888. Практическая нумерология

Войны? Только локальные конфликты между Домами. К счастью или несчастью, судить сложно, доминирующей силы, жаждущей всех 'нагнуть', в этом мире не сформировалось. Практический нереальный вариант сосуществования социумов, но вот как-то так он тут реализовался. Вот только Разъятый бог изредка докучал своими жалкими попытками нарушить всемирное спокойствие и благодушие. Не очень умные разумные воспринимали эти попытки бога как своеобразное развлечение. Умные и пытающиеся прогнозировать будущее разумные, старались найти окончательное решение для этого 'дамоклова меча'. Ведь раковые опухоли ведут себя очень коварно. Они могут долго не давать о себе знать, а потом, вдруг и сразу, неоперабельная стадия. И в случае с Разъятым данная аналогия полностью уместна. Нет гарантии, что после него, Кащенко, Семнадцатого слуги, может явиться в этот мир и Семнадцатый и Двадцать первый. А кто рискнет утверждать, что это не окажется Тринадцатый-дубль, в n-степени более могущественный? В мироздании миров бесконечное множество, а Разъятый бессмертен и неутомим в поисках своих слуг.

Кстати, сколько времени у него до исхода? Всего три с половиной часа? Да, время летит незаметно. Невидимый таймер отсчета неумолимо отщелкивает секунды и минуты, неумолимо приближая неизбежное. Тогда, может быть, лучше провести оставшиеся часы в беседе с этой, элеметалиссой? Возможно, на некоторое время он отвлечется от бессмысленных и бесплодных размышлений и поисков выхода из этой ситуации.

-Как самочувствие, Восьмая?

-Твоими молитвами, господин.

Кащенко переместился к мужчине, все так же полулежащему у стены. Осмотрел. Выглядит уже намного лучше, только щеки еще больше ввалились, тени под глазами и лихорадочный румянец на лице. Сжигает невосстановимые ресурсы тела новая владелица.

-Расскажешь о себе? В моем мире нет ни магов, ни элементалей. Для меня это ожившая сказка.

-Я знаю, хомо. Каждый слуга знает все, что знают другие слуги. А я заталкивала тебя в чашу и держала там во время перерождения. У тебя страшный мир, Семнадцатый. Больной, злой, лживый. Но мне бы там все равно понравилось — вы каждый день убиваете там друг друга. Сотнями и тысячами.

Гм, ну да. Перерождая разумного в Слугу, Разъятый использует все матрицы знаний и умений, снятые с ранее призванных. И где-то там, под невероятными по объему информации пластами знаний и умений, находятся знания и умения всех призванных и перерожденных до него. Вот только одно плохо — знать это одно, уметь пользоваться этим — совершенно другое.

-Ты хорошо держишься, Семнадцатый. Не рыдаешь, не грозишь, не впадаешь в депрессию.

-Спасибо.

-Пожалуйста.

Кащенко коротко рассмеялся, мужчина бледно улыбнулся, слегка изменил позу:

-Значит, готов умереть, Семнадцатый? Умереть быстро? И даже не будешь пробовать задержаться рядом с криптой и попытаться овладеть своим наследством?

-Не вижу в этом смысла. Пятый, Седьмой, Десятый и Шестнадцатый уже пробовали. Выдержали ровно половину суток. И что встретило их за периметром? Не быстрая смерть, а загонная охота. Я не в восторге от роли дичи и объекта для демонстрации возможностей Владеющих. Пускай ждут другого Слугу для своих развлечений.

-Ты умен, Семнадцатый.

-Не буду с этим спорить. Может, Восьмая, ты все-таки выполнишь мою просьбу и расскажешь о себе и своем мире?

-А вспомнить самому?

-Знаешь... — Кащенко чуть задержался с ответом, подыскивая слова и определения для выражения своей мысли.

-Мне хочется провести оставшееся время в беседе, а не в поглощающем сознание трансе воспоминаний. Вести себя как человек, а не как слуга, пусть и бога. Считай, это моя попытка бунтовать.

Собеседник Кащенко еле слышно хмыкнул в ответ, неловко уперся ладонями в пол. С громким, непроизвольно вырвавшимся стоном, приподнимая себя. На мгновенье его лицо исказила жуткая гримаса боли. Кащенко протянул было руку с целью помочь, но не закончил движение, уловив во взгляде мужчины откровенную брезгливость. Восьмая встала, чуть качнувшись, оперлась спиной на стену крипты, приняла устойчивое положение. Отдышалась, медленно стерла ладонью тонкие струйки крови из носа, хрипло выдохнула:

-Хорошо, Семнадцатый. Я расскажу тебе о своем мире.

Пауза. Долгая, тянущаяся вечность, словно Восьмая уже начала кому-то рассказывать, говорить, вспоминая и заново переживая вспомнившееся. По живому, нещадно вырывая из книги памяти, потому что не листались, обожженные болью страницы. С силой срывая запёкшуюся корку отболевшего, заново бередя зарубцевавшиеся раны. Рассказывать тому, кто незримо стоит за спиной Кащенко. Он даже поймал себя на невольном желании оглянуться, прекрасно осознавая, что за его спиной никого нет.

-Восьмая?!

-Сейчас... Нелегко.... Больно. Очень больно — Восьмая буквально выплевывала слова — Дай мне.... Собраться.

Восьмая безвольно сползла на пол и заговорила монотонно, глухо, не поднимая головы:

-Мой мир был счастливым миром. Светлым, добрым, щедрым к своим детям. Небо любило нас, твердь кормила, духи стихий оберегали от опасностей. Но не уберегли. Мой мир был райским миром. До вас, хомо. До того как вы явились в наш мир. Ничего непонимающие и не желающие понимать. Наглые, грубые. Невероятно сильные.... Вы пришли к нам в дом, убили сторожевых псов, выбили двери наших домов. Сами дома сожгли. Вы сняли ошейники с наших сторожей, и одели на нас, на их бывших хозяев.... Теперь вы, хомо, стали нашими хозяевами. Небо плакало, твердь гневалась, духи стихий пытались... Вы смеялись и сковывали духов стихий, усмиряли твердь и не обращали внимания на бесконечные ливни. Вы покорили всех и все покорились вам. Меня тоже.... Покорили. Не развоплотили как других, не заточили в ваши тюрьмы-артефакты. Я была слишком ценным трофеем. Очень ценным, редким, уникальным. За меня давали.... В твоем языке нет такого понятия, Семнадцатый. Но поверь, за меня давали многое. Ведь я могла, редко, правда, когда наши духи были ко мне благосклонны......

Как Восьмая вдруг оказалась лицом к лицу с ним и как ее пальцы с невероятной силой клещами впились в его подбородок и скулы, Кащенко не понял. Его даже на долю мига охватила оторопь, настолько безумным оказался ее взгляд и неожиданный оглушающий выкрик:

-Ты! Ты посланец самой Варбело! Да! Да! Ты этого хочешь! Расскажи мне о себе! Да ты ваш гений, Семнадцатый! Ты су... Сук...Ты... Ты самки щенок! Ха! Я помогу тебе! Идем!

И Восьмая, не отпуская его лицо, неуклюже толкнула Кащенко по направлению к чаше-бассейну. Кащенко не сопротивлялся. Ему не было страшно, ему не было больно, ему было интересно. А все, что было ранее — испуг и оторопь, это остаточные рефлексии его исчезающей человечности. Он подхватил Восьмую и шагнул спиной вперед, к чаше, в ее центр.

-Да! Обними меня! Крепко обними! Как любимую женщину! Это.... Это будет славно! Это понравиться Хозяину! Очень сильно понравится! Он запомнит. Да! Запомнит!

Восьмая продолжала шептать все время, пока они не оказались в центре чаши. Потом она сильно запрокинула голову назад и на невыносимо высокой ноте пропела-провизжала что-то непонятное, но чуждое всему, что знал сейчас Кащенко. И внутри Кащенко вспыхнула звезда. Вспыхнула и погасла, потому что он умер.

Глава первая.

Нет, пиво у хромого Тайвора все же намного лучше, чем эта моча жирдяя Слапнера со Старых ворот. Меньше горчит и рыгается после него намного мягче, не так рвет кишку как это. Вот чем Слапнер думал, когда наливал моим парням эту бурду? Задницей своей? Или он не думал? Жир с его пуза до плешивой башки Мастера таверн дополз? Нет, без звонких грошей тут не обошлось! Сунул мастер Слапнер кому-то в магистрате в лапу, точно сунул! Дали же ему как-то городскую лицензию, верно? А он бы ему за такую дрянь, в его свинячью брыластую рожу дал бы!

Первый сержант стражи славного города Раллтерн Дорст Мулл с отвращением посмотрел на литровую глиняную кружку. Кружка посмотрела на первого сержанта. Кружка была скорее наполовину полна, чем пуста и искренне недоумевала, почему недоволен ее владелец.

-Еще и подмешивает какую-то гадость в свою мочу! Вот никак траву святого Марка вместе с хмелем сварил? Молота на него нет! — хмуро и недовольно пророкотал сержант — Ну, тогда рога Проклятого ему в брюхо, а не патруль мимо его таверны раз в две Большие свечи!

То, что Первый сержант до этой кружки влил в себя еще пять, разбавив их бутылкой какой-то бабской гадости с невыносимо мерзко-сладким вкусом, им во внимание не принималось. Жирный мастер Слапнер во всем виноват и точка!

Ух, как в голове стучит! Как молотки крылатых подмастерьев по наковальне нашего Небесного кузнеца, охрани и спаси нас его Молот! Или это не в голове?

Сержант с подозрением обвел мутным взглядом караульное помещение. Летт спит. Храпит вон как, аж замасленный гобелен на стене рядом с его рожей колышется. Ленивый Вуркс накрылся дранным одеялом с головой и сопит себе. Вот сколько раз можно говорить, что бы он выбросил эту тряпку?! Мы стража вольного города Раллтерн или жалкие мостовые? У нас порядок должен быть и чистота как у кота в яйцах, как говорит наш капитан! Или у кота на яйцах, она, эта, как ее? А, чистота! И должны мы ее всенепременно блю... Наблю? Блюдую? От, Проклятый! Какие ругательства заковыристые у их милости! Так, капитан начинал ругаться с буквы Б! Бэ... Бу...

Голова сержанта начала медленно склоняться на грудь. Но резко усилившейся стук, превратившийся почти в грохот, разрушил чары сна невинной Агни. Первый сержант всхрапнул почти как вороной дестриэ его льерости рыцаря Дидас де Виата и без мгновения размышлений швырнул кружкой в ближайшего к нему спящего стражника. Летт, на свое несчастье, а это оказался он, сверзился с лежака и так на четвереньках, не поднимаясь, гаркнул хриплым со сна голосом:

-Да, мой сержант!

-Летт, иди, проверь там, какому козлу рога лишние, раз он так колотиться к нам в дверь — неожиданно спокойным голосом произнес сержант и удовлетворённо проводил взглядом стартовавшего с низкого старта к входной двери подчиненного. Хмеля, как и небывало. Умел это сержант, мгновенно выгнать пьяную хмарь из головы, умел. Научили в свое время нужному, хранит его милость магика Небесный Кузнец! И иногда он возлагал не жалкую овечью нитку на алтарь Небесного Кузнеца, а клал целый, немешаный с оловом, грош на молитву за здоровье полкового магика льера Уницаса.

Первый сержант Дорс Мулл стал первым сержантом вольного города Раллерта не за взятку, по знакомству или родственным связям. Дорст вначале отслужил ровно пять лет в Западном латном полку императора как триарий, проливая свою кровь во славу императора и только после почетной отставки — левая нога плохо сгибалась после тяжелого ранения — вступил в ряды стражи города Раллерта. Через два года он стал Первым сержантом.

Дорст Мулл не был умен, он был хитер той хитростью свободного землепашца, что дает фору умам ученых мужей в обычной жизни. Все два года он не брал взятки, хватал и тащил к городскому судье рыночных воришек и другое мелкое жулье, резал беспощадно 'ночных пахарей' и сжег в своей норе посмевшего ему угрожать ночного 'короля' Паттина Кривой Нож.

Рисковал? Да. Могли сунуть в почку заточенную спицу? Да. Но стоило рисковать. Теперь он Первый сержант и раз в большую луну, в середине тридцати дней, новый ночной король засылал к нему в дом мальчонку со славно позвякивающим мешочком. А еще Дорст Мулл был невероятно жесток и так же беспощаден. Ко всем, кто вставал на его пути. Умело это скрывал, являя свое истинное лицо лишь доверенным, повязанным с ним. Делами общими, темными, кровью. Но тяжело скрыть что-то, когда ты каждый день с людьми и на людях. С оглядкой, шепотом, за спиной, его называли в вольном городе Раллерте Стылым Фагом. То есть антропофагом, людоедом, но кто из простецов будет повторять за их милостями их умные слова?

-Лан сержант!

-Да, Латт?

-Там Берт, что Кузнецом ударенный, это... Мертвяка к нам приволок, лат сержант. На Горшечников улице в свой плащ его завернул и сюда, в караулку. У дверной печи мертвяка положил и мне грозился нос в рожу вдавить, если вас не это.... До него... Вас... — стражник замялся, вдруг растерявшись, но быстро выкрутился — Готов служить, лан сержант!

Дорт хмыкнул, повел плечами, разминаясь. Поискал взглядом барте, своего старого приятеля, спаренного с клевцом тяжелого топора, еще раз хмыкнул. На одного мертвяка да с топором? Хватит и боевого ножа головенку нежити смахнуть. Выбрался из-за стола, отодвинув массивное сооружение из толстых досок одной рукой, грузно шагнул к выходу из помещения, прямо на Латта. Буркнул в сторону отскочившего стражника:

-За спиной у меня держись! Оно, конечно, у Берта подмастерья Кузнеца на плечах отдыхают, но Небесный Молот тех не бережет, кто сам не бережется!

Берт стоял, мертвяк лежал. Тихо и смирно, завернутый в запятнанный пятнами грязи плотный шерстяной плащ. 'Хороший плащ у Берта' мелькнула короткая мысль.

-Берт, лицо мертвяка зачем закрыл?

Берт, детина двадцати зим возраста, ростом более копья, с плечами-валунами и лицом простоватым до отвращения, громко шмыгнул носом, насупился, гулко пробасил, как из стоведерной бочки ответил:

-Не мертвяк это, лан первый сержант. Живые они. Холодные только, как лед. Забытые они.

-В забытье — машинально поправил стражника сержант. Наклонился, присел на пятки, скрипнув кожаным колетом, откинул полу плаща с лица лежащего. Прав Берт, живой. Вон как глазные яблоки под веками бегают, словно соли в глаза сыпанули. Сержант коснулся пальцами шеи лежащего, надавил, отыскивая сердечную жилу. Нашел, задержал пальцы, проговаривая про себя: 'Раз — Грета вышла за водой, два — Томас вышел за водой, три — льер рыцарь взял копье...'. Проговорил лекарскую считалку до: '.... шесть десятков стрел в туле...'. Пожевал губами, вспоминая, что говорил ему делать льер магик, когда лекарская считалка не попадает в ритм ударов сердца. Сам-то стук есть, бьется сердце. Медленно только очень, тиков на двадцать отстает от этой.... А, нормы! И Проклятый его забери, как он холоден! Кувшин пива с ледника и то теплее будет! Снега то еще нет, а этот бродяга словно вытаявший из сугроба 'подснежник'.

'На ближайшей святой неделе обязательно грошик за здоровье льера Уницаса в храм занесу. Дай Кузнец долгой жизни его милости за его ко мне милость!' — сам себе пообещал сержант, рассматривая лицо неизвестного.

Лысый, худой, скулы как ребра кобылы, что на колбасу идет, углами выпирают, бледный до синевы. Сержант, отнял пальцы от шеи неизвестного, переместил на лицо, небрежно раздвинул его нити губ, коротко глянул и замер. Велик Кузнец!

Сверху, на застывшего сержанта, рокотом океанского прибоя рухнул бас Берта:

-Я туда, лан сержант, гать его в переулок! Там тень как мелькнет! Я ей — Стоять, пахарь! Это стража! А нет ее уже. А потом вон, он лежит! Ну, все, Кузнец ему в помощь за Последней Чертой! Лишил жизни душегуб доброго человека! Но нет, живые они, только как лед совсем. А вы, лан сержант, на той неделе мне обещались раскаленных углей за кирасу всыпать, если еще один мертвяк на моем участке явится. Ну, я и вот.... В плащ его свой и сюда. Правильно ведь я сделал, лан сержант?