее небо, на котором то тут, то там появляются крохотные звездочки. Из кармана мантии выуживаю пачку "Мальборо", прикуриваю от ногтя большого пальца — мелкая невербальная магия, но ее, однако. постигают не все. Я вот потратила три года, пока научилась. Спрашивается, зачем? Палочкой прикуривать ничем не хуже.

В Дурмстранге сейчас уже ночь. Ну, оно-то и ясно — он в Заполярье. Но в Дурмстранге в полярную ночь "днем" или "вечером" зажигают магические светильники-шары, которые висят над дорожками, над тренировочными полигонами...

Во дворе Хогвартса же темно, словно где-нибудь в трущобах. Спрашивается, чего экономить? Школа на хорошем магическом месте, в магической энергии недостатка не будет. Нарезать шаров из малахита или той же яшмы, нарезать руны, пару капель крови — и будут они летать, где прикажет заклинатель, светить. Можно даже без крови, но тогда заклятье придется обновлять. Опять же — не очень часто — раза три-четыре в год.

Достаю из кармана амулет-светильник из нефрита — круглый шарик размером со снитч с вырезанными на нем рунами. Произношу короткую фразу активации, и у меня над головой повисает небольшое "солнышко".

Делаю последние две затяжки, отбрасываю "бычок" вверх и в сторону. Красный уголек прочерчивает параболу, но я успеваю испепелить его прежде, чем он упадет на брусчатку. Когда я училась в старших классах, подобное действо считалось верхом ловкости. Причем чем у?же луч, тем больше был повод для гордости. Сейчас, конечно, вспоминать стыдно...

Можно и погулять.

По двору гуляю недолго, но сумерки успевают уступить место ночи. Взгляд цепляется за ярко освещенные окна. Вблизи получается разглядеть каменную хижину с остроконечной крышей. Хижина громадна — такое чувство, что в ней живет, как минимум, великан.

Великан и оказывается. Пока я разглядываю дом, входная дверь распахивается, исторгая из проема клубы пара и огромную бородатую фигуру. Человека узнаю немедленно — именно он гулял с Гарри Поттером по Косому Переулку, и именно он отводил меня к директору. Какое-то время силюсь вспомнить имя, и мне это удается — великана зовут Хагрид. И он — местный лесник.

— Добрый вечер, мистер Хагрид, — аккуратно здороваюсь с лесником.

— А, здравствуйте, здравствуйте, профессор, — басит великан. — А я-то чую, кто-то гуляет рядом с домом... Вот, вышел поглядеть...

— Я гуляю, — киваю. — Извините. Просто... погода хорошая.

— Да, хорошая, — Хагрид чешет живот, глядит куда-то вверх, а затем спохватывается. — Профессор, вы бы зашли. Чаю попьем.

Задумываюсь на краткий миг, неосознанно поправив охранный амулет под мантией, но затем киваю.

Почему бы и нет?

Гашу магический "фонарик", прячу его в карман, а затем шагаю внутрь. В жилище лесничего — тепло. Уже в комнате стряхиваю с обуви налипший снег. Великан тянется к швабре, чтобы вытереть следы, но я взмахиваю палочкой.

— Да, точно. Простите, профессор, — смущенно гудит Хагрид. — Я... забыл как-то. Привык вот...

— Вы не волшебник, — понимающе киваю, но лесник возражает:

— Да нет... я до третьего курса доучился, а потом... потом исключили да палочку сломали. Вот теперь и перебиваюсь.

От подобного заявления, произнесенного обманчиво-добродушным тоном, по моей спине проползают холодные мурашки. Что же должен был сотворить этот маг, если ему сломали палочку в возрасте... четырнадцати лет? То есть он был признан опасным для магического общества. В возрасте, мать вашу, четырнадцати лет! При том, что возраст частичной ответственности наступает в пятнадцать, а палочку имеют право сломать только после семнадцати? То есть, по сути, этому волшебнику отказали в праве развивать свое магическое ядро. Это примерно как у магглов запретить четырнадцатилетнему ребенку развиваться. Заставить его замереть на уровне подростка. Физически и психически. Поскольку у магов основную роль в формировании личности играет магия, а у магглов — физиология, ввиду отсутствия магии. То есть...

Сглатываю. Пальцы под столом тихонько делают отвращающие знаки, пока гостеприимный хозяин дома выставляет передо мной кружку с горячим чаем и блюдо с кексами. Навешанные на меня амулеты уже не кажутся достаточной защитой.

Впрочем, сквозь страх пробивается здравая мысль: если этот великан опасен, то его вряд ли оставили бы в школе. Но тут же вспоминаю о Цербере на третьем этаже... Цербер, маньяк в роли лесничего...

Напряжение на моем лице не остается без внимания. Хагрид теряется, выставляет на стол бутылку, оплетенную соломой:

— Эм... вот, профессор, если хотите... можем за знакомство. Я как-то не очень... Но вот подумал... А то я вас видел, когда вы приходили устраиваться, магглов преподавать...

Хлопаю глазами. Великан внезапно краснеет и убирает бутыль.

— Нет, ну, я не настаиваю... Просто... вы не подумайте, дисциплину я блюду. Детишкам ни-ни... Вот, варенье лучше...

С этими словами хозяин дома поворачивается к большому шкафу, к пузатому глиняному горшку. Пока он проделывает эти манипуляции, украдкой окунаю в огромную, литра на полтора, кружку подвеску из золота. Камень, вправленный в нее, остается прозрачным — значит, чай безвреден — в нем нет не только яда, но и любых сильнодействующих зелий, которые не обязательно имеют смертельный эффект — например, той же Амортенции или какого-нибудь подавляющего волю...

Аккуратно отпиваю глоток. Только душисто пахнущие травки. И варенье вкусное — ежевичное.

Тепло.

Хагрид заводит разговор о каких-то волшебных тварях из Запретного Леса, но я пропускаю рассказы мимо ушей — из всех магических зверей я нормально уживаюсь лишь с драконами и книззлами, все остальная живность меня недолюбливает. Как, впрочем, и я ее.

Внезапно ухо улавливает имя "Гарри Поттер", и я тут же возвращаюсь в реальность.

— ...был у меня недавно, — вещает великан. — Хороший пацаненок, да и отец у него славный малый был. Я ж ему письмо передавал. Его родственники не хотели давать ему письмо...

— Вот сволочи! — вырывается, на что Хагрид понятливо кивает.

— Ага... Ну что с них взять, магглы...

— Его отец что, магглорожденный? — изумляюсь. Магглорожденные — редкость. В Хогвартсе из шести курсов, которые приходят ко мне на занятия, всего пятеро детей имеют обоих родителей-магглов. Остальные полукровки и чистокровные.

— Нет, вы что, профессор, — фыркает лесничий. — Джеймс Поттер чистокровным был, почище тех же Малфоев! Это мама его, Лили, магглорожденная. Вот по ее стороне родственники-то... Тетя и дядя.

Мысль о том, что моему Гарри (быстро же я стала считать его своим...) какие-то магглы решили запретить посещать Хогвартс, вызывает у меня праведный гнев. Нельзя ребенка-мага не пускать овладевать своей Силой. Это может обернуться катастрофическими последствиями, самым легким из которых будет постепенное сумасшествие необразованного мага — Сила не смотрит, а просто растет. Если ею не научиться управлять, то она будет своевольничать, сводя несчастного волшебника с ума, а если он при этом достаточно мощный маг, то дело может закончиться вспышкой неконтролируемой магии, способной снести пару кварталов в Лондоне. Самым ярким примером подобного служит одно событие в глухой сибирской тайге. В самом начале века в семье старообрядцев, давно утративших связь с внешним миром, родился ребенок-маг. Обычный магглорожденный, которого можно (и нужно) было научить управлять своей Силой. Но тогда еще не так строго все было, и явившиеся за ним представители Китежской школы были посланы родителями-христианами далеко "в теплые края".

Взрыв, прогремевший в районе Подкаменной Тунгуски спустя семь лет, магглы приписали падению метеорита. После этого Международная Конфедерация Магов постановила обязательное обучение любого мага управлению Силой, и обучение это необходимо начинать не позднее двенадцати лет.

— ...сестра-то у Лили маггл... я его вот таким на руках держал, — великан разводит ладони примерно на полметра, — когда Дамблдор его отдавал...

Сестра у Лили? Это кто?

Недоуменно поднимаю голову. Как раз в этот момент Хагрид достает из кармана огромный, размером со скатерть, платок красно-желтого цвета и трубно в него сморкается.

Морщусь. За столом подобные манипуляции неплохо отбивают аппетит...

— Сестра по отцу? — интересуюсь, а в сознании запоздало возникает мысль, что мой собеседник может этого и не знать. Но он мотает головой, утирает нос, моргает покрасневшими глазами.

— Нет, что вы, профессор. Родная сестра. Петуния.

Полагая, что ослышалась, переспрашиваю:

— Как-как, говорите, ее зовут?

— Петуния, — с готовностью повторяет великан. — Петуния Дурсль.

Петуния.

Вихрь жгучего холода рождается где-то в районе солнечного сплетения и ползет по телу. Судорожно хватаюсь за чай, который тут же застывает ледяным кристаллом. Кружка тут же трескается, но мой собеседник этого не замечает.