Княженика_7

— А ты, буй Роман, и ты, Мстислав! Храбрая мысль носит ваш ум на дело. Высоко плаваете на дело в буести, как соколы...

— Буесть — это доблесть?

— Можно сказать и так, но буесть — лучше.

Высоко плаваете на дело в буести, как соколы на ветрах паря, желая самых сильных птиц в буйстве преодолеть. Ведь у вас железные молодцы под шлемами латинскими!

От их поступи треснула земля и многие страны: Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела.

И половцы свои сулицы — копья такие метательные — свои повергли и головы свои приклонили под их мечи харалужные.

Но уже князю Игорю померк солнца свет и дерево ему не благом, а горем листву обронило: ведь по Роси и по Суле грады поделены, а Игорева храброго полку не воскресить, градов уже не защитить.

Ведь как звучал призыв к Игорю: Дон тебя, князь, кличет и зовет вас, князей на победу.

Ольговичи, храбрые князья, пришли, доспели на ту брань...

А вы, доблестные, сильные воинами Роман и Мстислав, почему не доспели? Почему не пришли, когда Земля Русская в такой опасности?!

— Ингвар и Всеволод, и все три Мстиславича, — и вы ведь не из худого гнезда, серафимы наши шестикрылые!

Но вы не победными жребиями свою власть заполучили!

Зачем, на что вам золотые шлемы, и сулицы польские и щиты?

Загородите же, наконец, Полю ворота своими острыми стрелами за Землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича!

Ведь Сула не течет своими серебряными струями к граду Переяславлю — Сула, граница Поля Половецкого, дальше. К ней надо идти, а не ждать, что ее серебряные струи потекут у ваших ног.

— А почему серафимы?

— А потому что среди князей нет святых, и не надо из себя серафимов корчить — знаешь, в церквях такие прелестные головки, обрамленные шестью крылышками?

Князь Игорь проиграл — но и у них победных жребиев тоже не замечено.

При доброй дедовой славе. В отличие от дедовой славы князя Игоря — горькой.

— И быстрая Двина вдруг вязким болотом стала для грозных полочан, заслышавших клики поганых.

Один только молодой Изяслав, сын Васильков, не убоялся. Позвонил своими острыми мечами о шеломы литовские, приласкал славу деда своего Всеслава, но и сам под алыми щитами на кровавой траве приласкан литовскими мечами, и, глядя вокруг, изойдя юной кровью, сказал сам себе: "Дружину твою, князь, птицы крыльями приодели, а звери кровь убитых подлизали".

Все его воины пали, стали добычей стервятников и хищных зверей!

Один одиношенек он там умирал... Не было с ним не брата Брячислава, ни другого брата — Всеволода. Один за всех изронил жемчужную душу из храброго тела через золотое ожерелье.

А Святославличи — вместе в Поле вышли за Землю Русскую — и бились друг за друга до последнего!

Не предали друг друга, не бросили того же Святослава Ольговича, как юного Изяслава, умирать одного, посеченного, на кровавой траве.

А оставили бы с уставшими конями — его бы такая участь и ждала, половцы бы его растерзали, как волки.

Погиб Изяслав Василькович. Голоса городенских жителей унылы, поникло веселие, трубы городенские возвещают о гибели князя.

— Ярослав, внук Ольгов, и все внуки Всеславовы!

Склоните стяги свои победные, вонзите мечи свои, ржавчиной изъеденные. Потому что выскочили вы из дедовой славы, которой так похвалялись на всех углах.

Вы своими крамолами начали наводить поганых и на Землю Русскую, и на удел Всеславов.

Ваши раздоры обернулись насилием от Земли Половецкой!

— На седьмом веке от сотворения мира, в 6574 году, Всеслав, князь полоцкий, сын Брячислава, внук Изяслава, правнук Владимира Святого, тоже вещий, как и Боян, бросил жребий о девице, себе любой — то есть о судьбе.

А жребий-то не очень вышел.

А Всеслав не убоялся, даже превратностями судьбы подперся — и скакнул к граду Киеву. Дотронулся наконечником копья золотого стола киевского.

Всеслава князья обманом в плен заманили, преступив крестное целование, в Киеве в поруб бросили, но когда Ярославичей половцы разбили и к Киеву стали подступать, народ Всеслава освободил и великим князем киевским провозгласил — вот он и дотронулся киевского стола.

А Всеслав из гнезда Изяслава, он и в Киев особо не рвался, и от оборотничества своего никогда не отказывался, в отличие от ярославого гнезда.

И понимал — что сегодня тебя киевляне восславили прилюдно, а завтра так же прилюдно растерзают, ежели что. Да и Ярославичи обязательно вернутся со свежими силами.

Поэтому при первой же возможности перекинулся в лютого зверя, окутался синей мглой — и унесся в полуночи из Белграда, что под Киевом. Утром же вонзил острые зубы, отворил врата Новгороду Великому, расшиб славу Ярослава Мудрого, отомстив за деда своего Изяслава, — обстоятельно рассказал Ярослав и продолжил:

— Всеслав скакнул волком до Немиги с Дудуток, а на Немиге снопы-то головами людскими стелют...

Молотят их цепами харалужными, на токе жизнь кладут, веют душу от дела, как зерно от мякины.

Кровавые берега Немиги-реки не благом были посеяны — костями русских сыновей.

— А что такое ток?

— Это площадка, ровное, плотно утоптанное место. Обязательно — хорошо продуваемое. Его тоже можно назвать дунаем.

Чтобы извлечь зерна из колосьев, кладут там снопы и начинают их молотить — колотить цепами: к палке-рукоятке цепь привязана, а на конце цепи такая тяжелая дурнында шипастая, которая зерно из колоса выбивает.

Размочалили снопы — нужно отвеять, разделить зерно и мякину. Подкидывают измочаленные снопы деревянными лопатами кверху — тяжелые зерна обратно падают, а легкую мякину ветер уносит.

А тут людей мочалят нещадно.

Вот так на Немиге полегли, как снопы, русские люди князя-оборотня с нелегкой судьбой.

А на Каяле после кровавого пира легли русские полки другого князя из того же Рюрикового рода.

— Всеслав-князь для людей княжеский суд вершил, князьям — города во владение отряжал, а сам в ночи волком рыскал.

Из Киева мог за ночь дорыскать до Тьмуторокани, до утренних петухов, великому Хорсу, красному солнцу утреннему, дорогу перескакивал.

Он был мудрым и сильным князем.

И когда в Полоцке, в Святой Софии позвонили заутреню рано — он и в Киеве этот звон услышал. И ушел домой, не прельстился великим киевским княжеством.

И хоть была у него вещая душа в дерзком и крепком теле, но часто от несправедливых бед страдал.

И тогда ему мудрый Боян в утешение припевку сложил: "Ни хитрому, ни скорому, ни птице скорой — никому суда божия не миновать" — еще отольются его врагам те беды.

— О, стонать Русской Земле, вспоминая ранние годы и первых князей.

Прадеда Всеслава — старого Владимира нельзя ведь было пригвозить к горам киевским. Воевал он и на западе, и на востоке, и на юге.

А сейчас же даже лучшие князья уже не то: вот стоят стяги Рюриковы, а другие стяги — Давыдовы, братьев родных.

Но разные ветры им дуют, в разные стороны стяги вьются.

Разные песни копья поют!

На сегодня всё.

— Что, правда? — не поверила я.

Уж очень мы разошлись, я думала, до конца "Слова" не остановимся.

— Смешно сказать, но я тоже устал, — потянулся Ярослав.

— Правда?

— Правда-правда.

Вокруг творилось что-то неладное: по моим ощущениям, уже должно светать было, а судя по часам, сейчас даже не поздний вечер...

— Про пирог я помню, — сказал Ярослав у самой двери.

Я вышла проводить его на крыльцо. Чтобы хоть воздуху свежего глотнуть.

Небо было звездное.

В той стороне, где Байкал — мягко светилось.

Смешно получилось — мы с Ярославом как по команде глубоко вздохнули, втянули вечерний воздух.

Пахло железной дорогой. Замерзшим болотом. Старой избой. Приближающейся зимой тоже пахло. И очень приятно — Ярославом.

Стояли, молчали, смотрели на звезды.

Потом Ярослав пошел к себе, я вернулась в дом.

Печка была теплой-теплой, я забралась за нее на свою лежанку и стала размышлять.

А, может, и думать — если мысль быстрее думы, как говорит Ярослав.

Наш спор совсем перестал быть похожим на спор. Как с таким спорить? Он то летописью двинет, то Татищевым. И "Словом" прихлопнет.

Надо хотя бы понять, до чего мы дочитались на сегодняшний день. Получается, что походы старших князей были фальшивыми, только пыль в глаза всей Руси пустили, да половцев раздразнили, разобидели. Они собрались, подготовились — и вломили Игорю-князю. Может быть, и черниговский воевода тут замешан. Ведь он, наверное, и вел всех, как человек, вернувшийся из степи.

А когда войско Игоря полегло — все начали сваливать вину друг на друга, спасать свои задницы.

А автор Слова, защищая честь Игоря, начал всем князьям прилюдно напоминать, что и они не святые. Каждого ударил по самому больному. Так, наверное, огрызаются, когда терять уже совсем нечего, все и так потеряно. И про честь им все выложил, и про славу, и какие они грозные да умелые на словах и в мыслях.

И о предательстве сказал — когда внуки князя-оборотня Всеслава предали своего младшего брата. И Ярослав черниговский, получается, своих младших Ольговичей.

Да уж, звона на Руси, думаю, было много.

А потом начался рассказ о Всеславе Вещем. Который, получается, воевал с детьми Ярослава Старого, то есть Мудрого, за свой Полоцк.

И который пережил то же, что и князь Игорь — как его людей перемолотили в мелкое крошево на Немиге-реке. Которому досталась несправедливая и тяжелая судьба.

Как князю Игорю?

За печкой я, прямо как запечный таракан, отогрелась и лапками зашевелила.

Вспомнила, что мне нужно в подполье слазить, морковки достать. Заодно и проверю, сколько у меня осталось после вторжения дяди Гриши.

Подняла крышку. Спустилась, в патрон лампочку поплотнее вкрутила. В подполье зажегся свет. Я выбралась, надела резиновые перчатки, взяла пакет. И изчезла в недрах.

Морковки, закопанной в песок, было предостаточно, рой себе да рой. Не один дядигришин визит еще переживет.

Я решила подрыть с краешку, чтобы не тревожить основную яму: у меня еще вся зима впереди. Не с того боку, где дядя Гриша порезвился, а с другого. В перчатках даже совок особо не требовался. Можно было прямо руками песок разгребать. Толстенькие морковки отправлялись в пакет. В песке я наткнулась на что-то скользкое и плотное. Что-то загадочное, обмотанное толстым полиэтиленом. Я как заправский археолог стала откапывать подвернувшийся клад. А вдруг тут та-а-акое? Золото-бриллианты?!

Вырыла небольшой, но тяжелый сверток.

Вытащила его наверх, как и морковку.

Отряхнула с него песок и землю. Положила на верстак. Нашла ножницы, разрезала полиэтилен. Это было нелегко — песок не весь отряхнулся. Под верхним слоем оказался промасленный кусок брезента. Развернула — внутри лежал наган. И мешочек патронов. Похоже, папина заначка.

Наган был старый, да что там старый — старинный.

На нем было написано "Рев.сис.Наган". Сначала я подумала, что это революционный сис. Наган. Потом сообразила, что это револьвер системы наган. Там стояла дата: 1904 год. И надпись овальная: "Императорский тульский оружейный заводъ".