Родная кровь

Сижу на подоконнике. За окном — буйство красок. Точнее — клумба. Большая пришкольная клумба, на которую отправляют работать всех дурмстраговцев без исключения — начиная от малышей-подготовишек и заканчивая хмурыми одиннадцатиклассниками.

Клумба, тем не менее, шикарная. И, что немаловажно — потрудившись на ней на благо родной школы, ни один из дурмстранговцев, познавший сомнительную прелесть табакокурения, не швыряет на нее окурки, в просторечии — "бычки".

"Бычки" ныкаются куда угодно — в щели между кладкой, под подоконник, в унитазы... Сжигаются в полете, откинутые щелчком в сторону. Но на клумбу их никогда не швыряют.

Дурмстранг — это не просто школа. Это культура. Нечто неуловимое, объединяющее многие и многие поколения волшебников, выросших в ее стенах. Неважно, кто ты — румын или болгарин, серб или русский — все национальные различия стираются одним словом — Дурмстранг.

Кофе — крепкий. Черный, без сахара. Говорят, так можно сердце посадить, но как-то плевать. Другой кофе я не люблю, а пить чай... чай пить можно, но не так. Чай пить надо степенно, "балуясь плюшками". А кофе... кофе можно пить везде. На мой взгляд, конечно. Как и сейчас — сидя на подоконнике, подложив под спину подушку и глазея на пеструю дурмстранговскую клумбу.

— Эва Константиновна, — из зеркала рядом слышится голос директора Дурмстранга. — Я рассмотрел ваше заявление и вынужден вам отказать.

Пожимаю плечами.

— Ну, тогда вам придется уволить меня за прогулы, Игорь Александрович, — церемонно отвечаю начальству, доставая пачку сигарет. Моя комната — что хочу, то и делаю.

Пока — моя.

— Эва Константиновна, вы понимаете, что вы лучший из наших преподавателей? И вы собираетесь покинуть нас буквально перед началом учебного года? Где прикажете искать вам замену?

— Игорь Александрович, я вам заявление об увольнении подаю с января. То вы просили подождать до весенних каникул, то до конца года, то пока другие преподаватели с отпусков не вернутся...

— Эва Константиновна! Вы так легко готовы бросить учеников! Вы ведь тоже учились здесь, вы ведь...

— Ой, Игорь, давай без этого, а? — рявкаю в зеркало. — Ты достал уже! Говорю — увольняюсь, значит — увольняюсь! Не хочешь без меня тут оставаться — езжай следом!

— Эва... — примирительно говорит Каркаров. — Я не могу бросить школу. Я тут директор. Ты ведь знаешь, как давно я этого хотел...

— А на мои желания тебе, как и всегда, плевать, — заключаю и переворачиваю зеркало "мордой" вниз, оканчивая сеанс связи.

Каркаров прилетает ко мне в комнату через четыре с половиной минуты.

— Эва... — вздыхает он и морщится, глядя на клубы сизого дыма. — Опять накурила...

— Развей, — пожимаю равнодушно плечами. — Не нравится — либо развей, либо не дыши.

Игорь морщится, взмахивает палочкой, и дым исчезает.

— Эва... останься, прошу.

— Нет, Игорь.

— Сколько лет твоя мать не отвечает на письма? — спрашивает Каркаров, помолчав. — Десять лет?

— Тринадцать, — хмурюсь. — А сестра — одиннадцать.

— Ты все продолжаешь им писать, хотя они ясно дали тебе понять, что ты — лишняя в их жизни... Эва, ты так хочешь это услышать от них?

— Хочу, — затягиваюсь сигаретой и отхлебываю кофе. — Пусть не от матери — от сестры. Я хочу знать, почему она отдалилась.

— Может, потому что этому поспособствовала твоя мать? — Игорь садится на подоконник напротив меня, вынуждая поджать ноги. — Повлияла на дочь... вот и выросло.

— Возможно...

Директор Дурмстранга косится на мою сигарету, на кофе и вздыхает.

— Эва... Выходи за меня замуж.

От неожиданности едва не выпадаю из окна, хоть там стекло.

— Игорь, ты... нашел же время... — пытаюсь вдохнуть.

— Просто... я уже не знаю, чем тебя удержать. Я... я не хочу, чтобы ты уезжала, Эва.

Делаю большой глоток из кружки, забыв, что там горячий кофе.

— Эва, мы давно не дети, — Игорь поджимает левую ногу, усаживаясь поудобнее на подоконнике. Краем сознания отмечаю, что это очень хорошо, что подоконники такие широкие. — Я просто подумал... А сколько еще мы будем играть в роман между учительницей и директором? Тебе не надоело?

Молчу.

— У моего одноклассника внук родился в прошлом году, — говорит Каркаров, отбирая у меня кружку и отпивая из нее. — Внук, представляешь? У Стаса.

— И что, думаешь, я тебе внуков наделаю? — хмурюсь.

— Нет... ну... сперва, конечно, детей... ты разве не хочешь детей?

Забираю у Игоря кружку назад и допиваю остатки кофе залпом.

— Мне никогда никто не делал так предложение, — признаюсь через полминуты. — Вот так — на подоконнике в школе. Хотя нет... было дело. В третьем классе.

— И кто был этот недостойный? — наигранно хмурится Игорь.

— Крам. Борислав, — фыркаю. — Его племянник в седьмой класс идет в этом году.

— А...

— Игорь, давай обсудим этот вопрос после моего возвращения, ладно? — твердо говорю сидящему передо мной мужчине. — Я в любом случае поеду в Англию. А так... так будет проще.

— Эва...

— Иначе я не согласна! — отрезаю. — Игорь, я понимаю, что моя мать вычеркнула меня из своей жизни, когда я еще в школе училась, но я ее — нет. Помимо матери, у меня еще сестра есть. И я хочу услышать конкретно от нее "да" или "нет". И тебе придется это принять.

— Если ты все еще не можешь отпустить Армена...

— Армен здесь ни при чем! — перебиваю. — Ни Армен, ни Зара!

Каркаров смаргивает, затем протягивает руку и вытаскивает из лежащей между нами пачки сигарету.

— Прости, Эва.

— Все хорошо... — сглатываю, ощущая, как в сердце снова начинает ворочаться тоска. Тоска, которую я пыталась заглушить все восемь лет.

Зара. Черноволосая темноглазая малышка с ясной солнечной улыбкой. И Армен, на которого Зара, его дочь, была похожа больше, чем на меня, свою мать.

Зара, которой навсегда останется три. Как и ее отцу навсегда останется двадцать шесть.

Зара. Зарина. Моя Заря. Мое солнышко...

— Эва? — слышу обеспокоенный голос директора Дурмстранга.

— Все хорошо, — стряхиваю с ресницы слезу и повторяю: — Все хорошо.

— Я буду тебя ждать, Эва, — говорит Игорь, делая глубокую затяжку. — Когда бы ты ни вернулась. Только вернись, хорошо?

— Вернусь, — фыркаю. — Я румынка, а не англичанка. Мой дом здесь.

Игорь не отвечает, лишь снова втягивает в себя дым.

* * *

Упаковать вещи — дело недолгое. У меня практически ничего и нет — почти все, чем я пользовалась, принадлежит школе. Единственное, что я забираю с собой — это личные Ритуальные принадлежности, которые нельзя использовать никому, кроме меня. Ну и, конечно, некоторые книги — слишком ценные и опасные.

Дурмстранг — единственная школа в мире, где Темные Искусства изучаются наравне с другими науками. Место, где никто не мешал мне в моих исследованиях. Свою далеко не последнюю роль в этом сыграло директорство Игоря — денег исследования требовали много, намного больше, чем я зарабатывала.

Только все без толку. Зару и Армена не вернуть. И смысла мне оставаться в Дурмстранге тоже никакого.

Тяжело. Тяжело признавать свое поражение. Признать то, что встретиться я с ними смогу только уже перейдя за Грань самой...

Отца тоже уже нет в живых. Осталась мать и сестра. Последние из моей семьи. Хоть я и не призналась Игорю, но да, я хочу снова встретиться с матерью и сестрой, чтобы опять ощутить, что у меня есть семья. Что есть люди, которые мне родные, родные по крови... Пусть у нас с ними и не очень хорошие отношения. Пусть мы и перестали общаться много лет назад...

Прикуриваю от кончика пальца, падаю в кресло. Окидываю взглядом пустые полки, сиротливо стоящую на столе пустую кофейную чашку...

От мыслей отвлекает стук в дверь. По звуку понимаю, что это Игорь.

Взмах палочкой. Вставать откровенно лень. Невежливо, конечно, так приветствовать входящего, но не плевать ли?

— Эва...

Поднимаю голову и встречаюсь глазами с необычно серьезным Игорем. Вопросительно гляжу на него. Он вздыхает, словно собирается куда-то нырять, а потом произносит:

— Я до последнего пытался тебя удержать. Но... с другой стороны, не отпустить тебя... Эва, я очень тебя прошу, будь осторожна.

Вздергиваю бровь.

— Считаешь, что мне что-то может угрожать?

— Да.

— Или кто-то? — фыркаю, но Игорь напряженно молчит. Неприятная догадка холодит спину.

— Ты что-то знаешь, — говорю, смотря на стоящего передо мной мужчину. — Знаешь о том... об их смерти...

Игорь втягивает воздух сквозь зубы. Холод смещается куда-то в район солнечного сплетения.

— И ты... молчал все эти годы?

Температура в комнате ощутимо падает. Игорь мгновенно оценивает угрозу и выставляет перед собой руки в примиряющем жесте.

— Нет, я не знаю. Все, что знал, сказал. Клянусь кровью.

Слегка успокаиваюсь.

— Тут... другое, — Игорь косится на мою сигарету. Понимающе хмыкаю, достаю пачку. Смотрю, как Каркаров прикуривает от палочки. Его руки заметно трясутся.

— Я действительно не знаю каких-либо подробностей о твоем муже и дочери, — произносит Игорь после первой затяжки. — Но... есть догадки.

Молчу, выжидающе смотрю на нервничающего мужчину.

— Их убили, потому что перепутали с последователями Того-Кого-Нельзя-Называть. Только все это чушь, — слова даются Каркарову тяжело. — Этих последователей... легко вычислить. И Дамблдор это знал.

— Причем здесь Дамблдор? Директор Хогвартса? — недоумевающе хмурюсь.

— Он... он был другой стороной. Так называемой "Светлой Стороной", — Игорь грустно усмехается. — Вроде как внес немалый вклад в победу... После этого он стал председателем Визенгамота, получил очередной Орден Мерлина... По сути — негласный правитель магической Британии.

— Продолжай.

— У последователей... Пожирателей Смерти, как их называли в газетах, есть знак, который невозможно ни с чем спутать, — тяжело произносит мой собеседник. — Знак, который остался после падения Темного Лорда. Если бы те авроры действительно охотились на Пожирателей Смерти, то вряд ли сделали подобный просчет.

— Что за знак?

— Темная Метка. На левом предплечье. Череп с выползающей изо рта змеей.

Череп со змеей. Со змеей, широко открывшей пасть. Такой, какой изображен на руке Игоря. Левой руке, точнее, предплечье.

Складывать два и два я умею.

Пальцы стискивают палочку.

Но я умею еще и думать.

— Такой, как у тебя? — интересуюсь, сохраняя в голосе ледяное спокойствие.

Игорь, видимо, ожидает совершенно иной реакции.

— Да... Такой, — осторожно отвечает он.

— Если бы ты хотел мне навредить, то сделал бы это еще раньше, — отвечаю на незаданный вопрос. — Если же твоя задача — удержать меня от поездки в Британию, ты вряд ли бы признался. По крайней мере, я у тебя не замечала любви к дешевому пафосу, чтобы, как в маггловских боевиках, разглагольствовать перед убийством главного героя.

— Вот за это я тебя и полюбил, — Игорь облегченно улыбается. — Ты намного умнее всех этих пустоголовых вертихвосток...

— Давай ближе к теме, — прерываю собеседника.

— Я не могу сказать многого, что бы хотел, — мужчина вздыхает. — Могу только предупредить — остерегайся Дамблдора. Держись от него подальше. Настолько, насколько сможешь. Не доверяй его людям. А он может обратить на тебя внимание.

— Почему?

— Не... Не могу сказать, — Игорь встряхивает головой и поспешно добавляет, глядя на мое выражение лица: — Хочу. Но... не могу. И да — сейчас министром Корнелиус Фадж. Пешка Дамблдора. Причем откровенная. От Министерства тоже держись максимально далеко.

Перевожу взгляд на запястья Игоря.

Под рукавами форменного кителя скрыты браслеты Непреложных Обетов. Я их видела, когда мы ночевали вместе, как и Метку, но никогда не интересовалась их происхождением. По магическому этикету такое всегда считается делом личным.

— Ты права, — Игорь понимающе кивает и вытягивает перед собой руки, обнажая бледную кожу и темные полоски Обетов. — Прости.

— Дамблдор. Потому ты и не в Азкабане. Твоя жизнь и Непреложные Обеты против... против меня?

— Не совсем. Эва, прости. Я сказал, сколько смог. Я не могу пойти против... этого.

— Понимаю, — киваю. — Я... я буду осторожна. Спасибо, Игорь.

— Обязательно вернись, — Игорь делает движение, словно хочет меня обнять, но останавливается в нерешительности.

Улыбаюсь, обнимаю замершего мужчину.

— Вернусь. Обещаю.

* * *

Ближайший рейс нашего дурмстранговского корабля до порта в Мурманске — двадцать пятого июля. После того, как директор все-таки утверждает мое заявление на увольнение, я еще два дня болтаюсь по школе. Вещей у меня немного — в основном одежда, книги. Ритуальные принадлежности.

И колдография моих мужа и дочери.

Корабль привычно выныривает возле причала. Я спускаюсь по трапу, улыбнувшись десятикласснику, выполняющему обязанности матроса.

— До сентября, Эва Константиновна! — машет он мне рукой.

— Я не приеду, Максим, — качаю головой. — Я уволилась.

— А... — лицо Максима Крапивина принимает растерянное выражение, но я не дожидаюсь его ответа, накидываю на голову капюшон и быстрым шагом удаляюсь прочь.

Прежде, чем сжать портключ, который должен перенести меня в Румынию, медлю. Но всего лишь пару секунд.

* * *

— Явилась! — раздается под ухом скрипящий недовольный голос. — Вспомнила, что у нее дом есть. Гулена!

— И тебе привет, Руша, — улыбаюсь хмурой домовичке. — Прости.

— Что "прости"? Тетка уже взрослая, а ума не набралась! Дом ждет, а ты шляешься неизвестно где!

— Я в школе жила, ты ведь знаешь, — пожимаю плечами и протягиваю домовичке чемодан. — Отнеси, пожалуйста, в дом. Только не разбирай, я...

— Опять?! — Руша наклоняет голову, прижимает уши. — Уйду ведь! И разнесут твой дом к чертям!

— Руша, милая, — смотрю виновато. — Ты ведь знаешь...

— Отпусти их, Эва, — серьезно говорит домовичка. — Отпусти.

Закусываю губы. Домовичка права.

Права.

— Руша...

— Куда ты собралась ехать? — нетерпеливо перебивает меня Руша.

— В Англию.

— А, к матери, — понимающе кивает она. — Хорошее дело.

— Да, — облегченно вздыхаю. Не придется уговаривать Рушу, чтобы не ругалась.

— Иди уже. Отдохни с дороги, — фыркает "хозяюшка". — Кофе сварю.

— Спасибо, Руша! — искренне говорю заботливой домовичке.

* * *

В доме все по-прежнему. Я поднимаюсь на второй этаж... но не могу заставить себя войти в спальню.

В нашу спальню.

— Руша, постели мне в гостевой, — хрипло говорю, разворачиваясь.

— Эх... — отзывается откуда-то из пространства домовичка.

Около двери со смешным единорогом я останавливаюсь и понимаю, что прислушиваюсь к тишине за ней.

К мертвой тишине.

Единорог.

Потому что Заре — три.

Хотя она родилась одиннадцать лет назад.

Но моей дочери навечно — три.

Единорог.

Единорог хмурится, наставляет на меня игрушечный рог. Я касаюсь пальцем его розового бока, не решаясь толкнуть дверь.