Деляга

Деляга

Трус притворился храбрым на войне,

Поскольку трусам спуску не давали.

Он, бледный, в бой катился на броне,

Он вяло балагурил на привале.

Его всего крутило и трясло,

Когда мы попадали под бомбежку.

Но страх скрывал он тщательно и зло

И своего добился понемножку.

К. Ваншенкин

Владимир Александрович Лопухов ломился по зеленому июльскому лесу, не разбирая дороги. Приходилось постоянно лавировать между стволами деревьев, а это не способствовало увеличению скорости бега. Под подошвами модных лакированных туфель трещали сучья, душил проклятый галстук, но времени сорвать его с шеи, абсолютно не было. Ветки хлестали по лицу, поэтому приходилось постоянно пригибать голову, что не способствовало обзору вперед. Возникший на пути корявый ствол он успел заметить в последний момент, едва избежал контакта собственного лба с твердой на вид древесиной, но правый туфель зацепился за предательски торчащий корень. И Вова, проехавшись по траве на брюхе, зашипел от боли в ушибленном колене.

Своей неблагозвучной фамилии Владимир Александрович всегда стеснялся, но менять ее не спешил. В узких кругах он был более известен, как Вова Три Процента. Вова, понятно, от имени и молодежного, не соответствующего истинному возрасту виду. А погоняло "Три Процента" он получил за пристрастие к высказыванию, услышанному от одного известно юмориста: "покупаю за сотню, продаю за четыре, вот на эти три процента и живу". Данное высказывание очень точно отражало Вовину жизнь за последние четыре года. С грехом пополам окончив факультет механизации провинциального ВУЗа, он огляделся, плюнул на свой диплом и отправился в путешествие по бурным рыночным волнам. Да не где-нибудь, а в самой столице.

За четыре года он не то, чтобы приподнялся, квартирой, к примеру, в Москве так и не обзавелся, но на четырехглазый мерседес, гулянки в кабаках и девочек — хватало. Правда мерседес был выпущен в том году, когда Вова пошел в пятый класс и нынешнему владельцу достался в состоянии далеко не первой свежести. Кабаки были самыми дешевыми, как и девочки с Ленинградки. Но жизнь кипела, манила перспективами, и все было хорошо, если бы не этот случай...

Вова прислушался. Завывания ментовской сирены, как и вопли самих ментов остались далеко позади, только чирикали какие-то глупые птички. Нет, дела свои Три Процента вел почти честно, но если бы не кинул этого лоха на фуру с водкой, то мучился потом всю жизнь. Лох даже предложил разойтись по-тихому — просто вернуть деньги, даже без процентов, но тут у Вовы взыграла профессиональная гордость, да и жаба душила не по-детски, ну еще на крышу понадеялся. Вот только крыша у лоха оказалась куда как круче. Как водку на халяву жрать или задарма проституток в бане употреблять, так они всегда, пожалуйста, а как до дела дошло... Вова, сплюнул от избытка чувств, хотя в глубине души понимал, что сам во всем виноват. Надо было прежде чем кидать обстановку провентилировать, да чего уж теперь... Вовин капитан сказал, что против полковника с Петровки он не играет и посоветовал побыстрее из столицы, а лучше вообще из страны, свалить года на три-четыре, пока все не уляжется, что Три Процента и сделал. Поскольку загранпаспортом он обзавестись не успел, то единственной его надеждой был рывок в сторону не так еще давно братских союзных республик. Ехал, избегая магистралей, но не доехал.

Судя по тому, что дэпээсовская "пятнашка" сразу села на хвост с включенной "люстрой", и Вова, и его машина уже находились в розыске. Три Процента решил рискнуть и оторваться, благо три с лишним литра объема двигателя и двести двадцать лошадей под капотом давали такой шанс, но гаишный водитель оказался мастером, и оторваться не получилось. Под колеса летели километры трассы, Вова прекрасно понимал, что за ближайшим поворотом его может ожидать шипастая лента, перегородившая дорогу или поставленный поперек грузовик. Поэтому, как только представилась возможность, свернул на узкую грунтовку, ведущую вглубь дремучего леса.

"Мерседес ломается, но продолжает ездить". Пользуясь народной мудростью, Три Процента в дорогущий ремонт старой тачки вкладываться не спешил, душила та же жаба. Ездит пока, и пусть ездит. Но именно на этой лесной дорожке, которая становилась все хуже и уже, кончилось терпение изделия немецкого автопрома. В глубине механических потрохов мерседеса что-то скрежетнуло и машина встала намертво. Выпускник факультета механизации сразу понял, что без эвакуатора тачку с места уже не сдвинуть и припустил по лесу бегом.

Менты поначалу рванулись за ним, но быстро отстали, вдвоем ловить человека в этих зарослях — дохлый номер. К тому же, если ездили гаишники быстро, то с бегом у них все обстояло иначе, да и патрульную машину надолго оставлять было нельзя. А вот Вова отсутствие преследователей заметил только когда упал. Поднимаясь, Три Процента покрыл неудачно подвернувшийся корень и еще более неудачно подвернувшихся гаишников матом, сорвал с шеи, чуть не задушивший его галстук, как мог, очистил с костюма грязь, повесил на запястье туго набитую баксами борсетку и замер. А куда, собственно, идти? Он заблудился и абсолютно не представлял, где находится. Попытка сориентироваться по солнцу провалилась, и Вова побрел куда глаза глядят, надеясь, что от трассы он далеко убежать не мог да и места здесь обжитые.

Глава 1.

— Избушка, избушка, встань к лесу задом, ко мне передом, — пробормотал Три Процента.

Избушка, стоявшая на краю небольшой полянки, осталась глуха к его просьбам, так как ни курьих ножек, ни других поворотных механизмов в ее конструкции не наблюдалось. А в остальном — натуральное жилище Бабы-Яги. Потемневшие от времени, непонятно как еще держащиеся бревна, заросшая мхом крыша, единственная дверь, к счастью, обращенная в сторону полянки, и полное отсутствие окон. Не хватало только черного кота, ворона, запаха человечины из печной трубы и самой хозяйки.

Неприятное местечко. Но Вова уже страдал от жажды и голода, поддельный "Ролекс" показывал десять минут восьмого, а на небе собирались неприятные темные тучи. Ночевать в лесу под дождем Три Процента, даже "на картошку" в студенческие годы не ездивший не собирался. Поэтому выбирать не приходилось и, перекрестившись на всякий случай, Вова двинулся к двери дома.

Еще на подходе он понял, что избушка обитаема. Не увидел, не услышал, а именно понял. Осторожно подкравшись к двери, Вова вспомнил, что он не бандит какой-нибудь, и не налетчик, а почти интеллигентный человек. Поэтому, вместо того, чтобы ворваться с криком "Спокойно, это налет!", он деликатно постучал в дверь. Реакция последовала незамедлительно.

— Кого там принесло на ночь глядя!

Старуха — по голосу определил Три Процента.

— Пусти переночевать, бабушка, — как можно жалостливее проблеял Вова.

— Ну, заходи внучок, — проскрипел старческий голос.

Три Процента толкнул дверь, та не шелохнулась. Он налег на нее плечом, дверь ни с места.

— На себя потяни, — посоветовали из-за двери.

Вова пригляделся к двери. Нет, она точно должна открываться внутрь, но на всякий случай взялся за ручку, потянул, и дверь легко открылась. Мистика, решил Три Процента, оптический обман зрения. Пригнув голову, он шагнул внутрь.

На Бабу-Ягу хозяйка никак не походила. Чистенькая, еще крепенькая, но уже сильно сморщенная старушка в длинной черной юбке и теплой, несмотря на лето, кофте. Волосы укрыты под белой, в мелкий синий цветочек, косынкой. Никаких ворон или сов в единственной комнатушке не наблюдалось, пахло какими-то травами. А вот кот был, толстый, рыжий, ленивый, валялся на лавке, в сторону гостя даже не взглянул.

— Здрасьте, — проявил вежливость Три Процента.

— И ты не хворай, — ответила хозяйка.

— Водички не найдется... — начал Вова.

— ...а то так есть хочется, что переночевать негде, — продолжила местная жительница.

— Ну типа того, — согласился гость.

— За домом ключ, пей, сколько влезет.

Мучимый жаждой Вова рванул обратно на улицу, но был остановлен неожиданно громким, почти командным голосом.

— Стой! Ведро возьми, заодно и мне воды принесешь.

Оцинкованное ведро оказалось совсем новеньким, значит, связь с цивилизацией у бабки есть, а то он уже подумал... Ключ нашелся быстро, вода ледяная, аж зубы ломит. Подавив желание сходу нахлебаться от пуза, Вова не торопясь утолил жажду, набрал воды и опять предстал перед хозяйкой.

— Туда поставь, — бабка указала на лавку в углу.

Три Процента осторожно, стараясь не расплескать воду, поставил ведро, повернулся и еще успел поймать насмешливо одобрительный взгляд.

— Ну, сказывай добрый молодец, зачем пожаловал? Звать тебя как?

— Вова Три... Погоди, а чего это ты меня расспрашиваешь? Не накормила, а вопросы задаешь.

— Я тебе не Баба-Яга, а ты не добрый молодец в Кощеевом царстве! Ладно, садись к столу, — смилостивилась бабка.

Загремела какими-то чугунками и перед Вовой возникла тарелка с дымящимся варевом.

— Хлеба нет, — предупредила хозяйка.

И без хлеба все выхлебал за минуту, хотел добавки попросить, но вдруг понял, что больше в него ничего не влезет. Странно, тарелка была вовсе невелика. Отвалившись от стола и сыто рыгнув, Три Процента внезапно обнаружил бабку точно напротив себя.

— Давай, рассказывай, — потребовала она.

Под пристальным, немигающим взглядом все, что хотел наплести бабке Три Процента моментально выветрилось у него из головы и он рубанул правду, чего от себя абсолютно не ожидал, все вывалил. Бабка слушала молча, неодобрительно качала головой. В конце деляга спохватился.

— А чего это я тебе все выложил? Ты, бабка, в энкаведе раньше не служила?

— Служить, не служила, а бывать приходилось. А может, и тебе придется, — недобро усмехнулась хозяйка. — Ты, значит, спрятаться хочешь?

— Хочу.

— Надолго?

— Года на три, может, четыре.

Бабка просканировала содержание черепной коробки Вовы Лопухова и, что-то побормотав себе под нос, вынесла решение.

— Ладно, помогу я тебе. На четыре года спрячу, может, для тебя не все еще потеряно, не мне решать. А сейчас спать ложись, утро вечера мудренее.

На Вовины веки тут же навалилась какая-то тяжесть и он, повалившись на лавку, моментально заснул.

Проснулся Три Процента поздно, взглянул на "Ролекс" и огляделся. Кот в избе был, а бабки не было. Вовка подскочил, окинул бешеным взглядом комнатку и облегченно плюхнулся обратно — борсетка лежала на столе. Пощупав и убедившись, что она по-прежнему туго набита, успокоился окончательно. Испытывая противоречивые желания, деляга выбрался наружу. Бабка неподвижно стояла посреди полянки спиной к избушке.

— Доброе утро, бабушка!

— Не мешай! — отбрила его старуха. — Ступай, умойся, тебе идти скоро.

Вова без возражений ушел за избушку, где отлил, напился ледяной воды и ее же плеснул на физиономию. Голова сразу прояснилась. Когда он выбрался обратно, бабка уже поджидала его.

— Выворачивай карманы.

— Чего-о?

Удивление Вовы перелилось через край.

— Из карманов все выгребай, — повторила старуха, — нельзя туда с этим.

Три Процента хотел послать бабку по известному адресу, но не смог разлепить челюсти.

— Давай, давай, — подбодрила его хозяйка, — если вернешься, они тебя здесь ждать будут.

Вова уже положил на землю борсетку, паспорт, документы на машину, ключи, визитницу. Мобилу он выкинул еще раньше, чтобы не отследили.

— Котлы, — напомнила бабка.

Деляга торопливо стянул с запястья гонконгское изделие.

— А пожрать?

— Обойдешься. Дуб видишь?

Дуб был так себе, весьма средненький, ни толщиной, ни высотой, ни размером желудей не впечатлял. Дуб, как дуб.

— Вижу.

— Обойди его несколько раз против часовой солнца.

— Сколько конкретно? — поинтересовался Вова.

— Сколько не лень. Только сильно не увлекайся.

Три Процента двинулся выполнять странный приказ сумасшедшей бабки. Прежде, чем завернуть за ствол дерева он оглянулся. Бабка стояла на том же месте, у ее ног горкой лежали Вовины вещи. Через секунду он вынырнул с другой стороны ствола — бабки не было. Как и вещей.

— Где-е?! Ку-уда? У-убью!

Три Процента коршуном спикировал на то место, где стояла старуха, но там кроме зеленой травы ничего не было. Он лихорадочно шарил по земле руками, надеясь, что вещи лежат на месте, просто стали невидимыми, но ничего не находил. Паспорт! Бабки! Почти восемьдесят штук зелени! Что теперь делать? Стоп! Вова подхватился и обежал дуб в другую сторону. Ничего не изменилось. Та-ак. Бабка же говорила нужно против часовой несколько раз. Деляга нарезал три оборота без видимого эффекта. Подумал, обошел еще раз, сел, прижавшись спиной к дереву и завыл. Вот это попал! Лихо кинула старая сволочь! И кого? Вову Три Процента кинула! Куда теперь без денег и документов, да еще и находясь в розыске? Или в тюрьму или в бомжи. И еще неизвестно, удастся вновь подняться. Вся жизнь коту под хвост.

Кот! Он же в избушке оставался! Может и старуха-воровка там со всем хабаром? Вова не верил, что за секунду бабка смогла подобрать его манатки и незаметно телепортироваться внутрь избушки, но утопающий хватается за соломинку. Три Процента подскочил к двери и рванул на себя. Дверь не шелохнулась. Ярость удвоила силы и после второго рывка деревянная ручка осталась у него в руках.

— У-у-у!

От избытка чувств Вова пнул дверь, и она легко распахнулась. Хренасе! На полу комнатки лежал толстенный слой пыли, а все углы были заплетены бахромой паутины. Только тут он заметил, что бревна сруба стали, вроде, светлее. Крутанувшись через левое плечо, Три Процента показалось, что и полянка стала чуть шире. И деревья, кажется, изменились. Только дуб выглядел таким же, как прежде. Крыша едет, не иначе, опоила старая! Рвать надо отсюда, пока окончательно не сбрендил, решил Вова и побрел прочь с этого проклятого места. Он шел к дороге, к машинам, к людям. По крайней мере, он думал именно так.

Ни машины, ни дороги по которой сюда приехал Лопухов, конечно, не нашел, брел по лесу наугад. Устал, опять захотел пить, в животе громко бурчало. К полудню он вышел к дороге. Ну как к дороге, по крайней мере, следы узких, не похожих на велосипедные или мотоциклетные, колес на земле имелись. И следы копыт между ними.

— Телега что ли? — удивился Три Процента и фыркнул. — Каменный век!

Через некоторое время следы на земле вывели на опушку леса, за лесом начиналось поле, а дальше виднелось несколько домиков никак не похожих на коттеджи. Деревня, точнее деревенька, но все-таки там были люди. Задерживаться в этих краях Вова не планировал, наверняка все участковые уже в курсе, но сориентироваться на местности было необходимо. И денег добыть, если представится такая возможность. Мысленно всплакнув об исчезнувшей борсетке, он решительно направился к деревне.

Крайний дом встретил полутораметровым забором из горбыля и звонким лаем мелкого цепного кабысдоха. Пока Вова обдумывал способы обойти мелкое зубастое препятствие и наладить контакт с местными, скрипнула дверь, и на крыльцо вышел мужик в возрасте где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью годами. Шуганул собачонку. Обиженный кабысдох забился в свою будку и настороженно наблюдал оттуда за развитием событий, готовый вмешаться в любой момент. А мужик обратил внимание на Вову.

— Ваши туда ушли.

Мужик махнул рукой, указывая направление куда-то на юго-восток. Или на юг? Или на восток? И какие наши? Похоже, его с кем-то спутали. Мужик собрался вернуться в дом, но Лопухов остановил его.

— Эй, эй, погоди. Ты толком скажи, куда ушли? Когда ушли?

Мужик начал со второго вопроса.

— Полчаса тому. Дорога там одна, не промахнешься.

И ушел. Вот и вся информация. Три Процента окинул окрестности в поисках полезных предметов и разочаровался. Во-первых, ничего полезного не обнаружил. Во-вторых, прямая экспроприация чужой собственности претила его профессиональной гордости. В-третьих, осмелевший дворовый советник вылез из будки и своим тявканьем мешал сосредоточиться и скроить комбинацию по повышению Вовиного благосостояния. Вспомнив, что со стартовым капиталом тоже полный голяк, он решил догнать таки неведомых своих. Вдруг удастся примазаться хотя бы на первое время. А не удастся, тоже невелика беда, лишь бы органам не сдали.

Эта дорога была существенно шире и никаких тележных или копытных следов на ней не было, поскольку недавно по ней прошла солидная толпа. Человек двадцать, не меньше, а может, даже полсотни. Скорее, ближе к полусотне. Приблизительно через километр на глаза Вове попался окурок. Папиросный. Голытьба, поморщился Три Процента, даже на приличные сигареты наскрести не могли. Но бросив взгляд на свой прикид, он понял, что сам и есть настоящая голытьба, в карманах хоть шаром покати. Сплюнув, Вова ускорил шаг, одиночка всегда идет быстрее толпы и, чем больше народа, тем медленнее движется эта толпа.

А еще, от толпы бывают отставшие. На травке, там, где дерн переходил в укатанный и утоптанный грунт, сидел, вытянув ноги, парень в помятом коричневом костюме. Короткостриженный, светловолосый, нос уточкой. Костюм... Три Процента мысленно поморщился — его "от Армани", купленный за семь с полтиной на Люблинском рынке был куда приличнее. Вот именно, был. После вчерашних приключений и ночевки в бабкиной избушке Вовин прикид потерял внешний лоск и выглядел весьма замызганным. Рядом с парнем лежал обычный зеленый вещмешок явно военного происхождения.

— Отстал? — поинтересовался Лопухов для начала разговора.

— Ногу подвернул, — пояснил парень, — еще, когда из вагона прыгал.

Вова не понял, зачем нужно прыгать из вагона, если можно спокойно выйти на перрон? А вообще, поездом ездят только лохи, реальные пацаны летают самолетами. Если не очень далеко, то можно проделать путь за рулем "мерина" или "бумера", желательно в компании с... Так, стоп, надо информацию из аборигена выкачивать, а не бесплодным мечтам предаваться решил Вова и продолжил разговор.

— Сильно болит? Может, помочь?

На парня и его ногу Лопухову было плевать, да и помогать ему он не собирался, если только за отдельную плату, но нужно было расположить местного к себе.

— Терпимо. Сейчас малость отдохну и пойду. А ты поторопись, сам знаешь, что Иванов отставшим обещал.

Что обещал неведомый Иванов отставшим Вова, естественно, не знал, но сам факт наличия какого-то грозного начальства Вове не понравился. Ему уже расхотелось догонять ушедших вперед граждан, но тут отставший добавил.

— Обещали накормить, когда до поселка дойдем.

А вот это Лопухову уже понравилось, живот тут же одобрил решение продолжить путь в прежнем направлении бурным урчанием.

— Так, значит, сам дойдешь?

— Дойду, — подтвердил сидевший.

— Тогда догоняй.

Вова ускорил ход. Однако еще около часа ничего, кроме следов множества ног, ничего не видел. Видимо, страшный Иванов сумел найти соответствующие меры воздействия, отставших больше не было. Но вот лес закончился и Три Процента увидел в километре от себя крайние дома какого-то населенного пункта и втягивающийся между ними хвост серой колонны. Нет, не полсотни, намного больше, как бы ни полтысячи, переоценил количество народа деляга. И это только видимый хвост. А сколько уже успело втянуться на улицу? С другой стороны, это даже хорошо — в большой толпе больше незнакомцев, в ней легче затеряться. "Жрать давай", напомнил живот, и Вова заторопился к вожделенному месту.

Поселок оказался типичным российским райцентром, на окраине — частный сектор, ближе к центру двух— и трехэтажные краснокирпичные дома. Асфальт напрочь отсутствовал на всем пути от окраины до центральной площади. По этой же причине отсутствовали и машины, так как по такой дороге не то что "круизер" или "гелик", "хаммер" не везде проедет. Да и дома, стоящие вокруг площади явно дореволюционной постройки, ни одной хрущевки или брежневки. Похоже, панельное домостроение вообще обошло эту местность. Как положено, на площади имелся побеленный бюст вождя революции. Во, дыра-а!

К моменту прибытия Вовы Лопухова к месту дальнейшего действия, все остальные уже образовали некое подобие прямоугольника, перегородившего всю площадь. Он хотел незаметно проскользнуть в задний ряд, но попался на глаза здоровяку под метр девяносто, стоявшего во первом ряду с краю.

— Эй, отставший!

Вова вопросительно уставился на окликнувшего.

— Да ты, ты. Дуй сюда!

Лопухов осторожно приблизился.

— Вставай сюда, сейчас начнется.

Три Процента хотел вежливо отклонить столь лестное предложение и юркнуть за чужие спины, но бугай прихватил его своей железной лапищей и протолкнул в первый ряд, Вова и глазом моргнуть не успел. Все дальнейшее действие развивалось у него на глазах. Перед строем прохаживалось несколько мужиков лет тридцати или около того, одетых в серые, коричневые и темно-синие костюмы, весьма непрезентабельные на Вовин взгляд. Мужики покрикивали, выравнивая строй и пытаясь придать ему правильную форму. За их спинами из трехэтажного кирпичного здания, главенствующего на площади, какие-то персонажи выносили столы и стулья.

Вова пригляделся к стоящим в строю. Возраст от довольно юного до где-то тридцати, не больше. Одежда самая разнообразная: костюмы, рубахи, даже фуфайки, несмотря на летнюю пору. Местами зеленело хаки. От разглядывания строя оторвал сосед-здоровяк.

— Не вертись, идут.

От здания шли трое, все в полувоенных серо зеленых френчах, на головах такие же зеленые фуражки. Лопухов едва успел удивиться столь странным вкусам, как раздалось.

— Р-равняйсь! Смирна-а!

— Не вертись, — еле слышно прошипел сосед.

Вова послушно замер, наблюдая за подошедшими. Вперед вышел самый щекастый и пузатый. Выражение лица у него было малость растерянным, но он взял себя в руки и начал говорить.

— Товарищи мобилизованные! Поскольку списки были утрачены..., — пузатый замялся, но нашел выход, — по известным вам причинам, сейчас мы составим новые. Подходите к столам по одному, говорите свои данные и отправляйтесь к столовой.

Говоривший указал на одноэтажное оштукатуренное снаружи здание, головы всех присутствующих, в том числе и Лопуховская, невольно повернулись за его рукой. Вова даже потянул носом, но ничего не почуял — легкий, едва заметный ветерок дул не с той стороны.

— Там вас накормят, — продолжил френченосец. — Зал в столовой небольшой, большей части придется питаться на улице. Но это ничего, товарищи, на свежем воздухе аппетит даже лучше.

Собравшиеся шутку не оценили, и ответственный товарищ поспешил закончить.

— В общем, подходите к столам, записывайтесь.

Народ качнулся к столам, но тут влезли мужики постарше, до этого выравнивающие строй.

— Отставить! Куда как стадо баранов?! Команды вольно не было!

И по матушке. Народ притормозил.

— Слева по одному!

— Пошли.

Здоровяк дернул Лопухова за собой, видимо решил взять шефство над этим рохлей, и оказался у стола первым. Вова пристроился за его спиной.

— Федоров Михаил Михайлович, — представился мобилизованный сидевшему за столом. — Шестнадцатый. Так точно, стрелок.

— Следующий!

Широченная спина исчезла и Три Процента оказался перед столом, за которым сидел парень в серой рубашке. Перед ним лежал толстый гроссбух.

— Фамилия, имя, отчество?

— Лопухов Владимир Александрович.

Парень записал его ответ перьевой ручкой, постоянно макая ее в стоявшую на столе чернильницу с узким горлом. Лопухов начал подозревать что-то неладное.

— Год рождения?

— А-а я, это..., — замялся Вова.

— Лет-то тебе сколько? — нашел выход спрашивающий.

— Двадцать шесть...

— Значит, пятнадцатого. В армии служил?

— Нет.

— Отходи. Следующий!

Еще не до конца веря в происходящее, Лопухов отошел и растерянным взглядом обвел окружающую обстановку, глаза его остановились на стоящем посреди площади бюсте. Вместо знакомого по детским годам Владимира Ильича с постамента на Три Процента скалился носатый и усатый мужик с явно обозначенной на голове шевелюрой. Табличка под бюстом отсутствовала, видимо, предполагалось, что изображенный персонаж и так всем известен. Вова поднял глаза, легкий ветерок шевельнул и развернул над зданием красное полотнище. Вот это действительно попал! Три Процента побледнел и начал оседать на сухую пыльную площадь.

Однако спокойно упасть не дала Вове подхватившая его за шиворот ручища нового знакомого. Откуда-то издалека до него донеслось.

— Совсем оголодал, бедняга.

— А чего это он совсем без ничего? — удивился еще один голос.

— Видать, он с того разбомбленного эшелона. Хорошо хоть сам успел выпрыгнуть. Вон как весь изгваздался, на животе ползал, — выдвинул версию здоровяк.

Три Процента, конечно, не мог знать, что согласно довоенным планам в уже захваченный немцами Минск продолжали идти эшелоны с мобилизованными в Красную армию. Когда немцы подошли к Днепру, развернуть эшелоны обратно не было никакой возможности. Поэтому их выгрузили на первых попавшихся станциях и своим ходом отправили на восток. В результате, в начале июля в тылу нашей армии оказались десятки тысяч безоружных плохо организованных людей. Лопухов наткнулся на одну из таких групп, сумевшую сохранить организацию.

— Эй, как там тебя, Лопухов.

Сначала Вове брызнули в лицо водой, потом весьма чувствительно похлопали по щекам. Звуки приблизились, и он открыл глаза.

— О! Ожил!

— Ничего, ничего, сейчас мы тебе здоровье поправим.

Не выпуская Вовину тушку из рук, Михал Михалыч дошел до здания столовой, где усадил едва пришедшего в себя Лопухова у стены.

— Подожди, я сейчас.

Он раздвинул уже успевших пристроиться к очереди в столовую, как ледокольный буксир, едва образовавшийся лед и через пару минут вернулся обратно с тарелкой дымящегося супа.

— Держи.

Вова осторожно, боясь обжечься, принял тарелку из рук своего самозваного опекуна. Федоров сунул ему кусок хлеба и алюминиевую ложку.

— Хлебай.

Хлебая жидкий суп, Лопухов лихорадочно соображал, что ему делать дальше. Три Процента попытался припомнить все значимые события в период с сорок первого по сорок пятый год. Значит так, война началась двадцать второго июня. В этот день по телевизору, отчаянно паля друг в друга, толпами бегали наши с длинными неуклюжими винтовками и немцы с короткими автоматами. Зимой немцы подошли к Москве, там наши им навешали люлей, потом был Сталинград, потом Курская дуга, война закончилась девятого мая сорок пятого, это он помнил точно. Вроде были еще какие-то "Кутузов" и "Багратион". Или это было намного раньше? Информация о биржевых котировках, курсе доллара и стоимости барреля за указанный период отсутствовала напрочь. Как жить?

А родители? Они же не знают ничего! Пусть и не единственный сын в семье, но его исчезновение, а тем более смерть, станут для них тяжелейшим ударом. Мать может и не выдержать — сердце у нее слабое. "Пожру и дезертирую на хрен", решил Вова, проливать свою кровь за товарища Сталина в его планы не входило при любом раскладе.

Три Процента уже хотел было свалить, пользуясь образовавшейся возле столовой толкучкой, но около него плюхнулся на землю незваный опекун со своей тарелкой.

— Справился? Молодец. Еще часик отдохнем и дальше двинем.

— Куда двинем? — поинтересовался Лопухов.

— Я думаю, в запасной полк для начала. Тут таких как ты, необученных, считай половина.

— А кормить будут? — задал животрепещущий вопрос Вова.

— Будут. Нам, думаю, не один день идти, а все, что из дому брали, уже подъели. Ты за меня держись, со мной не пропадешь. А пока тарелку в посудомойку отнеси — народу много посуды мало.

Новая информация кардинально меняла ситуацию. Идти будут на восток, подальше от фронта, что полностью совпадало с Лопуховскими планами. По дороге будут кормить, еще лучше. А свалить можно в любой момент. Приняв решение, Вова отнес грязную тарелку внутрь столовки и сунул ее в низкое окошко, из которого шел пар. Ложку он предусмотрительно заначил, решив, что ему она нужнее.

— Ста-ановись!

Громкий крик вырвал делягу из блаженного забытья, в которое он успел впасть за послеобеденный час, размякнув на полуденном солнце.

— Пошли, — подхватился здоровяк Федоров, закидывая на плечо лямки своего сидора.

Строй уже был разбит на сотни. Федоров и лопухов вместе с ним, оказались в первой шеренге.

— Ша-агом арш-ш!

Левая Вовина нога в модельном туфле из тонкой итальянской кожи сделала первый шаг по пыльной поселковой улице. На вопрос "Сколько нам идти?" его добровольный опекун только посмеялся "пять дней пехом, один день мехом". Если кто-нибудь сказал, что дорога займет еще одиннадцать дней, и все "пехом" — сбежал бы на первом же привале, а в то, что дойдет до конца, Лопухов и сам не поверил. Раз, два. Левой, правой, лесная дорога неторопливо сдавалась под топот множества ног, обутых в сапоги, ботинки, парусиновые и кожаные туфли. За день проходили 40-50 километров с одним привалом. Привал устраивали в населенных пунктах, там же организовывали питание мобилизованных. На четвертый-пятый день Вова втянулся в темп этих маршей, благо шел налегке.

Дороги для движения выбирались второстепенные, видимо, для того, чтобы не занимать основные магистрали. Хотя, какие магистрали могут быть сейчас в Советском Союзе, подумал Вова. Как он успел заметить, вся колонна состояла наполовину из мужчин 25-30 лет уже послуживших в армии, наполовину из юношей 18-20 лет, призванных впервые. Плюс некоторое количество средних командиров, также призванных из запаса в первые же дни войны. По возрасту сам Лопухов относился к первой категории, а по отношению к службе — ко второй, но себя он мобилизованным не считал, скорее случайным попутчиком.

В середине одиннадцатого дня, пропыленная, потная, обросшая и уставшая колонна из нескольких сотен человек вползла в ворота, на которых красовались вымазанные красным суриком пятиконечные звезды. Три Процента неожиданно обнаружил себя стоящим посреди бывшего монастырского двора, а несколько каких-то хренов начали выкрикивать фамилии стоящих.

— Федоров!

— Я! — отозвался стоящий рядом.

— Лопухов!

Вова получил от соседа чувствительный толчок локтем и только тогда отреагировал.

— Я!

По результатам переклички выяснилось, что несколько человек по дороге исчезли. То ли отстали, то ли сбежали. А потом началась суета и беготня. Уставший и одуревший Вова на автомате таскался за своим покровителем механически выполняя его указания, а так же следуя громким воплям сердитых дядек в безвкусном зеленом прикиде. Только раз, когда пришлось раздеваться в большом зале со сводчатым потолком и ходить от стола к столу, за которыми сидели люди в белом и зеленом, отвечая на их вопросы, Вова оживился, поскольку среди них были женщины и парочка очень даже ничего. Ему даже показалось, что его "боксеры" вызвали у присутствующих дам некоторый интерес.

Но с импортными труселями буквально тут же пришлось расстаться, поскольку всех загнали в баню, где после помывки отняли все гражданское белье и выдали чудовищные кальсоны на завязочках до колен и явно бэушные нательные рубахи. Попытка спасти свое имущество была пресечена наглецом с четырьмя треугольниками на воротнике. Этот хам отобрал у Вовы его собственность, да еще и наорал. Лопухов хотел ответить, но древний инстинкт подсказал другую модель поведения. Три Процента молча стоял и хлопал глазами, пока этот гад проходился по Вовиным родственникам и самому Лопухову всякими обидными словами.

А вот формы не дали, на вещевых складах запасного полка просто не нашлось формы для такого количества прибывших, тем более, что они были не первыми. Зато потом был ужин, состоящий из синюшной перловки на воде и мерзкой, едва сладковатой бурды, по какому-то недоразумению именуемой чаем. Еще раз отозвавшись "Я!" Вова, наконец, забылся тяжелым сном на верхнем этаже трехъярусных деревянных нар.

Едва голова его коснулась жиденькой подушки.

— Подъем!

Не успевшего прийти в себя Вову, сдернул с нар здоровяк Федоров. И закрутилось. Зарядка, туалет, приборка, завтрак, развод, строевая, построение обед, построение опять строевая, опять построение, ужин, поверка. На следующий день то же самое, только строевая сменилась кроссом вокруг монастырских стен, а вечером, когда какой-то малахольный втирал собравшимся на счет братства мирового пролетариата и скорой победы над немецким фашизмом, Лопухов элементарно заснул. Проснулся он болезненного толчка в бок.

— Встань, — прошипел кто-то сзади.

Вова выпрямил одеревеневшие ноги.

— Фамилия?! — налетел на него малахольный.

— Лопухов!

— Повторите, что я сейчас сказал?

— Немецкий пролетариат, верный заветам товарища Тельмана, просто обязан повернуть оружие против своих фашистских хозяев.

Малахольный такого ответа не ожидал и несколько растерялся. "А то!", усмехнулся про себя Вова — пять лет политеха и не такому научат.

— Почему на политзанятиях спите? — нашелся малахольный.

— Я не сплю, товарищ...

— Политрук, — подсказали сзади.

— ...политрук, я слушаю с закрытыми глазами, так запоминается лучше, — выкрутился Вова.

Крыть малахольному было нечем.

— Садитесь, Лопухов, — смилостивился он, — а глаза во время политзанятий впредь держите открытыми.

Вова плюхнулся на свое место, политрук продолжил втирать собравшимся дальше.

Более или менее соображать что к чему Три Процента начал только к концу первой недели нахождения в запасном полку. Сначала изматывающий марш, когда в голове только одна мысль "дойти, дойти, дойти...", потом не менее одуряющая муштра первых дней. Все время было не до осмысления создавшегося положения.

А тут, в очередной раз сидя на политзанятии, Лопухов, вместо того, чтобы привычно заснуть, решил оценить ситуацию. Итак, он в прошлом. Фантастикой, равно как и философией, Вова не увлекался, поэтому размышлять на тему параллельных реальностей не стал, что с ним происходило — то и реальность, а остальное ему было по барабану. Три Процента постарался вспомнить, что именно сказала бабка, прежде чем отправила его в эту дыру. Вроде, "Ладно, помогу я тебе. На четыре года спрячу...". Спасибо! Удружила, старая с-с... Лучше уж на нары, там хоть строевой подготовки нет. Вова едва удержался, чтобы не плюнуть на пол.

Убедившись, что на его движение никто внимания не обратил, Лопухов решил расставить приоритеты. Первое — выжить эти четыре года, второе — тоже выжить и, третье — желательно выжить хорошо. Из плюсов создавшегося положения. Как-то легализовался. В этом повезло, крупно повезло. Бесплатно поят, кормят, даже спать по команде укладывают. Из минусов. Одуряющая муштра, выматывающие марш-броски, политзанятия забивающие мозги честному коммерсанту. А в перспективе — передовая, куда попадать совсем не хочется. Еще до команды "Выходи, строится!" у Вовы созрел план, как пристроится на теплое местечко, а шанс начать его реализацию подвернулся уже на следующий день.

Лопухов уже знал, что хам с четырьмя треугольниками в петлицах — старшина их роты Кузьмич. Кузьмич — это не отчество, это фамилия такая. От подъема и до отбоя он портил жизнь всем, и Вове Лопухову в частности, орал, что-то требовал и щедро раздавал наряды. Но в его распоряжении были немалые, по местным меркам ценности. Надо было только найти к нему правильный подход. Поэтому, когда на утреннем разводе старшина заявил, что на хозработы нужны два добровольца, Вова первым успел выйти из строя.

— Я, товарищ старшина.

Нет, у него не проснулся трудовой энтузиазм. Во-первых, нужно было выделиться из общей массы и проявить свою полезность. Во-вторых, лучше уж поработать, чем бесцельно пыль из плаца выбивать. Вторым добровольцем стал Федоров, чем Вова был очень доволен, флегматичный добродушный здоровяк мог взять на себя большую часть физического труда. Себе же Три Процента отвел тяжкую роль руководителя.

Окинув парочку оценивающим взглядом, старшина Кузьмич скомандовал "За мной!" и повел их к полковому парку. Там их погрузили в смешной грузовичок, который завывая мотором, отвез работничков на железнодорожную станцию. В тупике стояли несколько вагонов под охраной часового.

— Значит так, — начал ставить задачу старшина, — из вагона выгружаем в грузовик, пока он туда-сюда ездит — отдыхаем.

Как и предположил деляга, работенка оказалась не пыльной. Вова и Федоров перекидывали комплекты формы в грузовик, а старшина их считал. Рядом, другие мобилизованные разгружали вагоны с ботинками, какими-то зелеными ящиками и прочим военным имуществом. Обед им привезли прямо на станцию, а вечером, когда вагон опустел, отвезли обратно в расположение полка, прямо в баню.

— Держите, — Кузьмич протянул им по отдающему затхлостью комплекту, — размер ваш, не сомневайтесь.

Федоров обрадовался, а Вове предстоящее переодевание радости не доставило. В качестве поощрения, старшина разрешил им порыться в куче ботинок, подобрав их себе по ноге. Обмотками оба остались недовольны. Во время срочной службы Федоров носил сапоги, а Лопухов видел их впервые в жизни, но они ему сразу не понравились.

На следующий день преобразившуюся роту построили на плацу, одного из красноармейцев поставили перед строем, дали в руки листок и он начал зачитывать.

— Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии...

— ...принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным бойцом... — повторяли за ним все остальные.

После этого все, кто принимал присягу, расписались и роту отправили на маршбросок. К концу дистанции, непривычный к портянкам и обмотками Лопухов, стер ноги до кровавых мозолей, попал в полковой лазарет и на три дня был освобожден от строевой и маршей. Старшина задействовал его на легких хозработах, что совпадало с Вовиными планами, но "подходов" к Кузьмичу он так и не нашел. А потом халява закончилась.

В бытовом плане Вова не был абсолютным нулем. Женщины в его съемной "однушке" появлялись нечасто, а если и появлялись, то ненадолго и отнюдь не для решения его бытовых проблем. Между тем, Лопухову приходилось и в деловых переговорах участвовать, и в каком-никаком обществе вращаться, а там встречают именно по одежке. Поэтому все приходилось делать самому. Теперь же главной целью для Лопухова стало — успеть утром встать в строй, правильно намотав обмотки. Кто не успевал — огребал наряды вне очереди, на полную катушку. А еще начались тактические занятия.

— Ниже жопу! Ниже, — орал на ползущего по-пластунски Вову товарищ младший сержант. — Куда зад отклячил?! Первым же осколком оторвет на хрен!

Своего отделенного командира Лопухов презирал за семиклассное образование, боялся за возможность огрести наряд вне очереди и ненавидел за постоянные придирки к себе. Вот и сейчас.

— Плохо, Лопухов, плохо! Еще раз. Двести метров вперед по-пластунски, марш!

Вовы плюхнулся на живот и с сопением пополз.

— Ниже жопу! Ниже...

От старшины можно избавиться хоть на время занятий, а этот гад постоянно рядом отирается. А еще Вова ненавидел сержанта за то, что он уже пристроился на постоянную должность в запасном полку и вряд ли попадет на фронт, по крайней мере, в ближайшее время.

На третьей неделе начались занятия с оружием. Винтовок на всех не хватало, поэтому занимались по принципу ППД: попользовался — передай дальше. Впрочем, народ в роте подобрался грамотный, даже те, кто не служил в Красной армии, изучали винтовку образца 1891/30 в школе или ФЗУ, значительная часть щеголяла значками "Ворошиловский стрелок", различными степенями ГТО и даже ромбовидными ГСО. Все бойко называли части затвора. Все, кроме красноармейца Лопухова. Вове все пришлось учить заново.

— Стебель, гребень, рукоятка, курок, ударник, боевая пружина, боевая личинка и эта, как ее... соединительная планка, — перечислил разложенные перед ним детали Вова.

— Молодец, — похвалил наставник в лице красноармейца Федорова, — теперь собирай.

С этим оказалось сложнее. На то, чтобы сжать боевую пружину и ввинтить ударник в курок сил явно не хватало.

— В стол упри, — посоветовал наставник.

Лопухов последовал совету и дело пошло лучше, через минуту затвор был собран. Вова загнал его в винтовку и щелкнул курком.

— Скоро стрельбы боевыми начнутся, — подбодрил его опекун, — а там и на фронт, фашистов бить.

От этой новости Вове чуть не поплохело. Перспективы зацепиться за должность в запасном полку были весьма туманными, а честь "фашистов бить" он бы с удовольствием предоставил другим.

На следующий день учили штыковому бою. Надо было с криком "Ура!" добежать до чучела, сделанного из прутьев и старой шинели, воткнуть в него штык. Потом, подбежать к деревянному щиту, треснуть по нему прикладом и пробежав еще с десяток метров финишировать. Федоров прошел дистанцию легко, заработал похвалу взводного и передал винтовку Лопухову.

— Видел? Давай!

— Ура-а-а-а! Уй-й-й!

Штык застрял где-то между прутьев и никак не желал вылезать обратно. Вова дергал винтовку, пытался упереться в чучело ногой и выдернуть штык, но проклятый чурбан раскачивался, уклонялся и не желал отдавать вверенное Вове имущество обратно.

— Лопухов! Твою перемать! У тебя, откуда руки растут?

И пошло, и поехало! К отделенному сержанту подключился взводный лейтенант, остальные только ржали и давали советы, пока лейтенант не прикрикнул и на них. Только Михал Михалыч смотрел сочувственно, но помочь не мог. Это упражнение, кроме усвоения навыков штыкового боя, должно было вызвать ненависть к противнику. Своей цели командиры добились, к концу дня Лопухов истово ненавидел всех немцев скопом, Гитлера и Сталина индивидуально, а также отделенного, взводного и ротного. А еще комполка, хоть ни разу его и не видел, отправившую его сюда бабку и всю свою никчемную, как он считал, здешнюю жизнь.

Ночью, когда все уже спали, Три Процента приводил в порядок сортир, весьма загаженный перед отбоем. "Дезертирую, завтра же" решил он. Смущало отсутствие каких-либо документов, но не он один в таком положении. Вова решил, что как-нибудь выкрутится, оставаться в казарме уже было выше его сил. Приняв решение, он побрел в казарму, надеясь, что это его последняя ночь здесь. А зря.

На следующий день роту внезапно сдернули с тактических занятий в поле и бегом погнали обратно. Когда взмыленные и запыхавшиеся бойцы вбежали на монастырский двор, остальной полк в почти полном составе уже был построен. Лопухов оказался во втором ряду и к тому же довольно далеко от места действия. А происходило что-то непонятное. Перед строем вышел какой-то, судя по фуражке и портупее, командир и начал что-то говорить, но в дальний конец долетали только малопонятные обрывки фраз. За командиром стояла небольшая группа военных и тоже слушала.

— Чего он говорит-то? — не выдержал Вова.

— Дезертира поймали, — ответил один из стоявших в первом ряду.

— И чего?

— Того. Сейчас увидишь.

— Р-разговорчики, — зашипел на них сержант, — сейчас по наряду каждому влеплю.

Лучше бы дальнейшего он не видел. Или наоборот, хорошо, что увидел. Данное зрелище предостерегло Лопухова от многих трагических ошибок в ближайшие годы. Внезапно говоривший отошел в сторону и на его место вытолкнули парня в красноармейской форме, но босого. Сухо треснул выстрел, ноги парня подогнулись и он мятым кулем упал на землю. Еще выстрел. И еще. Вове показалось, что он видит, как вздрагивает тело от попавших в него пуль. Ему вдруг показалось — это он лежит на сухой пыльной земле, а тело его рвут безжалостные пули. Несмотря на жару, Вову пробил холодный пот, заструился между лопаток, нательная рубаха моментально прилипла к телу.

— На пра-во!

Ноги механически выполнили команду, мыслей сбежать в голове уже не было. На следующий день роту повели на стрельбище. Упражнение называлось "Номер один" — стрельба по грудной мишени. Раньше Вова даже из "мелкашки" не стрелял, а тут ему в руки целую трехлинейку дали. Подглядывая за другими, он оттянул затвор назад, вставил обойму в пазы и нажал на верхний патрон. Тот не поддался, тогда Вова сильнее нажал. Тр-р-р-р, патроны уехали вниз. Все уже защелкали затворами, досылая патроны, а он только пустую обойму вытаскивал.

— Долго копаешься, Лопухов, — сделал замечание лейтенант.

Вова толкнул затвор вперед и повернул.

— Красноармеец Лопухов к стрельбе готов!

— Огонь!

Прицелиться никак не получалось. Теоретически Вова знал, что нужно совместить целик, мушку и мишень на одной линии, но на практике все оказалось намного сложнее. Если четко видишь целик и мушку — мутно видна мишень. Стоит сфокусировать взгляд на мишени — расплывается мушка. Как стрелять? А вокруг уже бахнули первые выстрелы. В конце концов, Вова, задержав дыхание, подвел четко видимую мушку под мутный черный круг и потянул спуск. Крючок пружинисто уперся, потом поддался... Бах! Приклад винтовки больно лягнул Лопухова в плечо. Синяк обеспечен.

— Приклад плотнее прижимай! — отреагировал на ошибку подчиненного лейтенант.

Вова потянулся к рукоятке затвора, руку пришлось неудобно вывернуть, но справился, правда, чуть не ткнул курком в себе в глаз. Второй раз такого страха перед выстрелом уже не было, дело пошло быстрее, а к пятому выстрелу он уже и вовсе освоился. Но тут патроны кончились.

— Красноармеец Лопухов стрельбу закончил!

Остальные отстрелялись еще раньше.

— Гильзы собрать!

Вова подобрал с земли пять еще теплых гильз и ссыпал их в подставленный мешок. Мешок получился солидным и по весу, и по объему. И все латунь. Три Процента мысленно пересчитал вес уже собранных гильз, умножил на последний, известный ему, курс лондонской биржи... Получилось неплохо. А если посчитать, сколько получится со всего полка? Надо будет только прессик какой-нибудь поставить, чтобы лишний воздух не возить. Эх жаль эстонский канал прикрыли! Но тут команда взводного оборвала мечтания деляги и напомнила, что ни одного приемного пункта цветмета в радиусе тысячи километров и в течение полсотни ближайших лет не предвидится.

— К мишеням!

А неплохо получилось. Только одна дырка, видимо, самая первая, находилась за пределами черного круга и то на каких-то полсантиметра. Остальные расположились вокруг центра, но десяток не было.

— Для первого раза нормально, — оценил его результат взводный.

Про немецкий пролетариат политрук на политзанятиях уже и не заикался. С фронта вести приходили все хуже и хуже. Блокирована Одесса, захвачены Кривой Рог, Новгород, Кингисепп, Николаев, Нарва, Таллин, Днепропетровск. И чем дальше продвигался враг, тем мрачнее становились лица. Казалось, набравшую ход немецкую машину не может остановить уже ничто. Только один человек в полку не испытывал по этому поводу беспокойства. Он знал, пусть и приблизительно, когда и где немцы будут остановлены. Беспокоило его другое — обучение явно шло к концу. А это значит, что его драгоценную тушку вполне могут сунуть в вагон, привезти на фронт и бросить под немецкие танки. Вспомнился вдруг, висевший в доме деда, старый фотопортрет, увеличенный с небольшой фотографии. На портрете был молодой парень с уже залегшими в уголках рта жесткими складками. На парне была гимнастерка со стоячим воротником, на гимнастерке — погоны с двумя звездочками и светлое пятно одинокой медали. Брат деда, погибший в сорок четвертом.

Мозг Вовы Три Процента лихорадочно метался в черепной коробке, но выхода не находил, едва обученный красноармеец, слившийся с общей серо-зеленой массой никаких шансов подняться над толпой и быть замеченным кем-либо из сильных мира сего шансов практически не имел. Поэтому, когда один из каптерщиков пьяным попался командиру полка и был низвергнут из постоянного состава полка в переменный, Вова набрался наглости и прямо предложил свои услуги. Ответ начальства был коротким.

— Кру-угом! В расположение роты шаго-ом марш!

Одного только желания для того, чтобы занять данную должность оказалось недостаточно. А через два дня всем выдали новые шинели, противогазы, пехотные лопатки и вещмешки, куда сложили наше нехитрое имущество: кружку, котелок, ложку и смену нательного белья. После чего, красноармеец Лопухов в составе спешно сформированной маршевой роты проследовал на вокзал, где был погружен в одну из теплушек, стоящего на запасных путях эшелона. К Вовиному удивлению, эшелон пошел не на запад, а на северо-восток. Ему было все равно куда, лишь бы подальше от фронта. И пока это его желание сбывалось.

Глава 2.

"В путешествии по железной дороге, конечно, есть своя прелесть, особенно, если едешь за казенный счет и подальше от фронта. Но все-таки есть одно неудобство". Три Процента с разбегу попытался заскочить в уже тронувшийся вагон, но первая попытка не удалась, от насыпи до пола теплушки было больше полутора метров.

— Затаскивай! — скомандовал Вова и пошел на вторую.

На второй раз Михал Михалыч подхватил его за шиворот и втянул в вагон.

— С облегчением, — приветствовали Лопухова сослуживцы.

— Отвалите, уроды, — мысленно огрызнулся Вова и подтянул спадающие штаны.

А что делать? Никаких удобств, кроме трехэтажных деревянных нар, теплушка предоставить не могла. Некоторые ухитрялись все сделать на ходу, но пока эшелон без остановок полз по малому кольцу окружной дороги, двери теплушек были закрыты, столица, как-никак. Приходилось терпеть. Когда поезд вырвался, наконец, из бесконечной череды идущих подряд подмосковных станций, двери открыли и народ потянулся к ним. На первой же остановке, из вагонов к ближайшим кустам сыпанули самые терпеливые, а эшелон возьми да и тронься в самый ответственный момент.

По сравнению с первыми днями своего пребывания Три Процента существенно поднялся: вещмешок, правда весьма тощий, лопатка, шинель, противогаз. Вот только толку от этого шмотья не было. Никакой возможности пустить его в оборот не представлялось, у всех была точно такая же амуниция. К тому же их строго предупредили, что бывает за потерю военного имущества в военное время. А по прибытии на место все это придется таскать на себе. Вова со вздохом припомнил объемистый багажник своего "мерина".

Между тем, внизу, чернявый, цыганистый парень, собрав вокруг себя благодарных слушателей, активно жестикулируя, в лицах, расписывал собравшимся, как он лихо отжигал на сеновале с какой-то Манькой. Извечные темы солдатских разговоров: бабы, водка и довоенная жизнь. Вова прислушался. Сеновал и всего четыре позы! Нет, это не Париж. И даже не Москва. Отдать бы чернявого в обучение Изольде с ленинградки на пару часиков. Она бы ему такое показала! Ах, Изольда, Изольда — сахарные губки, толстая задница. Не женщина, а ходячая камасутра! Точнее, стоящая на обочине шоссе уже лет двадцать. На этой камасутре бабу просто переклинило.

Стоп, камасутра! О ней же здесь ничего не знают. Нет, специалисты по Индии, конечно, знают, но широким народным массам сие знание еще где-то полвека будет недоступно. А что, если приобщить едущих в теплушке красноармейцев к сексуальной культуре прошлого? Прямо сейчас? Вова соскользнул с нар, вклинился между собравшимися и, выбрав подходящий момент, вставил реплику.

— А я книжку читал, "Камасутра" называется, так там шестьдесят четыре способа описано.

Сам Лопухов ничего не читал, других дел по горло было, но от Изольды слышал достаточно много, а на память не жаловался.

— Шестьдесят четыре?! — удивился кто-то из красноармейцев. — А сам сколько пробовал?

— Где-то половину, — приврал Вова.

— Брешешь! — не удержался цыганистый.

Лопухов по привычке чуть не забожился, но вовремя вспомнил, в какой компании находится. "Честное комсомольское" тоже не прокатывало, он и пионером-то никогда не был, не успел.

— Чтоб я сдох! — выкрутился Вова. — Шестьдесят четыре, я — отвечаю!

— А ну давай рассказывай, — потребовали собравшиеся.

Прежний оратор был низвергнут "с площадки" и остался на задворках. К счастью, от Москвы до места назначения эшелон полз меньше суток. К концу пути находившихся в теплушке вместе с Вовой в Индию посылать было рановато, но уж Европу бы они смогли удивить. По крайней мере, хотя бы теоретически. Вот только дойти до этой самой Европы удастся мало кому из пехотинцев сорок первого года.

От городского вокзала до места назначения километров десять топали пешком. Стрелковая дивизия, в которую была направлена маршевая рота, разворачивалась на базе запасной стрелковой бригады. Развертывание проходило практически в чистом поле, где стояли пятидесятиместные брезентовые палатки. Рядом небольшой лесопарк, в паре километров — река. Вновь прибывших прогнали через санпропускник и к строю зачастили "покупатели" из местных частей.

Увы, все Вовины попытки пристроится на теплое тыловое место, потерпели крах. Такие подразделения, как полевой хлебозавод или станция полевой почты уже были укомплектованы полностью. Требовались водители, механики, сапожники, наконец, но этим профессиональным требованиям Лопухов не соответствовал. Попробуй только заяви он об умении водить машину, сразу потребуют удостоверение на право управления автомобилем. А, если попробуют проверить навыки, то он спалится еще на "кривом стартере", которым ни разу в жизни не пользовался. И про диплом, оставленный, дома стоило помалкивать. Нет, диплом был настоящий, ни одной купленной тройки, денег на взятки у Вовы тогда еще не было. Но не предъявлять же бумагу с двуглавым орлом, этому капитану, набирающему людей в автобат. Да и вообще, ЗИЛы и КАМАЗы, которые они изучали казались верхом совершенства по сравнению с нынешними ЗИСами и ГАЗами, а старенький "мерс" с его АБС, ПБС, ЕСП, ГУРом, электропакетом, кондеем и прочими примочками, выглядел почти космическим аппаратом.

Поэтому Три Процента лихо скатился с горки дивизия-полк-батальон-рота-взвод-отделение в самый низ военной пирамиды Красной армии. Точнее, катился Михал Мхалыч Федоров. Здоровенный красноармеец, выделяющийся в любом строю не только ростом, но и шириной плеч моментально привлек внимание будущих командиров и потащил за собой Вову.

Оба попали в отделение младшего сержанта Акимова. В отделении было тринадцать человек. Во взводе, состоящем из четырех отделений, больше полусотни, а в роте — больше ста шестидесяти. Рота занимала две палатки с трехъярусными нарами. Если с кадрами был полный комплект, то с оружием для этих кадров было плохо. Все запасы, подготовленные для развертывания частей в западных округах, достались немцам. Производство только переходило на военные рельсы. Винтовки выгребали в тыловых частях, у ВОХРы, где только могли, но его все равно не хватало. На всю дивизию не было ни одного, положенного по штату, автомата. И пулеметов тоже не хватало.

К несчастью для Лопухова, пулемет в их отделении был. На вопрос "Сможешь?" Федоров ответил.

— А чего? Смогу. У меня и второй номер, считай, уже есть. Правда, Вова?

Вова открыл рот, чтобы решительно откреститься от этой чести, но в этот момент Михал Михалыч дружески хлопнул его по спине своей лапищей. Так ни слова и, не сказав, Лопухов закашлялся, что было воспринято всеми окружающими, как согласие. Ему тут же вручили металлический короб с тремя дисками, который он теперь постоянно должен был таскать с собой.

На следующий день вновь прибывшие познакомились со своим ротным командиром, старшим лейтенантом, носящим неблагозвучную фамилию Хамин. Свою фамилию он оправдывал на все сто. Это был величайший знаток сексуальных позиций, куда том Изольде с ее двадцатилетним опытом. Марш-броски, физо, тактика и любимая ротным строевая. Командир имел свою роту раз по десять на дню, как минимум. Повзводно и поотделенно, в простой и в извращенной форме, а многих неудачников дрючил индивидуально. Вова, например, поздно углядел начальство и опоздал с переходом на строевой шаг.

— Лечь! Встать! Лечь! Встать! Я тебя научу, Лопухов, Родину любить и начальство уважать! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Отдание чести, начальник справа. Шаго-ом марш!

Мокрый, как мышь, Вова не знал, что ему делать: то ли упасть в обморок, то ли кинуться на начальство с кулаками. Но у лейтенанта в кобуре наган и вид дергающегося от попадания пуль тела дезертира так и стоял перед глазами.

— На "шпалу" рубится, сволочь, — заметил один из красноармейцев, — хлебнем мы еще с ним...

Этот успел немного застать Зимнюю войну, дембельнуться летом сорокового и, спустя год опять оказаться в строю.

Старшина брал пример с ротного. После пятнадцатикилометрового марш-броска, еле переставляя ноги, рота идет в столовую на обед.

— Песню, запева-ай!

В ответ тишина. Горло у всех пересохло и просто не до пения. Старшина, отсидевшийся в расположении, этого понимать не хочет.

— На месте, стой! Круго-м! Шаго-ом марш!

Рота возвращается назад на пятьсот метров. А обеденное время идет.

— Круго-м! Шаго-ом марш! Песню, запева-ай!

— Дальневосточная опора прочная, Союз растёт, растёт непобедим.

Заводит охрипшим голосом ротный запевала.

— Что нашей кровью, кровью завоевано, Мы никогда врагу не отдадим.

Подхватывают остальные, рота идет на обед.

Кроме того, чтобы носить короб с дисками, в обязанности второго номера входило снаряжение дисков патронами. Старшина отсыпал полсотни золотисто-блестящих патронов, Федоров почти торжественно вручил диск. Вова повертел в руках черный плоский блин.

— Ну и что с ним делать?

— Тренируйся.

Диск состоит из двух половин: нижней, которая неподвижно крепится на пулемете и верхней, вращающейся относительно верхней под действием спиральной пружины. Принцип снаряжения Лопухов выяснил быстро. Надо перевернуть диск, окном подачи вверх. Одной рукой держишь верхнюю половину диска, второй — вращаешь нижнюю, но для того, чтобы сдвинуть ее с места, нужно утопить внутрь торчащую из окна фиговину, которую первый номер заумно назвал "задержкой спиральной пружины". А дальше просто, берешь третьей рукой патроны и по одному вкладываешь их в приемник между зубцами. Вся проблема в отращивании третьей руки. Поэтому первый раз диск набивали вдвоем, Вова вращал, а Федоров вкладывал патроны, протирая их промасленной тряпочкой.

— Отпускай осторожно, — скомандовал Михал Михалыч.

Три процента ослабил хватку, половины диска сдвинулись и крайний патрон занял положение в окне подачи. Надо бы верхнюю половину упереть во что-нибудь, тогда и одному можно справиться. Вот только во что? Не в грунт же, мигом земли в диск набьется. Решение данной проблемы Вова решил отложить на будущее. Если без патронов диск тянул на килограмм с копейками, то снаряженный — на все три. И таких дисков было три, плюс сам короб, итого — десять можно смело писать. А еще фляга, лопатка, противогаз, сидор, наконец. Получалось совсем грустно. Хорошо, собственной винтовки не было, это еще пять килограммов вместе с патронами.

— Теперь — смотри и запоминай, может, самому придется.

Федоров вставил вилку в пазы выступа на кожухе ствола пулемета, и ударом ладони сверху закрепил диск на оружии зацепом защелки.

— Чтобы снять диск, нужно эту защелку оттянуть назад за "уши", после чего снять диск движением вверх.

Диск оказался у него в руках.

— Только снимать и ставить диск лучше при взведенном затворе. Понял?

— Да, понял, понял. Не дурнее паровоза.

— Дальше тренируйся сам, — напутствовал его первый номер.

А вот это занятие Вову ни хрена не прикалывало. Не хотел он иметь ничего общего с этой тарахтелкой, тем более, находиться с ней в одном окопе, когда начнется. Фрицы же таких шуток не понимают, когда их на нейтралке из пулемета поливать начинают. Они же и в ответ вмазать могут, да так, что мало не покажется. Уж лучше сидеть с винтовочкой, где-нибудь в стороне, и лучше в окопе полного профиля, и, чтобы ход сообщения подальше в тыл наличествовал.

Но ничего не могло испортить ему настроение — сегодня он в первый раз заступал в наряд по кухне. От уже там побывавших он знал, что работа предстоит нелегкая, но повара кухонный наряд дополнительно подкармливают. Оставшиеся три патрона он сунул в свой вещмешок и забыл про них.

Картошка была мелкая, к тому же прошлогодняя, а выданные кухонному наряду ножи — тупыми. Проще было нарезать корнеплоды параллелепипедами, но тогда получалось, что количество начищенной картошки равняется количеству отходов, а это существенно сокращало и так не богатый килокалориями рацион красноармейцев. Вот и сидели, чистили, на глазки и прочие мелочи не обращали внимания. Сдабривали процесс солдатскими шутками и разговорами о довоенной жизни. К трем часам ночи, Лопухов натер на руках мозоли и уже готов был грызть проклятые клубни зубами, царапать ногтями, но тут она закончилась и они побрели в свою палатку. До подъема оставались еще целых три часа.

Очередная неприятность ожидала Вову, когда он, сменившись с наряда, переваривал набитую в живот перловку. Он был сыт и счастлив, хотя и устал, шевелиться не хотелось. Совсем. Но тут рота вернулась с огневой подготовки, и Федоров сунул ему пустой диск.

— Посмотри, вроде земля попала, почистить надо.

— А...

— А мне еще пулемет разбирать-собирать.

Пришлось самому. Позаимствовав у первого номера отвертку, Лопухов отвернул верхний винт. Дальше дело застопорилось, закраина у окна подачи не давала снять верхнюю крышку. Тогда Вова повернул крышку на пол оборота и потянул вверх.

— У-о-о-о!!! Мать, перемать!!!

Коварная пружина, вырвавшись на свободу, сильно саданула по левой ладони. Через пару минут боль почти утихла, зато диск наконец разобрался, осталось только открутить "задержку спиральной пружины", похожую на обычную гильзу, только стальную. Земли внутри почти не было, так, несколько крупинок. Вова вытер песок, прошелся по внутренностям промасленной тряпкой, но как только перешел к сборке, дело застопорилось. Сначала свернуть пружину, а потом вставлять верхнюю крышку или сперва вставить выступ крышки в петлю на конце пружины, и только затем свернуть ее? После опробования всех вариантов, Лопухов остановился на первом. Работать пришлось наощупь, Вова мысленно пожелал конструктору здоровья и долгих лет жизни. Минут через пять крышка встала на место.

Теперь надо создать усилие на задержке. Вова додумался вставить отвертку в отверстие верхней крышки и повернуть ее. Получилось пол-оборота. Лопухов попробовал усилие — слабовато. Пришлось поворачивать еще на один оборот. Упарился. Еще одна закавыка — как вкрутить задержку на место? Вова вставил на место винт, протолкнул задержку в окно подачи и попытался попасть винтом в отверстие. С десятой, приблизительно, попытки получилось. Но тут выяснилось, что петлю он надел не той стороной! Пришлось выкручивать винт, переворачивать петлю и закручивать все обратно. Вова нашел добрые слова в адрес родственников конструктора.

А тут и Федоров нарисовался.

— Справился?

— Естественно, — гордо надулся Три Процента.

Первый номер покрутил диск, проверил усилие.

— Нормально. А с рукой что?

— А что?

Сквозь перемазанную ружейным маслом кожу, на ладони наливался темно-синий бугор.

— Пружина вылетела.

— Дуй в санчасть, отделенного я предупрежу.

Ладонь, в принципе, не болела, если, конечно, ни за что ею не хвататься. В санчасти кисть отмыли, чем-то намазали, забинтовали и сказали через день прийти на перевязку. Под это дело Вова попросил себе освобождение от нарядов, хозработ, строевой и тактической. Фельдшер иронично хмыкнул, но бумажку написал.

— Ладно, гуляй!

Два дня Лопухов блаженствовал, только взгляды старшины, полные жажды Вовиной крови, портили ему жизнь. Но через два дня повязку сняли, и старшина свое взял.

— Лопухов!

— Я!

— На разгрузку боеприпасов.

Не мог понять, странный человек, что Вовин организм для поднятия и переноски тяжестей абсолютно не предназначен, ему такие нагрузки противопоказаны. Ладно бы еще продовольствие разгружать, там всегда можно чем-нибудь поживиться. А кому, спрашивается, нужны эти тяжеленные ящики с патронами? После отбоя, Вова едва дополз до койки, все тело ломило, и он не сразу провалился в спасительный сон. Но стоило ему закрыть глаза, как тут же зорали.

— Рота, подъем!

Лопухов не торопясь выбрался из под жиденького красноармейского одеяла. Спину ломило, руки ныли.

— Лучше бы я там сдох.

— Где там? — не понял влезающий в гимнастерку Федоров.

— Там, — ответил Вова, — в другой жизни. Не обращай внимания.

На утреннем разводе роту обрадовали, ей первой предстояли занятия по борьбе с танками. Вова вспомнил, что пару лет назад видел по ящику, как приплюснутый танк перебирается через окоп, в котором за несколько секунд до этого прячется солдатик. После прохода танка солдатик выныривал из окопа и бросал что-то вслед танку. С виду не очень страшно, но как только Три Процента представил лязгающие над собой гусеницы и обрушивающийся с верху грунт... А если края окопа после нескольких проездов не выдержат и танк осядет глубже? В нижней части живота возникли неприятные ощущения, а ноги сами уже выполняли команду "Напра-во!".

Роту привели на окраину городка, где уже был вырыт окоп. Вове он сразу показался недопустимо мелким. Но его предложение "углУбить", поддержки у ротного не нашло. А в остальном все было, как по телевизору. Кроме танка. В полусотне метров на деревянных лыжах стоял фанерный макет, собранный на деревянном же каркасе. От макета к окопу тянулся длинный трос, прицепленный к полуторке, стоявшей за окопом. По команде, грузовик начинал движение, разгоняя прицепленный макет до вполне приличных двадцати километров в час. Макет перескакивал через окоп, и в него летела сначала бутылка с водой, а потом макет гранаты. После чего, "танк" дружно тащили назад, растягивая трос. Все ничего, но таскать макет упарились. Наконец, пришла и Вовина очередь.

— Лопухов, на исходную!

Вове вручили бутылку из прозрачного стекла, заткнутую деревянной пробкой и притертую куском газеты, а также макет гранаты, подозрительно напоминавший такие же, пылившиеся в каморке при спортзале Вовиной школы. Вова спрыгнул в окоп, присел. Взвыл мотор полуторки, трос натянулся, и сверху проскрипели деревянные лыжи. Вова высунулся, размахнулся, и бутылка глухо стукнулась о фанерный лист на корме "танка". Есть! А вот граната не долетела, буквально на какой-то метр. Тем не менее, "удовлетворительно" Вове поставили.

После обеда опять была строевая. На вопрос "зачем нам столько строевой?", младший сержант ответил коротко.

— План такой.

Если бы этот план доверили составлять Вове, он бы такой план написал! Такой план, ну просто...

— Лопухов, ножку тяни! Ножку! Высота подъема не меньше тридцати сантиметров!

Тьфу, ты, черт! Опять замечтался.

— Р-рота, левое плечо вперед! Ма-арш!

А куда деваться — армия, да еще и красная. Л-левой, л-левой, л-левой!

В этой жизни все когда-нибудь заканчивается, и хорошее, и плохое. Причем, иногда, когда плохой период заканчивается, ты понимаешь, что на самом деле это был хороший. Бывает и наоборот, но это крайне редко. Такие мысли пришли в голову красноармейцу Лопухову, когда подняли полк по тревоге, выдали сухой паек на три дня, привели на железнодорожную станцию и погрузили в эшелон. С одной стороны, жизнь изменилась к лучшему: никто не гоняет тебя в наряды, ни строевой, ни тактической, ни, даже, политической. Лежи себе на нарах, плюй в потолок. Все так, но от этого лежания лезли в голову нехорошие мысли. Эшелон-то шел на запад, к фронту.

А что ждет его на фронте? Смерть? Нет, это в его планы не входило. Плен? Уж лучше сразу сдохнуть! По крайней мере, мучатся долго не придется. Дезертировать? Вова огляделся вокруг. На ходу не сбежишь. Да и куда потом? Без денег, без документов, приткнуться некуда... Безнадега. Остается, как барану, таскать свой короб с дисками и надеяться. Неизвестно, правда, на что. Каков шанс пехотинца из сорок первого дожить до победы он, к сожалению, представлял.

— Чего смурной?

На нары к Лопухову подсел ветеран финской.

— А чему радоваться? Не к теще на блины, на фронт едем.

— А по мне, так лучше на фронт, чем к теще, — рассмеялся красноармеец.

Только заметил Вова, что смех этот малость натянутый, мало кто мог веселиться от души в такой ситуации, хотя были и такие. А вообще, народ вел себя по разному: кто-то замыкался в себе, уползал в дальний угол, но в маленькой теплушке об уединении можно было не мечтать, другие, напротив, демонстрировали повышенную общительность, на люди лезли. Вова относился к первым.

— У меня ведь даже оружия нет, — пожаловался Лопухов.

— Не боись, живы будем, не помрем! И об оружии не горюй, легче топать будет. А после первого боя, этого добра на всех хватит, еще и останется!

Если последней фразой он хотел подбодрить Вову, то вышло, скорее, наоборот. Некоторые втихаря распатронили сухпай, хоть команды и не поступало. Вова не стал подчиняться собственному желудку и от этого действия воздержался — неизвестно, как оно будет дальше

Эшелон шел двое суток. Полз, летел, отстаивался на запасных путях, менял паровозы. Малоярославец, Калуга, в Сухиничах эшелон повернул на девяносто градусов и пополз на северо-восток. Десятка через три километров, полк выгрузили из эшелонов. Дальше шли пешком до самой ночи. Едва стих шум пылящей по проселку колонны, как до Вовиных ушей донесся странный низкий гул.

— Это что шумит? — поинтересовался он.

— Канонада, фронт рядом, — пояснили ему.

— А рядом, это сколько?

— Километров двадцать-тридцать.

На месте ночевки Вова заметил, как некоторые красноармейцы выбрасывают свои противогазы.

— А они все равно не секретные, — пояснил Федоров. — Вот за секретные могут взгреть, а за эти...

Подумав, Вова выбросил свой, все легче идти. Однако с утра его ожидал большой облом — в пустую противогазную сумку ему сыпанули пару сотен патронов, на глаз, без счета. Этот груз не добавил легкости шага, а низкий гул становился все ближе и ближе, Вове даже казалось, что он различает отдельные разрывы.

Около полудня полк остановился на привал. Наворачивая рыбную консерву с ржаным сухарем, Лопухов обратил внимание, как вдруг забегали командиры, наверное, случилось что-то. Появился лейтенант Хамин.

— Рота, стройсь!

Торопливо запихнув в рот остатки сухаря, Вова встал в строй.

— Напра-во! Шаго-ом марш!

Свернув с дороги, рота минут двадцать двигалась по редкому лесу, но вот лес сменился кустарником, за кустарником открылось поле, а за полем маячили крыши небольшой деревеньки.

— Вещмешки и скатки оставить на месте!

По команде ротного бойцы начали освобождаться от лишнего груза. Лопухов тоже облегченно избавился от натершей шею шинели и лямок своего сидора. Сумку с дисками и противогазную сумку с побрякивающими на каждом шагу патронами пришлось оставить.

— Вперед! В атаку! Ура-а-а!!!

В какую такую атаку? Вова еще ничего не успел понять, но первый номер уже подтолкнул его вперед.

— Пошли.

— А-а-а-а!

Это "а-а-а-а" давило на уши и мешало соображать. Поначалу они с Федоровым оказались посреди бегущих красноармейцев, но понемногу спины бегущих впереди начали исчезать и вот, впереди осталась только широченная спина первого номера. Когда они добежали до крайнего дома, Вовины легкие норовили выпрыгнуть из организма. Михал Михалыч плюхнулся на землю около угла дома, высунул за угол ствол пулемета и дал короткую очередь. Вова, привалившись к бревенчатой стене, пытался восстановить дыхание. Первый номер матюгнулся, и пулемет коротко громыхнул еще раз.

— Вставай, пошли.

Федоров пригнувшись, перебежал на другую сторону деревенской улицы. Вова едва поспевал за ним, и не думая пригибаться. Потом они перебрались через забор, пробирались по задворкам, ползли по каким-то грядкам. Вова отстал и потерял первого номера из виду. Немного полежал между грядками, отдохнул и смог найти Федорова по звуку. Тот как раз добивал первый диск.

— Ты где бродишь?

— Отстал я.

— Отстал... Диск давай.

Михал Михалыч сменил диск, но стрелять больше не стал.

— Ушли, гады.

— Кто ушел? — не понял Лопухов.

— Немцы. На, набивай.

Вова взял пустой диск и занялся привычным делом. Только сейчас до него дошло, что страшные немцы были очень близко, чего он абсолютно не ожидал, но почему-то ушли. Просто немцев в деревеньке было очень мало, и отразить атаку целой роты они никак не могли. Немного постреляв, немцы удрали, бросив посреди улицы неисправный мотоцикл с простреленным баком. Бак прострелили сами немцы, рассчитывая, что вытекающий бензин загорится. Но он не загорелся, и мотоцикл остался стоять посреди темного остро пахнущего пятна, впитавшегося в сухую землю бензина.

Подтянувшиеся красноармейцы уже обследовали трофей, но ничего интересного, кроме набора инструментов не обнаружили. То, что первоначально приняли за ведро с крышкой, оказалось немецким противогазом. И тут Вове приспичило. Он зашел в ближайший двор, пристроился к углу, расстегнул и... С воплем вылетел обратно.

— Ты чего? — удивился Акимов.

— Т-там т-труп.

— Чей?

— Н-немецкий.

— Пошли, посмотрим, — предложил Федоров.

— Мотню застегни, — посоветовал Акимов.

Смотреть на убитого сбежалась треть роты. Труп в мышастой форме спокойно лежал там же, где Вова чуть не справил на него малую нужду. Простреленная голова в луже запекшейся крови. Рядом лежала немецкая винтовка. Именно она привлекла внимание сержанта, Федоров заинтересовался содержимым вражеского ранца. Несвежее нательное белье и фрицевские мыльно-рыльные бросили рядом с хозяином, туда же отправились письма и семейные фотографии. По рукам пошла пачка галет, которую тут же распотрошили, Вове и кусочка не досталось. Банку консервов, "мой фриц, мои трофеи", прибрал себе Федоров. Больше ничего интересного не нашлось.

Ба-бах! Бах! Бах!

— Немцы!!!

Обратно к спасительным кустам добежали быстрее, чем шли в атаку. Немцы больше не стреляли. У брошенных скаток и вещмешков собралась только половина роты. Ротный тоже исчез, командование ротой принял взводный номер раз. Через час пришел приказ окопаться. Михал Михалыч и Вова начали вгрызаться в землю своими кургузыми лопатками. Понемногу начали собираться остальные, но человек двадцать так и не досчитались. Кухня вечером не прибыла, и пулеметчики приговорили трофейные консервы с ржаными сухарями. Оказался колбасный фарш.

— Вкусно, — отметил первый номер, запивая ужин водой из фляги.

— Мгм, — согласился еще жующий Вова.

Деревенька осталась немцам. Командир роты появился только на следующий день, где он ночью шлялся, никто спросить не рискнул. Хамин прошелся вдоль позиций роты, наорал на подчиненных, раздал взыскания. Заметив шевеление на позициях русских, немцы засадили в их направлении длинную пулеметную очередь. Пули пошли не над землей, а выше, защелкали по кронам деревьев. От этого создалось впечатление, что стреляют не только спереди, но и с боков, и сзади. Все пригнулись, закрутили головами, хоть и понятно, что в тылу только свои, но все равно неприятно.

Дошла очередь и до пулеметчиков.

— Вы где окоп вырыли, вашу перемать?! Какой отсюда обзор?! Где сектора обстрела?!

Старлей отмерил полтора десятка метров от прежней и ткнул пальцем в землю.

— Здесь копайте!

Чем прежняя позиция была плоха, Вова так и не понял. Обзор? Сектора? Да ни хрена, вроде, не изменилось. На всякий случай, глубоко копать не стали. Вдруг завтра опять позицию менять или вообще в другое место пошлют, а то и в атаку. Бруствер, обращенный в сторону деревни, прикрыли дерном, хотя многие этим не озаботились, дав ротному еще один повод для разноса и построения многоэтажных конструкций с помощью великого и могучего.

Сколько-то фильмов о войне Три Процента в детстве все-таки посмотрел. Во всех фильмах солдаты сидели в траншеях. Глубоких, таких, траншеях. И дно у них было досочками выложено, и стенки каким-то плетнем укреплены, чтобы не осыпались. А тут понарыли каждый для себя каких-то ямок и сидят в них. Соединять их между собой траншеей никто не пытался, да и приказа такого не было. Пулеметчикам проще, они хоть поговорить друг с другом могут, а остальным до вечера в своих ячейках сидеть. С другой стороны, начальство тоже не беспокоит, лафа. Вечером старшина с кухней приедет...

Однако просидеть весь день безвылазно не удалось. Первым не выдержал Михал Михалыч.

— Ты тут смотри, а я пошел.

И, пригибаясь, рванул по кустам в ротные тылы, приперло человека. Лопухов, выполняя приказ, сначала просто смотрел, потом смотреть надоело, и он взялся за шейку приклада. Тяжелый, гад. Прижал приклад к плечу, заглянул в прорезь прицела. До крайних домов отсюда метров пятьсот-шестьсот, для пулемета самое то, и прицел уже заранее выставлен. Три Процента поворочал стволом вправо-влево. У немцев — тишина, никакого движения, а ведь они где-то там. И пулемет, который утром полоснул по позициям роты, сейчас также смотрит своим пламегасителем на восток. Вова вдавил предохранитель и потянул спусковой крючок. Спуск поддался легко — затвор-то не взведен. Играться с пулеметом быстро надоело, и Лопухов опустил приклад. А там и первый номер вернулся.

— С облегчением, Михал Михалыч.

Федоров на подобные подколки не реагировал, он их просто не замечал.

— Как обстановка? — поинтересовался он.

— Нормально. Не видно никого и ничего.

В этот момент с немецкой стороны сухо треснул одиночный выстрел. В кустах с нашей стороны произошла вспышка активности, но все быстро стихло — народ попрятался по своим ячейкам.

— Снайпер, — заметил Михал Михалыч. — Не повезло кому-то. И ты башку за бруствер убери. Чего вылез?

Голову Вова спрятал, не казенная все-таки. Часа три все тихо сидели по своим ячейкам, потом у одного возникли срочные потребности и он рискнул рвануть через простреливаемую полосу, за ним второй. Немцы подождали, подождали, а потом врезали из минометов. Сначала раздался странный свист, потом... Бах! Бах! Вова резко нырнул поглубже в окоп, Федоров стащил пулемет с бруствера, больно стукнув Лопухова по плечу этой железякой.

— Подвинься.

Двигаться было особо некуда. Здоровенный Михал Михалыч, пулемет, ящик с дисками, два вещмешка. Места почти не оставалось и Вова рискнул приподняться выше, тем более, что мины рвались в стороне от их окопа. Ба-бах! Мина рванула где-то рядом. Ш-ших, ш-ших! В нескольких сантиметрах от Вовиной головы взметнулся грунт, выбитый из стенки окопа. Да это же... Осколки! Сразу же захотелось каску на голову и окоп поглубже, а еще лучше в блиндаж. В три... Нет, в пять накатов. И какого хрена столько времени без дела сидели? Двадцать раз могли ячейку углубить!

Обстрел закончился так же внезапно, как и начался. Над позициями роты повисла тишина. Народ зашевелился в ячейках, ощупывал себя, пытаясь понять все ли в порядке, не зацепил ли какой-нибудь осколок. Те, кому досталось от ударной волны, трясли головой, пытаясь восстановить слух. Вова стряхнул с плеч заброшенную в окоп землю, приподнялся, хлопнул по бедру пилоткой, натянул ее обратно на голову и извлек из чехла свою лопатку. Первый номер вытащил свою и они, не сговариваясь, начали вгрызаться в дно окопа. Выбрасывая взрыхленный грунт Лопухов приподнялся над уровнем земли и увидел, как из соседней ячейки так же летит земля. После наступления темноты выяснилось, что рота потеряла двоих убитыми и двоих ранеными.

Так простояли три недели, точнее просидели в ячейках. Кроме спорадических минометных обстрелов немцы практически не досаждали, так, постреливали иногда, да по ночам периодически пускали фосфоресцирующие осветительные ракеты. Но тем не менее, практически ни один день не обходился без потерь. Один, два, а то и три бойца отправлялись в тыл или закапывались в наспех вырытой товарищами неглубокой могиле. Еще была возможность похоронить всех погибших.

В один из дней, после обеда, с немецкой стороны наступила неожиданная, непривычная тишина. Народ насторожился, но до вечера ничего не случилось. Ночью только обычные ракеты, да дежурные пулеметные очереди, напоминающие русским, что доблестные солдаты фюрера на своих постах не спят. А с утра опять тишина. Загадка разрешилась просто.

— Воскресенье сегодня, отдыхает фриц, — догадался Федоров.

Словно в подтверждение его слов ветерок донес до позиций пулеметчиков звуки легкой музыки.

— Патефон крутят. По-моему, это вальс, — предположил Вова.

— Может, и вальс.

Михал Михалыч в музыке не разбирался абсолютно.

В конце третьей недели, с наступлением темноты роту неожиданно подняли и, сорвав с насиженного уже места, повели на восток. Шли, спотыкались, в животе урчало — кухня так и не приехала. К полуночи дорога вроде пошла вверх, спящий на ходу Вова едва не пропустил момент, когда роту завернули с дороги в мелкий низкорослый кустарник.

— Окопаться!

Вдоль строя пробежал ротный, матюгами разогнал роту вдоль одному ему видимой позиции. Михал Михалыч пристроил на земле пулемет, скинул скатку и вещмешок, вогнал в дерн лопатку. Лопухов последовал его примеру, скинув с плеч лишний груз, но к работе приступать не спешил.

— Чего стоишь? — поинтересовался первый номер. — Команду слышал? Вот и копай.

— А вдруг утром дальше пойдем? Получается, зря окоп выкопаем.

— А вдруг утром немцы из минометов по нам садить начнут?

— Из минометов?

Вовин трудовой энтузиазм сразу подскочил процентов на пятьсот. Часа через три, Федоров счел глубину окопа достаточной.

— Все, шабаш. Надо хоть немного поспать.

Проснулись оба от треска пулеметной очереди. Когда, едва продрав слипающиеся глаза, пулеметчики, высунулись из отрытого ночью окопчика, один немецкий мотоцикл уже дымился в кювете. Второй, торопливо удирал обратно под прикрытие рощи, видневшейся в километре от позиций роты. Передовое охранение азартно лупило по нему из винтовок, но то ли все стрелки были косоглазые, то ли фриц везучий попался, но ему удалось благополучно избежать участи своего товарища.

— А мы чего не стреляем? — поинтересовался Вова.

— Далеко. Только патроны зря потратим.

Михал Михалыч оглядел поле предстоящего боя и сделал вывод.

— Хреновая позиция.

— Это почему? — удивился Лопухов. — Вон обзор какой! Сектора опять же.

— Сектора! Торчим тут, как прыщ на бугре. Дорогу видишь?

— Вижу.

Мощеная брусчаткой дорога с профилированными кюветами, по местным меркам, вполне тянула на автобан.

— Вот вдоль нее немцы и попрут, — пояснил первый номер, — мы как раз под их удар и попадем, а за нами только кустики чахлые, танкам не помеха.

В кустах прятались две тонкоствольные пушечки с наклонным щитом на спицованных колесах.

— Так чего делать-то?

— Чего, чего. Копать! Авось поможет.

Федоров выдернул свою лопатку, воткнутую в стенку и начал углублять окоп.

— Бруствер поправь и замаскируй, пока время есть.

Вова кивнул, вылез наружу и начал поправлять раскиданную в ночной темноте землю. Потом он аккуратно обложил вывороченный грунт ночью же срезанным, но еще не успевшим увять дерном. Из окопа вылетала все новая и новая земля. Даже работая малой пехотной лопаткой, Михал Михалыч ухитрялся давать вполне приличную производительность.

— Михалыч, может, перекусим?

— А давай. Когда еще время будет.

Лопухов спрыгнул обратно в окоп, пулеметчики достали из сидоров черные сухари и стали грызть их, запивая остатками воды из фляг. Здоровенный Федоров должен был страдать от голода сильнее, чем гораздо более тщедушный Лопухов, но по нему этого не было видно. Доесть не успели, завтрак прервали взрывы первых снарядов.

Артналет длился недолго, едва стихло, по позиции прокатилось "Приготовиться к отражению атаки!". По свистку ротного Михал Михалыч поставил на бруствер пулемет, но пока не стрелял. Вова предпочел не высовываться, поэтому не видел, как с десяток танков выбрался из рощи, нарочито не торопясь развернулись и покатились через поле. Ехали танки не торопясь, останавливались, стреляли из своих пушечек по плохо замаскированным позициям красноармейцев. Маленькие, злые снарядики, взбивали землю, но толку от них было немного.

Затявкали прятавшиеся в кустах сорокапятки. Танки, казалось, не обратили на их огонь никакого внимания, только, вроде, ползать стали быстрее. Невольно создавалось впечатление, что для такого калибра они просто неуязвимы. Но вот, раздался до дрожи в коленках знакомый свист и позиции противотанкового взвода покрылись взрывами минометных мин. Танки тут же рванулись вперед, за ними, словно из-под земли выросли цепи немецкой пехоты.

Та-та-та-та, та-та-та, та-та-та-та. Федоров бил частыми короткими очередями, перемежающимися звоном выброшенных гильз. Пулемет замолк, короткая возня.

— Держи!

Михалыч сунул в руки Вове пустой диск и тот принялся за привычное дело. Сдвинуть, вложить патрон, сдвинуть, вложить... Пулемет наверху зачастил, несколько горячих гильз скатились в окоп, значит, фрицы подошли совсем близко. Второй диск оказался в окопе еще до того, как Лопухов успел снарядить первый. Он заторопился, резко дернул петлю и очередной вместо того, чтобы лечь на положенное место перекосился, заклинив диск. Пришлось отпустить петлю и, теряя время, поправлять чертов патрон. А сверху Михалыч ударными темпами потрошил третий диск. В таком темпе скоро и ствол менять придется.

Первый диск, наконец, был набит. Вова подхватил второй, но тут земля дрогнула, и только потом до ушей долетел грохот разрыва, еще один, и еще. Плюнув на свои многострадальные уши Лопухов начал набивать второй диск, но где-то на половине, патроны в сумке закончились. Пулемет наверху замолчал.

— Откатились, — сообщил первый номер, — наша гаубичная вовремя поддержала.

— Это хорошо, — согласился Вова.

Приятно все-таки, когда тебя кто-то вовремя поддерживает.

— А ты чего сидишь? — заметил Вовино безделье Федоров. — Диски набивай, скоро опять полезут.

— Так патроны кончились, — попытался оправдаться Лопухов.

— Ну так дуй за ними на пункт боепитания! Пулей!

Прихватив противогазную сумку, Вова порысил по кустам в ротные тылы.

— Сколько тебе? — поинтересовался красноармеец, выдававший патроны.

— Три сотни, — заявил Лопухов, прикинув, что на шесть дисков хватит, даже еще останется.

— Две, — урезал его аппетиты боец, — ты не один, другим тоже надо.

Вова прикинул, что тащить две сотни патронов легче, чем три. Правда, потом придется опять за ними бежать. Но вдруг будет приказ отойти, вечер уже скоро, может, и не придется бегать. Навьючив на себя потяжелевшую сумку, Лопухов уже хотел бежать обратно, но тут ударили немецкие минометы и он решил переждать обстрел на пункте боепитания. Бегать среди взрывов мин, в его планы не входило.

Обстрел прекратился, и Вова выбрался из окопчика. Решил, что успеет добежать обратно до начала атаки, но просчитался, его заметили и несколько пуль просвистели над головой, затем пулеметная очередь взбила землю неподалеку. Лопухов упал и замер, надеясь, что немцы о нем забудут. Убедившись, что цвирканья пуль больше не слышно, рванул к цели короткими перебежками. И оставалось ему пробежать совсем немного, но тут появился немецкий танк. Ну как танк, скорее танчик. По габаритам он Вовиному "мерину" явно уступал, и по мощности мотора тоже, но был выше и, конечно, тяжелее. Но в тот момент, когда Вова его увидел, он показался ему огромным, страшным и прущим прямо на него.

Нервы не выдержали и Три Процента рванул как спринтер на стометровке, танк поехал за ним. Оглянувшись на танк, Вова споткнулся, упал и въехал лицом в бруствер чьей-то стрелковой ячейки, рядом громыхнула патронами брезентовая сумка. В этот момент сзади что-то грохнуло, лязг гусениц сменился коротким скрежетом и все стихло. Вова оглянулся, рука его легла на что-то твердое. Танк развернуло, одна из гусениц лежала в траве серой гребнистой лентой, двигатель заглох. Кто-то из красноармейцев сумел бросить связку из пяти эргэдэшек под гусеницу.

Люк на башне танка откинулся и из него начал вылезать танкист. В ушах звенело. Опустив взгляд, Вова обнаружил, что под рукой у него лежащая на бруствере чья-то винтовка. Танкист начал перевалиться через край люка. Лопухов подтянул к себе винтовку за ствол, снял штык, перевернул и защелкнул обратно. Танкист сполз по броне и упал возле гусеницы.

— А-а-а-а!!!

Вова подскочил к танкисту и, не как учили, а с размаху, как вилы в кучу навоза вогнал штык немцу в бок. Колоть чучело и вгонять штык в живого человека — две большие разницы. Немецкая плоть упруго сопротивлялась проникновению русской стали. Немец захрипел и потянулся рукой к кобуре. Лопухов потянул винтовку обратно и окровавленный штык с мерзким скрипом вышел из тела. Он ударил немца еще раз. И еще.

В этот момент над люком показалась голова второго танкиста. Вовиного роста и длины винтовки как раз хватило, чтобы его достать. Штыком в горло. Кровь ударила струей. Немец схватился рукой за рану и прихватил торчащий из горла штык. Лопухов торопливо дернул винтовку на себя, и танкист свалился обратно в танк.

— Ложись!

Прежде, чем его сбили с ног и прижали к земле, Вова успел заметить, как что-то влетело в люк вслед за немцем. Через несколько секунд негромко бухнул взрыв. Вову отпустили и он смог приподняться.

— Лопухов, ты что ли?

Вова не сразу узнал младшего сержанта Акимова.

— Ну ты зверь! Не ожидал! А чего не стрелял? Патроны кончились?

Сержант подобрал винтовку и открыл затвор. На землю вылетела стреляная гильза, но патроны в магазине еще были.

— Чего не стрелял-то?

— Мне это... Патроны мне надо...

Лопухов подобрал сумку с патронами.

— Винтовку возьми.

Вова взял и винтовку. Своего первого номера он нашел там же, где оставил, в ячейке. Очередь мелкокалиберных снарядов, выпущенная из немецкого танка, смахнула с бруствера и пулемет, и пулеметчика. Вове вдруг захотелось завыть. По-волчьи, по-собачьи. Вдруг оказалось, что не было у него здесь человека ближе. Не стало того, кто вел его по этой жизни не замечая Вовиных закидонов, разруливая критические ситуации и спасая от залетов. Теперь он здесь совсем один, без родных, друзей, да еще и в самой передней ячейке.

Кровь вокруг остатков головы Михал Михалыча запеклась черной коркой. Лопухов подумал, что не стоит оставлять его так. Он вытащил из ячейки свой сидор и, достав из чехла лопатку, обрушил на убитого бруствер. Буквально за пять минут он похоронил первого номера вместе с его покореженным оружием. Хотел было поставить хоть какой-нибудь знак, да не было ничего подходящего в округе. От поисков его отвлек отделенный.

— Лопухов! Ты, что, приказ не слышал? Отходим!

— Не слышал. Не слышал я ваш хренов приказ, — пробормотал. Вова.

Закинув на плечо сидор и подобрав свое новое оружие, он на пару секунд остановился. Бросил последний взгляд на неприметный холмик на месте их бывшего окопа и заспешил вслед за уходящим взводом. Едва рота снялась с позиций, как на них обрушился шквал артиллерийского огня. Один из гаубичных снарядов угодил прямо в место, где был окоп пулеметчиков, смешал труп Федорова с землей и превратил неглубокую могилу в дымящуюся воронку.

Глава 3.

Следующие две недели слились для красноармейца Лопухова в ежедневную череду боев и отступлений. Свой первый бой Вова запомнил плохо. Силуэты немецких солдат возникли в сырой низинке, покрытой утренним туманом. Немцы вставали, перебегали, падали, исчезая в белой пелене. Патроны в магазине Вова расстрелял, торопливо дергая затвор и не успевая толком прицелиться. Впопыхах не заметил, что магазин опустел, и на очередное нажатие спускового крючка винтовка отозвалась сухим щелчком. Обойм у него не оказалось, только патроны россыпью. Прихватив сразу два, он попытался пропихнуть их в магазин, но они не хотели туда влезать. Тогда Вова постарался взять себя в руки, протолкнул в магазин сначала один, потом второй, третий, четвертый. Пятый отправился в ствол. В целике появилась фигура бегущего фрица. В туманной дымке она казались плоской, как мишень на стрельбище. Лопухов начал выравнивать мушку, но тут немец упал и исчез.

Матюгнувшись, Вова начал выцеливать следующего. На этот раз он постарался взять упреждение и когда фриц оказался в прицеле плавно потянул спусковой крючок. Выстрел задерживался Лопухов торопливо дернул спуск, бахнул выстрел. Промазал конечно, но на третьем выстреле постарался учесть предыдущие ошибки. Бах! Плоский силуэт в прицеле сломался пополам и медленно осел. Есть! Никакой жалости к убитому или тяжело раненому им человеку Лопухов не испытал, только радость от удачного выстрела. Да и далеко было. Бой воспринимался, как компьютерная игра: Вова стрелял в немцев, немцы стреляли в Вову. Только тяжелая винтовка ощутимо била в плечо, да патроны в магазине не возникали по щелчку мыши.

Однако, в отличие от игры, и даже стрельбища, мишень не просто дожидалась, когда в нее попадут, чтобы упасть. Мишень вела ответный огонь. И весьма прицельный. Поначалу Вова не обращал внимания на цвирканье пуль вокруг. Ему казалось, что все это как-то не по-настоящему. Грохот разрывов и свист осколков он уже успел узнать, а под обстрел из стрелкового оружия, по сути, попал впервые и он не показался ему страшным. Но когда пулеметная очередь взбила землю буквально в метре впереди и чуть правее... Вова понял, что пора менять позицию и попытался перекатиться вправо, но помешал вещмешок за спиной. А потом ударили минометы... Короче, спешно занятую позицию не удержали.

К счастью, с танками больше встречаться не приходилось, зато приходилось много идти и копать, а также часто бросать только что выкопанное и идти дальше. Уже на второй день отступления Вова вымотался так, что практически засыпал на ходу. На третий день исчез мат ротного вместе с самим старшим лейтенантом. На следующий день выяснилось, что, вроде, это уже не рота, а батальон, но командовал им не прежний комбат, а какой-то незнакомый капитан. С каждым днем народа становилось все меньше и меньше — выбывали по ранению и погибшими. Где-то на десятый день, Акимов стал взводным, вот только численность взвода, куда автоматически попал и Лопухов, составила всего девять человек. По ночам стало холодно, тело спасали шинели, а вот уши во время ночного сна урывками стали подмерзать.

Куцая батальонная колонна уходила на восток, расстреливаемая в спину лучами красноватого закатного солнца. Красноармейцы пересекли уже убранное поле по грунтовке, поднялись на насыпь железной дороги и уже начали спускаться вниз, минуя переезд, но тут передние притормозили. Не ожидавший задержки Лопухов, приноровившийся спать на ходу, ткнулся в спину впереди идущего, вызвав недовольный окрик. Вытянув шею, он разглядел за спинами стоящую на перекрестке, в полусотне метров от насыпи, эмку. Возле машины стояли трое. Передний был без шинели, в красивой дымчато-зеленой гимнастерке и фуражке. Звание с такого расстояния было не разглядеть, но кто попало здесь на эмках не ездит, здесь это что-то вроде представительского мерседеса, но без мигалки. Еще двое стояли в шаге позади начальства. Грудь левого была перечеркнута ни разу ранее не виденном автоматом с деревянным прикладом и круглым диском.

— На месте, стой!

Как только строй замер, Три Процента тут же впал в анабиоз и поэтому не видел, как комбат рванул с докладом к командиру, стоявшему возле машины. Потом они развернули карту на крыле эмки, комбат выслушал указания и взял под козырек. После этого, командир с сопровождающими сели в машину и укатили по дороге, ведущей на север, а комбат с озабоченным выражением на лице двинулся вдоль строя.

Очнулся Лопухов от толчка локтем под ребра, сосед, добрая душа, постарался при приближении капитана. Капитан остановился напротив Акимова, на секунду задумался и спросил.

— Сколько человек у тебя во взводе?

— Пятеро, товарищ капитан. Вместе со мной.

Комбат пробежался взглядом по лицам замерших бойцов, задержался на Лопухове. Вова натянул бодрое выражение лица, дескать "я не сплю, я бдю", хотя спать хотелось смертельно. Капитан повернулся к Акимову.

— Батальону поставлена задача: удержать станцию до завтрашнего полудня. Это единственная дорога, по которой немцы могут обойти батальон. Займешь своим взводом переезд, и до полудня немец через него пройти не должен. После полудня выдвигаешься к станции на соединение с батальоном. Ясна задача?

— У нас даже пулемета нет, товарищ капитан.

— Ты же знаешь, сержант, на весь батальон всего два ручника. Тебе ни одного выделить не могу. Так что выполняй задачу наличными силами.

— Есть! Взвод, выйти из строя!

Пять человек остались на краю дороги, пропуская хвост колонны, свернувшей направо.

— Ну что, мужики, пошли?

Пятерка взобралась обратно на насыпь и огляделась. До ближайшего леса около километра, между лесом и насыпью лежало голое поле, на котором кое-где виднелись оставшиеся скирды соломы.

— Насыпь высокая, техника через дорогу пройдет только по переезду, — высказал свое мнение взводный. — Как оборону впятером держать будем?

Все промолчали.

— Лопухов, опять спишь! Как воевать думаешь?

— Мост надо взорвать.

— Точно, — обрадовался народ, — взорвем мост, и хрен они тут вообще появятся!

Мостик через ручей или мелкую речушку батальон миновал минут тридцать назад, следовательно, до него отсюда километра два. Мост не длинный, метров пять-шесть, деревянный, но, по виду, весьма прочный — грузовик выдержит. Берега у ручья крутые, а дно, вроде, топкое. С ходу не перескочить, почти противотанковый ров. А лес там молодой, так просто починить не удастся, несколько часов фрицы точно провозятся.

— Мысль хорошая, — одобрил взводный, — можешь, когда захочешь. Только, чем взрывать будем?

Ручных гранат для такого дела явно недостаточно, да и мало их.

— Тогда, сжечь.

— Дважды молодец. Спички есть?

— Нет.

— Держи, — сержант сунул Вове коробок, предварительно встряхнув его, и убедившись, что он не пустой.

Однако выполнять задачу, поставленную столь ненавязчивым способом, Лопухов не спешил. Внимание его привлекла будка на переезде. Электричества к ней не подведено, а освещать ее и сигналы проходящим ночью поездам подавать чем-то надо, следовательно... Плевый навесной замочек на дверях сдался первому же удару приклада. Внутри было сумрачно, но почти чисто и не пыльно, будка стала необитаемой совсем недавно. Внутри стояла буржуйка, топчан и маленький столик. А на столе — керосиновый фонарь со сменными цветными фильтрами. И не пустой. Но остатков в фонаре для задуманного явно недостаточно. Под столом отыскалась бутыль из темного стекла, заткнутая квачом из газеты. Вова выдернул затычку, нюхнул и скривился — то, что надо.

Вещмешок с собой решил не брать, бросил его на топчан, взял винтовку и вышел наружу. А там взводный уже определил места будущих окопов по обе стороны от дороги и народ, сбросив с плеч мешки и шинели, расчехлял лопатки, готовясь приступить к работе.

— Это что? — Акимов кивнул на бутыль.

— Керосин. Ну я пошел?

— Иди.

Идти все-таки лучше, чем копать. Однако путь лежал навстречу наступающим немцам, даже сон куда-то пропал. Минут через пятнадцать он подошел к лесу, еще минут пять ходьбы в сумерках, усугубленных листвой и ветками деревьев, и каблуки застучали по деревянному настилу. Не пять-шесть, а все восемь метров наберется. Сначала Вова хотел просто вылить керосин на мост и поджечь, но, подошел к процессу творчески. Поразмыслив, снял шинель, обмотки и нырнул под мост, оставив мешающую винтовку наверху. Да-а, построено на совесть, не только грузовик, средний танк выдержит. Стараясь не пролить ни одной драгоценной капли в чавкающую под босыми ногами жижу, смочил горючей жидкостью опоры. Настил восстановить недолго, а вот с опорами придется повозиться. Строевого леса поблизости нет, только молодые березы и осины.

Чиркнув спичкой, Вова поднес огонек к смоченному керосином дереву. К его удивлению, все закончилось быстро истаявшей струйкой беловатого дымка. Не бензин. Тогда Лопухов взял газетный квач, который бросил поначалу в грязь, но тот еще не успел намокнуть. Развернул, поджег сухой край и сунул его к дальней опоре. Подождал, пока пламя разгорится, торопливо добрел до опоры у восточного берега и, обжигая пальцы, поднес пламя к дереву. Выбравшись на сухое место, сел, стер налипшую грязь и придвинул закоченевшие ступни поближе к разгоравшемуся огню. Потянулся, расслабился и начал контролировать процесс. Через полчаса, когда из грязи торчали еще дымящиеся, обугленные огрызки свай, он счел свою миссию полностью выполненной и начал собираться обратно.

Обратно Вова вернулся почти в полной темноте, судя по характерным звукам и иногда срывавшимся выражениям, земляные работы шли полным ходом. Мелькнула мысль переждать где-нибудь еще полчасика, но было поздно, его заметили.

— О, Лопух вернулся! Доставай лопатку, присоединяйся.

Хотел было Вова огрызнуться, у самого-то шутника фамилия ничуть не лучше — Белокопыто, но тут его выручил взводный, видимо, сегодня был Вовин день.

— Отставить! Лопухов, у меня в мешке гороховый концентрат остался, свари, пока мы тут копаем. У кого еще что есть?

— У меня только сухари.

— У меня картофельный есть.

Вова хотел воздержаться, но кто-то внутри него ляпнул.

— У меня киселя полбрикета осталось.

— Вот и набрали на ужин, — подвел итог Акимов. — Действуй.

Недолго думая, Вова пустил на дрова обстановку будки, все равно по-другому впятером в тесной будке не разместиться. Вскоре забулькала вода в двух котелках, атмосферу будки наполнили одуряющие запахи, а там и остальные подтянулись. Впервые за несколько недель Три Процента спал в тепле и под крышей. А если добавить к этому почти полный желудок...

Сержант безжалостно растолкал Вову еще затемно.

— Дуй к мосту, выбери позицию, немцы появятся — стрельнешь. Понял?

— Да понял, понял.

Железная печка за ночь остыла, но снаружи было еще холоднее. Лопухов поежился, поднял воротник шинели и натянул пилотку на уши, сунул руки в карманы и побрел по дороге. Несколько раз, споткнувшись и пару раз, едва не упав, он, наконец, добрался до цели, пристроился в ямке за деревом, и, пригревшись благополучно заснул.

От сна к бодрствованию Вова перешел мгновенно, треск мотоциклетного мотора настойчиво лез в уши. Было уже довольно светло, значит, от восьми до девяти утра. Только Лопухов взялся за рукоятку затвора, как мотоцикл выскочил к мосту и замер перед остатками обгорелых досок. За первым из-за поворота появился второй. Пользуясь шумом моторов, Вова дослал патрон в ствол. За мотоциклами нарисовалась угловатая глыба бронетранспортера. Пулеметчик, торчавший над лобовым листом брони, настороженно вглядывался в противоположный берег поверх ствола своего пулемета, который, казалось, смотрел прямо в лицо Вове.

Три Процента замер, боясь шевельнуться. Между тем, фрицы заглушили моторы, слезли со своих железных коней, собрались около остатков моста. Посовещались, затем один из них ткнул пальцем в противоположный берег и выбранный им неудачник, подоткнув полы шинели, начал переправу. Наблюдая за его переходом остальные расслабились, даже пулеметчик приподнялся, чтобы лучше видеть открывающееся зрелище. "Ну его на хрен", решил Три Процента и начал осторожно, боясь пошевелить укрывавшие его траву и пожелтевшие остатки листьев, подтягивать к себе винтовку. "Отползу подальше, пальну в воздух и ходу. Вроде, и приказ выполнил, и под пули башку подставлять не надо". Но тут фриц выбрался на берег, сел, снял сапоги и начал выливать из них набравшуюся воду. Видимо, кто-то из оставшихся сказал что-то смешное и они дружно заржали. Переправившийся фриц огрызнулся, что вызвало очередной приступ гогота. Немецкие солдаты вели себя настолько беспечно, как будто не в России находились, не на войне, а на пикник выехали в своем подберлинье.

"Вот сволочи", ненависть перехлестнула Вовин разум, "сейчас посмотрим, кто смеется последним". Прорезь, мушка, до фрица едва набиралось полсотни метров. Дыхание задержать, фриц начал натягивать правый сапог. Палец выбрал холостой ход спускового крючка и начал преодолевать сопротивление шептала, немец взялся за левый... Бах! Удар винтовочной пули бросил немца вперед, и он плюхнулся с берега обратно в грязь, из которой только что выбрался. Вова перекатился влево, подхватился и рванул в глубину леса, петляя как заяц. Пулеметчику потребовалось две секунды. Та-та-та-та-та. Казалось, пулеметная очередь никогда не закончится, пули щелкали по веткам, с сухим треском врезались в стволы деревьев. Выстрелы винтовок, после того как пулемет, наконец, замолк, воспринимались совсем не страшными, да и лес набрал достаточную плотность препятствий для того, чтобы не только скрыть красноармейца Лопухова от взгляда врагов, но и сдержать, принять на себя, летящий в его сторону свинец.

Вова взял левее, и через несколько минут выбрался на дорогу, его никто не преследовал. Понятно, сначала немцам надо разобраться со своим раненым или убитым, да и технику свою они не бросят. По дороге дело пошло быстрее, но вскоре измотанный организм начал сдавать и последние полкилометра задыхающийся Вова торопился довольно медленно. Взвод уже был в окопах и готовился встретить врага, концерт, который закатили фрицы в честь Вовы, не услышал бы только глухой. Вырытые в темноте окопы были хорошо видны, да и будка на переезде — отличный ориентир для немецких минометчиков, но другого места организации обороны просто не было.

— Кто там? — поинтересовались у Лопухова еще на подходе.

— Два мотоцикла, бронетранспортер и с дюжину фрицев. Одного я сократил.

Вова добрел до неглубокой узкой траншеи и плюхнулся рядом с сержантом, стараясь восстановить дыхание.

— Хреново. Значит, не пехота, а разведка танковой или моторизованной дивизии. Против танков мы не удержимся.

— А с другой стороны, может, и ничего, — возразил Три Процента. — Пехота через этот ручей легко пройдет, а техника — хрен. Придется им другой путь искать.

— Или мост чинить, — встрял мелкий былобрысый красноармеец в шинели не по росту.

Вова никак не мог запомнить его фамилию, знал только имя — Санька.

— Пока фрицев нет, давайте оборону совершенствовать.

Подавая пример, сержант первым взялся за лопатку. Вова хотел придумать какую-нибудь отмазку, но вспомнив дурную привычку немцев перед атакой швыряться всякими минами, вздохнул и потянулся к чехлу своего шанцевого инструмента.

Минут через тридцать взводный объявил.

— Перекур пять минут.

Лопухов высунулся из своего, уже гораздо более глубокого, чем в начале окопа, и удивился.

— Что-то тихо. Может, другую дорогу нашли?

Все замерли, прислушиваясь. Тишина. Народ уже начал крутить из газет козьи ножки, когда донесся приглушенный лесом и расстоянием звук первого взрыва. Затем второй, а дальше загрохотало уже непрерывно.

— Немец на станцию попер, — высказал предположение Белокопыто.

Все молча согласились. Артподготовка длилась минут десять, потом взрывы стали реже и тише, но не прекратились совсем. Бросив работу все прислушивались, по доносящемуся звуку угадывая, как идет бой. За последнее время, наслушались всякого и сейчас, не видя поля боя, обстановку оценивали довольно точно.

— Фриц в атаку пошел..., вот наши отвечают..., а это фрицы опять..., опять наши..., похоже, накоротке схлестнулись..., отошли гады, сейчас опять полезут.

— Это разведка была, — высказал свое авторитетное мнение сержант, — наш передний край прощупали, сейчас по-настоящему навалятся.

Вторая артподготовка была существенно сильнее и продолжительнее. Потом опять донеслись резкие сухие хлопки пушек и интенсивная пулеметная трескотня. Потом бой распался на отдельные очаги, которые то вспыхивали, то гасли и, наконец, полностью затихли. Бой за станцию длился минут сорок, может, пятьдесят, часов ни у кого не было.

— Сержант, может, и нам пора? Фрицы станцию, похоже, взяли.

Акимов и сам понимал, что станцию не удержали, и в дальнейшем их сидении здесь никакого смысла нет. Но приказ... Взводный посмотрел на солнце, уже довольно высоко вставшее над горизонтом. До полудня еще часа полтора, ну час, как минимум.

— Остаемся, — принял решение взводный. — Еще час.

На мудрый Вовин взгляд решение было абсолютно, ну просто в корне, неверным. После падения станции, дальнейшее сидение в этих ямках, по какому-то недоразумению гордо именуемых окопами, приводило к потере еще одного часа личной жизни. Это если немцы не появятся. А если появятся... И ведь даже не узнает никто, как героически погиб красноармеец Владимир Александрович Лопухов, защищая... Да кого, собственно, ему здесь защищать? Товарища Сталина? Да пошел он! Своя жизнь дороже. Вова уже открыл рот, собираясь опротестовать командирское решение, но предварительно взглянул в добрые сержантские глаза и выдал.

— Ну час, так час. Всего-то и делов.

Остальные что-то побурчали себе под нос, открыто спорить никто не решился. С одной стороны, сержант парень в доску свой, с другой, похоже, уставов на ночь начитался.

Потянулись томительные минуты ожидания. Солнце издевательски замерло, посылая к земле ласковое осеннее тепло, которое никого не радовало. Все сидели в окопах молча, напряжение понемногу росло, Акимов не раз уже ловил на себе выразительные взгляды подчиненных, но язык не поворачивался отдать приказ об уходе. Первым не выдержал Белокопыто.

— Может, хорош сидеть? Солнце уже в зените.

До зенита солнце явно не дотягивало. Три Процента хотел поддержать товарища, но в последний момент благоразумно не открыл рта.

— Еще четверть часа. Белокопыто, дуй на насыпь, смотри, чтобы немцы нас от станции не обошли.

Неудачник, подхватив винтовку, потрусил за будку дежурного. Остальные сделали вид, что бдительно наблюдают за местностью и все происходящее их не касается. Секунды стали тягучими, как патока, а природа вокруг издевательски замерла, только легкий ветерок обдувал пригретую солнцем кожу.

— Все, уходим. Попробуем догнать наших.

Секунду все выжидали — не почудилось ли? Потом стали выбираться из окопов, навьючивать на себя тощие вещмешки и прочий солдатский скарб.

— Белокопыто, ты там оглох или уснул? Мы уже уходим.

— Иду, — откликнулся из-за будки Белокопыто, и буквально через секунду выдал. — Немцы!

Первым к будке метнулся Акимов, остальные ломанулись за ним.

— Куда толпой? Пригнитесь хоть.

Через полминуты Вова выставил на прицельной планке "пятерку" и, пристроив цевье винтовки на рельсе, загнал в ствол первый патрон. Справа и слева раздались такие же сдвоенные щелчки.

— Может, ближе подпустим? — поинтересовался Санька.

— Нельзя ближе, у них пулеметы, огнем задавят, — пояснил взводный. — Пока разберутся, пока развернуться, мы утечем. Огонь!

Немцев было десятка три. Шли они, не спеша, растянувшись по дороге на полсотни метров, чувствовалось — устали. Вова поймал в прорезь прицела крохотную размыто-серую фигурку, выбрал холостой ход спускового крючка. Справа треснул первый выстрел, винтовка уже привычно лягнула Лопухова в плечо. Фигурки на дороге падали, укрываясь от пуль, хотя, возможно, кто-то упал и не по своей воле. Вова торопливо опустошил магазин.

— Все, уходим!

Уходили, точнее, убегали, под свист пуль над головой — немецкие пулеметчики старательно обрабатывали обнаруженную позицию противника, пока их камрады обходили ее с фланга. Причем, бежать пришлось на юго-запад. Когда первые ветки хлестнули по лицам и телам бегущих, укрыли от возможных преследователей, все дружно повалились на укрытую опавшими листьями землю, хватая иссушенными ртами воздух.

— А ведь если бы ушли на пару минут раньше, накрыли бы нас фрицы, — едва отдышавшись, высказал свое предположение Вова.

— А на двадцать минут — никто бы не накрыл, и бегать не пришлось, — у Саньки было свое мнение. — Теперь батальон хрен догоним.

— Если от того батальона хоть кто-нибудь остался, — Вова был полон пессимизма.

— Кто-то обязательно останется, — высказался Белокопыто, — не может быть, что бы всех разом. Куда дальше, сержант?

— На восток, — решил Акимов. — Только переезд этот чертов, обойдем и попробуем добраться до своих.

— На восток, так на восток, — согласился Вова.

Об ужасах немецкого плена он был наслышан еще в своем времени.

— Ты командир или кто?

— Ну командир.

— Не ну, а командир. Значит, обязан не только глотку на плацу драть и заставлять лишний час в окопе хрен знает, зачем сидеть, но и вверенное тебе подразделение всеми видами довольствия обеспечивать. Обязан?

— Ну обязан.

— Не ну, а обязан. Так какого же мы третий день, не жравши по этим лесам болтаемся?

Акимов давно бы одернул зарвавшегося подчиненного, но понимал, что тот кругом прав, а дальше будет только хуже. Позавчера весь оставшийся световой день взвод пытался догнать наши отступающие войска. И вчера тоже. Но не удалось, даже канонада стихла. В самом худшем варианте это могло означать, что фронт рухнул, немцы рванули вперед, а взвод оказался глубоко в немецком тылу. Вслух этого никто не произносил, но думали об этом все. Да и думать было нечего — днем по всем дорогам шли и ехали фрицы, пробирающиеся по лесным тропинкам красноармейцы угнаться за ними, естественно, не могли. Оно бы и ничего, но ночи уже холодные и жрать хочется все сильнее. Местами еще попадалась поздняя осенняя ягода, но это несерьезно.

— Человек может обойтись без пищи три дня, — продолжил свою лекцию Вова, остальные только слушали, но пока не встревали — сил он при этом не теряет. На четвертый начинает слабеть, и организм начинает съедать сам себя. Последствия могут быть необратимыми.

— Ну и где я тебе продовольствие возьму? — не выдержал Акимов

— Да где хочешь! Ты — командир, у тебя треугольники в петлицах, вот и думай. А харчи подчиненным вынь и полож.

— Хочешь, петлицами махнемся?

— Не хочу. Так какое будет командирское решение?

Где взять продукты и накормить взвод Акимов действительно не знал, и сколько не думал, ничего реально выполнимого в голову не приходило. Ну не учили в полковой школе младших командиров, как накормить подчиненных во вражеском тылу при не очень дружелюбно настроенном местном населении.

— Короче, что ты предлагаешь?

— Можно пустить что-нибудь на обмен, — предложил Вова.

— Например?

Вот тут возникла пауза, ничего подходящего для меновой торговли в тощих вещмешках не завалялось.

— Можно бы лопатки махнуть, — предложил Санька, — толку от них сейчас никакого, только лишний груз, а к своим выйдем — новые дадут.

— Не пойдет, — возразил Белокопыто, — местным они ни к чему. Большие лопаты взяли бы, а малые не возьмут. А возьмут — недорого дадут.

Все вопросительно глянули на Три Процента.

— Война на дворе, — начал издалека Вова, — а на войне оружие и патроны всегда в цене.

— Ты что, — приподнялся Акимов, — оружие хочешь продать? Тебе Родина винтовку доверила а ты...

— Родина мне доверила ящик с дисками, а винтовку я сам тогда на бруствере подобрал, — возразил Лопухов.

— Сядь, сержант, — охладил командирский пыл красноармеец Молчунов, — рано еще оружие на хлеб менять, но если окончательно припрет, то можно подумать. На кой черт нужна эта винтовка, если нет сил, ее таскать?

Молчунов, свою фамилию оправдывал на все сто: сам рот открывал крайне редко, а если его спрашивали, то отвечал кротко, чаще всего вообще односложно. Акимов сел, но на Лопухова взглянул волком, хотя понимал, что четверо голодных и злых мужиков при оружии, да еще во время войны с голоду не умрут и то, что предложил Вова еще не самый худший вариант. Голод сильное, очень сильное чувство, мало кто может выдержать его и не сломаться, не опустится, не превратиться в зверя. Еще не известно, как он сам поведет себя через пару дней.

— А может, ночью наведаемся в ближайшую деревню, по погребам пошарим, — предложил Санька.

— Грабежа, мародерства и продажи оружия не допущу, — упрямо заявил сержант.

— Может, купим? — спросил молчаливый.

— А деньги? — поинтересовался Вова.

— Деньги есть.

Молчун залез в свой мешок, вытащил посеревшую тряпицу, развернул и явил на свет несколько разноцветных купюр.

— Откуда? — поинтересовался Вова.

— На заводе расчет перед призывом получил, а потратить негде было.

— Живем! — обрадовался Санька.

— Не спеши, — осадил его Белокопыто, — сейчас это только фантики. На кой они местным?

— Деньги, они и в Африке деньги, — встрял Вова. — Будет у нас жратва. Чтоб я этих совков колхозных не обул?

Лопухов решительно сгреб деньги и пихнул себе в карман.

— Ну, где тут ближайшая деревня?

— Уверен?

— Точно, — подтвердил Санька. — Дом справный, под железом, загон большой, сарайки всякие. Крепкий хозяин.

Как ни сильны были муки голода, а сходу врываться в первую попавшуюся на пути деревню не спешили и уже около часа вели наблюдение за крайним домом. От него до леса всего метров двести, да и путь шел не через чистое поле, можно было подойти не привлекая внимания.

— Если крепкий — такого и опустить не грех, — решил Вова.

— А сможешь? — засомневался сержант.

— Да я его на пальцах разведу!

— Смотри, осторожнее там, — предупредил Акимов. — Может, все-таки возьмете винтовки?

— Зачем? Без винтовок мы больше унесем. К тому же на вооруженного человека хозяин с опаской будет смотреть, а безоружного бояться не будет. Тут-то мы его тепленьким и возьмем.

— Ладно, пошли, — решил взводный. — Молчунов, следишь отсюда за деревней. Если немцы появятся...

— Понял.

— Мы заходим с задворок, контролируем обстановку во дворе. В дом или другие постройки постарайтесь не заходить, будьте все время на виду. Если что-то пойдет не так...

— Я поправлю пилотку левой рукой, — подхватил Санька.

— Руки, смотри, не перепутай, — подколол его Вова. — Пошли. Раньше купим — раньше сварим.

На полдороге к намеченному дому сержант со своим напарником отделились, заходя с тыла. Стоило Лопухову и Саньке пройти два десятка метров, как идущий позади красноармеец задал Вове вопрос.

— А чего ты их совками колхозными обозвал?

— В земле копаются? Копаются. Значит, совки. А колхозные и так понятно, — мгновенно выкрутился Вова.

Из прежнего отделения остались только он, да сержант Акимов, остальные сгинули где-то в бурном потоке отступления. Кто погиб, кто ранен, кто в плен попал, а кто и просто "рассосался" спасая собственную жизнь. Санька во взводе появился только-только, но Вова уже знал, что тот не так прост, как могло показаться. Малорослый и тщедушный он казался намного моложе, чем был на самом деле, а безобидный и малость чудаковатый вид, чему способствовали шинель не по росту и сползающая на уши пилотка, не соответствовал действительности.

Происходил Санька из беспризорников-детдомовцев гражданской войны и был крученым. Вот и сейчас в правом кармане шинели у него покоился нож с коротким, бритвенной остроты лезвием и наборной рукояткой из разноцветного плексигласа, лагерное творчество. На холодное оружие никак не тянет, как раз для уличных хулиганов. Убить таким ножом с одного удара трудно, если только по горлу полоснуть, а вот порезать человека можно очень даже серьезно. Нет, закоренелым уголовником Санька не был, в лагерь ни разу не попадал, просто по причине своего воспитания не испытывал никакого уважения к священному праву личной собственности и праву ближнего на целостность своей морды.

Такой помощник Вове был бы очень кстати, но, поразмыслив, он пришел к выводу, что Санька на эту роль не годится. Сам Вова был поклонником методов Остапа Ибрагимовича, поэтому использовал исключительно красивые комбинации по сравнительно честному отъему денег у населения, а Санька ничего кроме прямой экспроприации чужого имущества знать не хотел. Между тем колоритная парочка из Вовы и Сани приблизилась к монументальным, по деревенским меркам, воротам и Лопухов начал оббивать кулаки о толстые крашеные доски.

— Хозяин! Эй, хозяин!

Ответом был заливистый лай дворового кабысдоха. Еще минут пять ничего не происходило. Вова уже подумывал, не попытать ли счастья в другом месте, как над забором справа от ворот появилась поседевшая всклокоченная борода.

— Чего надо?

Вова задрал голову оценил бороду, и сердце его радостно затрепетало — разводить таких замшелых куркулей самое милое дело, высший пилотаж для любого, уважающего себя деляги.

— Дело есть, хозяин. Выгодное дело. Для тебя в первую очередь.

— Какое такое дело? — заинтересовалась борода.

— Может, ты калитку откроешь? Или мы так и будем на всю улицу орать?

Думала борода ровно столько, сколько требовалась на то, чтобы бросить два взгляда вправо-влево и убедиться, что никто, кроме двух стоящих у ворот красноармейцев во двор входить не собирается. Спустя еще несколько секунд лязгнул запор, калитка приоткрылась, пропуская посетителей во двор по одному. Кроме хозяина их встретил еще один персонаж, точная копия первого, только без бороды, лет на двадцать моложе и с плотницким топором за поясом. Ну и мелкая голосистая шавка на цепи.

— Так какое дело?

Вова оценил основательность и прочность построек, отметил мелькнувшую в окне за занавеской тень, бросил взгляд на заднюю часть двора, где должны были спрятаться сержант с напарником. Никого не заметил, но почувствовал себя увереннее.

— Продовольствие хотим купить. Дорого, — заметив желание бороды немедленно гнать со двора непрошенных гостей. — Дело говорю, дед, хорошо заплатим. Нам из полковой казны на это дело много отстегнули.

— Так советскими, небось!

— А какими еще? Естественно советскими!

— Да кому они сейчас нужны будут? Разве что сортир ими оклеить, чтобы в щели не задувало. У немцев-то свои деньги будут!

— Слушай сюда, — Вова нагнулся к заросшему седыми волосами уху и заговорщицки начал вещать. — Немцы на первое время советские деньги в ходу оставят. Я те правду говорю! Сейчас все их скидывать будут и тот, кто их за бесценок соберет — хорошо поднимется.

— Брешешь, — вырвался из лопуховских объятий дед.

— Собаки брешут, а я дело говорю! Сам посуди, ну зачем немцам новые деньги печатать, если советские и так есть? Вот когда новая власть утвердится, тогда новые деньги введут. Ты тогда не зевай, на старые товар купишь, на новые продашь — десятикратную прибыль получишь!

Откуда, спросите вы, мелкий деляга, историей не интересующийся знал ход событий на оккупированных территориях? Да не знал он! Просто пережив развал страны, галопирующую инфляцию девяностых и многочисленные денежные реформы того же времени, логику развития денежных отношений во время войны он даже не предугадывал, а ощущал на собственной шкуре.

— Да-а, немец — мужчина обстоятельный, я его еще по той войне помню. Только боязно как-то, а вдруг промашка выйдет?

Вова понял, что рыбка заглотила наживку, осталось только протолкнуть ее глубже, чтобы добыча не сорвалась с крючка.

— Все будет пучком. А сейчас у тебя реальный шанс начальный капитал создать. Мы тебе за мешок картошки целый червонец дадим...

— Два, — моментально отреагировала борода.

— Да ты что?! Бутылка казенной одиннадцать сорок стоит! А ты за мешок гнилой картошки хочешь почти две поллитры?!

— Хорошая картошка! А не хочешь брать — к соседям иди!

— Ну и пойду!

— Ну и иди!

Младшая копия хозяина положила руку на пояс возле топора, Санька сунул руку в правый карман шинели. Вова сделал вид, что пошел на попятную.

— Давай так, мы тебе не два червонца, четвертной за мешок заплатим. А в расписке укажем, что четыре червонца заплатили.

— Ну ты жох, паря! — восхитилась борода. — А разницу, стало быть, себе в карман?

— Должен же и я что-то с этого поиметь.

— Лады! А сколько возьмете?

— Сейчас два мешка. Вернемся в полк, начпроду доложим, он подводы пришлет. Только ты не тяни, мы не единственные фуражиры, кто быстрее товар найдет, тот и выгоду получит.

— Да понял, понял, — засуетилась борода. — Михей, тащи два мешка. Да получше отбери, чтобы товар товарищу начпроду понравился.

— А это вы хлеб печете? — потянул носом Вова.

— Да только поставили, через час готов будет.

— Жалко, хлеба мы бы тоже взяли.

— А как подводы придут, все готово будет.

— А сала нет?

— Нет, кабанчика я еще не колол — рано. Ну что, давай рассчитаемся?

Вова сунулся в мешок, который уже притащил сын хозяина, проверил качество. Сверху лежали крупные, красивые клубни.

— Давай!

Вова отсчитал полтинник, потом ему же пришлось писать расписку, под которой борода нарисовал несколько корявых букв, означающих подпись продавца. Расстались стороны довольные друг другом. Обратно двинулись, сгибаясь под тяжестью груза.

— Как прошло?

Вова гордо скинул мешок на землю.

— Лучше бы донести помогли, — посетовал Три Процента. — Чисто все. Я ему лапши на уши навешал, что нас в лесу целый полк и, если начпроду его картошечка понравится, то мы у него весь излишек урожая скупим.

— А эту почем взял? — поинтересовался Акимов.

— Полтинник два мешка, в расписке написал, что за восемьдесят.

Вова протянул сержанту бумагу. Акимов посмотрел, фыркнул.

— Здесь всего килограммов сорок, получается больше, чем по рублю за килограмм. Дороговато.

— С учетом военной инфляции..., — начал умную речь Вова.

Сержант махнул рукой.

— Ладно, и так сойдет. А хлеба, сала?

— Не было ничего. Хлеб, сказал, только в печь поставили, кабанчика еще не кололи.

— Не повезло, — констатировал Акимов. — Но сорок килограммов нам надолго хватит. Соль у меня есть, а хлеб еще найдем. Давайте, груз разделим.

В первом мешке, в который Вова заглядывал, оказалась вполне приличная картошка, а во втором...

— Это он для свиней держал, — констатировал Молчунов.

Грязная мелочь. Судя по запаху, уже подгнившая, несмотря на недавний сбор урожая и недолгий срок хранения.

— Слушай, Лопухов, — ласково начал сержант, — а ты не мог просто пойти и купить у мужика два мешка нормальной картошки?

Три Процента открыл рот, попутно придумывая оправдание, но его неожиданно поддержал Санька.

— Этот куркуль просто так не продал бы. Поначалу он на сказки повелся, потом, видимо, понял, что его дурят. Я это сразу просек.

— А чего молчал? — удивился Вова.

— У него при себе ствол был, — пояснил Санька, — не стоило дергаться.

— С чего ты взял, что у него было оружие? — спросил Акимов.

— Он все время бочком держался и левую руку придерживал — наверняка, ствол за поясом. Либо обрез, либо наган от какого-нибудь уполномоченного с коллективизации завалялся. Да и сынок у него призывного возраста, тоже не с пустыми руками домой рванул.

— А чего пилотку левой рукой не поправил?

— Да я забыл, — смутился Санька. — Финку в руке сжал, думаю, если он, так я его...

— Ясно, — подвел итоги вылазки за продовольствием сержант, — разбираем, что есть и уходим.

Запихивая свою часть груза в вещмешок, Вова нашел повод для оптимизма.

— Хотя бы нести легче будет.

Но его никто не поддержал, все быстро распихали добытое Вовой и Санькой, и быстро двинулись прочь. Ушли, впрочем, недалеко, голод оказался сильнее. Буквально в паре километров разожгли костер, едва дождались образования каких-то углей и начали запихивать в них картофелины, вороша жар обугливающимися веточками.

— Может, готово?

Вовин вопрос послужил командой к действию всем остальным. Не обращая внимания на боль, Три процента обдирал с картофелины обугленную корку, а затем, не дождавшись, пока Акимов вытащит из сидора обещанную соль, запихивал в рот обжигающую, перемазанную сажей, но такую безумно вкусную картофелину. Несколько минут у костра царило молчание, только звуки поглощаемой еды, да неразборчивые звуки, когда запихиваемая в рот картошка оказывалось слишком горячей даже для оглодавших красноармейцев. Постепенно, первый голод прошел, и запихивать картошку в угли стали более вдумчиво, а вытащенную из костра остужать.

Кровь отлила от головы к желудку, и Вова попытался проанализировать ситуацию. На чем он прокололся и почему приемы, безотказно срабатывавшие в новой России, дали осечку здесь? Через некоторое время, он пришел к выводу, что все дело в менталитете. Там ему приходилось иметь дело с людьми хоть умными и образованными, но выросшими и воспитанными еще во времена развитого социализма. Перед такими молодой и беспринципный деляга имел преимущество, редко кто мог противостоять его напору. Здесь же пришлось ему иметь дело с хоть и с дремучим мужиком, но науку "купи-продай и ближнего кинь" освоившим вместе с молоком матери.

"Надо быть изворотливее и нахрапом не действовать" — решил Три Процента. Но мысли его постепенно угасли, глаза сами собой слиплись, и он незаметно провалился в сон, ощущая приятную тяжесть в еще недавно пустом брюхе.

Проснулся Вова не по собственной воле. Проще говоря, Санька его грубо растолкал. Спросонья он не сразу въехал в окружающую обстановку.

— А?! Что?! Немцы?!

— Хуже, — посетовал на судьбу Санька, — Акимов вспомнил о том, что он сержант.

Вообще-то оружие чистить несложно. И не тяжело. И уж всяко лучше, чем на плацу строевой рубать или на хозработах загибаться. И лучше всего чистить личное оружие, если до этого из него не стреляли, по меньшей мере, год. А если дело происходит в теплой казарме или, на худой конец, в непромокаемой армейской палатке, то тогда чистка превращается в отдых.

Все изменяется, когда солдаты попадают в окопы на передовой. С одной стороны от состояния твоей винтовки зависит твоя же жизнь, с другой... Зачем винтовку чистить с утра, если через несколько минут, возможно, из нее придется стрелять? К тому же, пока боец чистит свою винтовку он, считай, небоеспособен. А вечером ее, зачем чистить? Вдруг немцы ночью полезут? Немцы ночью не воюют? А разведка немецкая! Вот то-то. А зачем ее вообще чистить? Она же и так стреляет. Откажет? Да ну? До сих пор не отказывала, а вот тут возьмет и просто так откажет? Да и хрен с ней! Для создания плотности огня у нас пулеметы есть. И артиллерия. И минометы. Вот они пусть и отдуваются, а от одной винтовки немного зависит. Износ ствола увеличивается? Ой, не смешите меня! Неизвестно, кто раньше кончится: ствол винтовки или ее хозяин. Второе гораздо более вероятно. А еще для чистки ветошь требуется, масло. А если нет их под рукой? А вдруг дождь пойдет? Или снег?

Словом, каждый опытный солдат найдет тысячу и одну причину, чтобы от данной процедуры отмазаться. Только землеройные работы могут вызвать у солдата еще большее неприятие и бурную мозговую деятельность по поиску причины неучастия в них. У каждого, кто пробыл на фронте хотя бы неделю, всегда есть наготове история, как он в мелкой ямке обстрел пережил, а товарищей командиров в надежном блиндаже прямым попаданием гаубичного снаряда убило. Нет, конечно, когда нужно срочно окопаться в ожидании танковой атаки или минометного обстрела, то тут энтузиазм резко подскакивает. Но какой дурак будет рыть с вечера окоп, если есть вероятность утром двинуться дальше?

Однако, собравшиеся под командованием товарища младшего сержанта Акимова красноармейцы от чистки личного оружия отбояриться не сумели. Видимо, были еще недостаточно опытными. Больше всех от отделенного, естественно, досталось Вове. И не потому, что винтовка у него была самая грязная. Вовсе нет, у других были и похуже. Отделенный всласть наездился по Вовиным ушам за то, что он до сих пор не догадался добыть маленькую дерматиновую сумочку, в которой красноармейцы хранили принадлежности для винтовки, в том числе и ершик для чистки ствола. А ведь были, были возможности, но Вова элементарно лопухнулся. В результате, пришлось ждать, пока освободится ершик и заканчивать чистку последним. Масленку добыть он тоже не догадался, но Молчунов выручил, и не только Вову.

После чистки — руки все черные от смеси масла и порохового нагара. Холодной водой эту гадость не отмыть, а мыла ни у кого нет. Санька попытался оттереть ладони полой шинели, но махнул рукой.

— Пошли так...

Так и пошли — с чистым оружием и грязными руками.

Ночью с неба зарядил мерзкий холодный дождь. Шинели намокли, потяжелели, и перестали хранить драгоценное тепло давно немытых солдатских тел. Холодные капли падали на лоб, нос, уши, стекали по лицу, лезли в глаза. Когда такая капля влетала в зазор между затылком и воротником, сразу и не поймешь — кипяток или лед.

Первую ночь пережили. Днем шли. Дождь, то прекращался, давая надежду, то начинал моросить ледяной мелочью, то с неба летели крупные, тяжелые капли. Температура держалась около нуля. Скоро ноябрь, однако. Всех трясло от холода, согреться на ходу не получалось. Костер развести? Все потенциальные дрова отсырели, и укрыться от дождя негде. Поэтому, когда ближе к вечеру окруженцы вышли на узкую лесную дорогу, Вова, стуча зубами, выразил общее мнение.

— Надо по дороге идти, крышу искать, а то заболеем все на хрен.

Никто и не спорил. По дороге идти было быстрее, только куда она ведет было не очень понятно. По солнцу не сориентируешься, компаса нет. Но, вроде не на запад. И то ладно. Пройти успели километра два, близость жилья уже чувствовалась, заставляя невольно ускорять шаг, когда в уже наступивших сумерках, сквозь шум дождя донесся хорошо знакомый сдвоенный щелчок. Следом сиплый, простуженный голос произнес.

— Стой, кто идет!

Глава 4

Справа бил пулемет, слева летели пунктиры трассеров, впереди то и дело вспыхивали огоньки дульного пламени. И темнота не спасала — осветительных ракет немцы повесили достаточно, а когда они начинали гаснуть, не скупясь, подкидывали еще. В их мертвенно бледном, фосфоресцирующем свете по заснеженному полю метались десятки серых теней. Метались, не находя выхода, и падали, падали. Остатки стрелкового полка, к которому две недели назад присоединились бойцы младшего сержанта Акимова, стремительно таяли под огнем немецких пулеметов. Истошно кричала раненая лошадь, которую фрицы никак не могли добить.

— Что творят, суки, что творят.

Несмотря на стрельбу и крики Вова разобрал бормотание лежащего рядом Саньки. В первые мгновения, когда они были готовы поддаться общей панике, их спас Акимов. Заорав "Ложись!", он сбил с ног готового метнуться в сторону Лопухова, толкнул, сбивая на землю Саньку, и сам упал, пытаясь укрыться от пуль на еще не промерзшей, заснеженной земле. Первый снег и выдал колонну окруженцев, следы трех сотен человек и десятка телег на нем не скроешь. А угадать дальнейший маршрут движения было несложно — дорог в этом лесистом краю было мало. Немцы подождали, когда остатки полка выйдут из леса в чистое поле и открыли огонь с трех направлений, устроив огневой мешок.

Отойдя от первого испуга, вроде даже не обоссался, Вова начал, наконец, соображать и, кажется, нашел выход. Оттопырив зад, он прополз полтора метра и дернул командира за рукав.

— Слышь, Акимыч, там где-то канава есть.

— Какая?

— Большая. Я немного в сторону отошел и чуть в нее не упал, когда сюда шли.

— Давай вперед, — принял решение сержант, — мы за тобой.

Подтянув к себе винтовку, Вова пополз в направлении, откуда они пришли. Руки быстро окоченели, тощий вещмешок перекатывался по спине, винтовка волочилась по снегу. Спасительная канава отыскалась метров через семьдесят, показавшиеся вечностью. Скатившись вниз, Лопухов оценил инженерное сооружение — метра полтора глубиной, края пологие. Мелиорация, мать ее. Сверху кто-то скатился. Акимов. За ним мелкий Санька в своей длинной шинели, следом Белокопыто.

— Молчунов где?

На вопрос сержанта никто не ответил, похоже, не повезло мужику. Дальше в канаву начали спускаться другие уцелевшие. Три Процента уже знал, что уничтожить несколько сотен человек за короткое время невозможно, кто-нибудь обязательно выживет. Самые шустрые и удачливые, не потерявшие головы в этом аду, собирались в этой вырытой несколько лет назад канаве.

— Ну, чего сели? Фрицев ждем?

Немецкого плена Вова боялся панически, даже больше смерти. Передвигаться по канаве лучше всего на четвереньках. Ползти медленно, снег лезет во все щели в одежде, приподняться страшно — стрельба наверху, вроде, ослабела, но пули продолжали свистеть. Сильно мешала длинная неуклюжая винтовка. Вова подумывал, а не бросить ли ее, без нее передвигаться можно значительно быстрее. Но по здравому размышлению, оружие решил все-таки оставить — тот же сержант спросит, едва очухается. А может и обратно за винтовкой отправить, с него станется, настоящий совок.

Так пыхтя, сопя и матерясь под нос, проползли метров триста-четыреста. Канава уводила в сторону от фронта, но главное, отдалялись фрицевские позиции. Стрельба наверху почти стихла, постреливали винтовки, коротко взлаивали пулеметы. Вряд ли немцы рискнут сунутся на поле до утра. Акимов рискнул выглянуть и оценить обстановку.

— Лес рядом совсем, давайте по одному.

Никто не выразил желания первым выбраться из спасительной траншеи.

— Лопухов, давай первым!

— А чего я? — возмутился Три Процента.

— Вперед! Бего-ом, марш!

Скользя по осыпающемуся откосу, Вова выбрался наверх и, переломившись пополам, порысил в сторону темнеющего леса. Немецкие ракеты давали небольшое освещение, отбрасывая косые, ломаные тени. По нему не стреляли. Едва достигнув первых деревьев, Три Процента упал, переводя дыхание. От пережитого страха и холода его начало колотить. Рядом с ним плюхнулся Белокопыто, путаясь в своей длинной шинели, прибежал Санька. За ним был какой-то незнакомый дядька.

— Один, д-два, т-три...

Очередной добежавший упал шипя от боли, его тут же начали перевязывать, разрезав рукав шинели.

— Ч-четыре, п-пять, ш-шесть...

Еще один растянулся в нескольких шагах от первых кустов и бегущий за ним едва не наступил на него. Сценка сопровождалась приглушенным матом.

— Семь, в-восемь, д-девять, д-десять...

Наконец, появился сержант.

— Од-диннад-дцать.

Одиннадцать. Вместе с самим Вовой — двенадцать. Из трехсот. Нет, не может быть, захлопнуть ловушку немцы не успели. Или не смогли из-за своей малочисленности. Те, кто шел в хвосте колонны, должны были уцелеть. Красноармеец Лопухов очень хотел на это надеяться.

К утру подморозило. Отсыревшие шинели стали колом, мороз пощипывал уши, зуб не попадал на зуб. О том, чтобы развести костер никто и не заикнулся, немцы были рядом. Хорошо было слышно, как перекликаются их часовые, время от времени, то и дело, с шипением, взлетали в темное небо осветительные ракеты.

Серая утренняя мгла не принесла облегчения. Все понимали, что долго здесь не высидеть, надо что-то делать дальше, но что именно никто не знал.

— Надо на разведку идти, — предложил бас в паре метров слева от Вовы, — наши должны быть недалеко.

— Ты, что ли пойдешь? — просипел простуженный справа.

— Пойду, — согласился бас.

— Ну и вали, герой, — напутствовал сиплый.

— Ты осторожнее там, — Три Процента узнал голос Акимова.

— Не учи ученого, — отрезал бас, — осторожности меня финны уже научили.

Ветеран зимней компании растворился практически бесшумно, все замерли, прислушиваясь — тишина, изредка нарушаемая немцами. Мутный промозглый рассвет постепенно сменился серым промозглым днем. Температура опять перевалила за нулевую отметку, и тонкий снежный покров растаял, оставив после себя жидкую серую грязь. Три Процента стер с казенника налипшую грязь, на срезе ствола было чисто. Хотел проверить работу затвора, да передумал — курок взведется, а спустить его бесшумно может и не получиться. Где-то вдалеке изредка постреливали, но без фанатизма, так, дежурная перестрелка.

— Вроде, наши, максим.

Вова попытался подбодрить товарищей, но его не поддержали.

— Может, и наши, а может...

У некоторых сохранились сухари. Их грызли медленно, растягивая, как будто это могло хоть как-то утолить голод. У Вовы в мешке из съестного не было ничего, кроме сырой картошки. Он уже подумывал употребить ее прямо так, но решил, что червячок в животе грызет его не слишком сильно и можно еще потерпеть.

Разведчик вернулся, когда время явно перевалило за полдень, когда его уже перестали ждать.

— Можно пройти.

Обладатель баса оказался высоким крепким мужиком, лет тридцати. Привалившись спиной к стволу осины, он ножом счищал с шинели налипшую грязь.

— До наших километра два всего. Днем не пройти, а ночью можно попробовать. Там низинка есть.

— А на немцев в твоей низинке не нарвемся.

— Не. Она болотистая, окоп не вырыть. А немцы сухие места любят. Там разрыв метров двести-двести пятьдесят. По одному, на брюхе проползем.

— А мины? — поинтересовался Акимов.

-Да какие там мины!

Разведчик махнул рукой с ножом, с лезвия сорвался комок грязи. На том и порешили. Лучше бы идти под утро, когда у немцев самый сон, но после наступления темноты вытерпели едва ли часа три, холод и голод гнали вперед.

— Я иду первым. Метров триста можно пройти, — инструктировал красноармейцев бас, — дальше — ползком. Фриц ракету пустил — замри, не дыши. Ракета погасла — еще две минуты лежишь, не двигаешься.

Акимов решил идти последним. Санке, Лопухову и Белокопыто, следовательно, выпадало идти в хвосте, что увеличивало шанс нарваться. Вове этот момент сильно не нравился, но отрываться от своих тоже было страшновато. К тому же был еще один нюанс — первым могло достаться от своих, окруженцев вполне могли принять за немецкую разведку.

— Пошли!

Далеко не все окруженцы обладали навыками бесшумного передвижения по то и дело чавкающей грязи. Шумновато получалось. Вова шел третьим с конца, перед ним Санька, за ним — Белокопыто, сержант замыкающим. Темное, шевелящееся пятно впереди — единственный ориентир.

— Ложись, — прошелестело по колонне.

Три Процента передал команду идущим позади, и опустился на мокрую, пожухлую траву. Теперь пришлось ориентироваться только на сопение ползущего впереди Белокопыто. Вскоре под руками появилась вода, начали попадаться кочки. Счет времени был потерян, казалось, что Вова ползет так уже часа два, как минимум. Все мысли и желания исчезли, в голове стучало только одно: доползти, доползти, доползти...

Пш-ш-ш-ш! Лопухов замер, сердцу, испуганно ухнув, провалилось куда-то в живот и там бухало, как паровой молот. Свет от ракеты проникал даже сквозь закрытые веки. Казалось, что она предательски освещает низинку целую вечность, и уже никогда не погаснет. Погасла. Опять вокруг сомкнулась тьма безлунной ночи. Невольно сжавшийся в ожидании очереди из МГ Вова немного расслабился, но, помня о предупреждении, двинуться, вперед не рискнул.

— Ты чего тут развалился?

Волочивший за собой длинную винтовку Санька, едва не ткнулся в подошвы лопуховских сапог.

— Давай быстрее, пока не отстали.

Вова засопел и наддал, стараясь догнать уползших вперед. Тр-р-р-р! Три Процента в ужасе ткнулся лицом в мокрую, холодную кочку, ожидая пули в спину и проклиная горб сидора на спине. Не иначе он и выдал! Но отстучавший короткую очередь немецкий пулемет, продолжением не огорчил. Видимо, пулеметчику что-то почудилось в другом месте. Или скучно ему, гаду, стало, развлечься решил, сволочь!

На этот раз Вова двинулся вперед без Санькиного напоминания, хотя ползущего впереди уже потерял. Он просто полз вперед, надеясь, что мимо своих позиций не промахнется. Есть ли кто сзади тоже непонятно. Пш-ш-ш-ш! Что за...?! Опять мерзкая трава холодит лоб, а левая рука провалилась в ледяную воду. И пошевелиться нельзя. К тому времени, когда ракета погасла, рука окончательно онемела. Вова рискнул вытащить ее из воды и пошевелил пальцами, разгоняя кровь. Тут его опять догнал Санька.

— Где Белокопыто?

— А хрен его знает. Где-то впереди.

— Лопух, ты, Лопухов. Куда теперь?

— Вперед, — решил подоспевший Акимов. — Большую часть уже проползли, пулемет откуда-то сзади бьет.

Вове казалось, что они положенное расстояние проползли уже несколько раз, причем, туда и обратно. Однако, пришлось ползти дальше. Они пропустили еще одну ракету и пару очередей, когда впереди и правее забухали винтовки. Немцы тоже не остались безучастными — торопливо закинули в небо несколько осветительных ракет, перечеркнули нейтралку пунктирами пулеметных трассеров и даже кинули несколько мин. Но до их позиций было уже далековато, и палили немцы больше для самоуспокоения.

— Похоже, наши нарвались, — предположил Санька.

— Стихло, — отметил Вова, — может, разобрались?

— Доползем — увидим, — подвел итог дискуссии сержант.

Метров через двести их окликнули.

— Стой, кто идет!

— Свои, — откликнулся Вова.

Видимо, действительно, уже разобрались и часовые были предупреждены о том, что часть окруженцев еще ползает по нейтралке. Их встретил до боли знакомый пулемет с раструбом пламегасителя и плоским блином сверху. При нем два мужика и спешно прибывшее начальство в лице взводного лейтенанта. Вова привалившись к стенке траншеи блаженно улыбался. Свои, наконец-то дошли. Можно будет хоть немного согреться и обсушиться. И пожрать.

В фильтрационном лагере задержались надолго, народу, вышедшего из окружения, набралась не одна тысяча, а проверяющие не сильно торопились. Действительно, кого они будут проверять, когда все окруженцы закончатся? Вот и не спешили. Лагерь был разделен на две неравные части: в одной, большей, находились те, кто еще проходил проверку, в меньшей — уже прошедшие, их отправляли в запасные полки и действующую армию. Жили все в больших землянках человек на пятьдесят-семьдесят. Предшественники уже успели соорудить из подручных материалов печки-буржуйки, но дров было мало.

Вообще-то, для немецких агентов здесь полное раздолье — тысячи людей, друг друга мало кто знает. У красноармейцев и младших командиров, из документов, в лучшем случае, комсомольские билеты. У некоторых были еще какие-то справки без фотографий, а у подавляющего большинства — ничего, как и у Вовы. Затесаться и затеряться в этой толпе ничего не стоило, но что-то не пользовалось это место популярностью у вражеских шпионов. Наверно по причине грязи, холода и паршивой кормежки. И вшей. Вшивость была поголовная, в таких условиях, когда все спали на самодельных нарах, не подцепить эту заразу было невозможно. Пока находишься на улице, где температура частенько уже опускалась ниже нуля, паразиты ведут себя тихо, но стоило пригреться в землянке, как...

— Долго нас здесь мариновать еще будут?

Вопрос Саньки остался без ответа, сколько здесь еще припухать никто не знал. Белокопыто тоже был здесь, вышел с основной группой. А ветерану финской не повезло — нарвался на пулю от своих же. Еще один был ранен и отправлен в госпиталь, остальные тоже были где-то в этом лагере.

Их очередь пришла через неделю. За себя Вова не особенно волновался. "Красноармеец Лопухов. Дивизия, полк, батальон, рота". По поводу анкетных данных врать не стал, так как немцы до его родного города уже добрались, и запросы туда слать бесполезно. Только дату рождения он соответствующим образом сдвинул. "В окружении? Да, был. Как попал? Выполняя приказ командования по прикрытию фланга позиций батальона. В плену? Нет, ни секунды. Все время был в составе подразделения, вышел с оружием в руках. Свидетели? Да сколько угодно! Вон, на соседних нарах парятся". Еще пару раз его расспрашивали о красноармейцах, с которыми выходил, искали нестыковки, пытались ловить на мелочах, но Лопухов твердо стоял на своем и его оставили в покое еще дней на десять. Отоспаться мешали проклятые вши, и жрать постоянно хотелось.

В один из дней, на утреннем построении зачитали список фамилий, куда попала и кампания младшего сержанта Акимова. Проверка была окончена, видимо, пришли ответы из дивизии или запасного полка, и их перевели в другую часть лагеря.. Там задержались недолго и уже через четыре дня, набившихся в теплушку прошедших проверку, пыхтящий паровоз, постукивая на стыках, повез в направлении Первопрестольной. Вова возвращался туда, откуда все началось, только возвращение это его не радовало.

Баня. Баня это место, где можно приятно провести время в компании таких же реальных пацанов. Водки попить, пивком отполировать. Под это дело и о делах можно перетереть, вопросы порешать, непонятки разрулить. И уж когда все деловые разговоры закончены, а нужный градус, когда все женщины кажутся прекрасными феями, достигнут, можно кивнуть банному халдею, что досуг джентльменов пора скрасить общением с противоположным полом. Что? Помыться? Естественно, после этого дела можно и помыться, но ходить в баню ради банального процесса мытья? Для этого дома ванная есть. Или душ.

Только сейчас Три Процента смог оценить, что значит возможность просто смыть с себя многонедельную грязь. И горячая вода! Сколько душе угодно, стоить только повернуть кран и из него течет горячая вода. Течет, пока ее закроешь. Вова вывернул на себя шайку, смывая с себя серое вонючее мыло.

— Фр-р-р. Ух, хорошо!

Только народа многовато. В заполненном паром помещении моечной полсотни, больше просто не влезло, голых мужиков занимались гигиеническими процедурами. Выстояв очередь к кранам, Лопухов наполнил шайку еще раз, отошел в сторону, не спеша, с удовольствием, вылил на воду себе на лысину. Перед помывкой всех постригли наголо — борьба со вшивостью.

Решив отдышаться, плюхнулся на деревянную лавку, привалился спиной к теплой стене. Впервые за долгое время он, наконец, согрелся, ему не досаждали вши, и фронт был далеко. Еще бы унять точившего живот червячка и было совсем хорошо. Нет, еще бы пивка холодного и бутербродик с икоркой, можно даже с красной. А еще лучше водочки, ледяной, граммов сто. Или сто пятьдесят. В голове приятно зашумело, как будто Три Процента действительно остограмился. И девочек вызвать. "Нужные номера должны быть забиты в мобиле", вспомнил Вова. Он протянул руку к телефону, но нащупал только чью-то волосатую ляжку.

— Лопухов, ты чего меня как девку щупаешь?

Три Процента торопливо отдернул руку от ноги присевшего рядом младшего сержанта Акимова. М-да, до появления мобильной связи в этой местности должно пройти еще лет шестьдесят, а сама мобила осталась у сволочной старухи, устроившей ему это бесплатное приключение. Жрицы свободной любви появятся намного раньше, но тоже не завтра, да и с баблом напряженка. Поэтому пока придется обходиться без женщин, своими, так сказать, силами, не подумайте плохого.

— Я это... Шайку ищу, — выкрутился Вова.

— Слева от тебя шайка, — подсказал сержант, — а вообще, закруглятся пора. Обмундирование уже должно прожариться, а желающих помыться еще много.

Бросив уже не нужную шайку, он выбрался в раздевалку, встретившую его бодрящим холодком. На улице уже приличный минус, а в щелястые окна сквозило. Торопливо натянули на свои торопливо обтертые торсы и члены толстое, зимнее белье. Чистое, пусть и неновое Главное — без всякой посторонней живности. Даже портянки дали такие же чистые и толстые. Акимов оказался прав — вскоре принесли еще горячее, противно воняющее какой-то химией обмундирование. Еще до того, как подвалила основная толпа, он успел разыскать в этих кучах свои вещи.

— Р-рявняйсь! Сми-ирна!

Заранее ненавидимый старшина из постоянного состава пересчитал вверенное ему подразделение по головам. Все были в полном комплекте.

— На пра-во! Шаго-ом марш!

Путь куцей колонны лежал в Красные казармы.

Красные казармы. Это название есть практически в любом городе, где в конце девятнадцатого — начале двадцатого века квартировали полки царской армии. Именно так тогда и строили — из красного кирпича. Вова помнил уже основательно прогретую июньским солнцем, забитую людьми и машинами, Москву с основательно отравленной выхлопными газами атмосферой. Город сорок первого года встретил возвращение блудного деляги неубранным снегом, редкими прохожими, по большей части в серо-черной одежде и серых шинелях. Еще более редкими автомобилями и запахом дыма из печных труб. Как в деревне.

— Р-ряз, р-ряз, р-ряз, два, три, — напомнил о своем существовании старшина, чтоб ему пусто было, — шире шаг! Р-ряз, р-ряз, р-ряз, два, три.

По прибытии в расположении полка всех ожидала приятная неожиданность — выдали, наконец, зимние шапки, рукавицы, ватные штаны и валенки. Затем Три Процента окончательно превратился в красноармейца Лопухова, получив свой первый настоящий документ — красноармейскую книжку, правда, пока без фотографии, куда ему и вписали все выданное имущество. А вот ужин разочаровал — синюшная перловка на воде с небольшим количеством соли, да и та в весьма скромном объеме. Более опытные товарищи, проведшие здесь не одну неделю, объяснили, что все это называется "третья тыловая норма". Ноги не протянешь, но доходягой стать можно. "Выходи, строиться", традиционная вечерняя поверка, и Вова забылся, наконец, тяжелым усталостным сном.

Утром всех выгнали на зарядку. Отвыкшие от подобных процедур окруженцы поворчали, но деваться было некуда. Потом скудный завтрак и занятия. Все эти "стебель, гребень, рукоятка" быстро надоели, он считал себя вполне опытным и закаленным бойцом, которому дальнейшее пребывание на фронте уже ни к чему. Вова поводил жалом в надежде отыскать теплое местечко в этом самом полку, но неделю спустя его надежды были разрушены самым варварским способом.

— Лопатин!

— Я!

— Лопухов!

— Я!

— Лоскутов...

Все названные должны были выйти из строя. Потом последовало.

— Напра-во! Шаго-ом, марш!

И вот ты в ряду серых спин скрипишь по свежему морозцу в направлении будущего заката. Перед тобой покачивается серо-зеленый сидор идущего впереди. Ни одной знакомой морды вокруг. Куда? Зачем? Непонятно. А все это называется маршевым батальоном, следующим на фронт, который подошел уже настолько близко, что даже транспорт не понадобился. Серая змея колонны, растянувшаяся почти на полкилометра, покидала ставшую такой негостеприимной столицу.

Часа через три, когда на привале Вова развязал завязки своей ушанке, его органы слуха уловили негромкий, но весьма отчетливый гул.

— Это что, канонада?

"Канонада, канонада" обеспокоенно прошелестело по расположившемуся вдоль обочины батальону. Панического страха, как в первый раз, уже не было. Был тупой фатализм, с глубоко теплившейся надеждой на благополучный исход. Честно говоря, Три Процента даже испытал некоторое облегчение, по крайней мере, накормят прилично и сто грамм нальют, хотя бы и перед смертью.

— Станови-ись!

Вова со скрипом вытащил свою задницу из мягкого сугроба и тут...

— Акимов, сержант!

Расталкивая выходящих на дорогу маршевиков, Три Процента решительно пробивался в голову колонны.

— Лопухов?! И ты здесь?

Вова утвердился рядом с сержантом. Хоть какой-то островок стабильности в бушующем вокруг море военных невзгод.

— Я, товарищ, сержант, я. А еще кто-нибудь из наших есть?

— Р-разговорчики! — прервал их диалог какой-то лейтенант.

Акимов только отрицательно покачал головой.

— Р-рявнясь!

Поволновавшись, некоторое время, строй маршевого батальона принял более или менее приемлемые для начальственного глаза очертания.

— С-сирно! Шаго-ом, марш!

К месту назначения добрались поздним вечером, когда уже давно стемнело. Однако ночь была лунная, да и снег создавал светлый фон, поэтому полной темноты не было. На ночь всех загнали в какие-то холодные, неотапливаемые бараки. Большая часть окон заколочена, так что не дуло. Зато утром прибыли полевые кухни и всем выдали по вполне приличной порции каши, даже с маслом. А потом началось...

— Получи, распишись.

Вова взял в руки явно бэушную трехлинейку с глубокой царапиной на прикладе, не иначе осколком зацепило. Распихал по подсумкам блестящие патроны в обоймах. Гранат не дали, туманно пообещали "там получите". Из чего следовало, что путь еще не закончен. Батальон построили на небольшой площадке перед бараками. Напротив стояла группа в белых командирских полушубках и комсоставских шинелях. Командиры тут же начали растаскивать батальон, сбивая отобранных в отдельные группы.

— Минометчики есть?

Кто-то откликнулся.

— Саперы?

Да ну его на хрен.

— Водители?

Эти нашлись.

— В разведчики никто не хочет?

Нема дурных.

Тех, кто остались, примерно человек двести разделили на три приблизительно равные группы, которые отправили дальше. Шли в сопровождении лихого на вид капитана. Шли недолго, меньше часа, а канонада становилась все слышнее, уже можно было различить отдельные разрывы.

Опять построение, на этот раз "покупатели" выглядели не так нарядно, да и в званиях были поменьше. А в остальном...

— Пулеметчики?

Есть такие.

— В расчет пэтээр есть добровольцы?

Все промолчали, лейтенант отобрал "добровольцев" сам. В повара, каптерщики, писари, хотя бы связисты, никто почему-то пойти не предлагал. Вова пристроился за Акимовым и про себя молился, чтобы тот не вздумал сунуться куда-нибудь станок пулеметный таскать или проволоку колючую под немецким огнем резать, с него станется. Пронесло. Осталось человек двадцать. Капитан отсчитал шесть человек, их тут же забрали. Капитан отсчитал еще шестерых, в их число попал и Акимов с притаившимся за ним Вовой, подозвал пацана в потертой шинели с двумя треугольниками в петлицах.

— Забирай, эти твои.

Дальше шли по узкой тропинке, петлявшей между заснеженных деревьев.

— Здесь пригнитесь, — предупредил идущий впереди местный сержант.

Опасное место пересекли ускоренной перебежкой, согнувшись пополам. Тропинка перешла в мелкий, Вове по пояс, ход сообщения, постепенно углубилась и вывела в траншею, выкопанную на опушке.

— Метров двести, будет речка, — пояснил местный, — за речкой немцы.

Пришли, дальше некуда. Навстречу попался красноармеец в ватнике и с ППШ.

— Привел?

— Привел.

— Сколько?

— Шестерых дали.

Вот так, вместе с Акимовым, Лопухова определили во вторую роту второго батальона. Командовал ротой младший лейтенант Грановский из призванных с гражданки. Вместе с пополнением, число активных штыков в роте увеличилось до трех десятков. Плюс один "дегтярев", плюс ППШ ротного. Еще, для усиления, роте был придан станковый "максим" с тремя пулеметчиками, вместо положенных пяти. Расчет максима в состав роты не входил, у пулеметчиков свое начальство. Появлению еще одного сержанта, даже младшего, ротный обрадовался — наконец-то роту можно было разделить на два взвода, поставив по сержанту во главе каждого.

— А, ты, опять на повышение пошел, Акимыч, — подколол новоиспеченного взводного Вова.

Повышение было весьма условным, так как в прежней дивизии изначально в отделении Акимова народа было столько же, что и в нынешнем взводе. Да и пулемет остался во взводе старослужащего сержанта.

— Это временно, — философски отнесся к неожиданному повышению сам Акимов. — Вот пришлют следующее пополнение, лейтенантов из училища дадут, я опять отделенным командиром стану.

— Ну-ну.

В скорое прибытие нового пополнения Лопухов верил слабо.

Наступление. Это слово заставит содрогнуться душу любого солдата. С одной стороны, мы идем вперед, бьем врага, освобождаем родную землю. Трофеи опять же, ехидно подсказала Вовина жаба, и наркомовские сто грамм не только на списочный состав, но и на выбывших. С другой стороны, очень не хочется в число этих выбывших попасть. Только обосновались, прижились, и на тебе — наступление. Лопухову до дрожи в коленках не хотелось покидать промерзшую, заснеженную траншею, ставшую вдруг такой уютной и родной.

Сначала загрохотало у соседей справа, потом слева. Около часа спустя пришла и их очередь. Наша артиллерия выпустила по противоположному берегу полсотни снарядов. С шипением ушли в небо две зеленые ракеты. Ротный выбрался на бруствер.

— Пошли...

То ли подчиненных парой оборотов подбодрил, то ли себя самого. Вова выбрался из траншеи одним из последних. Правый берег испятнали черные язвы воронок. Рассмотреть немецкие позиции не удалось. Попали артиллеристы или на ветер снаряды пустили — непонятно. Снегу по колено, за спиной сидор болтается, справа и слева сопят, матерятся, какая уж тут атака? Просто вперед идти, и то проблема. Но все идут. В серых шинелях, в черных ватниках на белом снегу. Маскхалаты в роте были, но их никто не одел. Почему? Причину объяснил один из ротных старожилов.

— Две недели назад в атаку ходили. У командиров маскхалаты были, а мы так — в шинельках. Немцы быстро разобрались и тех, кто в белом повыбили. А кто в шинелях был по большей части уцелели.

Сто метров, двести, уже виден обрывистый берег речки, немцы молчали. Речка — переплюйка, лед уже прочный, преодолели одним махом. Под берегом можно укрыться, но надо идти дальше. Немцы молчат. Снова снег, вязнущие в снегу ноги, черепаший темп. Дошли до первых воронок, начали их обходить. Немцы молчат. И тут Вова оказался на краю заснеженной ямы. Стоп, какая яма? Это же окоп!

Только три разрыва можно было считать близким накрытием, остальные пришлись на поле перед ним. Отсюда хорошо были видны цепочки следов, тянущиеся с левого берега. Стоял бы тут хоть один пулемет... Но, к счастью всего батальона, немцы отсюда ушли. Наиболее шустрые успели пошарить по немецким позициям, нашли блиндаж.

Судя по всему, немцы ушли отсюда еще ночью. Ушли не торопясь, оставили только красивые консервные банки, пустые, содержимое сожрали сами, пластмассовые пеналы с подозрительным порошком и несколько красочных журналов. Ну хоть бы журналы были с голыми бабами! Вместо прекрасных немок со страниц этой полиграфии лыбились чистокровные белокурые арийцы в разнообразных мундирах. Видимо, иллюстрировали статьи о том, как хорошо быть немецким солдатом. А еще лучше быть немецким офицером. Потом пришел ротный и выгнал всех из блиндажа и траншеи.

В паре сотен метров за немецкими позициями проходила дорога. Узкая, но вполне прилично расчищенная. Сверились с единственной имеющейся картой и батальон, свернувшись в куцую колонну, двинулся по петляющей между деревьями дороге куда-то на северо-запад. Вел колонну командир первой роты, никого из батальонного начальства не наблюдалось. Вове всучили тяжелый короб с двухсотпятидесятипатронной лентой к максиму. Пришлось тащить. Все что-нибудь тащили.

После полудня вышли к деревеньке. Сначала в деревню вошла разведка из первой роты. Минут десять спустя на окраине появился один из красноармейцев, приглашающе махнул рукой и колонна втянулась на деревенскую улицу. Деревня оказалось пустой. Ни людей, ни животных, даже кошки и собаки пропали.

— Привал, — объявил ротный.

Все моментально разбежались по домам, надеясь, что в помещении будет хоть немного теплее. Пошарив по кладовкам и подполу быстро убедились, что продовольствия в домах нет. Или хозяева все унесли с собой, либо очень хорошо спрятано. Где-то через час в деревню въехали сани, красиво украшенные резьбой. В батальоне таких точно не было, значит, пожаловал кто-то из полкового начальства. Прибывший командир накрутил ротных, те сержантов, сержанты...

— Выходи, строиться!

Ну и по матушке, чтобы шевелились быстрее, так как покидать уже пригретые местечки никто не спешил.

Два дня батальон преследовал фрицев, практически не встречая сопротивления, и потерял всего двоих ранеными в небольшой перестрелке. Вова ни одного фрица так и не увидел. К исходу второго дня прошли полностью сожженную деревню. Только обугленные печи чернели по обе стороны дороги. И никого из людей, только несколько вездесущих ворон. Дело шло к тому, что ночевать придется в лесу, но тут вмешалась судьба в лице передового дозора. Оттуда прибежал красноармеец и доложил.

— Немцы впереди!

— Много?

— Не. Там две небольшие высотки у дороги, на них и сидят. Ночью видать уйдут.

В батальон отправили связного, и бойцы занялись заготовкой еловых лап, на которых планировали провести ночь. Связной вернулся неожиданно быстро.

— Приказано утром атаковать и взять высотки. Об исполнении доложить не позднее десяти часов.

Остальные ротные восприняли приказ спокойно, а Грановский засуетился.

— Ночью надо атаковать. Если ночью фрицы не уйдут, то днем без артподготовки народу много положим. А так есть шанс застать их врасплох.

Товарищи командиры коллегу не поддержали и он решил действовать на собственный страх и риск.

— Подъем!

Недовольные красноармейцы поднимались со своих лежанок, разминая затекшие ноги. Известие о ночной атаке энтузиазма ни у кого не вызвало, но все согласились, что лучше ночью, чем днем по чистому полю и по колено в снегу.

Где-то через километр рота вышла на опушку леса. Никак не удавалось разглядеть, где эти чертовы высотки находятся, но тут помогли сами фрицы. Пш-ш-ш-ш, ушла в небо осветительная ракета. Одна есть. Пш-ш-ш-ш, обозначили себя немцы на второй. Видимо, таким образом демонстрировали, что не спят.

— Атакуем ближнюю, — решил ротный. — У кого маскхалаты есть — надеть, у кого нет — остаются на исходной. Фрицев там немного, справимся.

Десяток человек, вместе с ротным, поползло вперед. Порадовавшись, что маскхалат ему не достался, Вова со своим коробом пристроился к пулеметчикам. Тупорылый хобот станкача смотрел в темноту зимней ночи. Пш-ш-ш-ш. Все замерли. Заметили или нет? Пш-ш-ш-ш со второй высотки и опять тишина, пронесло.

Стрельба вспыхнула внезапно. Бухнула винтовка, зачастил ППШ ротного, бабахнули гранатные разрывы.

— Вперед!

Оставшиеся рванули к высотке, повинуясь команде Акимова. Три Процента подождал, пока пулеметчики разберут свой агрегат и дальше пошел вместе с ними. На атакованной высотке между тем все затихло, зато пулемет с другой бил не переставая, ракеты взлетали одна за другой. Чтобы не попасть случайно под огонь Акимов взял левее, укрывшись за уже взятой высотой. Когда они добрались до немецкой траншеи, здесь уже вовсю хозяйничали захватившие ее бойцы, все трофеи достались им.

Похоже, немцы уходить никуда не собирались. Кроме траншеи здесь имелся еще и наспех построенный, но вполне приличный блиндаж и пулеметное гнездо с укрепленным бревнами бруствером. Немцев здесь оказалось семеро, Вова даже удивился, как это они всемером ухитрились проделать такой объем земляных работ. И все они бессовестно дрыхли, выставив только одного наблюдателя, утомились за день. Приближение красноармейцев наблюдатель проспал, но в последний момент все-таки успел выстрелить, убив одного из атакующих, но тут же был срезан очередью ротного. Остальные фрицы спросонья ломанулись в траншею, где их и закидали гранатами, никто не ушел.

Трупы выкинули из траншеи и набились в нее сами, ждали немецкой контратаки, но ее так и не последовало, даже интенсивность стрельбы стала спадать. К полуночи немцы на своей высотке угомонились, и ротный разрешил всем отдыхать. Вова вместе со всеми ломанулся отогреться в немецкий блиндаж, но был остановлен Грановским.

— Лопухов, останься наблюдателем. Через час растолкаешь кого-нибудь, тебя сменят.

— Есть, — буркнул Вова и поплелся на пост.

С одной стороны, не хочется торчать на ветру и морозе, когда все будут дрыхнуть в блиндаже. С другой, лучше сразу отмаяться свой час, чем выползать наружу посреди ночи, тем более, что теснота в блиндаже страшенная — друг на друге небось лежат. Решив, что положительных моментов все-таки больше, чем отрицательных, Три Процента выбрал место для наблюдения, положил на бруствер винтовку и приготовился ждать положенный час. Немцы рыли свои окопы без расчета на то, что оборону в них придется держать красноармейцам. Поэтому обзор на запад и северо-запад был ограничен. Однако дареному окопу в бруствер не смотрят, Вова затаился и навострил уши.

Ему вдруг показалось, что грунт под ним движется. Вверх-вниз, вверх-вниз. Что за черт? В мистику он не верил и решил разобраться в природной аномалии. Опустившись на колени, Лопухов начал ощупывать дно окопа. Нет, не показалось, Вова стоял на раненом фрице, буквально затоптанном в снег. Восьмой, стало быть. Немец дышал, вот и показалось, что грунт колышется. Немец — это ранец, а ранец — это такое место, в котором можно найти много интересного. Поиски результата не принесли, ни ранца, ни оружия рядом не было, видимо, его уже успели обобрать. Разочаровавшись в находке, Лопухов стянул с бруствера винтовку, передернул затвор, направил ствол туда, где, по его мнению, у немца была грудь, и нажал на спуск. Последствия необдуманного поступка проявились через несколько секунд.

— К бою!

Первым из блиндажа выскочил младший лейтенант Грановский со своим ППШ, за ним повалили остальные, щелкая затворами винтовок. Разобравшись, что произошло, лейтенант от души приложил Вову матом.

— Да чтобы не мучился, — пытался оправдаться Лопухов.

— Сердобольный ты мой, это делается тихо, штыком, чтобы не мешать отдыху своих боевых товарищей. Понял?

— Понял.

— А для лучшего усвоения, стоять будешь два часа.

— Есть, два часа.

Часов все равно не было и время он будет определять, как говорится, на глаз.

Народ убрался обратно в блиндаж. Вова плюнул вслед лейтенанту. "А кто штык от крови оттирать будет? Да и противно оно, штыком. А так бахнул, и все". Лопухов вспомнил мерзкий скрип выходящего из тела штыка и поежился. Странно, еще три месяца назад Вова шарахался от трупов как от чумы, а сейчас стоит буквально на покойнике, и ничего, нормально стоит, даже мурашки по спине не бегают, привык, однако. И стоять ему так еще целых два часа. Три Процента, в сердцах, обозвал Грановского пархатым жидом, добавил вслед еще пару матерных эпитетов и малость успокоился. Правда, в национальности ротного он не был уверен, но кто еще может выставить красноармейца Лопухова на лишний час, да еще при таком морозе? Только настоящий жид.

Минут через десять Вове надоело пялиться в темноту. Да и подмерз он уже основательно, поэтому решил прогуляться по траншее. Снег скрипел под ногами. Двадцать шагов туда, двадцать... Тьфу, ты! Накидали тут всякой хрени! Хрусь, хрусь. Тишина, хорошо, еще бы мороз чуть поменьше. Вова вернулся на место. А чего, действительно, немцы притихли? Вова вдруг понял, что уже несколько минут со стороны немцев не прозвучало ни одного выстрела, ни одной ракеты не повисло над нейтралкой. Ему почудилось, что решившие отбить свою траншею фрицы, сейчас ползут в снегу, подбираются ближе, чтобы одним броском достигнуть окопа и.... Три Процента высунулся их траншеи до рези в глазах вглядываясь в темноту. Однако рассмотреть что-либо не удавалось. Тут уж скорее уши помогут. На таком морозе по снегу бесшумно не подобраться. Лопухов напряг слух. Нет ничего.

Постояв так пару минут, Вова решил, что подкрадывающиеся к траншее фрицы являются плодом его воображения и спустился обратно. Стоп! Вроде, справа было какое-то движение, краем глаза успел заметить! "А если почудилось? Лейтенант опять орать будет". Пока эти мысли мелькали в Вовиной голове, руки делали свое дело. Сдвоенный щелчок затвора в морозном воздухе был слышен далеко и послужил спусковым крючком последовавших событий.

Снег взметнулся в трех десятках метров от траншеи. Бах! Вспышка выстрела ослепила, результатов выстрела не было видно, но Вова почему-то не сомневался, что попал. Бах! Вроде, там какое-то движение было. Бах! Это уже просто "в ту степь". Кланц-кланц, щелк. Перемать! Четвертый патрон на раненого фрица потратил! Лопухов присел. Вовремя! Из темноты загремели ответные выстрелы, пуля щелкнула по промерзшему брустверу. Вова рвал клапан подсумка, но рука в рукавице соскальзывала. Тогда он схватил рукавицу зубами, вырвал правую руку на мороз, добрался, наконец, до и обоймы начал запихивать ее в ствольную коробку. Рука тряслась, и обойма никак не хотела попадать в пазы.

Что-то стукнуло в заднюю стенку траншеи и упало прямо перед Лопуховым. Колотушка! Вова замер, не в силах двинутся, но тут кто-то подхватил гранату и выбросил ее из окопа. Акимов! Граната бахнула уже за бруствером. Вова продолжил запихивать обойму и она, наконец, встала куда надо. Стрельба наверху разгоралась. Вова загнал в ствол патрон, но тут над окопом возник немец в белом маскхалате. Ствол маузера нацелился на Лопухова. Вова начал вскидывать свою винтовку, хотя понимал, что катастрофически не успевает. Секунды растянулись, время стало вязким. Вова ждал, долго ждал вспышки выстрела, а ее все не было и не было. Не было и не было. И не было.

Немец вдруг начал валиться назад, и только тогда по ушам ударила автоматная очередь. ППШ лейтенанта прогрохотал буквально над Вовиной головой. Звук окружающей действительности оказался сильно приглушенным. Лопухов начал приподниматься, но кто-то, оттолкнув его, рванул вперед по траншее, выскочившие из блиндажа красноармейцы занимали оборону. Застучали винтовки, бахнули гранаты, рыкнул "дегтярев". Вова, наконец, выглянул из траншеи, но самые храбрые фрицы уже закончились, а оставшиеся успели слинять в темноту. Вслед им рота выпустила под сотню пуль, но вряд ли в кого-то удалось попасть.

Убедившись, что попытка отбить утраченную позицию внезапной контратакой провалилась, фрицы довольно быстро успокоились. В наступившей тишине морозной ночи было отчетливо слышно, как стонет где-то внизу раненый фриц. Вове казалось, что это именно тот фриц, которого он подстрелил первым же выстрелом. И стонал он так жалобно, что даже нервы советских пехотинцев сорок первого года не выдержали.

— Может, пойти, добить?

— Отставить, — вмешался ротный.

— Так сил нет, всю ночь это слушать!

— Не боись, на таком морозе долго не протянет.

И тут ротный обратил внимание на Вову.

— Молодец, Лопухов, не проспал. Не ожидал я, что они ночью рискнут сунуться. От лица командования объявляю благодарность!

Сосед кулаком пихнул Три Процента в бок и тот, наконец, догадался ответить.

— Служу трудовому народу!

— Отдыхай, — милостиво разрешил лейтенант.

Потом он назначил наблюдателями сразу двух неудачников и все опять убрались в блиндаж, заботливо построенный для них покойными фрицами.

Утром выяснилось — ночью немцы очистили и вторую высотку, посчитав, что удерживать ее после потери первой бессмысленно. Доклад о выполнении поставленной задачи досрочно ушел наверх. Туда же отправились и захваченные трофеи в виде оружия, естественно. Консервы и бытовые мелочи мгновенно разошлись между пехотинцами.

Утром, после завтрака, батальон двинулся дальше. К полудню вышли к крупному населенному пункту. Сунулись вперед и откатились, потеряв несколько человек. Стало ясно — сходу не взять. Пришлось дожидаться подхода полковой батареи, а первую роту отправили в обход. Артподготовка длилась минут пять, потом...

— Вперед, в атаку!

Немцы позволили отойти от края леса метров сто и открыли огонь. Наша цепь рухнула, как подрубленная.

— Ротного убили!

На этот резанувший уши крик Вова отреагировал не сразу — когда лежишь в сугробе, а единственным ненадежным прикрытием от летящих в тебя пуль является слой колючего снега, мысли заняты собственной шкурой, а не судьбой какого-то мамлея. Почуяв, что пули пошли куда-то левее, Лопухов рискнул приподнять голову и оглянуться. Грановский лежал буквально в двух шагах, видимо, перебегал на левый фланг, пытаясь увидеть, откуда ведется огонь.

Какого черта?! Мысленно Три Процента остался рыть носом снег там же где и лежал, а ноги уже несли его к лейтенанту. Вову опередил Акимов, упал рядом с ротным, попытался найти пульс.

— Да живой, — плюхнулся возле них Вова, — вон пар идет.

— Куда его?

Лопухов перевернул лейтенанта.

— В бок. Кровищи-то.

На белом маскхалате расплывалось большое алое пятно. Выходного отверстия не было, значит, пуля осталась внутри.

— Перевяжи, — сержант протянул индпакет, — и тащи обратно к дороге, там санитар с волокушей должен обретаться.

Акимов стянул с шеи Грановского ремень ППШ, вытащил из подсумка увесистый черный кругляш диска. Все правильно, автомат должен остаться в роте, а лейтенанту на приемном пункте и нагана хватит. Вова приложил к ране ватный тампон и начал бинтовать прямо поверх маскхалата, рассудив, что снимать надетые на лейтенанте одежки на таком морозе не стоит. Бинт быстро закончился и, с грехом пополам закрепив его, Лопухов приступил к транспортировке.

Сначала он хотел тащить ротного волоком, но немецкий пулеметчик подкорректировал его планы — заметив возню, перенес огонь на Вову. Вокруг противно зацвиркали пули. Пришлось подлезть под Грановского и тащить его на себе. Сильно мешала волочащаяся по снегу винтовка, но бросить ее Лопухов не рискнул, поди, найди потом в снегу. Достигнув кустарника на опушке, Вова решил, что пулемет сюда уже не достанет, и рискнул привстать. Только пулеметчики с максимом вели дуэль с немецким МГ, остальные красноармейцы исчезли из виду. Оттянулись к лесу и пошли в обход немецкой позиции, решил Три Процента.

Винтовку Вова повесил на спину, чтобы не мешала, и обе руки были свободными. Подхватив лейтенанта под руки, потащил его к дороге, двигаясь спиной вперед. Так дело пошло быстрее. Не оглядываясь, заорал во все горло.

— Санитар! Санитар! Кхе, кхе... Санитар, твою мать!

— Иду я, иду, — донеслось со спины.

Вова опустил Грановского, квалифицированная медицинская помощь была уже близка. Он выпрямился, разминая мышцы спины, хотел оглянуться, но что-то сильно ударило его в грудь. Вова еще успел удивиться — внезапно качнулось в глазах низкое серое небо и сознание его померкло.

Глава 5

Завтрак был. Это Вова помнил точно. Вроде, перловка еще попахивала чем-то мясным, но само мясо на зубах так и не отметилось. Правда перловки было до обидного мало, но зато она была горячей. Ерунда все это, главное — завтрак все-таки был! И никуда не надо было идти, и Акимов над ухом не нудел, и ротный не орал. Лежи себе и лежи. Красота! Правда дырка в груди продолжала болеть, неудачно попал-таки сучий фриц. Или наоборот удачно? Еще бы правее и...

"А вообще, слово "попал" имеет положительный или отрицательный смысл? Или вообще нейтральный?" — задумался Вова. В фрица из винтовки попал — хорошо. На баки попал — плохо. Сначала этот лох попал на фуру, это — хорошо. Для Вовы. Потом Три Процента попал на ментов и ему стало плохо. Дальше он попал сюда, и ему стало еще хуже. Потом он попал на фронт, потом в окружение, потом... С каждым разом становилось все хуже и хуже, хуже и хуже... "Надоело мне это плавное перетекание из одной жопы в другую" — подумал Лопухов. И тут до него дошло! Ну как может быть положительным слово, в котором первые четыре буквы всем обозначают известную часть тела?! И последняя буква "л" здесь ничего не меняет. А вот судьбу свою надо менять. Как? Есть время подумать. А пока он решил познакомиться с ближайшими соседями.

Палата была не очень большой, десятка на три коек. Проходы — еле протиснуться, ни о каких тумбочках для личных вещей и речи не шло. Все раненые с проникающими ранениями грудной клетки, большинство неподвижно лежащие. Слева от Вовы лежал артиллерист, получивший в спину осколок минометной мины, справа — сапер, представившийся Николаем. Сапер оказался настоящим кладезем информации о местных событиях. Уже через десять минут Вова знал, что Коля-сапер лежит здесь третий месяц, и что ранен он был случайным снарядом. Осколок перебил ребра, которые потом не совсем удачно срослись и с таким ранением дальнейшее нахождение в Красной армии ему уже не светит.

— Врачи сказали — комиссуют вчистую.

Этим обстоятельством он был чрезвычайно доволен и даже не скрывал этого. Вова тоже позавидовал ему — Коля-сапер точно доживет до победы. По коридору застучали чьи-то каблуки, и по палате прошло непонятное Вове шевеление.

— Чего это они?

— Обход начинается, — пояснил разговорчивый сосед.

— Ну и что?

— Сейчас увидишь, — подмигнул сапер.

Дверь распахнулась и на пороге появилась женщина в белом халате. Нет, не женщина, а мечта попаданца после полугодового воздержания. Королева! Повелительница всех мужских, и не только сердец.

— Здравствуйте, товарищи раненые!

— Здравствуйте, Амалия Пална! — дружно откликнулись товарищи раненые.

Женщина вплыла в палату, раздвигая внезапно сгустившуюся атмосферу своим пышным бюстом. Белый халат она носила так, что он не висел мешком, а обтягивал и подчеркивал все ее достоинства. А там было, что подчеркивать!

В военное время женщины сильно изменились. Они подурнели, осунулись, закутались в серые и черные одежды. Не все, конечно, но большинство. От голода, холода, лишений войны они уменьшились, ссохлись, потемнели. Даже молодые девушки стали казаться старушками. Другие, в основном те, кто имел неограниченный доступ к продовольствию, наоборот раздались, округлились, приобрели, порой, совсем уж необъятные размеры. Как ни странно, но именно они пользовались наибольшим успехом у мужской части тылового населения. Видимо, из-за доступа к продовольственным и другим материальным благам.

Амалия Павловна же, относилась к третьему типу — холеных томных красавиц, сохранившихся с довоенных времен и не утративших своих достоинств благодаря высокому положению своих мужей. Или ухажеров, если мужья временно или постоянно отсутствовали. За все время своего пребывания здесь, Вова был практически лишен возможности общения с женским полом, постоянно находясь в мужском коллективе, скованном рамками армейской дисциплины. В тыловых частях на одну женщину приходилась сотня-другая мужчин и простому красноармейцу они были просто недоступны. Женщины, подобные Амалии, были недоступны в квадрате, а тут вот она, совсем рядом, только руку протяни.

— Кто тут у нас новенький? — поинтересовалась врачиха, подходя к Вовиной кровати.

Вовин язык внезапно стал деревянным, и он смог только выдавить из себя.

— Я, Вова я, Лопухов.

— Лопухов? — улыбнулась женщина. — Как себя чувствуете, Лопухов?

— Грудь болит.

— Сейчас посмотрим.

Врач откинула одеяло, нежные розовые пальчики коснулись Вовиной груди, того как током ударило, в голове приятно зашумело.

— Для такого ранения, картина очень даже хорошая. Рану вам обработали грамотно, пневмоторакса удалось избежать, нагноения, вроде, тоже нет. После обеда назначаю вам перевязку, там и посмотрим.

Амалия Павловна прикрыла Вову одеялом, нечаянно задев его плечо одним из своих выдающихся холмов. А запах! О, этот запах, прорывающийся сквозь вонючую больничную атмосферу! "Красная Москва", с примешанным к нему теплым женским запахом самой Амалии и еще какой-то медицины. И тут докторша повернулась к лежащему через узкий проход артиллеристу и наклонилась над ним. Вовина крыша, шурша, стремительно понеслась куда-то вниз. Она что-то спрашивала у раненого, но Лопухов этого уже не слышал. Роскошества ее тыльной части предстали перед Вовиным взглядом во всей красе, буквально нависли над ним.

Действие опережает мысль. Три Процента еще не осознал, что он делает, а его рука уже легла на роскошный зад докторши. И слегка его сжала. Зад был такой мягкий, такой... Шлеп!

— У-й-й-й-й!

В отличие от ягодицы, рука у Амалии Павловны оказалась весьма твердой. И сильной. Хорошо хоть по шаловливой руке получил Вова, а не по морде.

— Ты, что себе позволяешь?!

— Я..., я...., я....

На Вову напал ступор. Он и сам не мог понять, как осмелился на такое.

— П-простите меня, пожалуйста. Я больше не буду.

Гневно сведенные на переносице брови грозной красавицы слегка разгладились.

— Еще раз повториться...

Женщина отвернулась от Вовы и опять занялась артиллеристом. Три Процента постарался отключить слух, зрение, обоняние, прикинулся ветошью и лежал тихо-тихо, боясь повторно привлечь внимание докторши. Наконец, бесконечно длящийся обход завершился.

— До свидания, товарищи раненые!

— До свидания, Амалия Пална!

Гы-гы-гы, гы-гы, гы. Давился смехом артиллерист, он лежал на животе, и ему было проще. Га, га-га, га-га-га. Ржали остальные, кто лежал на спине.

— Ну, насмешил, — Коля-сапер аж прослезился, — она же зав отделением и твой лечащий врач, а муж у нее — начальник госпиталя. А ты ее, гы-гы-гы, за жопу, гы-гы-гы.

— Ты даешь, Лопух, — встрял артиллерист.

Упоминание собственной фамилии в таком контексте разозлило Вову.

— Сам козел, в жопу раненый!

Но это вызвало только новый приступ гогота.

Как ни странно, в этот момент товарищ военврач третьего ранга Амалия Павловна тоже думала о Вове. Восемь лет назад ее нынешний муж оставил прежнюю семью ради молоденькой выпускницы ленинградского мединститута. Скандал тогда был грандиозный, пришлось даже уехать в другой город. Постепенно жизнь наладилась, кадрами такой квалификации разбрасываться было не принято, и муж опять пошел вверх по служебной лестнице. А она всегда была при нем. Но время шло, Малечка превратилась в Амалию Павловну, набралась женской силы, а муж...

С началом войны стало совсем тоскливо. Мужа, как опытного администратора и еще более опытного хирурга назначили начальником госпиталя, она стала заведующей отделением. А вокруг было столько мужчин, сильных, молодых, красивых, выздоравливающих... Но только некоторые из "шпалоносцев" и самые отчаянные лейтенанты рисковали проявить к ней, как к женщине, робкие знаки внимания. Ах, может, она и поддалась бы на их наивные уловки, но в переполненном госпитале просто невозможно было уединиться. И она не какая-то там шалава, чтобы впопыхах заниматься этим в какой-нибудь грязной кладовке. И скрыть отношения невозможно, через час будет знать весь госпиталь.

А тут еще этот отчаянный солдатик, совсем одурел без женской ласки, бедняга. И перепугался, видимо, не на шутку. А как трогательно он заикался и потом старался не попасть ей на глаза. Жалко мальчика. Хотя, вроде и не такой мальчик, но все равно жалко. И даже где-то приятно, далеко не каждая женщина может произвести на мужчину такое впечатление, а она, Амалия, может. Конечно, с учетом текущего времени и обстоятельств, но все же, все же, все же, все же. Улыбнувшись, заведующая отделением постаралась сосредоточиться на своих служебных обязанностях. Но очень глубоко внутри нее разливалось приятное тепло.

Вове тоже было тепло, светло и почти не хотелось есть, кормили раненых даже лучше, чем на передовой, а главное регулярно, только водки не давали. К тому же лежишь себе целый день на настоящем белье и никакие командиры и вши тебя не беспокоят. Но ели бы красноармейца Лопухова спросили: что выбираешь, госпитальную палату или передовую траншею, он бы серьезно задумался. Невыносимо было слушать, как стонут по ночам тяжелораненые, иной раз всю ночь, едва забудешься, как полный невыносимой муки стон вырывает тебя из объятий пусть и тяжелого, но все-таки сна. Правда, смертность в палате была невысокой, на Вовиной памяти не больше пяти человек. То ли не имевшие шансов до госпиталя не доезжали, то ли причиной тому легкая рука лечившей их Амалии Павловны.

Было еще два неприятных момента: больно шевелиться и, если возникает желание, то нужно просить у медсестричек утку, а потом ждать пока ее принесут. Никаких санитаров в штате госпиталя не было, всю работу за них приходилось выполнять медсестрам. Сам процесс удовольствия не доставлял и женщин при этом присутствующих Лопухов стеснялся.

Вообще мелкие бытовые трудности, на которые совсем не обращал внимания там, здесь вызывали огромные неудобства. Вот скажите, чем в заснеженном лесу на двадцатиградусном морозе задницу подтереть, если вчерашняя дивизионка вчера же растащена на самокрутки до последнего клочка бумаги? И упаси тебя, использовать для этой цели одну из центральных газет, особенно с портретом какого-нибудь товарища члена политбюро! Исход может быть самым серьезным, вплоть до летального. Пожалуй, даже немецкие листовки с призывами сдаваться, в этом отношении были безопаснее, хотя до всех и каждого персонально доводили: найдут у кого такую листовку — трибунал гарантирован вне зависимости от цели предполагаемого применения. А какие приговоры трибунал в сорок первом выносил?

Впрочем, прочь печальные мысли, сегодня Вова впервые выполз из переполненной палаты в туалет. Спасибо Коле-саперу, помог. Сквозь окно в коридор щедрым потоком проливались теплые солнечные лучи, хотя снег за окном и не думал таять, но все понимали, что весна уже не за горами. Передохнув, наша парочка уже намеревалась двинуться дальше, когда в коридоре появилась затянутая, в как всегда накрахмаленный халат, женская фигура. И сразу же направилась к ним.

В отличие от прочих женщин из медперсонала, Амалия Павловна не признавала сапог, валенок и толстых штанов. Юбка чуть выше колена, тонкие чулки и туфельки на небольшой шпильке позволяли окружающим любоваться такими милыми круглыми коленками, спортивными икрами и точеными лодыжками. Возможно, в двадцать первом веке кто-то из мужчин назвал ее ноги малость толстоватыми, но явно остался бы в меньшинстве. Чуть покачивая бедрами, отвечая на приветствия и сопровождаемая взглядами попавшихся на пути раненых, прекрасная докторша остановилась перед Колей и опирающимся на него Вовой.

— Лопухов, кто вам разрешил вставать?

С того самого случая между ними установились предельно корректные отношения по линии пациент-доктор. И все же чем-то неуловимым она Вову выделяла, по крайней мере, ему очень хотелось так думать.

— Здравствуйте, Амалия Павловна. Сил нет больше лежать, пролежни скоро появятся.

— А если рана откроется? Немедленно в койку!

Жаль не сказала, что сама будет его там ждать. Мечты, мечты... К тому же, в нынешнем состоянии, любые физические нагрузки, действительно, противопоказаны, с такими ранами шутки плохи. Вот когда-нибудь потом... Вова задумчивым взглядом проводил белоснежный халат, точнее, его едва колышущуюся нижнюю часть.

— Слюни вытри, — ехидно посоветовал сапер, — скоро лужа натечет.

— А сам-то куда пялился? — парировал Три Процента.

Крыть Коле было нечем, и он подвел итог.

— Хороша Маша, да не наша. Ну, что, пошли потихоньку?

Колю вскоре комиссовали и его место занял какой-то мрачный, неразговорчивый пехотинец, попавший в госпиталь из под Ржева. Артиллериста тоже выписали, и сейчас на его койке лежал то ли узбек, то ли таджик по-русски плохо понимающий. Словом перекинуться не с кем. Скучища.

Между тем, вовино здоровье, пошатнувшееся в результате попадания немецкой пули, понемногу пошло на поправку. Ему выдали голубой от множества стирок халат, ветхие полосатые штаны на завязочках и маленькие госпитальные тапки, которые с трудом удерживались на пальцах ног.

Вместе со здоровьем и весной в лопуховском организме начали бурлить разнообразные желания. Госпитальные женщины провоцирующе избавились от части одежд, в которые кутались зимой и стали гораздо привлекательнее. В очередной раз облизнувшись в след прошедшей по коридору заведующей отделением, Вова прицельно огляделся вокруг. Однако, выбор молодых, мало-мальски привлекательных, а главное, более или менее доступных женщин, способных удовлетворить Вовины запросы был невелик.

В конце концов, он остановился на одной из санитарок. Невысокая, в меру страшненькая, главное, работает в палате, где лежат такие же, как и он, красноармейцы и младшие командиры. Правда, может нажаловаться той же Амалии, ну да кто не рискует, то не пьет... в смысле не... Ну вы поняли. Приняв решение, Вова решил не откладывать исполнение в долгий ящик. На следующий день подкараулил в темном переходе и приступил к действиям. В нос ударил противный запах карболки.

— Пусти, — пискнула девчонка.

Вова пересилил себя и продолжил, о чем пожалел в следующую секунду. Не зря в госпитале работает, узнала, куда надо бить. Когда боль в паху утихла, и Три Процента смог подняться, но еще не совсем разогнуться, санитарки уже не было. Вова понадеялся было, что все останется между ними, но уже следующим утром поймал на себе ледяной взгляд заведующей. А еще парой часов позже один очень злой политрук пообещал Вове, что "еще раз" и он обеспечит ему досрочную выписку прямиком в трибунал.

После такой "прививки от бешенства" Вова затихарился. Ненадолго. Потому что в одно прекрасное утро, которое внезапно перестало быть прекрасным, заведующая отделением сообщила ему.

— Ну что же, состояние ваше вполне удовлетворительное, завтра мы вас выписываем. Готовьтесь.

И Вова подготовился. Вечером, когда все угомонились, он выбрался из койки, натянул свои полосатые штаны и халат, достал из тумбочки букетик тайком собранных и протащенных в палату первых весенних цветов. Убедился, что в коридоре никого нет, и осторожно, стараясь не шаркать тапками, прокрался к дверям ординаторской. Сегодня ночью должна была дежурить она.

Лопухов уже взялся за ручку, но замер, за дверью шла какая-то непонятная возня. Любопытство пересилило, и Вова аккуратно потянул дверь на себя. Лампочка под потолком светила вполнакала, но давала возможность разобрать происходящее.

— Руки убери, — шипела женщина.

— Ну чего, чего ты кобенишься, — бубнил мужчина.

Диалог был прерван звонким шлепком пощечины, а твердость и силу ее ручки Вова хорошо помнил. Однако мужик оказался настойчивым, удар по морде, похоже, только подзадорил его. И Лопухов решил вмешаться.

— Кхе, кхе. Разрешите Амалия Павловна.

Мужик отпрянул от докторши, и Вова узнал наглого и хамоватого майора из командирской палаты. Надо отдать должное, товарищ командир быстро пришел в себя, разобравшись в обстановке.

— Дверь закрой, — накинулся он на Вову.

Но и тут его ожидал облом.

— Не смей, — Амалия произнесла это негромко, но таким тоном, что атмосфера в крошечной ординаторской как-то сгустилась. — Ты здесь никто, такой же раненый, как и он. Если что, я особисту рапорт напишу, что ты меня изнасиловать пытался и свидетель этому есть. Понял?

Три Процента и предполагать не мог, что в голосе обычно приветливой и такой, казалось бы, мягкой Амалии Павловны, могут играть такие жесткие интонации. Он ничуть не усомнился, что в своем стремлении раздавить этого мужчину докторша пойдет до конца, напишет, задействует все связи, с особистом переспит, в конце концов, но своего добьется. Майор, это тоже понял. Что-то, пробубнив, он постарался покинуть место действия, но Амалия размазала его до конца.

— Я, кажется, спросила, ты меня понял?

Куда только девался майорский гонор, он весь как-то съежился, из здорового, красивого мужика мгновенно превратился во что липкое и мерзкое.

— Я все понял, — он даже глаз поднять не посмел.

— Пшел отсюда.

В это "пшел" женщина вложила такое презрение... Майор пулей вылетел из ординаторской, Вова еле успел убраться с его дороги. Едва стукнула дверь, как из Амалии будто выдернули какой-то стержень, и она обессиленно опустилась на жесткую кушетку, куда, буквально минуту назад, пытался завалить ее этот мерзавец. На несколько секунд воцарилась пауза, потом она взглянула на мявшегося в дверях Лопухова.

— Чего хотел-то?

— Да, это... Ничего, в общем. Мимо шел. Пойду я. Ладно?

— Иди. Постой.

Амалия подошла к Вове, обдав его целым букетом волнующих запахов, взяла за уши и, притянув вовину голову к себе, чмокнула в лоб и тут же отпустила. Поцелуй красавицы опалил кожу огнем.

— Спасибо, тебе.

— Да ладно, — засмущался Вова, — вот, это вам.

Женщина вдохнула запах цветов из помятого букета.

— Весной пахнет. Иди уже, горе, ты, мое.

Вова ушел. На душе его творилось что-то непонятное, в жизни своей он не переживал такого. Полночи проворочался под аккомпанемент разнообразных стонов и храпа, а потом провалился в сон.

Амалию он больше не увидел. После завтрака ему выдали его же обмундирование и документы. Кровь с гимнастерки отстиралась, даже дырочка была аккуратно заштопана. В другое время Три Процента поскандалил бы по этому поводу, потребовав целую гимнастерку, а красноармеец Лопухов и внимания не обратил на такую мелочь. Уже в полдень он был на станции, а через два часа поезд вез его в батальон выздоравливающих.

По причине того, что приказ о формировании батальонов выздоравливающих вышел относительно недавно, подготовить капитальное строение не успели. По этой причине, а также по тому, что ночи уже были относительно теплыми, выздоравливающих разместили в палаточном лагере. Лагерь находился практически во дворе эвакогоспиталя. Шесть рот переменного состава, каждая по два взвода, всего полтысячи временных обитателей с различной степенью здоровья. В палатках трехэтажные деревянные нары в виде настилов, в изголовье нар полка для личных вещей, куда Вова впихнул свой сидор. Но сначала он прошел через санпропускник, дезокамеру, душевую, борьба со вшами шла постоянно, но эта сволочь то и дело появлялась снова.

А в общем, нормальная воинская часть: командир, политрук, подъем в пять, отбой — в десять. Лечение заключалось в перевязках, отдыхе, усиленном питании и лечебной гимнастике. Белье стирала прачечная госпиталя, кормила его же кухня. По мере поправки здоровья, выздоравливающих начинали напрягать строевой, немного изучали оружие. И политинформации. Каждый день.

А еще, ранбольных ставили в караул. С десяти вечера до шести утра. Поскольку нападать на госпиталь никто не собирался, то караулы эти считались придурью начальства, но лямку исправно тянули все. Пришла, наконец, и Вовина очередь. И тут-то Три Процента отличился — поймал диверсанта. Да, да, самого настоящего диверсанта, без дураков. А дело было так.

Растолкали Вову уже под утро, но тьма еще была полная, хоть глаз выколи, сунули в руки старую винтовку без штыка с четырьмя патронами в магазине и выгнали из палатки. Он пришел на пост и, разлепив глаза, огляделся. Одной своей стороной лагерь примыкал к колодцу. Воду из него брали и выздоравливающие и госпитальная кухня, поскольку до него было ближе, чем до колонки городского водопровода. Поскольку колодезная цепь и эмалированное ведро были самым ценным имуществом, возле колодца вкопали грибок для часового, а все место действия освещал подвешенный на столбе тусклый фонарь. В пятно света попадали только колодец и грибок. За пределами светового пятна часовой ничего не видел, зато сам был очень хорошо заметен издалека.

Рассудив, что немецкий десант сегодня ночью маловероятен, Вова отошел к госпиталю, сел, привалился спиной к стене, обнял винтовку, сунул руки в рукава шинели и спокойно заснул. Проснулся он от скрипа колодезного ворота. Колодец отсюда просматривался отлично, а поскольку расстояние до него не превышало десяти метров, то и прослушивался. Какой-то мужик в шинели, но без пилотки крутил ворот, опуская ведро в колодец. Недобрым словом, помянув чудака, решившего напиться в столь ранний час, Лопухов размял затекшие ноги, устроился поудобнее и снова закрыл глаза. Однако опять закемарить ему не дали, поскольку пустое ведро тонуть не желало, мужик начал топить его, приподнимая и плюхая обратно в воду. Вова хотел было прогнать урода, но тут заметил, что тот не стрижен. Все солдаты ходили с босой головой, борьба со вшами не прекращалась ни на минуту, значит, это кто-то из средних командиров.

Ведро, наконец, утонуло и мужик начал поднимать его. Процесс подъема также сопровождался скрипом, и Вова решил размяться, а заодно и сам водички попить. Пока он с трудом выбирался из сидячего положения, военный у колодца перешел к странным действиям. Он вытащил из кармана какой-то мешочек, высыпал содержимое в ведро и начал его размешивать. Удивленный Вова замер, сделав буквально пару шагов. Возле колодца явно происходило что-то не то. Вовин мозг начал загрузку операционной системы. Военный вывернул ведро в колодец, искусственный водопад с шумом обрушился вниз. Загрузка закончилась.

— Стой!

Одновременно винтовку с плеча и желтый, как тигр, патрон ринулся в ствол. Диверсант, а в этом Вова почти не сомневался, метнулся в спасительную темноту, до которой было не больше пяти метров. Не успел. Стрелял красноармеец Лопухов навскидку, из незнакомой винтовки, шансов попасть не было бы, но расстояние-то меньше десятка метров. Бах!

— У-у-у-у! А-а-а-а!

Вражина с воем выкатился за пределы освещенного круга. Это в кино раненые, получив несколько пуль, продолжают стрелять. В реальности они тихо лежат, зажимая рану или пребывая в бессознательном состоянии от болевого шока. Или с воем катаются по земле. Нет, бывает, конечно, что на адреналиновом выбросе даже смертельно раненые дерутся в рукопашную или продолжают садить из пулемета, но не в данном случае.

— А-а-а-а, ма-а-а-а-ать!

Лопухов торопливо переправил следующий патрон из магазина в казенник и рванул к раненому. Тот уже перестал дергаться и лежал, подвывая от боли. Вова направил на него ствол и замер, что делать дальше он не знал. Ситуация разрешилась сама собой. Разбуженный выстрелом и истошными воплями раненого диверсанта батальон начал проявлять интерес к происходящему.

— Шо це таке?

За вовиной спиной нарисовалась первая заспанная морда. За ней подтянулись другие, а там и начальство подоспело. Винтовку у Вовы отобрали, раненого перевязали и унесли. Под шинелью у него обнаружилась гражданская одежда, документов не было.

— Он в колодец что-то высыпал, — пытался оправдаться Три Процента.

Спешно прибывший к месту действия госпитальный особист изъял мешочек, который валялся у колодца, его, к счастью, не успели затоптать, и категорически запретил брать отсюда воду до проведения экспертизы. Гауптвахты в городке не было, поэтому ограничились арестом во взводной палатке, даже завтрак туда принесли. А часов в девять, Вову вызвал к себе особист.

— Молодец красноармеец Лопухов!

Уполномоченный носил форму пехотного политрука и занимал крошечный кабинетик, кроме стола, табуретки и шкафа для бумаг, в него ничего не влезло. Да и так теснота. Особиста в госпитале не любили, даже не очень боялись, но терпели, как неизбежное зло. Нагловатый был тип, все время пытался вербовать медсестер для надзора за врачами. Пока безуспешно, но попыток не прекращал.

— Служу трудовому народу! — запоздало среагировал на начальственную похвалу Вова.

— Хорошо служишь, какого зверя подстрелил, настоящего диверсанта! Представляешь, сам сдался в плен, добровольно, прошел подготовку в школе Абвера и был заброшен к нам в тыл для проведения диверсий. Городской водопровод хотел отравить, но там мышь не проскочит, так он к нам полез, сволочь! Ну да ничего, ничего, мы его...

Особист вдруг встал, перегнулся через стол, схватил Вову за гимнастерку и притянул к себе.

— Жить хочешь?! В глаза, смотреть, в глаза!

Спектакль, вообще-то, был дешевым, но и Три Процента не относился к опытным, битым жизнью людям. Одного только не мог предвидеть главный режиссер и актер одновременно — не было в Вове того трепетно-благоговейного отношения к органам, которое было присуще почти всем советским людям в это время. Нет, как всякий околокриминальный деляга, он побаивался ментов, прокурорских и налоговую инспекцию, но не более того. А потому, Три Процента этой внезапной вспышки начальственного гнева не столько испугался, сколько ей удивился, но на всякий случай решил подыграть начальству, подпустив легкое заикание.

— Х-хочу.

— Тогда будешь делать то, что я скажу. Понял?

— П-понял.

Довольный произведенным эффектом, особист отпустил Вову и плюхнулся обратно на свой стул.

— Парень ты не глупый, стреляешь метко, нам, — особист многозначительно выделил это слово, — такие нужны. Держись за меня и не пропадешь. Но смотри, чуть что не так, обратно во вшивые окопы спишу, а немец приговор исполнит.

Попасть в стукачи Вове совсем не улыбалось, и он предпринял попытку соскочить.

— Я в окружении был.

— Ничего страшного, — попытка провалилась. — Я тебя к коменданту устрою, он давно помощника просил. У тебя семь классов есть?

— Даже десять.

— Еще лучше. Будешь с бумагами работать, а мне докладывать все, что на станции делается. Понял?

Три Процента кивнул.

— Хорошо себя покажешь — внештатным сотрудником оформлю. А теперь так, завтра в восемь ноль ноль явишься...

Из кабинетика Вова выскочил в растрепанных чувствах. С одной стороны, есть хорошая возможность пристроиться на тепленькое местечко в тылу. Сначала при бумагах, потом можно будет и на материальные ценности перебраться. А уж там-то он сумеет развернуться. С другой... Не по понятиям это. Да и совесть, вроде, где-то запротестовала. Надо же, столько лет молчала в тряпочку, а тут проснулась. Три Процента с трудом удержался от плевка на крашеный дощатый пол, жалко стало медсестричек, которые его намывали. Поживем — увидим, решил Вова и направился обратно в палатку, присутствовать сегодня на занятиях он не собирался.

В батальоне Лопухова встретили как героя, от дружески-благодарных хлопков через несколько минут заболела спина. Все уже знали, что отравы в мешочке хватило бы на всех, и еще осталось. Спас Вову комбат.

— Отставить! Чего на человека накинулись, дайте герою с ночи отдохнуть.

Так и сказал — герою. Просто, без всяких интонаций. Вот только героем себя Три Процента почему-то не чувствовал.

На следующий день, ровно в восемь ноль ноль Три процента предстал перед своим новым начальником. Комендант — старший лейтенант железнодорожник. Хорошо за сорок, явно из запаса. По должности он был военным комендантом железнодорожной станции и помощник ему не полагался, но из-за большого потока военных грузов, часть которых предназначалась для частей, расквартированных в городишке, с писаниной он один не справлялся. Вот и прислали ему в помощь Вову, точнее, в писари.

Заполнять многостраничные ведомости простой перьевой ручкой, постоянно макая ее в чернильницу, это не липовые контракты паркером подмахивать. Он относился к поколению уже в полной мере вкусившему все прелести компьютерных технологий, да и лекции шариковой ручкой записывать куда как проще. Пришлось Лопухову первое время попотеть, но ничего, через неделю втянулся и дело пошло. Да так пошло...

Предназначенные для местных госпиталей грузы, разгружали на одном из складов. И находился он как бы в двойном подчинении — начальника станции и военного коменданта. Пару раз Вове пришлось побывать в этом темном мрачноватом помещении, заваленном разнообразными тюками и заставленном ящиками. Несмотря на скудное освещение он сумел разглядеть, работавшую на этом складе учетчицу Клавдию. Точнее, сначала он увидел туго обтянутый темной юбкой зад, и мелькавшие ниже белые икры. Вовин организм тут же потребовал продолжения банкета, то есть знакомства и он вышел на охоту.

Выбрав момент, когда никого, кроме учетчицы на месте не было, Лопухов зашел в пакгауз. Яркий солнечный день сменился полумраком, и он на пару секунд ослеп. Женщина попыталась проскользнуть мимо Вовы, но он перекрыл ей путь левой рукой и грудью прижал к стене.

— Ну куда же ты? Куда?

Второй рукой цапнул Клаву за грудь и попытался поцеловать. Учетчица отвернула голову, и Лопухов ткнулся губами ей в ухо. Где-то он читал, что язык в ухе жутко возбуждает женщин и попытался проверить данную теорию на практике. Видимо, это была полная лажа, Клава неожиданно сильно толкнула Вову в грудь, он отлетел метра на два и она успела выскользнуть из пакгауза до того, как Лопухов пошел на повторный штурм. Однако учетчица была практически единственной более или менее привлекательной и доступной для Вовы особью женского пола, чтобы он просто так отступился от нее. Вторую попытку он предпринял спустя пару дней. Подкараулил Клаву на вещевом складе и завалил на тюки с каким-то шмотьем. Только хотел сам навалиться сверху, как учетчица уперлась ладонями ему в грудь и спокойно попросила.

— Подожди.

Три Процента ожидал всего: крика, визга, ногтями по глазам, коленом между ног, но от того, что произошло дальше — просто обалдел. Клава сама задрала юбку, приподняв зад, сняла трусы, сильно похожие на мужские семейные, а потом долго ждала, пока Вова возился с тренчиком шаровар и путался в завязках кальсон. А чего, собственно, удивляться? Кто бы ее, симпатичную бабенку в самом соку, без "этого дела" на такой должности держал? Видимо, решила сжалиться над одуревшим без женской ласки солдатиком. Охреневший от счастья Вова забыл обо всем, но долго не продержался. А женщина контроля над ситуацией не потеряла и успела в последний момент спихнуть с себя кавалера. Тут зевать нельзя — только рот раскрыла, считай, мамой стала. Вот такая, блин, контрацепция образца сорок второго года.

Пока Лопухов приходил в себя, Клава поднялась, подтерлась какой-то тряпкой, привела в порядок свой гардероб и исчезла. Торопливо натягивающему свои кальсоны Вове, все произошедшее даже показалось счастливой иллюзией, но мокрые пятна на тюках и блаженная пустота в низу живота говорили об обратном.

Когда довольный Вова вышел из пакгауза, затягивая ремень, то наткнулся на ехидную ухмылочку местного грузчика по кличке Коляныч. Грузчик, уж если не видел, то точно догадался о произошедшем в пакгаузе.

— Чего лыбишься, старый хрыч? Завидно?

— Чему завидовать-то? — ощерился Коляныч. — Этого добра сейчас на всех хватает. Ты только осторожнее с ней, парень. Знаешь, кто ее валяет?

— Кто?

Грузчик многозначительно закатил глаза и ткнул пальцем в небо. И свалил, так и не сказав, кто же является высокопоставленным соперником в деле доступа к телу прекрасной учетчицы. Если завскладом, то хрен на него, сморчка старого. Это для Коляныча он величина, а Вова ему не подчинен. Вот если это сам начальник станции... Или комендант. Тут дело пахло керосином, у этих возможностей напакостить проходящему реабилитацию солдатику куда, как больше. О том, как их связь может сказаться на женщине, Три Процента даже не задумывался.

— Ни хрена, прорвемся!

Настроение у Лопухова было отличное, море по колено, горы по плечу, могущественный соперник по... В общем, ниже пояса. А зря.

Добившись Клавиного расположения, Вова поспешил закрепить успех. Сценарий свиданий был приблизительно одинаковым. Он выбирал момент, когда в пакгаузе никого, кроме Клавы, не было, отлавливал учетчицу, затаскивал в угол потемнее и делал свое дело. С минуту женщина типа сопротивлялась, а потом соглашалась на любой вид секса, в любой позе. При условии, что секс будет классическим, а поза миссионерской. Все остальное считалось извращениями и категорически отвергалось.

Вова даже начал подумывать об ускорении сексуальной революции на отдельно взятой железнодорожной станции, но тут над его головой неожиданно сгустились тучи. В один прекрасный день Вову вызвал к себе комендант.

— Собирайся, Лопухов. На медкомиссию тебя отправляют.

— Так ведь рано еще.

— Рано? А не хрен было чужих баб тискать! Все, вопрос решенный, собирайся!

— А...

Поздно. От коменданта Вова вылетел красный, как вареный рак. На медкомиссию?! А-а, семь бед — один ответ! Три процента решительно направился в сторону знакомого пакгауза. Клавдия вместе с завскладом пересчитывали какие-то ящики. Точнее пересчитывала учетчица, а завскладом сверялся с какими-то записями, Коляныч отсутствовал. В другое время присутствие лишнего свидетеля сорвало бы Вовины планы, но не сегодня. Ему вдруг подумалось, что это именно завскладом стуканул наверх об их отношениях. А кто еще? Не Коляныч же. Ну пусть, сморчок, еще раз стукнет.

— Слышь, ты, хрен старый, пойди, погуляй, мне с Клавдией попрощаться надо!

— Чего?

— Того! Отвали с дороги, говорю. Меня на фронт отправляют.

И потащил свою вяло отбивающуюся добычу в темный угол мимо обалдевшего деда. На этот раз женщина сдалась первой, обмякла и раскинулась. Бдительность пришлось проявлять Вове. Одно неосторожное движение — и ты уже папа.

На медкомиссии при госпитале Лопухова тоже не порадовали. Полистав Вовины бумаги, начальник госпиталя решил его судьбу.

— На фронт тебе еще рано. Отправим-ка мы тебя в запасной полк на пару месяцев.

Этот запасной полк кардинально отличался от того, в котором Три Процента побывал осенью. Полк располагался на окраине старинного среднерусского городка. В центре — двухэтажные домики, первый этаж каменный, второй — деревянный, высокие заборы, частично пущенные на дрова, лишенные крестов церквушки и большой собор на центральной площади. Немцы здесь побывали не надолго и больших боев здесь не было, но городишко все-таки прилично пострадал.

Солдаты жили в огромных землянках, в каждой из которых на трехэтажных нарах ютилось человек по сто-сто пятьдесят. Штаб и командование размещались в нескольких уцелевших и уже подлатанных домах. И если в том полку постоянно хотелось жрать, то в этом царил настоящий голод. Даже то, что полагалось по третьей тыловой норме бессовестно разворовывалось местными пэфээсниками. В результате, за месяц-другой, пришедшие в полк из госпиталей и по призыву, превращались в настоящих доходяг. Тогда их переводили в разряд "слабосильных" и немного подкармливали, а некоторых счастливчиков отправляли обратно в госпиталь с диагнозом "дистрофия". Доходило до того, что в строй становилась едва ли половина от списочного состава, остальные оставались лежать на нарах, числясь "больными" и выбирались наружу только на прием пищи. Всеобщей мечтой было попасть в маршевую роту, отправиться, наконец, на передовую и там нормально пожрать.

Причем, младшие и средние командиры из постоянного состава находились приблизительно в том же положении и от переменного состава мало чем внешне отличались. Командир Вовиной роты лейтенант Воронов даже женился на местной знаменитости — поварихе тете Паше. В первый раз, взглянув на нее, Лопухов понял, куда девается значительная часть полкового продовольствия. Она была лет на пятнадцать старше лейтенанта, толстая, нет не толстая — жирная, и страшная. Вова только представил, как ротный выполняет супружеский долг с этим бульдозером женского рода и его чуть не стошнило.

— А лейтенант настоящий мужик, если у него с ней хоть что-то получается, — оценил подвиг командира Вова и посочувствовал. — Не дай бог так оголодать.

Однако, проблему собственного питания надо было как-то решать, поскольку свалить отсюда в ближайшее время не представлялось возможным. Для начала, прихватив заначенный в госпитале пузырек с аспирином, он подкатился к командирской жене.

— Прасковья Пална, добрый день. Вы женщина такая роскошная, аппетитная, прямо в жар меня кидает при виде вас, как в мартеновскую печь! А вот талию поправить не желаете? Я когда в госпитале лежал, с врачом одним познакомился, из самой Москвы. Он женам наших... — Вова многозначительно закатил глаза в направлении своего лба, — фигуры, в общем поправлял. Да, да, истинную правду говорю! Так я у него таблетками для этого дела разжился. Немалые деньжищи, между прочим, отвалил! Но только для вас и исключительно из уважения к моему ротному командиру, товарищу лейтенанту...

Зря распинался Три Процента, все его словеса отскочили от необъятной поварихи, как бекасинник от лобовой брони КВ. Обдав наглеца таким взглядом, будто ушатом помоев окатила, тетя Паша высказала собственный взгляд на данную проблему.

— Нормальная баба, должна быть в теле.

И двинула прямо, Вова едва успел с дороги убраться. Пройдя пяток шагов, повариха обернулась и добила Лопухова.

— А таблетки эти ты знаешь куда засунь... Я тебе талию и без них обеспечу.

Таблетки Вова засунул. Обратно в карман шинели. Да-а, не учел, что нынешние женщины на палкообразных манекенщиц, набираемых и трепетно лелеемых голубыми модельерами из-за рухнувшего железного занавеса, насмотреться, еще не успели. Сейчас в моде совсем иной фенотип, хотя, тетя Паша является, пожалуй, совсем уже крайним его проявлением.

Что дальше делать Вова не знал, но тут помог случай.

— Купи портсигар.

Отощавший мужичонка в замызганной гимнастерке просительно уставился на Вову голодными глазами. Похоже, этот портсигар он пытался продать уже давно. Но солдатам он ни к чему, у них для хранения курева кисет есть. Не самокрутки же в нем хранить, в самом деле! Командирам, их тех, у кого папиросы водятся, портсигар должен пригодиться — неудачно сел и всю пачку можно выкидывать. Но к командирам с таким предложением продавец обращаться не рискнул.

— Нет у меня денег, — отказался Вова.

Ну не считать же деньгами семнадцать красноармейских рублей, выданных в госпитале за два последних месяца. Продавец, однако, не ушел.

— Ну хоть на хлеб сменяй. Я много не прошу...

— Да я вообще не курю, — попытался избавиться от него Лопухов.

— Хорошая вещь, — продолжал гундеть мужичок, — из немецкого алюминия. Сам делал.

— Сам, говоришь...

Повинуясь внезапно вспыхнувшей, как проскочившая искра, мысли, Вова цапнул предлагаемый товар. А портсигар, действительно, был неплох. Из самолетного дюраля, на крышке — блестящий латунный танк. Сделан аккуратно, как будто на заводе, а не кустарем.

— Точно сам?

— Да сам, сам.

В качестве доказательства продавец продемонстрировал свои руки. Вова поверил.

— А еще сможешь?

— Не, материала нет.

— А ПАРМ по соседству? У них этого алюминия должно быть...

— Там старшина — зверь. Я ходил, у механиков просил, а он меня прогнал. Ну так купишь?

Данный вопрос Вова проигнорировал.

— А еще что можешь?

— Зажигалки из гильз могу. Только колесиков нет и камушков тоже. Да мало ли...

Зажигалки это вещь. Они нужны всем: и в тылу, и на фронте, и красноармейцам, и командирам. Золотое дно. Надо только правильно дело поставить. Мысли понеслись, Три Процента уже видел себя портсигарно-зажигалочным королем, олигархом полкового масштаба.

— Считай, купил я твой портсигар.

Вова спрятал товар в карман и решительно направился к выходу из землянки.

— А хлеб?

— Вечером, — отрезал Три Процента.

Из землянки он направился прямым ходом в ПАРМ к старшине-зверю, благо занятиями переменный состав не утруждали, главное, чтобы на утреннем разводе был и на вечерней поверке, или хотя бы старшина видел, что ты в ротной землянке обретаешься. Ну а на завтрак, обед и ужин все и так сползались. Остальное время было почти свободным, если только тебя не отловят и на какую-нибудь хозработу не припашут.

— Каждый второй портсигар — мой, — отреагировал на деловое предложение старшина с голубыми петлицами.

— Без ножа режешь! — возмутился Три Процента. — Мне еще со сбытом и полковыми делиться надо! Пятый — твой.

— Не серьезно. Я и без тебя обойтись смогу, среди своих механиков найду мастера. Сорок процентов!

— Ты сначала найди! А сбывать кому будешь? Двадцать пять!

— А если меня за алюминий прихватят? Риск! Треть, как минимум.

— Какой риск?! Вон у вас СБ разбитый валяется, нам его лет на сорок хватит! А МиГ списанный, никому не нужный? Пока до него с переплавкой доберутся, на пару лишних дыр никто внимания не обратит! Четверть — последнее слово!

Старшина решил, что и в самом деле загнул, алюминия никому не нужного хватало, а на портсигары нужны были крохи.

— Договорились!

Договорившись по первой части, Три Процента перешел ко второй. Старшина сразу внес рацпредложение.

— Лучше от ШКАСа брать. Она толще, прочнее, резьбу проще нарезать. А хочешь, я тебе от "березы" гильз подкину?

— Я подумаю, — пообещал Вова. — А что на счет колесиков?

— Сделаем. И насечку тоже, металл есть, станки есть. А камушки где возьмешь?

— Моя проблема. И бензин для заправки — с тебя.

Ударили по рукам. Образец, принесенный Лопуховым, старшина прибрал себе в качестве аванса. Обратно в землянку Вова вернулся с оттопыренными карманами. Нашел мастерового, отвел в сторону и вывалил перед ним принесенное богатство.

— Вот тебе материал — работай, остальное я беру на себя.

— А...

— В уплату за алюминий отдал, — пояснил Лопухов.

Работа пошла, а через день Вове предстояло нанести решающий визит. Начальник ПФС был в полку четвертым человеком. Выше него стояли только командир, замполит и начальник штаба. Даже командирских заместителей он в расчет не брал.

— Разрешите, тащ каптан, — Вова бочком протиснулся в каморку, занимаемую вершителем его дальнейшей судьбы, — дело есть, тащ каптан.

Капитан от такой наглости малость обалдел и от удивления разрешил.

— Ну заходи.

Есть, у всех профессиональных сообществ есть собственный сленг. С одной стороны это облегчает общение между своими, с другой, позволяет сходу выявить и отсечь чужаков под своих маскирующихся. Стоящий перед старым армейским делягой красноармеец этим сленгом явно не владел, да и своим прикинуться не пытался, но родственную, почти родственную душу интендант почуял сразу.

Надо сказать, что немного разобравшись в здешних реалиях, Вова к местным деловым проникся чувством глубокого неуважения. Здесь было государство, у которого все было и население, которое в этом всем нуждалось. Ну, почти во всем, например, дальнобойные пушки в хозяйстве точно никому не нужны. Хотя, как знать... Короче, всего-то и делов, у государства спереть, на черном рынке толкнуть, и ты в полном порядке. Само собой, поделиться с кем надо. Даже скучно как-то. Нет, риск, конечно, есть, и на нары можно загреметь, и к стенке, по случаю военного времени, встать. Но, ни тебе стрелок, ни крыши, ни наездов всяких отморозков, когда прихлопнуть могут походя, просто для поднятия собственного авторитета. Конкуренты тебя не закажут, поскольку конкуренции нет, как таковой. И киллеров тоже нет. А еще здесь не бывает дефолтов, скачков валютных и биржевых курсов. Красота!

Правда военная инфляция уже набрала обороты, но средства спасения от нее хорошо известны: золото, камешки, прочая ювелирка и антиквариат. Вот с недвижимостью проблемы, особняк на Рублевке не построить, виллу на Лазурном берегу не приобрести. Да чего там, паршивую однушку в Химках и то не купишь. Да вообще, с путешествиями за границу большие проблемы. Правда есть шанс через пару лет беспорочной выслуги совершить турне по странам Восточной Европы и Германии. На своих двоих, питание, проживание и снабжение боеприпасами государством гарантируется. Но эти два года нужно еще прожить, и само путешествие сопряжено с большими опасностями, уж больно персонал в тамошних отелях неприветливый и до зубов вооруженный, а страховой полис не никем предусмотрен.

Когда Три Процента закончил излагать дело, капитан повертел в руках алюминиевый образец продукции кустарного производства.

— Хорошо сделано, только где ты все это сбывать собираешься?

— Москва рядом, она все проглотит.

— Проглотит. А доставка? Сбыт?

— Каждую неделю машина в Москву ходит, я же знаю. Туда подкинуть, вес небольшой. Со сбытом я на вас, тащ капитан, рассчитываю. В крайнем случае, сам могу съездить, нужных людей найду...

— Сядь.

Вова опустился на стул. В кабинете пэфээсника стоял самый настоящий стул со спинкой и обтянутым дерматином сиденьем, давно на таком сидеть не приходилось.

— Все-то ты знаешь. Откуда только такой шустрый взялся. Не надо никуда ездить, сбыт я обеспечу. Ты, лучше скажи, какой твой интерес?

— В постоянный состав хочу попасть. Ну и с голодухи чтоб не пухнуть.

Нельзя было в его положении требовать много.

— А скажи-ка, зачем ты в этом деле мне вообще нужен?

— Нужен, тащ капитан, не сомневайтесь. За мастерами каждый день приглядывать, материал из ПАРМа таскать, вам там как-то не с руки светиться. Ну и вообще, мало ли...

— Резонно, — согласился капитан. — Значит так, от голода не помрешь, это я тебе обещаю, с постоянным составом погодим, посмотрим, как дело пойдет.

Поначалу дело пошло так себе, ни шатко, ни валко. Мастер был только один, его, кстати, сразу перевели в постоянный состав, инструмент — какой придется. И хоть работал он с рассвета до заката, большой производительности от него не получить. Но постепенно дело наладилось и даже расширилось. Прослышав о хлебном деле, подтянулся еще один народный умелец, за ним другой. С очередным рейсом машины, из Москвы привезли нужный инструмент: тисочки, молоточки, напильники, надфили, ножницы по металлу. Со старшиной Три Процента договорился, теперь тот свою долю получал не продукцией, а деньгами и продовольствием.

Поначалу, текущее положение Вову вполне устраивало. Несмотря на то, что он продолжал числиться в списках роты, из под ротного начальства он был выведен. От голода не страдал, обмундирование добыл вполне приличное, пули над головой не свистят. Чего еще надо? Постепенно выяснилось, что надо еще многое. Время шло, прибыли росли, а его положение никак не менялось — как работал за пайку хлеба, так и продолжал. К тому же, отношение к нему в роте двояким: одни завидовали ему, другие презирали и тоже завидовали. Но друзей или хотя бы приятелей у Лопухова не было. Сойтись с кем-либо у него не получалось, он был здесь чужим. Вот в хозроте все такие же, там, возможно, удалось бы найти приятелей, хоть и народ там подобрался весьма сволочной.

Все закончилось, когда на улице уже чувствовалось первое осеннее дуновение прохладного ветерка. Поначалу, когда Три Процента выдернули к его новому начальству, он надеялся, что ничего страшного пока не произошло. И только попав в кабинет, и увидев там старшину с голубыми петлицами, понял, что влип. По самые помидоры. Погорел Вова, как и в большинстве случаев на женском вопросе. Бывая в городке, он познакомился с местной почтальоншей Фаей. Лет тридцати, веселая разбитная, а главное не прочь. Вот только не пойдешь же к ней с пустыми руками. На местном рынке поллитра, даже не водки, а вонючего мутного самогона стоила ого-го сколько, не подступишься. Меньше, чем с поллитрой соваться несолидно. Да у Вовы и на пятьдесят граммов не набиралось.

В очередной раз относя деньги старшине, Три Процента не удержался и отщипнул кусочек. Уж больно велик был соблазн, регулярно приличные суммы проходили через его руки, но все время мимо кассы. Маленький такой был кусочек, махонький, махонький, просто незаметный. Старшина и не заметил. Но потом Вова отщипнул еще раз и уже чуть больше, а потом еще чуть больше... Теперь развязка была близка.

— Крысятничать начал, — накинулся на Вову старшина.

Самым обидным было то, что позавчера Три Процента приобрел таки вожделенную емкость, вчера договорился с Фаиной и после отбоя слинял из землянки, изображавшей казарму. Неладное он почуял еще на подходе, но, несмотря на плохие предчувствия, все-таки постучал в заветную дверь. Дверь долго не открывали, Лопухову бы слинять, а он, как последний фраер, постучал еще раз, уж больно велико было желание добраться, наконец, до Фаиных прелестей. Дверь распахнулась — на пороге стоял этот самый хрен с голубыми петлицами. Он банально опередил Вову. Только сейчас петлиц на нем не было, как и гимнастерки, ремня, шаровар и т.д. Весь наряд "летчика" состоял из несвежих кальсон и густой шерсти на груди и явно наметившемся животике.

— Т-ты?

От густого выхлопа Три Процента поморщился и пожалел об отсутствии закуски.

— Я, — печально согласился Вова.

— А-а, — мыслительный процесс у соперника шел с серьезными трудностями. — А чего ты тут делаешь?

— Я это..., дверью ошибся, — попытался выкрутится Три процента.

Не дожидаясь конца обработки подкинутой информации, Вова слинял. По дороге для успокоения нервов он отхлебнул из вожделенной бутылки. Потом еще раз хлебнул. К моменту возвращения, содержимое емкости сократилось где-то наполовину. Надежда на то, что сильно принявший на грудь авиатор о его визите на следующее утро забудет, не оправдалась. Похмелившись и сопоставив факты, поставщик сырья заявился в полк кое-что проверить. Проверил.

Пару раз Вове дали по морде, несильно, фотокарточку портить не хотели и намного чувствительнее по другим частям организма. Сопротивляться было бесполезно, старшина тот еще бугай. Наорали, обматерили и сообщили радостную новость — завтра из полка отправляется маршевая рота. Причем, не на спокойный центральный участок, прямиком под Сталинград. И, по их мнению, только Вовиной фамилии в списках и не хватает, но они это дело в кратчайшие сроки исправят.

Вышвырнутый из кабинета и низвергнутый с вершин тылового Олимпа красноармеец Лопухов достал остатки заначенного самогона и засадил прямо с горла в один присест. Мерзкая вонючая жидкость сначала проскочила как вода, а потом растеклась где-то в животе. Организм отреагировал отчаянным спазмом, но Вова усилием воли подавил его сопротивление. Захмелеть не получилось. Вернувшись в землянку, Три процента упал на нары. Обидно было до слез, второй раз на фронт попадать очень не хотелось. Мелькнула было мысль слинять, но остаток разума удержал. Куда он пойдет без документов, без денег? До первого патруля? А приказ "ни шагу назад" им с месяц назад зачитали. Кому он здесь нужен? Ни родственников, ни хороших знакомых. "Будь, что будет", решил Вова и вырубился, наконец, пропустив спиртовой удар по мозгам, усиленный отравой сивушных масел.

Глава 6

— На месте, стой!

Прикемаривший на ходу Вова не успел выполнить команду и ткнулся в сидор шедшего впереди красноармейца. В другое время за такое дело он бы точно наряд схлопотал, но, во-первых, было темно, во-вторых, сейчас было не до него — впереди была река. И называлась эта река — Волга. И реку предстояло ее форсировать. Где-то слева заливалось зарево многочисленных пожаров, а в уши настойчиво лез гул канонады, которая не притихла даже ночью.

В штабных сводках дивизия, в которую попал красноармеец Лопухов, числилась как "свежая", но Вова считал, что она скорее просто "зеленая". Наспех сформированная из призывного контингента двадцать четвертого — двадцать пятого годов рождения, слегка разбавленного вернувшимися в строй из госпиталей, и едва обученная. Ротные учения прошли всего два раза, роты поочередно атаковали плоскую лысую высотку в голой степи. Батальонных не было вообще. Все четверо взводных — такие же зеленые, как и их подчиненные. Все только после училища и всего на полгода-год старше остальных. Ротный, напротив, уже в возрасте, недавно призван из запаса.

— Приготовиться к посадке на баржу!

Едва услышав команду, Три Процента стянул с себя опостылевший противогаз и отшвырнул его в сторону.

— Лопухов, ты чего?

Взводный — пацан, которого Вова ни в грош не ставил, настолько удивился, что даже про наряды забыл.

— На хрена он там нужен?

— А если газы?

— На счет газов не знаю, — парировал Вова, — а вони сейчас будет много.

— Справа в колонну по одному, шагом марш!

Метров через пять, Три Процента споткнулся о чужой противогаз, не он один решил от него избавиться. Впереди кто-то сорвался с узких скользких мостков и громко плюхнулся в воду. Падение сопровождалось отчаянным матом. Вова поежился, купание в октябрьской волжской водичке могло стать последним в его жизни. Плавал он неплохо, но в перетянутой ремнями шинели и ботинках с обмотками, да еще с висящим на ремне имуществом долго никто не продержится. Используя винтовку в качестве балансира, Лопухов удачно проскочил трап и тут же был втиснут в толпу уже погрузившихся. На палубе можно было только стоять, теснота страшная. Застучал движок, и маленький катерок не торопясь потащил глубоко сидящую баржу к противоположному берегу. Река была широкая, скорость буксира куда ниже, чем хотелось всем набившимся на баржу.

Подлянка от фрицев не замедлила последовать. Сначала над рекой повисли осветительные авиабомбы, до этого самолетов никто не слышал, а потом, в их свете, поднялись высокие пенные столбы, опадавшие в воду с ужасным грохотом. Один из таких столбов встал у самого борта баржи, идущей впереди и справа, а когда опал, остался только быстро тонущий буксир и какие-то обломки, баржа затонула мгновенно. Пара капель попала Вове лицо, сразу и не поймешь, то ли кипяток, то ли лед. Вовиной барже поначалу повезло больше, она осталась за пределами светового пятна, но фрицы повесили новую серию и по глазам ударил яркий фосфоресцирующий свет. Рядом кто-то начал молиться.

— Сейчас начнется...

— Не каркай, — Вова даже прикрикнул на соседа, — авось пронесет.

Первая. Как показалось Вове, калибром не меньше пятьсот, легла в трех сотнях метров, слегка оглушила. Вторая, где-то за кормой, баржа вздрогнула, все оглохли, а сверху обрушились потоки воды. Паники не было, да и деваться некуда: река широкая, вода ледяная, шансов выплыть никаких, оставалось только стоять и ждать. Остальные бомбы легли еще дальше и показались совсем нестрашными по сравнению с первыми двумя. Когда грохот взрывов стих, Три Процента едва различил мерный перестук судового дизеля. Жив, курилка! Катерок продолжал невозмутимо тащить баржу к правому берегу. Пронесло. Самолеты улетели, подвешенные на парашютах светильники погасли, темнота сомкнулась над рекой, одарив надеждой переправляющихся через нее людей.

Сильный толчок, Вова едва устоял на ногах, народ хлынул с баржи, не дожидаясь трапов, прыгали с борта прямо в воду. Пережившие бомбежку на воде люди стремились как можно скорее вернуться на такую твердую и надежную землю, она спасет и укроет. Три Процента пропустил вперед самых торопливых и спустился на берег по трапу, не замочив ног. Взводы смешались, народ дружно полез куда-то вверх. И тут, немного отошедшие от взрывов Вовины уши, уловили еле слышный, но такой знакомый звук. До мокрых штанов знакомый.

— Ложи-и-ись!!!

Заорав во всю глотку, Три Процента, как шел, так и рухнул на землю, кто-то, споткнувшись о его ноги, загремел рядом, больно задев бедро прикладом винтовки. Кто успел, кто не успел, мгновение спустя земля вздрогнула, на людей обрушился грохот взрывов, земля, раскаленные осколки. Вернулся на свою голову! Здесь его будут убивать целенаправленно, разнообразно, вдумчиво и изобретательно. Бомбами с воздуха, минами и снарядами на расстоянии, пулями на дистанции действительного огня и в упор. Бить по площадям и прицельно, хлестать пулеметными очередями по фронту и в глубину, ловить в прорезь прицела и снайперскую оптику. Вцепившись зубами в жесткое сукно рукава шинели, Вова выл от страха и безнадеги.

Грохот взрывов стих, остались только крики и стоны раненых.

— Санинструктора! Санинструктора сюда!

Три Процента приподнялся, тряхнул головой и ощупал себя — все на месте, не ранен. Вокруг метались люди, одни лезли наверх, вторые, наоборот, сыпались вниз. Раненых потащили обратно на баржи. Все это подсвечивалось сполохами отдаленных пожаров. Самое время смыться, только куда? Кто-то приподнял Вову за шиворот.

— Какая рота?

— Третья.

— Давай наверх, чего развалился!

Повинуясь командирскому голосу и отеческому пинку под зад, Лопухов влился в ряды карабкающихся по откосу. Там бардака было поменьше, красноармейцев растолкали по своим подразделениям и двинулись дальше. Идти было недалеко, километра полтора-два, точнее в темноте не разобрать. Проводник из местной части вывел на позицию, намеченную несколькими неглубокими ячейками. Занимавшие их бойцы тут же собрались уходить в тыл. Вова слышал, как их командир сказал ротному.

— Копайте глубже, иначе утром немец вас тут и похоронит.

Совету постороннего командира Три Процента предпочел внять, ему виднее, что тут утром начнется. Рассвет в октябре поздний, но фрицам на это было наплевать, концерт начался точно по расписанию — ровно в семь ноль ноль. К этому времени Вова успел углубиться в твердую, сухую землю на полтора с лишним метра. Только присел отдохнуть, как земля вздрогнула, а мгновение спустя по ушам ударил грохот взрыва. Второй лег еще ближе, третий, комья земли посыпались на скрючившегося на дне окопа Вову. Сто пять, гаубичные, безошибочно определил он. Когда налет закончился, Лопухов сплюнул набившуюся в рот пыль, глотнул из фляги и, нашарив на дне окопа лопатку, с яростью воткнул ее в землю.

День прошел погано, к вечеру Три Процента окончательно оглох. Немцы периодически обстреливали позиции роты, но в атаку не шли. Мин и снарядов они не жалели, у Вовы создалось впечатление, что железную дорогу фрицы подвели прямо к огневым позициям своей артиллерии и боеприпасы подавали прямо из вагонов. В минуты затишья, когда удавалось высунуть из окопа нос, было видно карусели, которые устраивали "юнкерсы" над окраинами Сталинграда. В городе по-прежнему что-то горело, и в небо поднимались клубы черного жирного дыма.

К концу дня организм разрывали два противоречивых желания, но только с наступлением темноты Лопухов смог, наконец, выбраться из своей ячейки и облегчиться. За этим занятием его и поймал ротный старшина.

— Лопухов, хватай ведра и дуй за водой для кухни.

Вместо едва не вылетевшего "А почему я?", Вова ответил.

— Есть!

И дунул к Волге. Пока туда, пока сюда, у ротного котла дно покажется, так и голодным остаться недолго. Минут через сорок, Вова плюхнул ведра у полевой кухни. Как он и опасался, кроме повара и его помощника здесь никого уже не было.

— Принес? — приветствовал его повар. — Давай котелок.

И навалил полный, даже с верхом, котелок гречневой каши. С салом. Верх Вовиного счастья. Соли, правда, было маловато, но следующей фразой повар его просто убил.

— Мало будет — еще положу.

— А что, можно? — удивился невиданной щедрости Три Процента.

— Можно. Считай, треть едоков выбыла.

Треть. Очередная ложка каши застряла у Вовы в горле. Суток не прошло, а третью часть роты, как корова языком... Нет, о потерях он, конечно, знал, но чтобы треть! Если так дальше дело пойдет...

Дальше дела пошли еще хуже. Посреди ночи Вову растолкали, выгнали из ячейки и через четверть часа он уже топал по степи, постепенно удаляясь от города. Шли долго, к концу пути разнеслась новость, что немцы прорвались где-то севернее, и создалась угроза их выхода к Волге. Вот эту угрозу и предстояло ликвидировать спешно стягиваемым к месту прорыва частям. В составе одной из этих частей и топала, спотыкаясь в темноте, третья Вовина рота. Утром ей предстояло идти в атаку.

Перед рассветом рота сосредоточилась в неглубокой, наспех вырытой до них траншее. Уставший, не выспавшийся и злой Вова пытался сидя приткнуться у стенки траншеи, но народ постоянно шлялся мимо, задевал, звякал, гремел чем-то железным, хрен заснешь. Только он отключался, как кто-то целенаправленно его растолкал.

— А?

— Два. Держи.

В руки сунули две, похожие на консервные банки, гранаты с запалами. А в семь часов ударила немецкая артиллерия, наши ответили и понеслось. Когда очумевший от грохота и усталости Вова рискнул выглянуть наружу, то увидел, что наши снаряды рвались где-то в полукилометре от траншеи. Надо было полагать, что немецкие позиции находились где-то там. Перекрикивая грохот взрывов по траншее прокатилось.

— Приготовиться к атаке! Штыки примкнуть!

Три Процента до автоматизма отработанными движениями примкнул штык к винтовке. Траншея, ощетинившаяся острой сталью поблескивающих штыков, казалось, скрывала грозную силу, но Вова уже знал, насколько уязвима и мягкотела идущая в атаку на неподавленные пулеметы пехота. Грохот артиллерии стих, в воздухе пыхнули две зеленые ракеты.

— В атаку, вперед, ура-а-а-!

Повинуясь ротному свистку, Вова выбрался на бруствер. Но не сразу, пропустил вперед самых прытких. Надолго задерживаться в траншее тоже было не резон — в ней, размахивая наганом, метался ротный, подгоняя замешкавшихся.

— Ура-а! А-а-а-а-а!

Лопухов бежал, чуть пригнувшись, готовый рухнуть на землю в любой момент. Игла штыка, словно гончая, обнюхивала дорожку, на которую в следующий миг обрушивались тяжелые ботинки.

— А-а-а-а-а!

Немцы позволили роте пройти метров двести и открыли огонь. Бежавший впереди красноармеец вдруг споткнулся и упал мятым кулем, за ним второй, только тогда Вова услышал знакомый посвист пуль. Впереди земля взлетела крохотными фонтанчиками, и он бросился на землю. Земля встретила его серо-желтой сухой травой. Трава давала укрытие. Не от пули, только от взгляда, но немецкие пулеметы били густо.

Шедший справа метрах в двадцати ротный вдруг начал оседать на землю. Это твой шанс, молнией пронзило Вовин мозг! Прежде, чем окружающие успели что-либо сообразить, он, проигнорировав свистящие вокруг пули, подлетел к упавшему лейтенанту, выдернув по пути из кармана индивидуальный пакет.

— Санинструктора! Санинструктора!

Пока не было санинструктора, Три Процента попытался стянуть с ротного шинель, но ремни перетянувшие грудь лейтенанта не давали это сделать.

— Куда его?

Рядом с Вовой приземлился санинструктор.

— В грудь, навылет.

Вдвоем дело пошло быстрее, а с бинтом медик управлялся намного профессиональнее, Вова только помогал, придерживая раненого.

— Вынесешь?

— Вынесу, — согласился Три Процента.

Пока возились с ротным, рота успела продвинуться и сейчас серела неровными холмиками в полусотне метров впереди. Для начала Вова оттащил лейтенанта метров на двадцать назад. Здесь была плоская впадина, неглубокая, сантиметров тридцать-сорок, но этого хватало, чтобы пули не залетали в нее, а свистели поверху. Здесь он вернул штык в походное положение и уже хотел продолжить начатое, но тут заметил ползущего в нужном направлении бойца.

— Эй, ползи сюда!

— Чего?

— Сюда, говорю, ползи. Здесь не достанут.

Доверчивый парень клюнул на приманку.

— Куда тебя?

— В руку.

— Помоги лейтенанта дотащить.

— Ладно, только перекурю, а то охота, сил нет.

— Ага, сейчас тебе фрицы дадут прикурить, ползем отсюда, пока они минами швыряться не начали.

Вдвоем дело пошло быстрее. Они уже преодолели еще полсотни метров, когда немцы обратили внимание на их возню, движение выдавала колыхавшаяся трава. Пули противно зацвиркали вокруг. Ротный вдруг потяжелел. Вова хотел подогнать помощника, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять — готов. Жалко парня, зря его сорвал, хоть бы покурил перед смертью, но тут не угадаешь. Когда до наших окопов оставалось совсем немного, из них выскочили двое и помогли дотащить раненого лейтенанта.

— Спасибо, мужики.

— Та нема за що!

— Где сборный пункт?

— Пидем покажу.

Сдав лейтенанта медикам, обратно Три Процента по понятным причинам не спешил. Была мысль куда-нибудь заныкаться, но, поразмыслив, он все-таки решил вернуться. К этому времени атака уже успела захлебнуться. Когда он добрел до траншеи, из которой рота начинала атаку, то ни одного знакомого лица не обнаружил. На вопрос "Где третья рота?" все только пожимали плечами и махали рукой в неопределенном направлении, дескать, поищи где-нибудь там. Так, постепенно продвигаясь вдоль фронта, Вова набрел на сидящего у стенки окопа лейтенанта.

— Здесь третья рота.

Лопухов с трудом узнал командира третьего взвода. Еще раз пробежался по ближайшим бойцам — никого знакомого. Хотя нет, вроде, эта морда уже где-то мелькала. И этот тоже из третьего взвода.

— А первый взвод где?

— Все здесь. А ты где шлялся?

На этот вопрос у Вовы была железная отмазка.

— Ротного выносил.

— Донес?

— Донес, еще был жив.

— Тогда садись, скоро опять в атаку пойдем.

Вова, где стоял, там и сел. Еще раз? Буквально час назад из этого окопа в составе роты поднялась в атаку почти сотня штыков, осталась же... Десятка два, может, чуть больше. И опять в атаку? Сидели все молча, никаких разговоров, некоторые курили. И ждали. Прошел час, другой. Потом пришел посыльный, и роту отвели в тыл. Три Процента выбрался из траншеи с огромным облегчением. У Волжского берега их ждали полевые кухни. Вова махнул наркомовские, которые скатились по пищеводу как вода, и даже не поперхнулся. Потом механически начал набивать желудок. День прошел, что еще надо? Что будет завтра? Посмотрим.

Линия фронта здесь проходит по брандмауэру четырехэтажного дома. С левого фланга она пересекает двор, остатки каких-то сараев и устремляется через разрушенные бомбежкой жилые кварталы к заводу "Баррикады", где непрестанно гремит канонада, чуть притихая только ночью. Справа невидимая линия по диагонали идет к угловому дому, взлетает на перекрытие между вторым и третьим этажами и, завернув за угол, проходит посередине некогда широкой улицы или проспекта. Сейчас там все настолько завалено обломками разрушенных зданий, что даже танки не пройдут. И это хорошо, только танков тут еще и не хватает.

А немцы здесь рядом, может, кто-нибудь из них сидит вот так же, привалившись спиной к толстой кирпичной стене, только с другой стороны. В самом начале немцы пытались взорвать стену и пробить проход на эту сторону, но не рассчитали и стена устояла. А вот дом тряхнуло основательно, несколько деревянных перекрытий обрушилось, причем, немцам досталось намного сильнее. С тех пор они таких попыток больше не предпринимали. За неделю они здесь не продвинулись ни на метр. Выдохлись фрицы, по всему чувствуется. Вспомнить бы еще, когда наше наступление началось! Вроде в ноябре, значит, уже скоро.

Вова, осторожно, не приближаясь к оконному проему, выглянул на улицу. Фрицы, убитые в позавчерашней атаке так и лежат припорошенные снегом. Раньше они себе такого не позволяли, всегда по ночам старались убрать свои трупы, а тут бросили и даже не пытались. А к окнам лучше не подходить, снайпера, суки, так лупят, только выгляни. Зато по утрам их не бомбят, настолько все перемешалось, что даже хваленые стервятники Геринга боятся врезать по своим. А над "Баррикадами" их карусели крутятся с утра и до вечера. Наши истребители появлялись несколько раз, только толку от них никакого. Хорошо хоть артиллерия с левого берега поддерживает, третьего дня "катюши" дали залп. Жуткая вещь, даже если смотреть со стороны. Фрицевский "ишак" тоже не подарок, но все-таки не так страшно.

Снизу заскрипели шаги.

— Стой, кто идет!

В голос Три Процента вложил как можно больше угрозы, но затвор лишний раз трогать не стал. Кто тут может еще шататься, кроме своих? Так и оказалось.

— Свои!

Младший лейтенант Гусев, тот самый бывший командир третьего взвода, а теперь ротный. Хотя, где сейчас батальон? И где полк? Пойди, найди их в этих развалинах! Но продовольствие и воду по ночам откуда-то приносили, и раненых эвакуировали. К Вовиному удивлению, численность роты так и стабилизировалась на двух десятках активных штыков плюс два пулемета. Те, кто выжил в тот проклятый день, по-прежнему составляли не убиваемый костяк роты, кого-то ранили, кто-то погиб, но всего из них выбыло человек пять-шесть. А вот новички из прибывавшего пополнения часто гибли в первый же день. Но те, кто его пережил, буквально на второй день становились настоящими бойцами, и убить их было уже нелегко.

— Как обстановка?

С лейтенантом пришел сменщик. Оба чумазые от дыма костра, разведенного в подвале и испачканные белой известкой, которой раньше были вымазаны стены. Вова от них ничем не отличался — такой же чумазый и грязный. В бане с запасного полка не был и белье не менял, вонь немытого тела перебивал пропитавший шинель запах дыма.

— Тихо.

Гусев так же осторожно выглянул на одну сторону дома, потом пошел к другой. Пока он ходил туда-сюда, Вова сменился.

— Пост сдал!

— Пост принял! — подыграл ему сменщик.

А чего тут сдавать? Квартиру без потолка с выбитыми ударной волной рамами и хрустящими осколками стекол на полу? Или фрицев, притаившихся за стенкой? Вернулся лейтенант.

— Сменились? Пошли.

Путь их лежал в подвал, где можно немного согреться кипятком из закопченного котелка и немного поспать, если, конечно, фрицы опять не полезут или не устроят артобстрел.

Задвинув за собой одеяло, заменявшее входную дверь, Вова оказался в вожделенном подвале, подсвеченном бликами костерка и потоками тусклого света зимнего дня из нескольких окошек, переоборудованных в амбразуры. Около костра сидело несколько бойцов, и товарищ младший политрук Синельников что-то втирал им по поводу текущего положения на фронте и в мире.

— Пусти-ка.

Три Процента отодвинул парочку сидящих у огня и стащил с огня дежурный котелок.

— А вы...

— Лопухов, — подсказал Вова.

— Да, товарищ Лопухов, послушать не хотите?

"Да пошел ты!", мысленно огрызнулся Вова, но ответ существенно смягчил.

— Я с поста только что сменился. Замерз и спать хочу.

Политрук появился в роте буквально позавчера, но некоторых, включая Вову, успел основательно достать своей чистой детской наивностью. Ежедневные политинформации он считал своей святой обязанностью, хотя сам из подвала видел не больше остальных. Размочив в кипятке заначенный с вечера ржаной сухарь, Три Процента перекусил, согрелся кипяточком и задремал.

Тряхнуло сильно, очень сильно. Поначалу Вова решил, что немцы опять попытались подорвать брандмауэр, но грохот артобстрела подсказал другой вывод — в дом попал снаряд крупного калибра.

— К бою!

Команда бросила к ближайшей амбразуре. Поднятая взрывами пыль закрывала видимость, но обстрел уже стихал, а это верный признак — сейчас полезут. Застучал пулемет справа, сыпанула винтовочная трескотня. Вова торопливо опустошил магазин по мелькающим в оседающей пыли фрицам, и уже потянулся за следующей обоймой...

Ба-бах! Три Процента оглох и не сразу понял, почему левая рука его не слушается. Только ощутив мокроту в рукаве понял, что он ранен, но неизвестно, насколько серьезно. Атака длилась недолго, получив один раз по зубам, фрицы откатились и забросали позиции обороняющихся минами. С Вовы стянули шинель. Небольшой осколок пробил бицепс левой руки, да там и стался. Хреново, на месте его не вынуть, тут без операции никак. Хотя, почему хреново? Пара-тройка месяцев в госпитале теперь гарантирована. А там кровати с бельем, кормежка по расписанию, медсестрички... Дырка в руке? А что дырка? Зарастет, никуда не денется, только бы выбраться отсюда целым. Только бы выбраться. Пусть не целым, но хотя бы живым. Это будет нелегко.

— Раненые есть? — ротный нарисовался.

— Есть, — откликнулся Вова.

— Куда тебя?

— В руку.

— Серьезно?

— Осколок внутри засел.

Лейтенант посмотрел на Вову, которому осторожно протаскивали руку в рукав шинели.

— Слушай, Лопухов, политрук ранен, надо доставить его в медсанбат, срочно.

— Доставим, вот стемнеет, и доставим, — согласился Вова.

— Не доживет он до темноты, сейчас надо.

Сейчас? Он что, с ума сошел? Сейчас по этим развалинам лазить, да еще с раненым — верная смерть.

— Да я его с раненой рукой не унесу, — попытался выкрутиться Три Процента.

— Надо попытаться, Лопухов. Мы тебе волокушу сделаем.

Вова хотел было послать лейтенанта по известному адресу, но оглядевшись вокруг, не рискнул этого сделать, не поймут.

— Хрен с вами, делайте волокушу.

Винтовку Три Процента положил в волокушу, все равно одной рукой с ней не управиться, а политрук был без сознания не возражал. Дальнейший путь был извилист и опасен. Сначала надо было пересечь заваленную обломками зданий улицу, обойти угловой дом, в котором первые два этажа занимали фрицы, а верхние — наши. Дальше проскользнуть через двор и попасть в подвал серого трехэтажного дома. Там были обещаны медицинская помощь, и безопасный путь к берегу Волги.

Большую часть пути придется проделать ползком, к этому Лопухов был готов. Приспособил к волокуше длинный ремень, связанный из нескольких поясных, накинул, его на здоровое плечо и пополз. Улицу пересек относительно легко и быстро, а дальше дело застопорилось. Проклятая волокуша цеплялась за камни и обломки, выдергивать ее одной рукой было очень непросто, а шума при этом было немало. Несколько раз он задевал раненой рукой землю, боль била в мозг, Вова замирал, боль чуть притуплялась, и он дергал ремень снова.

Минут через сорок он почти обогнул угловой дом, но тут его заметили. МГ бил короткими, не давая поднять головы. Поначалу Вова не сообразил, почему он до сих пор жив, но заметив, что немецкие пули обходят стороной волокушу, понял — живьем взять хотят. Решили, что с таким риском эвакуируют важного командира? А винтовка-то в волокуше. И одной рукой с ней не управиться. Положение... Три Процента зубами стянул рукавицу с правой руки

Едва пулемет смолк, Вова приподнялся, нащупал кобуру нагана на ремне политрука и рванул клапан. Оружие оказалось на ремешке, но его длины хватило. Раньше он из револьвера ни разу не стрелял, но много раз видел, как это делают другие. Хренасе усилие на спуске! Вова высадил весь барабан по мелькнувшим в нескольких метрах фигурам в белых маскхалатах. Кажется, в кого-то попал, судя вскрику и ответной пальбе. Не обращая внимания на свистевшие вокруг пули, вскочил на ноги и рванул вперед, волокуша с грохотом потащилась за ним.

Вова нырнул за угол, временно укрывший его от преследователей, выскочил на улицу и поскакал на противоположную сторону, стараясь игнорировать дергающую боль в руке. Пулеметчик, сволочь, открыл огонь не сразу. То ли проспал Вовино появление, то ли специально дал фрицам, забывшим в азарте погони об осторожности, выскочить на открытое место. Та-та-та-та-та-та-та, зашелся длинной очередью "максим". Пока фрицы не сообразили подстрелить его из-за угла, Три Процента нырнул в какую-то дыру. Волокуша в нее не пролезла, Вова вытащил из нее винтовку и толкнул ее в дыру. С политруком пришлось повозиться, но справился.

Наверху разгоралась перестрелка, видимо, фрицы серьезно обиделись. Нащупав винтовку, Лопухов отправился искать другой выход. Минут через десять, он убедился, что попал — все остальные выходы были завалены наглухо.

— Кто здесь?

Кажется, товарищ политрук пришел в себя.

— Я это, Лопухов.

— Где мы?

Говорил он еле слышно, с перерывами, слова давались ему с трудом.

— В подвале, я вас вытащить пытался, да фрицы не дают.

Политрук помолчал, и Вова решил его немного успокоить.

— До темноты отсидимся, а там я вас до наших дотащу.

— Зря, все зря. Мне час остался, два — много.

Хотел Вова возразить, что все будет нормально, еще поживем, на свадьбе твоей станцуем, но понял, что все это будет выглядеть фальшиво. Прав политрук — хана ему. Только, если сейчас он окажется в операционной, но это уже из области фантастики.

— Об одном только жалею, ни одного немца убить не успел. Только высунулся, и сразу взрыв. Не повезло. А ты много немцев убил?

Вова задумался.

— А черт его знает. Стрелял, попадал. А убил или ранен, как понять? Двух танкистов штыком — точно. Сколько еще — не знаю.

— Когда на фронт вернешься, ты за меня хотя бы одного...

— Обязательно, — пообещал Лопухов.

— Пить хочется.

— Нельзя вам, — возразил Вова.

— Можно, мне уже все можно.

Жалость и чувство долга несколько секунд боролись в Вовиной душе, но долг взял верх.

— Нет, нельзя вам.

Помолчали, наверху перестрелка тоже стихла.

— Знать бы только, что все не зря, что победим.

— Да победим, как же иначе, — Вова подумал, что сейчас сам говорит как политрук.

— Знать бы только когда.

Вова прикинул в уме.

— Через два с половиной года.

— Долго. А быстрее нельзя?

Он еще и шутит! Сверху опять застучал пулемет.

— Я сейчас!

Три Процента зажал винтовку между ног, загнал патрон в ствол. Рванул он не к входу, а к маленькому окошку, оттуда обзор должен быть лучше. Так и оказалось, прячущиеся за углом фрицы отсюда были видны. Не очень хорошо, но расстояние метров сорок всего. Пристроив винтовку, Вова поймал в прицел чью-то спину, задержал дыхание и потянул спуск. Бах! Попал! Фрицы решили, что с них на сегодня хватит и убрались. Вова вернулся к политруку.

— Еще одного завалил, за тебя. Слышь, политрук? Синельников?

Минут пять Лопухов пытался нащупать пульс. Ошибся политрук, не час, а считанные минуты оставались ему. Оказывается, сделать одной рукой простейшие манипуляции не так просто. Для того, чтобы запустить руку под шинель и достать из нагрудного кармана документы, пришлось повозиться. Отцепить наган от ремешка Вова даже не пытался, да и зачем он с пустым барабаном? Была мысль привалить чем-нибудь труп, но по здравому размышлению от нее отказался. Во-первых, адреналиновая накачка начала проходить, в раненой руке появилась неприятная дергающая боль, лишний раз двинуться не хотелось. Во-вторых, морозы уже стоят приличные, где-то в феврале город освободят, тогда и похоронят. А так его легче найти будет. Знать бы еще адрес, чтобы сообщить в штабе.

В подвале он не задержался лишней минуты. Едва основательно стемнело, Вова высунул нос наружу и попытался сориентироваться. Если отталкиваться от направления, с которого стрелял "максим", то надо взять правее, где-то под девяносто градусов и опять пересечь улицу, а потом... Пш-ш-ш-ш. Немецкая. В свете ракеты он попытался запомнить ориентиры и, едва сомкнулась темнота, рванул вперед. Бросок через улицу остался незамеченным. Правая рука без рукавицы начала мерзнуть, Вова постарался согреть ее дыханием. Пш-ш-ш-ш. Замереть, не двигаться, даже не дышать. Желтоватая, наша. Погасла, наконец.

Дальше Вова двинулся в направлении места пуска ракеты. Вскоре его окликнули.

— Стой, кто идет!

Окрик был негромкий и, в общем-то, Вове крупно повезло, что его сначала окрикнули, а не начали стрелять сразу.

— Свои.

— Какие еще свои?

Три Процента назвал номер полка.

— Ползи сюда.

Выяснилось, что он попал не только в расположение другого полка, но и другой дивизии. Но о соседях здесь знали. Смертельно уставший командир, знаков различия в темноте было не разглядеть, указал Вове безопасный путь в тыл. Минут через двадцать он был в относительном тылу, а еще через час, расспросы довели его до штаба своего полка. Здесь разговоры были короткими. Документы политрука взяли, даже спасибо не сказали. Тут такие ежедневно проходят десятками, если не сотнями, прибыл-убыл. Лопухова присоединили к группе таких же легкораненых и, в сопровождении штабного капитана, отправили к переправе. Тяжелораненых тащили на волокушах, по-другому через развалины было не пробраться.

По дороге к берегу Волги их догнали три повозки, запряженные быками. К удивлению Вовы на них ехали гражданские. До этого момента он ни одного гражданского в Сталинграде не видел, думал, они все эвакуированы давно. Наконец, с высокого обрыва в свете ракет блеснула лента реки. А в душе красноармейца Лопухова блеснул тоненький лучик надежды. До этого была тупая апатия, полнейшая безнадеги и, даже мысли мелькали, что поскорей бы уже убили, всех рано или поздно убивают. Даже когда ранен был, не думал, не верил до конца, что выберется. Но вот, вот она — переправа на спасительный левый берег, буквально двести метров осталось до нее.

На этот раз обошлось без бомбежки, но места посадки-высадки несколько раз обстреливали. Били не прицельно, по площадям, но несколько раз попали очень неудачно. Тем не менее, паники не было, порядок поддерживался. Вот и раненых на левый берег переправляли только в сопровождении командира и при наличии соответствующих документов. Переждав, когда с баржи спустится прибывшее подразделение, и выгрузят ящики с боеприпасами, Вова по хлипким мосткам взобрался на борт и ступил на колышущуюся палубу. Сквозь грохот близких взрывов слышался плеск речной воды.

Время остановилось. Носилки с тяжелоранеными несли и несли, казалось, поток этот не кончится никогда. Сначала их опускали в помещения под палубой, потом начали укладывать сверху. Крики, стоны, вспышки и бьющий по ушам грохот взрывов — артобстрел не прекращался ни на минуту. Три Процента хотел было спуститься вниз, там все-таки не так дует, но передумал. Баржа, отошла от берега, развернулась, и невидимый буксир потащил ее к левому берегу. Качать стало сильнее. Нет, правильно, что не пошел вниз, за время Вовиного пребывания на правом берегу, волжская вода ничуть не стала теплее. Вероятность продержаться в ней хоть несколько минут невелика, но в трюме и ее нет. Впрочем, при прямом попадании разницы нет, что на палубе, что под ней.

Словно подслушав его мысли, крупнокалиберный снаряд поднял высоченный фонтан воды и белой пены, подсвеченный взрывом. Пронесло. Еще один лег где-то впереди и существенно дальше. Каждую секунду могли вспыхнуть в небе люстры осветительных бомб, но и тут повезло — переход баржи пришелся на паузу между двумя налетами. Судя по изменившемуся стуку судового дизеля и уменьшившейся качке, вожделенный левый берег был уже близко. Быстрее, быстрее, торопил время Вова, а оно тянулось медленно, как густая патока.

Для Вовиных ушей, стук брошенных с берега сходен, был слаще любой музыки. Некоторые сиганули прямо в воду, но Три Процента поостерегся, как ни хотелось побыстрее оказаться на берегу. Рана болела, да и обсушиться потом будет негде, а морозы уже приличные стоят, особенно по ночам. Оказавшись на твердой земле, Лопухов с трудом отыскал "своего" капитана. Тот раздал раненым их документы и сказал.

— Госпиталь находится в Капустином Яру. Легкораненые должны следовать туда своим ходом.

Где этот Капустин Яр? Сколько туда идти? Капитан и сам знал только приблизительно.

— Километров пятьдесят. Идите по этой дороге, там спросите.

Всего таких легкораненых набралось человек двадцать, старшим назначили каког-то лейтенанта. Двинулись. Рассвет осенью поздний. Когда на востоке обозначилась светлая полоса, пройти успели километров десять. Шли по обочине, растянувшись на полсотни метров, дорога была занята войсками, идущими навстречу.

Вова ковылял одним из последних. Рана воспалилась, выматывала постоянная дергающая боль в руке. К рассвету он уже находился в полуобморочном состоянии, механически передвигая ноги, удерживал тускнеющим взглядом спину идущего впереди. По этой причине он и не обратил внимания на то, что дорога очистилась. Идти по натоптанной и накатанной дороге было, не в пример, удобнее, скорость основной группы увеличилась, а Лопухов и еще пара доходяг, отставали все больше.

Грохот взрыва ударил по ушам. Вова чисто механически упал, зашипев от боли. Никто не орал "Воздух! Ложись!", пара "мессеров" незамеченной зашла на дорогу, сыпанула несколько мелких бомб на группу раненых, потом прошлась по ней из пушек и пулеметов, сделала еще один заход и ушла. Решение идти днем было большой ошибкой. Днем дорога постоянно подвергалась ударам немецкой авиации. Фрицы творили, что хотели, гонялись даже за отдельными пешеходами. Наши истребители появлялись редко и, как правило, были в меньшинстве.

Три Процента поднял голову, огляделся, прислушался. Кажется, ушли окончательно. Перед ним кто-то зашевелился, потом еще один. Из двух десятков, остались только трое, те, кто шел в хвосте. С трудом поднявшись, Вова закинул на правое плечо свой сидор.

— Пошли.

Один из еще двух выживших не согласился.

— Надо посмотреть, может, еще кто жив.

Остальные лежали неподвижно, никто даже не стонал, но наверняка среди них были еще живые.

— И чем ты им поможешь? Пошли, лучше не знать.

Пройдя полсотни метров, Вова оглянулся, остальные ковыляли за ним. Дорога по-прежнему была пустынной, а у них, кроме пары индивидуальных пакетов, ничего не было. Отошли еще на километр и свернули в неглубокий овраг. Идти дальше не было сил.

— Давай перевяжу.

У одного из попутчиков сбилась повязка на руке и Вова решил ему помочь, благо пакет был.

— Тебя как зовут?

— Смотря, кто зовет. А по паспорту Владимир.

— Николай, — представился перевязываемый.

Третий не представился, он заснул, едва опустившись на снег.

— Дергать?

Бинт намертво присох к ране.

— Дергай. А-а-а!!! М-мать...!

— Терпи.

— Твою же...!

Не обращая внимания на вопли, Вова закрепил повязку.

— Спасибо.

— Всегда, пожалуйста.

— Что дальше делать будем?

— Спать. Как стемнеет, пойдем дальше.

Разбудила Вову все та же дергающая боль. Было еще светло и, сколько осталось до темноты, было неизвестно. Приподнявшись, он невольно застонал, разминая затекшие конечности.

— Доброе утро, — приветствовал его новый знакомый.

Вова не ответил, ему было совсем хреново.

— Пожевать чего есть?

Вова отрицательно покачал головой.

— Вот и у нас нет.

Николай оказался разговорчивым. Лопухов слушал его болтовню временами впадая в забытье.

— Я везучий, в Сталинграде больше месяца продержался и ни одной царапины. А ведь в самом пекле были, с одной стороны тракторный, с другой "Баррикады". Каждый день по нескольку раз бомбили, как в семь утра начнут и до темноты. Полутонка как даст! Меня со дна окопа на бруствер выкинуло, жив остался. Еще двоих из отделения живыми откопали, остальные там и остались. И ранили меня удачно, навылет, и через Волгу благополучно переправился, и здесь меня ни бомбы, ни пули не взяли.

— Все мы тут везучие, — с трудом разлепил пересохшие губы Вова, — особенно я, по полной программе попал.

— Э-э, да ты совсем плох. Вот, водички попей.

В губы ткнулось холодное горло фляжки, ледяная вода проникла в рот, скатилась дальше по пищеводу.

— А я и повоевать-то толком не успел. Только высадились, ба-бах и все.

Третий выглядел получше Вовы с Николаем, почище. Дальнейшую нить разговора Лопухов потерял, лежал, находясь на грани потери сознания до самой темноты. Он не чувствовал, как его вытащили к дороге, Николай остановил одну из идущих в тыл машин буквально бросившись под колеса, водитель успел нажать на тормоз буквально в последнюю секунду.

— Куда я его возьму? У меня и так полный кузов тяжелых!

Сопровождавшая раненых санинструктор пощупала Вовин пульс, положила ладонь на раскаленный лоб.

— Грузите!

Вову впихнули буквально поверх других раненых. Четыре часа спустя, его стянули с трупа, несколько раненых умерли по дороге, не доехав до госпиталя.

Вову положили на лавку в каком-то коридоре, все происходящее он воспринимал с трудом. Сквозь туман и вату в ушах в его сознание с трудом проникали слова: осколок, воспаление, гангрена и самое страшное — ампутация. Нет, нет, только не ампутация! Лучше сдохнуть! Но даже губ не разлепить, слова не сказать. Опять куда-то несут, раздевают.

— Пей, пей, вот так.

Вода не принесла облегчения, наоборот, опалила рот, огнем прокатилась по организму и пожаром разлилась в животе. Да это же спирт! Снова чьи-то руки подхватывают и несут, кладут на что-то твердое. А это что за ночной кошмар? Здоровенный мужик в окровавленной одежде.

— Держите его.

Навалились, вцепились в руки, в ноги. Резкая вспышка боли.

— А-а-а-а-а! Пустите, сволочи!

Не отпускают, держат, а пытка продолжается, и разум пытается ускользнуть в спасительную черноту потери сознания, но не может, не может, не может... Мама, мамочка... Звяканье металла о металл он услышал неожиданно четко. Вроде, стало немного полегче. Ну когда, когда же все это закончится?

— Этого уносите, готовьте следующего.

Сознание, наконец, померкло, а может просто спирт подействовал.

— Марь Иванна, тут новенький проснулся.

Проснулся — это громко сказано, скорее, вернулся в реальность, но еще не до конца. Попробовал пошевелить левой рукой, та отозвалась сильной болью. Хорошо, значит, на месте, не оттяпали. Марией Ивановной оказалась сильно уставшая низенькая женщина, лет сорока, в некогда белом халате.

— Есть хочешь?

— Хочу.

Вовину радость немедленно обломала жестокая реальность.

— Потерпи, обед через два часа.

— Обед?

— Ну да. Ты же сутки проспал. А вообще, операция прошла хорошо, осколок вынули, хирург сказал, что с рукой все будет в порядке. Скоро тебя дальше отправят.

Дальше — это хорошо, рука на месте — еще лучше, а до обеда еще два часа — это плохо. Оглядевшись, он подумал, что попал в местный филиал ада. Видимо, раньше это была школа, а сейчас в классе, где раньше учились детишки, лежали раненые. На тоненьких матрасах, на собственных шинелях, на деревянном полу. Лежали везде, где только можно. Крики, стоны, горячечный бред. Некоторые лежали неподвижно, пойди, пойми, живы или уже умерли. Посреди всего этого металась маленькая немолодая женщина в медицинском халате.

На Вовиных глазах двое санитаров вынесли умершего. Выносили, перешагивая через лежащих. Тут же принесли нового раненого и вынесли еще одного. Вова опустил веки и попытался абстрагироваться от всего происходящего и от урчания в пустом животе. Два часа, еще два часа до обеда. Очень долго.

Через пару дней Лопухову стало легче, и он перешел в разряд ходячих. Видел хирурга, делавшего ему операцию. Метр шестьдесят вместе с шапкой, а перед операцией он показался просто огромным, глюки, не иначе. Раненых везли каждый день, госпиталь был переполнен. Тех, кому не хватило места, размещали в домах местных жителей. И смертность. Умирали каждый день, десятками. Прежний госпиталь на этом фоне казался оазисом благополучия. Надо было как-то выбираться отсюда.

— Попробуйте добраться до Саратова, — посоветовала добрейшая Мария Ивановна, — там, говорят, хороший эвакогоспиталь.

Вове выдали документы, в хозчасти он получил талончики на питание. Сказали, что пункты питания находятся на железнодорожных станциях. Утром, в компании таких же ходячих, Лопухов отправился на станцию. Шел налегке, где исчез сидор со всеми честно нажитыми шмотками, он не помнил. Про Николая он плохо думать не мог, понимал, что обязан ему жизнью. Может, спаситель просто забыл про Вовино добро, может, уже здесь, в госпитале, кто-нибудь сидор прибрал, пока Вову оперировали.

Поселок располагался на берегу соляного озера. Соль здесь добывали еще с допетровских времен, и заводик соляной имелся. Едва подошли к станции, как донеслось хорошо знакомое, хотя и едва слышимое гудение.

— Бежим!

Несколько человек послушались, рванулись к заводику. Там на берегу Вова приметил огромные металлические трубы. В такой трубе ни снаряды авиационных пушек, ни осколки не страшны, только прямое попадание бомбы, но попасть в трубу можно только случайно. Едва забрались, в трубу, как грохнули первые взрывы. Если защитные свойства трубы были на должном уровне, то акустические оказались ниже всякой критики. Какой-то обломок или осколок попал в трубу, та отозвалась басовитым гулом. Раненые, кто успел в ней спрятаться, моментально оглохли и инстинктивно подались подальше от входа.

Бомбежка длилась минут десять. Когда утихли взрывы, попробовали выбраться из укрытия, но не тут-то было, выход оказался основательно завален. Разбирать завал в темноте и тесноте Вову не прикололо. У любой трубы есть два выхода, решил он и, протиснувшись, мимо скопившихся у завала, направился в противоположную сторону. Труба понемногу снижалась, вскоре впереди забрезжил свет, а под ногами захлюпала вода. Соленая. Вскоре Лопухов выбрался на берег озера, благо труба в воду уходила неглубоко.

Заводу досталось несильно, но пробираясь обратно к станции Три Процента наткнулся на склад готовой продукции. Керосин, соль и спички. Сейчас перед ним лежала одна из трех основных составляющих товарного потребления любой военной экономики. Воровато оглянувшись, и убедившись, что никто не видит, он нагреб соли, куда только мог, еще раз пожалев о потерянном вещмешке. Вот туда бы можно было набрать... Набрать-то можно, а унести? Соль она того, тяжелая, а путь предстоял неблизкий.

В этом Лопухов убедился, едва подойдя к станции. Вот где вовсю порезвились Геринговские асы. Пожрать здесь точно не удастся, как и отсюда уехать. Ближайшие сутки поездов точно не будет.

— Что дальше делать будем?

Рядом с Вовой стоял высокий худой красноармеец с белеющей из-под шапки повязкой.

— Я пешком пойду, — решил Вова.

— А дойдем?

— Не знаю. Но тут точно хана.

Вместе с ним рискнули двинуться еще пятеро, самые здоровые. За три часа успели пройти километров десять. Шли по путям на север. Впереди уже обозначились постройки следующей станции, но, к счастью, дойти до нее не успели, налет девятки "лаптежников" наблюдали со стороны. "Юнкерсы" устроили привычную карусель, сначала вывалили бомбовой груз, потом прошлись из пулеметов. Судя по поднимавшимся в районе станции клубам дыма, отоварить выданные талоны там тоже не удастся. В Вовину голову пришла мысль.

— В семь они начинают бомбить Сталинград, а вторым вылетом штурмуют железную дорогу, — догадался он.

— А нам что с этого?

— Надо дальше идти по ночам, а на станциях появляться ранним утром, когда продовольственный пункт уже работает, а немцы прилететь, еще не успели.

На следующей станции им повезло, придя затемно, они успели получить по куску хлеба и миске жидкого, зато горячего, супа. Даже смогли забраться в эшелон, который должен был отправиться на север. Но время шло, а эшелон так и продолжал стоять на месте. Вовины нервы не выдержали.

— Ну его на хрен! Пошли отсюда.

Некоторые решили рискнуть и остаться, ушли вчетвером. Село при станции было большое, вдоль железной дороги растянулось километров на пять. Час спустя раненые едва вышли за окраину и смогли увидеть, как немецкие самолеты разносили очередную станцию.

— Ладно, чего зря смотреть — прервал это занятие высокий с перевязанной головой, — пошли дальше.

До Саратова добирались целую неделю. Где-то удавалось реализовать полученные талоны, где-то пускали на обмен добытую Вовой соль, где-то так выпрашивали. Рана опять воспалилась, и Лопухову по дороге становилось все хуже и хуже. Если в начале пути он шел довольно бодро, то к концу еле передвигал ноги.

В Саратовском госпитале ему, наконец, оказали квалифицированную помощь. Когда повязку отодрали от раны, Три Процента чуть не потерял сознание сначала от боли, а потом от ее вида, в ране копошились мерзкие белые черви.

— Это хорошо, — сказал врач, — они выели омертвевшие ткани и спасли от гангрены.

Может, с медицинской точки зрения, оно, действительно, хорошо, но кому приятно, когда тебя заживо жрут черви, еще до того, как похоронили? Выяснилось, что попавший в руку осколок занес туда кусочки шинельного сукна, а хирург, вынимавший осколок их не заметил. Здесь Вове сделали повторную операцию, почистили рану и он, наконец, окончательно пошел на поправку. Кормили, надо сказать, весьма прилично. Начальник госпиталя, военврач первого ранга, сумел как-то договориться с председателем местного колхоза и овощи в госпитальную кухню поступали в нужном количестве и без гнилья.

Однако надолго в Саратове Три Процента не задержался, госпиталь был прифронтовым, поток раненых не ослабевал. Через неделю Лопухова погрузили в санитарный эшелон, а выгрузили аж в Новосибирске. Начинался новый круг Вовиного ада.

Глава 7

— Встань в строй!

— Товарищ капитан, я...

— Я сказал, встань в строй! Водительское удостоверение есть? Нет? Вот и жди пехотинца!

А какой шикарный был вариант! Гвардейская минометная часть, резерв верховного главнокомандования. Звучит? Еще как! А главное, до линии фронта всегда есть несколько километров Однако, все уверения, что машину он водить умеет, на "покупателя" не подействовали. Как и на предыдущих. За две недели Три Процента пытался пристроится оружейником в авиационную часть, водителем в понтонную часть, даже в ОСНАЗ пытался проникнуть. Не подумайте о Вове плохого, данный ОСНАЗ занимался перехватом немецких радиопереговоров и ближе десятка километров к фронту не приближался. Потом его хотели отправить в артиллерийское училище, а это полгода без фронта, но документов, подтверждающих десятиклассное образование у него, естественно, не было. Поэтому уже почти две недели Лопухов зависал на пересыльном пункте.

Пересыльный пункт — это такое место, куда поступали раненые из госпиталей. Там они находились некоторое время, пока за ними не приезжали "покупатели" — представители разных частей, присланные за пополнением. "Покупатель" знакомился с личными делами, отбирал нужных людей, затем на построении называли фамилии отобранных, и очередная команда убывала в действующую армию. Но был небольшой шанс подкатиться к офицеру и выбраться, наконец, из жуткого пехотного круговорота. Пока все попытки заканчивались неудачей.

Кормили на пересыльном пункте так, чтобы все там находившиеся испытывали желание как можно быстрее убраться оттуда как можно быстрее, даже в передовую траншею. Но Три Процента нашел временный выход. Из госпиталя он прибыл сюда настоящим оборванцем. Здесь его полностью переодели и снабдили всем положенным. Вова тут же приступил к обмену вещей на продовольствие у местного населения. Просто так продать, скажем, шинель было нельзя. За это и трибунал мог вполне обломиться, а вот обменять новую шинель на бэушную с доплатой в виде пары буханок тяжелого ржаного хлеба вполне можно. Понемногу Вова опять превратился в такого же оборванца. К тому же, борясь со вшами, его постригли наголо, но довольно небрежно, пучки волос торчали на голове там и тут. Короче, он превратился в форменное чучело. Ну, кто такого возьмет, да еще в приличную часть? Но все, что можно было сменять на хлеб, подошло к концу, и надо было как-то выбираться отсюда.

— Лопухов! Лопухов?!

— Я!

— Спишь что ли? Выходи из строя!

Три процента сделал три шага вперед и оказался в редкой шеренге таких же неудачников — в петлицах "покупателя" скрестились две крохотные винтовки с примкнутыми штыками. Добро пожаловать обратно в царицу полей, Вова!

Теплушка с новым пополнением медленно ползла на запад, подолгу задерживаясь на станциях, а то и крохотных полустанках или разъездах. Как говориться, кланялись каждому столбу. От нечего делать травили байки, про баб, про довоенную жизнь, ну и про фронт, конечно. Старлей оказался парнем компанейским, и сейчас именно он рассказывал о начале своей фронтовой жизни.

— В конце сорок первого попал я в Туркестанский военный округ, во вновь формируемую дивизию. Назначили меня командиром роты, взводных ни одного не дали, а в роте одни только узбеки. Русский понимает один только комсорг, самый нужный человек, он команды и переводил остальным.

— И как же вы воевали? — поинтересовался кто-то из задних рядов.

— Да так и воевали. Нет, ребята они неплохие, правда, трусоваты малость. Чтобы их в атаку поднять, приходилось на хитрость идти. Я впереди иду, в правой руке один узбек, в левой — другой, из тех, что в их клановой иерархии повыше, за мной комсорг, а за ним уже остальные. Я стакан водки принял, мне не страшно, а они все непьющие были.

— Совсем не пили? — поинтересовался красноносый мужик лет, сорока, видимо, любитель зашибить в прежней жизни.

— Совсем, — подтвердил рассказчик. — С ними в обороне хорошо сидеть было. Они привычные у себя каналы копать, так здесь за сутки выкапывали траншею полного профиля. Еще сутки — блиндажи готовы. Вся водка на обмен шла. Мясо за нее выменивали, овощи. Несколько раз плов делали, они где-то котел здоровенный добыли, так повсюду его с собой и таскали.

Рассказчик замолчал, вспоминая минувшие дни.

— Потом ранили меня, а после госпиталя я в мотострелковый батальон танковой бригады попал, куда мы все сейчас и направляемся.

— В мотострелках бывать еще не приходилось. Как там оно, тащ лейтенант?

— Да ничего. С одной стороны грязь месить нужно меньше, чем пехоте, на передке неделями не сидим, в наступление всегда вместе с танками идем. С другой... Как говориться, всегда на направлении главного удара, все шишки наши.

— Потери большие? — поинтересовался Вова.

— Терпимые. Процентов двадцать в батальоне осталось, но мы аж с февраля пополнения не получали.

Три Процента прикинул в уме, получалось кисло. Хотя, если учесть, что большая часть ранеными... Нормально. До Курской дуги время, помниться, есть, а с учетом того, что других крупных боев не предвидится, танкисты будут находиться в резерве. Поживем еще.

Между тем, вопросы продолжали сыпаться со всех сторон, лейтенант продолжал отвечать.

— Ездим на чем? "Студебеккеры" в основном. Машины такие американские, еще "шевроле" есть, трофеев после Сталинграда набрали, да много бросить пришлось в марте. Как так? А так: наступали, наступали, да сами в окружение чуть не попали. Еле выскользнули, техники много потеряли. Танковый десант? А как же? Не, ничего, только холодно зимой. В сильные морозы некоторые задницы поотмораживали, сидя на железе.

Так, в задушевной беседе, Три Процента понемногу начал вникать в особенности будущей службы. Основной вывод он уже сделал, несколько месяцев относительно безопасного существования ему обеспечены, а дальше... Черт не выдаст, свинья не съест, дальше будет видно.

В Воронеже их команда влилась в другую, гораздо более крупную. Эти, по большей части новобранцы, следовали в ту же часть из запасного полка. Зеленые, худые мальчишки двадцать пятого года рождения, слегка разбавленные солидными мужиками за сорок, среди них Вова ощутил себя настоящим ветераном. Невольно вспомнился призывной контингент лета сорок первого года. Небо и земля, там были сливки — недавно отслужившие, хорошо подготовленные, молодые и здоровые. Но вот парадокс, тогда отступали, а сейчас идем вперед.

От станции, где их выгрузили, мало что осталось. Городишко, через который их провели, так же немало пострадал от минувших боев. Но чувствовалось присутствие крупного воинского соединения — на улицах полно военных, то и дело проскакивали грузовик и, ранее виденные только в кинохронике, "виллисы" с военными в весьма приличных званиям. Кое-где даже попадались еще непривычные взгляду погоны, значит, большой штаб где-то поблизости.

Пополнение построили на опушке небольшого леса.

— Кто успел повоевать выйти из строя!

Команда не сулила ничего хорошего, но Три Процента проигнорировать ее не рискнул. Вышли, в основном, те, кого привезли с пересыльного пункта. Вдоль строя прошел капитан, кого-то оставил, кого-то отобрал. Вову проигнорировал, уж больно вид у него был непрезентабельный.

— Как фамилия?

С другой стороны к Вове незамеченным подошел еще один капитан.

— Лопухов, тащ капитан.

— М-да-а. А ты где повоевать успел, Лопухов?

— Под Ельней, под Москвой, в Сталинграде.

— Серьезно, — в капитанском взгляде мелькнуло удивление. — Сколько раз ранен?

— Дважды.

— А выглядишь как... Ну ничего, мы из тебя сделаем гвардейца. На ле-во!

Вышедшие из строя выполнили команду капитана и двинулись вместе с ним вдоль опушки.

— Куда это нас? — поинтересовался Лопухов у соседа спереди.

— А черт его знает, придем — увидим.

Оказалось, в роту автоматчиков. И не просто автоматчиков, а бери выше — танко-десантников. Лопухов, прямо, скажем, предпочел бы попасть в роту карабинеров. Почему? Карабин легче, носимый запас патронов опять же меньше весит, прицельная дальность у него выше. Стреляет редко? Ну так не один же он воевать будет, в конце концов, пусть родное подразделение поддержит красноармейца Лопухова огоньком! Зато любую немецко-фашисткую сволочь с четырехсот метров одной пулей вполне прищучить можно. А с этим ППШ какая-нибудь фрицевская гадина с расстояния в три сотни метров может безнаказанно корчить тебе рожи. Ладно, не в Италии, что есть, с тем и послужим, главное, чтобы стреляло.

Автомат Вове достался новенький, 43 года выпуска. Несмотря на военное время, сделан довольно аккуратно, у винтовок военного выпуска о затвор порезаться можно, а тут все подогнано, сварные швы ровные, воронение вполне приличное. Но тяжелый, зараза! Три Процента пощелкал перекидным целиком, потянул на себя затвор. Усилие оказалось неожиданно маленьким, щелкнуло шептало. Вова потянул спусковой крючок, рывок, оружие ощутимо дрогнуло, затвор, лязгнув, замер в переднем положении. М-да. А это что за хренотень перед спусковым крючком? Переключатель режимов огня. Понятно.

К автомату выдали два тяжелых кругляша и подсумок. Один из дисков встал очень туго, второй вообще отказался входить в паз. Заметив Вовины трудности, к нему подошел сержант в гимнастерке старого образца с уже споротыми петлицами и новыми погонами.

— Да сюда.

Сержант положил диск на пенек и несильно стукнул прикладом по крышке около горловины.

— Попробуй теперь.

Диск, хоть и с натягом, но встал на место. Однако при смене придется повозиться.

— Снаряжать умеешь?

Вова отрицательно покачал головой. Раньше он этот процесс только видел со стороны и особо не любопытствовал.

— Тогда смотри.

Сержант скинул верхнюю крышку, взвел пружину и расставил золотистые патрончики по двойной спирали улитки.

— Полностью не набивай, оставь пять-шесть штук, а то может перекосить. Когда стопор освобождаешь, барабан придерживай, чтобы подаватель патроны прижал без удара. Теперь крышку на место и готово. Понял?

— Понял, чего тут не понять. Только как в бою его снаряжать?

— А ты патроны экономь. Тебе на бой два диска дается, ну и у товарища, если что, можно позаимствовать.

Уточнять "если что" Вова не стал, и так понятно, не дурак. Второй диск набил самостоятельно, воткнул в автомат. Попробовал прицелиться. Правая рука лежит хорошо, а левую куда девать?

— За диск снизу придерживай, — посоветовал добровольный наставник. — Или за ствольную коробку, но тогда пальцы береги.

— Разберемся.

Вова повесил подсумок с диском на ремень. Автомат закинул на плечо стволом вниз, тот чувствительно стукнул его диском по спине.

— Миронов Николай, — представился сержант, — из Тюмени.

Невысокий, квадратный мужичок-крепышок.

— Лопухов Владимир.

— Ко мне в отделение пойдешь?

— Да мне без разницы.

— Значит, договорились. Пошли, с остальными познакомлю.

Остальных набралось еще двое. Леха по прозвищу студент и худой, долговязый белорус по фамилии Пинчук. Леха был родом с Оренбуржья, имел за плечами неполных семь классов, а прозвище свое получил за приличное знание немецкого языка. Немецкие поселения там появились еще во времена Екатерины, вот там и научился у местных немцев. Пинчук был мужик молчаливый, на работу — злой. Еще из кадровых, призыва тридцать девятого года, воевать начал даже раньше Вовы, но так и остался красноармейцем.

Взвод — полтора десятка автоматчиков, те, кто выжил в предыдущих боях плюс новое пополнение, располагался в добротной землянке с трехэтажными деревянными нарами. Строили ее основательно и надолго, корпус находился в резерве Ставки, и сейчас без особой спешки наполнялся людьми и техникой, заново обретая былую мощь и силу, порастраченные в противоборстве с немецкими танковыми дивизиями. Самодельная баня и вошебойка раз в неделю, сто граммов не давали, но кормили гораздо приличнее, чем на пересыльном пункте. Жалко, общение с противоположным полом было напрочь исключено. Только Вова расслабился и начал получать некоторое удовольствие от жизни, как тут же началось — корпус пополнили почти до штатной численности и начали учить. Еще бы, в мотострелковом батальоне из четырех бойцов — трое новобранцы.

Если бы два года назад, кто-нибудь сказал Вове, что можно мчаться на скорости двадцать пять километров в час, то он бы поднял его на смех. Да Вовин "мерин" такую скорость развивал на задней передаче! А сейчас ему было почему-то не смешно. А вы пробовали прыгать с "тридцатьчетверки", летящей по полю на этой самой четвертьсотне километров в час? Да, да, именно летящей. Во-первых, высоко, во-вторых, танк скачет на кочках. Да просто, страшно.

— Лопухов, прыгай!

Вова понял, что если он сейчас не прыгнет, то добрейший парень Коля Миронов из Сибири скинет его, причем, без страховки. Зажмурив глаза, Три Процента разжал вцепившиеся в стальную скобу пальцы и, оттолкнувшись от стального листа сиганул вниз.

— Уй-й! Й-о-о!!! Мать, мать, мать, перемать!

Три Процента с воем покатился по свеженькой, весенней травке, скрывшей коварную колдобину. Танкисты, естественно, ничего не услышали, и "тридцатьчетверка" прогрохотала дальше. Первым к Вове подскочил сержант, спрыгнувший более удачно.

— Что с ногой?

— А-а-а! Твою пермать, — ответил Вова.

Примчались остальные мотострелки, взводный прибежал, наконец, нарисовался санинструктор.

— Вывих и, похоже, растяжение. Везите в медсанбат, — констатировал медик.

Нет худа без добра. Вывих вправили, растяжение понемногу прошло. За неделю Лопухов отоспался, отъелся и даже, попытался закрутить с фельдшерицей. Но она была старше его по званию, и у нее был капитан. На Вову и все его знаки внимания она просто не обратила внимания. Три Процента уже начал подыскивать запасной вариант, но тут его выписали обратно в батальон.

Вернувшись, Лопухов принял участие в пяти ротных учениях, трех батальонных и, под конец, бригадных. По большей части все сводилось к беготне за танками с последующим окапыванием на "захваченных" позициях. Несколько раз стреляли из автоматов боевыми. В принципе, ничего сложного, благодаря компенсатору, ППШ хорошо контролировался. Только нужно было помнить про темп стрельбы и перегрев. На последних учениях присутствовали московские генералы, сверкавшие на солнце золотом новеньких погон. Комиссия сочла корпус полностью готовым и, после парада, входившие части были сорваны с насиженных мест, а худо-бедно налаженный быт безжалостно разрушен.

Мотострелковый батальон от просто стрелкового отличается не только приставкой "мото", но и способом передвижения. Лопуховскому взводу достался ЗиС с деревянной кабиной и одной единственной фарой.

— По машинам!

Вова сел на вещмешок, приткнулся спиной к борту, пристроил автомат между ног и приготовился переносить тяготы долгой дороги. Водила выбрался из кабины с кривой железякой, и направился к передку. За почти два года пребывания здесь, у Вовы сложилось впечатление, что немногочисленные советские машины сходили с конвейера с уже неисправным стартером. Или их вообще не ставили? Во всяком случае, Три Процента ни разу не видел, чтобы трехтонку или полуторку электрическим стартером. ЗиС завелся со второй попытки, водила нырнул обратно, скрежетнула передача, взвыл мотор, поехали. Тент предусмотрен не был, а потому к вечеру все были покрыты толстым слоем серой дорожной пыли. Оружие приходилось прятать, потому, как ППШ пыли не терпит, хотя, казалось бы, куда уже проще и надежнее, ан нет, после такой поездки и отказать может. Но пыль то ладно, ощущение после поездки было таким, будто по Вове потоптался бегемот. Разбитая фронтовая дорога и жесткие рессоры оставили незабываемые впечатления о поездке.

На следующий день колонна продолжила движение. Около полудня в небе появились шесть крохотных, едва заметных точек, которые медленно росли в размерах. Самолеты подходили с запада. Крик "Воздух!!!" застрял в горле, не один Вова заметил угрозу с воздуха, но все сидели молча, колонна продолжала движение. Шестерка истребителей прошла довольно высоко, но можно было различить скругленные консоли крыльев, свои. В сорок первом его авиация не донимала, ни своя, ни чужая. Всего полгода назад, в Сталинграде, наши появлялись не часто, по большей части помешать немцам не могли, и те творили, что хотели. А уж как они погоняли Вову, когда раненый он выбирался из города! А тут колонну прикрывают сверху истребителями, не к добру это.

На новом месте обустраивались опять же капитально. Хач! Два. Хач! Два. И ладно бы для себя копали, а то ведь понятно, что оборону в этих окопах держать не придется. Работать на дядю было обидно. Но копали все. Танкисты — капониры для техники, артиллеристы — огневые позиции, основные и запасные, пехота — окопы и ходы сообщения. Саперы натягивали колючую проволоку и ставили мины. Столько мин сразу Вова еще никогда не видел. Это давало надежду, что немецкие танки до их окопов не доберутся.

А на дворе июнь! Летняя жара буквально разлита в воздухе, буквально омывая взмыленные спины. Гимнастерки у всех побелели от многочисленных стирок, если не стирать, то через несколько дней она встает колом от выступающей соли. Пинчук работает молча, греби больше, кидай дальше. Студент к этой работе тоже привычный, Миронов от них не отстает. У молодого пополнения сил-то поменьше будет, вон языки повываливали и фляги у всех уже пустые. Вова потряс свою — тоже пусто.

— Лопухов, ты куда?

— За водой.

— На всех принеси, — припахал Вову сержант.

Вова собрал пустые фляги, побрел к колодцу. Минут десять туда, столько же обратно, ну и там еще можно передохнуть, пока в очереди за водой стоишь, все лучше, чем лопатой махать. Путь лежал мимо штаба бригады, возле расположения которого маячили знакомые фигуры с автоматами. Первый взвод. Рота одна, а судьба — разная. Первый взвод всегда на охране штаба, эти почти гарантировано доживут до победы, им в атаки не ходить. А два оставшихся — последний резерв комбрига. Их кинут затыкать брешь, наметившуюся в обороне. И они пойдут вперед с одними автоматами, потому что пулеметы танко-десантникам не положены.

— Долго ходишь, — приветствовало Лопухова заждавшееся воды отделение.

— Нормально, — отрезал Вова, — не одни вы желающие.

Все поспешили припасть к флягам, пока принесенная вода не успела нагреться и стать железисто-противной. Три Процента успел напиться еще у колодца, но к работе приступать не спешил, подождал, пока взводный подгонит расслабившееся отделение, и только тогда взялся за лопату. Мозоли на руках задубели, гайки можно откручивать без ключа. Хач! Два. Хач! Два. Взвод зарывался в курскую землю.

Так прошел июнь. В начале июля жара чуть спала, стало полегче. В ночь на пятое, всех разбудила канонада. До фронта еще километров тридцать, но грохотало знатно. Больше часа длилась артподготовка. Под конец на севере поднялись сполохи.

— "Катюшами" ударили, — безошибочно определил Вова. — Похоже, началось.

Остальные с ним согласились. Неизвестно было только, когда придет их очередь. Ожидание затянулось. Третий день впереди грохотало, не замолкая даже по ночам. С каждым днем, с каждой ночью, все ближе и ближе. Танковые батальоны бригады уже на второй день приняли участие в контратаках против прорвавшихся немецких танков, а мотострелки пока стояли на месте.

Шестерка Илов прогудела на небольшой высоте в сторону фронта.

— Сейчас причешут фрицев, — проводил их взглядом Миронов.

— Как бы их самих не причесали, — Вова был настроен более скептически.

— Не каркай.

Обратно штурмовики возвращались впятером. Сверху на них свалилась пара "мессеров". Наших истребителей, как всегда, в нужный момент поблизости не оказалось. Еще один Ил задымил, пошел вниз и исчез в огненном вихре, в небо потянулся клуб черного дыма. Никто не выпрыгнул. Немцы набрали высоту, и пошли на второй заход. Все отделение, не отрываясь, следило за развитием событий в воздухе. На этот раз атака истребителей уже не была неожиданной. Пушечно-пулеметная трескотня долетела до ушей автоматчиков, тусклые трассы потянулись в обе стороны. Штурмовики сумели сохранить строй, ведущий "мессер" свечой ушел вверх, а ведомый, который пошел было за ним, вдруг свалился на крыло, от него что-то отвалилось. Сразу же, высота была небольшая, немец раскрыл парашют.

— Сбили! Сбили! Ура-а-а!!!

Только Вова не принял участия во всеобщем ликовании, его больше интересовало место приземления немецкого летчика. А оно было...

— Лопухов, стой! Куда?

Вова рванул напрямую, пока остальные сообразили, в каком направлении стартовал их товарищ, прошло секунд пять. Теперь их сапоги бухали в десятке метров позади, и пока Вове удавалось удерживать дистанцию, одновременно отслеживая белеющий в небе купол. Постепенно он начал сдавать и длинноногий Пинчук принялся постепенно сокращать дистанцию, но тут забег подошел к концу.

Немец как раз успел погасить купол парашюта, когда набегающий красноармеец Лопухов, с ноги, как по футбольному мячу, пробил по фрицу. От души пробил. Поначалу он хотел просто пристрелить немца, но разум, пока бежал по полю, все-таки взял верх — за убийство готового языка, тем более летчика, по головке не погладят, тут трибуналом попахивает. Подбежавшие автоматчики добавили немцу сапогами. Тот и не думал сопротивляться, лежал, закрывая голову руками.

— Отставить! Прекратить, я сказал!

Сержант пожаловал, наконец, спас фрица. Утихомирить подчиненных отделенному удалось не сразу. Многие порывались поквитаться с вражиной не только за погибших летчиков, но и за собственный страх и обидное бессилие, когда ты роешь носом землю, а сверху тебя безнаказанно расстреливает неуязвимый самолет. Но сержант парень здоровый, справился. А тут и взводный нарисовался. По его приказу немца подняли с земли, сняли с него кобуру с пистолетом, раньше, когда его пинали, до этого никто не додумался. Прибрали немецкий парашют, значит, будут бригадные дамы щеголять в новом шелковом белье.

Немец постоянно валился с ног, здорово ему досталось, если бы не удерживающие его под руки автоматчики, точно рухнул. Теперь Вова смог его рассмотреть получше. Не юноша, лет двадцати пяти. Рост ниже среднего, плюгавый какой-то, лицо испуганное, серое. С правой стороны наливается синяк, достал-таки кто-то сапогом. Никаких наград под комбинезоном не видно. И это хваленый ас Геринга, которого они так боялись?

— Студент, чего он бормочет?

— Просит не убивать его.

Тьфу, от избытка чувств, Три Процента плюнул летчику под ноги.

— Ладно, без нас разберутся, — вмешался сержант, — пошли обратно.

С летчиком, действительно, разобрались без них — погрузили в машину и увезли. А на следующее утро начались другие события. Бригадное начальство решило, что без роты автоматчиков в них никак не обойтись. Раз начальство решило — пришлось участвовать. Утром два взвода посадили на танки и уже минут через двадцать, полтора десятка бронированных машин с десантом сосредоточились на краю перелеска.

— Утром немцы заняли Васильевку, — взводный указал на домишки, видневшиеся за перелеском. — Приказано их оттуда выбить.

Выбьем, если приказано. Автомат, лопатка, запасной диск на ремне, две сотни патронов россыпью в сидоре за плечами, четыре эргэдэшки и обычный мандраж перед боем. Красноармеец Лопухов к подвигу готов, только ох как умирать не хочется! И виду показать нельзя, молодежь смотрит — ветеран, едрит твою.

П-ш-ш-ш, п-ш-ш-ш! Захлопнулись с лязгом люки танков, взревели дизели, танки окутались клубами черного, удушливого выхлопа. Скрежетнула передача, поехали. Метров триста все шло хорошо, потом по броне сыпануло пулями, с визгом пошли рикошеты, кто-то закричал от боли.

— Прыгаем!

Автоматчиков сдуло с брони, остался только Вова. Он никак не мог разжать пальцы правой руки, которые намертво вросли в приваренную к башне скобу. Страх прыжка с несущегося танка пересилил страх смерти и сейчас Три Процента страстно хотел оказаться внутри, под прикрытием брони, а не снаружи. Сколько секунд продолжалась эта гонка он не помнил. Внезапно, клюнув носом, танк встал, башня начала вращение вправо. Сообразив, что сейчас произойдет, Лопухов кубарем скатился на землю.

Да-дах! Грохот выстрела оглушил. Танк начал разгоняться. Банг! Немецкая болванка, прилетевшая куда-то в правый борт, прервала разгон. Словно споткнувшись, машина замерла, откинулся башенный люк, и в нем показалась голова в ребристом шлеме. Банг! Второе попадание, танк загорелся. Зависть к укрытым броней танкистам мгновенно испарилась. Стряхнув оцепенение, Вова кинулся к нему, понимая, что в любой момент может рвануть боекомплект. В верхнем люке никого уже не было. Либо свалился вниз, либо на другую сторону, ближе к немцам.

Три Процента рискнул высунуться — на лобовой броне висел механик-водитель, чуть-чуть не успел выбраться. Вроде, шевелиться! Вова подполз и дернул танкиста на себя, тот вывалился из люка прямо на своего спасителя и застонал. Жив! Пуля взвизгнула по броне, напоминая, что не на курорте, разлеживаться некогда. Теперь надо быстрее валить отсюда. Вова затащил спасенного механика за танк, огляделся и, приметив в паре десятков метров вывороченную взрывом землю, направился туда.

Воронка была неглубокой, но пару задниц спрятать можно.

— Жив?

Танкист промычал что-то невразумительное, похоже, начинает приходить в себя. Три Процента торопливо отвинтил крышку фляги и сунул в рот механику, тот закашлялся, выплюнул все обратно.

— Пей, давай и в себя приходи, а мне с тобой нянчится некогда.

Танк подбили буквально в паре сотен метров от крайних домишек. Когда чужие спины мелькнули перед ними, Вова понял причину столь удачного путешествия от танка в воронку — живыми взять хотят, "язык" им потребовался. А вот хрен вам! Плена он боялся больше смерти, поэтому последнюю гранату решил оставить для себя. И для танкиста. И для фрицев, если повезет. Как ни старался Вова экономить патроны, а первый диск улетел минуты за три.

— Очухался? Тогда набивай, патроны в сидоре. И смотри, чтобы от танка не зашли.

Три процента сунул танкисту пустой диск. Тридцатьчетверка продолжала гореть и вряд ли кто-то рискнет к ней сунуться, но мало ли. А патроны нужно экономить. Вова решительно сдвинул переводчик на одиночные. Пока, вроде, ни в кого не попал, чувствовалось, что к нему лезут опытные вояки, но ему удавалось держать фрицев на почтительной дистанции. В них тоже стреляли, но без фанатизма, скорее, на подавление, чтобы головы было не поднять.

Внезапно загрохотало с другой стороны села, обходившие Вовину позицию спины, дружно замелькали в обратном направлении. Одна из них удачно подставилась, и Лопухов успел всадить в нее пулю, спина дернулась и замерла. От перелеска накатился новый лязг и грохот. Пара танков прошла невдалеке, следом накатилась пехотная цепь.

— Вовка, это ты тут воюешь? — над воронкой навис Пинчук.

— Ага, за вас за всех. Ну чего уставился? Зови санинструктора, видишь, товарищу танкисту плохо стало.

Сдав санинструктору оглушенного, но, в общем, целого танкиста, Три Процента прихватив флягу и полный диск, поспешил догнать отделение. Путь проложил мимо подстреленного фрица. Здоровый мордоворот, метр девяносто, не меньше, камуфляж ранее не виданный. Жаль налегке вылез, только карабин и сбруя с подсумками и штыком, ранца не было. У, гад! Вова пнул фрица, но тот признаков жизни не проявил, явный труп.

Взвод он нашел на южной окраине в окопах, где ранее оборонялась наша пехота.

— А ты чего не прыгнул? — поинтересовался отделенный.

Признаваться, что струхнул, Вове не хотелось.

— Решил поближе к фрицам подъехать, мозоли боялся натереть, — отшутился Три Процента.

Фрицы на наших позициях толком закрепиться не успели, да и было их немного, поэтому и выбили быстро, к одиннадцати часам ни одного из них в селе не осталось. Потом пришла команда занять оборону до подхода стрелкового батальона. Вова привычно вытащил из чехла лопатку и начал углублять проутюженный сначала немецкими, а потом своими танками окоп. Грунт — чернозем, копалось легко, но тут обрушилась часть стенки засыпанного танками участка траншеи, и оттуда показался сапог. Наш, советский. Кому-то не повезло. Лопухов хотел засыпать его обратно, но заметил, что сапог уж больно хорош. Не казенный кирзач, явно пошит на заказ из хорошей кожи. Наверно, офицер. А может? Нет, размер явно не Вовин, но на такие сапоги, почти не ношеные, можно выменять что-нибудь полезное. Несколько секунд жадность боролась с заповедью, вбитой еще Михал Михалычем — у мертвых ничего не брать. Жадность победила. "Я же не себе, а на обмен", решил Вова.

Первый сапог откопался и снялся относительно быстро, покойник еще не успел окоченеть. Второй пришлось поискать. Убитый располагался как-то странно, головой вниз, ногами вверх, танк развернулся практически на нем, перемешав грунт. Откопав вторую ногу, Вова начал снимать с нее сапог. Сильнейший удар в лицо отбросил его метра на полтора, чуть скулу не свернул. Ошеломленный Вова вскочил на ноги, одновременно отыскивая глазами автомат и противника. Никого. И тут до него дошло.

— Раненый! Здесь раненый!

Выдернув из земли лопатку, он энергично заработал ею, безжалостно засыпая только что собственноручно углубленный окоп. Подтянулся Миронов, Студент, еще народ, минуты через три раненого вытащили из земли. К всеобщему удивлению, он оказался почти целым, только лицо было окровавлено.

— Танк прямо на мне развернулся, как меня крутануло и носом прямо в свои же гранаты. Ни рукой, ни ногой не двинуть. Долго так лежал, уже задыхаться начал, а тут чую, с меня сапог тянут. Я думал фрицы. Мало того, что почти убили, так еще и сапоги снимают, дождался, пока он за второй возьмется и как... Ты, извини, я ж думал, что это немец.

— Да ладно, — Вова потер скулу, — а у тебя, похоже, переносица сломана, тебе в медсанбат надо.

Красноармеец осторожно потрогал свой нос.

— Уй! Больно. Надо идти.

— А сапоги где? — спохватился Три Процента. — Какая сволочь их...?

Пока Лопухов откапывал пехотинца, кто-то приделал к сапогам ноги.

— Жалко, — расстроился спасенный, — сам пошил, пока в госпитале лежал. Совсем новые были.

— Да ты не расстраивайся, — попытался утешить его Вова, — были бы они поношенные, я бы на них внимания не обратил. Так что и от новых сапог бывает польза.

— Ладно, главное — жив. А сапоги я себе еще стачаю.

Так и ушел босиком, но предварительно откопал свой вещмешок и автомат. Хозяйственный мужик.

Погода окончательно испортилась, повисла низкая серая облачность, зарядил мелкий, противный дождь. Гимнастерки намокли, в них стало холодно, народ попрятался под плащ-палатками, у кого были. Немцы пообедали и решили позаботиться о Вовиных товарищах, подбросили огоньку, а потом пошли в атаку. Три Процента не знал, что ему крупно повезло — среди минных полей было просто не развернуть крупные силы, поэтому фирменная примочка в виде массированной бомбардировки и танкового тарана здесь не прошла.

В атаку пошли шесть здоровенных угловатых танков. Приплюснутые башни, длинные стволы, набалдашники дульных тормозов — "тигры". Их картинки задолбали уже, но картинки — это одно, а вот так, вживую, совсем другое. Про холод все моментально забыли. Вова порыскал по нишам, оставшимся от пехотинцев, нашел три противотанковые гранаты. Но только в одну, старую, еще сорок первого года, "Ворошиловский килограмм" уже был вставлен детонатор, а без него граната абсолютно бесполезная вещь. Но хоть с одной повезло. Повезло бы еще раз...

Затявкали наши пушки, но как-то неубедительно. Вова осторожно выглянул из окопа. За "тиграми" ползли самоходки, мелькали пехотинцы.

— Лопухов, готов?

— Всегда готов.

Вова продемонстрировал взводному гранату.

— Ближе подойдут, отсекай пехоту от танков. Танками без тебя займутся.

Спасибо за заботу, товарищ лейтенант, и что бы я без вас делал. Но эту мысль Лопухов придержал при себе. Засунул пилотку под ремень, чтобы не потерялась. Между тем, танки медленно, но неотвратимо ползли вперед, игнорируя огонь нашей артиллерии. Останавливались, бухали из своих длиннющих пушек и ползли дальше. От этой неотвратимо надвигавшейся лавины становилось жутко. Пора, однако. Все мысли и страхи отошли на задний план, остались только прорезь прицела и столбик мушки. ППШ привычно толкнулся в плечо. Выбранный фриц исчез, и Вова перенес огонь на следующего, а танки были уже близко.

Один из "тигров" довернул и пошел прямо на Вовин окоп, заметил сука! Три Процента подхватил вещмешок и метнулся в сторону. Притормозил, выглянул, оценил расстояние, выдернул чеку и метнул гранату под гусеницу, падая на дно окопа. Грохнуло знатно, но лязг гусениц, чего так ожидал Вова, не прекратился. Не докинул! Дальше рванул на четвереньках, пытаясь отыскать ход сообщения, ведущий в тыл. Сзади его настигал лязг танковых гусениц, танк двинулся вдоль окопа. Поняв, что не убежать, Лопухов растянулся на дне, прикрыв собой автомат. На спину обрушилась земля.

Едва танк прогрохотал дальше, Три Процента приподнялся, стряхнув с себя землю. Ломанулся вслед за танком, понимая, что перед ним немецкие пехотинцы в окоп не сунуться, а вот позади... Сходу на кого-то налетел.

— Студент, ты?

— Я.

— Где ход сообщения?

— Там дальше...

— Давай, веди! Не спи, студент, не спи!

Дальше бежали вдвоем, больше никого не встретили, ход сообщения едва не проскочили. Сзади мелькнули камуфляжные фигуры. Вова обернулся и длинной очередью охладил пыл преследователей. Выскочили во вторую линию, но там уже хозяйничали немецкие танки. На их глазах "тигр" раздавил блиндаж командира роты. Был там кто-то или нет?

— Уходим!

По дороге к ним присоединились еще трое пехотинцев. Еще утром село казалось почти целым, после второго взятия немцами местами даже печных труб не осталось. Выскочили на окраину, дальше метров четыреста чистого поля местами испятнанного воронками и буграми сгоревших танков и спасительный перелесок из которого утром начиналась контратака.

— Бежим!

Теперь все решала скорость. Успеют добежать до выхода на окраину Васильевки немецкой пехоты — спасутся, не успеют... Пятьсот метров — это две минуты. Даже в сапогах с вещмешком и колотящим по спине автоматом. Две минуты. Сто двадцать секунд, сто девятнадцать, сто восемнадцать... Бегущий впереди пехотинец споткнулся и мгновенно остался позади. ...девяносто восемь, девяносто семь... Над ухом засвистели пули. Это еще не пехота, это "тигр" выполз на окраину. Из перелеска по нему ударили наши танки, "тигр" переключился на них. ...шестьдесят, пятьдесят девять, пятьдесят восемь, тигриный трассер просвистел над головой, мокрая кожа на лице ощутила дуновение воздуха. ...тридцать шесть, тридцать пять, тридцать... Впереди вспыхнула "тридцатьчетверка", пораженная в лоб. На таком расстоянии не спасала и лобовая броня. ...шестнадцать, пятнадцать... мокрые ветки кустарника хлестнули по лицу. ...три, два, один! Задыхающийся Вова рухнул под дерево, рядом с ним упал Студент, дальше один из пехотинцев.

— Водички нет?

Вова вытащил из чехла флягу, встряхнул, оценивая остаток, отхлебнул сам и передал Студенту. Тот пехотинцу... обратно фляга вернулась пустой.

— А твоя где?

— Там осталась.

— Эх ты, студент. Еще и пилотку потерял.

Свою он вытащил из под ремня и водрузил на голову.

— Пошли своих искать. Может, еще кто-нибудь выбрался.

Выбрались сержант Миронов и красноармеец Пинчук, щеголявший свежей повязкой на голове.

— Еще кого-нибудь видели?

Три Процента отрицательно покачал головой.

— Опять всю молодежь повыбили, — сплюнул сержант.

Лопухов поинтересовался у белоруса.

— Сильно зацепило?

— Ды не, драпина.

— Понятно. Как думаешь, сержант, еще раз в атаку пойдем?

— Пойдем, — предположил Миронов, — до темноты еще времени много. Вот только подкрепление дождемся, и пойдем.

Сержант ошибся. Вместо пехоты прибыла целая минометная бригада. Больше сотни стволов калибром сто двадцать миллиметров. Через полчаса Васильевка стала напоминать луну, в смысле рельефа местности — кратер на кратере. Даже печные трубы не уцелели, только местами что-то дымилось, да торчали несколько остовов какой-то бронетехники. Нашей или немецкой — не понять. Атаки не последовало, начальство решило не занимать перепаханное минами место, где уже никого и ничего не было. К тому же, танки из второго эсэсовского корпуса прорвались к Прохоровке левее. Все силы и средства стягивались туда, а здесь наступило затишье.

Через день остатки мотострелкового батальона были отведены с передовой. От двух взводов автоматчиков осталось меньше тридцати человек. Вова понадеялся было, что их оставят в тылу на доукомплектование, а зря. Вместо пополнения пришел приказ занять оборону на переднем крае.

Впереди лесок, там укрылись немецкие танки. Их рев был хорошо слышен с ночи, потом затихло, притаились. Перед лесом минное поле, за минами траншея, в траншее беспокойно ворочается Вова Лопухов, не спится ему. За первой траншеей отрыта вторая, за второй — третья. За ними поросший кустами овраг, там спрятаны минометы и противотанковые орудия. Завтрашний день станет решающим не только в судьбе тысяч людей, собравшихся по обе стороны фронта, но и операции, которую потом назовут Курской дугой.

Разбудили Вову фрицы. Казалось, только задремал, как с неба донесся гул множества моторов. У-у-у-у, у-у-у-у. Все громче и громче, с каким-то надрывом. Не успел Три Процента продрать как следует глаза, где-то невдалеке уже ухнула первая бомба. Воздушная волна прокатилась над траншеей, ударила по ушам. И началось... Минут через пятнадцать, оглохший и плохо соображающий Вова, приподнялся на дне траншеи, стряхивая насыпавшуюся сверху землю. Он ничего не слышал, но судя по тому, что земля под ним перестала вздрагивать и подпрыгивать, авианалет закончился.

Лопухов поковырял пальцем в ухе, в надежде восстановить слух, бесполезно. Под руку попался автомат. Вова рукавом смахнул с него землю, открыл ствольную коробку, дунул в нее на всякий случай и закрыл обратно. Вдоль траншеи пробирался взводный, отыскивал уцелевших. Лейтенант что-то сказал Вове, но тот не услышал, только рукой махнул. И так все понятно. Щелкнул затвор ППШ и Три Процента осторожно приподнял голову над бруствером. Впереди пехота, за ней — несколько танков. Немного, штук семь-восемь, но и в стрелково-пулеметном батальоне народу осталось чуть более двух сотен, а после бомбежки и того меньше.

По минному полю танки прошли не задерживаясь. Медленно, но без остановок, ни одна мина не сработала. Заработал пулемет, тут же к нему присоединился "максим" справа от Вовы, оборона оживала, давила пехоту, не давая ей подойти к траншее. Танки рванулись вперед, стремясь броней прикрыть своих пехотинцев и поскорее добраться до наших огневых точек. Заухали танковые пушки, слух понемногу начал восстанавливаться. Еще сто метров, пятьдесят, двадцать... Пора. Вова бил короткими очередями, приклад ППШ уже привычно толкался в плечо. Звуки боя доносились как сквозь вату и не отвлекали. Прорезь, мушка, совместить, плавно пальцем нажать... толчок. Следующий. Прорезь, мушка...

Кто-то рванул Вову за плечо. Вовремя! Буквально мгновение спустя, перед Вовиными глазами врезались в стенку окопа несколько мелких осколков. Миронов! Жив! Сержант что-то кричал, указывая в тыл. Понятно, отходим. Три Процента приподнялся, оценивая обстановку, и увидел, как немецкий танк раздавил пулеметное гнездо. В ту же секунду, прилетевший со стороны оврага снаряд, сорвал с него гусеницу. Танк крутанулся, замер, поймал вторую болванку и загорелся. А ноги уже несли Лопухова вслед за сержантом, но вещмешок из ниши он успел прихватить.

Внезапно сержант замер, Вова едва не врезался ему в спину, сорвал с ремня "лимонку" и швырнул ее за поворот. Переждав взрыв рванули вперед. За поворотом четверо, один наш автоматчик, кто не узнать, и трое фрицев. Два — явные трупы, третий, с окровавленным лицом сидел у стены, хватаясь за голову. Три Процента в упор всадил в него короткую очередь и задержался у нашего, вытаскивая из подсумка запасной диск. Первый уже заканчивался, а второго тоже надолго могло не хватить в скоротечных окопных схватках, тут патроны экономить трудно, автомат — штука азартная.

Миронов проскочил далеко вперед, Лопухов рванулся за сержантом, споткнулся, упал, и это спасло ему жизнь, пуля выбила землю прямо перед ним. Вова перевернулся на спину, вкинул ППШ и смахнул немца с бруствера, тот уже вскидывал свой карабин для второго выстрела, но не успел. Совсем чуть-чуть не успел. На всякий случай, Три Процента швырнул за бруствер гранату, где один фриц, там может быть и второй, и наддал, стараясь окончательно не отстать отделенного. Гранаты, кстати, автоматчики носили прямо на ремне — просто цепляли за него запалами. Крайне опасный способ, но Вова ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь на собственных гранатах подорвался. Зато всегда готовы к применению.

В одном месте ход сообщения оказался завален.

— По верху!

Эту команду Вовины уши уловили, хоть и с трудом, а выбираться наверх ох как не хотелось! Земля ведь она такая надежная, она всегда укроет, и от пуль, и от осколков и от взрывной волны. Разве что от прямого попадания не спасет. Однако пришлось Вове вытаскивать свое бренное тело на дневной свет. К счастью, завал оказался коротким, проскочили.

Во второй траншее удержались недолго, танки буквально выдавили мотострелков в третью траншею, на самый край оврага. Пехота немецкая действовала грамотно, чувствовалось, что не первый день на фронте, да и было их существенно больше, а наша артиллерия часам к десяти замолчала. Воспользовавшись короткой передышкой, Вова решил набить диск, а то в суматохе боя все некогда было. Из двух своих и одного, взятого у убитого, патроны оставались только в одном, да и было их десятка два, не больше.

— Сержант, как думаешь, немцы скоро полезут?

— Скоро. Сейчас перекурят и полезут.

— Значит, диск успею набить, — сделал вывод Лопухов.

Золотистые патрончики один за другим занимали положенные места в улитке. Ставшее уже привычным занятие, монотонная, не требующая умственных усилий работы. На смену волнению перед боем и страху смерти, пришло безразличие. Смертельная усталость убила все чувства и эмоции, а с падения первой немецкой бомбы прошло чуть более четырех часов. Казалось, что смерть даже станет избавлением от мучений нынешних и испытаний грядущих. Р-раз, и нет тебя. А что там за чертой? Поди, узнай, обратно еще никто не возвращался. Вова закрыл крышку и отпустил храповик, подаватель поджал патроны к горловине диска. Готово. Успею набить еще один?

— К бою!

Не успел.

— Сержант, сколько продержимся?

— Час, не больше.

Они продержались полтора, после чего, остатки стрелково-пулеметного батальона немцы спихнули в овраг. Собственно, это был даже не овраг, а изрезанная несколькими оврагами местность, густо заросшая кустарником. Древний инстинкт самосохранения буквально вырвал Лопухова из траншеи, незамеченным протащил под носом у добивавших последние очаги сопротивления пехотинцев, и сбросил с обрыва вниз. Следом скатились сержант Миронов и еще один незнакомый автоматчик из другой роты, совсем еще молодой парень.

— Кажется, проскочили..., — начал молодой.

— Тихо, — прошипел сержант.

Автоматчики прижались к склону, укрываясь от взгляда сверху. Немецкие пехотинцы остановились прямо над ними. Хорошо было слышно, как они там чего рыготали по-своему, видимо, решали, стоит лезть вниз или не стоит. Увидеть бойцов было невозможно, край обрыва и кусты укрывали. Но если сверху бросят гранату... Как всегда не вовремя, молодому захотелось прокашляться. Вова сунул ему под нос кулак, и тот задергался, вцепившись зубами в рукав гимнастерки. Казалось, немцы не уйдут никогда, но вот их базар стих, доносился только отдаленный шум танковых моторов, да непрерывный гул канонады.

Миронов осторожно высунулся.

— Ушли. Нам тоже пора.

— Не могу, — уперся Три Процента. — Лучше пристрелите.

Он и в самом деле не находил в себе сил двинуться дальше. Одна мысль, что придется преодолеть приличное расстояние, лишала всякого желания шевелиться. Несмотря на относительную молодость и неполных семь классов за плечами, Миронов оказался неплохим психологом. Поняв, что угрожать трибуналом и взывать к сознательности бесполезно, он пошел по другому пути.

— Давай я вещмешок понесу.

Взяв Вовин сидор, сержант, прихватив гимнастерку за шиворот, буквально поставил Вову на ноги. Здоровый парень, однако.

— Ну, давай, пошли. Чуть-чуть отойдем, и там отдохнешь. Главное от немцев подальше...

Уговоры подействовали, но отойдя на пару сотен метров, Лопухов опустился на землю.

— Все, дальше точно не смогу.

В овраги немцы пока не полезли. Танки тут не пройдут, артиллерия и минометы бесполезны, авиация сверху ничего не разглядит. Сержант решил на некоторое время остаться здесь. Сам он еще мог идти, но третий автоматчик тоже был на пределе. Минут через десять блаженного лежания на земле, Вова вспомнил, что расстрелял все патроны в дисках до последней железки. Снаряжение дисков дело не быстрое, а на начальном этапе еще и шумное — из-за тугой пружины, храповик щелкает довольно громко. Забрав у отделенного свой мешок, он вытащил из него мешочек с патронами и принялся за дело. ... пятьдесят пять, пятьдесят шесть, пятьдесят семь. Пятьдесят семь. Даже на один полный диск не хватило. И гранат нет. Остальные, воспользовавшись передышкой, занимались тем же самым, и с патронами у них было тоже не густо.

Отдохнув, двинулись на север, к своим. Буквально через двести метров наткнулись на немцев. Встреча была неожиданной, короткой и горячей. Пулеметная очередь, чудом миновав идущих впереди Миронова и Лопухова, буквально снесла идущего третьим парня. Забыв от усталости, Вова сиганул в сторону метра на два, укрываясь от пуль. Миронов синхронно выполнил тот же маневр. Немцы бросили в них "колотушку", но сержант успел откинуть ее обратно. Воспользовавшись взрывом немецкой гранаты, оторвались и ушли вглубь оврага.

— Куда дальше?

— Отойдем восточнее, — решил сержант, — и опять свернем на север. Даже, если фрицы кольцо замкнули, то сплошного фронта здесь быть еще не может. В крайнем случае, ночью попробуем пройти.

Отдохнув, двинулись дальше. Как оказалось, не одни они оказались такими шустрыми, мелкие группы советских бойцов спешили выскочить из западни, пока немцы не начали регулярное прочесывание местности, но все попытки были неудачными. Постепенно группы объединялись и организовывались. К вечеру собралось человек двадцать, командовал лейтенант из стрелкового полка. Он-то и организовал поиск путей выхода из окружения.

— Немцы!

Вова первым углядел мелькание фрицев среди зелени. Немцы растянулись в колонну, шли настороженно, и было их много.

— Отходим, — принял решение сержант.

Засаду лейтенант организовал грамотно. Передовой дозор пропустили и врезали по основной группе. Немцев было человек тридцать, видимо, неполный взвод, направлявшийся на поиск мелких групп окруженцев. Идущие по краю оврага фрицы поспешили укрыться в нем, а там их поджидал "дегтярев" и несколько автоматчиков. Все закончилось минуты за три. Три минуты, сто восемьдесят секунд, и вместо тридцати здоровых, уверенных в себе мужиков, в овраге лежат три десятка окровавленных трупов. Всякое пришлось повидать Вове Лопухову за последние два года, но в такой бойне он участвовал впервые. Но ничего не шевельнулось в его душе, ни капли жалости не было к тем, кто шел убивать его и его товарищей. Или ты, или они, третьего тут не дано. Победители спешно собрали трофеи.

Из окружения вышли уже ночью, коридор, удерживаемый нашими, был больше километра. Через него и ушли остатки двух стрелковых полков и стрелково-пулеметного батальона. Машина немецкого наступления еще ползла вперед, постепенно выдыхаясь. Провал операции "Цитадель" был очевиден, но накал боев почти не снижался. Выходившие из окружения пехотинцы еще не знали, что приказ об окончании операции был отдан еще утром этого дня.

Глава 8

— По машинам!

Отряхнув руки, Вова бросился к танку, вскарабкался на броню и плюхнулся задом на подушку. Подушку эту он подобрал сегодня утром в освобожденном селе. Ну как подобрал, хозяева попрятались, когда танки с десантом вломились на улочки просыпающегося села и сходу начали громить немецкую тыловую часть в нем расположившуюся, а Три Процента после боя подобрал, пока они не вернулись. Еще вчера здесь был немецкий тыл, но за сутки их танк продвинулся километров на тридцать. Это по прямой. Усидеть эти километры на скачущей снизу броне было нелегко, благо пришлось несколько раз спрыгивать и вступать в бой.

Запомнилось, как в каком-то городке, танки в упор расстреливали немцев, засевших в кирпичном двухэтажном здании, превращенном в опорный пункт. Немецкие пулеметы замолкали один за другим и ничего не могли сделать бронированным коробкам, ничего противотанкового у них не было. Каждое попадание поднимало пыльную бурю из штукатурки, которая медленно оседала белым облаком. Под прикрытием этой пыли, их отделение подобралось вплотную к дому, и он вместе со всеми бросал в подвал гранаты, куда не могли достать танковые снаряды. Снимал с ремня, привычным движением дергал кольцо и бросал. Гранаты взрывались приглушенными хлопками. А потом сквозь хлопки разрывов пробилось.

— Нихт шиссен! Гитлер капут! Вир капитулирен!

Это и без переводчика было понятно. Пленных было десятка полтора, впервые Вова получил возможность рассмотреть их так близко. Люди, как люди. Грязные, покрытые белой пылью, окровавленные. Некоторые испуганные, некоторые злобно зыркающие исподлобья, некоторые странно спокойные, ко всему равнодушные. Но долго любоваться на них не дали, как и трофеи, толком собрать. Вперед, вперед, быстрее вперед, невзирая на тыл и фланги, пока фрицы не сообразили, не опомнились, не устроили засаду, пока нет впереди орудий ПТО, пока не зарычали справа или слева моторы "четверок" и "пантер", не обрушились сверху бомбы проклятых "юнкерсов". Украина была уже близко.

После того случая с пленными, Вова почувствовал, как что-то в нем изменилось. Страха стало меньше и был он уже не таким липким и холодным, пришло некоторое понимание и даже азарт. Вовсе никакие они не сверхчеловеки, не детали стальной неуязвимой машины, их тоже можно бить и они так будут отступать, умирать и сдаваться в плен. А ведь всего три недели назад...

К Вовиному удивлению, в их роте выжило и сохранило относительную боеспособность довольно много народа — человек десять. Ему-то казалось, что их осталось всего двое. А в целом, от батальона осталась почти сотня, правда, это считая первый взвод их роты, который штаб охранял и в боях не участвовал. Впрочем, вскоре начало прибывать пополнение. Три Процента уже заметил, что в части отбора пополнения, танко-десантная рота находилась на привилегированном положении. В основном, в нее попадали, уже проверенные, повоевавшие красноармейцы из госпиталей. А молодежь была только славянской и из тех мест, что не бывали в оккупации. Нацменов было немного, только те, кто хорошо понимал и мог говорить по-русски.

— К машине!

Очередная тренировка, посадка на танк, десантирование. И опять. А от прежнего отделения их только двое осталось. Чудом выжили. Но пришли новые бойцы. Молодые, здоровые, уже повоевавшие, осталось только посадку-высадку отработать, и в бой. А сколько их после того боя останется? Думать об этом не хотелось, но мысли эти постоянно лезли в голову против воли ее владельца.

Действительность, неожиданно, оказалась совсем другой. Бригаду бросили вперед только на второй день наступления. Когда артиллерия буквально перепахала первую полосу обороны вместе с обороняющимися, когда стрелковые дивизии, ценой немалых потерь, прорвали вторую. Только тогда и выпустили на оперативный простор танковые бригады. И ни одного немецкого самолета в небе, только свои. Первый день постоянно приходилось сдерживать желание сигануть в придорожный кювет при появлении в небе темных точек. И каждый раз с удивлением и радостью признавать — свои, пошли нам дорогу расчищать.

Вова глотнул из фляги. Вместо колодезной воды, с утра там плескался вполне приличный коньячок, успел перелить из трофейной бутылки. На предупреждение о том, что продовольствие может быть отравлено, клали все — не до того сейчас фрицам.

— Володька, ты эту подушку теперь всегда с собой таскать будешь?

Леха Краснов — записной ротный балагур из последнего пополнения. Принесла же его нелегкая в Вовино отделение! По поводу этой подушки он проезжался уже не первый раз. У других десантников тоже были всевозможные прокладки между броней и нижней частью тела, но не такие большие и мягкие. Предупреждая последующие подколы, Лопухов жестко отрубил.

— Всегда. А еще раз что-нибудь по этому поводу вякнешь, знаешь, куда я тебе ее засуну?

Леха от обычно молчаливого красноармейца, сама фамилия которого просто напрашивалась на соленую шутку, такого отпора не ожидал. Пару секунд он придумывал ответ, уже и рот открыл, но был безжалостно обломан.

— Ты не смотри, что он тихий, — на моторный отсек вскарабкался задержавшийся Миронов, — если сказал, что засунет, значит, засунет. А я помогу. Подвинься.

Сержант сдвинул Вову, примостившись на край злосчастной подушки.

— Ты внимания не обращай, это он от зависти.

Саперы торопливо вколачивали последние скобы в настил починенного моста. Рыкнули дизели, танки осторожно перебрались через отремонтированный мост, и дорога наполнилась лязгом гусениц. Вперед, только вперед, без оглядки на тылы и фланги.

Вскоре идущие впереди танки притормозили. Вова подумал, что немцы успели подорвать очередной мост, но никаких водных преград и инженерных сооружений через них поблизости не наблюдалось. Обычный перекресток. Одна дорога грунтовая, по ней сюда и прибыл Лопухов, вторая — приличное по местным меркам шоссе.

— Второй взвод, высаживаемся!

Прихватив подушку, Вова спрыгнул. Земля встретила запыленной травой. Танки, плюясь вонючим, дымным выхлопом загрохотали дальше. Выбирались на шоссе и, крутанувшись, набирали скорость, а второй взвод остался.

— Приказано удержать перекресток, — поставил задачу взводный.

Ага, двумя десятками автоматчиков. Могли бы и пару танков оставить. Или хотя бы один. Взвод укрылся в придорожном кустарнике. Похоже, поставленную задачу никто всерьез не воспринял, вот-вот должны были подойти второй танковый батальон и остальные роты мотострелков.

Вокруг Краснова уже собрался кружок почитателей и развесил уши. Вове его треп уже стоял поперек горла, поэтому он отошел в сторону, уселся на подушку, автомат поставил между ног и задумался. Утренняя эйфория рассеялась, даже пара глотков коньяка не помогла. Сколько еще ему будет везти? День? Два? Он просто физически ощущал, как подходит к концу отпущенный ему срок. Убьют или только ранят? Но это уже не угадаешь. Свалить бы куда-нибудь в безопасное место. Но куда? Сплюнув, он обозрел окрестности. Из-за далекой рощи выползал крохотный грузовик. За ним второй, третий...

— Немцы!

Вовин вопль вызвал кратковременный переполох, но оборону взвод занял быстро, не первый день воюют. Конечно, лучше бы копали, вместо того, чтобы языки чесать, но теперь жалеть об этом поздно. Подушка улетела дальше в кусты, чтобы не демаскировать позицию. Второй диск лег на траву, ветки, перекрывающие обзор спешно обломаны. Красноармеец Лопухов к бою готов.

Колонна приближалась. Семь обычных "блицев", если все с пехотой, то на один взвод многовато будет, но отступать некуда.

— Огонь!

Кабину и кузов первого грузовика изрешетили в первую секунду. Машина съехала передом в кювет, тут же в нее врезалась вторая. Застыла третья, запарив пробитым радиатором.

Вова дал короткую очередь по кабине четвертого по счету "опеля", только стекла брызнули. Потом перенес огонь на тентованный кузов, оттуда на землю посыпались немцы. Пехота была только в четырех последних машинах, но и этого было много. Немцы оказались за пределами дальности эффективного огня из ППШ, сумели зацепиться за кюветы, развернуться и ответить огнем. В кустарнике стало совсем кисло, постоянное щелканье немецких пуль по веткам над головой действовало на нервы. Сейчас перегруппируются, пользуясь численным преимуществом, загнут фланги...

Тр-р-р-р, тр-р-р-р-р-р. Вова вбивал в приемник автомата новый диск, когда треск немецкого МГ привлек его внимание, пулеметчик патроны не экономил. Взгляд, брошенный на дорогу, заставил радостно затрепетать сердце. Пока советские автоматчики и немецкие пехотинцы увлеченно палили друг в друга, следом за колонной к перекрестку подъехал гробообразный "ганомаг" с торопливо намалеванными на броне красными звездами. Сейчас его пулеметчик увлеченно "вычесывал" немцев из левого кювета, а Вовины уши, сквозь грохот боя, уловили едва слышный, но такой знакомый грохот. Немцы тоже его услышали и над кюветами появились белые тряпки, видимо, носовые платки.

Стрельба стихла, только слегка подвывал двигатель трофейной бронеединицы. Убедившись, что по ним больше не стреляют, фрицы начали выходить на дорогу с поднятыми руками. Набралось их больше полусотни. Вова поднялся, автомат оставил взведенным. В нескольких шагах от него лежал Краснов. Не будет он больше Вову доставать, пуля попала ему в лоб. Так он и застыл с открытыми глазами, склонив голову на приклад автомата, палец так и остался на спусковом крючке.

Подошедшие танки оказались не из их бригады, а из другой армии. Соседи, стало быть. Перекрывшие дорогу грузовики танки со скрежетом растолкали по кюветам, и колонна двинулась дальше, разбираться с пленными пришлось Вовиному взводу. И своих убитых хоронить, а их оказалось четверо, раненый был только один, да и тот легко — пуля слегка задела плечо.

Поковыряв лопаткой землю, Лопухов внес рационализаторское предложение.

— А чего это мы могилу копаем? Эти же фрицы их и убили, вот пусть они и копают.

Предложение взвод поддержал, дело пошло быстрее. В свежий холмик воткнули выломанную в "опеле" доску, чернильным карандашом написали фамилии погибших. Подошел второй батальон. Комбат приказал оставить одно отделение для конвоирования пленных в тыл, остальных посадил на танки. Выбор взводного пал на отделение Миронова. Шесть автоматчиков проводили взглядом ушедшие танки.

Сразу начать движение не получилось. Среди фрицев оказалось много раненых, в том числе и неходячие. Проблему сержант решил просто, приказал сделать носилки и, кого можно, унести. Самых тяжелых оставили на месте. Повезет — подберут, не повезет... Никто их сюда, не звал.

С носилками тоже вышла заминка. Вова решил вмешаться.

— Чего такое?

Миронов кивнул на двоих пленных.

— Да вот, камрадов своих нести не хотят.

— Совсем охренели, — возмутился Лопухов. — Слышь, ты, фриц хренов...

— Ни мам фриц, — возразил один из отказников.

— Не фриц? А кто же ты?

— Естем полякем.

— Поляк? — сообразил Вова. — А ты тоже не фриц?

Второй отказник подтвердил Вовину догадку.

— Я сам хрват.

— Видал, сержант, какой тут интернационал собрался? Значит так, — ствол ППШ недвусмысленно уставился на братьев-славян, — хватаете носилки и рысью их несете. Если фрицевский мундир надели, значит, фрицы и есть. И мне наплевать откуда вы родом. Ну!

Зыркнули, но подчинились, тоже жить хотят. Колонна пленных вытянулась вдоль дороги. Несколько раз пропускали идущие на юг колонны, пару раз останавливались в деревнях набрать воды и отдохнуть. Народ попался смирный, бежать никто не пытался.

Шагая позади колонны, Вова наблюдал за серыми мышастыми спинами. Странно, но ненависти к ним он не испытывал. Скорее отвращение и брезгливость. Еще пару часов назад у них в руках было оружие, из которого они пытались убить его самого и его товарищей, тогда он привычно ловил их в прорезь прицела и без тени сомнения нажимал на спуск. А смог бы он сейчас пристрелить этих двоих? Ну, уперлись бы они, и что делать? Плавно нажать на подпружиненную железку, массивный затвор рванется вперед, прихватит из диска патрон, боек наколет капсюль и... Вместо только что живого человека на земле будет лежать остывающий труп. И ведь слова никто не скажет, в душе не осудит. Только кем, после этого, ты будешь чувствовать себя сам, красноармеец Лопухов?

Сборный пункт военнопленных нашли километрах в пятнадцати от места боя. Сдав пленных, автоматчики отправились догонять роту. А на улице середина августа, тепло, солнышко... Жить хочется!

— Может, на речку свернем, окунемся?

Но Вовино предложение было решительно отвергнуто сержантом.

— Нам и так до ночи топать. А где мы ночью роту искать будем?

В конце села наткнулись на интересную картину. До войны здесь была МТС. Потом немцы приспособили сооружение для своих нужд, технику здесь ремонтировали. Сейчас же, выезд со двора был перегорожен огромным немецким грузовиком. Правда, огромным он был только по меркам сорок третьего года, а так, нормальный КАМАЗ, только немецкий. Передними колесами он съехал в неглубокий кювет, задний мост остался на дороге, кузов перекрыл ворота. Дизель ревел, грузовик дергался, но обратно на дорогу выезжать не желал. Небольшая толпа зевак с интересом наблюдала за разворачивающимся действием, не найдя других развлечений. Автоматчики присоединились к собравшимся.

— Чего это они? — поинтересовались у подошедших раньше.

— Заднюю передачу найти не могут.

В этот момент дизель смолк, дверца распахнулась и на землю скатился водитель в засаленной гимнастерке.

— Да е.... твою, бога душу мать!

— Степаныч, может, еще раз попробуешь?

— Да пошел он на..., .... фрицевский! Дайте закурить.

Пока водитель успокаивал нервы, Лопухов стянул с плеча уже привычную тяжесть ППШ и протянул Миронову.

— Подержи.

— Ты куда? — удивился сержант.

— Попробую эту дуру с места сдвинуть.

Сопровождаемый ехидными шуточками собравшихся, Вова полез в кабину, видимо, был уже не первым претендентом. Там оказалось довольно просторно. Схемы переключения нигде не было. Рычаг КПП, ручник. А это? Раздатка? Нет, передний мост неведущий. Демультипликатор? Скорее всего. Выжав сцепление Лопухов начал орудовать рычагом. Похоже, стандартная схема, но где же задняя. Вова попытался утопить рычаг, поискал блокирующие рычажки... Ничего. Да-а, задачка. Стоп! Показалось, что усилие при движении рычага на себя ступенчато увеличилось, но он не уперся. Дополнительная пружина! Причем очень тугая. Сдвинув рычаг до упора, толкнул его назад. Бесполезно. Вперед..., есть! Вова ощутил, как вошли в зацепление шестеренки. Теперь попробуем.

Дизель завелся с пол оборота, сцепление, передача, газ, сцепление... Грузовик дернулся и едва не заглох, Вова успел выжать сцепление. Врубил понижающий ряд, газу, больше газу, сцепление... Грузовик рывком выскочил из канавы, собравшиеся зеваки разлетелись по сторонам. Лопухов вывернул руль, он пошел неожиданно легко, включил первую, а может, вторую, дизель вытянет, и с победным ревом въехал во двор МТС, едва вписав грузовик в ворота.

— Как? А ну ка покажи!

К едва спрыгнувшему на землю Лопухову, подкатил тот самый водила-матерщинник.

— Сам найдешь, — огрызнулся Вова, — не хрен было прикалываться, когда я в кабину лез.

— Ну ты могЕшь, — приветствовал Лопухова сержант, — утер нос шоферне, а то они все такие гордые тут ходили.

Вова забрал обратно свой автомат, и пехотинцы покинули двор. Отойти успели всего на полсотни метров, как их окликнули.

— Эй, автоматчики, подождите!

Их догонял незнакомый лейтенант.

— Кто немца во двор загнал? Ты?

— Ну я, — согласился Вова.

— Пошли, покажешь.

Ладно, можно и показать, жалко, что ли. Тем более, просят по-человечески.

— А ты чего в пехоте, если машину водить умеешь? — поинтересовался лейтенант.

— Прав нет.

— А-а, понятно.

По разочарованному тону лейтенанта Вова понял, что соскочить из автоматчиков в автороту не получится. Да не очень-то и хотелось. То есть хотелось, конечно, но не очень, мы автоматчики птицы гордые, нам и в десанте хорошо.

— На себя до упора. Пружину продавить и вперед.

— Когда знаешь как, тогда все просто, — прокомментировал Вовины действия Степаныч-матерщинник.

— А сам ты догадаться не смог, приходится пехоте тебя учить.

Пока разбирались с творением тевтонской инженерной мысли, нарисовался еще один персонаж в лихо сбитой на ухо фуражке. Бригадная знаменитость — старший лейтенант Кальман, командир автороты пожаловал. Войну Аркадий Кальман начал сержантом за рулем ЗиСа, за два года дошел до старшего лейтенанта, причем, без всяких связей и волосатых лап наверху. А знаменит был своей храбростью. Нет, не перед фрицами, кого этим в танковой бригаде удивишь, а перед собственными штабными деятелями. Любого, кроме самого комбрига, мог послать куда подальше. Даже особист для своих поездок машину только просил, и не всегда получал.

— Подумаешь, нашел куда передачу втыкать? А этот ЗиС с места стронуть сможешь? — попытался поддержать свое реноме Степаныч.

— Смогу, — Вова решительно поднял брошенную перчатку.

С первого шага чуть не прокололся, хотел завести машину кнопкой стартера, но вовремя одумался. Двигатель еще теплый, подсос трогать не стал, повернул ключ зажигания, похожий на православный крестик, прихватил пусковую рукоятку и отправился к решетке радиатора. Собравшаяся шоферня ехидно лыбилась, не иначе, каверзу какую-то успели устроить.

Провернул рукоятку, засасывая воздух в цилиндры, и из нижнего положения... И-и, р-раз! Первая же попытка оказалась успешной. Вова закинул рукоятку на пол и влез в кабину. Приборы по последней моде, по центру. Дальше всех, справа, крохотный спидометр с одометром, амперметр, манометр и центральный переключатель. Три напольные педали, рычаг КПП, ручник не работает. Ну, поехали. Трогаясь, чуть не заглох. Сцепление, газ, вторая, сцепление, быстрее поехала. Руль тугой, не то, что в "мерине"... И тут ЗиС без видимой причины заглох. Матюгнувшись, Лопухов вылез из кабины, прихватил рукоятку и отправился к решетке радиатора.

Попытка номер два. И-и, р-раз! Двигатель только чихнул. И-и, два! К Вовиным усилиям мотор остался глух. И-и, три! Безрезультатно. Наблюдая со стороны за чужими попытками завести ЗиС, Вова отметил, что на поворот кривого стартера тот хоть как-то реагирует, а тут, раз чихнул и полная тишина. Попросил у собравшихся свечной ключ, дали. Вова залез под капот, вывернул свечи — сухие. Значит, не поступает бензин, а в первый раз мотор завелся на том, что оставалось в поплавковой камере. Нашел топливный насос, несколько раз качнул вручную. И-и, р-раз! И-и, два! Нет, что-то не то, точно шоферы-гады где-то напортачили. Пройдя по топливной магистрали, Лопухов добрался до перекрытого краника. Вот сволочи! Но, понадеялся, что этим они и ограничились.

Повернул кран, подкачал. И-и, р-раз! Мотор еще раз чихнул. И-и, два! ЗиС фыркнул, и мотор затарахтел на низких оборотах. Вова победно глянул на водил, влез в кабину и уверенно, как будто привычным делом занимался, тронул грузовик с места. Подвывая мотором, ЗиС сделал круг по двору и вернулся в исходную точку. Хренасе тормоза! Чуть народ не подавил, но все-таки остановил.

Мокрый, как мышь, Вова выбрался на свежий воздух.

— Ну, как? — это Кальман Степанычу.

— Годится.

Ротный подошел к Вове.

— Вчера двух водителей убило, одна из машин на ходу. С кадрами я все согласую. Решай.

— У меня удостоверения нет.

— Мне сейчас водитель нужен, а не бумажка. Права потом получишь.

Вот он шанс! Но почему так тяжело на душе у Вовы Лопухова? Вроде, как своих предаешь.

— Оставайся.

Миронов с остальными десантниками, оказывается, вернулся, и они наблюдали весь этот цирк со стороны.

— Держи, — сержант передал Вове его ППШ, — еще, надеюсь, увидимся.

Сержант, прощаясь, обнял Вову, сжал на секунду и отошел. Подтянулись остальные, им никто не мешал.

— Пошли, а то точно до ночи не вернемся.

И ушли. А Вова остался стоять с оттягивающим руку автоматом и привычной тяжестью вещмешка на плечах. Все, идти больше никуда не надо.

— Ну, что, давай знакомится. Меня все Степанычем зовут.

— Лопухов. Владимир.

Вовина ладонь утонула в мозолистой, пропитанной маслом лапе.

— Виктор, — длинный худой в неаккуратно заштопанной гимнастерке с масляными пятнами. — Тебя, скорее всего, в наш взвод определят. А это наш взводный — лейтенант Никифоров.

Виктор, Витек, как его именовали во взводе, оказался прав, Вову определили во взвод ГСМ. Проще говоря, солярку для танков возить.

— Нет, "шевроле" я тебе не дам.

— Товарищ старший лейтенант...

— Хрен тебе, а не новую машину! Где твой "студер"? Ты его угробил! Не дай бог, ЗиСа просрешь — в пехоту спишу. Где этот новенький?

— Здесь я.

— Никифоров, покажи бойцу его аппарат. Ну и в курс дела введи.

Аппаратом оказался почти новый бортовой "шевроле" со всеми ведущими колесами и большой дырой в водительской дверце и посеченным осколками металлическим кузовом с высокой деревянной обрешеткой. Вдоль бортов две откидные лавки, рассчитанные на двенадцать человек. Все в кабине сиденье покрыто коркой запекшейся крови.

— Осколок авиабомбы, — пояснил лейтенант, — на обочину сумел съехать и умер. Мы подбежали, а он уже готов. Кузов подлатай, кровь очисти, утром поедем за соляркой.

Вообще-то, был еще ночной рейс, но Вову в него не взяли, дали возможность осмотреться и попробовать новый аппарат на ходу. Разница с отечественным аппаратом была весьма ощутимой. Руль легкий, хоть и пустой, на педалях усилие существенно меньше, сцепление чувствуется хорошо, рычаг КПП ходит четко, не болтается. Обзор, приборы, где положено, перед водителем, а вот от мотора Вова ожидал большего. Видимо, переход на наш низкосортный бензин не добавлял ему прыти.

Первый рейс дался Вове нелегко. Но все-таки он сумел удержаться в колонне, благо шли порожняком, и не вылезти на встречную полосу, когда по ней кто-то двигался.

— Нормально, — поддержал его шедший за ним Степаныч, — перетормаживаешь, но это с опытом придет, и резко руль не дергай.

— Спасибо, учту, — поблагодарил Вова.

На складе в кузов закатили полтора десятка бочек с соляркой, рессоры грузовика заметно просели. Обратный рейс дался намного тяжелее. Рулевое управление словно свинцом налилось, движок, на нижних передачах, приходилось выкручивать до истошного воя. На третью удавалось переключиться не часто, а чуть подъем, и двигатель стухал, опять приходилось переключаться вниз. На место прибыли после полудня. За время их поездки обстановка обострилась, это Лопухов уловил по усилившемуся грохоту канонады, да большому количеству раненых у бригадного медсанбата. Плохие новости не замедлили появиться в лице взводного Никифорова.

— Отставить разгрузку! Немцы прижали второй батальон в Михайловке боеприпасы и горючее у них на исходе, все везем туда.

— Отвезем, — поднялся Степаныч, — не впервой.

— Это еще не все, — плохие новости не закончились, — дорога в Михайловку простреливается. Дорога свободна, но вокруг могут быть мины.

А в кузове два десятка бочек с соляркой. Достаточно одного раскаленного осколка и... Ноги сразу стали ватными, в кабину Вова залез с трудом. Уж лучше пулю поймать, чем в кабине заживо сгореть. Остальные, впрочем, особой резвости тоже не проявили. Взводный сел в первую машину, Вовин "шевроле" шел восьмым, за ним Степаныч, впереди "студер" длинного худого Витька также с бочками в кузове. Три километра проскочили относительно легко, дорога сухая. Лопухов даже немного успокоился, а потом началось.

Первый снаряд рванул неожиданно. Его ждали, а он рванул как всегда внезапно. Недолет. Передние машины прибавили газу, Вова тоже притопил, колонна растянулась. Еще взрыв. Снаряды ложились пока впереди, и грохот их был совсем не страшным. Перелет. Сейчас немецкий корректировщик уполовинит вилку и кому-то может не повезти. Или повезет? Или не повезет? Не повезло. Вторая машина была накрыта близким недолетом и загорелась, видимо, осколки пробили бензобак. А в кузове семидесятишестимиллиметровые патроны. Четыре тонны. Идущий третьим "студебеккер" свернул на целину, объезжая горящий грузовик. Не ожидавший такого маневра фриц положил снаряд мимо.

Стреляли немцы редко, паузы между взрывами секунд по шесть-десять. То ли стреляли одним взводом, то ли снаряды экономили. Зато калибр — сто пятьдесят, никак не меньше. Ба-бах! Свернувший в поле грузовик наехал на мину. Передняя часть "студера" просто исчезла, лежавшие в кузове ящики разбросало, но общей детонации не было. Задний борт Витькиного грузовика начал стремительно приближаться. Вова вывернул руль вправо, "шеви" поупирался, но все-таки выскочил из колеи. Сразу стало трясти сильнее, бочки в кузове загремели. А еще, здесь могут быть мины.

Проскакивая мимо Витькиного грузовика, Вова увидел, что тот выскочил из машины с кривым стартером, похоже, заглох в самом неудачном месте. Газу, газу. Лопухов хотел было вернуться на дорогу, но горящий впереди грузовик с боеприпасами заставил его передумать. Ба-бах! В зеркале заднего вида мелькнул вспухающий соляровым пламенем взрыв с шапкой жирного черного дыма. А Степаныч-то проскочил, идет точно по Вовиным следам.

Наконец, горящий грузовик остался далеко позади. Ба-бах! Перелет. Почти накрытие. Точно бьет фриц, ехал бы по дороге, наверняка накрыло. Шестым чувством Вова ощутил следующий снаряд и, повинуясь инстинкту, вдавил педаль тормоза. Ба-бах! Ударило по ушам, в лобовом стекле образовалась трещина. Один — сцепление, два — первая, три — сцепление, четыре — газ, пять — быстре, быстрее, шесть, семь, восемь... Ба-бах! Снаряд рванул позади, пара несильных ударов по кузову. Вова тревожно глянул в зеркала, вроде, дыма нет, только скачет далеко позади радиатор "студера".

Вторая. Дело пошло быстрее Вова чуть довернул руль и начал постепенно приближаться к дороге, про мины он не забывал ни на секунду. Ба-бах! Очередной разрыв появился впереди, метрах в пятидесяти от дороги, что-то окосел фрицевский корректировщик. Ба-бах! Этот лег еще дальше и Вова понял, что фрицевское косоглазие тут ни причем — они проскочили просматриваемый участок дороги! Прикрываясь небольшим холмом, колонна влетела в Михайловку.

Обычно машины подъезжали к бочкам и экипажи выкатывали их кузова, но сейчас Вова просто остановился у крайних хат, открыл дверцу и вытек из кабины. Руки тряслись, ватные ноги разъезжались, его бил сильнейший адреналиновый отходняк. "Пусть сами бочки катают" — решил он. Подвалившие танкисты откинули борт, кинули пару досок и начали скатывать бочки. Вова привалился спиной к колесу. Колесо было сильно испачкано грязью, но ему на это было наплевать.

— Смирно!

Вова с трудом оторвал задницу от земли и начал не торопясь подниматься. Когда процесс закончился, перед ним стоял здоровенный мордатый танкист. За танкистом стояли еще человек пять — черные комбинезоны, гимнастерки, фуражки, погоны с рельсами. За их спинами затерялся лейтенант Никифоров.

— Как фамилия?

Комбат? Комбриг? Скорее, комбриг — вон за ним целый подполковник стоит.

— Красноармеец Лопухов!

— Вольно. Спасибо, Лопухов, выручили.

Вова с трудом догадался пожать протянутую руку. Взгляд танкиста остановился на золотистых нашивках

— Давно воюешь?

— С сентября сорок первого.

— А в бригаде?

— Четвертый месяц.

— Лейтенант!

Никифорову пришлось выйти на передний план.

— Он у тебя что, трус?

— Нет, товарищ подполковник.

— Может, воюет плохо?

— Нормально, товарищ подполковник.

— Тогда, почему не награжден?

— Так он у нас в автороте недавно, до этого у автоматчиков был, вот и не успели.

— Надо успевать. Боец с сорок первого на передовой, два тяжелых ранения и даже медали нет. Начальник штаба, — это комбриг уже подполковнику в красивой дымчато-зеленой гимнастерке, — всех водителей и лейтенанта представить к наградам.

— Есть, — подполковник сделал какую-то отметку карандашом в блокноте.

— И не затягивай.

Комбриг со свитой двинулся дальше, Никифоров задержался. Вове было неловко, ведь, не хотел, а подставил взводного под начальственный гнев, но, вроде, пронесло.

— Сколько наших погибло, трое?

— Четверо.

Вова видел только троих. Четверо, стало быть. Из девяти. Вот тебе и безопасное тыловое местечко.

— Здесь разгрузку закончат, — продолжил взводный, — подъезжай к тем хатам, там остаток выгрузят.

— Есть.

Никифоров отправился догонять начальство, а Вова полез обратно в кабину, отходняк уже прошел.

До темноты пришлось пережить еще несколько артобстрелов. Кузов был уже пустой и Вова предпочитал прятаться под машиной. Помимо всего прочего, он теперь стал еще и лицом материально ответственным, а в машине есть масса нужных и интересных для окружающих предметов. Особенно надо было следить за колесами. Наша промышленность покрышек американской размерности не выпускала. Союзники, если чего и поставляли, то поставки эти бесследно растворялись где-то на необъятных просторах Союза и до фронта не доходили. А "шевроле" на фронте много, острых предметов на фронтовых дорогах хватает, ездить надо всем, вот и делайте выводы. В расположении автороты еще можно было расслабиться, но за ее пределами надо было держать ухо востро, некоторые деятели и во время обстрела могут дефицит с машины скрутить, а уж запаску-то и говорить нечего. Вот и лежал красноармеец Лопухов под своим грузовиком бдительно охраняя вверенное имущество.

Из Михайловки выбирались ночью, в кузове тяжелораненые танкисты и мотострелки. Тусклый свет выхватывал крохотный клочок местности. Сначала шли по грунтовке, потом пришлось объезжать остовы сгоревших грузовиков, выбираясь из колеи в поле. Взводный обещал, что саперы расчистят проезд, но вдруг они какую-нибудь мину пропустили. Да и отклониться в сторону можно запросто. Но повезло. Немцы пальнули несколько раз без особой надежды попасть. Да и не до того им было, судя по тому, что к вечеру их нажим на Михайловку резко прекратился, где-то в другом месте их обошли и танки ночью должны были перебросить в другое место. Остаток ночи Вова спал как убитый.

За неделю Лопухов постепенно втянулся в новую жизнь. К счастью, таких экстремальных поездок больше не было, но еще одна осколочная дырка в кузове появилась. И спущенное колесо под беспокоящим обстрелом пришлось менять. Один раз рвануло так близко, что баллонник чуть не выронил. А все почему? Да потому, что мазуте лень танки для дозаправки в тыл отводить. Приходилось заезжать к черту в зубы и там разгружаться, отсюда и потери у водителей. А к частому пребыванию пары-тройки тонн солярки за спиной он постепенно привык.

Запекшуюся кровь из кабины он так до конца и не отчистил. Она затекла и затвердела в таких щелях, что хрен выковыряешь. Выбрав более или менее свободный день, Вова занялся дырой в двери, благо, ремлетучка на базе полуторки в роте была. Осень скоро, а там и зима, пора ликвидировать не предусмотренное конструкцией вентиляционное отверстие.

— Глаза береги!

Вова зажмурился, но электрическая дуга пробивалась даже сквозь закрытые веки.

— Руки!

Руки Лопухов убрал, стянул брезентовые рукавицы, дальше сварщик справится сам. С дверцы было снято все лишнее, искореженный металл срезан и аккуратно зачищен. Дырка, точнее дырища, закрыта бронированным щитком, снятым с немецкого бронетранспортера. Именно его сейчас и приваривали к внешнему листу двери.

— Готово!

Горячий металл темнел и твердел на глазах. Осталось шлифануть швы, зашпаклевать и покрасить. Но тут трудовой порыв Вовы был прерван появлением ротного.

— Лопухов, машина на ходу?

— Так точно.

— Тогда собирайся в рейс. В Харьков поедем за запчастями.

Запчасти — это такое дело, что надо хватать, пока дают. Тут только промедли, уведут моментом. Но Вова успел таки довести ремонт двери до конца, прежде, чем все собрались и тронулись в путь. Два "студера", трофейный "блиц" и Вовин "шеви" замыкающим. Раньше Лопухов никогда не ездил дальше корпусного склада ГСМ, а тут больше сотни километров. Движение на перекрестках регулировали усатые суровые дядьки с флажками вместо полосатых палочек и автоматами за спиной. Поначалу Вова опасался, что эти местные гаишники могут его тормознуть и начать проверять документы, но дядьки только размахивали флажками, права человека, похоже, их не интересовали.

Прошло всего три дня с окончания боев за город. Пустые коробки зданий, крыш почти нигде нет, от некоторых кварталов остались только груды битого камня и строительного мусора. Разбитую и сгоревшую технику, нашу и немецкую, не успели убрать, на улицах завалы. Колонна осторожно пробиралась к центру, но перед одной из площадей была остановлена солдатами в фуражках с красным околышем и синим верхом. НКВД, вот теперь точно документы проверят.

Вова задергался. Кальман вылез из переднего "студебеккера" и сейчас, судя по жестам, эмоционально объяснялся с синефуражниками. Мелькнула мысль, вылезти через правую дверцу и юркнуть в развалины, хрен там найдут. А дальше куда? Беседа впереди затягивалась, первые эмоции схлынули и Лопухов начал мыслить логически. Прав нет? Ну, так за это не расстреляют, а остальные документы у него в полном порядке. Прямое начальство на месте присутствует, а Кальман не тот человек, чтобы за шоферскими спинами прятаться. В конце концов, он сам приказал в рейс пойти, вот пусть сам и отмазывает.

Спорившие пришли к какому-то соглашению, и ротный с одним из энкавэдэшников двинулись вдоль колонны. На полминуты задержались у "студера" Степаныча и двинулись к Вовиному "шевроле". Ого, а энкавэдэшник-то, целый майор! Майор сразу начал с придирок.

— Почему номера на дверце нет?

Вовино сердце рухнуло в живот.

— Осколок в дверь попал. Только что отремонтировали, номер нанести не успели.

Майор намеревался еще раз открыть рот, но Кальман демонстративно повернулся к нему спиной и обратился к Вове.

— Лопухов, после выезда на площадь, сверни направо и там остановись.

— А что случилось? — осторожно поинтересовался Вова и, взглянув на майора, добавил, — товарищ старший лейтенант.

— Предателей вешать будут, — буркнул лейтенант, не вдаваясь в подробности.

Какая связь между казнью каких-то предателей и их машинами, Вова не понял, но тут Степаныч тронулся и он тоже поспешно воткнул первую передачу.

Народу на площади было немного. Посредине стояло оцепленное энкавэдэшниками сооружение из вертикальных столбов и перекладины, с которой свисали обрывки веревок. Вот только перекладина находилась на высоте метров пяти. При немцах, судя по остаткам досок, под виселицей был деревянный помост, но местные жители уже успели его растащить. Распоряжался процессом все тот же майор. По его приказу, какой-то акробат полез наверх веревки с петлями привязывать, а сам распорядитель направился к машинам.

— Откиньте борта и подгоняйте машины.

Пока Вова гремел запорами и откидывал борта, он понимал, что это задание ему совсем не нравиться, судя по перекошенному лицу Степаныча, ему тоже.

— Слышь, Степаныч, ты как хочешь, а я за руль не сяду.

— Я тоже в палачи не нанимался, — согласился тот, — пошли к Кальману, так ему и скажем.

Третий водитель, Вова всего пару раз видел его раньше и знал только по фамилии — Михальченко, тоже присоединился к ним. Ротный и сам догадался, с какими намерениями они к нему заявились.

— Правильно, — решил он, — пусть сами разбираются.

Майор новость воспринял крайне негативно, примчался и наорал. Но голос в данном случае не помог, Кальман твердо стоял на своем.

— Без моего приказа никто из водителей за руль не сядет.

— Да вы знаете, сколько народу они погубили?!

— В их вине никто не сомневается, прикажете расстрелять — рука не дрогнет, но вешать их мы не будем.

— Черт с вами, — махнул рукой майор, — только загоните машины между столбов, а то мои могут не справиться.

Машину Вова загнал ровно, с одинаковыми зазорами, прихватил ППШ и вылез из кабины. Возле машины уже стоял солдатик в красно-синей фуражке.

— Где здесь первая скорость?

Вова показал, заранее пожалев сцепление, и отошел к Кальману и остальным. Привели шестерых приговоренных. Лопухов прикинул, что за четыре дня их успели поймать, расследовать, осудить и приговорить. Быстро здесь правосудие работает! Все шестеро в гражданской одежде со связанными за спиной руками. Стоят спокойно, с виду, обычные люди, если не слышать, что по бумажке читает майор. Какая-то женщина в толпе горожан забилась в истерике, скорее бы все закончилось. "К смертной казни через повешение". Ну да, за такое и десять раз повесить мало. Приговоренных втащили в кузова, накинули на головы мешки, а сверху петли. Майор махнул рукой. Один из "студебеккеров" и Вовин "шеви" тронулись нормально. Второй "студер" задержался, неопытный водитель никак не мог его завести, но вот тронулся и он.

Подождав, пока энкавэдэшник вылезет из кабины, Вова двинулся к машине. На повешенных он старался не смотреть, мерзкое зрелище, хотя сейчас, наверно, так и надо, не ему судить. За ним молча потянулись остальные водители, оцепление уже успели снять. Лязгнули задвижки бортов, колонна из четырех машин покинула площадь с виселицей, окруженную руинами разбитых и сгоревших зданий.

На обратном пути Вовина шоферская карьера чуть было не закончилась самым печальным образом. Вместе с жизнью. А причина банальная — отказали тормоза. Буквально только что все было в порядке, но дорога начала спускаться в ложбину. Дальше шел пологий подъем, но внизу, перед небольшим мостом возник затор. Степаныч начал тормозить, Вова перевел рычаг в нейтраль и тоже придавил тормоз, но педаль просто провалилась, а задний борт "студера" с нарастающей скоростью начал приближаться. Он еще раз топнул по педали — бесполезно. Ничего другого не оставалось, Лопухов крутанул руль влево, благо встречная полоса была свободна.

Набирая скорость, грузовик понесся вниз. Мелькнула мысль попытаться воткнуть передачу и затормозить двигателем, но сделать это не было никакой возможности — пришлось обеими руками вцепиться в руль, чтобы удержать машину. Выбравшийся на дорогу, в ожидании начала движения, народ, как ветром сдуло от несущегося по встречке "шеви". Справа мелькали тягачи и орудия какой-то артиллерийской части, но Вове было не до того, все его внимание сосредоточилось на небольшом зазоре между перилами мостика и застывшим перед мостом трактором. В принципе, зазор был вполне достаточной ширины, а такая скорость для Вовы вполне привычной, но сейчас у него под задницей был не "мерседес" готовый послушно отреагировать на малейшее движение руля, а скачущий по разбитой грунтовке грузовик с "пустым" рулем и парой тонн железяк в кузове.

Чинившие настил, успели разбежаться, побросав инструмент. Никого и ничего не задев, "Шевроле" влетел на мост. Руль вправо, грузовик чуть не лег на бок, Вова каким-то чудом успел вывернуть руль в другую сторону. Ему даже показалось, что некоторое время он ехал на двух колесах. Хрустнули сносимые перила, но дальше уже начинался подъем и скорость начала понемногу падать. Но радоваться Лопухову было некогда, сверху на него катился "виллис" какого-то начальника, решившего, на свою и Вовину голову объехать пробку. Заметив опасность, водитель джипа постарался уйти еще левее. Вот тут судьба решила смилостивиться и грузовик на считанные сантиметры с обеих сторон, не попав в ДТП, продолжил путь наверх, постепенно замедляясь. Когда скорость упала почти до нуля, Вова с трудом догадался дернуть ручник, "шеви", наконец, остановился.

Сразу народ понабежал, Вову вытащили из кабины. Думал, убьют, но обошлось, даже морду не набили. Примчался бледный артиллерийский майор, схватил за грудки, начал трясти и орать. Пока орал, постепенно краснел. Потом к нему присоединился капитан с топорами на погонах. После капитана появился Кальман, отодрал майора от Вовы и три офицера начали орать друг на друга, выясняя, кто должен за исправностью автотехники следить, кому не хрен на встречную полосу лезть, а кому ремонт в самое не подходящее время устраивать. Так и осталось неизвестным, у кого глотка была луженее, так как ремонт настила закончили, техника с обеих сторон моста начала движение и дискуссия прервалась.

"Студебеккер" Михальченко протиснулся вперед, "шевроле" подцепили к нему и вытянули наверх, там и нашли причину поломки.

— Шланг оборвался, — констатировал Степаныч, вылезая из-под машины, — наехал ты на что-то.

Не повезло, хотя закончилось все благополучно. Но встал вопрос, что делать дальше? Шланг заменили, Степаныч пожертвовал из своего запаса, а тормозной жидкости на долив ни у кого не было.

— Может, воды?

— Нет, — отверг идею Кальман, — закипит, и опять тормоза откажут. И коррозия начнется.

С тормозухой в роте был напряг. Бензин был, масло худо-бедно тоже было. Об антифризе только слышали, но обходились водой, а с тормозной жидкостью — беда. Бросив взгляд на проезжавшую мимо гаубицу, Лопухов предложил.

— У артиллеристов можно попросить, может, дадут.

— Откуда у артиллеристов тормозуха? — удивился Степаныч.

— Но в тормоза отката они что-то же заливают.

— Повтори, — потребовал Кальман.

— Жидкость для тормоза отката можно попробовать залить, — повторил Вова.

— А ведь точно можно, — оживился ротный и повернулся к Михальченко, — Иваныч, тащи фляжку.

У каждого опытного водителя была своя фляжка со спиртом. Откуда? Путей много. Нет, воровать собственный груз нельзя, это Вове объяснили в первую очередь. Да и чего там воровать? Солярку? Упаси украсть у своих. Даже на экспроприацию имущества посторонних лиц и организаций смотрели косо. Зато шоферы были связующим звеном между фронтом и тылом. Фронт нуждался в продовольствии и бытовых мелочах, тыл — в трофеях. Туда спирт, сахар, табак, мелкую галантерею, обратно — вальтеры, парабеллумы, зауэры, патроны к ним, золингеновские бритвы и прочий хабар. Вова опытным водителем не был, и фляжки своей еще не имел.

— Потом вернешь, — предупредил Кальман.

Опытный Михальченко провернул бартерную сделку буквально за десять минут. Ротный плеснул содержимое канистры на ладонь, понюхал, растер пальцами и вынес вердикт.

— Вроде, пойдет.

Вова с Иванычем продолжил ремонт.

— Повезло, — между делом заметил Михальченко, — если бы ты кого задел, Кальман мог под трибунал загреметь.

— А еще мог на полном ходу с того мостика уйти и там остаться.

— Тоже верно, — согласился Иваныч.

Остатки старой тормозной жидкости слили, новую залили в бачок, тормоза прокачали, и колонна продолжила путь. По прибытии в расположение, Вова тут же, пока весть о его ноу хау не успела разнестись, махнул остаток жидкости на флягу со спиртом и рассчитался с Иванычем. Талант в землю не закопаешь.

Вообще, порядки в своем хозяйстве Кальман завел либеральные, прямо не авторота, а автобаза какая-то. К шоферам обращались по имени-отчеству, а чаще всего просто по отчеству, "Петрович, как дела? Саныч, подмогни". Самого ротного товарищем старшим лейтенантом именовали только при начальстве, остальное время он был Аркадий Львович, тем более, что большинство подчиненных ему в отцы вполне годились. Но никто ему не тыкал, уважали. Свое прежнее прозвище Вова тоже начал понемногу забывать, став, как и все, Владимиром Санычем.

Тем не менее, положение свое в роте надо было упрочнять. А для этого необходимо было получить удостоверение шофера. И начал Вова готовиться к экзаменам. Он уже знал, что единых правил дорожного движения еще не существует, но некоторые общие писаные понятия существовали. Например, "при встрече двух машин в узких местах преимуществом пользуется машина, идущая с грузом; машина, идущая порожняком, уступает дорогу". Особенно порадовал его следующий пункт: "пешеходы уступают дорогу ручной повозке, повозка — извозчику, извозчик — автомашине, а автомашина общего назначения — всем автомашинам специального назначения (скорой помощи, пожарные, аварийные) и автобусу". Вот это дело! А то шастают тут всякие под колесами, проехать не дают.

Первые свои права Лопухов купил. Еще в студенческие годы, удалось провернуть удачную сделку по обмену фуры китайских шмоток на партию паленой водки из Осетии. Водку потом выгодно толкнули в Российскую глубинку. Денег тогда было! А тут еще с посредником познакомился, тот предложил, а Три Процента по пьяной лавочке согласился... Потом жалел, что переплатил, но удостоверение все-таки получил. На теории ему подсказали, какие кнопки нажимать. На вождении он еле тронулся, дважды заглох и не пропустил пешехода на переходе. Но, как говорится, уплОчено, права в студию. Так и стал Вова водителем. Надо сказать, что за всю свою жизнь на колесах пожилого "мерина" в серьезные аварии он не попадал, но шрамов на и без того побитой шкуре железного коня существенно прибавилось. Одним больше, одним меньше, с кем не бывает? Главное, все живы.

Ранним осенним утром, всех желающих сдать экзамен на права погрузили в трехтонку с тентом и отвезли в штаб корпуса. У некоторых уже были розоватые книжечки, выданные автотракторным управлением фронта, дающие право на управление автомобилем, именуемые "стажерками". Теперь им предстояло обменять их на настоящие права. Приехал представитель ГАИ. Здесь у Лопухова на взятку денег не было, да и не взял бы товарищ государственный автоинспектор, не те еще времена. Устройство сдавали на том же ЗиС-5. А чего там сдавать? Бабина, один провод к трамблеру, четыре к свечам... Ах, да, еще к единственной фаре провод был. Все остальное на виду. Короче, устройство автомобиля красноармеец Лопухов сдал, некоторые даже тут ухитрились засыпаться. С вождением тоже проблем не возникло. На правилах малость поплыл, но не критично, инспектор остался доволен, другие плавали конкретно.

После сдачи экзаменов ему вручили серую книжку, именуемую "Удостоверение шофера". Вовино фото в новой форме, две синих печати, подпись с завитушками. Сверху штампик "Ускоренно". Шофер третьего класса! Не хрен собачий. Теперь, по крайней мере, в атаку с винтовкой не пошлют. Зато к новым правам, кроме талона, дающего право на управление автомобилем в течение шести суток с момента отобрания удостоверения, в роте выдали еще и справочку о том, что за ним закреплен "шевроле" Г7107. А в справочке той черным по зеленоватой бумаге "За совершение аварии, катастрофы (по вине водителя) и оставление машины водитель привлекается к судебной ответственности, как за оставление и порчу оружия". И извольте расписаться. Сурово тут у них. Хотя к суровости местной Вова уже привык. Страх наказания понемногу рассосался. Не до конца, притаился где-то очень глубоко, но повседневной жизни не мешал.

По возвращении в роту, Кальман поинтересовался.

— Ну как, права получил?

— Получил

Вова гордо продемонстрировал серую книжечку.

Орел! Кстати, это дело обмыть бы надо.

Надо, конечно, но где взять. Случай подвернулся буквально на следующий день.

Вова шел порожняком на склад ГСМ. Наступление наше почти выдохлось, танки в бригаде повыбили, и расход горючего был невелик, вот и послали его одного. От стоявшей на обочине полуторки-санитарки под колеса неожиданно метнулась девушка-санинструктор. Хорошо, скорость была невелика, но "шеви" бампером столкнул сумасшедшую в дорожную грязь. Перепуганный Вова катапультировался из кабины.

— Живая?!

Похоже, девушка не пострадала, Вова помог ей подняться. Уже и рот открыл, чтобы матом проехаться по ее умственным способностям, но санинструкторша опередила.

— У меня раненые, тяжелые! Один уже умер, их в госпиталь надо, срочно!

— Раз надо, отвезем, — смутился Вова, — но под колеса-то, зачем кидаться?

Лязгнули запоры кузова.

— Лезь наверх, там принимать будешь.

Узкая юбка не позволяла выполнить Вовин план. Плюнув на стеснительность, девушка решительно задрала обмундирование, мелькнули коленки, молочно-белая кожа, воображение мгновенно дорисовало остальное. Твою мать, тут люди умирают, а мысли все о том-же. Озабоченно засопев, он подсадил девушку в кузов.

Раненых перегружали вдвоем с водителем "санитарки". Обескровленные лица и окровавленные бинты, стоны, хрипы. Хорошо, если без сознания, тогда проще, хуже, когда ты видишь, что причиняешь человеку дополнительные страдания. И времени на бережное обращение с ними нет. Шестого оставили в кузове, ему уже не помочь. Второй раз лязгнули запоры, и Вова прыгнул за руль. Вот еще дилемма: гнать — раненных растрясешь, ехать осторожно — можно привезти одни трупы. Лопухов постарался выбрать золотую середину, благо вой мотора звуки из-за спины глушит полностью. По кабине забарабанили, Вова приоткрыл на ходу дверцу и высунулся.

— Налево! Госпиталь налево!

Пришлось резко вывернуть руль. Грузовик едва вписался в поворот. Госпиталь располагался в почти целом кирпичном здании. Похоже, бывшая школа. Влетев во двор, Вова вдавил клаксон, развернулся и задом сдал к дверям. Разгружали раненых девчонки-медсестры. Вова подтягивал их к откинутому борту. Четверых вынесли, с пятым вышла заминка.

— Ты раньше у десантников был?

Голос слабый, Вова не сразу сообразил, что это раненый обращается к нему.

— Ну, был.

— А я из второй роты, не помнишь меня?

Вова присмотрелся, но не узнал. Да и мудрено было узнать, бледное от потери крови лицо, синие губы, ввалившиеся глаза и заостренный нос.

— Нет, не помню. Да ты прямо скажи, чего надо?

— Будь человеком, дай водички.

А повязка-то у самого на животе.

— Не дам, нельзя тебе.

— Ну, хоть капельку, только губы смочить, — начал канючить раненый, — у меня в правом кармане пистолет трофейный. Ты его себе возьми, а мне водички дай.

Вова заколебался. Пистолет — весьма ценная для обмена вещь, а воды можно, действительно, чуть-чуть...

— Потерпи, нельзя тебе, — чувство долго все-таки взяло верх над жадностью.

— Мочи нет терпеть...

Из открытых дверей донеслось шарканье сапог по ступенькам, медсестры возвращались.

— Вон уже сестрички иду, сейчас тебе помогут.

— Хорошо. А пистолет ты себе возьми.

— Да за что?

— Возьми, все равно отберут.

В этом раненый был прав — отберут. Пока медперсонал не успел нарисоваться, Вова извлек трофей и быстро спрятал. Вместо привычного вальтера или парабеллума, у него в кармане оказался небольшой, обтекаемой формы пистолет. Такие игрушки особенно ценились у женщин-военных. Последнего раненого унесли. Посреди залитого соляркой кузова и подтеков масла, остались несколько черных пятен. Ничего, кузов железный, отмоются, не в первый раз.

Вова залез в кабину и только там разглядел трофей. "Маузер", 7,65, обойма полная, но только одна. И кобуры нет. Но на флягу со спиртом точно потянет, местные обменные курсы он уже хорошо представлял. А кобуру мадам, которой он достанется, местный шорник за день сделает. Однако, надо кого-нибудь, имеющего доступ к спирту найти. А кого? Нужными связями он обрасти еще не успел. Прихватив ППШ, Вова вылез из кабины. Висящий на плече автомат придавал уверенности и должен был производить впечатление на будущего партнера по бартерной сделке.

— Кто у вас спиртом заведует?

Первая же, отловленная Лопуховым, девчонка в белом халате, изумленно захлопала глазками, переваривая столь грубый наезд.

— Марь Степанна, старшая медсестра.

Не годится, вести с женщинами деловые переговоры Вове не приходилось. К тому же не ведомая старшая медсестра почему-то представилась в образе страшной толстой мегеры.

— А хозяйство кто занимается? Ну там тряпки всякие, белье, обмундирование...

— Старшина Бабич.

— И где его найти?

— А вон дверь в подвал, там он и сидит.

Подходящая для женского царства у старшины фамилия. Только, похоже, любовью он здесь не пользовался, по крайней мере, у младшего медицинского персонала. Старшина оказался толстым мужиком лет сорока пяти с отвислыми усами и украинским говором. Вову он встретил неприветливо.

— Чого треба?

— Да вот, на флягу спирта сменять хотел, — Вова подкинул в руке трофей.

Цепкие глазки старшины моментально оценили предмет.

— А не жирно тоби буде?

— Нормально, я цены знаю. Решай сразу, берешь или нет, торговаться у меня времени нет.

Старшина просканировал Вовину личность, убедился в решительном настрое этого пропитанного маслом и бензином наглеца, принял решение.

— Почекай за дверима.

Дверь он закрыл на засов. Минут через пять засов лязгнул еще раз.

— Давай.

Вова на провокацию не поддался.

— Сначала спирт.

Получив увесистую флягу, Лопухов открутил крышечку и попробовал продукт на язык. Запах знакомый, язык щипало, но как-то слабовато.

— Да он же разбавлен!

— Е трохи, градусив семдесят буде. Не хочешь, не бери.

Вова задумался, обмывать права все равно надо, а где еще быстро спирт найти можно?

— Черт с тобой.

Трофейный маузер обрел нового владельца.

Глава 9

— Хороший ты парень Владимир Лопухов, но какой-то...

— Какой? — напрягся Вова.

— Не наш, не советский.

— Как это не советский? А чей же тогда?

Голова гудела с бодунища, вчера одной флягой не ограничились, пришли медали за прорыв в Михайловку и Красная звезда Никифорову. Поэтому сначала обмывали, Вовины права, потом медали, потом помянули, еще за местным самогоном кто-то бегал, потом... Что было потом Лопухов помнил смутно, растолкали его ближе к полудню и обрадовали.

— Отвезешь особиста в штаб корпуса, старшина путевой лист уже приготовил.

Особист в бригаде был новый. Прежний получил майора и пошел на повышение. Вместо него прислали старшего лейтенанта. Старлей был из борзых, носом землю рыл, вынюхивая измену и трусость везде, куда мог дотянуться его длинный нос. Сунул он его и в автороту, но был прямо и прилюдно послан Кальманом по всем давно и хорошо известному адресу, на время притих, но не успокоился.

Перед поездкой Вова выпросил на кухне здоровенную ядреную луковицу, и торопливо ее зажевал, причем, без хлеба. От этого выхлоп стал только хуже, а во рту будто насрали, но исправлять что-либо было уже поздно. Сейчас особист сидел справа от Вовы, дышал Лоуховским амбре и вел задушевную беседу. Будь головная боль хоть чуточку меньше, он бы точно задергался и, возможно, прокололся, а так в гудящем мозгу эмоциям места не было. Была только сильная жажда, но прикладываться к фляге Лопухов не рисковал, как бы хуже не стало.

— Не знаю, не знаю. Вот скажи, ты меня боишься?

— Боюсь, — честно признался Вова.

— Вот, — обрадовался старлей, — честный советский человек должен органы уважать и почтительный трепет перед ними испытывать, потому что они стоят на страже его интересов. А ты боишься, значит, есть в тебе какая-то гнильца, которую я обязан раскрыть до того, как она наружу выйдет и вред советской власти принесет. Вот вчера у вас в автороте пьянка была и ты в ней, я вижу, поучаствовал, а кто еще с тобой пил?

Тут до Вовы дошло, что его берут на понт или, проще говоря, тупо разводят. Мысли в голове ворочались тяжело и медленно, да еще и на дорогу надо смотреть, а то бы быстрее сообразил. Сейчас еще и вербовать начнет.

— Ну чего замолк, отвечай, когда тебя спрашивают.

— Я, товарищ старший лейтенант, вперед смотрю, мне от дороги отрываться нельзя. Не ровен час, в аварию попадем.

"Шевроле" медленно полз по глубокой, накатанной в украинском черноземе колее и, если бы Вова бросил руль, никуда из нее не делся.

— А что до вчерашней пьянки, так все пили.

— Ты, Лопухов хвостом не виляй. Ты конкретно скажи: кто организовал, кто участвовал, какие разговоры вели.

Ага, счаз-з-з! Сериалы смотрели и в интернет лазили. Знаем мы эти ваши штучки, сначала расскажи, потом напиши, а потом и подпиши. Тем более что основным организатором попойки сам Вова и был.

— Да не помню я ничего, по мозгам сразу дало, я и заснул. Вот утром только и растолкали.

— Не хочешь, значит, сотрудничать, — подвел итог особист, — а зря, придется тебя одного за пьянку наказать, если других грешков за тобой не обнаружится.

А вот хрен вам, товарищ старший лейтенант из компетентных органов. Алкотестеров еще наверняка не изобрели и никаких норм на всякие промилле еще в природе не существует. Шофера, если он машину не пропил или по пьяной лавочке кого-нибудь не задавил, наказать невозможно. Могут от рейса отстранить, и то, если он на четвереньках в кабину заползает. И Вова это прекрасно знал, и старлей знал, что он это знает, но роль свою следовало доиграть до конца.

— Да за что же, товарищ старший лейтенант? Я же, как все, — начал канючить Вова.

Однако особист уже потерял к разговору интерес и грубо Лопуховские излияния, абсолютно наигранные и неискренние, оборвал. Остаток пути проехали молча, чему Вова был только рад. По особистскому лицу была видна напряженная работа мысли. Похоже, красноармейца Лопухова ни в чем еще не подозревают, иначе бы не предложили пойти в стукачи. Но если согласиться, то самого сексота, даже внештатного, обязательно проверят, вот тогда точно хана. Нет, соглашаться на такое ни в коем случае нельзя, но ведь особист не успокоится, других начнет вербовать, рано или поздно кого-нибудь на чем-нибудь поймает и завербует. "Надо будет за языком строже следить, — решил Вова, — и мужиков обязательно предупредить. И Кальмана".

После нескольких попыток, особист понял, что автороту в лоб не взять и на некоторое время притаился, но не успокоился окончательно. А потом стало не до него, началось освобождение левобережной Украины. Сначала бригаде предстоял небольшой марш, всего-то сто пятьдесят километров. По карте. На деле пришлось двигаться по разбитой и забитой войсками фронтовой дороге. Танки раскатали ее так, что даже полноприводный "шевроле" не везде мог проехать самостоятельно. Вова даже пожалел, что ему не достался экземпляр с лебедкой за передним бампером. Многочисленные деревянные мостики на этой пересеченной оврагами, ручьями и речушками местности, на такие нагрузки рассчитаны не были. Танковые траки в щепки стирали настил, проседали и трескались опоры. Саперы с ремонтом успевали не везде. Танковая армия шла на запад, навстречу грохочущему фронту.

Армия шла, а Вовин "шеви" стоял на обочине и ни девяносто с лишним лошадей под капотом, ни два десятка пехотинцев в кузове не могли сдвинуть его с места. И причина-то пустяковая — обычный прокол. Но это был уже третий прокол камеры за сегодня. Запаска уже стояла, запасная камера была использована, другой не было. И даже одолжить не у кого, пока ремонтировался, остальная колонна ушла вперед. Несколько раз останавливались другие водители, но кто ж отдаст свою камеру дяде? Тем боле, что американская размерность в дефиците. Вот и метался Вова по обочине, пытаясь хоть у кого-то получить помощь.

А время шло. И чем больше времени проходило, тем больше Лопухов паниковал. За опоздание в такое время можно и под трибунал загреметь запросто. На Вовин призыв о помощи остановилась драная полуторка. Водитель — совсем еще зеленый парнишка, какая от него помощь?

— Что случилось?

— Камера вот...

— Понятно, бывает.

Водитель полез обратно в кабину, но вместо того, чтобы уехать вылез обратно с деревянным ящиком для инструментов.

— Сейчас сделаем, через полчаса все будет готово.

Оказалось, способ ремонта камер прямо на дороге давно уже нашими водителями отработан, вот только Вова о нем еще не знал. Парнишка ножом очистил резину вокруг прокола, залепил его черной массой — сырой резиной, потом поставил сверху закопченный поршень от двигателя, плеснул в него точно отмеренную дозу бензина и поджог. Через несколько минут процесс вулканизации закончился.

— Вот и все, бывай земляк.

Водитель полуторки забросил еще горячий поршень обратно в ящик, крутанул кривым стартером движок своего пепелаца и поехал. Изумленный Вова с трудом оторвался от чудесным образом починенной, еще теплой камеры.

— Эй, подожди...

Куда там, уехал, Вова даже спасибо сказать ему не успел. Дальше он лихорадочно, с помощью пехотинцев, запихивал камеру под покрышку, бортировал колесо, орудовал насосом и закручивал гайки. Дальнейшая дорога прошла без больших приключений, к обозначенному сроку он опоздал, но к началу наступления все-таки успел.

Прибыл "шеви" далеко за полночь, а в пять утра бригада уже начала движение. Оборона немцев была уже прорвана стрелковыми, частями, корпус сразу же вышел на оперативный простор, началась гонка к Днепру. Хотя гонкой это назвать можно было только с большой натяжкой. Отступая, немцы взрывали все, даже самые мелкие мостики на дорогах. Танки еще могли двигаться вперед, но колесные машины с пехотой отставали в ожидании, пока саперы приведут очередной мост в порядок и сдерживали рвущиеся вперед колонны.

К вечеру горючее у танков начало подходить к концу, Вова решил, что сейчас его пошлют в тыл, но ошибся. Он не знал, что быстрый и относительно легкий прорыв немецкой обороны стал неожиданностью для нашего командования. Горючее для танков осталось в ранее предполагаемом месте сосредоточения корпуса, который с ходу поспешно бросили в образовавшийся прорыв. Подвезти его по забитым наступающими войсками дорогам не успели, и командование корпуса приняло другое решение.

— Лопухов, завтра пойдешь с передовым отрядом.

В прежнее время эта новость довела бы Вову до желудочного расстройства, а сейчас выслушал ротного и даже не огорчился. Привык, наверное, а может, виной тому была предыдущая, почти бессонная ночь — еле успел перехватить пару часов перед самым рассветом, и сейчас спать ему хотелось смертельно, а осмысление всего происходящего можно отложить до завтра, до завтра, завтра...

Растолкали Лопухова пехотнцы.

— Подъем, заводи свою шарманку.

"Шарманка" у Вовы заводилась электрическим стартером. Поддержание этого хозяйства в исправном состоянии было Вовиной гордостью, хоть и требовало постоянных трудозатрат, но каждый раз крутить ручку ему категорически не хотелось. Не успев опомниться, и даже не перекусив, он оказался в колонне из четырех танков, пары "голожопых фердинандов" и десятка грузовиков.

Первая половина дня прошла в борьбе с дорогой и разрушенными мостами. После полудня, Вова даже успел перехватить, пока чинили очередной мостик, "второго фронта с куском черствого хлеба, внезапно обнаружилось, что эти танки, да еще идущий впереди "студебеккер", единственная прослойка между ним и кучей злых фрицев. Передовой отряд бригады догнал отступающих немцев.

Немцев было больше, с батальон. Еще совсем недавно подобная встреча вылилась бы в серьезный бой, но времена были уже не те. И фрицы тоже. Немцы обнаружили их раньше, грохот "тридцатьчетверок" никуда не спрячешь, но времени на то, чтобы развернуться и встретить русских как полагается, у них уже не было. Бой был коротким, немцев просто смахнули с дороги, с ходу, как надоедливую муху. Без потерь, правда, не обошлось. Танки расползлись с дороги, а шедший впереди "студер", приняв на себя пулеметную очередь, осел на дырявых покрышках и запарил пробитым радиатором.

Поддавшись общему азарту, Вова расстрелял целый диск, не обращая внимания на цвиркающие вокруг пули. Даже укрытием не озаботился, пока залегший рядом с ним автоматчик не поймал пулю чуть пониже пилотки. Немцы огрызались недолго, нечего было им противопоставить советским танкам. Бросив обоз, фрицы убрались с дороги, оставив победителям два десятка пленных, по большей части раненых. Преследовать их не стали, не до того было, торопливо похватав трофеи из брошенных телег, запряженных здоровенными першеронами и мелкими крестьянскими лошадками, колонна двинулась дальше. Вовин "шевроле" получил всего пару дырок. На скорость, полученные повреждения не повлияли.

К вечеру, когда солнце уже касалось краем гряды холмов на горизонте, слева от дороги показались домишки и церковные купола какого-то городка, но колонна взяла правее и вскоре впереди показалось широкое поле, поросшее кустарником. Пыль от идущих впереди танков мешала обзору, да и не до окружающих красот было водителям. И только, когда за растительностью блеснула поверхность воды, Вова вдруг понял, что это не кусты, камыш, холмы впереди — высокий правый берег, а лента реки — Днепр.

Через несколько минут "шеви" замер в полусотне метров от берега. Стих шум моторов, забухали сапоги прыгающих из кузова пехотинцев, но Лопухова эта суета уже не касалась. Он выбрался из кабины и пошел вперед, пока его ноги не начали тонуть в иле, а вода слизнула с сапог дорожную пыль. Противоположный берег хранил неподвижность и молчание, которое в любой момент могло прерваться грохотом орудий и треском пулеметных очередей. А хорошо-то как! Ранняя украинская осень, красноватый диск солнца, дарящий последние капли ласкового тепла. Если бы не суета за спиной, выдающая время от времени выкрики команд и привычные матерные тирады, то можно подумать, что и войны никакой в природе нет. И только сейчас Вова понял, как же он устал за этот осенний день.

— Лопухов! Саныч! Вот ты где.

Степаныча нелегкая принесла, как всегда не вовремя

— Чего надо?

— Пошли, взводный зовет. И машину убрал бы за хату, а то не ровен час...

Машину Вова убрал. Пехотинцы торопливо шмонали берег в поисках любых плавсредств. Немцы постарались забрать с собой все, что можно, но три лодки, притопленные местными в камышах нашли быстро, сами же местные и показали. Для них, кстати, появление советских танков неожиданностью не было. С их же помощью быстро сколотили пару плотов и, едва стемнело, вся эта флотилия растворилась во тьме реки под плеск самодельных весел. Всего этого Вова не видел и не слышал, он спал. Привычно скрючившись на дерматиновом диванчике узкой кабины ленд-лизовского грузовика и подложив под голову тощий вещмешок. Даже вспыхнувшая после полуночи на противоположном берегу стрельба, немцы, наконец, обнаружили стремительный бросок десанта на их не занятые еще позиции, не разбудила его.

Разбудил Вову взводный, война за ночь не закончилась, пора собираться в путь. Выехали затемно, Вовин "шеви" шел третьим, сразу за "студебеккером" Степаныча. Обратная дорога затягивалась, приходилось постоянно уступать дорогу спешащим к Днепру колоннам. К полудню начали попадаться застывшие у дорог танки и самоходки, укрытые ветками и кустами до самых башен. Именно за горючим для них и ползли по разбитым украинским дорогам машины взвода ГСМ.

Начало налета Вова проморгал, увидел только, как передний "студер" свернул с дороги и его задний борт начал приближаться. Он автоматически придавил тормоз и вывернул рудь. Степаныч выпрыгнул на дорогу и тут же нырнул под свой грузовик. "Воздух!", догадался Лопухов, повторяя маневр опытного водителя. И только оказавшись под машиной, он услышал вой пикирующих самолетов. Первая бомба легла далеко, дрогнула земля, и пару секунд спустя, до ушей добрался грохот взрыва. Тряхнуло ощутимее, удар по ушам был намного сильнее, Вова на всякий случай открыл рот. Вовремя! На некоторое время он оглох, а когда слух вернулся...

— А-а-а-а-а! А-а-а-а-а!

Такого истошного, полного нечеловеческой боли вопля он еще никогда не слышал, даже в сорок первом. Даже четвертая бомба, рванувшая неподалеку, не смогла полностью его заглушить. Подняв голову, Вова ахнул — "студебеккер" Степаныча пылал. Горел бензин, а рядом с машиной метался охваченный огнем человек. Лопухов пулей вылетел из-под машины, не обращая внимания на продолжавшуюся бомбежку, но проскочив несколько метров, сообразил, что голыми руками он помочь ничем не сможет. Метнулся назад к кабине за старым ватником, физически ощущая, как утекают драгоценные секунды.

Степаныч с воем катался по земле, когда Вова накинул на него ватник и навалился сам, пытаясь погасить пламя. Ладони обожгло резкой болью, не сдержавшись Лопухов сам заорал, но ватник из рук не выпустил. Набежали еще люди, натащили тряпок, но проклятый бензин продолжал полыхать. Не выдержав, Вова бросил все-таки тлеющий ватник, и откатился в сторону, размахивая обожженными руками.

Пламя, наконец, сбили. Когда тряпки со Степаныча стащили, Вову чуть не стошнило. Более-менее целыми остались только сапоги, обмундирование сгорело полностью, обугленное мясо, лопнувшая кожа... Зрелище не для слабонервных. Тем не менее, он был еще жив, кричать уже не мог, только негромко выл и слабо шевелился.

— В госпиталь бы надо...

— Какой госпиталь? — не выдержал Вова. — Дайте человеку умереть спокойно.

Ему и самому было хреново, кожа на ладонях вздулась волдырями, некоторые из них лопнули, причиняя едва терпимую боль.

— Перевяжите его, — приказал Никифоров.

Через несколько минут, пока Вове бинтовали руки, Степаныч ушел. Вздрогнул в последний раз и затих.

— Машину вести сможешь? — поинтересовался лейтенант.

— Смогу, — кивнул Вова. — Похоронить бы надо Степаныча, нехорошо его так оставлять.

Никифоров уже было рот открыл, сказать, что там люди горючее ждут, но передумал и согласился с Вовой. Действительно нехорошо. Сколько их таких осталось лежать вдоль дорог, а этого надо.

— А время мы наверстаем, — поддержал Вову Михальченко. — Я за лопатой.

Речей никто не говорил, прощального салюта не было, остался только невысокий холм могилы, да частично обгоревшая доска с нацарапанными ножом буквами. Даты рождения никто не знал, а документы Степаныча сгорели вместе с гимнастеркой.

На счет машину вести, это Вова в запале погорячился. Хоть и не часто надо руль на большие углы крутить, чаще достаточно только держать и чуть подруливать, но уже через несколько километров на бинтах стали проступать кровавые пятна, а боль в руках становилась нетерпимой. С трудом он дотянул до очередного затора, узкий, едва отремонтированный саперами мост был перегорожен сломавшимся грузовиком. Вокруг собралось какое-то начальство, размахивало руками и что-то орало, с такого расстояния не разобрать. Еще несколько суетилось у самой машины. Видимо, водители пытались реанимировать умерший в неудачном месте аппарат, но время шло, а грузовик продолжал стоять.

В конце концов, начальству все это надоело. Сзади к "студебеккеру" подъехал танк и двинул его вперед. Грузовик уперся, танк нажал, "студер" развернуло и он, сломав свежие, белые перила сполз с моста вниз. Глубина здесь была небольшая, и он уперся кузовом в дно, оставив передние колеса на настиле моста. Танк сдал назад и со второго захода окончательно расчистил дорогу. Встречный поток техники и пехоты хлынул на западный берег.

— Э-э, да ты совсем плох, в медсанбат тебя надо.

Дальше играть в героя уже не было сил.

— Надо, лейтенант, садись за руль.

Корпусной медсанбат располагался в нескольких домах в центре большого украинского села. К приезду в медсанбат Вова стонал уже не сдерживаясь. Принимала его суровая врачиха с командирским голосом.

— Пей.

Нос уловил знакомый запах. Выпив целую кружку разведенного спирта, Лопухов почувствовал себя несколько лучше, боль немного отступила. Выждав, пока "анестезия" подействует, врачиха в белом халате скомандовала двум медсестрам, одна из них была весьма симпатичной пышечкой.

— Держите.

Сестрички вцепились в руки повыше бинтов, а врачиха начала снимать повязку. Поначалу Вова не понял, почему держат две руки, когда повязку снимают только с одной. Так и не понимал, пока снимали верхние слои, когда же начали отдирать бинт от раны...

— Суки! Живодеры! Вы что творите?! А-а-а!

От последнего рывка он чуть не потерял сознание. И тут же пожалел о том, что не отключился, когда бинт начали снимать с другой руки. Ладони смазали какой-то вонючей мазью, стало немного легче, и опять забинтовали.

— С виду — здоровый, а визжит как девчонка. Видел бы ты, каких сюда танкистов привозят. Места живого нет, а терпят.

Врачиха вышла, дверь осталась приоткрытой и Вова слышал их диалог с Никифоровым.

— Надолго? — поинтересовался лейтенант.

— Месяц, — отрезала женщина, — и это в лучшем случае. Может, придется в госпиталь отправлять.

— Не надо в госпиталь, — подскочил Вова, — я здесь подлечусь. Товарищ лейтенант, на машину мою никого не сажайте! Я вернусь, я быстро вернусь!

— А ну тихо! — нарисовалась в дверном проеме мощная фигура в белом халате, — еще один патриот на мою голову. Анечка, проводите раненого.

Анечкой оказалась та самая пышечка. Носик пуговкой, глазки голубенькие, из-под беленькой косынки выбивается беленький перманент, завязанный позади халатик, скорее подчеркивает, чем скрывает. Несколько раз Вова привозил в санбат раненых, но столь привлекательный кадр ему на глаза еще не попадался. А может, и попадался, да в суматохе разгрузки не заметил. Правда пахнет от нее какой-то медицинской хренью, но в остальном... Е-о-о-о! Вова аж зашипел от боли, всего-то одно неосторожное движение.

Едва Лопухов оказался на своих двоих, как его повело, дает себя знать спиртик-то. Симпатяшка поспешила ему на помощь. Опираясь на сестричку, он добрался до своего "шеви". Никифоров осторожно навесил на него автомат и вещмешок.

— Ну, бывай.

Рука взводного дернулась вперед, но он быстро придержал движение, на ближайший месяц рукопожатия Вове были противопоказаны.

— Лейтенант, — не только ноги, но и язык начал заплетаться, — никому, слышишь, никому мою машину не отдавай. Они ее угробят, а я вернусь. Я вернусь, вернусь.

Анечка поддержала заваливающегося бойца и буквально на себе поволокла его к одной из беленых, крытых соломой хат, девушка оказалась неожиданно сильной, это отметил даже затуманенный алкоголем Вовин мозг. В хате располагалась хозчасть медсанбата. Пожилой старшина принял у Лопухова оружие, с него сняли пропахшую гарью, местами опаленную форму, взамен выдав синий больничный халат. Поскольку сам он справиться с пуговицами не мог, то пришлось основную работу проделать медсестричке. Да, давненько пьяного Вову девушки не раздевали! Да что там, и сам он девушек давно не раздевал даже на трезвую голову. Эх, если бы не замотанные бинтами руки!

Разместили Лопухова в одной из хат. В одной из комнат располагались хозяева, старик со старухой, женщина неопределенного возраста, то ли дочь, то ли невестка, и две девочки лет четырех-пяти. Во второй располагались долечивающиеся легкораненные, тяжелых отправляли дальше в госпитали.

— Анечка, можно я вас так буду называть?

— Можно, можно, — девушка укладывала Вову на дырявый матрас, с торчащими из него клочьями ваты. Тут бы плавно перейти к комплиментам, но Лопухова переклинило, и он ляпнул.

— А обед скоро?

— Через три часа, — Вову укрыли тощим синим одеялом.

— Анечка, вы — королева моего сердца, придете меня с ложечки покормить?

— Приду, если Мария Ефимовна отпустит.

И ушла, вильнув на прощание своим пышным задиком.

— Королева, — пробормотал ей вслед Вова и уснул.

Обед он благополучно проспал, Анечка не пришла. Всему медсанбату было не до него. Ему повезло, привезли его во время паузы в боях, а в этот день начались бои за плацдарм на правом берегу. К полудню раненые пошли сплошным потоком. Фырчали за окном моторы автомобилей, кого-то вносили, кого-то уносили. Рядом с Вовой оказался танкист с полностью забинтованной головой, вот, кому не повезло, в белом шаре остались две дырки для носа и рта.

— Пить, пить, — просил обожженный танкист.

— Как же помочь-то тебе, браток, руки у меня...

Но танкист его не слышал, только постоянно просил пить.

— Эй, кто-нибудь, мать вашу! Воды принесите!

На его вопли появилась хозяйка, та, что помоложе.

— Воды, воды принесите.

Женщина кивнула и через пару минут вернулась с побитой эмалированной кружкой. Осторожно придерживая голову, склонила к его губам кружку, танкист затих, судорожно глотая живительную влагу. Напоив обожженного, женщина поставила кружку рядом с ним и поднялась.

— Пишлы.

Только сейчас Вова заметил, что обе девочки пришли следом за матерью и тоже наблюдали за всем. Худенькие, босые, в каких-то домотканых одежках, но чистенькие. Глазенки серьезные, совсем не детские у них были глаза.

— Подожди, окликнул Лопухов хозяйку. — У меня в вещмещке, снизу, мешочек лежит. Забери, детишек угостишь.

Женщина в нерешительности замерла.

— Бери, бери, — подбодрил ее Вова.

В мешочке лежало полтора десятка кусков колотого сахара, результат последней обменной операции излишков сэкономленного бензина. Была мысль подсластить этим сахарком возможные в будущем отношения с соблазнительной медсестричкой, такие пышечки сладкое любят, ну да ладно, потом он что-нибудь придумает.

Поток раненых шел всю ночь и прекратился только с наступлением светлого времени. Обгоревшего танкиста увезли, его место занял солдат с обеими ампутированными ногами. Этот, по крайней мере, спал, не отойдя еще от наркоза. Вова представил, что ожидает его, когда он проснется.

Утром злой и не выспавшийся Лопухов выбрался из хаты. Сунулся было в сортир, но по дороге сообразил, что со своими руками не справится. Благо не минус тридцать на улице и листьев на кустах еще хватает. Распахнул халат, шипя от боли, стянул кальсоны и, раскорячившись, кое-как отлил, ухитрившись не попасть на белье. Потом с большим трудом водрузил нижнюю часть гардероба на место. С завязками справиться и не пытался, пришлось придерживать их рукой. Во жизнь, не умыться, ни побриться, ни, извиняюсь, задницу подтереть.

Но ничего, постепенно привык. Зато отъелся, отоспался и начал поглядывать вокруг в поисках иных удовольствий. Тут-то и обнаружилось, что столь близкие, казалось бы, медсестрички, особенно одна, недоступны, как будто между ними глубокая пропасть. И тому было множество причин. Во-первых, медперсоналу приходилось всю ночь принимать и сортировать раненых, выматывались девушки насмерть и сил на шуры-муры у них не оставалось. Во-вторых, как только интенсивность боев снизилась, вокруг начали виться всевозможные ухажеры из штабных, конкуренции с которыми красноармеец Лопухов не выдерживал. Суровая Мария Ефимовна, пребывавшая в звании капитана медицинской службы, пыталась стоять на защите нравственности своих подопечных, но одна уследить за всеми не могла, а молодые девки-дуры велись на блеск звездочек на погонах и звон орденов на груди.

Количество наград навешанных на штабных мундирах поразило Вову. Ни на одном из ротных он столько не видел. С Кальманом, предположим, все понятно — его штабные так "любят", что не видать ему никаких орденов, как собственных ушей, но остальные-то! Да что там ротные, комбаты и бригадные штабисты выглядели куда скромнее, а тут... Тут штаб рангом повыше, понимать надо. Вова, конечно, понимал, те более, что опыт жизни в новейшей российской действительности у него был, и в каком месте справедливость надо искать он прекрасно знал, но все же, все же, все же, все же... Вот пышущий здоровьем бравый красавец-старшина, начальник вещевого склада. Все прекрасно знали, что в госпиталь он приходил лечить банальный триппер, героически полученный на какой-то недавно освобожденной от немцев гражданке. Ну да ладно, дело известное, с кем не бывает, но при очередном посещении Вова заметил у него новенькую медаль "За боевые заслуги". За какие такие заслуги? Или излечение срамной болезни по штабным меркам тоже к таковым относится?

— Лопухов!

— Я, Нина Антоновна.

— Давай на перевязку.

Милейшая женщина, будь она лет на десять-пятнадцать моложе, а еще выше, стройнее, на лицо симпатичнее и не замужем, Вова за ней бы обязательно приударил. А вот перевязки ему не нравились, даже при условии, что перед ними ему наливали по полкружки разведенного спирта. Последующая боль мигом выбивала хмель из головы, хотя постепенно он переносил процедуры все легче, а крови на бинтах становилось все меньше. И все равно дело затягивалось.

Корпус успел вернуться с плацдарма, пройти полторы сотни километров на север и опять перебраться на правый берег и, в начале ноября, был брошен в наступление, обходя Киев с севера. Медсанбат проделал путь вместе со всем корпусом, а вместе с медсанбатом и ранбольной Лопухов. В конце октября, начале ноября, было уже холодно, одним дырявым, потертым халатом и тапочками не обойдешься. Из автороты Вове передали бэушную, но еще вполне приличную шинель и ботинки, решив часть бытовых проблем.

— Иваныч, как там моя ласточка? — поинтересовался Вова у привезшего шмотки Михальченко.

— Бегает пока.

— Кому отдали?

— Пацан, недавно совсем пришел, только после курсов.

Плохие новости, угробит гад машину, как пить дать угробит. Приодевшийся и расстроившийся Вова отправился обратно в дом, где квартировал, но по дороге заинтересовался матюгами, доносившимися из-под капота трофейного "блица", приписанного к медсанбату для перевозки раненых.

— В чем проблема?

Чумазый водила, матерясь, орудовал свечным ключом.

— Свечи, чтоб их! Чуть не после каждой чистить приходится, моментом засираются.

— Давно менял?

— Неделю назад.

— Ну ка покажи.

Сам взять в руки свечу Вова не мог, но водитель снизошел, показал.

— Все ясно, — констатировал Лопухов, — ты свечи слишком "холодные" поставил.

— Такие же точно были, — не поверил мужик.

— Видишь, на ней стоит калильное число "двадцать два".

— Вижу.

— Значит, она быстро охлаждается и до нужной температуры не нагревается, вот на ней нагар и оседает. Попробуй поставить четырнадцать или семнадцать.

Водила буркнул "спасибо" и продолжил заниматься своим делом, видимо, до конца не поверил. Ну и хрен с ним.

В двадцатых числах ноября медсанбат расположился в недавно освобожденном Фастове. Прорыв советских танков к городу явился для немцев полной неожиданностью. Больших боев не было, пострадал Фастов мало, зато все немецкие склады достались нашим в полной сохранности. К сожалению, их уже успели взять под охрану тыловики, и поживиться там не удалось, благо повязки с рук, наконец, сняли окончательно. Тонкая, розовая кожица, пятнами покрывала ладони, переходя в обычную, желтоватую кожу.

— Ой, извини!

Выходивший на улицу Вова столкнулся с торопившейся в тепло медсестричкой. Анечка! Розовые щечки с задорными ямочками, шинель напрасно пытающаяся скрыть все достоинства. Сейчас или никогда, решился Вова!

— Здрасьте, а мне повязки окончательно сняли.

Лопухов продемонстрировал свои руки. Новая кожа оказалась весьма чувствительной к холоду.

— Вот и хорошо!

Вове показалось, что девушка обрадовалась за него абсолютно искренне.

— Выпишут меня скоро, снова за баранку сяду, может, когда-нибудь и к вам сюда заеду.

— Приезжайте, будем рады.

— А, скажем, завтра вечером, вы меня тоже будете рады меня видеть?

— Конечно.

Анечка протиснулась в дверь, задев Лопухова плечиком. И что это было? Слишком все зыбко и неопределенно, но Вова решил, что попробовать стоит. Были среди его знакомых специалисты, которые за полчаса могли заболтать девчонку и развести ее на секс. Сам он такими талантами не обладал, хотя подозревал, что дело здесь не в столько в хорошо подвешенном языке, сколько в правильном выборе объекта убалтывания. Однако контингент здесь не тот, чтобы на первом свидании и даже за час, поэтому Лопухов стал действовать старыми, проверенными методами.

О цветах в начале зимы можно и не мечтать, но плитку американского шоколада и, большую по нынешним временам ценность, флакон одеколона "Красная Москва", ему кореша из автороты подогнали, вошли в положение. Лучше бы, конечно, духи подарить, но где же их взять, да еще в такие сроки? Привозивший презенты Иваныч, ехидно ухмыльнувшись, пожелал удачи и был послан к черту.

Вечером, когда уже стемнело, свежевыбритый Вова с оттопыренными подарками карманами шинели, осторожно поскребся в дверь дома, где квартировали медсестры. С минуту ничего не происходило, Вова уже хотел было сам взяться за ручку, но тут дверь приоткрылась.

— Лопухов, ты?

— Я, Нина Антоновна.

— Чего тебе?

— Анечку позовите, пожалуйста.

— Анечку, — фыркнула женщина, — погоди-ка, ты, часом, не на свидание с ней собрался?

— Ну..., — замялся Вова.

— Зайди.

Дверь распахнулась шире, Лопухов вошел. Медсестра поправила укрывающую плечи темную шаль.

— Нет ее, с капитаном своим гуляет, — огорошила его женщина.

— С каким капитаном?

— С таким, из оперативного отдела. С весны еще. Вроде, было поссорились они, а сегодня он опять появился и Анечку увел. Любовь у них, а ты бы не лез туда.

— Не буду, — пообещал Вова.

Сердце захлестнула горечь и злость. К чести Лопухова не на девушку, она ему никаких надежд не давала, на себя — нафантазировал черт-те, что и приперся, как последний идиот. Он уже повернулся, чтобы уйти, но передумал.

— Вот, возьмите, Нина Антоновна.

Торопливо выгреб из карманов приготовленные подарки.

— Ой, не возьму, — отказалась женщина.

— Берите, берите, — Вова сунул презенты ей в руки, — и спасибо вам.

Некоторое время он простоял у угла дома, сжав зубами, колючий рукав шинели. Хотелось по-волчьи завыть в голос. Бывали у него и раньше жестокие обломы с женщинами, но переносились они намного легче. Видимо, Анечка-медсестричка чем-то его основательно зацепила его циничную душу. Холодный воздух остудил тело, прочистил голову. Лопухов хотел было уже уйти, но тут до него донеслись чьи-то шаги, Вова замер. Как назло, Анечка вернулась. И не одна, со своим капитаном. Сцену прощания он досмотрел до конца, хотя в косом лунном свете видны были только тени, недвусмысленно прильнувшие друг к другу. Нацеловавшись и наобнимавшись, голубки, наконец, расстались. Птичка упорхнула за дверь, птиц решительным шагом протопал мимо притаившегося Вовы, не заметив его. Переставляя затекшие ноги, вслед за ними убрался и Лопухов. На следующий день он с утра заявился к суровой Марии Ефимовне и решительно заявил.

— Выписывайте меня!

— Рано еще, — решительно отказала врачиха.

— Нечего мне здесь больше делать, здоров я, — продолжал настаивать Вова.

Уже через час, закинув за спину изрядно отощавший вещмешок и повесив на плечо автомат, он, не дожидаясь попутной машины, пешком покинул медсанбат с намерением никогда больше сюда не возвращаться.

— Ты что с машиной сделал гаденыш?!

Только опасение содрать с кулаков тоненький слой едва наросшей кожи удержало Вову от мордобоя. "Шеви", к которому он успел прикипеть за несколько месяцев, встретил кривым, косым и убогим. В смысле, помятым крылом с разбитой фарой, спущенными колесами и не на ходу. Совсем молоденький, едва после курсов парнишка пытался оправдаться, но Лопухову его лепет был по барабану.

— Пошел на хрен! В обоз, кобылам хвосты крутить! До чего технику довел!

— Это моя машина, за мной закреплена...

— Ща я тебе закреплю!

Вова был на голову выше, на четверть центнера тяжелее, здоровее и с автоматом. Он решительно влез в кабину и выбросил оттуда на снег все чужое шмотье.

— Еще раз к машине подойдешь — ноги повыдергиваю. Пошел вон! Стой! Где канистра? А домкрат? Где домкрат, я спрашиваю?!

— Сергей Иванович одолжил, сказал, раз машина не на ходу...

— Это какой такой "Сергей Иванович"? Это Мельниченко что ли?

Одолжил, как же! Хороший был у Вовы домкрат, трофейный гидравлический, хрен его Иваныч потом вернет, такого куркуля еще поискать надо. Надо ковать не отходя. К счастью, "студебеккер" с нужным номером был не в рейсе. Да и как он в рейс пойдет с разобранным движком? Хозяин машины курил тут же.

— О, Саныч вернулся! Здорово.

— Здоровей видали. Домкрат верни.

— Да зачем он тебе? Машина все равно...

Не слушая Иваныча — заболтает, Вова сам решительно забрал свое имущество.

— Ладно, ладно, еще попросишь что-нибудь у меня, — прилетело в удаляющуюся Лопуховскую спину.

Возле "шевроле" его дожидались двое, уже успел настучать, сученок.

— Лопухов, ты чего самоуправством занимаешься?

И это вместо "здравствуйте". Вернулся, называется, в родную роту.

— Я, Аркадий Львович, статус кво восстанавливаю. Вы только гляньте, что он с техникой сотворил!

— Да знаю я все, не один ты такой, полавтороты на приколе стоит. Во время наступления машины гоняли и в хвост, и в гриву, а запчастей как не было, так и нет.

Запчасти. Это волшебное слово, скрывающее за собой необъятное море железок, резинок и пластмассок, от простенькой шайбы до движка в сборе, хорошо известно всем военным и гражданским снабженцам со времен Великой Октябрьской и до самого развала великого и могучего. Их доставали, выбивали, меняли на другой дефицит. За них шли на должностные и уголовные преступления, вылетали с высоких кресел и даже садились. Но чтобы просто пойти в магазин и купить или на складе получить по разнарядке... Ну да пересказывать это бесполезно, это надо пережить. Нет не так, в этом надо прожить почти всю жизнь, чтобы понять истинное значение этого слова.

А где, скажите, взять запчасти автороте, находящейся в самом низу иерархической пирамиды АВТУ РККА? До нее просто ничего не доходило. А ведь что-то наши заводы производили. И союзники поставляли. Только где они эти поставки? Растворились по дороге? Не удивительно, если значительная их часть так и осталась лежать в окаменевшем солидоле на разбросанных по просторам страны многочисленных складах разветвленной и запутанной интендантской службы РККА-СА. А может, до сих пор лежит. С отечественной техникой все было просто и понятно, что с разбитых машин снял, то твое. На большее можно не рассчитывать.

Самыми исправными поставщиками запчастей были немцы. Поэтому, большинство машин на ходу, в данный момент, были именно трофейными. Поставляли фрицы и россыпью, и в виде готовых, так сказать, машинокомплектов. Особенно щедрыми эти поставки были как раз в период наступления. Оставалось только изыскать или открутить нужное с трофея. Беда была в том, что отыскать подходящий трофей было не так просто.

С советскими грузовиками было совсем просто: ЗиС — трехтонка и ГАЗ — полуторка. Американцы поставляли "студебеккеры", "шевроле", "форды" и "додж" три четверти. А немцы? "Опель", "мерседес", МАН, "бюссинг" и еще всякой хрени. И все разных моделей, с разной грузоподъемностью и моторами. А еще попадались итальянские "фиаты", французские "пежо", "рено" и "ситроены". Да много чего еще попадалось, "штайры" австрийские, например, еще какая-то не опознаваемая экзотика. Вот и ищи, носом землю рой, а нужную железяку найди.

— Главное, чтобы руки на месте были, а запчасти найдутся.

— Значит, берешься поставить машину на ход?

Вова понял, что Кальман его на слове поймал, но отступать было некуда.

— Берусь.

— Сколько тебе времени потребуется?

— Не знаю еще, надо разобраться.

— Разбирайся, только очень долго не тяни, машины не хватает, да и скоро вперед двинем. Если потребуется — обращайся, чем смогу — помогу, но сам понимаешь...

— Понимаю, Аркадий Львович.

— Пошли, — бросил Кальман горе-водителю, — пока у ремонтников поработаешь, опыта наберешься.

С неисправностями Вова разобрался быстро. Крыло, фара, колеса — ерунда. Мотор рабочий, с ним пацан ничего напортачить не успел. Масло из редуктора заднего моста упустил, на ходу, наверняка, будет гудеть, но не смертельно, некоторое время можно ездить и так. Основная проблема скрывалась в корпусе раздаточной коробки. Не выдержал один из подшипников промежуточного вала, а мальчишка попытался дотянуть до нужного места своим ходом и убил раздатку окончательно. Теперь ее проще поменять целиком, чем ремонтировать. Только где ее взять? Пришлось идти на поклон к ротному.

— Ты думаешь, мы сами не догадались? Всю округу обшарили. Где успели, где не успели, но сейчас одни только рамы можно найти.

Вова на несколько секунд задумался, но решил не отступать. Ротный прав — все, что лежало на виду уже давно растащено, копать нужно глубже и некоторые мысли по этому поводу у него были.

— Тогда, разрешите, я с другими водителями покатаюсь.

— Катайся, только не очень увлекайся, о деле помни.

— Еще мне несколько банок консервов потребуются. Тушенка, а лучше — сгущенка.

— Зачем? — удивился Кальман.

— За информацию надо платить.

— Хорошо, — кивнул старлей, — получишь.

Несколько дней Лопухов мотался по разбитым и раскатанным танками фронтовым дорогам. Водители охотно брали его с собой, и в дороге веселей, и, случись чего, в четыре руки и два ствола проблему решить будет проще. Несколько раз Лопухов оставался переночевать в населенных пунктах, выбирая деревни и села поблизости от переправ и мест, где немцы пытались остановить наше наступление. Через неделю он вернулся в автороту, попросил у ротного карту и трижды ткнул в нее пальцем.

— Вот здесь "студебеккер" с понтона ушел, там и остался. Вот тут "шевроле" на мину наехал. Его с дороги в овраг спихнули, кверху колесами лежит, раздатка и задний мост целые. Тут еще один "студер" под мостом лежит, даже кабина над водой торчит.

— Откуда сведения? — удивился Кальман.

— Источник надежный, — улыбнулся Вова, — "шевроле" надо раздеть побыстрее, пока кто-нибудь другой не подсуетился.

— Еще что-нибудь есть?

— Есть еще ЗиС и полуторка. Три пушки ЗиСки.

— Дивизионки?

— Конечно!

Если кто не знает, то семидесятишестимиллиметровая дивизионная пушка — это не только ствол, люлька, станины и противооткатные устройства, но еще и два дефицитнейших колеса от полуторки, славная была у Вовы охота.

— Ну хорошо, — почесал лоб Кальман, — А как мы "студебеккеры" вытащим? У берегов уже лед намерз.

— Мы, в конце концов, танкисты или где? Возьмем в ремроте тягач, и готово.

— Как все у тебя просто. Ладно, на счет тягача я договорюсь, завтра будет. А ты бери ремлетучку, механиков и прямо сейчас приступай, а то вон ряху в медсанбате наел, аж смотреть противно.

Ремлетучка А — полуторка с деревянной будкой. В будке набор инструментов, тиски и автоген. Выехали сразу, как рассвело. Начать решили с пушек, но тут не повезло — одна оказалась разбита в хлам, просто груда железа с нелепо торчащим из нее покореженным стволом, вторую кто-то успел раздеть до них, на ходу подметки режут, сволочи. У третьей, годным признали только одно колесо, второе посекло и покорежило осколками. Ну, хоть что-то.

До перевернутого "шевроле" добрались в вечерних сумерках, в декабре темнеет рано. Лезть в уже заметенный снегом овраг никому не хотелось, как и гайки крутить в темноте.

— Здесь село рядом, там переночуем, согреемся, а утром начнем.

Остальные согласились, кому охота ночью, на пусть и небольшом морозе, в железе ковыряться? Хата, в которой Вова ночевал в прошлый раз, оказалась свободной. Только расположились, ватники скинули, фляжечку заветную достали, как вернулся сын хозяйки и по совместительству тайный Вовин агент — парнишка лет десяти-одиннадцати.

— Дядько Володя в сусидний хати теж вийськови зупинились!

— Ну и что?

— Вони говорыли, що теж до тиеи машини приихалы!

Вот гады, если в кузове их машины пошуровать, то наверняка отыщутся снятые со второй пушки колеса. Но это будет уже перебор.

— Слышали, хлопцы? Подъем.

Подъем сопровождался изысканным набором чисто русских выражений. Вова сунул пацану заранее припасенную для таких случаев банку сгущенки.

— На держи. Про нас молчок.

Ночь, минус пять, тусклый свет фар и четыре русских мужика с набором гаечных ключей, парой ломов и автогеном. И какая-то там мать им в помощь. К утру от "шевроле" осталась рама, изуродованная кабина и поврежденный взрывом блок двигателя, с которого было снято все, что не пострадало, и было признано годным к дальнейшему использованию. Даже руки никто не отморозил.

На следующий день вся компания отсыпалась, потом приступили к подъему затонувших "студеров". Начать решили с того, что лежал под мостом. Тут и глубина меньше, и машина осталась на колесах, и с моста до нее добраться проще. Операцию возглавил сам Кальман.

— Ну, кто полезет?

Желающих, лезть в стылую декабрьскую воду не нашлось.

— Флягу спирта даю и два дня увольнения.

Ротный хорошо знал своих подчиненных, нашлось сразу несколько добровольцев. Кальман выбрал одного.

— Ничего, у нас еще один утопленник есть.

Водолаз сбросил сапоги, ватник, полез с моста в воду. Зенитчики, охранявшие мост взирали на эту возню неодобрительно, но вмешиваться не рисковали, танкисты действовали уверенно и решительно. К берегу подогнали тягач, ту же тридцатьчетверку, только без башни. Водолаз забрался в кузов, перелез на капот, с моста ему кинули трос. С третьей попытки трос был пойман, началась самая ответственная часть операции. Вынырнув, доброволец замахал руками.

— Зацепил!

— Давай! — скомандовал Кальман.

Тягач рыкнул, дизелем, плюнул черным дымом и двинулся вперед. Трос пополз из воды, натянулся...

— Не оборвался бы!

— Не боись, — успокоили Вову, — мы им танки таскаем, а "студер" вчетверо легче будет.

Тягач напрягся, кабина тронулась с места и пошла, пошла, пошла... Над водой появилась обрешетка кузова, капот, решетка радиатора, бампер. Притормозили, вода с шумом стекала из всех щелей. Замерзшего водолаза сдернули с машины, засунули в будку ремлетучки, раздели, растерли спиртом и закутали в тряпки. Целая фляга медицинского обходится дорого. Дальше — проще, взломав прибрежный лед, "студебеккер" оказался на берегу. Передок был смят при падении с моста.

— Рама винтом пошла, — дал заключение один из ремонтников.

Трос укоротили, тягач потащил добычу на разборку в расположение автороты.

В подъеме второго "студера" Вова участия не принимал, он уже полным ходом восстанавливал свою машину, используя запчасти распотрошенного "шевроле". Историю подъема рассказал Никифоров.

— Машину шестами с лодки нащупали. Михальченко спирту глотнул, трос в руку взял и нырнул. Выныривает, "зацепил" с первого раза. Ну его сразу на берег, спиртом растирать. Тягач тянет, кабина из воды показалась, только странная какая-то. Вытащили, так и не поняли что, то ли немец, то ли француз, то ли еще кто.

— Пацаны говорили, что грузовик был американский, с тремя мостами, — встал на защиту Лопухов.

— Ты дальше слушай. Кальман орет "ты что зацепил?", Иваныч "что нащупали, то и цеплял, там же ни хрена не видно". Прочесали дно второй раз, нашли еще что-то, а что именно не понять. Только он на боку лежал, повозиться пришлось, пока на колеса перевернули. Вытащили, точно "студер", в кузове несколько ящиков осталось со снарядами. А мы его тягачом кантовали, хорошо, хоть взрыватели не были вкручены.

Вова пошел, взглянуть на добычу. Если не считать выбитых стекол и помятого крыла, машина выглядела вполне целой. Значит, починят, номера сменят, и будет в автороте на одну единицу автотехники больше.

Свой "шеви" Лопухов восстановил за неделю. Машина, конечно, не выглядела как новая, скорее наоборот, как изрядно помятая жизнью, но все-таки ездила. Причем неплохо. Вова даже сменил два колеса на более приличные и обзавелся второй запаской, вещью, на фронтовых дорогах, крайне необходимой. Успел как раз к началу нового наступления. Нашего, конечно же.

Числа десятого января, выпало Вове обратным рейсом раненых в медсанбат везти. Уже в темноте, он сдал задом во двор, крытой соломой хаты, попутно свернув попавшийся под колеса плетень. Началась привычная суета — разгрузка и сортировка. Вова в ней участия не принимал, стоял у заднего борта, в тайне надеясь увидеть знакомое лицо. Точнее, знакомых лиц тут суетилось много, но одного, того, что нужно, не видно.

— Сколько привез?

— Семерых. Здрасьте, Нина Антоновна.

— Лопухов, Вова? Не узнала.

— Значит, богатым буду.

Не выдержав, Вова поинтересовался.

— А как там Анечка поживает?

— Нет ее больше.

— Убили?! — ахнул Вова.

— Типун тебе на язык, домой отправили.

— Это почему?

— Да потому, что пузо расти начало. А капитан-то ее, как узнал, так сразу и перевелся куда-то. Говорят, жена у него в тылу есть, и ребенок.

Вова произвел немудреный расчет. Выходит, что, когда он сюда попал, она уже... Дура девка. Да и сам хорош.

— Закончили? До свидания, Нина Антоновна.

Лязг стального борта заглушил ответные слова, но почему тогда так сжалось сердце? Вдруг захотелось закурить. И выпить. Точнее, напиться. Но некогда, канонада пробивалась даже сквозь бормотание мотора на холостом ходу.

В середине января наше наступление выдохлось. Корпус вывели во фронтовой резерв, и водителей появилось время на приведение техники в порядок. Упорный Вова нашел-таки крыло для своего "шеви", подкрасил, подмазал, подрегулировал с помощью более опытных товарищей и грузовик преобразился. Не стыдно и в город, не то, что на склад ГСМ выезжать.

На двадцать третье февраля в роте состоялось торжественное построение, первое на Вовиной памяти. По случаю успешного окончания прошлого наступления и скорого начала следующего, начальство решило поднять боевой дух водителей и расщедрилось на сладкие плюшки. Кого наградили, кому новое звание обломилось. Кальман, наконец-то, стал капитаном. Вова, по причине долгого валяния в медсанбате, ни на какие награды не рассчитывал. Стоял, прикидывая, когда эта бодяга закончится, поэтому на фамилию свою отреагировал с запозданием. Осторожно пихнул локтем стоящего справа Михальченко, благо дело происходило во второй шеренге.

— Слышь, Иваныч, там, кажется, мою фамилию назвали?

— Назвали, — прошипел сосед.

— А чего мне дали-то?

— Ефрейтора.

— Хорош врать.

— Я прав...

Никифоров, стоявший в паре человек справа в первой шеренге, обернулся и выразительно глянул на обоих. Под лейтенантским взглядом оба говоруна тут же заткнулись.

Торжественный марш рота с треском провалила, не умели водители строем ходить, хоть и старались, но подполковник из штаба, глядя на это зрелище морщился, как от зубной боли. Под конец, когда шел взвод ПФС кто-то кому-то на ногу наступил, тот споткнулся, чуть свалка не образовалась. На начальственное замечание Кальман только руками развел.

— У меня треть машин на приколе, на оставшиеся все равно водителей не хватает, еще только строевой подготовкой осталось заняться.

Начальство еще малость побурчало и убыло, а Вова отправился выяснять, правда, что ли ему ефрейтора дали или это Иваныч прикалывается? Лучше бы дали еще одну медаль, на орден рассчитывать нечего, а то одинокий серый кругляш на левой стороне гимнастерки выглядел как-то сиротливо. Вот в паре... Вот справа — все в порядке, две золотистые нашивки и надраенный до блеска гвардейский значок, похожий на орден боевого красного знамени, сразу видно — герой.

— Возьми у старшины басон и форму приведи в соответствие.

Нахмурившийся Вова догадался вскинуть ладонь к виску.

— Есть.

— И с тебя причитается, — напомнил взводный.

— Само собой.

С вечера посидели хорошо, поводов много было. Вова нет, нет, да и бросал взгляд на свои погоны, непривычно перечеркнутые узкой красной ленточкой. Нет, эйфории не было, неожиданное повышение не давало каких-либо дополнительных привилегий, но и новых обязанностей не накладывало, как крутил баранку, так и дальше будет крутить. Но где-то в глубине души... Короче, набрался он основательно.

Насколько удачным был вечер, настолько же мерзким оказалось утро. К счастью, утром не надо было идти в рейс, только вечером. В расположение автороты Лопухов прибыл только на следующий день. Только взглянув на лицо взводного, Вова понял — есть хреновые известия.

— Что случилось?

— Михальченко арестовали?

— За что?

— За то. Он у немцев начальником полиции был.

— Иваныч? — изумился Вова. — Полицай? Не может быть!

— Может. За ним из корпуса особисты приезжали, бумаги показывали. Да и не Михальченко он, документы у им же убитого красноармейца взял...

Как же так? Только позавчера они с ним за одним столом водку пили. Иваныч, свой в доску мужик, хоть и куркуль известный, полицаем оказался. Несколько месяцев он жил рядом, жрал, спал, балагурил и никто из окружающих, ни сном, ни духом. Вот мразь! Хорошо хоть лейтенант о бдительности вещать не стал, и без того тошно.

— Ладно, пойду я. Устал.

— Отдыхай. Говорят, скоро опять вперед пойдем.

Глава 10

Пошли. Нет, танки и пехота пошли, артиллерийские тягачи и трактора еще как-то двинулись, а все остальные застряли буквально на следующий день. Еще накануне подмораживало, но за ночь температура неожиданно скакнула выше нуля, дороги поплыли, а после полудня превратились в сплошное грязевое месиво. Да и какие тут дороги? Казалось бы, давно обжитый, густонаселенный край, и на всю эту территорию ни одного нормального шоссе хотя бы с булыжным мощением, про асфальт никто и не заикался. Где накатали телегами колею, там и дорога. Во время оттепели, после прохождения танковой колонны, место по которому ездили, превращалось в черную трясину. Справиться с ней не могли ни полный привод, ни зубастые покрышки, ни мощный импортный движок.

— Давай! Давай! Сейчас пойдет!

Хрен там. "Шевроле" заплевал грязью пехотинцев и самого себя, но с места так и не сдвинулся. Сам по себе тяжелый плюс пятнадцать бочек соляры в кузове. Полтора десятка солдатских сил на такую массу было явно недостаточно. И под колеса подложить нечего, грузовик только рыл под ними ямы. Еще немного и он окончательно сядет на брюхо.

— Ладно, хорош.

Пехота двинулась дальше, а Вова остался. Мотор заглушил, сколько здесь куковать — неизвестно. Может, кто и сжалится, вытащит. Только зачем? Вон, через двести метров еще один сидит, а дальше еще, еще. А что если... Вова припомнил прием объезда пробок из двадцать первого века. Перебравшись на правую сторону кабины, он спрыгнул в грязноватый, подтаявший снег. Сразу провалился по колено. Возможность объезда по краю дороги оказалась иллюзией. Попытался вытащить ногу, чуть сапог не оставил, внизу чавкнула та же черная жижа. Выбравшийся на подножку Лопухов взглянул на небо, сверху висела низкая серая грязь.

Вернувшись обратно в кабину, как черт перемазанный грязью Вова подвел итог. Сидеть здесь придется долго, благо есть сухари, четыре банки консервов и почти полная фляга воды, на пару дней хватит, но лучше экономить, особенно воду. Не зная, как скоротать время, он стащил с ног сапоги, вонь резанула несчастные обонятельные рецепторы, тут же пришлось крутить ручку, открывая боковое стекло, и завалился на сиденье, подложив под голову сидор с продовольствием и шмотками.

Разбудили Вову не деликатно.

— Эй, подъем, — по дверце загремели чьи-то кулаки, ну и, как водится, помянули ближайших Вовиных родственников.

Спросонья он хотел было выдать ответную многоэтажную конструкцию, но быстро прикусил язык.

— Да я не сплю, товарищ капитан, я так, отдохнуть прилег.

Рядом на холостом ходу рокотал тракторный двигатель. Зацепили, выдернули из грязевой ванны, дальше сам. Проверив включение переднего моста, Вова осторожно тронулся вперед. Газ добавляем плавно, "шеви" буквально плыл по грязевой реке, плохо слушаясь руля. Газ, газ, разогнавшись, Лопухов врубил вторую, успел подхватить машину, прежде, чем скорость упала. Дальше пошло веселей. Полкилометра, километр... Впереди показалась очередная "ванна" с сидящим в ней ЗиСом, Вова решил проскочить слева. Газу, газу, еще быстрее, руль влево. Грузовик выскочил из колеи, потеряв скорость, Лопухов резче придавил педаль, колеса сорвались в пробуксовку. "Шеви" еще полз вперед, его еще можно было вытянуть, но тут передок заскользил вправо, надвигаясь на застрявший ЗиС. Пришлось нажать на тормоз и "шевроле" сел окончательно, полностью перегородив дорогу. Высказав все, что он думает о грязи, застрявшем ЗиСе и его водителе, Вова заглушил мотор, оставалось только ждать трактор.

Помощь пришла через час. Сначала выдернули ЗиС, потом "шевроле". Ситуация начала повторяться, вскоре впереди опять замаячил задний борт того же ЗиСа. На этот раз Вова действовал решительнее, отечественную машину удалось объехать, обдав грязью из-под колес, и продолжить путь только для того, чтобы через пару километров опять застрять.

Ушедшие вперед танки удалось догнать только на следующий день. К Вовиному удивлению, наступление не только не захлебнулось в весенней грязи, но и продолжалось довольно приличным темпом. От грязи одинаково страдали обе стороны, сбитые с насиженных позиций, немцы испытывали такие же, а может и большие, проблемы с доставкой горючего, боеприпасов и продовольствия. К тому же все застрявшие машины им приходилось бросать, и они становились нашими трофеями. Но главное было не в этом, по единодушному мнению, от комбрига и до последнего обозника, немец пошел уже "не тот".

Всего полгода назад их танки и пехота с завидным упорством и мастерством взламывали нашу оборону. Тогда, временами казалось, что остановить их невозможно — на месте одного убитого фрица тут же появлялся другой, стоило подбить один танк, как тут же откуда-то выползал новый. И эта машина, обдирая с боков мясо и железо, ползла и ползла вперед, но все-таки увязла в нашей обороне, захлебнулась в собственной крови и откатилась назад. Именно тогда, видимо, потеряли немцы не только людей и танки, но и веру в собственную победу.

Свежие, укомплектованные до полного штата танковые дивизии, шли в контратаку и могли только сдержать наши танковые и механизированные корпуса, но не могли остановить их. Еще больше упало качество немецкой пехоты. Она уже не могла одна, как прежде, сдержать наступление советских танковых бригад. Раз за разом, пехотные заслоны, выставляемые на пути советских войск, протыкались сходу. Даже артиллерия немецкая, казалось, била уже не так точно и страшно. А может, и не только казалось. Несмотря на распутицу, нашим танкистам удавалось поддерживать довольно высокий суточный темп в двадцать-тридцать километров.

Обратным рейсом Вове пришлось везти раненых. А дорога лучше не стала. Хоть машина и была существенно легче, до медсанбата добирались почти сутки. Четверо, самые тяжелые, умерли. Казалось бы, за последние два с половиной года Вова насмотрелся всякого, и живых, и мертвых, и умирающих, но ни разу еще не ощущал он такого своего бессилия и ничтожества. Ведь в данный момент их судьба от него и зависела, а он сидел в кабине машины, стоящей посреди очередной лужи, и мучился мыслью, что если бы взял чуть правее, то глядишь и проскочил. А так оставалось только сидеть и ждать трактора, слушая доносящиеся из-за спины стоны и маты.

А они уходили один за другим. По-разному уходили. Один и так лежал около правого борта, как труп, без видимых признаков жизни, потом вдруг обнаружилось, что уже и не дышит. Второй лежал с закрытыми глазами и стонал все время. Только вой мотора и заглушал его стоны. Во время очередной вынужденной остановки его стонов никто не услышал. А вокруг подтаявший грязный снег и извилистая черная лента, которую и дорогой-то назвать нельзя. Третий матерился на каждой кочке, видимо, рывки кузова причиняли ему боль. Заднее колесо ухнуло в очередную яму, и раненый вдруг споткнулся на полуслове. Никто и не думал, что с ним что-то серьезное, глянули — мертвый. Последний ушел тихо, уже перед самым медсанбатом, так и остался лежать с открытыми глазами. Обнаружили только когда стали выгружать остальных.

Уставший и злой, Вова добрался до расположения автороты далеко за полночь. Думал отдохнуть хоть немного, но его жестоко обломали.

— Завтра в шесть едешь на склад гэсээм.

— Лейтенант, — возмутился Вова, — я же двое суток за баранкой, дай отдохнуть, имей совесть!

— У меня совести — хоть отбавляй, — отрезал Никифоров, — машин на ходу нет, шоферов свободных тоже, да еще начальство трибуналом грозит.

— Ладно, понял, — смирился Вова. — Ну хоть до семи дай поспать.

В его положении лишний час сна много значил.

— Хорошо, до семи, но ни минутой позже, — согласился взводный.

И это было только начало. Этот месяц вымотал Лопухова физически и морально. Он похудел, почернел. Лицо осунулось, нос обострился, под глазами серые мешки. Пожалуй, только в окружении сорок первого было тяжелее, тогда был еще и холод. Как и тогда, Вова не хотел уже славы и денег, его не интересовали женщины, даже голод не мучил, хотелось только одного — спать, спать, спать... Где-то глубоко в душе ему хотелось, чтобы немцы остановили где-нибудь наших, тогда танкам не нужно будет столько горючего, его, наконец, перестанут гонять по этой проклятой грязи, он сможет хоть немного отдохнуть и даже поспать, совсем немного...

Истошный рев чужого автомобильного клаксона мгновенно вернул Вову в реальность. Навстречу катились два тусклых желтых пятна автомобильных фар. В последний момент он, повинуясь инстинкту, крутанул руль не вправо, а влево. "Шеви" влетел в снежно-грязевой бруствер и намертво там увяз, двигатель заглох. Мелькнули фары встречной машины, Лопуховская душа сжалась в ожидании скрежета сминаемого металла, но ничего не произошло. Только через несколько секунд он сообразил, что машины чудом разминулись. Пронесло.

Убедившись, что самостоятельно не выбраться, Вова плюнул на все, забрался в кабину, мотор глушить не стал, чтобы в темноте кто-нибудь не влетел в его застрявший грузовик, и уснул. Ему было наплевать на все приказы, пусть его отдадут под трибунал, пусть отправят в штрафники, по крайней мере, хоть там он выспится. Утром его выручили танкисты из своей же бригады, гнали танк после ремонта. Это была большая удача, всю эвакуационную технику бросили на вытаскивание застрявшего транспорта. Подбитые танки эвакуировать было нечем, они так и оставались стоять в местах, где настиг их немецкий снаряд или подрыв на мине. Ремонтники мотались по полям на двух своих полуторках, но на месте исправить могли только мелочи.

Вот один такой отремонтированный и вытащил "шевроле" обратно на дорогу. Более того, так и дотащил до большого украинского села, где заночевали несколько "тридцатьчетверок". Соляр щедрой струей полился в опустевшие баки, и танки пошли дальше, оставив в селе раненых накануне вечером. В кузов набросали сырой соломы, погрузили восьмерых, самых тяжелых, сопровождать, как всегда, некому, вези. Довез уже ночью. Опять не всех, но довез. В медсанбате узнал, что наступление остановлено, пришел такой приказ. Вова вырубился тут же, прямо за рулем, не почувствовал даже, как медсестры вытащили его из кабины и перенесли в одну из хат. Он проспал больше суток, и проснулся с чувством зверского голода.

— Это что?

Вова покрутил банку в руках и вернул обратно.

— Тут же ясно написано — датские сардины, двести грамм.

Вовин напарник ткнул пальцем в этикетку.

— А чего тут Гитлер написано?

— Савельич, ну ты — деревня, — развеселился Вова, — это же адрес фабрики: Бреслау, Адольф Гитлер штрассе двенадцать. Или ты хотел консервированным Гитлером перекусить?

— Нет уж, я лучше сардинами.

Шофер вытащил нож и начал решительно кромсать немецкую жесть. Запах пошел... Вова сглотнул слюну.

— А у тебя что?

— Не знаю, — ответил Вова, — сейчас посмотрим.

Собственная банка нравилась Лопухову гораздо больше. На этикетке значилось, масса 338 грамм, 1943 год выпуска, куча фрицевских орлов со свастикой, сверху ключик для открывания. Вот только содержимое ее оставалось полной тайной, разобрать надпись он так и не смог. Ну да не дураки же немцы всякое дерьмо консервировать. Подцепив ключ грязным ногтем, он потянул его вверх.

— Что-то бобовое.

Вова сунул нос в банку.

— Фасоль. С мясом. Пойдет.

Вова запустил в банку ложку и приступил к трапезе. Трофейных консервов было много, хлеба не было. Отступая немцы бросили груды всякого барахла, а дороги до конца еще не просохли, нормального до сих пор подвоза не было. Вова обзавелся отличным трофейным набором для бритья. Помазок из натуральной шерсти, стаканчик для взбивания пены, зеркальце, ремень для правки бритвы и сама бритва с роговыми щечками. На лезвии надпись "Puma. Solingen".

Помимо имущества, от немцев осталось еще много всякой техники. Причем, основная ее масса была оставлена в населенных пунктах, вдоль дорог ее стояло на удивление мало. Именно сейчас все, что можно было оживить с минимальными затратами времени и сил, спешно растаскивалось по различным "хозяйствам". Кальман тоже времени даром не терял, вот и рыскали по населенным пунктам правобережной Украины организованные им поисковые группы. Тащили не все подряд, предпочтение отдавали массовым моделям и, желательно, с конструкцией попроще. Прицепленный к Вовиному "шевроле" тентованный трехтонный "опель-блиц" этим требованиям отвечал полностью. Чугунная рядная шестерка с зажиганием от магнето, пятиступенчатая коробка, даже электрического стартера нет. Тем более, что им досталась модификация для Восточного фронта с увеличенным баком и пониженной степенью сжатия. Значит, смело можно заливать наш бензин без дополнительных присадок.

Правда, оживить его на месте не удалось, пришлось тащить до расположения автороты на буксире. Зато немцы любезно оставили в кузове полный комплект цепей противоскольжения, которые в местной грязи практически не спасали и инструментальный ящик с набором ключей, отверток и прочей мелочи.

— Ладно, хорош жрать, пора ехать.

Пустая банка улетела в кювет. Водители заняли свои места и "шеви", сдернув с обочины "опеля", потащил его к месту новой службы. Всю армию отвели с переднего края и вывели во фронтовой резерв, водителям стало полегче. Вова отоспался, отъелся, даже время свободное появилось. И тут подвернулся этот рейс.

— Лопухов, есть рейс в Смоленск за запчастями для танков.

— Не..., — начал было Вова, но сообразив что к чему, быстро заткнулся. — Я согласен, Аркадий Львович.

Выехали пятью машинами, Вова заранее занял последнее место в колонне. Наконец-то под колесами, вместо густого грязевого месива оказалась нормальная дорога. Где-то брусчатка, где-то даже асфальт, пусть и разбитый, раздолбаный с засыпанными землей ямами и воронками, но и клиренс у "шеви" побольше "мерседесовского" будет. Покачиваясь на жестких рессорах и кренясь при объезде препятствий "шевроле" местами разгонялся аж до пятидесяти километров в час, предельной по нынешним временам скорости. В теории он мог бы и больше, но на советском низкооктановом бензине, для избегания детонации, приходилось выставлять меньшее опережение зажигания, мощность, соответственно, падала. А вот порожние "студебеккеры" могли идти и под шестьдесят, Вова с трудом удерживался у них на хвосте. Если бы колонна временами не упиралась в какую-нибудь полуторку или "захара", ползущие на привычных тридцати-сорока, точно отстал бы.

За первые сутки прошли почти четыреста километров, что являлось почти рекордом по местным меркам. Спали прямо в машинах. На четвертые сутки, уже перед Смоленском, Вова намеренно приотстал, сосредоточив внимание на левой стороне дороги. Нынешнее шоссе ничем не напоминало широкую асфальтовую трассу с разметкой и разделительной полосой. Есть! "Шевроле" свернул на неприметную лесную дорогу, на которую три года тому назад свернул Вовин "мерседес". Или должен будет свернуть шестьдесят семь лет спустя. Проехав приблизительно такое же расстояние, Лопухов заглушил двигатель и спрыгнул на землю.

Замаскировав грузовик наломанными тут же ветками, Вова прихватил из кабины автомат и отправился на поиски. Лес был чистым, в смысле, в нем отсутствовали следы боев. Видимо, война обошла это место стороной. Только однажды на пути попалась воронка от авиабомбы или крупнокалиберного снаряда. Тем не менее, он старался двигаться как можно тише. ППШ висел на правом плече, только затвор взвести, а это секундное дело. Да и под ноги он тоже поглядывал, мины могут быть, знаете ли. Время шло, а искомое место никак не находилось. Впереди появился просвет. Левая рука сдвинула очередную еловую лапу, и Вовино сердце радостно екнуло.

Если не считать свежепробивающейся листвы, то полянка практически не изменилась. И избушка на месте, и дуб. Вова обошел избушку с тыла, попутно глотнул ледяной воды из родника. Прислушался, уши не уловили посторонних звуков. Ну, попробуем. Начал с избушки. Та встретила его темнотой, старой паутиной на двери, пылью и полным запустением. Даже заходить внутрь не стал, и так все ясно, оставался только дуб.

Вова притормозил перед ним. Вправо или влево? В прошлый раз ходил против солнца. Если в ту же сторону пойти, то можно еще глубже провалиться. Хорош же он будет в новой форме с погонами и автоматом образца сорок первого где-нибудь в середине тридцатых. Вова решительно обошел дуб по солнцу. Вроде, ничего не изменилось. Идиот, надо же было знак оставить! Лопухов торопливо пошарил по карманам, потом выщелкнул из запасного диска патрон и бросил его возле дуба. Еще один оборот, Вова бросился к подножию дерева, золотистый патрон ехидно поблескивал сквозь свежую зеленую травку. Он навернул еще несколько кругов в обе стороны, патрон по-прежнему лежал на месте. Природная машина времени не работала. Да и не известно, заработает ли вообще. Плюнув, Вова направился обратно к грузовику, соскочить раньше времени не удалось.

"Шеви" ждал его на прежнем месте, приветственно поблескивая стеклами сквозь маскировавшие его ветки. Радостно заурчав мотором, почувствовав хозяйскую руку, он с трудом развернулся на узкой просеке и, попрыгав по кочкам на лесной дороге, выбрался на шоссе. Не успел грузовик отмотать и километра, как встречный "студебеккер" отчаянно замигал фарами. Пришлось остановиться.

— Ты куда пропал? — накинулся на Вову Кальман.

— Да я это..., прокол у меня был, — соврал Лопухов.

— Прокол...

Капитан обошел машину, и Вова физически ощутил, как краска заливает его лицо. И так прекрасно видно, что к колесным болтам давненько никто ключом не прикасался. Надо было срочно что-то придумать, но никаких здравых мыслей в голову не лезло, Вова потихоньку начал паниковать.

— Значит, прокол, говоришь...

Однако, заметив выражение Лопуховской морды, притормозил. Несколько секунд вдумчиво разглядывал Вову, что-то про себя решая, потом махнул рукой.

— Поехали.

Обрадованный Вова вскочил в кабину и торопливо тронул машину, спеша догнать основную колонну. Ему вдруг стало стыдно. Давно он такого чувства не испытывал. А если бы все получилось, и он перескочил на семьдесят лет вперед? Ротного ждали бы большие неприятности. То, что боец с оружием исчез — ерунда, война и не такое списывает. Но вот за машину Кальмана по головке не погладили бы, машин и без того мало. И вовсе не факт, что ее вообще потом нашли. Может, тогда и натолкнулся бы Вова в своем времени на ржавый остов некогда родной машины.

Выходит, Вова подставил бы Кальмана. А ведь ротный его никогда не подставлял. Наоборот, сколько раз от неприятностей отмазывал! Нехорошо так было поступать, подло. Вова опять почувствовал, как краснеет. Может, и хорошо, что эта хреновина не сработала? Вова вспомнил историю, произошедшую, пока он в госпитале валялся. Тогда несколько машин из автороты доставили к переправе на плацдарм боеприпасы. Нужно было перегрузить их на плоты, но первая же машина, выехавшая на открытый берег, исчезла в оранжево-дымной вспышке взрыва — прямое попадание. Остальные водители отказались подъезжать к самим плотам. Разгрузка затягивалась, а боеприпасы нужны были срочно. И тогда сам Кальман сел за руль, подогнал машину к самой воде, помог разгрузить ящики со снарядами и отъехал, виляя на пробитых осколками колесах. Такой был человек.

Уже в Смоленске Вова решил извиниться.

— Простите, товарищ капитан, больше не повторится.

— Ладно, иди. И так вижу — осознал.

Знал бы ротный, чем все это время Вова занимался в действительности!

Пребывание в резерве затягивалось. Сроки наступления несколько раз назначали, все начинали суетиться, готовиться, потом дату переносили, народ расслаблялся. Правда, нет худа без добра — бригаду укомплектовали танками почти до полного штата, машин, как всегда, ни одной не дали. В корпусе появились новые самоходки СУ-85. На только что освобожденной территории успешно провели мобилизацию. Среди вновь прибывшего пополнения оказалось немало дядек вполне призывного возраста, слабо знакомых с украинским языком. Они и не скрывали, что попав в окружение в сорок первом, разбрелись по местным хуторам и селам, где и осели до последнего времени. Отношение к ним было "окопались под бабьими юбками, пока мы кровь проливали". К счастью, в автороту таких не присылали, а к мотострелкам попало немало.

В начале июля тронулись, наконец. По закону подлости, едва эта масса людей и техники зашевелилась, выползла из кустов, из-под деревьев и маскировочных сетей, растянулась колоннами по ведущим на запад дорогам, как начались дожди. Если бы не листья на деревьях, то Вова испытал дежа вю. Мало того, в прошлый раз хоть авиация немецкая не доставала, а в этот...

Впереди уже блеснула лента очередной речушки.

— Воздух!

Как всегда, не вовремя и укрыться негде. Вова ударил по тормозам и выпрыгнул из кабины. В нос ударил противный сладковатый запах, как в морге, но сейчас было не до того. Хотел было нырнуть под утыканный ветками, напоминающий огромный куст грузовик, но вспомнив судьбу Степаныча, плюхнулся в кювет. Хотя, от прямого попадания, конечно, не спасет, тем более, что рядом три тонны солярки в кузове.

Слабенько и неубедительно затявкали зенитки. Бомбы легли недалеко, но и не близко, так, средне, но по ушам шибануло здорово, в носу запершило от сгоревшего тротила. Впереди что-то горело чадным соляровым пламенем. Убедившись, что налет закончился, Вова выбрался на дорогу. Первым делом убедился, что в машине новых дырок не прибавилось и бочки в кузове не текут. Но что, мать его, так противно воняет.

— Поехали!

Объехав стороной горящий "студебеккер", к счастью не из их роты, подъехали к броду. С двух сторон коридор из разбитой техники, немецкой и нашей. И трупы. Десятки раздувшихся конских трупов на берегу и в воде. По мере приближения, вонь от разложения усиливалась, настырно лезла в кабину, несмотря на закрытые стекла. Хорошо хоть дожди и не так жарко, а то бы точно стошнило. Удачно проскочив брод, и выбравшись на правый берег, Вова торопливо опустил стекло и жадно хватанул ртом чистого воздуха.

Армия сунулась во Львов, но убедившись, что немцы намерены город удерживать, пошла в обход с севера. Плечо снабжения все росло и росло, доросло до двухсот километров, мартовский кошмар начал повторяться. Но тут крупно повезло, в одном городишке немцы бросили большие склады горючего. Да что там большие, огромные склады, целой танковой армии на несколько суток хватило. Танки ворвались в городок так неожиданно, что стремительно разбегающиеся фрицы даже поджечь ничего не успели.

После такого успеха, их корпус развернули на девяносто градусов и опять двинули на Львов, только уже с запада. Танкисты говорили, что им приходилось наступать на запад, на север, на юг, но вот на восток они идут впервые, непривычно как-то. В конце июля город взяли, Вове тоже пришлось побывать в городе сразу после освобождения, следов недавних боев на улицах было предостаточно.

Их колонна остановилась на площади возле рынка, застроенной небольшими трех и четырехэтажными домами. На первом этаже какая-нибудь лавка, верхние — жилые. В центре площади — сам рынок. Шоферы выбрались из кабин, чтобы немного размяться. Ротный достал флягу со спиртом глотнул прямо из горла. Тут-то все и заметили, что с Кальманом происходит что-то не то, чуть не плачет человек.

— Что с тобой, Аркадий Львович? Часом не заболел?

— Нет, не заболел.

Капитан с третьей попытки не смог зажечь спичку, бросил, достал новую, наконец, закурил.

— В сорок первом мы семьи комсостава эвакуировали. Целый день ехали по проселочным дорогам, приехали во Львов, на этой же площади остановились. С чердаков по нам стреляют, дети плачут... Просили у местных воды для детей, никто не дал, только зубы скалили — конец вам. А вот хрен им!

Ротный швырнул недокуренную папиросу на землю.

— Гоните всех с окрестных домов сюда!

Хоть и видели, что капитан малость не в себе, но возразить никто не осмелился, пошли по домам. Вова стукнул в первую попавшуюся дверь прикладом ППШ.

— Эй, выходи, кто есть.

Тишина. Пришлось еще пару раз грохнуть по двери, прежде, чем лязгнул запор. В темной щели появилось бледное лицо пожилого местного дядьки.

— Що ви хочете?

— Выходите на площадь.

— Всим выходить?

— Всем, всем. Много вопросов задаешь.

— З речами?

— С какими еще речами? — обозлился Вова. — А ну пошел, любознательный!

Лопухов за шиворот выдернул львовянина из-за двери и пинком придал ему ускорение в нужном направлении. После рассказа Кальмана, церемонится с этой публикой он не собирался. Приоткрыв дверь грозно гаркнул в проем.

— Быстро на выход!

И тут же треснул прикладом по следующей двери.

Через четверть часа водители собрали на площади человек семьдесят. Не всех, конечно, выгнали, большинство попрятались. Обошлось без стрельбы. Все понимали, что отношение к новой старой власти за годы оккупации не улучшилось, но открытого неповиновения никто не выказал, боялись. Стояли, не поднимая глаз, косились на шоферские автоматы и карабины. Кальман взобрался на подножку "студебеккера".

— Что, сволочи, вспомнили меня?! Вспомнили, как детишкам воды не давали?! Конец вам, говорили?! А я вернулся! Красная армия вернулась, ничего вам, сволочам, не простим!

Рваная, эмоциональная речь капитана на собравшихся впечатления не произвела. Выслушали и разбрелись обратно по домам, когда разрешили. Зря ротный глотку драл, но его можно понять.

Вскоре отношение местного населения к Красной армии проявилось во всей красе. С воинскими частями они не связывались, но транспортные колонны обстреливали часто, а одиночные машины, бывало, пропадали со всеми концами, так и не находили. Передвижение поодиночке запретили, только колоннами, в кабины к водителям посадили автоматчиков из мотострелкового батальона. Они же выполняли обязанности грузчиков. Лопухову достался худенький парнишка из последнего пополнения.

— Как зовут?

— Вова. Владимир, то есть.

— Тезка, значит.

Глянул Вова в глаза своего тезки и достал из своей заначки банку американских консервированных сосисок.

— На, трескай.

Пока тезка пальцами таскал розовые сосиски из банки, Лопухов провел короткий инструктаж.

— Не вздумай чего-нибудь со склада или из машины спереть. На это начальник продовольственной службы есть, пусть он и ворует, должность у него такая. Понял?

— Угу.

— Не "угу", а так точно.

Пацан торопливо проглотил содержимое набитого рта и только тогда ответил.

— Так точно, товарищ гвардии ефрейтор!

Таким образом Вову никто еще не титуловал со дня объявления приказа. Вова попробовал на вкус, "гвардии ефрейтор Лопухов". Не, не звучит. Ни звание, ни фамилия, уж лучше оставаться "Санычем", как и все. Решив проблему, Вова продолжил инструктаж.

— На ходу не спи, следи за правой обочиной. Как начнется, прыгай и сразу ищи укрытие. Дальше по обстановке.

— А что начнется? — осторожно поинтересовался тезка.

— Когда начнется — поймешь, — туманно пообещал Вова.

Между тем, бригада практически без передышки двинулась дальше.

— А еще у нас в деревне такой случай был...

Напарник Вове попался словоохотливый, а дорога была длинная. Приблизительно на середине Лопухов узнал события, произошедшие в родной деревне тезки, за последние пять лет, а так же все новости, полученные в последнем письме. Еще бы они его интересовали, да и невеселые были новости, но, по крайней мере, за разговором не заснешь. Колонна была большая, машин двадцать, бандеровцы с такими не связывались и можно было расслабиться. За Городком свернули с шоссе на грунтовку, Вовин "шевроле" шел предпоследним, в кузове привычно погромыхивали тяжелые бочки. Через пару километров дорогу обступил лес.

— Говоришь, яровые в этом году должны уродиться?

Напарник ответить не успел, сквозь вой мотора прорвался треск выстрелов. Вова вдавил газ, решил, что колонна пойдет на прорыв, но впереди полыхнула одна из машин, и он резко нажал на тормоз.

— Прыгай!

Стрельба шла впереди, по ним пока не стреляли, Вова прихватил автомат и противогазную сумку с запасным диском и гранатами. Судя по интенсивности стрельбы, нападавших было немного, и пулеметов слышно не было, гранаты не хлопали, только характерно шили короткими очередями ППШ, да отрывисто трещали винтовочные выстрелы.

— Давай вперед!

Прикрываясь придорожным кустарником, Вова с побледневшим тезкой, пригибаясь, рванули в голову колонны. И не они одни. С нашей стороны стрельба постоянно усиливалась, все новые и новые стволы вступали в бой. Над головой щелкнула шальная пуля, Лопухов и сам не заметил, как оказался на земле, отвык, однако. Поднявшись, глянул на тезку, не заметил ли тот секундной слабости, но тот, похоже, обалдел от первого боя, и ему было не до Вовиных эмоций.

— Не спи, совсем замерзнешь!

Лопухов потащил тезку дальше. Они проскочили мимо горящей машины и успели к шапочному разбору. Залегшие у дороги водители и автоматчики палили по лесу с левой стороны, где между деревьями виднелись несколько телег. Вова перекинул целик на двести метров и еще успел дать две коротких очереди по местам, где, как ему показалось, подозрительно шевельнулись ветки. На этом все и закончилось.

— Прекратить огонь!

Голос Кальмана перекрыл грохот выстрелов, стрельба быстро стихла. Вова отыскал тезку.

— Ну как, страшно было?

— Не. Я и понять ничего не успел.

То, что не понял ничего — правда, Вова вспомнил свой первый бой, и как они толпой бежали в атаку, а он больше всего боялся отстать. А на счет не страшно — врет, вон у самого аж губы побледнели, но храбрится.

— Выстрелить-то хоть успел?

— Ага. Весь диск выпустил.

И когда только ухитрился целый диск расстрелять! Способный напарник попался.

— Ладно, пошли, посмотрим, чего там навоевали. И диск смени.

Тезка торопливо лапнул висящий на ремне подсумок.

Повоевали неплохо. Убили двух запряженных в телеги лошадей. Третью пришлось дострелить, чтобы не мучилась. В лесу, за телегами, нашли четверых нападавших, два трупа и два тяжелораненых. Были еще следы крови, но этих нападавшие унесли с собой. Кроме того, нашли семь наших трехлинеек и немецкий карабин. Судя по количеству собранного оружия, некоторые из бандитов предпочли отступить налегке. Преследовать их не стали, да и некому было. Собственные потери составили один легкораненый водитель, сгоревшая машина и приличный список, пробитых покрышек, выбитых стекол и дырявых радиаторов. На прочие повреждения никто внимания не обращал. Одна из машин стояла в луже солярки, натекшей из пробитых бочек, но, к счастью, не загоревшейся. В телегах оказалось продовольствие. По большей части наше, советское, в меньшей — местного происхождения. Потом нашли еще одного убитого в красноармейской форме. Чуть позже приехали на трех грузовиках солдаты комендантской роты из Городка, тогда только ситуация прояснилась полностью.

Нападать на колонну с горючим и боеприпасами бандеровцы и не собирались, солярка в бочках или семидесятишестимиллиметровые патроны им ни к чему, да и охрана с шоферами там была очень зубастой. Бандиты выследили продовольственный транспорт одного из стрелковых полков, состоявший из полудюжины телег. Возницы, однако, так просто не дались, стрелять начали, к тому же, опыта подобных экспроприаций у бандеровцев было еще маловато. В результате, потеряв одного убитым и двоих ранеными, обозникам удалось уйти на трех телегах. Три достались бандитам. Добычу они попытались вывезти в свои схроны, но тут подошла транспортная колонна танкистов. Попытка укрыться в лесу оказалась неудачной, телеги между деревьев не прошли. В это время, на дороге появилась передняя машина, кто-то в нее пальнул и попал в бензобак. Грузовик загорелся и началось... Между тем, обозники добрались до телефона, позвонили в Городок, оттуда выслали подмогу.

Водители меняли пробитые колеса, выгребали из кабин стеклянное крошево, проверяли моторы. Комендачи отправились прочесывать лес. Вовин "шевроле", как и другие машины в хвосте, к счастью, не пострадал. И так дырок хватает. Вова, с деловым выражением на лице, обошел вокруг машины, для порядка попинал колеса. Когда передняя машина догорела, колонна продолжила путь.

Во время одной из поездок, колонна снабжения остановилась на кратковременный отдых в одном из сел. Вроде дома не изменились, и говор у людей тот же, а что-то все-таки не так. И тут Вову как по голове стукнуло, а может, это уже Польша?

— Це так, Польща, — подтвердили Вовину догадку местные жители.

Где-то границу проскочили и не заметили.

— Польша? — удивился тезка, ранее никуда из своей деревни дальше райцентра не уезжавший.

— Она самая, до Германии уже немного осталось, дойти бы.

До Германии оставалось еще несколько месяцев, а бандеровцы водились и здесь, за границей. Несколько раз приходилось натыкаться на следы их деятельности, дважды доходило до перестрелок, но на приличной дистанции, ввязываться в бой, даже с обозниками, бандиты предпочитали в соотношении не меньше, чем десять к одному, а получив отпор, мгновенно растворялись в лесу или в ночи.

Несколько дней им везло, обходилось без происшествий, а потом к Вове подошел Кальман.

— Саныч, нужно во Львове, на вокзале, капитана одного забрать. Он из отпуска возвращается, очень просил встретить. Сам понимаешь, по-иному ему бригаду догнать трудно будет, а он стоящий офицер, уважаемый.

Станции разгрузки остались далеко в тылу, и все снабжение легло на бригадные автороты и корпусные автобаты. Хорошо хоть дороги просохли, да авиация немецкая практически не донимала. Но в одиночку от Львова догонять на перекладных идущую вперед бригаду и в самом деле трудно и долго.

— А чего это он в отпуск укатил в разгар наступления?

— Ты, Саныч, мужик, вроде, соображающий, а дурак. По какой причине у нас сейчас в отпуск ездят?

— По ранению, — догадался Вова.

— Вот именно. Держи путевку, завтра к полудню нужно быть на вокзале. Успеешь?

— С запасом.

— Смотри, поедешь один. Попутчиков не брать, вне стационарных постов не останавливаться, даже если будут тормозить. Про бандеровцев поминать не буду.

— И не надо. Не волнуйся, Аркадий Львович, все сделаем в лучшем виде.

Выехал Вова затемно, доехал без проишествий. Мест для парковки у вокзала было сколько угодно. Помня о предупреждении ротного, Вова поставил "шевроле" подальше от шныряющих по площади горожан. Хотя патрули у вокзала постоянно отирались, но береженного и бог бережет, автомат он положил на колени и, время от времени, поглядывал в зеркала, хотя, что там творится за задним бортом все равно не видно. Время шло, а капитана все не было. Вова начал рассматривать местные архитектурные достопримечательности. Красивый во Львове вокзал, центральная часть чем-то православный храм напоминает, а все вместе — дворец.

— Ваши документы!

Патруль подкрался незаметно. Вова протянул красноармейскую книжку и путевой лист. Старший лейтенант с красной повязкой еще несколько минут пытал Лопухова каверзными вопросами, контрразведчика из себя строил, но, в конце концов, вернул документы и отвалил не солоно хлебавши вместе со своими мордатыми комендачами. После них подошел капитан. Мундир парадный без портупеи, погоны золотые, награды на груди в два ряда. На его фоне замусоленная Вовина гимнастерка с единственной медалью выглядела совсем непрезентабельно.

— Из хозяйства Кальмана? — поинтересовался капитан.

— Так точно.

Капитан закинул вещмешок и сам полез в кабину, даже не спросив хозяина, Вове это не понравилось, ну да детей с этим капитаном не крестить, но от мелкой мести он не удержался.

— А на удостоверение вашей личности можно взглянуть?

— Ну, взгляни.

Капитан сунул удостоверение Вове в нос, фамилия совпала. Переложив автомат с колен, он потянулся к зажиганию. Капитан кивнул на ППШ.

— Боишься?

— Опасаюсь.

Похоже, его тут принимают за тыловую крысу, каковой он сам считал комендачей. Вообще-то, в танковой бригаде к водителям отношение было вполне дружелюбное, как со стороны танкистов, так и мотострелков. Все понимали, что горючее и боеприпасы кому-то возить тоже надо, без них много не навоюешь. Те же ремонтники, которые в бой отродясь не ходили, считались в доску своими, боевыми ребятами. И потери в автороте тоже были, пусть и с пехотой несравнимые, а тут... Интересно, каков сам-то гусь? Хотя, такой иконостас так просто не навешивают.

Фыркнув мотором, "шеви" будто передалось настроение хозяина, машина не спеша покатила по покрытым тряской брусчаткой Львовским улицам. Благо машин и повозок на проезжей части немного, до пробок этим улицам еще далеко.

— Останови!

Какого хрена, встрепенулся Вова? Пивную увидел капитан. Быстро, однако, они тут мирную жизнь наладили. Только бои отгремели, а они уже свой гешефт наладили. Сидят, пьют, как будто и войны никакой вокруг нет и бандеровцы по округе не шастают. При панах пили, при немцах, и при наших тоже будут, ничем гадов не прошибешь. Остановке Вова воспротивился.

— Нельзя останавливаться, товарищ капитан, нас об этом специально предупреждали.

— Сдрейфил? Останови, я приказываю!

Пивка захотел, козел. Пискнув тормозами, грузовик замер, водитель и пассажир клюнули носами. Капитан не спеша вылез из кабины, одернул свой щегольской мундир. Перед кем покрасоваться захотел? Барышень поблизости не наблюдается, а мужикам местным твои золотые погоны поперек горла встали. Вова огляделся, опасности не видно. Вряд ли рискнут бандеровцы напасть белым днем, почти в центре города... Но все равно чувствовал себя Вова неуютно. Покосился на ППШ, но оставил его на месте, а то опять капитан прикалываться будет. На всякий случай, выжал сцепление и врубил первую, тронуться можно будет сразу.

— Сыды нэ смыкайся, рукы трымай на кэрми.

Вова медленно повернул голову, рядом с кабиной стояли двое. В обычной городской одежде, но у старшего под пиджаком расшитая украинская рубаха. Младший держал в руке парабеллум, как раз напротив Вовиного бока. У старшего блеснуло что-то острое. Автомат доставать долго, что же делать-то? Бросить сцепление? Нет, "шевроле" не "мерин", успеет пальнуть.

— Ворухнеться — стриляй.

Проинструктировав младшего, старший бандеровец двинулся к капитану. Ну да, сейчас подойдет и сунет ему нож в бок, а того и оружия-то, похоже, нет. Младший пальнет прямо через дверцу, тонкое автомобильное железо парабеллумовскую пулю в упор не остановит... Стоп, там не тонкое железо, там, в дверце, броневая пластина вварена. Площадь ее невелика, но располагается она точно напротив того места, куда целится этот бледный пацан, видать, первый раз на дело взяли. А, была, не была!

Старший бандит совершил ошибку, начав обходить грузовик спереди. Как только его голова оказалась перед кромкой капота, Вова вдавил газ и бросил сцепление. "Шеви" прыгнул вперед, сшибая бампером бандита, даже сквозь вой мотора донесся его вопль. Почти одновременно хлопнул выстрел, но Лопухову было не до него, он повернул руль, и задний мост ощутимо подбросило, теперь бандеровцу точно хана. Правой ногой он тут же вдавил тормоз, левой сцепление, правой рукой перевел рычаг в нейтраль и сразу же схватился за ППШ, левой нащупывая ручку двери. Снаружи шла отчаянная пальба.

Когда он с уже взведенным ППШ приземлился на брусчатку, перестрелка только что закончилась. Бандеровец, выпустив из руки парабеллум еще оседал на землю с пробитой грудью. Дуэль капитану-фронтовику он проиграл вчистую, ни разу в него не попав, а вот одного из местных ухитрился зацепить, видимо, руки сильно тряслись. Капитан стрелял из маленького блестящего пистолетика, в кармане носил трофей, оказывается. Местные мгновенно рассосались, как будто и не было их. Даже раненый пытался отвалить, доказывая, что у него всего лишь незначительная царапина, но капитан его придержал. Вскоре примчались комендачи, допрос, протокол.

Только ближе к ночи их отпустили, но ночью возвращаться в часть не рекомендовали. Днем еще ничего, а ночью на дорогах бандеровцы пошаливали, на одиночной машине за город лучше было не соваться. Выехали ранним утром. Перед поездкой Вова выдал капитану свой ватник.

— Наденьте, товарищ капитан, а то погоны ваши издалека видно.

Ватник капитан накинул на плечи, форс форсом, а лишний раз дергать костлявую за усы не стоило. Отпуск закончился, пора была возвращаться к реалиям фронтовой жизни.

— Вы, товарищ капитан, на правую сторону смотрите, а я на дорогу и налево.

Капитан, соглашаясь, кивнул. Дальше всю дорогу ехали молча, капитан больше не командовал, только по сторонам внимательно зыркал. Хотели Вове за опоздание на полсуток взыскание влепить, но, разобравшись, не стали. А следа бандитской пули на машине он так и не нашел. Не иначе, этот щенок с полуметра ухитрился в грузовик не попасть, бывают на свете чудеса. Да ну и хрен с ним!

Через Сан переправлялись вместе с танками, на пароме. Несколько дней метались в междуречье Сана и Вислы, обеспечивая стремительный рывок танков на Баранув. Впрочем, исправных танков оставалось немного, в бригаде — около дюжины, во всем корпусе — меньше четырех десятков. Но и у немцев боеспособных частей здесь практически не было, хорошо организованную оборону прорывать не приходилось. Всего один раз они серьезно попытались остановить наше наступление, но им удалось только задержать наш авангард, после чего их опорный пункт был обойден и немцы, не дожидаясь полного окружения, отошли, открывая дорогу на северо-запад.

Около переправы через Вислу возник затор. Река широкая, полноводная, бродов на ней нет. Паром был только один, и на него претендовали сразу две танковые армии. Переправа шла медленно, поэтому техники перед ней скопилось много. А наших истребителей никто не видел уже несколько дней, авиация не успевала за танками. Маскировались, конечно, и зенитки стояли, но если бы фрицы налетели... К счастью, обошлось, немецкая авиация была занята где-то в другом месте. А тут прибыл еще один понтонный парк.

Плеск воды пробивается сквозь тарахтение катерного движка, палуба слегка покачивается в такт волне и вибрирует.

— Ты плавать умеешь?

— Неа, я такую большую реку в первый раз вижу. У нас в деревне речка узенькая, мне чуть выше колена будет. А вы, товарищ ефрейтор, как?

Нет на воде Вова держаться мог, но недолго. С одной стороны, вода в реке теплая, летняя, с другой — обмундирование, сапоги и ремень. Кто победит, лишний вес или жажда жизни, еще неизвестно, а темная речная вода скроет все.

— Я даже на море был.

Был. Один раз. Поехал в Сочи дикарем, благо деньги были. Билет на самолет до Адлера подвернулся на удивление легко. До Большого Сочи добрался с шиком, на такси. Высадив его у шикарного отеля такси укатило, Вова подошел к ресепшену за которым его ждали две симпатичные весело щебечущие девушки и один большой облом — мест в гостинице не было, все забито. Деляга сильно не расстроился, можно было попытать счастья в многочисленных миниотельчиках. На крайний случай оставался необъятный частный сектор. Прежде, чем отправляться на поиски, Вова решил перекусить. Зашел в ресторан, сделал заказ и, пока ждал, познакомился с веселыми сочинскими парнями. Чуть позже подтянулись еще более веселые сочинские девчонки.

Сначала выпили за знакомство, потом за удачный отдых, потом пили за прекрасных дам, за их кавалеров, за... Коньячок был вполне приличный, прижимающаяся слева мамзель очень даже привлекательной и такой податливой, поэтому Вова быстро выпал из реальности. Где-то под утро он был разбужен суровым патрулем доблестной сочинской тогда еще милиции. Хорошо хоть документы оставили. Поняв, что взять со спящего на пляже гражданина нечего, все уже взято до них, патрульные дали Вове бесплатный совет — к стражам порядка со своим заявлением не соваться, статистику им "глухарями" не портить и, вообще, быстрее уматывать обратно во избежание, так сказать.

Вова совету внял, наскреб по карманам мелочь, бросил на равнодушное утреннее море прощальный взгляд и побрел в ближайшее почтовое отделение, телеграмму корешу давать. Кореш не подвел, денег выслал, но с обратными билетами было туго. Пришлось двое суток трястись в общем вагоне на верхней полке возле туалета. С тех пор отдыхать на отечественных курортах Вова зарекся. Хотел выбраться куда-нибудь в Турцию или Египет, оторваться по системе "олл инклюзив", но сделать заграничный паспорт все руки никак не доходили. Так и не собрался. А теперь вот выбрался за пределы Родины, имея в кармане не загранпаспорт с шенгенской визой, а красноармейскую книжку и автомат в кабине. Транспорт, правда, комфортом не баловал, зато грузоподъемность три тонны и никакой тебе таможни, вези, что хочешь. Вова автоматически прикинул. Три тонны солярки, цена у нас, цена у них, за один рейс получается...

Бабах! Белопенный фонтан вырос далеко впереди и в стороне, даже брызги до парома не долетели. Переправа немцами не просматривалась, но ее место они приблизительно знали и били вслепую, наугад. Однако народ на пароме занервничал, захотелось побыстрее ощутить под ногами твердую землю. Между тем, паром приблизился к середине реки. Здесь и ветер был свежее, и качало сильнее, а обстрел, как назло, усилился. Наконец, толчок парома, возвестил о прибытии к берегу. Народ оживленно хлынул с парома, следом за ним сполз на левый берег и Вовин "шевроле".

Вот что плохо умеют генералы, так это вовремя останавливаться. Несмотря на все сводки о состоянии собственных войск, доклады из частей и данные разведки. Им постоянно кажется, что стоит только бросить в бой еще одну дивизию, накрутить хвост подчиненным, как враг дрогнет и побежит. При том, что люди вымотались, техники осталось мало, да и та нуждается в ремонте, что резервная дивизия не дотягивает и до половины штатной численности. Тылы отстали, коммуникации растянуты, и тоненький ручеек горючего и боеприпасов не в состоянии удовлетворить даже сильно сокращенные противником текущие потребности войск. А сами войска уже давно кормятся с "бабкиного аттестата". Между тем, еще вчера отступавший противник, закрепился на заранее оборудованных и выгодных для обороны позициях, подтянул резервы, и проблем со снабжением у него нет.

На этот раз для осознания ситуации потребовалось всего две недели. И то, только потому, что в начале третьей недели немцы сами предприняли попытку контрнаступления. Именно попытку, продвижение немцев измерялось километрами и через неделю они выдохлись окончательно. Наступила оперативная пауза, обе стороны рыли окопы, накапливали боеприпасы и восполняли потери в людях. После трех недельного пребывания на плацдарме, танковую армию вывели в резерв.

Авторота разместилась в польском селе. Хозяйка, низенькая полька лет тридцати пяти, сварила водителям чугунок картошки, в который те вывернули пару банок американской тушенки. Хозяйку пригласили за стол, та, непонятно с чего расщедрившись, выставила еще и бутыль мутного бимбера. Смертельно уставший Вова махнул всего-то полстакана, картошечкой закусил и сам не заметил, как выпал из реальности.

Проснулся он на следующий день, далеко за полдень, судя по положению солнца. Причем, проснулся на кровати и без одежды, хотя, кальсоны и нательная рубаха были на месте. Выбравшись из-под одеяла, Вова натянул свою пропотевшую, покрытую масляными пятнами форму, сунул ноги в сапоги и отправился искать местный освежитель. Выход Вовы в общую комнату сопровождался ехидными усмешками сослуживцев, хотя сам он никаких косяков за собой не помнил. Выпил, поел, дальше провал. Освежившись, он вернулся этому вопросу.

— Ну, колитесь, чего вчера было?

— Да ничего не было, — пустились в отрицалово кореша.

— А чего тогда лыбитесь? — продолжил допрос Вова. — Я, как выпил ничего и не помню. Что дальше было-то?

— Хозяйка тебя в спальню увела, да на свою кровать уложила.

Так это была хозяйская кровать!

— А дальше?

— Дальше она к нам вернулась, гулять продолжили.

Устал человек, выпил, сморило его. Хозяйка помогла лечь спать. И с чего тогда ржать? Рассказчик, тем временем продолжил.

— Через полчаса хозяйка из-за стола встала и в спальню нырнула.

Вова напрягся.

— Еще через четверть часа выскакивает вся в слезах, шипит, как кошка.

— А что? Я ничего...

— В том-то и дело, что ничего. Опозорил, ты Саныч, Красную армию, а еще — ефрейтор!

Тут уже все заржали в голос. Хозяйка, вероятно, пыталась Вову пробудить, и не только Вову, но к ее стараниям, судя по всему, оба обитателя ее кровати остались глухи.

— Да я, считай, трое суток не спал, из-за руля не вылезал, устал как...

Лопуховские оправдания звучали жалко, это он и сам понимал, но решил сегодня же вечером восстановить свое реноме. Объект, правда, красотой не блистал, да и возраст далеко не юный, но все женские причиндалы были в наличии. Визуально же в темноте большой разницы между хозяйкой и какой-нибудь моделькой нет, особенно, если перед этим стакан на грудь принять. А что если найти ее прямо сейчас и пообщаться где-нибудь в сараюшке? Да и кусты по летнему времени пойдут.

Приняв решение, Вова затянул ремень, лихо сбил на ухо пилотку и двинул на выход.

— Если начальство будет искать — я скоро приду.

И вышел, сопровождаемый гнусным ржанием гадов-сослуживцев. Не к ночи будь помянутое начальство, не преминуло испоганить Вове намечающуюся лафу. На выходе из дома он столкнулся с лейтенантом Никифоровым.

— О, Лопухов, хорошо, что я тебя нашел! Собирайся, надо горючее в первый батальон доставить.

— А чего я? — возмутился Вова. — Других что ли нет?

— Во-первых, я тебя первым встретил. Во-вторых, а почему не ты?

Вова быстро перебрал в голове аргументы, препятствующие его немедленной отправке в рейс, но не нашел ни одного уважительного. Ладно, тут недалеко, к вечеру обернется, а женщина никуда от него не денется.

— Есть, в рейс, — нехотя согласился он.

Еще никогда короткая дорога не казалась ему такой долгой. Село, где расположился первый танковый батальон их бригады, уже виднелось где-то в километре. Бочки быстренько выгрузить и обратно. Какого хрена им вообще горючее понадобилось, на месте ведь стоят?

Та-та-та-та-та-та! Вова автоматически ударил по педали тормоза, и снаряды взбили дорожную пыль буквально перед капотом "шеви". Ба-бах! Бах! Сильный удар в левое бедро. Боли не чувствовалось, но нога моментально онемела. Штанина быстро намокала. Не забыв прихватить автомат, Вова вывалился на дорогу. Рядом с ним из пробитых бочек в кузове стекал на дорогу соляр. Пара "фоккеров" неторопливо разворачивалась для повторного захода. Охотники. Не обращая внимания на текущую кровь, он постарался отползти подальше от машины. "Шевроле" стоял на дороге с распахнутой дверцей, как бы приглашая вернуться, двигатель продолжал работать, но Вова знал, что машина уже обречена.

Та-та-та-та-та-та! Та-та-та-та-та-та! Оставив на земле большой оранжево-черный костер, пара фрицев взмыла в небо и взяла курс на запад. Они свое дело сделали и надолго здесь оставаться не стали. Осторожные, сволочи! В сапоге уже заметно хлюпало. Вова ощутил, как вместе с кровью из него вытекает жизнь. Он торопливо стащил с себя ремень, перетянул ногу. Потом, рванул зубами упаковку индивидуального пакета и начал бинтовать ногу прямо поверх галифе. Сейчас главное остановить кровь. Танкисты должны заметить дым пожара, и послать кого-нибудь на помощь, надо только немного потерпеть, совсем немного.

Глава 11

Госпиталь располагался в трехэтажном каменном здании, стоящем на территории католического монастыря. Говорили, что в этом монастыре располагалась больница чуть ли не с четырнадцатого века. По ночам город опускался во тьму. Немцы время от времени пытались бомбить железнодорожную станцию и сам город, поэтому соблюдалась светомаскировка. К тому же, уличное освещение Львова было газовым, а самого газа не было, зажечь фонари все равно невозможно. А бывало, что по ночам и постреливали, хоть и нечасто.

У ранения в ногу есть свои преимущества. Во-первых, можно спать сколько угодно, никто не поднимет и на хозработы не припашет, даже еду приносили в палату. Во-вторых, есть можно все, что угодно, в отличие от ранений в живот. В-третьих... Вова несколько минут мучился, но других преимуществ не нашел. Недостатков было больше. До туалета дойти — проблема, а первое время сестричкам утки из-под него выносить приходилось. Лежать приходилось постоянно на спине, шевельнешься — ногу моментально простреливает боль. Постоянно одни и те же рожи вокруг, ходячих мало, да и те еле ползают, стуча костылями. Изредка довольно болезненные перевязки, остальное время оставалось только лежать и ждать пока на ляжке нарастет мясо. Скучища.

Одно развлечение — за медичками наблюдать. Иногда в палату очень даже ничего заглядывают, жалко, что редко. По большей части местный женский персонал пребывал уже в почтенном возрасте, но Вова все равно был им благодарен. Когда его еле живого и бледного от потери крови привезли в госпиталь, ему перелили пол-литра крови, а донором был кто-то из этих ужасно милых женщин.

О, в коридоре какая-то суета началась.

— Тетя Таня, тетя Таня, что за шум?

Тете Тане едва перевалило за двадцать. Пухленькая, круглолицая с кудряшками, как раз одна из тех, на кого приятно посмотреть лишний раз.

— "Контуженных" привезли. Сразу пятерых.

Контуженными называли уроженцев Западной Украины, призванных сразу после освобождения. Едва хлебнув фронтовой жизни, они начинали искать способ свалить домой. Одни просто дезертировали, пока фронт не успел далеко уйти от родных мест, другие начинали симулировать контузию. Кто-то запустил среди них слух, что контуженных отправляют домой, вот и попадали эти симулянты в госпиталь с завидным постоянством. За три года войны медперсонал навидался всякого, "контуженных" выявляли даже не врачи, а сами медсестры еще на сортировке. После этого с ними беседовал особист госпиталя, старший лейтенант. Если симулянт признавался в ходе этой беседы, его просто отправляли в штрафную роту. Начинал упорствовать — шел под трибунал. Бывало, в одной партии привозили двух-трех, но чтобы сразу пятерых — первый раз. Не иначе, контузия заразной стала.

В дверном проеме опять нарисовалась Танина рожица.

— Ранбольной Лопухов, на перевязку.

— Для вас, Танечка, я просто Володя.

Но медсестричка уже скрылась. Кряхтя от боли при неловких движениях, Вова сполз с кровати, ходячие помогли ему утвердится на костылях, и пошкандыбал в перевязочную.

— Неплохо, неплохо. Так не больно? А так?

Один из двух госпитальных хирургов, Григорий Моисеевич, несмотря на круглые очки и молодость, уже носил под белым халатом капитанские погоны. Во время войны в званиях росли быстро, особенно окончившие полный курс медицинского ВУЗа. Помучив Вову, он отдал его в добрые руки медсестер, накладывать повязку, а сам занялся писаниной. Набравшись наглости, Вова задал вопрос.

— Доктор, а скоро мне можно будет в город выходить?

Моисеевич иронически глянул на Вову поверх очков.

— Дырка в ноге зарасти не успела, а уже туда же.

Но, увидев умоляющий Вовин взгляд смилостивился.

— Недели через две, не раньше.

Выход в город был единственным развлечением, доступным выздоравливающим. Днем в городе было относительно безопасно, да и ходили только группами.

Наконец-то настал и Вовин день. Все обмундирование, тщательно переписанное при приемке, было заперто на складе. Потертый больничный халат, некогда синего цвета, из-под халата торчат желтоватые от многочисленных стирок кальсоны с завязочками. Все это покоится на коричневых тапках без задников и подпирается тяжелыми, но прочными костылями, ефрейтор Лопухов к выходу готов. На улице уже не май месяц, но когда это останавливало солдата, имеющего возможность оставить расположение части?

Проезжая часть улиц вымощена брусчаткой, на тротуарах уложены каменные плиты. На домах сохранились многочисленные таблички с прежними, еще оккупационными названиями. Даже дорожные указатели кое-где сохранились, но по большей части, наши дорожники закрасили прежние названия населенных пунктов и написали новые. Сам город от боев пострадал мало, сбегающая вниз улица, застроенная в стиле модерн, имела боевые отметины в считанных местах. Ближе к центру архитектура изменилась, появились рельсы, но трамвай еще не ходил. Отметины от снарядов и пуль стали попадаться чаще, на одной из улочек наткнулись на до сих пор не убранную "пантеру".

Между тем город уже жил своей жизнью, отличной как от остальных советских городов, так и от российских. Два года советской власти и три оккупации существенно сократили городское население, но полностью изменить уклад жизни не смогли. Было в нем что-то своеобразное. Не просто европейская окраина, захолустная польская провинция, а еще и перекресток торговых путей, место смешения национальностей, языков, мыслей. Вова это чувствовал, словами выразить не смог бы, кожей ощущал. С городского тротуара все выглядит иначе, чем из кабины грузовика.

В городе уже работали магазины, парикмахерские, кинотеатры, непривычно ярко пестрели рекламные вывески. Только вся эта жизнь текла мимо, в карманах у раненых было пусто. Вова ради интереса поинтересовался ценами и хождением валют у уличных торговцев. Трое его просто послали, видно, что интерес у раненого красноармейца праздный, ничего покупать он не будет. Четвертый от скуки или природной болтливости кое-что выложил. Цены, как водится, были запредельными на все. Ходили советские рубли, рейхс и оккупационные марки. Курс был плавающим с устойчивой тенденцией укрепления рубля по мере удаления от города линии фронта. Высоко котировались английские фунты, но Вова усомнился, что рассказчик хоть раз держал их в руках. Дядька обиделся, и ручеек информации иссяк.

Когда они двинулись дальше, к Вове обратился один из раненых с "самолетом" на левой руке.

— Слушай, чего-то я не понял, как это можно одни деньги продать, а другие купить?

Парень был молодой, революцию и гражданскую с их многовалютием на просторах бывшей империи не застал, советские червонцы по причине малолетства, а также бедности и удаленности родной деревни от финансовых центров в руках не держал. Все, что он видел — советские рубли, да и те мелкими купюрами. Ну как такому объяснить? У него алгоритм финансовых операций проще некуда, в кассе получил — в магазин отнес. Все.

— Как бы тебе сказать..., — Вова задумался.

В его время уже была валютная биржа, "форекс", любой пацан знал что такое котировки и кросс-курс, а текущие курсы доллара и евро к рублю мог назвать в любое время дня и ночи. Сам Вова в этих валютах плавал также свободно, как дышал, а тут почему-то задумался. Продать одни деньги за другие и тут же обменять их на третьи, чтобы получить в четвертой валюте прибыль, которую можно пустить на укрепление собственного материального благополучия. А можно и влететь по крупному. И такое бывало. Но это конечный результат, а суть в чем? Ну ладно, когда наличные бумажки меняешь, их хоть в руках можно подержать. Но когда все действие сводится к тому, что одни циферки на мониторе просто меняются на другие? А какое действие эта операция оказывает на окружающую действительность? И оказывает ли вообще?

Из философского ступора Лопухова вывел тот же раненый.

— Ладно, пошли дальше город смотреть.

Так и не решив глобальных проблем своего нынешнего мировоззрения, Вова поспешил догнать свою ушедшею вперед группу. Снаружи поглазели на здание вокзала, вошли внутрь и вышли на платформу. Здесь ходили поезда, пахло угольным дымом маслом и дальней дорогой. Вове вдруг захотелось сесть в поезд, не в щелястую теплушку с нарами, а в нормальный вагон с койками, салфетками на столиках и занавесками на окнах, с попутчиками без погон и с попутчицами в коротких юбках, проводницей, собирающей билеты и приносящей по заказу горячий чай в звенящем подстаканнике. Сесть и уехать от войны, от смерти, от тяжелых неудобных костылей... С платформы их шуганул комендантский патруль, нечего тут без дела шляться, да и в госпиталь возвращаться уже пора.

В город удавалось выйти еще несколько раз, но уже наступил ноябрь, начались дожди, похолодало, потом пошел снег, Львов потерял значительную часть своего осеннего очарования. В конце ноября Вову перевели в батальон выздоравливающих, выдали, наконец, обмундирование. Больше всего проблем доставила очистка левого сапога от запекшейся крови. Батальон располагался тут же в монастыре. Основная задача заключалась в снабжении дровами. Большое каменное здание отапливалось печами, а поскольку с дровами была проблема, в нем было мягко скажем холодновато. Помаявшись с месяц, Вова сам пришел к кадровику.

— Направьте меня обратно в бригаду.

Капитан в мешковатой гимнастерке, скрывающей солидное брюшко, спросил фамилию и, покопавшись в своих бумагах, возразил.

— Рано тебе еще.

— Да надоело здесь, у себя в части быстрее долечусь.

— Да где она сейчас, твоя часть? Если хочешь, могу на пересыльный пункт отправить.

— Не, — не согласился Вова, — выписывайте меня обратно, есть же приказ танкистов в свои части отправлять.

— Так ты же не танкист!

— Раз в танковой бригаде служу, значит, танкист. Выписывайте.

— Ну как хочешь.

На следующий день, еще слегка прихрамывающий Вова, заявился в комендатуру. Там про бригаду тоже никто ничего сказать не мог, ефрейтора Лопухова направили в Тарнобжег с туманным напутствием "там найдешь", конспираторы хреновы. Полторы сотни километров он преодолел за четыре дня, в дороге малость поиздержался и в местную комендатуру прибыл немного потрепанным и сильно голодным. Как и ожидалось, вся танковая армия была расквартирована в окрестностях городка. Поздно вечером он, наконец, добрался до штаба бригады на попутке, а там уже и до автороты недалеко.

Вовиному появлению народ искренне обрадовался, за три месяца, что он отсутствовал, армия находилась в резерве, других потерь не было. Кальмана на месте не было, ушел к танкистам обмывать ордена, полученные за Сандомир, поляну накрыли без него. Вскоре сытый и пьяный Вова почувствовал себя дома, насколько это применимо к дому польского крестьянина и компании суровых, промасленных и прокуренных мужиков. К полуночи появился ротный пьяный и очень злой, все полезших к нему с вопросами послал на хрен. Часам к двум ночи собравшиеся расползлись, не все, правда, некоторые выпали из реальности, не выходя из-за стола.

Утро было тяжелым. Вова сполз с лавки, на которую не помнил, как попал ночью, во рту, будто кошки нагадили. Пошарил по столу в поисках опохмелки, но ничего не нашел, все вчера выжрали боевые товарищи. Матюгнувшись, выполз во двор, хватанул тяжелого сырого снега, протер лицо и отправился к забору снять тяжесть с души. Удачно вернулся, главное, вовремя..

— Машины свободной сейчас нет.

Опухший, с красными глазами, капитан в надвинутой на глаза шапке, поморщился, как от зубной боли.

— Пойдем вперед, первый трофей — твой. А пока вон ремонтникам помоги.

— Есть помочь, — согласился Вова.

— Дуй к старшине, вставай на довольствие, пока еще я ротой командую.

Прежде, чем отправиться по адресу, Вова решил задержаться, всех интересовали подробности вчерашней гулянки у танкистов, тем более, что кое-какие слухи уже дошли до автороты.

— Да нормально сидели, — нехотя кололся Кальман, — потом парторг приперся.

Штабного парторга в бригаде не любили, хотя больших пакостей он, вроде, никому не делал. Зачем нужен при штабе целый капитан, партийные бумаги перекладывать?

— Ему штрафную налили, потом еще. Никто и не заметил, как он окосел. А потом он мне заявляет "Ты здесь сидишь, а все твои соплеменники на Ташкентском фронте отсиживаются".

Слушатели напряглись, горячий нрав ротного все знали не по наслышке.

— А дальше чего было?

— Ну я и ляпнул, что мои, что мои хоть у немцев в карателях и полицаях у немцев не служат. Пьяный был.

Парторг был чистокровным украинцем с Полтавщины. Народ напрягся еще больше.

— А он?

— За кобуру схватился.

— А ты?

— Я тоже. Но тут танкисты вмешались, парторгу в морду дали и на улицу выкинули.

— И что теперь? Парторг этого просто так не оставит.

— Да знаю. Поживем — увидим.

Ко всеобщему удивлению, никаких оргвыводов не последовало, историю с разбитым партийным лицом бригадное начальство решило замять. Наступление на носу и именно этим капитанам танки вперед вести, а партийный при штабе останется.

Вовин ППШ, с которым он был неразлучен полтора года, остался у подобравших его танкистов. Вместо автомата ему выдали новенький карабин образца текущего года с неотъемным штыком. Собственно, ничем кроме этого штыка, да еще нескольких мелких деталей, этот карабин от прежнего не отличался. Руки сами вспомнили, куда обойму вставлять и как затвор вынимать, хотя, было бы что вспоминать. Еще одну тенденцию последней фронтовой моды подметил Вовин глаз — шоферы начали носить танковые шлемы, тем самым подчеркивая принадлежность к уважаемому роду войск.

Подняли бригаду тридцатого декабря. Победный сорок пятый, а это понимали уже все, встретили на марше. Ночь, плеск черной воды и тусклый свет фар, ремлетучка, в кузове которой трясся Вова, переправилась обратно на плацдарм в ночь со второго на третье января. Войск тут собралась много. Впервые с лета сорок третьего Вова видел столь многочисленные, хорошо укомплектованные личным составом и техникой части. Пожалуй, только с автомобилями были проблемы. Все танки в бригадах — новые с восьмидесятипятимиллиметровой пушкой, только танки-тралы остались со старым орудием. Полк новеньких ИС-2, самоходки со стодвадцатидвухмиллиметровыми орудиями, даже новейшие противотанковые БС-3, опять же целый полк!

Вся эта махина пришла в движение двенадцатого января. Рецепт прорыва немецкой обороны был прежним — двести с плюсом стволов на километр фронта. Артподготовка на этот раз была в два этапа. После часового обстрела стрелковые части взяли первую линию траншей. В девять утра начался второй этап артподготовки, длившийся два часа. В конце второго часа некоторые немецкие части начали отход, не дожидаясь атаки пехоты. После полудня вперед двинулись танки, и уже к вечеру вся армия вышла на оперативный простор.

Пять дней ремлетучка, а вместе с ней и Вова, колесила по запруженным техникой, людьми и обозами дорогам, несколько раз попадали под авианалеты, но обошлось без потерь. Мороз хоть и небольшой, а в моторе ковыряться неприятно, как и гайки крутить. Все это время Лопухов пытался приглядеть себе подходящий трофей, но не везло. То модель редкая, то повреждена машина сильно. Да и маловато попадалось машин в начале наступления.

— Ничего, — утешали Вову ремонтники, — как только что-нибудь подходящее будет, мы ее быстро на ход поставим. А то, оставайся с нами.

Мысль была неплохая, но ремонтники с точки зрения проведения бартерных операций находились в худшем положении, чем шоферы. И Вова продолжил поиски.

К концу пятого дня бригада оказалась в Ченстохове. На улицах города отступающие немцы оставили около сотни разнообразных машин. Вова уже подобрал себе очень даже приличную "Татру" с мотором воздушного охлаждения. Оставалось только найти и заменить выдранные прежним владельцем провода и залить в бак бензин, но тут пришел приказ двигаться дальше.

— Ну, хоть полдня дайте, — заныл Вова, — я на ней вас и догоню.

— Отставить, — грозно насупилось начальство, — марш в ремлетучку.

Проткнув немецкую оборону, танкисты проходили по сорок-пятьдесят километров за сутки, и этот темп удерживался уже третий день, снабжение быстро отставало, учитывая, что за предыдущую пятидневку прошли еще полторы сотни и форсировали три не самых мелких реки.

Еще через два дня Лопухов проснулся в Германии, но это он узнал не сразу. Усталость свалила намертво, едва он забрался в фанерную будку полуторки после снятия пригодных запчастей с подорвавшегося на мине "студебеккера". Пока машина гремела железом и прыгала на кочках по разбитой танками дороге, Вова крепко спал, но стоило остановиться — проснулся мгновенно.

— Надолго встали? — поинтересовался Вова.

— А хрен его знает.

Спрыгнув на дорогу, убедился, что впереди затор и быстро движение не начнется. Под сапогами Лопухов с удивлением обнаружил брусчатку. Шоссе, однако, с двух сторон обсаженное высокими деревьями, образующими настоящий коридор. Летом должно быть красиво смотрится. Отметив местные красоты, Вова отошел к обочине и уже взялся за ширинку, но тут его взгляд упал на следующую сценку.

Вдоль обочины валялось брошенными несколько тачек, каких-то ручных тележек и, даже, детская коляска. В них кто-то уже успел покопаться, вывернув содержимое. Тряпки какие-то, посуда, если и было что интересное, то все уже подобрали. Метрах в тридцати на одной из тележек неподвижно сидела старуха. К ней подошел солдат, спрыгнувший со стоящего впереди грузовика. Что ей сказал, старуха не отреагировала, тогда он рванул что-то с тележки, посыпались какие-то бумаги. Женщина сползла на землю и начала их собирать, солдат схватился за автомат.

Забыв про собственные желания, Вова поспешил вмешаться. Солдат дергал затвор своего ППСа, но тот категорически отказывался взводиться, поставил на предохранитель, а в запале снять забыл. Сержант, на погонах краснели лычки, наконец, справился с оружием, Вова услышал, как щелкнул затвор, но сразу выстрелить не решился, поэтому Лопухов успел.

— Ты что, охренел?

— Отойди.

Сержант сделал попытку обойти препятствие, но Вова сделал шаг в сторону и опять закрыл старуху.

— Они моих родителей, я слово дал! — похоже, мужик находился на грани истерики. — Ты, посмотри, что она с собой возит!

Вова обернулся. На снегу лежали фотографии, среди которых было немало мужчин в форме и, судя по всему, в немалых чинах. От машины уже подошли другие красноармейцы, но вмешиваться не спешили. Ситуацию надо было как-то решать. Одним шагом сократив дистанцию, Лопухов схватил сержанта за грудки и развернул в сторону.

— На меня смотри, на меня! Это сумасшедшая немецкая старуха, она никого не убивала! Слышишь, никого! Хочешь — стреляй, только чем ты тогда от фашиста отличаться будешь?!

Вова отпустил сержанта и сделал шаг в сторону. Старуха продолжала ползать на коленях, что-то бормоча и собирая бумаги. На происходящие в двух шагах события, решающие ее жизнь, она не обращала внимания, точно не в себе. А сержант сдулся, автомат держал в руках так, будто не знал, что с ним делать. Но тут все разрешилось само собой, колонна на дороге зашевелилась. Водитель "студебеккера" нажал на клаксон, солдаты потянулись к машинам, сержанта тоже увели. Вова рванул обратно к своей полуторке. Ремонтники через фанерные стенки будки ничего не видели. Едва машина тронулась, мочевой пузырь тут же напомнил, что дело, по которому он вылез наружу, так и осталось невыполненным.

Стремительные прорывы и победные марши остались в прошлом. За Одер немцы уцепились зубами. Армия с трудом создала плацдарм на левом берегу, а потом еще почти месяц прогрызала немецкую оборону, расширяя его. Фрицы опомнились, подтянули резервы, подготовились и как... В Лаубане два корпуса так зажали. Нет, не сорок первый на дворе, но год этак сорок третий некоторые вспомнили. И как коридор в обратном направлении пробивать, и как технику, подрывать, которую вывести невозможно. То, что осталось от корпуса, вывели во второй эшелон, в городок Лигниц.

И тут на Вову обрушилось счастье. Под конец войны он получил вожделенное место в тылу, доступ к материальным благам и широчайшие возможности. А началось все с вызова к ротному. Расстроенный Вова вернулся с безрезультатных поисков подходящего трофея. Увы, все более или менее приличное было растащено до него. Тихим, не злым словом Лопухов помянул не сдержавшего свое обещание Кальмана, тут-то его и нашел капитанский посланец.

Кальман был чем-то недоволен, но подчиненному душу изливать не стал.

— Ты про двести восемьдесят первый приказ слышал?

— Нет, — насторожился Вова. — А о чем приказ?

— Посылки разрешили домой отправлять. Пока наступали, не до того было, а сейчас зашевелились. Решено создать при штабе бригады склад трофейного имущества. Централизованно, так сказать, барахло собирать и посылки комплектовать.

Цель этого действия Вова и сам понял, сначала все собрать, а потом поделить в соответствии со званием и занимаемой должностью. Но он-то тут причем? Вряд ли ему предложат сесть на распределение всего этого богатства.

— Для сбора трофеев "студебеккер" выделяют, новый. Пойдешь?

— Пойду.

Казалось бы, вот оно, только руку протянуть, но сердце даже не дрогнуло, как будто такие предложения ему регулярно делают.

— Ты смотри, осторожнее там. При штабе иной раз опаснее, чем на передовой бывает. Ты мужик шустрый, грамотный, потому тебя и посылаю, другого сожрать могут.

— Спасибо за доверие, — криво усмехнулся Вова.

— Не за что, — парировал Кальман, — "студер" на днях придет.

"Студебеккер" был, действительно новым, насколько новой может быть машина проехавшая Иран и часть Азербайджана, дальше ее везли по железной дороге. Хорошая машина, мощная. В кабине круглые педали сцепления и тормоза, напольная педаль газа. Стартер также включается ногой, круглой кнопкой слева. Переключатель света фар, как и полагается, расположен возле левой ноги. Руль — с четыремя спицами. Целых пять рычагов на тоннеле пола. От переключения передач, до управления коробкой отбора мощности и стояночного тормоза. На замке зажигания надписи ON и OFF. Вместо ключа — поворотный рычажок. Под приборным щитком расположены кнопки с надписями Choke, для управления воздушной заслонкой карбюратора и Throttle, ручной "газ". Спидометр, естественно, оперирует милями. Указатель давления масла показывает давление в фунтах на квадратный дюйм. Несколько сложнее с указателем температуры воды, показывающим температуру в Фаренгейтах.

Ответственным за сбор трофеев был назначен помощник начальника штаба майор Левинсон, но непосредственным Вовиным начальником стал старшина Кирьянов. При первом же взгляде, старшина Вове понравился. Уже в возрасте, лет сорока, напоминал он уменьшенного раза в два бурого мишку, вставшего на задние лапы. Мощный торс покоился на кривых, коротких ногах. Ходил он медленно, вразвалочку. На попытку представления Вовы по уставу, только рукой махнул.

— Ерофеичем зови, так привычней.

А на груди у него две Славы, Красная звезда, медали и пять нашивок за ранения. И еще одну деталь отметил острый Вовин глаз — черный нож на левом бедре. Такие в танкодесантной роте многие носили, называя ножом автоматчика, хотя официальное его название "нож разведчика", НР. Судя по сильно потертой рукояти, старшина его частенько вынимал.

— Было дело, — подтвердил Вовину догадку Ерофеич. Разведвзводом раньше командовал, еще в пехоте, языков брал, пока в прошлом году сосед на мине не подорвался. Ограниченно годным признан, теперь вот складом барахла заведую.

А потом без всякого перехода поинтересовался.

— Это у тебя что?

— Карабин, — удивился Вова.

Старшина уковылял к себе на склад, вернулся с ППСом и подсумком на три магазина.

— Вот возьми. А карабин твой пусть у меня постоит.

Сменить карабин на легкий и компактный пистолет-пулемет, конечно, хорошо, да и отбиваться с ним лучше, но оставался еще один вопрос.

— А если спросят?

— Спросят — возьмешь. Главное, чтобы было с кого спрашивать. А пока пользуйся. Он бесхозный, я его недавно подобрал.

Старшинскую мудрость Вова оценил. У других водителей особым шиком считалось иметь в кабине трофейный МП, а у него ППС будет.

Лопухов не сразу понял, почему на такое теплое место назначили не опытного тыловика, а какого-то полуграмотного бывшего разведчика, но быстро оценил начальственную мудрость, старшина не то что чужой тряпки не возьмет, но и чужой нитки. И другим не даст.

Служба у Вовы теперь была не пыльная. Обычно с утра брали несколько человек из взвода охраны штаба и ехали в намеченный населенный пункт собирать трофеи. Немецкое население при приближении страшных русских рвануло на запад, брошенных домов в округе было много, скорее обитаемые были исключением. А барахла в этих домах... Брали практически все, в Союзе все эти шмотки были дефицитом, только посуду не трогали, все равно по дороге побьется. Собранное имущество разгружали на складе. Ерофеич его приходовал. Потом, по представленным им же спискам, начальство делило что, кому и сколько. Здесь же и посылки упаковывали, сдавая централизовано на почту.

Отношения со старшиной Ерофеичем складывались скорее дружественные. На выездах за трофеями старшина сидел в кабине. В дороге они с Лопуховым разговоры разговаривали, так и познакомились поближе. Убедившись, что новый водитель клептоманией не страдает, он начал поручать Вове ведение книг по учету имущества, тем более, что у Лопухова все получалось быстрее и с гораздо меньшим количеством ошибок. Но однажды Вова искушения не выдержал. В тот день в одном из домов попалось несколько наручных часов. Все в красивых коробках с надписями, видимо, хозяину дома на юбилеи дарили. Одни Вове уж больно понравились, настоящая машинка времени, не то, что фуфельный "ролекс". Помучавшись, некоторое время, он рискнул.

— Ерофеич, а можно я эти часы себе возьму?

Старшина пристально посмотрел Вове в глаза.

— А ты представляешь, что будет, если, скажем, комбриг тебя или меня с такими часами на руке увидит?

Ерофеич был кругом прав, Лопухов со страдальческой миной сдвинул коробку к куче еще не оприходованных вещей.

— Понравились?

— Очень.

— Так и быть, возьми. Только подальше спрячь. Закончится же когда-нибудь эта война.

Не поверивший своему счастью Вова, с задержкой в несколько секунд цапнул часы.

— А я смотрю, Володя, и удивляюсь, трофеи ты не собираешь, посылок не отправляешь. Что, совсем никого нет?

Ну как старшине объяснить, что родителей Вовиных еще даже и в проекте нет? Поэтому он просто кивнул.

Во время одной из поездок, Вова рискнул поинтересоваться у старшины.

— А как оно, людей ножом резать.

Ерофеич ответил не сразу.

— А ты сам хоть раз в штыковую ходил?

— Было дело. Один раз в сорок первом.

— И как?

Вова вспомнил скрип выходящего из тела штыка.

— Противно.

— Вот и ножом так же, только еще хуже. Нет, есть такие люди, которым кровь людская, как водица, эти людей режут не задумываясь. Но они, вроде, как и не совсем люди, к зверям ближе. Мне дома кабанчика колоть жальче было, чем фрица на фронте. Нормальному человеку нужно быть сильно в свое правоте уверенным, чтобы нож в человека воткнуть.

— Или сильно пьяным, — заметил Вова.

— Не скажи, — не согласился Ерофеич. — Вот я, если меня по пьяному делу обидеть, я в морду могу дать, а за нож хвататься ни за что не буду. Водка она только зверинское нутро у человека являет, а если нет его, так он на убийство никогда не пойдет.

Лопухов переварил полученную информацию и продолжил расспросы.

— А доведется если, куда бить? В сердце?

— В сердце опыт нужен. С первого удара можешь не попасть, да и нож между ребер застрять может. Лучше в шею бей, в горло. Не можешь в шею, бей в живот, там точно не застрянет. Руки режь, от потери крови любой здоровяк быстро ослабеет. Вот помню...

На ходу старшина прочитал Вове небольшую лекцию по ножевому бою, щедро приправленную примерами из собственной практики, а она у него оказалась богатая. Так и не заметили, как на место приехали.

Все рухнуло в один день. Продовольственная машина сломалась, и на вклад за продовольствием отправили Вовин "студер". Вместе с ним получать продовольствие поехал старшина Дормидонтов. Старшина — высокий красавец, шатен с уже намечающимся пузиком, на котором слева, по-немецки, носил кобуру с трофейным "вальтером". Но никто не видел, чтобы он хоть раз этот "вальтер" из кобуры вынимал. Офицерские шинель и фуражка, на гимнастерке медали в два ряда, орден Красной звезды и ни одной нашивки за ранение. Герой. Принадлежность к продовольственно-финансовой службе, давала почти неограниченный доступ к столь ценимым во время войны продуктам и вещам. Он был преисполнен чувства собственной значимости и считал себя где-то десятым по значимости человеком в бригаде.

К тому же его любили женщины. Сам старшина был однолюбом, предпочитал одиноких молодух в теле и, обязательно, с собственным хозяйством. Благо, во время войны этого добра хватало и везде, на Украине, в Польше, Германии, где бы ни останавливался бригадный штаб, старшина находил себе бабу. Как он объяснялся с немками и полячками, оставалось тайной, но от них он нахватался импортных словечек, которыми пересыпал свою речь. Чем-то он напоминал Вове одного персонажа из старого фильма, только у того руки были золотые, а у старшины росли из... Но это уже в Вове заговорила зависть.

На обратном пути грузовик начало вести вправо. Поначалу Вова решил, что почудилось, но чем дальше, тем сильнее машину уводило с прямой. Матюгнувшись, он съехал на обочину. Зашевелился спавший до этого Дормидонтов.

— Что случилось?

— Прокол, похоже. Сейчас разберемся.

Действительно, прокол. Место тут нехорошее, безлюдное. И развалины кругом. Вместе с домкратом и инструментом, Вова вытащил из кабины ППС, повесил его на зеркало, так, чтобы был под рукой и приступил к ремонту. Старшина куда-то отошел, пока Лопухов крутил гайки и снимал запаску.

Сзади что-то залепетали по-немецки. Голос детский, но Вова все равно вздрогнул. Автомат трогать не стал, обернулся. Девчонка лет четырнадцати-пятнадцати, на страшного русского смотрела с испугом, но продолжала что-то лепетать, показывая то на себя, то на него. Вова ни хрена не понял, ни из ее слов, ни из жестов, стоял и хлопал глазами. Подошел Дормидонтов.

— Чего тут у тебя?

— Да вот, девчонка немецкая что-то хочет, а что, не пойму.

— Ну, ты и лопух, Лопухов, — заржал старшина, — она тебе себя предлагает, в обмен на продукты.

Вова пригляделся к девчонке внимательнее. Похоже, с возрастом он ошибся, постарше будет, лет шестнадцати, а может, семнадцати. Худая, бледная, наверняка в подвале последние дни сидела, ручки, ножки тоненькие, груди, считай, совсем нет, вот и ошибся. В чем другом, но в педофилии Вова замечен не был, предпочитал бабенок постарше и пофигуристей. К тому же не по своей воле на дорогу вышла, где-нибудь поблизости в подвале наверняка мать, братишки-сестренки. От одной этой мысли зашевелившееся было желание, напрочь отбило. А тут еще и старшина рядом стоит и ржет, как жеребец.

— Да ну ее.

Как выяснилось, старшина оказался более всеяден.

— Если не хочешь, так я воспользуюсь. Пошли, фройляйн, не обижу!

Облапив немочку, Дормидонтов повел ее в развалины ближайшего дома. Но тут девчонка почему-то уперлась, то ли плату хотела вперед получить, то ли замена ей не понравилась, то ли по ходу дела передумала.

— Ну чего упираешься? Жрать-то, небось, хочешь?

Видимо, старшина сделал ей больно, немка заверещала.

— Ах, ты еще и кусаться?!

Рука у Дормидонтова тяжелая, девчонка отлетела метра на два, свернулась калачиком и заплакала.

— Оставь ее!

Пока дело было добровольным, Вова не вмешивался, но насилия над женщинами он и раньше не терпел и насильников не переваривал. Уже протянувший к девчонке руку старшина на мгновение замер, выпрямился и обернулся к Лопухову. Не понравился Вове старшинский вгляд.

— Не встревай, ефрейтор!

Но в Вову уже вселился бес противоречия.

— Отвали от нее, козел!

Дормидонтов потянулся к висевшей на пузе кобуре, но рука замерла на половине пути, сразу, как только щелкнул затвор ППСа.

— Она же немка, а ты из-за нее на кого оружие направил? На своего командира? На боевого товарища?

— Тамбовский волк тебе товарищ! Вон как ряху на солдатских харчах разожрал! Уйди, не доводи до греха!

Старшина уже понял, что прямо сейчас убивать его не будут, руку от кобуры убрал и в сторону отошел, прошипев что-то угрожающее. Вова повесил автомат на плечо, вытащил из кабины свой НЗ, подошел к немке и попробовал ее приподнять. Попытка удалась.

— Ну, все, все, успокойся.

Успокаивающие слова возымели обратное действие, немка зарыдала еще сильнее.

— Ну ка, дай посмотрю. Ничего страшного, до свадьбы заживет.

А фингал-то будет знатным.

— На вот, возьми.

Вова сунул ей в руки мешок с НЗ.

— Все, иди отсюда, иди. Мне колесо менять надо.

Девчонка еще пыталась что-то лепетать, но Лопухов развернул ее и легким толчком в спину придал ускорение. Когда он вернулся к машине, в развалинах никого уже не было.

Дормидонтов всю дорогу молчал, в Вовину сторону даже не смотрел. Злоба просто переполняла его, даже капитаны на него голос не повышали, а тут какой-то ефрейторишка оружием угрожал. Прибыли в расположение, машину разгрузили. И все молча. После этого Лопухов отправился отдыхать, а на следующий день ему пришлось предстать перед темными очами майора Левинсона.

— Дормидонтов на тебя рапорт написал, что ты ему оружием угрожал.

— Этого никто не видел.

— Значит, сам факт ты не отрицаешь?

На этот вопрос Вова предпочел не отвечать, Левинсон сделал выводы сам.

— Тогда есть два варианта. Первый — дать делу официальный ход и тогда для тебя все закончится штрафной ротой.

— А второй?

— Есть приказ направлять тыловиков для пополнения передовых частей.

— Водителей этот приказ не касается.

— Правильно, но можно пойти добровольно.

Размышлял Вова недолго.

— Можно бумагу и ручку, товарищ майор.

За все время пребывания здесь, писать перьевой ручкой он до конца так и не научился. Нацарапав рапорт, он отдал его майору и вышел из штаба на улицу. Подумав, направился на склад к Ерофеичу, еще предстояло сдать сменщику машину, так что на фронт он попадет явно не завтра.

Проходя мимо приоткрытой двери хозяйственного сарайчика, Вова услышал оттуда характерные хлюпающие звуки. Вова заглянул в щель. Марта, нынешняя старшинская пассия что-то, не иначе Дормидонтовские подштаники, стирала в корыте. Лопухова заинтересовал мощный зад и белеющие из-под подола икры. Семь бед — один ответ. Вова просочился в сарай, женщина его не заметила. Подкрался сзади и толкнул Марту вперед, быстро задрав подол. Видимо, немка приняла его за самого Дормидонтова и покорно стояла в прежней позе, пока Вова путался в завязках кальсон, а потом освобождал ее от излишков белья.

Но не могла же Марта не понять, что сзади к ней пристроился не нынешний хахаль, а кто-то другой, в ходе самого процесса. Но то ли замена ее вполне устроила, то ли ей было все равно, но никакого неудовольствия она не выказала, скорее наоборот и звуки характерные издавала. На контрацепцию Вове было плевать, закончив, он натянул кальсоны с галифе и, оставив женщину приводить себя в порядок, вышел на солнечный свет.

Похоже, Вовиных подвигов никто не заметил, только Ерофеич ковырялся в дальнем углу двора, не обращая ни на кого внимания. Вова продолжил путь к нему.

— Ну что, отомстил?

— Кому? — удивился Вова.

— Дормидонтову. Или всем немцам в лице Марты. Этого, уж прости, я не знаю.

— Отомстил. Знаешь уже?

— Штаб слухами полнится. Куда тебя?

— В пехоту.

— Подожди.

Ерофеич скрылся в своем складе. Вышел, держа в руках несколько особо ценных в Вовином положении предметов. Противогазную сумку с гранатами Лопухов взял, от каски и второго подсумка с запасными магазинами попытался отказаться, но старшина его урезонил.

— Бери, патронов много не бывает. И голову береги.

В Вовины руки перекочевали несколько банок консервов, пара индивидуальных пакетов и еще кое-чего по мелочи.

— Возвращайся, — Ерофеич обнял Вову.

— Я постараюсь.

Еще два дня Лопухов ошивался в автороте, сдавая "студебеккер". Потом застрял на пересыльном пункте, но любому везению приходит когда-нибудь конец. Выцепили, в конце концов, и Вову.

— Давай на выход, там тебе и попутчик, кстати, нашелся.

Выбравшись с пересылки, Лопухов от удивления замер.

— А тебя за что?

От Дормидонтова осталась где-то половина. Кобура с ремня исчезла, вместо нее подсумки под винтовочные обоймы, даже живот, вроде, уменьшился. Да и с лица спал, бедненький. Шинель прежняя, а на голове пилотка, лямки сидора и ствол карабина над правым плечом. Но вид был совсем не геройский, не то, что прежде.

— Да-а... Там комбриг...

Развивать данную тему старшине явно не хотелось, ну и хрен с ним. Бог шельму метит. Из штаба мотострелкового батальона обоих направили во вторую роту.

Командный пункт роты располагался в подвале углового дома, стоявшего на Т-образном перекрестке. Стены подвала были оштукатурены, и после недавнего артналета все, кто в нем находился, были словно присыпаны сероватой пудрой. На их фоне вновь прибывшие Дормидонтов и Лопухов сразу выделялись своей почти чистой формой и здоровым цветом лиц. Будущее низвергнутых с Олимпа почти полной безопасности тыловиков решал ротный. Капитан, на вид едва перевалил за двадцать, совсем мальчишка из взводных военного выпуска.

Старшину, однако, ротный раскусил сразу.

— Пэфээсник?

Быстро растерявший гонор тыловик, вздрогнув от далекого взрыва тяжелой мины, подтвердил.

— Так точно, товарищ капитан.

Ишь, как тянется товарищ старшина, а еще совсем недавно морду воротил.

— Пойдешь во взвод к Крылову.

Судя по ухмылкам окружающих, взвод веселый и такому пополнению сил там здорово обрадуются.

— Проводи, — кивнул капитан белобрысому сержанту.

Тот легко поднялся, подхватив свой ППС.

— Пошли, только смотри в штаны по дороге не наложи.

Дормидонтов промолчал, бросил на Вову такой взгляд, будто хотел хоть от кого-то получить сочувствие, но не дождался, так и ушел.

— Теперь с тобой.

Капитанский взгляд остановился на трех нашивках.

— Где их получил?

— Первую под Москвой, вторую в Сталинграде, Третью в Польше.

— А потом ты решил, что с тебя хватит, пусть другие повоюют?

Вова счел вопрос риторическим и решил не отвечать. Капитан поднялся, подошел к одному из подвальных окон, и подозвал Лопухова.

— Значит так, — принял решение ротный, — берешь этих двух орлов и проверяешь вон тот серый дом. Через два часа доложишь о выполнении. Часы есть?

— Есть, товарищ капитан.

— Тогда действуй.

Капитан вернулся на свой импровизированный КП, а Вова пошел знакомиться с выделенными в его распоряжение силами. Орлы не понравились ему с первого взгляда. Первый — худосочный юноша в шинели, несмотря на уже относительно теплую погоду, с новеньким карабином. Второй — полная противоположность первому. Плотный коренастый мужик между сорока и пятьюдесятью, в ватнике. Рядом с ним лежал ППШ с настолько потертым воронением, что Вова невольно пригляделся к прицелу автомата. Обычный, перекидной, но если бы прицел оказался секторным, то Вова ничуть не удивился — вид был такой, будто этот ППШ воюет еще с сорок первого.

При приближении нового начальства оба поднялись. Первый довольно шустро, манеры, вбитые в запасном полку, еще не выветрились. Второй вставал медленно, с сопением, не мальчик уже.

— Здорово, орлы!

"Орлы" отозвались вразнобой.

— Теперь вы мои подчиненные. Не могу сказать, что я от этого в восторге, как и от поставленной нам задачи. Но есть хорошая новость, через два часа мы с вами расстанемся, но за это время нам предстоит кое-что сделать, а именно, зачистить во-он тот маленький домик. Кстати, забыл представиться, ефрейтор Лопухов Владимир.

Новоявленные подчиненные от такой речи пребывали в легкой прострации, пришлось Вове опять брать инициативу в свои руки.

— Тебя как величать?

— Красноармеец Востриков!

— Вольно, Востриков. А ты на кого откликаешься?

— Михась я, Грищук.

— Ты часом не западенец? — насторожился новоявленный командир.

— З Чернивцив я.

— Помню, проходили. Будем считать, что познакомились. Гранаты есть?

— Три штуки, — ответил Востриков.

— Трохи е, — это уже Грищук.

— Тогда, за мной, орлы!

Выбравшись из подвала, орлы на брюхе проползли через улицу, пробрались мимо разбитого немецкого грузовика и нырнули в арку нужного дома. По ним не стреляли. Дом стоял на Т-образном перекрестке, оборонять его было невыгодно, поэтому кроме нескольких выбитых окон на фасаде, других разрушений не было. Если для обороны дом не подходил, то ударить в тыл роте, двинувшейся к центру Берлина, отсюда самое то. Это даже Вова с его командирским опытом понял, поэтому и послал их сюда капитан.

Выглянув из арки, Лопухов обнаружил внутренний двор, напоминающий Питерские дворы-колодцы. Противоположная стена глухая без окон. Тупик. Верхний этаж одного из крыльев П-образного в плане дома разрушен попаданием бомбы или крупнокалиберного снаряда, во дворе валялись обломки стен и кровли, стекла выбиты. И ни малейшего движения, даже ветер сюда не задувал.

— Два подъезда, четыре этажа. Начинаем с левого.

Почему именно с левого? Да какая разница? Можно и с левого. Массивная деревянная дверь, на лестнице неожиданно чисто. Первая площадка, три двери.

— Востриков, останься здесь. Смотри, чтобы к нам сзади не зашли.

Толку от парня с его карабином внутри квартиры не будет, пусть хоть спину прикроет.

— Михась давай за мной.

Затвор взведен, палец на спуске. Вова осторожно потянул дверь на себя, она оказалась незапертой. Темный коридор, паркет и никаких признаков жизни. Все вещи на местах, мародеры сюда еще не забредали. Проверив одну двинулись во вторую, третью... На третьем этаже одна из дверей не поддалась, замок вышибли гранатой. Так понемногу и поднимались вверх. По ходу, малость расслабились. Оставалась три последние квартиры на верхнем этаже, находящиеся в разрушенном крыле дома. Вова еще раз проверил гранаты, убедился, что затвор ППС взведен, предохранитель сдвинут. Бросил взгляд на Михася.

— Готов?

Перехватив свой потертый ППШ, украинец кивнул. Востриков занял уже привычную позицию на лестничной площадке. Начать решили с левой. Лопухов потянул на себя массивную дверь. Та тоже оказалась не заперта и с легким шорохом открылась. Вова повел стволом автомата, но ничего подозрительного не обнаружил. Шаг и он оказался в полутемном коридоре, сзади пыхтел Михась. Короткий апендикс слева с тремя дверьми. Две первых, как и на нижних этажах, оказались туалетом и ванной. Третья дверь — кухня. Пусто, мебель и посуда на месте, ничего не тронуто. Основной коридор, дверь справа. Что-то вроде гостиной-столовой, посередине массивный стол, стулья, стекла витрин. Пусто. Еще дверь справа — спальня. Кровать, шкафы, трельяж, банкетка, никого, под сапогами хрустит битое стекло. Дверь слева... Вова едва отдернул голову, и пуля прошла буквально в паре сантиметров от его лица.

Лопухов сделал шаг вперед, поворачиваясь влево. Стреляли из винтовки, а значит, секунды полторы у него есть. Вовины глаза столкнулись с полным ужаса взглядом совсем зеленого немчика. Тот лихорадочно пытался протолкнуть вперед затвор своего "маузера", но тот упорно оставался в заднем положении. Патроны в магазине закончились, и затвор уперся в подаватель, что никак не могло дойти до впавшего в ступор немца.

— Хенде хох! Гитлер капут!

За годы войны эти фразы стали понятны любому фрицу, но этот, похоже, сейчас не слышал ничего. Вместо того чтобы поднять руки, немец, не отрывая взгляда от Вовы, правой потянулся к подсумку на ремне.

— Брось оружие, дурак, живым останешься!

Но Вовины слова только активизировали поиск застежки на подсумке.

— Ну и хрен с тобой!

ППС привычно отстучал короткую очередь. Все три пули попали в грудь, швырнули немца к стене, карабин с грохотом упал на пол, а тело медленно сползло по стене, оставляя на красивых бежевых обоях красные полосы. Взгляд остекленел и из испуганного стал удивленно-обиженным. Труп так и остался сидеть у стены, голова склонилась на грудь, как бы пытаясь разглядеть, что там, в груди, произошло, и почему он умер. Лет пятнадцать-шестнадцать, коротко стриженые, светлые волосы, мешковатый, не по размеру, мундир. Ремни, подсумки и прочая сбруя — новенькие, только со склада. Отбился от своих, забился в самый дальний угол, но форму не снял и оружия не бросил. За Гитлера своего решил до конца драться или от страха совсем переклинило?

Сзади затопал Михась. А сердечко-то бухает, и ладони потные, отвык, однако.

— Вы живы, товарищу ефрейтор?

— Я немца убил.

— Ну и добре.

Солдат протиснулся мимо Вовы, подошел к убитому и поднял с пола немецкий карабин с так и открытым затвором.

Михась хотел пройти обратно, но Лопухов преградил ему путь.

— А ты где был? Кто меня страховать должен?

— Да я...

— Выворачивай.

— Что?

— Я сказал, мешок выворачивай.

Оспорить решение разгневанного начальства солдат не решился. Отложив в сторону свое и трофейное оружие, скинул с плеч подозрительно округлившийся сидор и начал его развязывать. Сверху обнаружился ворох блестящих белых тряпок.

— Платья думав дружини та дочкам...

— Дурак, это же ночные рубашки. Брось их здесь, — и, видя, с каким сожалением Михась расстается с имуществом, которое уже считал своим, добавил. — Сначала приказ выполним, потом чего-нибудь найдешь.

Больше никого, кроме убитого Вовой немца, так и не встретили. А такое ощущение, будто жители ушли недавно, ну вот только что. После конца зачистки, Михась, получив разрешение, отправился за тряпками. Вова и Востриков стояли у выхода из подъезда во двор.

— Не дом, а улей какой-то, — поделился своими впечатлениями Востриков.

Вова взглянул на нежданно свалившегося на его голову подчиненного, бросилась в глаза худая шея, торчавшая из шинельного ворота.

— Деревенский.

Востриков кивнул.

— Давно воюешь?

— Пятый день.

— Понятно.

Помолчали, потом солдатик вернулся к заинтересовавшей его теме.

— Товарищ ефрейтор, а куда жители-то подевались?

— А черт его знает, попрятались где-то. Может, ушли.

— Даже двери не заперли.

— Правильно сделали, что не заперли. У нас бы гранат не хватило все двери вышибать.

Сверху затопали шаги, Михась возвращался.

— Ладно, пошли.

Но едва Вова с Михасем двинулись на выход, как их остановил Востриков.

— Товарищ ефрейтор, тут дверь!

Нет, ну не мог он ее раньше обнаружить? А лучше бы вообще не заметил. Неприметная, под цвет стены, дверь притаилась в тени лестницы. Если не приглядываться, то хрен заметишь. Нашелся же глазастый. Вова обследовал дверь основательнее. Наружные скобы под навесной замок пустовали. Лопухов толкнул дверь, та не шелохнулась, подергал — бесполезно. "Заперто, догадался Штирлиц". Вот и ответ, где местные попрятались. А вдруг там рота эсэсовцев притаилась, и только ждет момента, чтобы нашим в спину ударить? С другой стороны, втроем, против роты? И одного взвода хватит, да даже отделения. Хотя нет, с отделением еще можно повоевать. Вова окинул взглядом свое притихшее воинство.

— Взорвем?

Дверь массивная, основательная, одной гранаты может и не хватить. Лопухов прикинул, можно ли попасть в нее фаустпатроном, но от этой идеи отказался.

— Востриков, встань у входа, если мы нарвемся — беги к ротному, сообщи ему.

— А мы? — осторожно поинтересовался украинец.

— А мы с тобой воевать будем.

Порывшись в своем словарном запасе немецкого языка, Вова, встав сбоку от двери, забарабанил в нее кулаком.

— Офнен зи дверь, а то шпренген ее на хрен!

Щелкнул затвор ППС, Михась приготовил гранату. Вова бушевал еще с минуту, как вдруг дверь под его ударом дрогнула и приоткрылась. Палец на спуске ППС, ствол автомата смотрит в узкую черную щель, Михась взялся за кольцо. Вова дернул дверь на себя и тут же метнулся вправо. Никто не выстрелил, гранаты наружу не бросили. Лопухов осторожно заглянул в проем. За дверью щурился от дневного света худой старик. Узкий световой клин выхватывал часть подвала, бросилась в глаза седая, патлатая старуха, сжимавшая руку маленькой девочки.

— Солдатен есть?

Старик что-то просительно забормотал, буквально через слово у него проскакивало "нихт", нет стало быть.

— Проверить надо, — обратился к Михасю Вова.

— Треба, — согласился тот, — в мене и лихтарик е.

Вова не понял, что за "лихтарик", а Михась уже протягивал ему черную "жужелицу". Вот скотина, боится сам лезть, хочет фонариком отделаться. Узкая каменная лестница вниз. Зажужжал фонарь, тусклый свет выхватил сидящих у двери. Подвал был забит плотно. Даже тени от фонаря и исказивший лицо страх не смог скрыть красоты блондинки, сидевшей в полутора метрах от двери. Немка вздрогнула, спрятала лицо в ладонях. То ли от света пряталась, то ли от Вовиного взгляда. "Небось, подумала, что я ее прямо здесь разложу". Сзади продолжал что-то лепетать старик, проем закрывал Михась с ППШ наготове. Жужжа фонарем Вова двинулся дальше. Женщины, дети, старики и старухи. Страх и обреченность. Никого, кто бы хоть отдаленно тянул на призывной возраст или хотя бы "гитлерюгенд".

Щелкнул предохранитель ППС. От этого оружейного звука дрогнули сидевшие в луче света. Пробираясь обратно, Вова не удержался, задержал световое пятно на красивой немке у входа. Та сжалась, одновременно пытаясь натянуть подальше юбку. Противно стало, Вова с облегчением выбрался из подвала. Бросил старику в проеме.

— Закрывай!

Тот замер, переваривая информацию на незнакомом языке, Лопухов сам прикрыл дверь, сунул Михасю фонарик.

— Пошли.

— А гарна баба.

Вова резко развернулся.

— Та ни, ни я ничого...

— Шевелись, давай, мародер. Востриков, пошли.

Доложив капитану о выполнении первого задания, ефрейтор Лопухов тут же получил второе.

— Поступаете в распоряжение санинструктора, будете раненых выносить, когда вперед пойдем.

Санинструктор пополнению обрадовался. Забрал себе Вострикова, Лопухов с Михасем должны были работать во второй паре.

Снаружи загремело, грохот взрывов закладывал уши, с потолка посыпалась штукатурка. Потом снаружи заскрежетали гусеницы.

— Пошли!

Санитары выбрались из подвала. Первого раненого подобрали в полусотне метров от подвала, где прятались. Санинструктор быстро, чувствовался немалый опыт, его перевязал. Вова с Михасем взгромоздили на плащ-палатку и потащили на сборный пункт. Второй раз они нагнали роту, когда та ворвалась внутрь большого мрачного здания.

— Где вторая рота?

Чумазый солдат указал на широкую монументальную лестницу. По ней пробрались на второй этаж. Где-то справа шла отчаянная стрельба, туда и двинулись, полагая, что там точно без раненых не обошлось. Михась, пригибаясь, нырнул в дверной проем. Вова задержался буквально на пару секунд. Взрыв отшвырнул его назад, головой он приложился об пол, выручила каска. Сознания не потерял, но в голове шумело, в ушах стоял звон, мысли текли медленно, а руки и ноги были словно ватными. Автомата нигде не было, видимо, выронил при падении, и его завалило отвалившейся штукатуркой. Лопухов двинулся вперед к посеченному осколками дверному проему. Следующая комната, видимо была каким-то залом. Окна были выбиты, массивная мебель из темного дерева была поломана и разбросана взрывом.

"Фаустпатроном хренанули, сволочи". В паре метров от входа лежал Михась. Не повезло мужику, не дождутся его дочки новых платьев. В дальнем конце зала кто-то зашевелился. Из-под лежащего на боку кресла, выбирался немец. Его форму Вова сразу узнал — в такой же ходил по Берлину Штирлиц, только у этого эсэсовца форма была рваная и грязная, а фуражку он где-то потерял. Немец тоже разглядел Лопухова и потянулся к кобуре. Вова подошел к Михасю и вывернул из-под трупа ППШ. Эсэсовец, стоя на коленях, уже палил в него из маленького пистолетика, но руки у него тряслись, расстояние для такого несерьезного калибра было великовато, и он все время мазал. Звук выстрелов с трудом проникал в Вовины уши сквозь звон и гул канонады. Он проверил затвор, убедился, что в диске есть патроны и направил дырчатый кожух на черномундирного. Тот лихорадочно пытался запихнуть в рукоять пистолета новый магазин. Лопухов врезал от бедра, компенсировав неприцельность длиной очереди. Попал в голову. Не эстетично получилось, но Вове было не до красоты — мир вдруг стремительно понесся в его глазах и он осел рядом с убитым Михасем, рядом лег потертый ППШ с пустым диском.

Глава 12

Победу Вова встретил в госпитале, где и провалялся до конца мая. Слух понемногу восстановился, голова кружиться перестала и, сочтя, что дальнейшая поправка Лопуховского здоровья может проходить и за госпитальными стенами, его выписали. Бригаду Вова нашел уже возле Праги. Сначала заглянул в автороту, запоздало отметив Победу, потом по старой памяти заглянул к штабным.

— Вернулся?

— Вернулся. А пэпээс в Берлине остался.

— Ну и бог с ним, твой-то карабин я сохранил.

Вова осторожно опустился на лавку рядом с Ерофеичем.

— Хорошо приложило?

— Есть немного. Очухаюсь маленько и опять на машину сяду, Кальман обещал.

— Я же говорил, везучий ты. А с Дормидонтовым что?

— Даже до передовой не дошел. Ранили его в первый же день. Пулей в жопу. Визгу было... В госпиталь увезли, не тонет дерьмо-то.

Старшина согласно кивнул головой.

— А я вот на дембель собираюсь, увольняют скоро старшие возраста.

— Пора бы уже.

— Подожди, я сейчас.

Старшина ушел на свой склад, назад вернулся с Вовиным карабином. Вместе с оружием отдал Лопухову листок.

— Я тут свой адрес написал, если чего — приезжай. Шоферы везде нужны, к делу тебя пристроим, не сомневайся.

— Да я и не сомневаюсь. Спасибо.

Вова убрал аккуратно сложенный листок в карман. Потом потянулся к своему сидору, вытащил из него трофейный несессер, протянул старшине.

— Держи, Ерофеич, на память.

— А ты?

— Я себе еще найду. Тут этого добра...

Бывший разведчик повертел несессер в руках, открыл, полюбовался содержимым. Потом снял с ремня свой нож и протянул Вове.

— Это тебе. Бери, бери. Не трофейное же барахло со склада тебе дарить.

Вова взял. На прощание они обнялись. Вова надеялся, что расстаются они навсегда, и вовсе не потому, что не хотел больше видеть Ерофеича, как раз наоборот, но обратно, домой, хотелось все-таки сильнее.

Обещание свое Кальман выполнил, Лопухову достался видавший виды "студебеккер". На нем Вова и колесил по всей Германии и Чехии. Хотя танки с места практически не двигались, перевозок все равно хватало. И свое бригадное имущество возили, и оккупационная администрация для своих нужд их частенько припахивала.

Золотое время было, что твой Шенген плюс всеобщее переселение народов. От Польши до Испании никаких границ, точнее, границы, конечно, были, но мало кто их замечал. Некоторые, говорят, аж до самого Парижа доезжали. Союзники тоже катались по всей Германии. Отношения еще испортиться не успели, царило всеобщее благодушие победителей и мир, дружба, жвачка!

Пришлось и Вове с ними столкнуться. Дело было на горном перевале между Германией и Чехией. Еще в Германии у него сдохло переднее колесо. Возиться с ремонтом камеры на дороге он не стал, поставил запаску, хреновенькую, надо сказать. Решил дотянуть до расположения и уже там заняться, но не повезло. На самом перевале кончилось одно из задних колес, причем, по закону подлости, с внутренней стороны. Приткнувшись к краю обрыва, Лопухов затянул ручник, достал домкрат и, матюгнувшись, приступил. Только успел снять оба колеса, как сзади резанул уши рев автомобильного сигнала.

— Чтоб тебя!

На дороге стоял такой же, как у него, "студер", только с тентом и большой белой звездой на дверце, а из кабины вылезал здоровенный негрила, скалившийся белозубой улыбкой. По-английски Вова малость шпрехал, на приветствие ответить сумел.

— Гуд дэй, мистер.

Хотя, какой он на хрен добрый. А вот дальше диалог заглох, словарный запас с обеих сторон оказался маловат. Но два профессионала поймут друг друга и без слов. Вова молча ткнул рукой в спущенное колесо. Американец пнул его ногой и кивнул, дескать, все понятно. Потом указал на запаску. Вова махнул рукой. Союзник то ли не понял, то ли не поверил, взял и стащил запасное колесо на дорогу, ругаясь при этом по-американски. А вот дальнейшие его действия повергли Лопухова в ступор. Негрила взял и столкнул колесо с обрыва в пропасть.

— Ты что творишь, козел!

Союзник на Вовины слова не отреагировал, взял проколотое колесо и отправил его туда же. Лопухов окончательно выпал из реальности. Тем временем, негр забрался в кузов своей машины и скинул оттуда... Два новеньких, муха не сидела, колеса.

— Гуд вилс! — оскалился союзник.

Вова так расчувствовался, что готов был его обнять. Надо было как-то отблагодарить союзника за такой царский подарок, но, как назло, в кабине, кроме двух банок американской же тушенки, ничего не было. Не ее же американцу дарить. Стоп! Он решительно сорвал с левой руки часы.

— Держи. Презент.

— Оу! — расплылся союзник, — Свис!

— Самые настоящие, — подтвердил Лопухов.

Посчитав обмен явно неравноценным, американец всучил Вове несколько пачек "Лаки страйк".

— Презент! Презент!

Потом они вдвоем поставили колеса на место, закрутили гайки. От покрышек пованивало давно забытым запахом свежей резины. Расстались довольные друг другом скрепив американо-советскую дружбу долгим и крепким рукопожатием.

Водителей старших возрастов постепенно демобилизовали, трофейную технику списывали, ну и гайки понемногу закручивали, прежней вольницы уже не было. Все трофейное оружие поотбирали, а тем, кто не сдал, сроком пригрозили. Патроны строго по счету, танковые шлемы носить запретили, за расположение просто так уже не выйдешь. Невольно вспомнились первые дни в учебном полку, разве что строем ходить и песни орать не заставляли и окопы копать, у водителей своих забот хватает.

В начале июля Вову наградили второй медалью. "За победу над Германией". Всех наградили и Лопухова тоже. Награда радости не принесла, время шло, а дембель на горизонте не просматривался, между тем, четыре года почти истекли. Вова пошел к Кальману, но тот только руками развел.

— Кто бы меня самого демобилизовал. В приказе четко сказано "тринадцать старших возрастов", и точка.

— У меня контузия была, — напомнил Вова.

— Это не ко мне, а к медицине. Принесешь справку, что не годен — поедешь домой.

— Принесу, — пообещал Вова, — обязательно принесу.

И направился к выходу.

— Постой, окликнул его ротный, — а как же ты, контуженный, машину водишь?

— Нормально вожу, — схамил Вова, — без единой аварии.

— Разгильдяй, — впечаталось в Лопуховскую спину.

В казарме Вова собрал свои сокровища, за месяц у него кое-каких трофеев собралось, американские сигареты тоже, кстати, пришлись, и прикинул, хватит ли этого на получение справки. На следующий он отправился в гарнизонный госпиталь.

Эпопея получения заветной справки заслуживала отдельной истории. Вова неделю проходил обследование. Он симулировал головокружения и приступы головных болей, чинил машину начальника госпиталя и неудачно пытался обольстить старшую медсестру, подарил ППЖ начальника рулон дорогущего панбархата, угощал сигаретами госпитальных хозяйственников и под конец дал взятку врачу-невропатологу бутылкой французского коньяка какой-то охрененной выдержки. Эту бутылку основательно поддавшая шоферня хотела употребить уже под конец, когда не хватило. Подтянувшийся к концу гулянки Вова, выкупил ее за флягу спирта и сохранил до подходящего случая.

Через неделю, невропатолог Вовиной осады, ведущейся по всем правилам искусства хорошо известного советским снабженцам всех мастей, не выдержал и коньяк таки взял, не устоял.

— Черт с тобой. В конце концов, контузия у тебя, действительно, была, хоть и легкая. И война уже закончилась. Но ты же с таким диагнозом ни одну медкомиссию не пройдешь! Подумай.

— Думал уже. Мне бы только до Союза добраться, а там вылечусь. Дома и стены помогают.

— Вылечится он, — скептически хмыкнул майор медицинской службы. — Иди в коридоре подожди. Будет тебе справка.

Вова выскочил в коридор. Есть, сработало! Талант не пропьешь! В глубине души шевельнулась гордость за блестяще проведенную операцию. Если, конечно, не считать досадной осечки с медсестрой. Но результат-то на лицо, вот он в кармане приятно шуршит, хоть и не деньги. Но эта бумажка дороже всяких денег будет.

Кальман повертел справку и так, и сяк, даже на обратную сторону заглянул.

— Всегда подозревал, что ты прохиндей, но чтобы до такой степени! Может, и мне такую сделаешь?

Вова почесал репу. Заметив его замешательство, Кальман улыбнулся.

— Это была шутка. Через четыре дня будет отправлен эшелон демобилизованных из нашей армии. Успеешь?

Вова успел. Хоть с писарями в строевой части общаться проще, чем с врачами, но на ускорение процесса ушли последние запасы трофеев. Но Лопухов о них не жалел. Получится вернуться, там они почти ничего стоить не будут, не получится... Об этом думать не хотелось, но листок с адресом Ерофеича он бережно сохранил. Так, на всякий случай.

К эшелону Вова прибыл с шиком, на персональном "студебеккере", прилично поддавший и бесконечно счастливый, сам не подозревал, что может впадать в такую эйфорию. Впрочем, не один он такой, некоторых сослуживцы грузили в вагоны в виде слабо шевелящихся тушек. И никто из комендантских или сопровождавших эшелон офицеров не рискнул испортить людям праздник, они его заслужили.

Если не считать сопровождавшего их до границы лейтенанта, то в вагоне Лопухов оказался самым младшим по возрасту, причем, разрыв был солидным, лет в десять-пятнадцать. Если не считать компании пожилых западенцев, служивших в каком-то обозе, то он бы еще был наверняка и самым младшим по званию, красноармейцев у танкистов мало, почти все должности предполагают лычки на погонах. Но звания никакого значения не имели, все они были дембелями, все рано или поздно доберутся до своих военкоматов, встанут на учет, снимут погоны, а потом еще годами будут донашивать выгоревшую добела форму и вспоминать эти дни, как одни из самых счастливых в своей жизни.

Гулянка продолжилась и в теплушке, у многих с собой было. Сквозь перестук колес из соседнего вагона доносилось пиликанье гармошки, там орали "Марш танкистов", потом "По полю танки грохотали", потом что-то еще...

Очнулся Лопухов только на следующий день, уже в Польше. Эшелон шел быстро, надолго задерживать дембельскую вольницу, основательно подогретую трофейным шнапсом и отечественным спиртом, никто не хотел. Наоборот, спешили побыстрее спихнуть обратно, где она раствориться в людской массе. Около полудня по эшелону пронесся слух что уже следующая станция будет пограничной. Все невольно начали готовиться к встрече с Родиной.

— Погранцы!

Свесившийся из дверей сержант-артиллерист первым обнаружил сборище зеленых фуражек на приграничной станции, и сделал правильный вывод.

— Сейчас шмонать будут!

Этого никто не ожидал, привыкли пересекать границу на танках, когда документы у них никто не спрашивал и досмотр личных вещей не производил. Артиллерист оказался прав, едва эшелон замер, последний раз лязгнув буферами, как вдоль вагонов двинулись офицеры и солдаты в зеленых фуражках.

— Выходи на досмотр!

Дембеля, прихватив вещи, посыпались из теплушки, у некоторых барахла оказалось довольно много. Когда Вова, одним из последних, покидал вагон, на полу валялся с десяток разнообразных пистолетов, пачки патронов, даже несколько гранат.

Обыск был основательным, некоторых, особо подозрительных, до белья раздевали, разве что швы не прощупывали. Конфисковали оружие, ювелирку, часы, кто по нескольку штук вез, антиквариат всякий. Некоторые, особо буйные, пытались спорить, права качали, но погранцы их быстро... В общем, разъяснили им ситуацию. На шмотки внимания не обращали, что на себе утащишь — то твое. У Лопухова ничего запрещенного при себе не было, да и из вещей один вещмешок, но пограничник все-таки прицепился к ножу.

— Это же нож, обычный нож, — горячился Вова.

— Это — холодное оружие, его ввоз в Союз запрещен, — упирался пограничник.

Подошел лейтенант, взял нож в руки.

— Разведчик?

— Нет, друг разведчиком был. Он и подарил на память.

Офицер вытащил клинок из ножен, хищно блеснуло остро отточенное лезвие.

— Да, заслуженный ножик.

Судя по тому, как пограничник держал нож в руках, делал он это не в первой. Покрутил и вернул обратно в ножны.

— Держи, — протянул он предмет спора Вове.

— Спасибо.

Здесь же на станции дембелей ждал другой эшелон, идущий уже непосредственно в Москву. Паровоз уже свистел, когда Вова подскочил к вагону и его втянули внутрь. Народу в вагоне заметно поубавилось, часть осталась на пограничной станции ждать отправки по другим направлениям. Некоторое время все оживленно материли погранцов, жалели потерянные цацки и оружие, прихваченное на память. Потом тот же артиллерийский сержант вспомнил историю.

— У нас старшина колечек и сережек золотых в мыло напихал и жене домой отправил. А она ему пишет, "выручило нас твое мыло, я его на рынке на муку сменяла". Вот он тогда концерт устроил!

— И чем все закончилось?

— Кто-то особисту стукнул, тот обыск устроил, еще золотишко нашлось, старшину в штрафную роту списали.

— А у нас...

И пошли воспоминания, кто, что и как тащил из трофеев и к чему это привело. Лопухов слушал вполуха. Как только пересекли границу, сердце слегка защемило, и чем ближе была нужная станция, тем беспокойнее ему было. Получится или нет? Четыре года прошли, даже чуть больше, должно получиться. В крайнем случае, в кармане лежал листок с адресом Ерофеича. В крайнем случае, всегда можно махнуть к нему, выправить чистые документы... И что, всю оставшуюся жизнь баранку крутить? Без образования высоко не подняться, а у него даже школьного аттестата нет. Все заново начинать или снова в деляги податься? Так спекулянт здесь не самая уважаемая профессия, хоть и доходная. Но опасная. Так ничего и, не решив, Вова заснул.

Хоть и невелико расстояние, а ехать пришлось еще целую ночь, через всю Белоруссию. Поезд здесь даже не останавливался, только сбросил скорость. Вова удачно спрыгнул на земли и принял свой сидор.

— Счастливо оставаться! — крикнули ему из вагона.

Вова махнул рукой в ответ. Мимо, постукивая колесными парами, проплывали вагоны с раскрытыми дверями, а в вагонах сидели люди, немолодые, но счастливые и живые. Победители. Только что он был одним из них, но вот промелькнул последний вагон и он остался один. Опять один. Еще пару минут он, не отрываясь, смотрел в след уходящему эшелону.

— Вернулся?

Вова удивленно оглянулся. Рядом с ним стоял пожилой железнодорожник в черном, с молотком на длинной ручке.

— Можно сказать и так, но еще не совсем.

Лопухов закинул вещмешок на плечо.

— Далеко еще?

— Сам не знаю. Может, далеко, а может, еще дальше. К шоссе, как пройти?

— Вон дорога, — железнодорожник ткнул ручкой своего молотка в колею, ведущую на север, — минут через десять выйдешь.

— Спасибо, — Вова зашагал в указанном направлении.

— И тебе не хворать, — долетело со спины.

Дед не соврал, до шоссе, действительно, оказалось меньше километра. Сколько идти до нужного поворота он не знал, да еще и по лесу придется мотаться. А может еще и обратно... Но время у него было. Движение по дороге хиленькое за час прошло всего четыре машины, да попалась навстречу пару телег. Солнце пригревало, а воды во флягу он набрать не догадался, надо будет сделать это в первой же деревне. Стоп! Вот же нужный поворот. Оглядевшись по сторонам, Лопухов нырнул в лес.

За четыре года полянка практически не изменилась, все бурные и не очень события этих лет миновали ее. Вова поймал себя на том, что к избушке двинулся не по прямой, через полянку, а краем леса, прикрываясь кустарником. Привычка, однако. Избушка никаких признаков обитания не имела, внутри пыль, паутина и запустение. Оставалась слабенькая надежда на дуб. Но, может, надо было точно в тот же день прийти? Дуб сам по себе работает или присутствие бабки необходимо? Ответ на эти вопросы можно было найти только опытным путем. По часовой или против? В прошлый раз он крутился против часовой. Решив не рисковать, вдруг занесет еще глубже, Лопухов решил двинуться по часовой.

Первый оборот. Вроде, ничего не изменилось. Еще один... Стоп, кажется, кустарники стали ближе. И деревья чуть выше. И... Вова торопливо начал наматывать круги. После пятого...

— Е-есть!

Природная машина времени все-таки сработала, и сработала точно. Как надо сработала. Борсетка, паспорт, визитница, часы, даже ключи! Все на месте! Деньги? Вова лихорадочно дернул язычок молнии. Сердце радостно ухнуло, все на месте! И тут диссонансом к охватившей душу эйфории тоненько звякнули на груди медали. "За отвагу" и "За взятие Берлина". Вова представил, как он сейчас выглядит со стороны — стоящий на коленях ефрейтор Красной армии, жадно хватающий зеленые баксы. Противно стало, угасло радостное возбуждение. Поднявшись, он отряхнул испачканные колени и выпрямился.

— А вот это правильно.

Вместо шейки приклада рука цапнула воздух, нет у тебя больше автомата, ефрейтор.

— Вон куда, оказывается, тебя занесло. Ну-ка покажись...

Старушенция совсем не изменилась и на Вовино движение никакого внимания не обратила. Все также неожиданно для глаза стремительно приблизилась, крутанула Лопухова.

— Хорош. Сам заработал? — старушенция нацелилась взглядом на медали.

— Нет, на базаре купил, — огрызнулся Вова и ткнул пальцем в нашивки справа, — и это тоже все мое. Благодаря тебе, между прочим.

— Да уж вижу, вижу, потрепала тебя жизнь. Но ты везучий, выкрутился. Вот только одно мне странно...

— Что? — насторожился Лопухов.

— Что кроме ножа этого, да тряпок, ты оттуда ничего не принес.

— Да мне почему-то показалось, что все цацки оттуда здесь пришлось бы оставить.

— Не дурак, — прицельно прищурилась старуха. — А что же ты не додумался поменьше вокруг дуба крутиться? Сделал бы один оборот, в девяносто седьмой попал, два — в восемьдесят третий. Да ты уж поди и сам догадался.

Да уж сам догадался, не тупой. В девяносто седьмой? Вова задумался. Девяносто седьмой это же, это же... Это такие возможности, что дух захватывает! Приватизация, залоговые аукционы, дефолт августа девяносто восьмого! Зная все заранее можно было такие бабки поднять, такой кус собственности отхватить, что и обратно возвращаться не захочется! А если бы два оборота сделал? Восемьдесят третий. Ничего, конечно, хорошего, но всего через четыре года разрешат кооперативы, эпоха первоначального накопления, тоже можно было бы хорошо развернуться, всего-то четыре года где-нибудь перекантоваться!

— Так чего же ты, старая, молчала? Сразу сказать нельзя было?

— Тогда бы не получилось ничего. Такое условие.

— Чье условие? — взвился Вова.

— Да уж не мое, — усмехнулась старуха, — а чье, тебе знать не положено. Ладно, заболталась я с тобой, пора тебе идти. Не просто так ты оттуда вернулся, может, еще и здесь на что-нибудь сгодишься. Может, будет еще из тебя толк.

— Будет, — пообещал Вова, — обязательно, будет. Ты только покажи, куда идти.

— Туда, — старуха махнула рукой в нужную сторону, — забирай свои манатки и иди. Не ищет тебя уже никто. Да, с ножиком этим, осторожнее будь, уж больно много крови на нем.

— Спасибо, за предупреждение, — поблагодарил Вова и нагнулся за своим имуществом.

Пока он собирал свои бебехи с травы, старуха куда-то исчезла. Вот только что была, а сейчас нет. Как будто в воздухе растаяла. Точно нечистая сила. Лопухов распихал документы и ключи по карманам, борсетку сунул в вещмешок, предварительно вынув из нее всю российскую наличность. Привычно пристроил сидор за спиной и двинулся в указанном старухой направлении. Похоже, он немного ошибся, по идее, давно бы уже пора выйти к шоссе, а лес и не думал кончаться. Лопухов попытался сориентироваться по солнцу, но через полчаса заметил, что лес становится только гуще и непролазнее, пришлось возвращаться назад.

Вова совсем было отчаялся выбраться из этого чертового леса, как вдруг наткнулся на остов легковой машины. В этой ржавой конструкции он с трудом узнал собственный "мерседес". Несмотря на отдаленность от населенных пунктов, машину раздели полностью. Все, что можно было открутить и унести, было откручено и утащено. Даже двигатель исчез. А то, что осталось, еще и изуродовали ударами чего-то тяжелого. Ну, народ! И не лень же было! Ненужные больше ключи, Вова выбросил тут же. За машиной обнаружилась узкая дорога, проезжая разве что для полноприводных грузовиков-вездеходов и гусеничных тракторов. Как он только сумел так далеко забраться на обычной легковушке? Наверно лето было сухое или дорогу сильно раскатали за последние четыре года. А четыре ли? Это еще предстояло выяснить.

По дороге Вова направился в сторону багажника и уже через полчаса вышел к весьма приличному четырехполосному шоссе. Разметка, отбойники, все признаки цивилизации были налицо. Среди проносившихся мимо машин мелькнула одна незнакомая модель, но остальные были Лопухову хорошо известны. Не показатель, идем дальше. Идти пришлось недолго, пискнули тормоза, пахнуло горячим воздухом и бензиновым перегаром. Рядом с Вовой остановился рейсовый ПАЗик. Дверь со скрипом открылась.

— Тебе куда?

Водитель — молодой парень, лыбился во все тридцать два.

— В Москву.

— До Москвы бензина не хватит. Могу подвезти до райцентра.

— Железнодорожная станция там есть?

— А как же!

— Тогда поехали.

Вова взобрался на высокую ступеньку.

— Сколько до райцентра?

— Сто пятьдесят.

Надо надеяться, не баксов. Дверь с таким же скрипом, не торопясь, отрезала Вову от свежего воздуха. Лопухов вдохнул родной запах горячего масла, резины и выхлопных газов, протянул водителю две сотенные бумажки. Тот не глядя взял деньги и, так же, не отрывая взгляда от дороги, вернул полтинник. Судя по цене билета на автобус пригородного сообщения, цены изменились не сильно. Не в разы, по крайней мере. Это внушало оптимизм. Лопухов уже хотел было пройти вглубь дребезжащего салона, где были свободные места, но водитель придержал его вопросом.

— А откуда, ты, такой красивый тут взялся?

— Реконструктор я, — выкрутился Вова.

— Понятно, а форма прямо как настоящая.

— Так настоящая и есть, на складе где-то лежала.

— А по виду и не скажешь, — удивился водитель, — совсем новая.

Решив не искушать судьбу, Лопухов слинял в заднюю часть салона, плюхнулся на потертое дерматиновое сиденье рядом с какой-то бабкой и, пристроив на коленях сидор, расслабился. Не тут-то было! Уже через минуту он поймал на себе подозрительный взгляд соседки. Здесь-то чего не так? Бабка то ли тихонько молилась, то ли нечистого отгоняла.

— Ты чего, старая? У меня хвоста нет, и рога еще не выросли.

— Ой, ничего, вспомнила, как батя мой в сорок пятом вернулся. Вот так же, пилотка, мешок, медальки...

Бабка смахнула набежавшую слезу. Вова не нашел, что ответить и уставился на плывущий за окном пейзаж. Срочно надо менять шмотки, а то в этой форме он, как белый хрен на бугре — со всех сторон виден и привлекает излишнее внимание, а ему сейчас это совсем ни к чему. Минут через сорок автобус допилил таки до небольшого городка и запрыгал на выбоинах местных улиц. Еще минут пять-семь и Вова ступил на растрескавшийся асфальт городского тротуара. Крохотный автовокзал, кафе, жилой дом... Вывеска "Промтовары", явно оставшаяся еще с доперестроечных времен.

Ассортимент местного бутика удручал, но выбирать не приходилось, да и с рублевой наличностью были проблемы. На наличие обменника в этом захолустье можно было не рассчитывать. Дешевые китайские джинсы, кроссовки откуда-то из Юго-Восточной Азии, неизвестного происхождения рубашка и светло-серая, неприметная ветровка, тоже Китай. Удивленно-подозрительные взгляды продавщиц. Тут же, в примерочной, Вова переоделся в эти стремные шмотки. Только кальсоны пришлось оставить. Нож пристроил на ремень под ветровку, снаружи не видно, а достать — дело одной секунды. Зачем он это сделал? Вова и сам не знал, видимо, отвык ходить без оружия, а так хоть какое-то ощущение. Форму хотел сразу выкинуть, да жалко стало, решил оставить на память. С трудом запихнул все в раздувшийся сидор. Сапоги завернул в полиэтиленовый пакет и пристроил сверху. Хотя куда их? Зачем?

— Как пройти к железнодорожному вокзалу.

Скучавшая на кассе тетка указала направление.

— Далеко?

— Минут десять ходу.

Через десять минут Вовин нос втянул неистребимый запах зала ожидания. Если бы не современное световое табло на обшарпанной стене, да отсутствие цвета хаки среди ожидающего народа, то словно на семьдесят лет назад вернулся. Дата на табло порадовала, не надула старушенция, ровно четыре года прошло. Может, действительно, никто его уже не ищет. Ближайший поезд на Москву ожидался через два с небольшим часа. Лопухов направился к кассе. Выстояв короткую очередь, сунул нос в окошко.

— Один до Москвы.

— Плацкарт? Купе?

— Общий.

Сейчас нужно экономить. На оставшиеся деньги можно прикупить чего-нибудь пожрать в привокзальном ларьке. И газету. Очень нужна информация. Получив свой билет, Вова выполнил намеченную программу и плюхнулся на жесткую деревянную лавку, откусил приличного вида и мерзкого вкуса пирожок, развернул вчерашнюю газету. Первым делом нашел курс доллара, позавчерашний. А ничего, нормально, даже немного подрос, хотя надо учитывать четырехлетнюю инфляцию. Главное, что не упал. Теперь заживем! Вова глотнул мерзкой теплой колы. Давно забытый вкус, прямо ностальгия, чуть слеза не прошибла. Или это от газа? Добраться бы только до Москвы, зайти в приличный ресторан... Нет, сначала поменять баксы и купить нормальные шмотки, в таком отстойном прикиде в приличный ресторан точно не пустят. Белые скатерти, хрусталь, вышколенные халдеи. Заказать двести граммов водочки ледяной и... Что еще заказать-то? В голову постоянно лезла гречневая каша с маслом и мясом. Тьфу! Ладно, решил Вова, в меню посмотрю, но что-нибудь безумно вкусное. А потом... Что будет потом, он еще не придумал, но был уверен, что все будет просто прекрасно. На таком позитиве Лопухов углубился в изучение текущего момента.

За впитыванием информации время пролетело незаметно. До прибытия московского поезда оставалось почти полчаса, когда Вову неожиданно приперло, чертова кола. Сунулся он в вокзальный туалет, но едва открыл дверь, как от шибанувшей в нос вони и вида загаженного помещения, его чуть не стошнило. Память услужливо подсказала, что рядом с вокзалом есть парк. Закинув сидор за спину, и прихватив пакет с сапогами Вова покинул гостеприимные вокзальные своды. Парк оказался сильно запущенным, настоящие заросли. Просто удивительно, как такое безобразие могло твориться буквально в центре городка. Судя по остаткам человеческой деятельности, приезжие использовали парк в качестве туалета, а аборигены для употребления различных видов огненной воды.

Вова отлил с огромным облегчением и, уже застегивая ширинку джинсов, услышал какой-то писк. Тоненький такой. Писк быстро прекратился, но уши успели засечь направление. Несколько секунд Лопухов прислушивался. Ничего. Хотел было вернуться к вокзалу, но тут писк повторился. Или плач? Или показалось? Вздохнув, Вова двинулся в направлении непонятного звукового эффекта. Через пару десятков метров он убедился в правильности выбранного пути, в кустах явно шла какая-то возня. Боролись там что ли? Вова ускорился, вломился в заросли и, проскочив сквозь пучки упругих веток, оказался на месте будущего происшествия.

Двое держали извивающуюся на земле девчонку, один из них зажимал ей рот. Еще двое сдирали с отчаянно лягающихся ног джинсы, а пятый... Пятый, с ухмылкой наблюдая за разворачивающимся действием, расстегивал свой брючный ремень. Вовиного появления никто не заметил, уж слишком были увлечены.

— Эй, вы, что совсем охренели? Отпустите девчонку!

Пятый справился, наконец, с ремнем и повернул голову к Вове, остальные ни на секунду не прервали своего занятия. Здоровый качок, а взгляд остекленевший, бессмысленный, похоже, обдолбился чем-то, вот на девочек и потянуло.

— Вали от сюда, козел, пока сам целый.

Один против пятерых. Уйти? Эти не остановятся, обязательно доведут свое дело до конца. Девчонка продолжала брыкаться, но чувствовалось, что делает она это из последних сил. Худенькие белые бедра, совсем детские трусишки и пять невменяемых мордоворотов. Ради чего он четыре года мерз, голодал, в обнимку со смертью ходил? Зачем все? Чтобы теперь трусливо отвалить в сторону, когда эти скоты...

Вова сильно пожалел, что нет у него сейчас в руках привычной, уверенной тяжести ППШ, тогда бы и лишних вопросов не было. Ну да за неимением гербовой, пишем на простой. Пакет плюхнулся в траву, следом слетел с плеча вещмешок, а правая рука нырнула под ветровку и легла на отполированную многочисленными прикосновениями рукоять старшинского подарка. Как там Ерофеич говорил, "бей в шею"? Все стало просто и понятно, гвардии ефрейтор Лопухов сделал решительный шаг вперед.

Эпилог.

Настроение у следователя было паршивым, с самого утра. А все потому, что районный прокурор заявился к нему в кабинет по этому самому делу. Не к себе вызвал, сам пришел. Пришел и с порога заявил.

— Ты когда дело Лопухова прекращать думаешь?

— Так ведь неясностей там много.

— Какие у тебя неясности? Все просто и понятно: один отморозок с ножом напал на пятерых граждан, отдыхавших в парке.

Картину, открывшуюся прибывшим, наконец, пэпээсникам, ветераны местного сыска не видели даже в лихие девяностые. Молоденькую экспертшу пришлось нашатырем в чувство приводить. Вся полянка была залита кровью, пять жутко изрезанных трупов и еще один деятель, такой же изрезанный и окровавленный, но еще еле живой, был без сознания. Этот продолжал сжимать в правой руке странный нож, еле достали. Он умер через два часа от сильной кровопотери и многочисленных проникающих ранений с повреждениями внутренних органов. Врачи сразу заявили, что спасти его было невозможно.

Папаша одного из терпил, местный депутат и авторитетный бизнесмен, почти час орал на ментов за то, что зарезали его сынка. Те стояли с виновато-скорбными рожами, а сами про себя подсчитывали на сколько процентов улучшится теперь криминогенная обстановка в городе, эта компания уже всех успела достать. Одного пасечника, после этого разговора, видели в церкви, говорят, свечку ставил за упокой.

— А мотив? Причина нападения не выяснена.

— Мотив к делу не пришьешь. Ей всего тринадцать лет. Мать заявила, что допрашивать девочку не даст. И я ее понимаю.

— Я тоже, — согласился следователь. — Но почему, тогда мелкий деляга Владимир Сергеевич Лопухов, с ножом накинулся на пятерых здоровых парней? Четыре года назад его объявили в розыск по обвинению в мошенничестве. Но потом дело прикрыли, видимо, с доказухой было слабовато, да и клиент исчез. А через четыре года он появляется в нашем городе в форме ефрейтора Красной армии, образца сорок третьего года. Тут же покупает новую одежду, переодевается, берет билет до Москвы и идет резать первых попавшихся отдыхающих. Один против пятерых!

— Может, он какой-нибудь свихнувшийся реконструктор? Нож у него с собой был? Был, значит, заранее готовился!

— Так у терпил тоже ножи были!

— У них хозбыт и самооборона, а у этого — холодняк в чистом виде.

— На этом ноже, кроме крови пятерых потерпевших, нашли дээнка еще пяти, как минимум, человек. Он им где-то еще хорошо поработал.

— Ну, вот видишь! Точно отморозок какой-то.

— И еще одно, форма, белье солдатское, сапоги, везде стоят штампы сорок четвертый — сорок пятый, все малость бэу, но на семидесятилетнее хранение ну никак не тянет! Нож разведчика выпуска сорок второго года. Полный комплект документов ефрейтора Красной армии, демобилизованного в июле сорок пятого. На первый взгляд, самые настоящие, не подделка. Наградные документы на медали...

— Ну, сейчас полиграфия и не такое может, — возразил прокурор, — экспертизы-то не было.

— У него три шрама от огнестрельных и осколочных ранений, следы ожогов на руках. Из документов следует, что первое получено под Москвой, второе в Сталинграде, третье в Польше. Контузия в Германии.

— Так он еще и контуженный! — обрадовался прокурор.

— Зачем такое подделывать?

— Стоп, стоп, стоп. Ты еще к этому часы его фуфловые добавь, борсетку и визитницу. Ты что, фантастики по ночам перечитал? Или телевизора насмотрелся? Сам в дурку захотел? Значит так, дело за смертью обвиняемого закроешь сегодня же. Да, да сегодня, на меня тоже сверху давят. Завтра утром все бумаги должны лежать у меня на столе. Так всем лучше будет, а ему уже все равно, его не в нашем районном суде судить будут. Тебе же, между прочим, скоро следующее звание получать. Ты все понял?

— Понял, — нехотя согласился следователь. — Что с валютой делать?

Это был больной вопрос. Поначалу не до вещмешка было, а когда его начали осматривать, то слишком много свидетелей вокруг было, понятые опять же. Пришлось все официально оприходовать.

— Потом решим. Завтра дело должно лежать у меня на столе, я подпишу. Вещдоки — на уничтожение, кроме валюты разумеется. Все, до завтра.

Поздно вечером, уже оформив бумаги, следователь разбирался с вещественными доказательствами. Нож, форму, сапоги и прочий немудреный солдатский скарб — на уничтожение. Осталась тоненькая стопка документов и два больших кругляша, серый и желтый, на немудреных матерчатых ленточках, да красно-белый, в потускневшем золоте, гвардейский значок. Подумав, он сложил их в отдельный конверт. Решил, что когда приедут родители Лопухова для того, чтобы забрать тело, отдаст им. Какая-никакая, а все же память о сыне.