Венец Венеры

Величие и пафос слов мощной фразы словно приколотил каждой буковкой присутствующих к полу. Они не знали, как им быть. Как это солидно и уважительно и достойно прозвучало... но шкаф! И какие сто лет? Дворец только недавно окончательно отстроили, и сто лет назад не было этого шкафа! Стоп! А вдруг был?! Вдруг этот самый шкаф принадлежал этим Пачинусам! Они ведь древний род, хоть и Тарантийцы коварные, но древние в своем коварстве и вероломстве. Что делать-то? И все молчали.

Молчали все! Даже те, кто притаились за картинами и подглядывали через дырочки и щелочки массивных, богато украшенных позолотой рамок картин. Молчали притаившиеся за ложными стенами, готовые в любой момент выскочить с кинжалами и в тесноте помещения ловко порезать наглого возмутителя порядка. Все пытались понять: что имел в виду молодой наследник Аль Пачино из Тарантума. Аль Пачино, который, по слухам, околдовал детей лучших фамилий Венеции — правнуков бывших дожей! Он на самое дорогое посягнул, на детей, на будущее Венеции — ох, и мутный тип, этот молодой Пачинус.

Но не дремлют мудрейшие патриции, опытные и проницательные главы лучших родов — таких не запугаешь, не запутаешь, они его выведут на чистую воду. Упекут вредного типуса в каморку под свинцовой крышей, парой этажей повыше, в Пьомби ему уготовано местечко — посидит в камере, попарится недельку и осознает! А может быть его в Поцци загнобят! Поцци — "колодцы" — тоже хороша тюрьма для наказания мерзавцев — в подвалах, на уровне воды в каналах, где сырость проникает в каменные каморки и гнобит гниением виновного. Сыро там, тоскливо на душе, для мятежных хулигашек оно самое вкусное — прижать раскаянием и упадком духа вредных жуликов. Точно получит своё Пачино — сначала его осудят, а потом и зал Совета Трех его примет, чтобы попытать на тему: что за дьявольские обряды он там творил по ночам на острове Призраков и неупокоенных душ? И в зал пыток его мерзавца и припечь ему зад угольками!

Молчали все. И Аль Пачино все высказал, что хотел. Чехов сам собой в памяти всплыл — к месту же! А довольно диковинную и нелепую фразу из "Вишневого сада" Лешка еще в школе заценил — прикольно должно быть и смешно игралась сцена в театре. Он открыл дверцу шкафа и прошел в залу, которая была освещена светом свечей. На улице стоял день, но окон в довольно большой комнате не было — может их закрыли, чтобы создать атмосферу уютного для обвинителей полумрака — сами они сидели в креслах, которые стояли на небольшом подиуме, возвышении, опоясывающем стены залы. В креслах сидели знатнейшие, опытнейшие и было их человек двадцать. Многовато было народу, для того чтобы простенько разобраться с виной арестованного по доносу. Пачино встал на входе, но ему дали понять — следуй за нами. Два арсеналотти прошли мимо него и встал чуть впереди, словно приглашая Аля подойти, и встать между ними — перед глазами судей. Зубриков глянул и понял: это не арсеналотти, а более особые стражники — охранники внутренних покоев дворца дожей, в костюмах более чинных и вооруженных иначе, чем простые стражники — без алебард и самострелов, но с короткими мечами они были. Крутые перцы — оружие им доверено в самом сердце власти венецианской. Не надо фулюганить — против двоих он выстоит, но — не надо шутить. Не надо дрочить органы! И он вышел в пятно света, под свет какого-то специального фонаря — древний прием следователей с направленным в лицо ярким светом, чтобы сбивать с толку, чтобы видеть все перемены на лице оправдывающегося, прием этот был известен Венецианским судьям.

Члены совета с удовольствием рассматривали виновника новых безобразий. Им нравилось то, что они видели. Они видели то, что хорошо для Венеции.

Костюм у апулийца был достойный. Бургундская короткополая шляпа украшала голову молодого тарантийца, она не была украшена ни перьями, ни лентами — но она была окрашена в сочный черный цвет, а это был статус — сочная, ровная окраска ткани говорила о богатстве владельца. Шляпа подчеркивала свою красоту узенькой лентой, которая отливала серебром, создавая впечатление аккуратной, неброской, но стильной вещи. Весь костюм Пачино был выдержан в черных и серебряных цветах. Он словно намекал — непростого мы роду, не на помойке родились. Знаем, с какой стороны надо сосиськи кусать. Его легкая куртка "соттовесте" была с довольно узкими рукавами, удобными рукавами, богато украшенными серебряным шитьем. Воротник был стоечкой, и вот на нем все заметили отделку жемчугом — очень тонкая работа. Где-то Пачинусы раздобыли канал по доставке им жемчуга морского, чистого — надо бы попытать молодчика, жемчуг у него был приличного сорта, ювелиры хвалили. Из рукавов куртки выглядывали края белоснежной сорочки. Апулиец был не в привычных чулках-шоссах, никаких этих дурацких бургундских "мипарти", когда одежду делили на части и одна часть обязательно была полосатой, указывая на цвета своего господина, или родовые цвета. Венецианцы никому не были вассалами. А свои родовые цвета они не выпячивали, предпочитая более всему в цвете одежды все оттенки морской воды, чаще всего темные оттенки. На ногах Пачино были штаны грубоватого шелка, заправленные в невысокие сапожки, которые выглядели очень богато, сразу была заметна работа искусного сапожника. На плечах его был легкий летний плащ с капюшоном, без всякой пелерины, также приятно радующий глаз богатой тонкой тканью, сочным темно-зеленым цветом и изящной отделкой.

Аль Пачино был хорош собой. Он был видным молодцом. Высокий, крепкого сложения, но не коренастый, худощавый, сразу видно, что юноша ловкий. Глаза смотрели смело, без дерзости, как и подобает человеку разумному, готовому к встрече с разного рода явлениями, как добрыми, так и неприятными. Глаза смотрели честным взглядом человека, который понимал, куда он попал и как себя стоит вести — достойно, с уважением и почитанием. Волосы были черные, чуть кудрявые и длинные, почти до плеч, они закрывали уши, Пачино не принимал моды с севера Европы, по которой молодые люди бравировали своей готовностью схватиться за меч — потому и волосы носили короткие, и брили на висках голову, чтобы было удобней шлем надевать.

Недолго длилось молчание. Слово взял сам дож Сиятельной, Франческо Фоскари дал всем время, чтобы оценить арестованного, промариновав его тишиной, дав ему время, чтобы осознать свою весьма возможную вину — а кто без вины? Кто безгрешен? Кто непорочен? Нет таких! Все мы хоть капельку, но в чем-то виноваты. Всем нам надо "ай-яй-яй" по попе ремешком прописать — чтобы неповадно было.

Франческо Фоскари, дож Венеции обладал, кроме множества иных достоинств, и парой очень толковых и полезных черт: у него к пятидесяти двухлетию — которое было на этой неделе, через четыре дня, в воскресенье девятнадцатого июня — у дожа сложилось общее, непринужденное, но особое выражение лица. Фоскари смотрел, как все понимающий, все прощающий дедушка на проказливого внучка: "Мол, не боись, вина твоя смешная, но ты честно во всем признайся, мы тебя не больно накажем, но выпишем подзатыльников, чтобы впредь неповадно было шкодничать". И вот на этом хитровато-мудром лице тускло и уже блекло резким контрастом выделялись глаза дожа. У Франческо в юности был взгляд, ломавший куртизанок наповал — небесно-голубые цветом! Да он девчонок одним взглядом своих васильков в любую позу загибал по молодости. Вот такие были глаза у будущего дожа, смельчака, хитрого и до жути опасного своим врагам и врагам Венеции, наследника рода Фоскари. С возрастом небесный цвет поблёк, но стал только жутковатей — словно небеса укрылись легкой дымкой облачка, невесомым покровом тумана — и теперь все понимали — дож видит насквозь все твои хитрости, от его проницательности не скроешься.

— Аль Пачино из Тарантума, — негромким баритоном представил дож арестованного всем присутствующим. Уточнил причину ареста. — Ты арестован по доносу. Ты признаешь свою вину?

И все вперили взгляды в молодого Пачинуса — ну, начинай оправдываться! Посмотрим, каков ты изворотливый тарантиец, посмотрим, чего стоят твои логика и риторика.

Глава 7 Сицилианская защита — дешевка против тарана тарантийской. Аль Пачино

И тут тарантиец всем выдал жару, завопив громким, обвиняющим голосом: "Да вы офонарели, старые пердуны! Совсем с ума сошли. Вы что, реально думаете, что тарантиец Аль Пачино сам себе враг? Что тарантиец на самом деле захотел навредить вашим мальчикам! Вы болваны, — Пачино обвел всех взглядом жалостливым, словно сетовал на то, с какими же идиотами ему приходится иметь дело. — Дандоло, Челси, Мочениго, Морозини! Вы с ума сошли? Лоренцо, твой Марко, конечно же, свинтус тот еще, но никто не желает ему смерти. Вы опозорили Венецию!"

И молодой нахал гордо выпрямил спину, сложил руки на груди и запрокинул голову, задрав нос. Свое последующее заявление он сделал тоном обвинителя, серьезного, умного, спокойного обвинителя:

— Вы опозорили Сиятельную. Вы позволили обдурить себя, выставить вас болванами. И кому? Кто вас обманул? Я вам не враг! Вы все знаете — Аль Пачинус малый ловкий, с ним можно иметь дело. Его можно поучить тому, как надо вести дела. Наши дела идут! Корабли уже плывут, товары уже близки — прибыль уже почти звенит дукатами в наших закромах. Я вам не враг! Я враг тем, кто оклеветал меня. Кто на меня донес? Ха! Это мелкие завидущие мартышки, которые позавидовали тому, что я стал близким другом ваших мальчиков, тому, что у нас оказались тайные забавы — не для всех! Вас обдурили сопляки! И вы повелись... ай-яй-яй, как несолидно, господа, — Аль Пачино обвел мужчин взглядом достойным уважения, все его поняли. Но он был хитер, он еще не все сказал. — Я вам помогу. На что же еще нужны друзья и добрые деловые партнеры? Я вам помогу. Я стану вашим врагом. Потому что эти мелкие, вредные завидущие доносчики кое в чем правы.

Я, Аль Пачино из рода Пачинусов из Таранта. Наш род древний, в нашем роду хранят тайны древних жрецов и древних обрядов. Да — я знаю тайну тарантеллы. Но она не для вас! Наши тайные забавы не для вас, старые вы пердуны. Вы не достойны — Фаворити делла Морте — только для молодых!

И он замолчал и остался стоять в позе древнего мудреца, гордого своим знанием и ни за что не желающего выдавать тайну золотого ключика.

Первым опомнился дож. Франческо Фоскари был дядька умный, не глупей остальных, но у него было преимущество: он не суетил, он спокойно вел свои дела, решал свои вопросы, ведь от должности его могла освободить только смерть. А он не хотел умирать, зачем ему умирать. Он улыбнулся, его светло-голубые глаза старого хитреца и пройдохи вперились в молодого наглеца:

— Аль Пачино тарантиец, ты оскорбил Совет, и тебе назначат наказание, — он погрозил виновному пальцем. — Мы прекрасно знаем, кто на тебя донес. Мы не болваны и не дурачки. А вот твой вызов — непонятен мне. Скажи Пачино, неужели было так трудно: прийти к достойному Морозини и показать ему свой секрет, а вот после уже, с дозволения отца и баловаться с его сыном. Это было трудно?

Все вокруг заулыбались, злости на тарантийца не было, а вот досада, действительно была — что это за тайные забавы они там втихушку проворачивают? Почему им нельзя!

Но тарантиец был ловкач тот еще, достойный спорщик воротилам венецианского бизнеса. Пачино покачал дожу головой с улыбкой хитрого кота:

— Какой славный дож достался Серениссиме в такие сложные времена. Накануне войны с Миланцем такой дож не подведет! Но Аль Пачино не проведешь! Наши секреты останутся с нами. Мы еще распознаем того, кто нас предал! Он предал не одного меня. Он предал ваших детей. Челси, старик Дандоло, мое почтение, Доменико Мочениго, наши грузы уже в трех днях пути до наших гаваней, Морозини — ваших мальчиков предали. Им захотели нанести ущерб. Будьте внимательны. Будьте осторожны, — Аль Пачино снова обратился к дожу. — Уважаемый Фоскари, дож Серениссимы, при всем почтении, но я отвечаю отрицательно. Твои доводы не допустимы. И догадки пусты. Я вам честно скажу, господа, а вы меня услышите.

Аль Пачино на миг замолк, чуть нахмурил брови и прикусил губу. Все видели, что тарантиец подыскивает хорошие слова для заявления, и никто не стал нарушать тишину в зале Совета. Но вот Пачино собрался и продолжил:

— Я сказал достаточно. Я ведаю тайны древних обрядов. Я знаю пределы пепельной Госпожи. Я провожал ваших детей до самого порога смерти. И они видели её. Но они возвращались к жизни, и я был рядом. Я готов головой ответить — гарантирую безопасность ваших детей. Но, повторяю, наши забавы не для вас. Занимайтесь своей дурью, не надо пробовать забавы молодых. Да и не нужно это вам. Вы многое видали. Вы рисковали своей жизнью, вам это не надо. Вы знаете цену смерти, и знаете цену жизни. Ваши мальчики стали капельку мудрее со мной. Вас мы не допустим к нашим тайнам. Старикам там не место. Вы пролетаете, как чайки над Парижем! И не надо на меня давить. Обойдетесь своей старой испытанной дурью. Ко всему — заявляю со всей честью и серьезно — мальчикам приходилось нелегко. За все надо платить. За блаженство надо платить. Немногие из вас могут надрать задницу своим сыновьям — а сила там нужна. Вы примерно в курсе того, как обстоят у нас наши секретные делишки. Вы — патриции, вы отцы достойнейших семей Венеции. Не надо трескать фундамент дома. Ни к чему вам наши секретики, обойдетесь без вкусняшек.

Вот тут все снова зашевелились — наговорил им тарантиец много, и многое они уже вызнали и были готовы давить на тарантийца, но тот оказался крепким орешком. А тонкое заявление на тему, что опорочены доносом оказались их дети — это было довольно деликатное замечание — точное, верное, вот только Пачино совсем еще был новичок в делах власти. Нормально это было — пройти школу доносов и самооправдания, быть готовым получить жесткий урок дома — чтобы достойно себя вести в чужих краях, где всегда надо быть готовым к отражению обвинений и доносов злопыхателей.

— Ваши секретные дела, они уже не секретные, — тихо сказал Франческо Фоскари. — Мы в курсе твоих умений. Но вот твоя... — дож на несколько мгновений замолк, словно боялся произнести честно слова, которые пришли ему в голову. Но он решился, он был смелый мужик, этот Фоскари, осторожно и не торопясь, он продолжил. — Ты занимаешься языческими обрядами, Пачино. Не погубишь ли ты души наших детей?

И на это обвинение был готовы отмазы у Лешки, но ему даже не пришлось напрягаться, за него все высказали старые воротилы бизнеса. Слово взял Агостино Дельфино, а вот он точно был тот еще язычник, которому вера христианская никогда не мешала жертвовать старым богам моря, и неизменно иметь удачу в морских путешествиях. Род потомственных картографов, достойнейший род Венеции, приумноживший её богатство и власть во многих направлениях. Капитан поднялся и веско прохрипел, трудно ему было говорить негромко, голос у него был мощный, то, что надо для команд на палубе:

— Мелкий Пачинус — хороший христианин, это пустое — обвинять его в пренебрежении верой. Чтить старых богов — не преступление перед Серениссимой. Я свое сказал, — и старый капитан уселся на место с видом довольного слона.