Стас продвинул свою руку в трусах Иры чуть ниже, в горячую и влажную глубину. Ира подалась вперед, её ноги дёрнулись в разные стороны. Но тут на соседней, за ними, парте что-то упало и зазвенело, разбившись, стекло.

И Стас, и Ира тут же поняли, что это было. Ира быстро выпихнула руку Стаса из трусов и поджала ноги под себя. Хотя зеркальце разбилось, и сидевший за ней Игорь уже ничего не мог видеть. Стас обернулся и показал ему кулак.

Трюк был известен. Карманное зеркальце помещалось на носок ботинка, и нога просовывалась под переднюю парту. Если ловился нужный угол, можно было увидеть снизу ноги сидевшей впереди девчонки.

Звонок на первый урок прозвенел уже полчаса назад. Но и в этом классе и во всех других из-за закрытых дверей доносился то затухающий, то усиливающийся гул, временами всплёскивающийся особенно звонками криками.

Иногда какая-нибудь дверь открывалась, выплёвывая в коридор мальчишку или девчонку, вприпрыжку устремляющихся в сторону туалета. Часто за выскочившим в коридор высыпалась пара-тройка его одноклассников, бросавшаяся за ним. Тогда коридор заполнялся не только топотом, но и криками.

Если убегавший был настигнут, то завязывалась короткая потасовка.

Короткая, потому что на три этажа школы выделялся учитель, следивший за порядком в предоставленных самим себе классах. Обычно он маячил на одной из двух лестниц, по обоим торцам здания, и чуть ли не бегом направлялся к источнику особо наглого шума.

На этот раз из пятого "В" выскочила девочка и пошла в сторону туалета.

Через пару секунд эта же дверь вновь раскрылась, выпустив в коридор трёх её одноклассников. Девочка оглянулась и, увидев, кто это, стремглав побежала. Но в самом конце коридора, не успев нырнуть в туалет, она была настигнута и прижата к стене. Двое схватили её за руки, растянув их в стороны, а третий, быстро задрав платье, резким движением сдёрнул до уровня колен её трусы.

Всё произошло в минуту, сопровождаясь смехом и визгом.

— Атас! — скомандовал один из мальчишек, увидев на дальней лестнице ноги спускающегося с верхнего этажа учителя.

Все трое тут же отпустили свою жертву и с громким смехом исчезли в мужском туалете. Девочка на секунду задержалась, чтобы подтянуть трусы, и тоже, на ходу поправляя платье, исчезла, но за соседней дверью — в туалете женском.

Учитель обозрел уже пустой коридор и пошёл обратно наверх.

Сегодня был день политинформации. В их школе этот день падал на второй понедельник месяца.

Так в своё время решил ещё прежний директор, согласовав дату в райкоме партии. Степан Артемьевич не стал менять привычный для коллектива порядок. Да и лишний раз в райком обращаться не хотелось. К высокой карьере он не стремился, пост директора школы его вполне устраивал, на нём он и планировал доработать до пенсии. А потом, получая относительно приличную директорскую пенсию, продолжать подрабатывать учителем. Сумма пенсии и зарплаты позволяла надеяться на вполне обеспеченную, по учительским меркам, старость. Впрочем, до старости было ещё далеко. И чем меньше поводов будет обращать на себя внимание идеологического отдела райкома, справедливо считал директор, тем будет лучше.

Именно поэтому первый урок каждого второго понедельника месяца, за исключением каникулярных, начинался одинаково: учителя заходили в класс, делали перекличку, отмечали отсутствующих, если таковые имелись, и, оставив класс на ответственность старосты, уходили в учительскую. Предупредив, что вернуться через десять минут.

Все знали, что за десять минут политинформация не закончится. Действо продолжалось минут двадцать, а то и все тридцать. Когда события в мире были особенно бурными — внутри страны ничего бурного не происходило, советский народ уверенно строил светлое будущее, свысока посматривая на лишённый веры в завтрашний день мир капитала — тогда политинформация могла затянуться и на сорок минут. В этом случае учителя только и успевали, что вернуться в свой класс и задать задание на следующий урок.

Вообще-то по инструкциям, которые уже давно никто не видел и о существовании которых практически забыли, политинформацию полагалось проводить после уроков.

Но женский коллектив — а школьный коллектив по преимуществу женский, — задерживающийся на работе ещё на час вечером... Именно вечером, ведь есть ещё и вторая смена. А в некоторых школах и третья, уроки которой заканчиваются совсем уже в темноте. При этом ради экономии времени, уроки следующей смены начинаются впритык к концу предыдущей.

А у каждой учительницы дома муж и дети, которых надо накормить, для чего пробежаться по магазинам. А ещё вся другая домашняя работа, которая, как правило, и припадает на вечер. Ведь выходной в школе только один. И в этот выходной хочется просто отдохнуть.

Не все учительницы, правда, обременены семьёй. Но у них тем более нет лишнего свободного времени — устройство личной жизни требует его всего без остатка. Тем более в возрасте, критическом опасностью перехода в категорию старых дев.

"Старые ладно, — заметил как-то по этому поводу физрук, — но где вы видели дев после пединститута?". И был облит притворным негодованием присутствующей женской части коллектива при согласном смехе немногочисленной мужской.

Сейчас в учительской учительница младших классов Нина Станиславовна делала сообщение об очередных происках израильской военщины. Ситуация на Ближнем Востоке была самой благодарной темой — она не сходила со страниц газет и всегда было что списать на доклад любой длины. Поэтому когда политинформировать было нечего, а из райкома указаний не спускали, клеймили сионистов.

Нина Станиславовна была молодая и старательная учительница. К политинформации она подошла с такой же ответственностью, как привыкла подходить к любому делу. Поэтому доклад был очень длинный — она старательно выписала в библиотеке из всех газет — "Правды", "Известий", "Комсомольской правды", "Учительской газеты" и из областной — всё, что за последний месяц писалось по теме. Причём, не имея ещё навыка в этом деле, не решилась сокращать. Так что доклад получился не только длинный, но ещё и с бесконечными повторами.

Чтобы уложиться в максимально возможные полчаса, Нина Станиславовна читала его очень быстро, тараторя без вникания в смысл. Поэтому и слушателям этот самый смысл уловить было очень трудно.

Никто, впрочем, такого желания и не имел.

Директор напряжённо размышлял о ремонте спортивной площадки, который необходимо провести приближающимся летом. Биолог, не таясь, читал какую-то толстую книгу. Женщины, заканчивая недоделанный дома марафет, изредка перебрасывались тихими репликами.

Физрук наблюдал за ямкой между высоких грудей Нины Станиславовны, которая двигалась в ритме модуляций её голоса. И представлял, как он медленно расстёгивает пуговицы, раскрывает лифчик, сначала ласкает поверх его, затем, забираясь пальцами, отодвигает тылом ладони плотные чашечки лифчика и нащупывает на поверхности мягкоупругой груди торчащий сосок...

Сергей Георгиевич, на минуту, оторвавшись от книги, обвёл взглядом окружающих, заметил этот взгляд и, вновь уткнулся в книгу, пряча улыбку.

"Дерзай, Володя, — подумал он, — может, и обломится. Только вряд ли. Нет в тебе нужного политеса, а она осторожная. Впрочем, и силён ты как бык — на это она и падкая...".

И ещё раз улыбнулся, представив ошеломлённую реакцию коллег, вздумай он высказать такое о Нине Станиславовне вслух.

Репутации у неё была непоколебимая.

Упругая, вызывающая невысказанный вой звериного желания мужской части коллектива и ядовито-ревнивое поджатие губ — женщин, фигура её была всегда затянута в закрытые платья. Но именно затянута — её закрытые платья так рельефно прочерчивали аппетитные формы юного — она совсем недавно закончила пединститут — тела, что возбуждали сильнее открытой наготы.

Но не то что слова — даже вопрошающие взгляды отскакивали от Нины Станиславовны как от стены. Хотя холодной она не была — о, нет! — чувствовало, чувствовало мужское подсознание обжигающий жар. Но никто и никогда не был свидетелем его всплеска. Нина Станиславовна была исключением из правила. И это очень сильно раздражало женщин и очень сильно возбуждало мужчин. Но и те и другие знали — не смотря на сплетни, которым в случае Нины Станиславовны никто не верил — её полную выключенность из школьного флирта.

А другой жизни, кроме школьной, у Нины Станиславовны, похоже не было. Муж — ветеран войны, с удовольствием выступавший в школах на уроках военно-патриотического воспитания, был старше её чуть ли не на тридцать лет, подробностей никто не знал, детей у них не было. Всё свое время Нина Станиславовна проводила в школе, нагружаясь всякой внеклассной работой и выполняя её со старательностью молодой начинающей учительницы.

Сергей Георгиевич по-прежнему смотрел в книгу, но уже не видел текста. Мучительно сладко всколыхнулось...

Он уже не помнил откуда ему стало известно тогда, что муж Нины Станиславовны уехал на встречу с однополчанинами.

Сергей Георгиевич лишь раз видел его. Он как-то зашёл в школу за женой, и биолог, выходя из учительской, оставляя их там одних, краем глаза заметил, как тот сально скривив слюнявые губы — низенький и рыхлый — положил растопыренную пятерную на как всегда плотно обтянутый юбкой зад своей молодой жены (Нина Станиславовна как раз нагнулась переобуться) и ткань собралась под его рукой в складку. Нина Станиславовна резко выпрямилась и глянула вслед уходящему биологу, который тут же захлопнул за собой дверь. "Старый хрен, — подумал он, — ещё бы немного у него слюна бы на её задницу капнула".

И искренне посочувствовал молодой женщине, вынужденной (не для кого не было секретом, что своим браком она избежала распределения по окончании пединститута в деревню) отдаваться этой похотливой скотине.

Тогда в честь дня Победы в учительской был особенно хороший стол. И много спиртного. В этот день было можно.

Анфиса Викторовна, сидевшая с ним рядом, как и Нина Станиславовна, не позволявшая себя никакого флирта, явно захмелела и пару раз даже позволила ему коснуться своей груди. Но ничего более. Сергей Георгиевич здесь и не надеялся. Это был такой же глухой номер, хотя женщина историчка была одинокая, но что к чему — никто не знал. Сошлись во мнении, что есть у неё на стороне, была даже сплетня, что ждёт она развода какого-то начальника.

— Ветеран он у неё, — ядовито произнесла она в адрес Нины Станиславовны (может информация об его отъезде от неё и исходила), — видела я его личное дело...

— Где? — воспользовался моментом Сергей Георгиевич, чтобы поближе наклониться к ней и заглянуть в многообещающее декольте.

— Места знаю, — слегка щёлкнула она его по любопытному носу, но не отстранилась.

— Так что, не ветеран?

— Ветеран, как же не ветеран. Внутренних войск.

— Чего? — удивился Сергей Георгиевич. — Каких таких внутренних войск? У него же боевые награды.

— Бойцам НКВД давали боевые награды, даже если они всю войну с Колымы не выезжали.

— С Колымы?

— Ну да. Там в охране лагерей и провёл всю войну. А как красиво о войне говорит...

И Анфиса Викторовна опрокинула очередной стакан красного вина. Пили из стаканов и чашек, используемых в перерывах между уроками для чая-кофе.

Биологи не стал брать в голову — хотя информация была любопытная — может правда может нет.

— А кто ж его в нашу школу так часто приглашает? — тем не менее, не удержался он.

— Я и приглашаю, — мотнула головой после большого глотка историчка. — Он всегда в списках райкома фигурирует, а связаться легко.

Физкультурник, сидевший с другой стороны от Анфисы Викторовны, налил ей ещё вина и, нагнувшись, стал рассказывать какой-то анекдот. А потом, когда включили магнитофон, увёл танцевать.

Нина Станиславовна в этот момент на подоконнике готовила кофе — вечер заканчивался.

Сергей Георгиевич подошёл к ней и стал предлагать свою помощь. Как раз вовремя, чтобы помочь ей разлить по чашкам кипяток. Вдруг она качнулась, плеснув воду мимо чашки. Биолог подхватил Нину Станиславовну под локоть и его буквально обдало жаром от соприкосновения с её телом. Удар возбуждения был усилен еще и тем, что Сергей Георгиевич внезапно почувствовал, что Нина Станиславовна сильно навеселе. Может поэтому она, вопреки обыкновению, не тут же отстранилась, а на несколько секунд легла на его руку, и её грудь коснулась кончиков его пальцев.

Биолог чуть повернулся к ней и прижался вздыбившейся областью слева от ширинки к её бедру, да еще и чуть напрягся, чтобы бугор шевельнулся — не могла она не почувствовать.

Нина Станиславовна в свою очередь чуть повернулась к нему и хохотнула прямо в его лицо, обдав его сложной смесью запахов — духов, выпитого вина и какого-то слабо уловимого откровенного аромата молодой и горячей женщины, возбужденной то ли выпитым вином, то ли осязаемой ею возбуждением мужчины и желающей, чтобы мужчина почувствовал её возбуждение.

Нина Станиславовна была пьяна.

План молнией возник в голове Сергея Георгиевича.

— Уже расходятся, — прошептал он приблизившись на столько, что его губы коснулись её щеки.

— Расходятся, — подтвердила она и чуть отстранилась. Но не бедром — оно по-прежнему прижималось.

— Я вас провожу.

Она чуть помедлила, затем отвела в сторону глаза и теперь уже отстранилась полностью.

— Проводите, — наконец тихо произнесла она.

И совсем шепотом, почти отвернувшись, добавила:

— Встретимся на улице.

Кофе было выпито быстро, стали расходиться. Сергей Георгиевич не торопился. Нина Станиславовна участвовала в процессе убирания и мытья посуды.

Наконец, он поймал на себе её взгляд, и, незаметно захватив оставшуюся непочатой бутылку водки, которую он предусмотрительно задвинул за занавеску, вышел.

Ночь была прохладной.

В нескольких окнах школы горел свет — праздник затянулся. От группы женщин, вывалившихся на крыльцо и затянувших "Катюшу", отделилась стройная фигура в распахнутом плаще и неспешно пошла по улице. Когда она завернула за угол, Сергей Георгиевич, ожидавший этого за купой раскидистых плакучих ив, прибавил шагу и нагнал её.

— Прохладно?

— Прохладно, — подтвердила она, облокотившись на предложенную им руку с облегчением женщины, избавленной от необходимости стараться идти, не шатаясь.

"Ну, ты и набралась", — подумал Сергей Георгиевич.

— Предлагаю согреться.

Она запрокинула голову, прямо глянув в его лицо смеющимися глазами:

— Как?

Он достал из-за пазухи бутылку.

— Это же водка, — с заговорщицким ужасом прошептала она.

Фольговая "кепочка" полетела на асфальт.

— Предлагаю на брудершафт.

— А стаканы? — медленно возразила она.

Он с досадой хлопнул себя по лбу.