В прихожей гость сам снял шляпу с вешалки, но надевать ее на голову не стал — так и вышел за порог со шляпой в руке. По темной и пустынной (это было странно, в последние дни люди здесь дежурили даже по ночам) лестнице они спустились вниз. У подъезда стояла машина незнакомой Панову марки, большая, темная, тускло поблескивающая в свете дальних уличных фонарей (ближние, как обычно, не горели). Гость нажал кнопку на дверце, и та распахнулась. "Не запирает", — невольно удивился Панов.

— Незачем. К моей машине, — гость сделал ударение на слове "моей", — даже не подойдут. — Он бросил шляпу на заднее сиденье и повернулся к нему.

"Мысли он что ли читает?" — удивился Панов.

— Мысли, уважаемый Дмитрий Иванович, читать совсем не трудно, и это самое простое, чему вы сможете научиться, если хотите. Тем более, что люди мыслят так стандартно, — спокойно промолвил спутник Панова и протянул ему руку. — Прощайте. Пока... И мой вам совет: не ходите в церковь! Не поможет. Такие люди, как вы, не воспринимают посредников между собой и Богом.

Дав такой странный в эту минуту совет, гость сел за руль автомобиля и захлопнул за собой дверцу. Мягко, почти бесшумно заработал мотор, и тут вдруг плавно и быстро опустилось стекло на дверце водителя.

— Возьмите!

Гость держал что-то в руке, и Панов не сразу сообразил что. Это были деньги: толстая пачка сто долларовых банкнот, перехваченная посередине тонкой белой резинкой.

Он отступил на шаг и замотал головой.

— Зря. Скоро они вам понадобятся. Тогда это.

Пачка исчезла и вместо нее появилась прямоугольная белая карточка. Панов осторожно взял ее. На карточке были только цифры — больше ничего. Цифр было много и первые — заключены в скобки — код не только города, но и страны...

Когда же он оторвал взгляд от них, ни у подъезда, ни даже на далекой улице никакого автомобиля уже не было...

Визит таинственного гостя не выбил Панова из привычной колеи — слишком много у него было работы, чтобы долго думать над мало понятными явлениями; он и не думал. И даже шар свой шершавый, получивший столь уничижительную оценку пришельца, по-прежнему таскал с собою — привык. В эти же дни он познакомился еще с двумя своими "коллегами".

История с Вогесом, видимо, дошла и до них: оба предварительно позвонили и попросили о встрече. Первым заявился молодой человек, весь какой-то дерганый и, судя по лицу, крепко пьющий. Он долго занудливо выпытывал у Панова, как тот работает; особенно его интересовало лечит ли он по фотографии, телефону или с помощью "заряженных" писем и брошюр. Панов отвечал скупо и односложно; дерганый ему не понравился и охоты откровенничать не было. Кончилось все тем, что он заверил "коллегу", что ни по фотографии, ни каким-либо иным способом на расстоянии он лечить не собирается — неприятный гость ушел от него довольный.

Вторым оказался старичок, маленький, шустрый и весь какой-то мохнатый, словно леший. Он и жил, как леший, считай в лесу — в крохотной лесной деревушке недалеко от города. Старичок оказался травником и шептуном (так он отрекомендовался), к тому же веселым — Панову он приглянулся чуть ли не сразу. Лесовичок не отказался ни от чая, ни от коньяка; раз за разом опрокидывая рюмку в мохнатую щель рта, он шумно крякал, и видимая из-под волос часть его лица (вся в мелких паутинистых морщинках) розовела на глазах.

— Я, Димитрий, людей сейчас редко пользую, — рассказывал лесовичок, со вкусом закусывая им же принесенным соленым груздочком (речь у старичка была какая-то древне-книжная, к тому же говорил он не по-местному окая), — от людей беспокойство и шум, стенание и скрежет зубовный — мне это уже тяжко. Я теперь с коммерцией больше занимаюсь. Люди добрые фирмы пооткрывали, компьютеров всяких поставили, а нечистой силы все одно боятся. Вот и зовут меня гонять. Пожалте...

— И как это? — полюбопытствовал Панов.

Лесовичок вдруг вскочил, закрыл глаза и быстро-быстро забормотал нечто непонятное. Затем несколько раз крутнулся на месте, открыл глаза и внезапно быстрыми-быстрыми и какими-то паучьими движениями рук стал хватать в воздухе нечто невидимое; причем казалось, что это невидимое сопротивляется и рвется из его рук, а он подбирал это нечто скрюченными сухонькими пальцами, потом стал мять в ладонях, не переставая при этом ожесточенно бормотать. Панову сделалось жутковато. А старичок вдруг также внезапно, как и начал, прекратил свое бормотание, шлепнулся на стул и ловко опрокинул в рот заботливо наполненную Пановым рюмку.

— И много вы так... собрали? — вновь полюбопытствовал Панов, приходя в себя.

— Много, — лесовичок захихикал. — Нечистый, Димитрий, вот здесь, — он постучал сухим пальцем по груди, — в душе людской. А отсюда его только священник может изгнать, да и то не всякий — я таких и не встречал почти. В помещениях нечистому откуда взяться, тем паче в городе. Хотя водою святою их покропить, порою, и не бесполезно, — старичок вновь потянулся к рюмке.

— Значит дурите народ? — без обиняков спросил Панов.

— Дурю, — охотно согласился лесовичок. — Отчего не дурить, когда они сами того хотят? Грех это небольшой, а вот деньги за него дают хорошие. Я, милый ты мой человек, на этом деле троим детям в России помощь оказываю — без меня бы они там сейчас на одном хлебушке с молоком жили бы — да двух внучек в институтах держу. А в институтах тех, помимо прочего, за науку платить надо — не казенное заведение.

— А дети ваши науку не переняли? — не отставал Панов. — А то бы как славно сейчас жили бы!

— А-а! — досадливо сморщился старичок. — В мать они пошли. А покойница, прости меня Господи, глупая женщина была. В партию эту вступила, на собраниях выступала и детей туда же потащила. Меня все малахольным перед ними выставляла, темным. В церковь, видишь ли, ходит, блажененький. Они меня и сейчас таковым считают. Поэтому я и уехал сюда и живу в отдалении от чад своих. Старушку вот себе нашел хорошую, опрятную, живем по-малу...

— А от денег не отказываются? — старичок Панову нравился все больше.

— От денег — нет, — лесовичок снова захихикал. — От денег, тем паче дармовых, хороший ты мой человек, никто не отказывается. Приезжают. Подарки привозят, на мои же деньги купленные, почет и уважение оказывают. А мне и приятно. Знаю, что как помру, и хоронить все приедут — за папашиными деньгами. Слетятся...

К концу застолья лесовичок развеселился настолько, что запел, да так заразительно, что Панов и, заглянувшая к ним на кухню жена, невольно подтянули. Лесовичок попытался и сплясать, ловко вытанцовывая вокруг дородной супруги хозяина, но та оказалась слишком неповоротливой и неумелой — скоро смущенно шлепнула на табуретку. Вечер, одним словом, удался.

Расстались они совершеннейшими друзьями. Напоследок Панов по просьба лесовичка "поправил" ему плечо: у старичка оказался застарелый периартрит, видимо здорово мешавший ему исполнять профессиональные обязанности. Прощаясь, они троекратно облобызались, и лесовичок пригласил Панова в гости — "на ушицу с кореньями". И предложение это было с благодарностью принято...

Неприметный человек в сером костюме сидел на лавочке в сквере и листал газету. Прохожий, случись ему в этот непривычно жаркий день начала сентября забрести в этот пыльный городской сквер, не обратил бы на незнакомца в сером внимания: человек, как человек, не молодой, но и не старый; не красавец, но и не урод; одет не бедно, но и не богато — словом, обыкновенный гражданин, каких миллионы вокруг. И только по взглядам, который гражданин на лавочке время от времени бросал то на часы на своем запястье, то — по сторонам, можно было понять, что он кого-то ждет. "Ну и пусть! — подумал бы в этом случае посторонний прохожий. — Ждать в сквере у нас никому не возбраняется." Что, конечно же, было чистой правдой.

Ждал, впрочем, неприметный гражданин недолго. Вскоре после его водворения на лавочке на аллее показалась молодая женщина: высокая, хорошо сложенная и броско одетая. Ее, вдобавок ко всему, можно было бы назвать и красивой, если бы не заметные следы душевных переживаний на лице и обильный макияж, призванный все это скрыть, но, как чаще всего бывает в таких случаях, только эти следы подчеркнувший.

Когда женщина приблизилась к лавочке, гражданин с газетой встал и, церемонно поздоровавшись, предложил неизвестной присесть. Та, не ожидая дополнительных приглашений, устало опустилась на вымазанные тусклой зеленой краской брусья скамьи, гражданин в сером примостился рядом. Они завели разговор, негромкий и неслышный любопытствующему со стороны. Однако, любопытствующих в этот жаркий полуденный час в сквере не было, поэтому двое на скамье могли говорить откровенно и все, что им хотелось. Так оно, впрочем, и было.

— Вы не представляете, Юрий Александрович, как я измучилась, — говорила незнакомка, всхлипывая и аккуратно промокая набегавшие из густо покрашенных ресниц слезы шелковым кружевным платочком, — каждый день только и думаю: а вдруг сегодня? Вдруг вот позвонят...

— Все-таки, Аллочка, давайте сначала, — попросил Юрий Александрович, судя по всему не разделявший тревоги своей собеседницы. — С чего все началось?

— Ему позвонили... — начала Аллочка и громко всхлипнула.

Человек в сером костюме терпеливо дождался, когда соседка по лавочке успокоится и продолжил тем же ровным тоном:

— Позвонили. И что сказали?

— Что не пройдет и двух месяцев, как его похоронят...

Женщина закрыла лицо платком и зашлась в рыданиях. Юрий Александрович (а именно так, как можно было понять, звали человека на лавочке) вздохнул и погладил соседку по плечу. Та зарылась ему лицом в грудь и так застыла, бурно всхлипывая.

— Ну ладно, будет, — Юрий Александрович погладил ее по спине и сказал тем же спокойным тоном: — Если мы с вами тут будем долго плакать, лучше не станет, Аллочка. Так что давайте все-таки поговорим.

Аллочка послушно оторвала голову от его груди и, в очередной раз промокнув глаза платочком, села рядышком. Посторонний, посмотревший на нее в эту минуту, понял бы, что больше плакать она не будет. Но посторонних, как уже упоминалось, рядом не было; единственным, кто заметил изменение в поведении молодой женщины, был все тот же гражданин на скамейке.

— Это, наверное, была шутка? — спросил он.

— Нет, — Аллочка покачала головой и повторила: — Нет. Я, когда Славик мне об этом сказал, сразу поняла. Хотя он и пытался улыбаться, говорить, что вот, какой-то дурак позвонил...

— А какой у него был голос? — вновь поинтересовался Юрий Александрович. — Муж вам рассказывал?

— Да. Какой-то механический и страшный, как у робота. Я сразу поняла, что что-то здесь не то...

— Так, — сказал Юрий Александрович и отложил в сторону газету, которую до этих пор держал в руке. — Такой ровный, густой. Да?

— Да, — женщина смотрела на него широко раскрыв глаза. — Вы знаете, кто это?

— Боюсь, что да, — Юрий Александрович нахмурился.

— Это действительно серьезно?

Юрий Александрович хмуро кивнул.

— Вы можете мне рассказать?

— Наверное, — человек в сером костюме пожал плечами, — подписки насчет этого я не давал, да и никто не требовал у меня молчать по этому поводу. Несколько лет назад я, Аллочка, о чем вы, конечно, не знали, служил в воинской части, оперуполномоченным особого отдела дивизии. Время тогда было сами помните какое, страна разваливалась, ну и утащили у нас со склада несколько ящиков с автоматами и патронами к ним. Скандал, сами понимаете. Сначала все думали, что кто-то из солдат побаловался, мигом найдем. А тут нет. Комдив на ушах, штаб армии тоже, из части контразведка не вылазит — словом, хватило...

Гражданин в сером полез в карман и достал пачку сигарет. Женщина тут же извлекала из сумочки свою, и они оба задымили, пуская дым к знойному небу.

— Вот тогда, — продолжил Юрий Александрович, — мне и привели этого. Прапорщик один наш из части сосватал. Он и в первый день предлагал, да только я его послал: какие еще экстрасенсы? Ну а потом... Утопающий за соломинку хватается...

— И что? — нетерпеливо спросила женщина.

— Первым делом он сказал, где оружие спрятано. Не само место, конечно, вот в этом леске ищите, говорит. Ну, послали роту, нашли. Сами понимаете, тут уже по-другому на него смотреть стали. А он попросил документы всех, кого мы подозреваем, принести. Собрали мы военные билеты и удостоверения личности — штук восемьдесят набралось. Всех, кто мог хоть как-то... Он три документа отобрал. Эти, говорит. Взяли мы их, нажали — те и раскололись. Хотели в Карабах автоматы продать — тогда там только все начиналась. И один из этих троих — заместитель мой... — человек в сером костюме горько усмехнулся.

— А дальше? — женщина смотрела на него, не отрываясь.

— Что дальше? Их посадили, меня в звании повысили. В отчетах я же не писал, что экстрасенс помог — засмеяли бы. Потом он еще нам пару раз помог — после чего меня и в комитет на оперативную работу забрали. Но вскоре мы перестали работать...

— Почему?

— Наша служба работает только с теми, кого может контролировать. Как с вами, Аллочка. Вы же никому не рассказываете, откуда в свою нынешнюю супружескую постель попали?

Женщина вспыхнула и насупилась.

— Вот так. А его прижать не на чем было, стал своевольничать. Ну и... Потом я узнал, что он этими штуками занимается: звонит кому-то и говорит, что через какое-то время того похоронят.

— И?

— Хоронят. Всегда — я проверял. Я не знаю, как он это делает, но слова его всегда сбываются. Знаю только, что берет за это немало. Нам с вами за всю жизнь не заработать.

— Неужели с ним ничего нельзя сделать? Вы — полковник, ваша служба такая... И не можете справиться с таким?

— А как? По закону ему ничего не вменишь: нельзя привлечь к суду человека, который позвонил и кому-то какие-то слова сказал. Да еще доказать надо, что это именно он звонил... А чтобы провести секретную операцию, нужно, чтобы он покушался на устои государства.

— А вы не знаете, чей Славик сын?

— Знаю. Но позвонили ему, а не отцу. Кроме того, насколько я понимаю, это частное дело, а не диверсия со стороны недружественного государства. Ведь так?

Женщина опустила голову.

— Муж говорил вам, из-за чего это случилось?

— Нет. Но я думаю, что из-за долгов. Он много должен...

— Вот видите. Думаете мой начальник одобрит секретную операцию по защите должника? Даже, если он чей-то сын? У нас через год выборы, Аллочка...

— Неужели ничего нельзя сделать?

Человек в сером костюме пожал плечами:

— Насколько я знаю, это можно предотвратить, если тот, кто заказал этот звонок, попросит исполнителя сигнал отменить. Пусть ваш Славик вернет долг, и тогда, я думаю, все наладится.