Закат

— Девочки с восточного леса. Волчаткам травы не по нюху, расчихаются и всех делов.

Пока Закат переваривал новость — 'Приемыши — волчьи дети, оборотни, все об этом знают, и всем все равно?!' — вклинилась Дичка:

— Сказочные всегда делают сказки! А нам лекарства нужны обычные, а не разрыв-траву из поклепника делать. Правда, бабушка Ежевика?

Бабка хмыкнула, кивая. Закат обратил внимание, что сама она тоже руки держала при себе, травы не касаясь.

Сказочные. Он впервые слышал такое прозвище, и решил уточнить, спросив на пробу:

— А Герой — он сказочный?

— Не-е. Светлые — они не сказочные. Они обычные, — на Дичку зашикали, но нахалка и бровью не повела, добавила: — А вот Темный, Темный точно сказочный!

Закат хмыкнул удивленно, расслышав восторженные нотки в голосе, и тут же едва не утонул в потоке воспоминаний.

Девчонка. Кудрявая черноволоска, глаза олененка. Темный властелин прогуливал Дьявола по двору, когда эта мелюзга подобралась к вечно распахнутым, вросшим в землю воротам. Споткнулась на пороге, упала плашмя и разревелась с непостижимой искренностью четырехлетки. Пришлось подойти, присесть рядом на корточки.

— Ты волшебник, да? Ты найдешь моих папу и маму?

— ...А он говорит 'я Темный властелин'! — в воспоминания ввинтился звонкий, не больно-то изменившийся за прошедшие годы голос. Дичка сделала страшное лицо, но не выдержала, прыснула от смеха. — А я знаете что?

— Что? — Девичья ватага даже дышать перестала, хотя наверняка слышала эту историю не в первый раз.

— А я сказала, мол, не верю! И он показал мне замок, и всякие черные знамена, и черепа врагов, и даже своего шута!

— А ты?

— А я сказала 'Я знаю! Ты герой, который захватил замок Темного властелина и им притворяется!'

Закат фыркнул. В четыре года малышка, заявившаяся к нему домой, выражалась немного иначе, но суть оставалась такой же.

— И он отвез тебя в Залесье на черном коне. Ссадил на землю перед склонившимся в поклоне старостой и сказал 'Узнаю, что с ней что-то случилось — убью'.

Только по внезапной тишине Закат понял, что сказал это вслух. Отпустил оникс, за который невесть когда схватился, пожал плечами.

Дичка выдохнула:

— О... — и прежде чем Закат придумал оправдание своим знаниям, оправдала его сама: — Так ты про Темного властелина все-все знаешь? Расскажи еще!

Просьбу поддержали остальные девицы, Ежевичка поставила условие — слушать ушами, говорить ртом, а работать руками. Выдала Закату пару кореньев, не чувствительных к 'сказочным', сама присела тут же, подперла щеку морщинистой рукой. Закат глянул на нее исподлобья, примеряясь. Перебрал скудную память, словно камушки в горстях пересыпал. Выбрал историю, будто только что возникшую в голове, на пробу чиркнул остро заточенным лезвием по твердому корню. Перекатил начало были-сказки во рту. Решился.

— Это было очень давно, еще до того, как Герой перестал быть один и появились светлые рыцари...

* * *

Темный властелин сам посещает деревни, не заплатившие дань в срок. Обычно, когда он въезжает в ворота, посреди улицы уже стоят мешки с зерном и единственный человек — старый, больной, калека или просто вытянувший желтую горошину на поспешно устроенной жеребьевке. Его жизнь — вира, который они платят за промедление... Если, конечно, он не сумеет объяснить, почему не отдали дань сразу.

А через три дня впервые заговорили о Герое.

* * *

Когда он уходил от знахарки, солнце уже утопало в полях. Девицы разбежались по домам, пока Ежевичка не торопясь отбирала и смешивала для него травы. Закат стоял к ней спиной, вглядываясь в далекую деревню.

— Зачем тебе это понадобилось, бабка?

За спиной засмеялись не старческим, молодым смехом.

— А зачем тебе, Темный? Ты от своей судьбы сбежал, словно чашка весов под стол ускакала. Думаешь, весы от этого точней станут?

Последний луч скрылся за горизонтом, Закат наконец обернулся. В дверях стояла стройная девушка, старушечьи одежды висели на ней, едва доходя до колен.

Бабка, спрятавшаяся под боком у судьбы. Женщина, готовящая Героя на битву. Девушка, жертва Темного властелина, умершая когда-то на алтаре от его ножа.

Сколько их было, таких жертв? Третьего дня третьей луны, когда весна уже пришла, но и зима не спешила отступать, красная кровь впитывалась то в белый снег, то к черную землю. Он искал подходящих девушек или детей, черноволосых и кареглазых, выкупал их, воровал, убеждал и приводил силой.

Когда он решил, что слишком часто умирает из-за ненужного ритуала, судьба лишь раз послала ему жертву. День в день, третьего дня третьей луны.

— А ты хотела бы, чтобы в Залесье было две бабки?

Ежевичка улыбнулась, показав идеально ровные белые зубы. Покачала головой, протягивая мешочек с травами, а когда он взялся за него, накрыла его ладонь своей.

— Я не жалею о своей жизни. И не жалею, что Дичка осталась просто Дичкой. Но ты поступаешь неправильно.

Закат вырвал руку из ее хватки, отвернулся молча и резко, зашагал по тропинке к деревне. Вслед донеслось тихое, проходящее ознобом по хребту:

— Ты оставил после себя пустоту, но не думай, что ее никто не заполнит.

Он повел плечами, словно пытаясь стряхнуть с них голос бабки-девы, упрямо сжал губы.

Он все еще верил, что не пожалеет о своем выборе.

* * *

До Лужи он добрался лишь на следующий день, передал травы. Старуха тут же отправилась их заваривать, оставив Заката разбираться с корзинами — перед сбором урожая многие опомнились и принесли свое старье на починку.

Он латал дыру в одной из них, стараясь не думать, что сплести новую было бы проще, когда Лужа наконец вернулась из дома, грузно села на ступени крыльца. Понаблюдала молча за работой, вздохнула вдруг.

— Научился, ишь ты! Шустрый. Я-то уже боялась, что после меня и корзинщика в деревне не останется. Бочки-то мой сынок делает, да на бочке только с горы кататься хорошо и сусло варить, зерна в ней не сохранишь. А теперь знаю, можно уходить спокойно...

Закат, уже несколько раз слышавший разговоры про 'после меня', сначала привычно пропустил слова старухи мимо ушей. У него была проблема посерьезней — одна из полос старой корзины растрескалась окончательно, и теперь ее надо было вытащить, не развалив все остальное. Новое лыко наконец удалось вплести в частую сетку старого, даже концы спрятались незаметно, когда Закат, которого все это время подспудно грызли слова Лужи, вдруг понял их. Обернулся, уронив плод своих трудов на землю. Наткнулся на насмешливый взгляд, заставил себя спросить как можно спокойней:

— Ты скоро умрешь?

— Дошло наконец-то! — всплеснула руками старуха, улыбаясь. — Конечно, помру! Мне уже ого-го сколько годиков. Дети выросли, внучек замуж выдали. Считай, только на Ежевичкиных травках и держусь. Надоели, ты бы знал как...

— Но ты же можешь пить лекарства и дальше? И не умирать?

Лужа отмахнулась, точно от назойливой мухи.

— Ну могу. Год еще могу, может два. Пила я травки раз в пять дней, буду пять раз в день. Зачем мне это? Одна обуза, а обузой я быть не привыкла, и на старости лет привыкать не хочу. — Посмотрела на непонимающего Заката жалостливо, с кряхтением встала, подошла, растрепала волосы. — Эх ты, а еще взрослый мужик. Смерть — она всегда рядом ходит, руку протягивает, по головке гладит. По детству та ласка ни к чему, а в старости ценить начинаешь. Думаешь — вот передам все дела, корзинщика выращу, лягу и усну наконец. Отдохну за все прожитые годы. А там, кто знает, может буду, как светлые говорят, на вас с облачка смотреть, или, как волки верят, новорожденным ребенком стану. А то и деревом, э, на севере? Интересно, небось, жить деревом...

Закат слушал скрипучую речь и не понимал. Лужа не боялась совершенно искренне, она думала именно то, что говорила, но Закат не мог ей поверить. Он привык думать о смерти как о мгновении или нескольких часах боли и не понимал, как этого можно ждать. Будто ледяной водой окатило — он же теперь тоже умрет вот так, как Лужа! Раз и навсегда, спустя многие годы. Нет, он думал об этом и раньше, но отстраненно, почти мечтательно, как об обязательной детали простой жизни. А теперь, встретившись лицом к лицу с окончательностью бытия...

Старуха обняла его.

— Эх, мальчишка ты еще! Молоденький, даром что лицо взрослое. Тебе-то жить еще да жить, не слушай старую Лужу. Тебе смерть пока не друг, а враг лютый. Это правильно. А поживешь с мое...

Он вцепился в обнимающие его руки с горячностью ребенка, увидевшего ночной кошмар, уткнулся в спускающиеся на грудь пряди седых, пахнущих распаренным лыком волос. Лужа гладила его по голове, а Закат понимал со страшной отчетливостью — если бы он раньше подумал о смерти вот так, как сейчас, он никогда не решился бы перестать быть Темным властелином.

Мысли о смерти заняли его на несколько дней. Вертелось в голове так и эдак — старость, болезни, смерть как избавление от мирских проблем. Посмертие, которое никто не видел, но все по-своему в него верили. Закат знал точно — когда он умирал, ничего не было. Просто не было, нельзя было даже сказать, что это было похоже на сон без сновидений. Несколько часов или дней выпадали из жизни, отданные хладному пребыванию в виде трупа. Но сейчас ему отчаянно хотелось поверить, что он просто не помнит происходящее за той границей, где кончается боль от очередной смертельной раны. Ведь так могло быть? И могли быть правы светлые, или волки, или северяне — кто угодно, верящие, что за смертью начинается новая жизнь.

Закат подумал, что, должно быть, напоминает дерево-однолетку, еще не замерзавшее зимой и боящееся не проснуться по весне. После этого у него получилось заставить себя перестать бояться. По крайней мере, перестать думать о смерти. Все равно от этого не было никакого толка.

* * *

До сбора урожая оставалась всего пара дней, когда наплыв старых корзин кончился, и Лужа, встретив на пороге поутру, отправила Заката обратно к дому старосты. Там оказалось, что мужчины уже ушли на луга — недавно они косили траву и теперь нужно было ворошить сено. Горляна не стала посылать свалившегося на нее работника к остальным, вместо этого отправив чистить мелкие зеленые яблоки, собранные в лесу детьми.

В погребе было прохладно, одуряюще пахло нагревшимися на солнце плодами. Закат сидел на лавке под маленьким оконцем и чистил очередное яблоко, когда крышка скрипнула. По ступенькам в подпол спустился рыцарь. Огляделся, улыбнулся светло, здороваясь. Тут же перешел к сути дела:

— Дичка сказала, вы рассказывали ей о Темном властелине.

— Да, — отозвался Закат, не отрываясь от работы. — И что? Это тоже запрещено светом?

— Нет, — улыбнулся Светозар. Присел рядом, взял одно яблоко, перекатил в ладонях. Откусил. Закат сдержал улыбку, краем глаза наблюдая, как рыцарь силится не кривиться от вкуса дикого плода. Наконец, тот сумел разжать сведенные челюсти и договорить: — Просто мне стало интересно. Расскажете?

Закат уже в открытую смерил его взглядом. Пожал плечами, будто говоря 'Ты сам напросился'.

— С чего начать? Дела давно минувших дней тебе наверняка рассказывали в вашей обители, в событиях последних лет ты сам принимал участие...

— Расскажите, каким был свет сто лет назад.

— Сто? Это не так уж много. Это всего... — Закат прикинул на пальцах, затем в уме, — десять, одиннадцать... Пятнадцать смертей назад.

Светозар совершенно не по рыцарски присвистнул.

— То есть за сто лет мы побеждали пятнадцать раз? И каждый раз он возрождался?!

Закат кивнул, и рыцареныш вскочил, пробежался по комнате. Неосмотрительно укусил яблоко, которое все еще держал в руках. Через силу прожевал и выдавил:

— Но это же бессмысленно!

Закат улыбнулся. Он увидел вдруг в этом рыцаре себя самого и ответил так же, как недавно отвечал себе:

— Не более бессмысленно, чем весна, наступающая вслед за зимой.

— Лучше скажите — осень, преследующая лето! Такую осень, возрождение зла, следовало бы отменить!

Закат медленно кивнул, как будто соглашаясь, уронил в чан длинную закрученную очистку, посмотрел на желтое сочное яблоко в ладони.

— Допустим, у тебя получится отменить осень. Что ты отменишь вместе с ней? Яблоки? Тыквы? Дожди, поливающие сухую землю?

— Тогда я отменю только зиму!

— А с ней вешние воды, дающие жизнь новой траве. Это вечный цикл, такой же как жизнь и смерть, день и ночь... Время Героя и время Темного властелина. — Закат отвернулся, опустил глаза, которыми до того сверлил юного рыцаря. Пожал плечами. — Впрочем, этой весны не было больше ста лет. Я имею в виду Героя.

— Каждый рыцарь несет в себе частицу света магистра!

— Разве я говорил что-то о магистре?

Миг они смотрели друг другу в глаза — черные в светло-карие. Светозар отвел взгляд первым, неловко взмахнул руками:

— Ну он же Герой... Был Героем. Приезжал и лично убивал Темного властелина. Какая разница, что теперь это делаем мы, рыцари...