Сшивающий время

Я ждал уже добрых сорок минут, когда из станционного здания Ронсе вышел высокий худой человек с острым, как лезвие ножа, лицом. Он двигался по мостовой с некоторыми уклонениями, словно пьяный, но, завидев меня, одёрнул сюртук, поправил шляпу и сумел преодолеть несколько метров разделяющего нас расстояния почти по прямой.

— Месье к-котгому нужен кучер, я полагаю?

Заплетающийся язык и картавый валлонский акцент в сочетании, производили несколько комический эффект. Однако слово 'cocher' было произнесено совершенно правильно. Впрочем, тут и в моё время с академическим французским у местных проблема. То есть филолог Сорбонны не сразу разберёт, о чем говорят в этих местах.

— Обращайтесь ко мне монсеньор Алексей, — ответил я.

— П-пгевосходно, монсеньог Алексей. С в-вашего п-позволения, моё имя — Модест. Меня тут задегжало о-одно важное дельце, но вы не б-беспокойтесь: четвегти часа не пгойдёт — и я буду как новенький.

— Очень на это надеюсь, Модест. К завтрашнему вечеру мы должны быть в Брюсселе.

Наш новый кучер вежливо поклонился, отошёл на пару метров от меня и рассеяно стал озираться, а я мог на досуге рассмотреть этот интересный персонаж и обозреть его чудный наряд: ботинки на деревянной подошве, гетры, выглядывавший из-под длинного шерстяного камзола тёмно-серый жилет и забавная высокая шляпа. 'Модест, — повторил я про себя, — дай бог памяти вспомнить, что сие имя означает? То ли трезвенник, то ли рассудительный, то ли скромный? Редкое имя, по крайней мере, в стране Жанов и Жаков'. В это время к нему подбежал мальчишка и вручил тыквенную фляжку, из которой Модест стал жадно пить, и, как только утолил жажду, принял из рук мальчика здоровенный кнут и холщовый узелок с дорожным плащом. Потрепав мальчишку за вихры, кучер тут же приосанился, расправил плечи и, разместив на своём сиденье поклажу, принялся осматривать карету и лошадей. Обойдя всю шестёрку, подкармливая и поглаживая, он профессионально задирал им ноги, вглядывался в копыта, проверяя повреждения и подковы; проверил упряжь, оси, примитивные рессоры, ступицы колёс. Задержав свой взгляд на недавнем пулевом отверстии, он хмыкнул, после чего снова подошёл ко мне.

— Монсеньог, лошади пгевосходны, н-настоящие испанцы, но если Вы намегеваетесь оказаться в Брюсселе к з-завтгашнему вечегу, мне нужен помощник.

Прошлый кучер как-то обходился без форейтора , тем не мене, указав пальцем на стоявшего неподалёку мальчишку, я спросил:

— Этот подойдёт?

— Если добавите пять монет...

— Согласен, — не раздумывая ответил я.

— Тогда, п-позвольте дать Вам совет, — кучер замер, склонив голову набок и, дождавшись моего кивка, продолжил: — Думаю, нам следует избгать стагую почтовую догогу. Проезд мимо сыговагни Жиля тяжеловат для колёс вашего догмеза в это вгемя года.

— Поясните мне. Разве наш путь лежит не через Герардсберген?

— Я отнюдь не я-ясновидец, но точно увеген, что нет, — и видя моё неудовлетворение, пояснил: — Всё г-гогаздо пгоще. Дожди... Целую неделю дожди. Даже Дондаг вспучило и догога подтоплена. Но Вы были щедгы со мной, а я буду ч-честен с вами. Лучше пгоехать в объезд п-пагу лье и клянусь, после полудня Вы будете в Брюсселе, чем полагаться на волю случая и с-силу лошадей. К тому же, я не с-совсем увеген в пгавом пегеднем колесе. Мой пгиятель, к Вашей удаче, даже поставил м-маленькую мастегскую у хагчевни в Нинове, как газ на такой с-случай.

— Кормят-то там хорошо?

— Весьма пгиличная хагчевня, но для моего кошелька догого, а вы сможете отобедать. Ну, а я посмотгю, что можно сделать с колесом.

Февраль одиннадцатого года выдался в Бельгии на редкость дождливым, и вследствие этого дороги пребывали в плачевном состоянии. Под деревьями царила непроглядная тьма, лишь слабые отблески пробивающегося сквозь тучи света проникали через переплетение полуголых ветвей. Дорогу покрывал толстый ковёр опавших листьев вперемежку с грязью, обильно сдобренной моросящим дождём. Он приглушал топот копыт, иногда переходящий в чавканье. Я уже успел заметить, что Модест указал скверный путь, и мы по его милости очутились в самых настоящих дебрях; сейчас он что-то бурчал себе под нос, выражая недовольство то лошадям, то изрядно широкому и высокому дормезу, то своему сыну, сидящему на первой лошади. Лес становился всё более густым, и последние четверть часа мы с трудом проталкивались сквозь переплетение ветвей, щёлкающих по корпусу и закреплённым на крыше чемоданам с сундуками. Впрочем, если доверять нашему кучеру, то тракт на Герардсберген был в ещё худшем состоянии, а я так устал, что не считал нужным даже об этом думать. Несчастная моя спина ныла от боли, а ноги, затянутые в краги для верховой езды, затекли и одеревенели, словно были не мои. К тому же, меня снова томили тревожные предчувствия: шнурок с лисьими клыками никак не выходил из моей головы. Ещё будучи в Смоленске, Ёж как-то поведал мне, что каждый из них не просто так носит свои клички, и каждый имеет свой опознавательный знак, по которому можно определить, к какому подразделению кто относится. Люди Совы, к примеру, носили коготь хищной ночной птицы, а Змея, соответственно, клыки гада. На несколько мгновений я выпустил поводья, и неприятная мысль посетила меня. Фактически мы с моими друзьями раскрыли предательство сына Барсука, а мешают мне теперь люди Лиса. Как же так?

Вскоре мы миновали очередную чащу, и вроде бы перестал моросить дождик. Край, расстилавшийся вокруг нас, был воистину диким; многие деревни, встречавшиеся на пути, представляли собой скопление ветхих хижин, крытых гнилой соломой, где люди ютились вместе со скотом. Однако через версту домишки стали выглядеть чуть лучше, и нам впервые за весь день повстречался экипаж, с которым мы едва смогли разъехаться. Спустя час после этого события Модест крикнул мне:

— Нинов, монсеньог.

Главная улица города была запружена народом, у лотков толкались покупатели, телеги и тачки с трудом пробивали себе в толпе дорогу, и наш возничий свернул направо, уступая булыжную мостовую горожанам. Осыпая добрыми словами и свистом кнута случайных прохожих, карета продвигалась вперёд, а я пристроился следом. Со всех сторон на Модеста сыпались приветствия и поздравления, но вскоре, по мере того как дорога становилась свободнее, и то и другое прекратилось. Мы отдалялись от центра, и архитектура города становилась всё беднее. Дома и лавки пестрели разнообразием форм и размеров, они были, в основном, каменные, но всё дальше, по ходу движения, попадались деревянные постройки. В большинстве высокие и узкие, они тесно жались друг к другу, как бобы в стручке. У одних крыша была из дранки, у других даже встречалась солома, и редко кое-где краснела черепица. Тонкий дымок сочился из-под крыш большинства жилищ, и я с ужасом представлял себе работу местных пожарных. Несмотря на прохладный ветер и вонючий дым, в воздухе уже пахло весной, и бледно-голубое небо было свободно то грозовых туч. О дожде сегодня не вспоминали, и обычная грязь под колёсами немного подсохла, превратившись в комковатую массу. Но стоило поверить в это и сойти с лошади, как нога тут же заскользила бы, и в следующее мгновенье можно было оказаться лежащим на земле или того хуже, в навозной жиже. Спустя четверть часа, как мы оказались в предместье города, дормез остановился.

Ни я, ни Полина, и не пытались рисовать в своём воображении себе что-то величественное, с готическими башнями, в окружении столетних дубов... Но то, что предстало моему взору в глубине небольшой долины, являло собой лишь вполне заурядную постройку из серого камня в строгом обывательском вкусе среднедостаточного фландрийского буржуа. Отель типа 'постель и завтрак'. Впрочем, что за нужда! По крайней мере, здесь мы могли получить кров и хорошенько выспаться. Так что, обращаясь к Полине, я торжественно объявил: 'Ваша Светлость, мы заночуем здесь'.

Заночевать-то мы заночевали, вот только выехать поутру не смогли. Оказалось, что ясень не совсем 'вечное' дерево, и каретные колёса из него так же подвержены повреждениям, особенно, если эксплуатируются не специалистами. То есть привет двум крестьянам. И если в моё время — поставил запаску и вперёд, то здесь такой фокус не всегда проходит: колёса на каждую карету делаются фактически индивидуально. Нет, в крупных каретных мастерских давно поддерживают определённые стандарты, но то в крупных. К тому же, где и в какой стране была изготовлена наша, я бы точно не сказал, а разница в диаметрах испанских колёс, английских или итальянских весьма существенна. И как следствие, моё предложение заменить сразу все четыре колеса на готовые не встретило одобрения ни у кучера, ни у мастера. Колесо пришлось полностью разбирать, расклёпывать обод и менять две лопнувшие спицы. Тем не менее, до вечера мы оказались в Брюсселе. Перед въездом в город я перебрался в дормез, а юный помощник стал следить за привязанным жеребцом. В отличие от Нинова, здесь уже главная дорога, ведущая в город, была сплошь забита лошадьми и повозками, гружёнными самой разнообразной провизией и товарами. Во множестве встречались и огромные телеги лесников, с которых свисали кривоватые концы брёвен, и повозки с величавыми копнами соломы, и те, что везли клетки с птицей. Вскоре перед нами возникли потемневшие от времени городские стены домов, над которыми вдали вздымались шпили множества церквей. Выше всех на холме Куденберг возвышалась деревянная колокольня Святого Иакова, и насколько мне не изменяла память, слово божье там разносят не более десяти лет, так как покорившие бельгийцев французы основали там Храм Разума, а чуть позже — Храм Закона. Но итоги революционных начинаний, к сожалению, пошли на убыль, и католики вновь обосновались в своих прежних кельях. Вот только любви бельгийцев к французам отнюдь не прибавилось. 'Осквернённый' храм потерял благословление. С тех пор церковь Святого Иакова осталась для брюссельца — как старое зеркало, висящее в прихожей, этакая неотъемлемая часть быта с детства до самой старости. Все в него смотрятся и воспринимают как естественную обыденность. И церковь эта, как правило, отнюдь не воспринималась как светоч веры, как свидетельство стремления человека к вышнему, духовному, вечному. Храм, больше похожий на греко-римский Пантеон, был родным, был прекрасным, он был подвигом архитектурной мысли — но светом, во тьме светящим, он нет, уже не был. И, слава богу, нам не туда.

* * *

Около пяти часов вечера городская площадь оживала. Богатые молодые люди в экипажах и каретах начинали своё бесконечное кружение по площади, двигаясь в сторону зажиточных домов, где продолжались венецианские завтраки и начинались многочисленные приёмы для всяких бездельников и прожигателей жизни. Сквозь голые ветви деревьев виднелось ставшее фиолетовым небо, оттуда нёсся щебет редких птиц, высвистывающих самые невероятные коленца. А из дворов, в унисон, раздавался несмолкающий лай собак, почуявших время начала приготовления пищи. Калеки, облепившие ступени собора Святого Михаила, принимались собирать свои пожитки, чтобы потащиться на рынок за бесплатной миской похлёбки из требухи. Всё приходило в этот час в движение, и даже задул прохладный ветерок, принося с собой несмелые капли дождя, и, как обычно, в этот сентиментальный час, произошли перемены. На смену стуку копыт и железных ободьев об брусчатку и прочим городским звукам, мешавшимся в одну кашу, из трапезной гостиницы полились низкие и тягучие ноты одинокой скрипки.

Наша карета, покружив по площади вместе с остальными экипажами, наконец, поравнялась с высоким домом. Эта гостиница была самым дорогостоящим заведением, где сдавались внаём трёхкомнатные апартаменты, а к столу можно было заказать самые изысканные блюда. Чуть позже я выяснил, что небольшая часть дохода шла на то, чтобы содержать небольшой оркестр музыкантов и обрядить работавших там девушек в одинаковые полотняные белые блузки и синие юбки, развивающиеся поверх бесчисленных нижних. Гарсон, который командовал ими, мало чем отличался от своих французских коллег. Разве что тем, что покрывал свою лысину вышитым платком и чуточку тише стучал тяжёлыми башмаками по полу, когда встречал дорогих посетителей, пробудившись от долгой послеобеденной дремоты. Карета ещё не успела остановиться, как сынишка Модеста, ловко спрыгнул на мостовую и побежал предупредить отельера о прибытии важных гостей посредством визитной карточки, о которых я позаботился заранее. Что бы кто ни говорил, но в отеле не часто останавливались маркизы, и не часто подъезжала спальная карета, запряжённая шестёркой лошадей. Высшая аристократия как-то избегала подобных мест. Так что, когда Полина спускалась по ступенькам, посмотреть на это событие выглянули многие, и среди прочих был один мой знакомец.

Встретились мы со смоленским купцом несколько неожиданно. Пока я отдавал распоряжения по поводу различных мероприятий, связанных с гигиеной и дальнейшим обустройством, ко мне подошёл привратник и передал записку, в которой сообщалась просьба о разговоре.

* * *

Сухо ответив на поклон Лиса, я заметил, что он выглядел довольно зловеще — похоже, преобразовавшийся в респектабельного буржуа, этот человек был способен максимально усложнить жизнь любому, кто рискнёт вызвать его неудовольствие. Вкратце, его можно было описать так: медлительно-вежлив, но решителен; учтив, но только с равным; со всеми — смертельно опасен. Ну что ж, я тоже не собьюсь с ноги в этом ритуальном гавоте la politesse .

— Алексей Николаевич, — начал он. — Прошу вас, позвольте мне очертить, в общих чертах, вставшую перед нами проблему. Вы ведь не откажете нам в совете?

Говоря это, Лис сжал кулак, да так выразительно, что я живо представил себе, каков тот в настоящем деле, когда ограничительных рамок не существует.

— Я просто умираю с голода, — заявил я. — Прежде чем приступить к делам, неплохо бы перекусить.

— Вот не поверите, только что сам хотел это предложить и взял на себя смелость, заказать кое-что из местной кухни. В Брюсселе я не в первый раз и уже имею представление, на что годны здешние повара и кондитеры. Тут есть отдельные комнатки, — заговорщицки прошептал Лис. — Рекомендую расположиться именно там.

Мы вместе прошли в огороженный от общего зала кабинет, где и уселись за уютным столом. Девушки тут же подали бифштексы и пироги с капустой, а гарсон откупорил бутылки с напитками.

— Как проходит Ваше путешествие? — вежливо поинтересовался Лис.

— Исключая непогоду в Бельгии, — обронил я, — то всё просто замечательно.

— Да, погода не слишком удачная для путешествия, — согласился он, слегка поморщившись, и тут же натянул на свою физиономию маску привычной невозмутимости. — Говорят, прошлым летом царила страшная засуха, а этой зимой здесь обрушился настоящий потоп. Дорога на Герардсберген напоминает болото.

— Зато в Кале о дожде могут лишь мечтать. 'Особенно, — добавив про себя, — огнеборцы'.

— Значит, в Кале вам понравилось? — поинтересовался у меня Лис, делая глоток кальвадоса.

— Очень. Люди там замечательные, к примеру, лейтенант Макрон.