Возвращение

Витька сидел абсолютно подавленный и не знал, что думать. Так отец не разговаривал с ним никогда. А главное — он был в шоке от беспощадной правды, открытой ему отцом, в свете которой, все обидные слова сверстников и его собственные понятия, стали выглядеть "горшковым" максимализмом.

-Хорошо рассуждать, когда у тебя абсолютный нуль во всем, а за спиной родительский холодильник. Поговорим, когда будет свой, — завершил отец.

Витька не стал больше возвращаться к разговору. После школы он поступил в Плехановский. Точнее, поступил — это громко сказано. Сходил на экзамены.

-Диплом-то хоть будешь защищать, или из папиных рук получишь? — с плохо скрываемой злобой поинтересовался встреченный на улице одноклассник.

Витька не удостоил его ответом и пошел своей дорогой.

"Прав, во всем ты прав, папа, — подумал он, — Мы не жертвы этой системы, мы ее порождение..."

Сразу же после получения Виктором диплома, отец безапелляционно заявил:

-Отдыхать не будешь, не очень ты перетрудился. Завтра идем оформляться на работу. Пойдешь заместителем к Евграфову.

И добавил, как бы мысля вслух:

-Должности не для тебя, поскольку дитя, а при должности проживешь...

Евграфов, по прозвищу Граф, был директором крупного гастронома и одним из наиболее частых гостей в их доме. Надо сказать, он очень соответствовал своему прозвищу. Высокий, широкоплечий, с немного выпирающим животом, придававшим его статной фигуре достойную солидность, он обладал внушительными и где-то даже аристократическими манерами. Мать буквально преображалась при его появлении и всегда стремилась вложить в угощение весь талант хозяйки. Граф отпускал достойные комплименты по этому поводу и долго засиживался за столом, пыхтя своей трубкой. И говорил красиво и умно, и в эти вечера в их доме звучали стихи. Потом они удалялись с отцом в кабинет, и о чем говорили там, никто не слышал.

Граф встретил Виктора радушно:

-Рад видеть достойное пополнение в лице Землянского младшего, — расплылся он в покровительственной улыбке, приподнимаясь с кресла.

Нависнув массивной фигурой над столом, Граф протянул Виктору широкую сильную ладонь с наманикюренными ногтями:

-Уверен, сработаемся.

У себя в кабинете он держался по-деловому.

-Присаживайся, — сделал Граф широкий жест в сторону стоящего у стола кресла, и тут же заговорил:

-Что такое заместитель директора? Это работающий директор. Человек, от которого зависит все. Директор решает, директор отвечает, а заместитель осуществляет. Ты осознаешь свою роль?

Виктор сдержанно кивнул.

-Верочка, загляни, — обронил Граф, нажав кнопку селектора, и в дверях кабинета моментально возникла девица в фирменных джинсах.

-Вот, познакомься, наш новый зам, Виктор Петрович. Возьми его под свое покровительство...

Девица улыбнулась и окинула Виктора оценивающим взглядом.

-Веди в курс, покажи все, а ты, — повернул Граф голову к Виктору, — вникни хозяйским взглядом. Обрати внимание на персонал, он нам доставляет...

Граф слегка поморщился и обратился к сидящей все это время в молчании у окна женщине средних лет в накрахмаленном белом халате:

-А что, Яна Григорьевна, не поручить ли нам ему работу с молодежью? Ее у нас хватает, глаз да глаз нужен. Дисциплина, культура обслуживания... Дел невпроворот, пусть дерзает.

Женщина кивнула головой, слегка приподняв уголки губ в вежливой улыбке:

-Стоит подумать.

-Это наш главный бухгалтер, — представил ее Граф Виктору, — Человек энергичный, знающий. И вообще у нас коллектив слаженный. Заведующие — все люди опытные, ответственные, со мной не один год. Так что, можешь смело все подписывать, что они подписали. Твое главное дело — дисциплина. Гоняй этих архаровцев в хвост и в гриву, а будут недовольны — уволю любого. Только фамилию назови, даже разбираться не стану. В моей поддержке можешь не сомневаться...

Выходя из кабинета вслед за Верочкой, он услышал приглушенный голос главбуха с почтительными интонациями:

-Петра Иннокентича сынок? Похож...

Свое положение при Графе Виктор осознал довольно быстро. Он просто подписывал, что надо и где надо, и исполнял обязанности цербера над молодыми продавцами. Зная, что он сын Землянского и пользуется покровительством Графа, те вытягивались в струнку, когда он проходил по торговому залу. Все, что иногда доходило до его понимания, но не касалось самого, он научился не замечать. Уроки, полученные от отца, стали находить свое реальное воплощение. Виктор вполне свыкся со своей ролью быть "при должности", а отношение окружающих льстило его неокрепшему сознанию.

Неизвестно, как сложилась бы его судьба дальше, если бы не постигшее семью непоправимое горе. Оно пришло внезапно и разом изменило все.

-Что-то у меня под ребром покалывать стало, — сказал как-то за ужином отец, слегка поморщившись, — Болит и болит...

-Позвони Сивкову, пусть посмотрит, — озабоченно посоветовала мать, — Здоровьем не шутят.

-Лучше я позвоню Фишману и махну на пару недель в теплые края, — подумав, решил отец, — Невралгия, наверное. Ты же знаешь, как я плохо переношу эту мерзлятину. Не под пальмами живем...

Он уехал, но по возвращении боль не прошла, а общее состояние резко ухудшилось. По настоянию матери отец пошел-таки к Сивкову, вернулся озабоченный и сказал, что ему надо лечь на обследование. Результат обследования Сивков предпочел сообщить по телефону матери, призвав ее при этом "крепиться и воспринять все спокойно".

-Неужели? Ну, неужели нельзя ничего сделать?! — зарыдала та, — Мы заплатим любые деньги...

-Любезная моя, с деньгами можно купить врача, но не здоровье, кровь, но не жизнь, — ответило китайской мудростью светило медицины, — Будем делать все возможное, но вам могу сказать, без передачи Петру Иннокентьевичу, что метастазы уже достигли мозга...

Спокойный и размеренный уклад жизни в их доме исчез в одночасье. Сменяли друг друга сиделки, приходили и уходили врачи, ежедневно отца куда-то увозили и привозили, но все было тщетно. Каждый прожитый отцом день, безвозвратно уносил с собой частичку его жизни. Сначала он стал плохо видеть, потом слышать, потом ему стало трудно передвигаться, и было трудно поверить, что еще два месяца назад этот человек смеялся, шутил, и выглядел полным жизни и энергии.

Сивков предлагал поместить его в "кремлевку", но мать отказалась, сказав, что будет рядом до последнего вздоха.

Виктор переживал очень сильно. Глядя на беспомощного, разом ставшего пожилым, человека, Виктор внезапно ощутил горячую любовь к нему. Наверное, он любил его всегда, но чувства не находили воплощения. Строгость, неприступность, начальственные манеры и гордыня отца не давали возможности им проявиться. А теперь, когда все это исчезло, и перед ним был слабый беспомощный человек, Виктору стало казаться, что он готов сидеть рядом с постелью всю оставшуюся жизнь, справляя неприятные обязанности по уходу, лишь бы только тот не умирал.

Единственно, кто сохранял спокойствие в их доме, была любимица отца — его младшая сестра.

Однажды, возвращаясь с работы, Виктор столкнулся в подъезде с выходящим из лифта священником в рясе, а зайдя в квартиру, почувствовал запах ладана.

-Попа вызывали, — подтвердила его догадку сестра, — Батя исповедоваться решил...

"Это уже все", — подумал Виктор.

Он не помнил случая, чтобы отец хоть раз в жизни упомянул о Боге.

После исповеди отцу стало заметно легче, на его помертвевших губах временами стала появляться улыбка. Виктор даже засомневался в трагическом прогнозе, но ненадолго. На следующий день отец впал в кому, а еще через день его не стало.

Был гроб колода и масса венков. Были пышные похороны и длинные речи. Была куча цветов и поминки с ломящимися от яств столами. Не было только отца. И это было навсегда.

Прошли девять дней, сорок. В доме ничего не изменилось, но Виктор не мог отделаться от ощущения, что дом осиротел. Не стало постоянных звонков и переговоров, которые отец вел, унеся телефон в кабинет и плотно прикрыв дверь, не стало визитов "друзей и коллег по работе".

Граф каждый день не упускал возможность сказать Виктору пару слов в утешение. Он предложил ему даже оплачиваемый отпуск и заграничную поездку, но Виктор отказался. Зачем это все? Смерть отца заставила его посмотреть совсем другими глазами на сам факт человеческой жизни. Все, что радовало или печалило его еще месяц назад, стало казаться пустяками, и все чаще и чаще он становился задумчивым...

Первой пришла в себя сестра, потребовавшая размена квартиры и свою долю наследства. Мать ударилась в слезы, но никакие укоры на ту не подействовали.

-Я требую свое, и не хочу, чтобы мои дети в чем-нибудь нуждались, — заявила она.

"Это же говорил отец, — вспомнилось Виктору, — Бедный, бедный папка..."

Разница была лишь в том, что тот на это потратил жизнь, а сестра "требовала свое" просто за факт собственного существования. Причем, все сразу и без остатка.

Между ней и матерью началось длительное выяснение отношений с тенденцией перерастания в тяжбу. Пока мог, Виктор сохранял нейтралитет, но настал день, когда бесконечные склоки в доме вывели его из себя.

-Хватит! — рявкнул он, когда, вернувшись с работы, стал свидетелем очередного скандала, — Еще года не прошло, а вы уже готовы растерзать друг друга! Видел бы он сейчас, для кого жил!

Окрик подействовал, воцарилась тишина, а Виктор, сев за стол на отцовское место, твердо сказал:

-Своего тут у нас ни у кого ничего нет. Все это отца, поскольку только он создал все это своим горбом! Делайте, что хотите, а меня оставьте в покое. Я переезжаю в квартиру бабушки, на что имею полное право, поскольку вы прописали меня туда еще до ее смерти, чтобы сохранить за собой. Надеюсь, при том, что оставил отец, плата, за которую вы ее сдаете, не станет для вас ощутимой потерей...

Так Виктор поменял место жительства, а еще через год пришлось менять и работу. Точнее, поведи он себя по-другому, может, и не пришлось бы. Граф не оставил бы вниманием сына умершего "друга и компаньона по бизнесу", но Виктор после смерти отца на многое стал смотреть по-другому. Да и отношение к нему, как он почувствовал, стало другим. Он оставался сыном Землянского, но уже не самого Землянского, а только лишь его тени. А что дальше будет больше, постигнув предлагаемую систему ценностей, Виктор был уверен.

Оградив себя от притязаний матери и сестры, он неожиданно почувствовал то, что, как он понял, не доставало ему всю жизнь — свободу. Это же невольно перенеслось на служебные обязанности, и когда Графу потребовалось отдать под суд молоденькую продавщицу из овощного, Виктор неожиданно для всех и самого себя, выступил против.

Что его заставило так поступить? Виктор не задумывался. Ему просто неожиданно стало жаль эту наивную деревенскую дурёху, мать-одиночку, которую, к тому же, по имеющимся у него сведениям, просто "подставляли". Ему показалось, что не будь он сыном Землянского, а приди вот так, с улицы, работать продавцом, его ждала бы та же участь. Взгляд Графа, когда он отказался подписать требуемую бумагу, Виктор запомнил на всю жизнь. Однако действий никаких не последовало, продавщица ушла "по собственному желанию".

После этого случая, Виктор стал ощущать, что на него в магазине смотрят, как на пустое место. Граф был подчеркнуто вежлив, но от прежнего расположения не осталось и следа. Все чаще Виктору стали приходить мысли, что благополучнее ему было бы убраться, как говорят, по добру — по здорову. Он уже знал, что такие вещи не проходят бесследно, и когда-нибудь это может "аукнуться", а на помощь отца с того света рассчитывать не приходилось.

Ускорил дело звонок приятеля отца — Виктор перестал даже мысленно употреблять слово "друг", когда имел в виду тех, с кем был связан отец по работе — унаследовавший от него должность в ресторане. Тот позвонил ему домой и обронил только несколько слов:

-Заедь ко мне на днях...

Когда Виктор приехал и вошел к нему в кабинет, директор посмотрел на него таким же холодным, оценивающим взглядом, как когда-то Верочка в кабинете у Графа, и предложил пройти в зал.

Они сели за столик, и моментально было подано нечто, чтобы он не выглядел пустым. Поговорили о здоровье Викторовой матери, об установке памятника на могиле отца, о политике, о погоде. Только лишь в конце беседы, когда все уже было съедено и выпито, наклонившись поближе к Виктору, директор тихо проговорил:

-Тебе бы лучше исчезнуть на какое-то время . А еще лучше, совсем...

-Как — совсем? — Виктор даже вздрогнул при этих словах.

-Ты не так понял, — усмехнулся одними глазами тот, — Совсем, это сменить на время сферу деятельности. И чем дальше от нашей, тем лучше. Граф пока еще ничего не знает, но его в ближайшее время ждут большие проблемы, а сидеть он не любит. Я знаю, что он очень сердит на тебя, а ты — реальная фигура, на которую можно перевести стрелку. Формально — ты его зам. Молодой, неопытный, работаешь не так долго. Много не дадут... Ну, сам понимаешь.

Виктор подавленно молчал, как тогда, при первом откровенном разговоре с отцом. Только на сей раз, правда была еще более беспощадной.

-Ну ладно, рад был тебя видеть, — поднимаясь с места, громко сказал директор, протягивая Виктору руку, — Насчет памятника не беспокойся. Если сделаешь быстро и сразу, пока погода еще не испортилась, все будет в порядке. Мне ни о каких трудностях неизвестно.

Виктор пошел к выходу, отлично поняв смысл последней фразы. На душе было так пакостно, как, наверное, не бывало никогда.

"А может, это к лучшему? — подумалось ему, — Может, я когда-нибудь буду благодарить судьбу за то, что так случилось? А может, и впрямь, есть какая-то высшая сила, оберегающая кого-то, а кому-то воздающая то, что он заслужил? Ведь нет ни одного человека, который не сделал бы в жизни хоть раз какой-то подлости, как и нет того, кого ни разу не постигло бы какое-то несчастье. Только связь иногда заметна не сразу. Может, просто не стоит противиться этой силе?"

На следующий день Виктор подал заявление об уходе. Ему не надо было врать и изворачиваться — он в самом деле не знал, куда пойдет работать. Он уходил в никуда и был почему-то спокоен. И мало кто, наверное, мог предположить, в том числе в тот момент и сам Виктор, что он станет водителем трамвая...

Обо всем этом он рассказал, ощутив вдруг неожиданное расположение и доверие к Лёне. Тот слушал внимательно, почти молча, но Виктор чувствовал, что его слова не воспринимаются равнодушно.

-Ну, а ты? Как ты оказался в Америке? — осмелился он, наконец, задать вопрос, — Ты какой-то другой, я вижу, только не уверяй меня, что там родился.

-И не думаю, — улыбнулся Лёня, — Я русский, родился в Москве, и родители мои русские. Им предложили работу там четыре года назад, и я уехал с ними.

-Четыре года... И у меня уже почти четыре года другая жизнь. Но у тебя, видно, еще более другая, чем у меня.

-Я мог остаться здесь, я тогда только поступил в институт, — продолжал Леня, — Поехал просто посмотреть Америку. Думал, что вернусь, буду учиться и жить у бабушки, но... Так получилось, что остался.