Сполиарум

-Ты знаешь, почему я оказался здесь?

-Конечно, — вцепившись желтоватыми зубами в указательный палец, она стянула левую перчатку и бросила ее на стол, вторая последовала за ней через мгновение и я увидел ее короткие ногти, края которых уже сбросили с себя черный лак, — Ты снова пытался убить меня.

И тогда мое любопытство обрело свои саблезубые страхи.

-Как на этот раз?

-Ты хотел меня задушить. — она подняла подбородок, чуть опустила молнию куртки и оттянула ворот джемпера, но все это было напрасно, так как на ее шее я не увидел никаких следов от моих пальцев.

-Доволен? — опустив голову, она расстегнула куртку и я увидел на ее груди направленный вверх остроконечный фаллос, выложенный золотистыми блестками поверх тонкого черного джемпера.

Кивнув, я понял, что не могу оторвать пальцы друг от друга.

-Что они делают с тобой? — она чуть сощурила глаза, как будто бы старалась пристальнее и внимательнее рассмотреть меня, увидеть во мне то, чего не смог бы заметить никто другой.

-Я не совсем понимаю. Мне кажется, это какая-то разновидность электрошока, но я ничего не читал о такой.

Ее заинтересованность выглядела слишком злорадной, чтобы понравиться мне.

-Что с лекарствами?

-Не очень много, — я пожал плечами, мне было с чем сравнивать, — Думаю, они держат меня на релаксантах.

Этим она осталась довольна.

-Я принесла тебе карты таро, — длинными левыми ногтями она почесала правое запястье. Не могу сказать, что я когда-либо увлекался гаданием, каковое всегда считал занятием крайне бессмысленным, свойственным людям глупым и невежественным. Одно время я делал вид, что увлекаюсь им, но только для того, чтобы выглядеть более загадочным и привлекательным для девушек. В действительности же я не смог запомнить даже значение карт старшего аркана, мне больше нравилось рассматривать рисунки на них и вскоре я уже забыл об этом своем увлечении, передав его другим. Она знала все это и потому я позволил себе непонимание, приподнял бровь, надеясь, что получу ответ. Мне хотелось, чтобы она подмигнула мне, улыбнулась, но губы и взгляд ее были все так же неподвижны. Глаза, такие же, как у меня, схожие цветом и очертаниями, блестели так, что не было в этом мире отражения, что не захотело бы высохнуть в них. Понимая, что она нарочно упомянула карты, чтобы обратить мое особое на них внимание, я счел это глупым, ведь было ясно, что я осмотрю все, что находится в сумке. Список запрещенного к передаче всегда был очень длинным, здесь он включал, насколько я понял, телефоны и верхнюю одежду. Если второе было мне понятно, то причины первого оставались скрытными. Я не мог вообразить способа навредить себе или больнице при помощи телефона, разве что я стал бы звонить, чтобы сообщить о нахождении здесь взрывного устройства, но это казалось мне недостойным. Скорее я стану опасным после выхода из больницы, когда займусь одним из самых приятных и увлекательных занятий — первобытной острозаточенной обоюдоострой местью, одной из тех, каких немало хранится в маленьком сейфе под письменным столом в моей комнате. Код от него знаю только я, ключи хранятся в надежном месте — я закопал их под тем деревом, с которого когда-то в детстве столкнул мальчика, сломавшего после падения позвоночник, оставшегося парализованным и в возрасте тринадцати лет уговорившего родителей убить его.

Поднявшись, она поправила пышный меховой воротник, а я с восторгом смотрел на обтянутые джинсами мускулистые ноги, внимал звону застежек, свисавших со стальных молний на карманах. Куртка ее была настолько коротка, что не прикрывала блестящего широкого ремня, касаясь его только меховой оторочкой, джемпер заправлен в джинсы, что несколько расстроило меня — мне всегда нравился вид ее живота, мускулистого и гладкого без диет, упражнений и тренажерных залов. Я подумал о том, чтобы попросить ее показать мне его, но решил, что это было бы неуместно да и выглядела она слишком надменной, чтобы выполнить мою просьбу.

Я осмотрелся в комнате, пытаясь понять, почему она так странно себя ведет, но нигде не заметил подсматривающих устройств. Желтые стены были чисты, в углах между ними и потолком я не разглядел ни блеска, ни черноты, но возможно, она была более внимательной.

-Какой у меня цвет волос?

Она посмотрела на меня с презрением.

-Ты отвратительный блондин. — подняв к плечу правую руку, она дважды ударила пальцами о ладонь, прощаясь, развернулась, подошла к двери, постучала в нее, дождалась, пока ее откроет высокий рыжеволосый санитар, улыбнувшийся ей так, что я почувствовал, как в сердце мое врастает бензедриновый шип ревности и скрылась, ничего не оставив и, вопреки обыкновению, ничего не забрав с собой.

Как только дверь закрылась за ней, открылась та, через которую я появился здесь и уже другая медсестра, чуть старше и немного худее первой пришла за мной. Ей пришлось поддерживать меня на всем пути в палату и нести поклажу, но она достойно справилась с этим и вскоре я уже сидел на своей кровати, глядя на лежавшую возле ног сумку. Вечер отобрал свет у окна, тусклая трубчатая лампа никогда не желала быть соперницей ему и я, уперевшись локтями в колени, свесив руки с дрожащими пальцами, смотрел на сумку, немного боясь ее — были мгновения, когда мне казалось, будто что-то шевелится в ней. Мне потребовалось немало времени для того, чтобы преодолеть себя и расстегнуть ее черную молнию.

Мой старый черный джемпер, потускневший, с вытянувшимися рукавами и сам я назвал бы верхней одеждой, но они позволили его мне, ведь в палате было довольно прохладно, несмотря на то, что батарея центрального отопления, тускло-зеленая, покрытая в нижней части ржавчиной раскалялась от жестокого рвения. Два потрепанных детективных романа с коротко стриженными мужчинами и блондинками на обложках, упаковка сигарет, которые я никогда не курил, серые мягкие тапочки, кожаные перчатки с обрезанными пальцами, красная зубная щетка с потертой щетиной, которую я помнил скрывающейся в чужом рту и запечатанные в пластиковую обертку карты таро. На зеленой коробке яркая картинка, изображавшая женщину с посохом, вокруг которого обвивались ее светлые волосы. Осмотревшись вокруг, чувствуя себя совершающим преступление, я сорвал прозрачный пластик, спрятал его, подобно драгоценной улике, в карман сумки, открыл коробку и достал из нее пачку ровных листов, оказавшихся фотографиями, на которых посетившая меня являлась прикрытой лишь бельем или собственными руками. Снимки были сделаны в моей комнате, я узнал золотистые лилии, увядающие на кремовых стенах, вмятины на них, оставшиеся от брошенных мной предметов, возлюбленные мной трещины, из-за которых в течении многих лет я не делал сам и не позволял другим делать ремонт.

Она смеялась надо мной, я чувствовал это, но не мог понять, что именно было ее смехом, что именно должно было разозлить меня. Я смотрел на белое кружевное белье, на красные шелковые трусики, из-под маленького треугольника которых поднимались вьющиеся волоски, на ее ладони, прикрывающие груди и промежность и видел только девушку, которую должен был ненавидеть и сожалел о том, что неистовствующие в моей крови успокоительные не позволяют мне того.

Дверь распахнулась слишком резко, чтобы я успел спрятать фотографии и решил оставить их в руках так, если бы в них не было ничего предосудительного. Сам я не мог счесть их такими, не посмел бы назвать их непристойными, но понимал, что другие не согласятся со мной и это всегда удивляло меня.

Старик сел напротив меня, подобрав полы халата, поправил очки, посмотрел на снимок в моих руках, где серебристые цепочки блестели на черном корсете.

-Красивая девушка, -положив ногу на ногу, он уперся коленом в соединившиеся пальцы, — Кто она?

-Моя сестра. — я перевернул верхнюю карточку.

Доктор смутился, но уже через мгновение изумление исчезло из него. Вернувшись к своему изначальному состоянию, он обратил на меня взор домогающегося неудачника.

-Какие у вас отношения с ней?

-Они устраивают нас обоих. — произносимое мной звучало слишком безразлично, тогда как мне хотелось, чтобы в тех моих словах ликовали ирония и злость. Я давно уже устал от докторов, постоянно расспрашивающих о моей семье и о том, какие у меня отношения с родными. Поначалу меня это забавляло и мне нравилось рассказывать все в жесточайших подробностях, радуясь, когда удавалось удивить или шокировать несчастных врачей, заранее уверявших себя в том, что подобное мне не удастся и каждый раз, когда я начинал повествование о своей семье оно обретало новые, не соответствующие не только действительности, но и моим снам и прошлым рассказам события и детали. Сиюминутные фантазии радовали меня только тогда, когда слушатели верили им, но в другом случае, видя, что моя ложь раскрыта, я начинал создавать еще более невероятные истории, уже не беспокоясь о том, чтобы они выглядели достоверными и правдоподобными, при этом меня нисколько не волновало, считают ли врачи мои слова следствием безумия или же пустословным воображением, не имеющим никакой связи с мнимой или существующей болезнью.

-Вы близки? — больше всего меня всегда раздражало то, что они не могли прямо спросить о том, что интересовало их.

Я убрал фотографии обратно в коробку и мечтал теперь только о том, чтобы они не отняли их у меня — ведь тогда снимки могли быть скопированы и распространены без моего участия. У меня не было сомнений, что этот милый доктор с удовольствием рассматривал бы мою нагую сестру не только дома, сидя в мягком кресле под тусклым торшером, сжимая свой мягкий член, но и заперевшись в своем кабинете, разложив снимки на столе поверх историй болезней.

-Какой у меня цвет волос?

Несомненно, ему приходилось слышать и более странные вопросы от своих пациентов.

-Темный, — быстро и невозмутимо ответил он, — Почему вы спрашиваете об этом?

-Хотел узнать, сошла ли уже краска. — глядя на коробку в своих руках, я думаю о том, что сестра могла и обмануть меня, как делала то раньше.

-В туалете есть зеркало.

-Неужели? — в этот момент я постарался выглядеть как можно более изумленным и недоверчивым.

Испачканный золотистым страхом запах, исходивший от доктора, казался мне знакомым, я признавал за ним аромат туалетной воды или дезодоранта, но никак не мог вспомнить название.

-Простите...чем вы пользуетесь? — я шумно вдохнул воздух и показал на свой нос.

-Что? — он поднял руку к очкам, поправляя их без необходимости, -Ах это...Красный единорог.

Я вспомнил эти тонкие и широкие, изогнутые, напоминающие стеклянные фляги флаконы, полные янтарно-алой маслянистой жидкости, с тем самым всегда презираемым мной животным, вставшим на дыбы. Ненависть моя исходила из непреодолимой его связи с девственницами, вызывавшими у меня отвращение. С одной из девушек, знакомых мне я отказывался вступать в интимные отношения до тех пор, пока она оставалась невинной. Будучи влюбленной в меня, через три дня она пришла ко мне с рассказом о том, каким нежным был жених ее сестры, но я, с восторгом внимавший ее рассказу, подозревал все же, что она воспользовалась для той простой операции собственными руками или каким-либо случайным предметом. От всего этого старый доктор стал еще боле неприятен мне. Я не мог знать его истинного отношения ко мне, подозревая, что он использует меня для испытаний нового, экспериментального метода лечения, в ответ на все мои вопросы о том слыша старающиеся успокоить слова о том, что вскоре я буду чувствовать себя значительно лучше. Возражения были бесполезны, но каждый раз после того, что они делали со мной меня тошнило и медсестры, конечно же, знали об этом. Я не мог угадать, что находится в шприцах, все препараты были одинаково бесцветны и приближение процедуры угадывалось только по наступающей слабости — так они готовили меня, уничтожая любое возможное сопротивление.

-Вы часто меняете цвет волос? — это заинтересовало его и я предположил, что сам он и в молодости своей ничего подобного не делал.

-Только когда сходит краска. — я сделал ошибку, нарушив собственное правило: никогда не шутить с врачами. Некоторые из них понимают шутки, но большинство склонно воспринимать их подобием некоего симптома и потому нужно быть очень аккуратным, если нет желания получить еще один укол в день или несколько дополнительных таблеток. Сами по себе они не представляют никакой опасности, но вот их последствия, каковыми могут оказаться головокружение, тошнота, слабость, проблемы с мочеиспусканием или запор весьма неприятны.

-Я смотрю, вы чувствуете себя намного лучше, — на мгновение он повернулся к окну, сощурил глаза, — Не было ли у вас в последнее время сильных болей?

-Нет.

-Галлюцинаций? — он повернулся ко мне и вопрос его был таким требовательным, что против воли возникало желание дать на него утвердительный ответ.

-Нет.

-Вы не видели ничего странного?

-Нет.

С нежнейшим сомнением он посмотрел на меня.

-Вы уверены? — он ничем не проявлял недоверия ко мне, он только хотел убедиться в том, что я осознаю свои слова.

Я кивнул.

-Это очень хорошо, — поставив ноги на пол, он хлопнул себя по коленям и поднялся.

Я сжал в руках коробку с фотографиями, понимая, что при желании они отнимут ее у меня независимо от моих желания и сопротивления, но доктор, улыбнувшись мне на прощание, вышел из палаты, аккуратно прикрыв за собой дверь. Удивление мое продолжало возрастать. Едва ли сестра сказала мне правду. Если бы я пытался убить ее, то находился бы в заведении с более строгим режимом и слова ее расходились с тем, что помнил я сам и что успел подслушать в разговорах медсестер обо мне. Истинные виновники того, что я оказался здесь были известны мне и я уже знал, какими будут страдания их, когда я вернусь ко всем своим способностям.

3.

Сидя рядом со мной в зеленой комнате, Алена один за другим отрывала листья у висевшего над ней вьюнка и ела их, не моргая глядя перед собой, я же смотрел на нее, сжимая в руках потрепанную книгу и наслаждаясь происходящим. Правая ее нога упиралась в край кушетки, как она то любила, во влажном туманном полумраке ее пальцы шевелились ленивыми шелкопрядами, челюсти двигались, пережевывая пищу, которая, как мне казалось, была привычна ей.

-Как ты оказалась здесь? — я положил левую ногу на кушетку, повернувшись лицом к девушке, чье настоящее всегда было лучшим из времен.

-Я и мой парень хотели покончить с собой. — она оторвала еще один листочек, маленький и круглый, подняла его к глазам, сжимая между пальцами. — Он музыкант, пишет очень хорошую музыку, я дам тебе послушать. В нашем городке он известен. У нас не было денег, не было никакой надежды и мы решили покончить с собой. Мы поднялись на крышу шестнадцатиэтажки, чтобы спрыгнуть, но перед этим мы решили в первый раз заняться любовью. До этого у нас ничего не было. Я давно уже готовилась к этому и купила презерватив...

К счастью, я давно уже научил себя сдерживать смех, если мне это было необходимо.

-Почему вы не прыгнули? — я оперся левой рукой на спинку кушетки, кулаком подпирая висок.