— Подманил-таки, подманил, — радостно прошипел Ленивец и потянул к себе ружье Куцего.
— Стой! — выдернул у него ружье Куцый. — Мое ружье! Где мертвяк-то? Муха — мертвяк? А то я кроме мухи только придурка какого-то вижу, а придурков убивать нельзя. Их нужно на минное поле заводить или в шутиху заманивать.
— Сам ты придурок! — прошипел Ленивец. — Это и есть мертвяк. Вон, в белом который.
— И его вы ели? — ужаснулся Куцый.
— Стреляй, Куцый! — заскулил Ленивец. — Стреляй в него, а то мы тебя съедим. Если Кудр узнает, что мы мертвяка упустили, он не мне, а тебе пятки деревянной ногой отстукивать будет!
Поморщился Куцый. Даже смотреть было больно, как Ленивцу пятки отстукивали, а уж на себе это испытать и вовсе не хотелось. К тому же не железными пятки у Куцего были, обычными. Еще матушка, когда он был маленьким, щупала его пятки, ладони, все тело пальцами проходила и причитала:
— Правильный мальчик-то какой, со всех сторон правильный! Лишь бы придурок из него не получился, а так-то совсем правильный!
"Как же может получиться придурок из человека, который и не придурок вовсе?" — подумал Куцый, поймал на мушку мертвяка в белом и медленно-медленно потянул на себя спусковой крючок, об одном думая — чтобы патрон не подвел. Ведь патрон-то — последний! Если подведет, и убиться будет нечем. А деревянная нога у Кудра такая тяжелая, что лучше уж убиться...
Выстрел громыхнул так, что в ушах заложило. Мертвяк замер, захлопнул гриб и опрокинулся на спину. Завыло что-то, огни замелькали, зажужжало что-то высоко над головой.
— Пошли! — прохрипел Ленивец и полез на бруствер.
Трудно полез, — поддон-то у бункера остался, — но вылез. Наверное, очень хотел вылезти. За ним и Куцый выбрался. С ружьем наперевес пристроился, в котором уже ни одного патрона не осталось.
— Медленно иди, — предупредил его Ленивец. — Когда охотишься на мертвяка, главное — все медленно делать, чтобы добычу не спугнуть.
— Так вот она, добыча, — ткнул перед собой ружьем Куцый.
— Нет, приятель, — поморщился Ленивец. — Ничего ты не понимаешь в добыче. Добыча еще только летит. А это мы с тобой приманку подстрелили. У мертвяков всегда так — половина охоты — приманку подстрелить, вторая половина — добыча. Добыча прилетает, когда приманка подстрелена. Но мертвяк очень умный, поэтому и попадается редко.
Они успели пройти шагов двадцать. Потом в воздухе что-то загудело, засвистело, рядом с одной мухой присела еще одна и тоже растопырила глаза-лучи. А потом из второй мухи высунулось жало размером с Ленивца и пукнуло. Выдавило из себя что-то блестящее и яркое. Взлетело это блестящее под уже светлеющим небом и осыпалось сухим и ярким дождем. Как градом застучало по низкой траве. А над дождем поплыли под желтыми пленками яркие светляки, да так, чтобы назначенную добычу Ленивец и Куцый точно не пропустили.
Куда только ленивость Ленивца делась? Как козленок поскакал к добыче и начал сгребать в кучу. Да разве такое сгребешь, если куча должна получиться чуть ли не с самого Ленивца!
— Жри! — заорал Ленивец Куцему, поднимая с травы что-то блестящее, срывая с этого блестящего кожуру и отправляя темное ядрышко внутрь. — Жри! А то сейчас Кудр прискачет, светляков издалека видно. Много не съешь, но что съешь, все твое. А Кудр прискачет, и прощай мертвяк. Будешь получать по крошке, хотя тут надолго хватит, надолго!
Куцый наклонился, поднял с травы блестящую крупицу добычи. Пошевелил ее в пальцах, ошелушил от кожуры, потрогал коричневый кругляшек, поднес к носу, дурея от невозможного, чудесного запаха, и положил в рот. Куда там Станине! Сначала по языку потекла сладость, потом другая сладость, потом третья, потом что-то или ореховое или медовое, потом снова сладость, и все это вместе сделало Куцего счастливым. Пусть ненадолго, пусть только на языке, но — счастливым. Как же хорошо, что не стал он придурком, как же хорошо!
Куцый посмотрел на свое бесполезное ружье, отбросил его в сторону, обернулся, покачиваясь, к стальным мухам, и увидел, что из них вышли еще несколько мертвяков. Двое из них кладут упавшего мертвяка на странный топчан с ручками и заносят в одну из мух, а еще один мертвяк стоит у гриба и смотрит на Куцего, смотрит...
— Аааа! — разнесся со стороны сторожки вопль Кудра.
А затем и стук копыт Мякиша послышался. Мякиш очень быстрый. Мало кто может его обогнать...
2012 год
Главный рубильник
Я невзлюбил Петра еще в институте. Мне науки давались трудно, а он щелкал зачеты как орешки. Еще и злился, когда его просили о помощи и при этом не могли понять "очевидных вещей". Он таким и остался у меня в памяти — вечно занятым, всегда непричесанным и раздраженным. Точнее я вовсе забыл о нем. Да и почему я должен был его помнить? Из-за того, что он полгода был моим соседом по комнате? Сомневаюсь, что он сам помнил мое имя даже тогда. Петр лишь изредка выбирался из научных дебрей, чтобы с отсутствующим видом посидеть на наших вечеринках, и вновь скрывался в лабораториях и библиотеках. Никто из нас, занятых проматыванием собственной молодости, даже не пытался вникнуть в его увлечения. Впрочем, его характер этому и не способствовал.
— Мои способности — стечение обстоятельств, — как-то выдал он мне за завтраком. — Завидовать обстоятельствам — непродуктивно. Некоторым кажется, что мне все дается легко. Только эта легкость мнимая. Я тружусь не меньше вас, а больше. Все различие между нами, что я делаю это с пользой. Вы копаете ямы, а я выкапываю клады. Не хочешь копать? Бросай лопату и выращивай крылья. Но поверь мне, летать еще труднее, чем копать.
К счастью, моя нелюбовь к Петру не превратилась в ненависть. Тогда я ответил, что и крылья он тоже успел у меня перехватить. Потом понял его слова. Но я не хотел превращать возможный полет в работу. Я хотел дышать воздухом, не задумываясь о его химическом составе. Хотел надышаться до опьянения. Образно говоря, думал, что Петр препарирует лягушку, а я восхищаюсь ее кваканьем. На самом деле полной грудью дышал именно Петр. А я бросил институт, пошел в армию, загремел за Урал, получил двухстороннюю пневмонию в снежной тайге, едва не умер, комиссовался и с нашивкой участника региональных конфликтов устроился администратором в губернский драматический театр. Через семь лет утомительной суеты и полунищего существования получил однокомнатный блок в пластиковой десятиэтажке и именно там вновь столкнулся с Петром.
Я узнал его не сразу. Петр похудел, полысел, ссутулился, украсил тонкий нос очками в изящной титановой оправе, приобрел привычку говорить, опустив глаза в пол. Он так и стоял в углу лифта, пока я мучился, пытаясь вспомнить, кого мне напоминает молчаливый сосед. Озарение наступило уже на улице. Петр кивнул на попыхивающие паром автомобили и знакомым голосом произнес:
— Некоторые считают, что человечество обречено. Оно уничтожает само себя. Бензиновые двигатели едва не изгадили атмосферу. Их сменили водородные. Каждая машина за год создает приличное облако безвредного пара. Мелочь вроде бы, но если умножить это облако на количество машин, можно предположить, что человечеству грозит всемирная сырость и повсеместная плесень. Ерунда. Какой-нибудь проснувшийся вулкан в состоянии принести человечеству больше хлопот, чем оно само себе за несколько лет. Где пластиковые острова мусора в океане? Переработаны и приносят пользу. Не все так плохо... Хотя... Впрочем, неважно.
— Петр? — с сомнением спросил я.
— Он самый. Как твои крылья?
— Не понял? — я отчего-то поежился.
— Ясно... — ударил он меня по ладони.
Петр стал заходить. Я то и дело мотался по уездным городишкам, где наш театр прокатывал однообразные патриотические пьесы, поэтому встречи случались нечасто. Но постепенно я к нему привык. Петр всякий раз приносил настоящий кофе, который получал где-то по месту службы, и карманный локатор. Пока я варил кофе, он сканировал блок, затем садился за стол и включал телевизор.
— Нет у меня никаких жучков, — повторял я. — Кому я нужен? Полукалека, администратор патриотического балагана. Чего ты боишься?
— Прогресса, — сухо отвечал Петр, прислушиваясь к очередной помпезной передаче о благополучии в осколке распавшейся империи. — Однажды он закатает нас в асфальт, поскольку человек из цели прогресса становится препятствием на его пути. Причем, на пути не настоящего прогресса, а того, что нам выдают за него. Это все плохо кончится. Конечно, если что-то не переменится.
— Брось, — привычно раздражался я. — Кто выдает? Опять какая-нибудь закулиса? Тайное правительство? Даже если и так — это все мимолетность. Прогресс для человечества — как... обувь. Да, порой это воинские непромокаемые эрго-ботинки, но в них же можно просто ходить? К чему сбивать ноги? Зачем тратить время на... приготовление пищи? Ты думаешь, я сам не могу убраться в квартире? Могу. Но зачем расходовать на это жизнь, если есть пылесос-автомат?
— А если обувь перестанет слушаться владельца? — тянул из чашечки кофе Петр. — Или, скажем так, если ее сделают такой, что она захочет ослушаться владельца? Если она самостоятельно примет решение кого-то пнуть, ударить по голове, пойти туда, куда ей хочется?
— Бунт машин? — я взглянул на экран, на котором экспериментальный робот-пехотинец зарывался в песок. — Маловероятно. У нас в театре есть бездарный спектакль, в котором действуют боевые роботы. Так вот в третьем акте наш доблестный президент легко их побеждает. Главное — знать, где находится главный рубильник.
— Это хорошо бы, — соглашался Петр. — Только где он, этот главный рубильник? И есть ли он? И хорошо ли он экранирован? И подведены ли к нему провода, если он есть? И что за тип держит на нем палец?
— Наш любимый президент, — язвил я. — И зачем в наше время провода? Энергия в свободном доступе. Достаточно подобраться к зарядной станции и не отдаляться от нее слишком надолго.
— То-то и оно, — хмурился Петр.
Как-то в августе я вернулся домой вымотанным до предела. Театр путешествовал по южным степным станицам, играл, где придется, в лучшем случае под натянутой маскировочной сетью. Одежда пропахла потом, пылью и почему-то ружейной смазкой. Я свистнул Матильду и под ровное гудение механического помощника забылся в ванной. Очнулся от звонка. В прихожую ввалился Петр. Волосы его были растрепаны, на носу блестели капельки пота.
— Что случилось?
— Я уволился, — возбужденно прошептал Петр и затравленно оглянулся. — Слушай! У тебя пылесос с синтезом?
— С чем?
— С системой саморемонта? — поморщился Петр. — Гарантия есть?
— Пожизненная, но модель обычная. Пыль, влажная уборка, мелкий ремонт напольных покрытий.
— Одолжи на пару дней! — попросил Петр.
— Забирай, — буркнул я, расставаться с Матильдой не хотелось.
— Пошли, — Петр вытянул из крышки пылесоса поводок, потянул его за собой.
— Что значит "уволился"?
— После! — отмахнулся Петр.
Матильда вернулась сама. Точнее, я обнаружил ее через пару дней на площадке. Пылесос заурчал, перекатился через порог и забрался под кровать, скрывшись среди разного хлама, который скапливался у меня таинственным образом. Петр не появлялся месяц, пока однажды вечером я не столкнулся с ним в кафе у станции метро. Он немедленно покинул какую-то невзрачную компанию и, подсев, пьяно сообщил:
— А я все еще свободный человек. Да.
— Празднуешь?
— А то, — ухмыльнулся Петр. — Пусть теперь попробуют... без меня. Еще в ножки поклонятся, когда припечет. Без меня не обойдутся.
Он наклонился ко мне и довольно хихикнул:
— Ты умеешь хранить секреты?
— Нет, — предупредил я.
— Удобная позиция, — скривился Петр. — Впрочем, здесь все прослушивается. А пусть знают! Понимаешь, заменить человека на войне роботом конечно можно. Но зачем? У нас что, мало солдат?
— Чтобы люди не гибли? — предположил я, поглядывая по сторонам.
— Да? — поскреб затылок Петр. — Но с той стороны по-прежнему люди!
— Почему мы должны думать о той стороне? — вспомнил я, как, замерзая в снегу и зажимая рану на боку, ждал темноты, чтобы отползти с линии огня.
— А кто будет думать? — Петр замолчал, несколько секунд клевал носом, потом встрепенулся. — Знаешь, почему мы все, все люди, все двадцать миллиардов, что топчем эту землю, почему мы до сих пор не поубивали друг друга? Потому что мы не роботы. Поэтому, если ты создаешь механического убийцу и не хочешь стать жертвой, сделай его хоть немного человеком. Или собакой.
— Я не понимаю.
— Они тоже не понимают, — прошептал Петр. — Как там у вас в пьесе? Главный рубильник? Неужели ты думаешь, что они могут это понять? Они сами... без рубильника!
— Подожди, — мне хотелось уйти, но Петр вцепился в рукав железной хваткой. — Не понимаю. Причем тут собаки?
— Собаки? — Петр погрозил мне пальцем. — Ты видел, какие у них зубы? Как ты думаешь, почему они не перекусали человечество? Ведь мы... обращаемся с ними как с собаками!
— Петро! — дюжий детина взгромоздился за наш столик с полными кружками пива. — Ну, ты что? Ушел, понимаешь. А это кто вообще?
— Никто, — поспешил я представиться и устремился к выходу. Жизнь научила обходиться без ненужных знакомств. Еще бы она научила обходиться без опасных мыслей. О собаках, о рубильниках, о том, почему мы все еще не поубивали друг друга. Впрочем, как ответил один из отрицательных героев нашей последней пьесы на вопрос положительного героя: "Подсудимый, отчего вы не убили всех, кого собирались убить?" — "Дайте срок!".
Гости пришли вечером.
— Откройте, — послышался требовательный голос. — Мы знаем, что вы дома.
Пришлось открыть. Неизвестные шагнули внутрь. Один последовал на кухню, другой поставил на пол тяжелый кейс.
— Вы были знакомы с Петром Сафроновым? — строго спросил он.
— Да, — я почувствовал неприятный холодок. — Учились когда-то вместе. Он мой сосед. Что-то случилось?
— Случилось, — кивнул чиновник. — Пару часов назад он был убит в пьяной драке. Тут недалеко.
— В самом деле? — мои колени дрогнули. — Не хотите ли вы сказать...
— Не хотим, — чиновник, не отрываясь, смотрел мне прямо в глаза. — Вы покинули кафе еще до драки. О чем говорили с Сафроновым?
— Ни о чем, — я натужно пожал плечами. — Это он... пытался поговорить со мной, но я... не люблю болтать.
— Это важно, — удовлетворенно кивнул мне чиновник. — Понимаете, Петр недавно потерял работу. Хорошую работу! — неизвестный выговорил последние слова с нажимом. — Алкоголь еще никого не доводил до добра. Но талантливый человек даже пьяным остается талантливым. А уж если он пытается отомстить... Например, запустить неизлечимый вирус, который распространяется в пределах энергетических линий и нарушает управление техникой. А если это техника боевая?
— Вы о чем-то спрашиваете меня? — я вытер лоб. — Я понятия не имею, где Петр работал, чем занимался. И уж тем более, собирался ли он кому-то мстить. Я вообще инвалид и... гуманитарий.
— Хорошо, — чиновник брезгливо поморщился. — Скажите только одно, оставлял ли у вас Петр какие-либо устройства, механизмы, приборы? Вернул ли, если одалживал?
