Деляга

— У-о-о-о!!! Мать, перемать!!!

Коварная пружина, вырвавшись на свободу, сильно саданула по левой ладони. Через пару минут боль почти утихла, зато диск наконец разобрался, осталось только открутить "задержку спиральной пружины", похожую на обычную гильзу, только стальную. Земли внутри почти не было, так, несколько крупинок. Вова вытер песок, прошелся по внутренностям промасленной тряпкой, но как только перешел к сборке, дело застопорилось. Сначала свернуть пружину, а потом вставлять верхнюю крышку или сперва вставить выступ крышки в петлю на конце пружины, и только затем свернуть ее? После опробования всех вариантов, Лопухов остановился на первом. Работать пришлось наощупь, Вова мысленно пожелал конструктору здоровья и долгих лет жизни. Минут через пять крышка встала на место.

Теперь надо создать усилие на задержке. Вова додумался вставить отвертку в отверстие верхней крышки и повернуть ее. Получилось пол-оборота. Лопухов попробовал усилие — слабовато. Пришлось поворачивать еще на один оборот. Упарился. Еще одна закавыка — как вкрутить задержку на место? Вова вставил на место винт, протолкнул задержку в окно подачи и попытался попасть винтом в отверстие. С десятой, приблизительно, попытки получилось. Но тут выяснилось, что петлю он надел не той стороной! Пришлось выкручивать винт, переворачивать петлю и закручивать все обратно. Вова нашел добрые слова в адрес родственников конструктора.

А тут и Федоров нарисовался.

— Справился?

— Естественно, — гордо надулся Три Процента.

Первый номер покрутил диск, проверил усилие.

— Нормально. А с рукой что?

— А что?

Сквозь перемазанную ружейным маслом кожу, на ладони наливался темно-синий бугор.

— Пружина вылетела.

— Дуй в санчасть, отделенного я предупрежу.

Ладонь, в принципе, не болела, если, конечно, ни за что ею не хвататься. В санчасти кисть отмыли, чем-то намазали, забинтовали и сказали через день прийти на перевязку. Под это дело Вова попросил себе освобождение от нарядов, хозработ, строевой и тактической. Фельдшер иронично хмыкнул, но бумажку написал.

— Ладно, гуляй!

Два дня Лопухов блаженствовал, только взгляды старшины, полные жажды Вовиной крови, портили ему жизнь. Но через два дня повязку сняли, и старшина свое взял.

— Лопухов!

— Я!

— На разгрузку боеприпасов.

Не мог понять, странный человек, что Вовин организм для поднятия и переноски тяжестей абсолютно не предназначен, ему такие нагрузки противопоказаны. Ладно бы еще продовольствие разгружать, там всегда можно чем-нибудь поживиться. А кому, спрашивается, нужны эти тяжеленные ящики с патронами? После отбоя, Вова едва дополз до койки, все тело ломило, и он не сразу провалился в спасительный сон. Но стоило ему закрыть глаза, как тут же зорали.

— Рота, подъем!

Лопухов не торопясь выбрался из под жиденького красноармейского одеяла. Спину ломило, руки ныли.

— Лучше бы я там сдох.

— Где там? — не понял влезающий в гимнастерку Федоров.

— Там, — ответил Вова, — в другой жизни. Не обращай внимания.

На утреннем разводе роту обрадовали, ей первой предстояли занятия по борьбе с танками. Вова вспомнил, что пару лет назад видел по ящику, как приплюснутый танк перебирается через окоп, в котором за несколько секунд до этого прячется солдатик. После прохода танка солдатик выныривал из окопа и бросал что-то вслед танку. С виду не очень страшно, но как только Три Процента представил лязгающие над собой гусеницы и обрушивающийся с верху грунт... А если края окопа после нескольких проездов не выдержат и танк осядет глубже? В нижней части живота возникли неприятные ощущения, а ноги сами уже выполняли команду "Напра-во!".

Роту привели на окраину городка, где уже был вырыт окоп. Вове он сразу показался недопустимо мелким. Но его предложение "углУбить", поддержки у ротного не нашло. А в остальном все было, как по телевизору. Кроме танка. В полусотне метров на деревянных лыжах стоял фанерный макет, собранный на деревянном же каркасе. От макета к окопу тянулся длинный трос, прицепленный к полуторке, стоявшей за окопом. По команде, грузовик начинал движение, разгоняя прицепленный макет до вполне приличных двадцати километров в час. Макет перескакивал через окоп, и в него летела сначала бутылка с водой, а потом макет гранаты. После чего, "танк" дружно тащили назад, растягивая трос. Все ничего, но таскать макет упарились. Наконец, пришла и Вовина очередь.

— Лопухов, на исходную!

Вове вручили бутылку из прозрачного стекла, заткнутую деревянной пробкой и притертую куском газеты, а также макет гранаты, подозрительно напоминавший такие же, пылившиеся в каморке при спортзале Вовиной школы. Вова спрыгнул в окоп, присел. Взвыл мотор полуторки, трос натянулся, и сверху проскрипели деревянные лыжи. Вова высунулся, размахнулся, и бутылка глухо стукнулась о фанерный лист на корме "танка". Есть! А вот граната не долетела, буквально на какой-то метр. Тем не менее, "удовлетворительно" Вове поставили.

После обеда опять была строевая. На вопрос "зачем нам столько строевой?", младший сержант ответил коротко.

— План такой.

Если бы этот план доверили составлять Вове, он бы такой план написал! Такой план, ну просто...

— Лопухов, ножку тяни! Ножку! Высота подъема не меньше тридцати сантиметров!

Тьфу, ты, черт! Опять замечтался.

— Р-рота, левое плечо вперед! Ма-арш!

А куда деваться — армия, да еще и красная. Л-левой, л-левой, л-левой!

В этой жизни все когда-нибудь заканчивается, и хорошее, и плохое. Причем, иногда, когда плохой период заканчивается, ты понимаешь, что на самом деле это был хороший. Бывает и наоборот, но это крайне редко. Такие мысли пришли в голову красноармейцу Лопухову, когда подняли полк по тревоге, выдали сухой паек на три дня, привели на железнодорожную станцию и погрузили в эшелон. С одной стороны, жизнь изменилась к лучшему: никто не гоняет тебя в наряды, ни строевой, ни тактической, ни, даже, политической. Лежи себе на нарах, плюй в потолок. Все так, но от этого лежания лезли в голову нехорошие мысли. Эшелон-то шел на запад, к фронту.

А что ждет его на фронте? Смерть? Нет, это в его планы не входило. Плен? Уж лучше сразу сдохнуть! По крайней мере, мучатся долго не придется. Дезертировать? Вова огляделся вокруг. На ходу не сбежишь. Да и куда потом? Без денег, без документов, приткнуться некуда... Безнадега. Остается, как барану, таскать свой короб с дисками и надеяться. Неизвестно, правда, на что. Каков шанс пехотинца из сорок первого дожить до победы он, к сожалению, представлял.

— Чего смурной?

На нары к Лопухову подсел ветеран финской.

— А чему радоваться? Не к теще на блины, на фронт едем.

— А по мне, так лучше на фронт, чем к теще, — рассмеялся красноармеец.

Только заметил Вова, что смех этот малость натянутый, мало кто мог веселиться от души в такой ситуации, хотя были и такие. А вообще, народ вел себя по разному: кто-то замыкался в себе, уползал в дальний угол, но в маленькой теплушке об уединении можно было не мечтать, другие, напротив, демонстрировали повышенную общительность, на люди лезли. Вова относился к первым.

— У меня ведь даже оружия нет, — пожаловался Лопухов.

— Не боись, живы будем, не помрем! И об оружии не горюй, легче топать будет. А после первого боя, этого добра на всех хватит, еще и останется!

Если последней фразой он хотел подбодрить Вову, то вышло, скорее, наоборот. Некоторые втихаря распатронили сухпай, хоть команды и не поступало. Вова не стал подчиняться собственному желудку и от этого действия воздержался — неизвестно, как оно будет дальше

Эшелон шел двое суток. Полз, летел, отстаивался на запасных путях, менял паровозы. Малоярославец, Калуга, в Сухиничах эшелон повернул на девяносто градусов и пополз на северо-восток. Десятка через три километров, полк выгрузили из эшелонов. Дальше шли пешком до самой ночи. Едва стих шум пылящей по проселку колонны, как до Вовиных ушей донесся странный низкий гул.

— Это что шумит? — поинтересовался он.

— Канонада, фронт рядом, — пояснили ему.

— А рядом, это сколько?

— Километров двадцать-тридцать.

На месте ночевки Вова заметил, как некоторые красноармейцы выбрасывают свои противогазы.

— А они все равно не секретные, — пояснил Федоров. — Вот за секретные могут взгреть, а за эти...

Подумав, Вова выбросил свой, все легче идти. Однако с утра его ожидал большой облом — в пустую противогазную сумку ему сыпанули пару сотен патронов, на глаз, без счета. Этот груз не добавил легкости шага, а низкий гул становился все ближе и ближе, Вове даже казалось, что он различает отдельные разрывы.

Около полудня полк остановился на привал. Наворачивая рыбную консерву с ржаным сухарем, Лопухов обратил внимание, как вдруг забегали командиры, наверное, случилось что-то. Появился лейтенант Хамин.

— Рота, стройсь!

Торопливо запихнув в рот остатки сухаря, Вова встал в строй.

— Напра-во! Шаго-ом марш!

Свернув с дороги, рота минут двадцать двигалась по редкому лесу, но вот лес сменился кустарником, за кустарником открылось поле, а за полем маячили крыши небольшой деревеньки.

— Вещмешки и скатки оставить на месте!

По команде ротного бойцы начали освобождаться от лишнего груза. Лопухов тоже облегченно избавился от натершей шею шинели и лямок своего сидора. Сумку с дисками и противогазную сумку с побрякивающими на каждом шагу патронами пришлось оставить.

— Вперед! В атаку! Ура-а-а!!!

В какую такую атаку? Вова еще ничего не успел понять, но первый номер уже подтолкнул его вперед.

— Пошли.

— А-а-а-а!

Это "а-а-а-а" давило на уши и мешало соображать. Поначалу они с Федоровым оказались посреди бегущих красноармейцев, но понемногу спины бегущих впереди начали исчезать и вот, впереди осталась только широченная спина первого номера. Когда они добежали до крайнего дома, Вовины легкие норовили выпрыгнуть из организма. Михал Михалыч плюхнулся на землю около угла дома, высунул за угол ствол пулемета и дал короткую очередь. Вова, привалившись к бревенчатой стене, пытался восстановить дыхание. Первый номер матюгнулся, и пулемет коротко громыхнул еще раз.

— Вставай, пошли.

Федоров пригнувшись, перебежал на другую сторону деревенской улицы. Вова едва поспевал за ним, и не думая пригибаться. Потом они перебрались через забор, пробирались по задворкам, ползли по каким-то грядкам. Вова отстал и потерял первого номера из виду. Немного полежал между грядками, отдохнул и смог найти Федорова по звуку. Тот как раз добивал первый диск.

— Ты где бродишь?

— Отстал я.

— Отстал... Диск давай.

Михал Михалыч сменил диск, но стрелять больше не стал.

— Ушли, гады.

— Кто ушел? — не понял Лопухов.

— Немцы. На, набивай.

Вова взял пустой диск и занялся привычным делом. Только сейчас до него дошло, что страшные немцы были очень близко, чего он абсолютно не ожидал, но почему-то ушли. Просто немцев в деревеньке было очень мало, и отразить атаку целой роты они никак не могли. Немного постреляв, немцы удрали, бросив посреди улицы неисправный мотоцикл с простреленным баком. Бак прострелили сами немцы, рассчитывая, что вытекающий бензин загорится. Но он не загорелся, и мотоцикл остался стоять посреди темного остро пахнущего пятна, впитавшегося в сухую землю бензина.

Подтянувшиеся красноармейцы уже обследовали трофей, но ничего интересного, кроме набора инструментов не обнаружили. То, что первоначально приняли за ведро с крышкой, оказалось немецким противогазом. И тут Вове приспичило. Он зашел в ближайший двор, пристроился к углу, расстегнул и... С воплем вылетел обратно.

— Ты чего? — удивился Акимов.

— Т-там т-труп.

— Чей?

— Н-немецкий.

— Пошли, посмотрим, — предложил Федоров.

— Мотню застегни, — посоветовал Акимов.

Смотреть на убитого сбежалась треть роты. Труп в мышастой форме спокойно лежал там же, где Вова чуть не справил на него малую нужду. Простреленная голова в луже запекшейся крови. Рядом лежала немецкая винтовка. Именно она привлекла внимание сержанта, Федоров заинтересовался содержимым вражеского ранца. Несвежее нательное белье и фрицевские мыльно-рыльные бросили рядом с хозяином, туда же отправились письма и семейные фотографии. По рукам пошла пачка галет, которую тут же распотрошили, Вове и кусочка не досталось. Банку консервов, "мой фриц, мои трофеи", прибрал себе Федоров. Больше ничего интересного не нашлось.

Ба-бах! Бах! Бах!

— Немцы!!!

Обратно к спасительным кустам добежали быстрее, чем шли в атаку. Немцы больше не стреляли. У брошенных скаток и вещмешков собралась только половина роты. Ротный тоже исчез, командование ротой принял взводный номер раз. Через час пришел приказ окопаться. Михал Михалыч и Вова начали вгрызаться в землю своими кургузыми лопатками. Понемногу начали собираться остальные, но человек двадцать так и не досчитались. Кухня вечером не прибыла, и пулеметчики приговорили трофейные консервы с ржаными сухарями. Оказался колбасный фарш.

— Вкусно, — отметил первый номер, запивая ужин водой из фляги.

— Мгм, — согласился еще жующий Вова.

Деревенька осталась немцам. Командир роты появился только на следующий день, где он ночью шлялся, никто спросить не рискнул. Хамин прошелся вдоль позиций роты, наорал на подчиненных, раздал взыскания. Заметив шевеление на позициях русских, немцы засадили в их направлении длинную пулеметную очередь. Пули пошли не над землей, а выше, защелкали по кронам деревьев. От этого создалось впечатление, что стреляют не только спереди, но и с боков, и сзади. Все пригнулись, закрутили головами, хоть и понятно, что в тылу только свои, но все равно неприятно.

Дошла очередь и до пулеметчиков.

— Вы где окоп вырыли, вашу перемать?! Какой отсюда обзор?! Где сектора обстрела?!

Старлей отмерил полтора десятка метров от прежней и ткнул пальцем в землю.

— Здесь копайте!

Чем прежняя позиция была плоха, Вова так и не понял. Обзор? Сектора? Да ни хрена, вроде, не изменилось. На всякий случай, глубоко копать не стали. Вдруг завтра опять позицию менять или вообще в другое место пошлют, а то и в атаку. Бруствер, обращенный в сторону деревни, прикрыли дерном, хотя многие этим не озаботились, дав ротному еще один повод для разноса и построения многоэтажных конструкций с помощью великого и могучего.

Сколько-то фильмов о войне Три Процента в детстве все-таки посмотрел. Во всех фильмах солдаты сидели в траншеях. Глубоких, таких, траншеях. И дно у них было досочками выложено, и стенки каким-то плетнем укреплены, чтобы не осыпались. А тут понарыли каждый для себя каких-то ямок и сидят в них. Соединять их между собой траншеей никто не пытался, да и приказа такого не было. Пулеметчикам проще, они хоть поговорить друг с другом могут, а остальным до вечера в своих ячейках сидеть. С другой стороны, начальство тоже не беспокоит, лафа. Вечером старшина с кухней приедет...

Однако просидеть весь день безвылазно не удалось. Первым не выдержал Михал Михалыч.

— Ты тут смотри, а я пошел.