Исправить наркома Ежова

Возможно, какое-нибудь круглосуточное ателье, пахало в две смены, допустим. На спецзаказы — недаром ведь туда сам нарком заезжал?

И последняя встреча, с Фриновским. За окнами стояла темень — отлично помню, дело происходило поздним вечером. Из чего следует, что как только ты, Николай, засыпаешь, то вселяешься в голову Ежова, значит. Время как там, так и здесь, синхронизируется. Уже хоть что-то!

Мне почему-то не дают покоя фамилии, произнесённые Фриновским в кабинете Ежова. Заковский и Миронов, кажется?

Рука тянется за планшетом, прихваченным по дороге в ванную. Миронова гуглить бесполезно, известный и мню любимый актёр перебивает всё, и потому сосредотачиваюсь на Заковском. Ага!

Тёплая вода расслабляет уставшее тело, глаза против воли начинают закрываться. Едва успеваю отложить в сторону гаджет, дабы не уронить в воду. Остатки разума где-то в глубинах сознания отчаянно вопят 'не-е-е-е-ет!..', но поделать уже ничего нельзя. Я отключаюсь.

В кабинете я один. Я отлично помню, как заснул в двадцать первом веке, в ванной, и вот сейчас оказался тут. Фриновский, видимо, ушёл, на столе початая бутылка коньяка, по соседству — завёрнутая в газету рыба. Закусывать коньяк рыбой — большое 'фи', в лучшем случае шоколадкой, или лимоном. Но Ежову, очевидно, можно... Кстати, Ежову, или всё-таки мне? Что-то не слыхать посторонних мыслей, неужто я сразу завладел телом?

Осторожно шевелю рукой, на лацкане гимнастёрки видна вышитая золотом звезда. Есть, это я!!!

Не останавливаясь на достигнутом, встаю из-за стола, делая пробные шаги. Тело слушается отлично — каждая мышца, каждый сустав работает, словно я всю жизнь провёл в этом тщедушном тельце. Есть!

Личность самого наркома даже не показывается, трусливо спрятавшись в глубинах его сознания. С одной стороны, это хорошо, конечно, а с другой... Я же здесь ни хрена не знаю! Куда как удобней было слушать со стороны его мысли, будучи простым наблюдателем! Эй, Ежов?!.. Ответа нет. Спрятался. Интересно, кстати, когда я там, у себя очнулся сегодня, как объяснил железный нарком Фриновскому своё поведение? Временное де помешательство?

Знакомый уже кабинет на Лубянке тускло освещён одной единственной лампой на столе. Красная ковровая дорожка утопает в полумраке у двери, над столом наркома, со стены, на меня угрюмо взирают портреты Ленина и Сталина. Ильич довольно привычен — подобными изображениями массово пестрели детские сады и школы моего детства. Сталин же изображён довольно молодым ещё человеком, у нас в ходу более возрастные фотографии...

Вновь подхожу к столу, усаживаясь и привыкая к обстановке: так, что у нас тут? Три доисторических телефона — белый, и два чёрных. Тот, что белый — стоит особняком, ближе остальных. Сталин? Проверять желания как-то нет — мало ли? Не буди, как говорится, лихо, пока оно тихо. Учитывая наше с Ежовым и без того не самое прочное положение.

Наугад беру лежащую сверху папку, развязываю тесёмки... Сквозь тусклый свет лампочки проступает красная надпись: 'Шифровка. Строго секретно. Возврат в 48 час.'.

Интересно!

Более мелко, чуть ниже, озаглавлено: 'Москва. ЦК ВКП(б). Тов. Сталину'

Рука не сказать, чтобы дрожит, но... Не каждый день приходится читать шифровки лично Сталину. Пододвигаю лампу предельно близко (нарком-наркомом, но Ежову, похоже, на собственное зрение наплевать), и вчитываюсь в едва видимые строчки:

'По антисоветским элементам лимит для подлежащих первой категории для Казахстана был определён в 2500 человек. Это количество полностью использовано и в области ставят вопрос о дополнительном контингенте...'

Далее идёт слёзная петиция о том, как поднимающийся с колен советский Казахстан ( в голове тут же знакомая аналогия) предельно засорён контрреволюционным элементом, и что некто нарком внутренних дел Казахской ССР С.Ф. Реденс просит партию и правительство выделить дополнительную квоту в три с половиной тысячи человек, подлежащих первой категории...

Такое безобидное с виду словосочетание: 'первая категория'! Первой категории могут продаваться куриные яйца в супермаркетах, и термин тот обозначает их хорошее качество. Может подаваться первая категория электроснабжения на объект, и в данном случае два слова этих говорят о бесперебойности источника питания — её получают больницы, отделения полиции, пожарные станции. Но здесь пресловутая 'первая категория' значит совсем иное, я знаю. В этом времени, в Советском Союзе тридцатых, под данным термином сокрыта высшая мера наказания, то есть — расстрел.

В общем-то, к подобному я оказался вполне готов — за последние две недели нагуглил об этом времени столько, что хватило бы на диссертацию. Однако... Против воли по спине начинают бежать мурашки.

Рука сама тянется к початой пачке 'Казбека', откуда непослушная папироса никак не хочет выпадать. Вспышка спички очерчивает вокруг рельефные, мрачные тени, и в этот момент мне становится жутко окончательно. Из темных углов огромного кабинета к столу начинают тянуться искривлённые в предсмертной муке чёрные силуэты, кривясь и изгибаясь в желании достать того, чьим росчерком пера отправлены они на тот свет...

Я чувствую, как на голове начинают шевелиться волосы, и отворачиваюсь, не выдержав. Справа из угла выступает гора гигантского серванта со стеллажами, но там — ещё не лучше...

Стеклянные створки шкафа отсвечивают отражением пламени, и в отблеске этом мне мерещатся всполохи близкого, страшного огня преисподней, куда вскоре будет низвергнут и сам хозяин этого кабинета. Низвергнут беспощадно и справедливо, чтобы сполна заплатить за свои кровавые, отвратительные деяния здесь, на земле...

Спичка гаснет и видения исчезают — а я так и застыл неприкуренной папиросой, страшась зажечь новую. Потому что отлично знаю, что тени никуда не делись, они здесь, вокруг. До следующей вспышки огонька...

Резкий звук разрывает тишину, заставляя сердце сжаться и выводя из наваждения. В поисках источника я в панике оглядываюсь, едва не падая со стула — да что же это, где?!..

Да это ведь телефон!!! Бешеное сердцебиение, кажется, слышно сейчас во всём здании! Пытаясь понять, какой из аппаратов звонит, я одновременно сгребаю руками сразу три, едва не уронив все... Вызывают не по белому!!!

— Слушаю... — голос мой, кажется, дрожит. Неуверенный и дрожащий голос! Как-никак, первые слова в этом теле... Если не считать паралитического 'н-н-н-нет...' Фриновскому. Спокойней, спокойней, Коля!!! Всё-ж таки нарком! Эмоции после, сейчас надо просто успокоиться!

— Николай Иванович, вы просили позвонить ровно в час! — щебечет женский голос. — Напоминаю!

За время возникшей паузы я лихорадочно роюсь в бумагах на столе, кляня свою безалаберность. Это ж надо же, попадаю в Ежова, а имени секретарши (в том, что это она — сомнений никаких), не разузнал! Раззява!

В руку удачно ложится блокнот в стиле ежедневника. Так, так... 'Собрание наркомата по итогам боёв у озера Хасан' (это что ещё за такое?!..), 'встреча Фриновского...'. Ну и почерк у Ежова, не разобрать же ни хрена!..

— Николай Иванович? — тётка (судя по голосу, той около сорока), явно чего-то ждёт.

Ага! Вот!!! В глаза бросается надпись: 'Серафимке — вызвать Калясина на 17.00'. Опытным глазом менеджера среднего звена мигом определяю, что некоего 'Калясина', кем бы тот ни был, может вызвать только секретутка, и никто иная.

— Серафима? — уже бодрее произношу я.

— Да? — удивляется трубка.

— Э-э-э... Забыл, чего я от тебя хотел? — стараясь говорить вальяжней, мну я зубами папиросу. Прокатит, или нет?

— Вы распорядились подготовить вам дела Миронова и Заковского, я всё сделала.

Прокатило! Почти...

Так, так... Миронов и Заковский — это те, о которых Ежов говорил с Фриновским, их они хотят по 'первой категории'... Сидят тут, в подвале на Лубянке. Заковский — тот, что анекдоты травил хорошо, по словам зама. И о котором я, кстати, успел кой-чего нагуглить перед отключкой...

— Собирались посетить их, наверное, Николай Иванович? — выручают на том конце.

Прокатило полностью! Кстати, а ценная ты секретарша! Серафима...

— Да, собирался. — Соглашаюсь я.

— Охрану как обычно?

— Как обычно.

— С вами всё в порядке, Николай Иванович? — после секундной паузы интересуется голос.

Конечно, не всё. Если учесть, что в тело Николая Ивановича вселился тип из двадцать первого века. Но тебе, Серафимушка, о том знать не дано. Как и интересоваться у шефа такими подробностями — нос, что называется, не дорос. И потому я, откашлявшись, строго отвечаю:

— Всё хорошо.

Бряцая трубкой об аппарат.

Подумав мгновение, твёрдо добавляю: 'Дура!'. Хоть, та вовсе и не дура, естественно. За пару фраз вычислила.

Тяжеленная дверь — явно прошлого века, и сделана вовсе не для хлипкого хозяина её кабинета. Но я всё же с силой преодолеваю препятствие, пусть и с внутренним страхом. Мало ли, чего...

Всё же, как не хватает самого хозяина тела! Его мыслей и местного опыта, чёрт его возьми!!! Ну, спрашивается, что я стану делать теперь, а?

В обширном помещении приёмной при моём появлении вскакивают со стульев двое. И если полную тётку за печатной машинкой (тётка, кстати, не встала), в платье с плечами я идентифицирую сразу — Серафима, она же Сиря, то остальных двоих, в форме сотрудников, вижу впервые. Хотя, постой... Молодцеватого парня я видал, кажется — присутствовал на расстреле. Телохранитель? Похоже: при оружии, лицо туповатое и простое. Да и лычек маловато. А второй? Что за очередной кровопийца, понимаешь?

Кровопийца с животиком (насосался, упырь!) подобострастно улыбается — так и кажется, что вот-вот бросится обнимать. А вот фиг тебе — рожа мне твоя не нравится, козёл. Ежову-то ты явно по-сердцу, но я — не Ежов. Бойся, падаль!

— Дела возьми! — сквозь зубы бросаю я ему. Сам себе удивляясь: быстро я вошёл в роль!

Ощущение, что обидели ребёночка, ну ей-богу: сыр в масле мгновенно превращается в жухлое яблоко с претензией на выброс. То есть, пока адресат мечется к столу Сири, за папками, мне кажется, что того вот-вот хватит кондрат. Или, инфаркт — настолько упырь обделался. Явно, из фаворитов местных!

Кивнув на дверь: 'Пошли!', я первым выхожу из приёмной. Двое охранников за дверью, вытянувшись в струну, отдают воинское приветствие... Неправильно... Тогда это называлось 'отдавать честь'!

Э, нет, так дело не пойдёт! В коридоре оба перца тут же занимают место позади. Я понимаю ещё, телохранитель, ему положено. Я же и дороги в подвал не знаю, так что...

— Иди вперёд! — указываю я упырю.

Тот явно не понимает, чем обусловлено такая немилость. Наверняка вчера ещё, или даже сегодня нарком выделял его, милостиво разговаривал и оказывал всяческие знаки внимания. И вот теперь...

Мне, если честно, плевать. Знаю одно: сделать карьеру тут, в НКВД, может лишь действительно, настоящий самый что ни на есть упырюга. А потому шагай впереди, тварь, да трепещи, чтобы твой поход в подвал не оказался последним.

Кажущаяся пустота ночного коридора Лубянки обманчива, и я ощущаю это сразу, с первыми шагами. Хоть и не видно людей, а скудное освещение сведено к полумраку. Двери — вот главный страх и ужас этого места! И пусть все они и обиты кожей, под которой звукоизолирующий наполнитель, но... То там, тот тут ухо улавливает едва различимые звуки: справа чей-то глухой стон, мне ведь не показалось, так? И сразу же, у следующей, отголосок крика: '...дешь? Будешь, или нет?!..'. А вот другая, успеваю различить номер '405' — оттуда, кажется, раздаётся женский плач...

Лубянка живёт, дышит своей ночной, страшной жизнью. Отсюда, из этого здания, подобно щупальцам расползаются по столице-Москве автомобили с блестящими чёрными боками. И сюда, за эти двери, к своему телу, собирают они свою чёрную ночную жатву... Безропотную и покорную в ожидании: за мной сегодня, или, нет? И никакой блат, никакие связи и протекции не помогут укрыться от звонка в дверь — будь ты хоть кем: наркомом из привилегированной элиты, или простым рабочим с завода 'Серп и Молот', всю смену ворочающий тачку. Разницы нет — от страха ареста в этой стране защищён один-единственный человек, и это совсем не я — формальный вроде бы глава глава машины репрессий. Этот человек...

Вслед за толстым я сворачиваю на широкую лестницу — через каждый пролёт стоит вытянувшийся охранник, таращащий глаза на народного комиссара — от непривычных синих околышей так и пестрят в глазах! И с каждым шагом, с каждой пройденной ступенькой в голове моей всё отчетливей формируется мысль: 'А что, собственно, там, в лубянском подвале, я стану делать-то?!..'

Ступени мелькают перед глазами, пестрят в хороводе. Упитанная спина впереди взмокла от напряжения — ссыт, наверняка! Пускай, ему полезно!

'Так, так... Коля, давай думать! Для того, чтобы начинать что-то делать, необходима команда, элементарный опыт менеджера среднего звена даже не говорит, кричит об этом! Только где-ж её взять тут, эту самую 'команду'? Формально Ежов пока ещё глава НКВД, самый могущественный в стране человек, а по факту... По факту — инструмент в руках одного-единственного товарища с грузинским акцентом. Который не дремлет — шаг вправо, что называется, донесут тут же. Тот же Фриновский — чувствует, гад, что висит на волоске, дай только повод, чтоб выслужиться... Сдаст, не оглядываясь, чтобы шкуру спасти! Значит, надо работать с теми, кто лишён такой возможности. А кто, кто лишён-то?..'

Широкая, парадная лестница закончилась, и мы сворачиваем в небольшой коридорчик. Внутренних сотрудников, отдающих честь, я перестал уже считать — их множество, перед каждой услужливо распахиваемой дверью. Низкие сводчатые потолки комфортны, пожалуй, одному-единственному мне, почти карлику. Остальные едва не задевают их синими фуражками. Всё происходит молча — вытянулся, распахнул створку, и за спиной уже грохочет замок. Система отработана и слажена, Ежов явно не самый редкий гость в этих мрачных местах.

Каждый дежурный отводит глаза — мрачен нынче железный нарком, угрюм и задумчив, а потому лучше не встречаться с ним взглядами — мало ли, чего удумает... Да и слухи по наркомату ходят разные: говорят, придёт вскоре новый заместитель из солнечной республики, где яркое солнце и виноград. Придёт со своими людьми, с прицелом на самый верхний кабинет, а потому, от греха подальше, не надо встречаться глазами с таким маленьким, но страшным человеком. Новая метла всегда метёт по-новому. Мало ли — чего, мало ли...

Я отлично считываю похоронные настроения — ещё бы! Мне ли не знать о предстоящих событиях? Ха! Да знали бы вы, кто спускается сейчас к арестованным в шкуре главы вашего наркомата...

'Стоп. Теперь по порядку. К арестованным?!..'

От шибанувшей в голову мысли я даже останавливаюсь. Удручённый похоронными мыслями жирдяй не замечает этого, успев сделать несколько шагов вперёд. Нехорошо, кстати! Начальству треба внимать и угождать, а то ускакал, понимаешь!

На всякий случай делаю страшное выражение лица возвращающемуся опрометчивому засранцу. Полезно будет, пусть! От чего засранец приходит в полное замешательство, но мне сейчас не до него.