Т-28 в боевых примерах

И ринулись мы, вдохновленные только что прошедшим боем и похвалой Командира до чрезвычайности, за трофеями. Пока я грузовики осматривал, да самый годный из них определял, пехота во главе с лейтенантом много чего насобирала: больше трех десятков винтовок, с десяток пистолетов и пяток пистолетов-пулеметов, три пулемета МГ-34, два 50-мм миномета. А еще патроны, минометные мины в ящиках, гранаты..., имущество и амуницию тоже по возможности собирали. Броневики и грузовики, правда, даже не смотрели — Командир сказал, что их потом, вечером или ночью, не торопясь и как следует, осмотреть нужно будет, потому что в них много чего полезного можно найти. Потом все собранное как можно быстрее в кузов побросали, да на нашу сторону и рванули — на все про все чуть меньше часа у нас ушло. Надо сказать, аккурат под обрез успели, а то за лесом уже снова шум вражеских моторов расслышать можно было...

Вторая атака — тут нам уже сильно посложнее пришлось. И засада наша для немцев уже не секрет, и позиция, а с ней и оборонительные возможности, им уже примерно известны. Потому и не спешили они особо во второй раз, силы свои для боя накапливая. А вот потом, уже после полудня, все накопленное на нас разом выплеснули, вот тогда и пошло веселье...

Сначала из-за поворота снова колесные броневики друг за другом выехали, на этот раз сразу четыре машины их было, и все пушечные. Шли на хорошей скорости, дистанцию между собой приличную держали, не меньше пятидесяти метров, и из пушек в сторону нашей позиции огонь вели прямо на ходу. Беспокоящий огонь, значит, а может, выманивали нас на ответный выстрел, чтобы позицию точнее засечь. Пока они по дороге к мосту ломились, вслед за ними из-за поворота выкатились три странных таких машины, — и не поймешь сразу, то ли маленький грузовичок, то ли большой легковой вездеход. Командир потом сказал, что это специальные и очень удачные, кстати, легкие артиллерийские тягачи для противотанковой артиллерии, — с маленькими пушками на прицепах, поменьше наших "сорокапяток", и бодро ринулись за броневиками. А за ними еще два грузовика, на этот раз уже обычных, и снова с пушками на прицепах, те побольше, примерно как наши полковушки. На полпути к мосту, где то за километр, как раз где грузовики сожженные стояли, броневики с дороги в обе стороны веером разошлись, по фронту распределившись. И начали медленно вперед продвигаться, ведя подавляющий огонь из своих пушек и пулеметов по нашим позициям. Артиллерийские тягачи с пушчонками притормозили, за подбитой техникой прячась, а потом практически одновременно и в одну сторону с дороги съехали, на разворот пошли, чтобы, значит, пушки с прицепов сразу в нашу сторону встали. Остальные две пушки, как позже выяснилось, 75-мм легкие пехотные орудия, разворачивались на боевые позиции по другую сторону дороги и чуть дальше. А пехота немецкая на этот раз выдвигалась от леса по широкому фронту и на своих двоих, перебежками. Командир, который эту артиллерийскую процессию в башенный перископ рассматривал, нахмурился и сказал, что все — легкая война закончилась, теперь все по серьезному будет. А потом уже персонально мне, чтобы я с заряжанием шустрее поворачивался, и к орудийному прицелу приник...

Немецкие броневики, сволочи умные и опытные, сами по себе, без артиллерийской и пехотной поддержки, к мосту не пошли. Метров за пятьсот до него остановились, и, стараясь не особо драть своими зубастыми колесами слабый грунт луговины, — быстро немцы учатся, этого у них не отнять, — пушками своими продолжили все подозрительные им места на нашем берегу простреливать. По башне нашей тоже попадали, неприятно это, надо сказать, но Командир на эти комариные укусы внимания не обращал — он за немецкими пушками наблюдал и к артиллерийской дуэли готовился, цели выбирая.

Я потом, эту ситуацию на себя примеряя, понял, что как танкисту до Командира мне далеко, да и не потяну я, скорее всего, ни по знаниям, ни по опыту. Я ведь, на его месте, первыми целями броневики бы выбрал, потом противотанковые пушки, а потом уже и пехотные орудия, что дальше всего от нас на позиции встали. А Командир мне разъяснил, что малокалиберные 20-мм пушки броневиков нам не страшны даже в упор, 37-мм противотанковые, хоть и действительно очень хороши — легкие, подвижные, скорострельные, очень точные — в лобовую проекцию тоже особого ущерба не нанесут, да и вкопан танк хорошо, силуэт очень низкий, даже без маскировки.

Вот если бы мы в чистом поле были, а они в засаде — вот тогда да, тогда даже наша мощная 50-мм лобовая броня не спасла бы, потому что немецкие артиллеристы еще во Франции, на их тамошних средних и тяжелых танках, отработали приемы борьбы с крепкой лобовой броней за счет высокой выучки и слаженности действий нескольких орудий. У них тогда сначала одна из пушек, имея высокую точность и скорострельность, разбивала танковую гусеницу, а потом, когда танк разворачивался на оставшейся гусенице, они все вместе расстреливали его в бортовую или кормовую проекции, где броня значительно слабее.

А вот 75-мм осколочно-фугасные снаряды пехотных орудий мало того, что сами по себе имеют неплохое бронебойное действие, так еще и немецкие орудия, конструктивно имея очень высокий угол возвышения и возможность раздельно-гильзового заряжания (по типу гаубицы), могут эти снаряды класть нам в башню или моторный отсек сверху, практически отвесно, и очень точно. А там наша 10-15 миллиметровая броня им вообще не преграда... Вот эти самые 75-мм пехотные орудия, еще даже не успев полностью к бою изготовиться, нашими первоочередными целями и стали. И снарядов на них Командир не пожалел, молотил на пределе скорострельности, пока оба не перевернулись от близких разрывов, а прислуга их, которая еще не погибла, не разбежалась, кто куда.

После этого Командир снова повеселел, уже спокойно и размеренно, тщательно прицеливаясь, занялся 37-мм пушками, которые, трудноразличимые в высокой луговой траве, потихоньку, по очереди, перемещались к нашим позициям. И ворчал при этом себе под нос, мол, что, "дверные колотушки", это вам не наши легкие Т-26 и БТ с противопульным бронированием из засады расстреливать. А вот так вот — мы в укрытии, вы в чистом поле, не желаете ли повоевать? И снова, уничтожив все три пушки, огонь из башенного орудия прекратил — ни по пехоте, ни по броневикам, что держались поодаль и изредка постреливали из пушек, со своим 20-мм калибром, непонятно на что надеясь, снаряды понапрасну тратить не стал, за пулемет взялся. А я снова, пока как заряжающий не нужен был, принялся башенные укладки пополнять.

Одним словом, чуть больше часа прошло, а ситуация на противоположном берегу практически вернулась к той, что и во время первой атаки была — немецкая пехота, потеряв почти все средства усиления, упорно ползла и перебегала к мосту под пулеметным огнем. В этот раз, правда, и у нас без потерь не обошлось. Когда немцы в очередной раз неожиданно поднялись все разом, и смогли-таки подобраться опасно близко к мосту, а наши бойцы в окопах открыли ответный огонь, немецкие броневики, словно только этого и ждали — быстро сократили дистанцию, и начали активно обстреливать пехотные позиции из пушек и пулеметов, подавляя наши огневые точки. Тут уж командир плюнул на расход снарядов и положил сначала пару осколочно-фугасных перед мостом на той стороне, по пехоте, а потом на броневики огонь перенес. Не меньше дюжины потратил на четырех вертких поганцев, но результата добился, кончились у немцев и эти броневики. После этого бой практически закончился, пехота еще один раз в атаку поднялась, но уже как то вяло, без особого рвения, и почти сразу под пулеметами залегла, назад отползая, а потом и вовсе обратно в лес отступила, куда до того артиллерийские тягачи уже успели убраться...

После боя Командир, приняв у лейтенанта Васильева доклад о потерях — у пехоты семеро убитых, еще двое серьезно ранены — лицом посмурнел отчетливо, расстроился. И в сторону отошел, раздумывает о чем то. Ну, а я, на правах как бы уже близкого помощника, к нему и подлез, поинтересоваться, чего это он в такой печали. Потери? Это да, это, конечно, печально, но на войне совсем без потерь не бывает. А на такой бой, при таком соотношении сил — взвод против роты немецкой, да с минометами, артиллерией и броневой поддержкой — это, почитай, потери вроде как и незначительные. У немцев-то — вон, сколько трупов на том берегу валяется — не меньше двух взводов они сегодня совокупно уже потеряли. А помимо этого — бой мы уже второй достойно выиграли, техники немецкой очень серьезно намолотили, танку нашему от их атак и обстрелов хоть бы хны, патроны еще в достатке, снаряды сейчас из ящиков на броне в танк перегрузим, и снова полный боекомплект — так чего переживает?

А он мне в ответ и говорит.

— Понимаешь, старшина... первое — это, конечно, людей жалко. Получается, если бы я их вчера из рядов отступающих не дернул, и здесь не оставил, они бы еще живы были. Теперь же вот... и с ранеными надо что-то делать, им, помимо простой перевязки, квалифицированная медицинская помощь нужна, госпитальное лечение, а где все это сейчас взять...? — А второе — тут вот еще какое обстоятельство вырисовывается. У пехоты нашей, считай, почти пятая часть боевого состава выбыла, и это за один только бой, причем они были на хороших позициях, готовые к обороне, грамотно окопались. А если бы наоборот было, и им пришлось, как тем немцам сейчас — в чистом поле на пулеметы наступать — сколько бы тогда из них выжило?

Стою я, выучку и слаженность действий немецкой пехоты вспоминаю, прикидываю, смогли бы наши сейчас вот так вот грамотно атаковать, а Командир продолжает.

— Видишь ли, старшина, люди — наш самый главный и наиболее трудновосполнимый ресурс. Эти-то хоть не зря погибли — вон, сколько на том берегу мертвых врагов осталось. А другие — те, кто сейчас по всей линии фронта, зачастую с одной винтовкой на двоих-троих, в атаки бросаются на немецкие пулеметы, танки да артиллерию? Они-то гибнут понапрасну, потому что даже смертью своей немецкую танковую и механизированную армаду остановить не могут..., а у нас на складе исправные танки стоят, брошенные! Которые могли бы очень большую помощь на передовой оказать! Как такое получилось, и как Командование такое допустить могло...?!

— Ладно, старшина, это все лирика, не нужная и неуместная сейчас. Найди мне лейтенанта Васильева и построй бойцов, доведу текущую обстановку...

Как выговорился Командир, полегчало ему ощутимо, снова он собранный и решительный перед строем стоял.

— Вольно, бойцы, благодарю за службу! — Вы сегодня как настоящие герои себя проявили, и большой вклад в дело защиты Родины от немецко-фашистских захватчиков внесли. Вон их сколько, пришедших к нам с огнем и мечом, там, на том берегу, сегодня осталось. Думаю, такого отпора эти самоуверенные вояки с первого дня войны не получали. Но расслабляться и терять бдительность рано — предполагаю, что сегодня как минимум еще одну атаку фашисты проведут, часа через два-три или ближе к вечеру. Не исключено, что при этом они свою штурмовую авиацию привлекут. И это, пожалуй, самое серьезное и самое опасное для нас будет, поскольку их атакам с воздуха нам, кроме укрытий и маскировки, противопоставить нечего. А для того, чтобы встретить их снова во всеоружии, нам необходимо как следует подготовиться. — Поэтому — слушай боевой приказ!...

В общем, пока немцы, плюху от нас получив хорошую, с духом и с силами на третью атаку собирались, а это поболее трех часов оказалось, многое мы успели сделать. Командир по танковой рации со складом связался, обстановку узнал, и всех, кто там технику водить мог, к мосту вызвал, мотоциклы и ненужное нам сейчас трофейное вооружение забрать, а раненых с позиций в тыл вывезти. Убитых своих похоронили, честь по чести, на светлой полянке в роще сосновой, Командир слова прощальные сказал, хорошие слова. Маскировку поправили, немецкими пулями и снарядами порушенную. Снова на ту сторону на грузовике сгоняли, трофейное вооружение и боеприпасы собрали, опять изрядно, не меньше, чем в прошлый раз. Из них Командир приказал пулеметы в боевые порядки поставить, а пару ручных Дегтяревых с позиций снять и выдать бойцам, которых двумя группами по три человека отправить по нашему берегу в обе стороны от моста, в дальние дозоры, чтобы немцы по бродам с флангов не обошли. Им для усиления еще немецкие автоматы выдали. Танк на случай бомбежки перегнали в запасной окоп, под маскировочную сеть. Пообедали сухим пайком, даже вздремнуть немного получилось.

А еще за это время один из конных разведчиков вернулся, да не один — отступающих с собой привел, которых километров за пять выше по течению, на отдыхе в лесу нашел, человек тридцать. Этакую разношерстную компанию, а скорее, несколько отдельных групп, идущих рядом в условиях отсутствия общего руководства, поскольку никакого сплочения или взаимовыручки промеж ними не наблюдалось. Причина такого странного разобщения, как и отсутствия единого руководства, стала ясна почти сразу — как только пришедшие остановились, причем опять группками, одна из таких групп, семь человек, почти все с автоматами ППД, выдвинулась вперед, к Командиру. Из нее выступил на пару шагов гладкомордый и важный такой военный, со знаками различия пехотного полковника и сходу начал вести себя по-скотски — ни здравствуйте вам, ни представиться, а сразу на горло брать начал.

— Майор, доложи обстановку, а впрочем, неважно — ты поступаешь под мое командование, и чтобы через полчаса были готовы к движению. Танк бросить, все ценное в грузовик, я в кабине поеду, моя охрана в кузове, ты с остальными и вон теми, что с нами шли, пешком нас догоняете. — Выполнять!

У Командира, пока он хамство полковника слушал, странная такая полуулыбка на лице образовалась, а лейтенант Васильев, который в трех шагах позади стоял, кобуру свою словно невзначай расстегнул. А потом, молча, повернулся к своим бойцам и что-то им такое лицом показал, что один из пулеметчиков, неторопливо так, ручник свой на другую сторону окопа перекинул, аккурат в сторону полковника и его охраны. Те ощутимо напряглись, Командир это заметил, посмотрел на лейтенанта, потом на пулеметчика, а потом ухватил полковника под локоток и со словами: "товарищ полковник, можно Вас на два слова..." отвел того в сторону, подальше от лишних глаз и ушей. Там, наедине, тон и поведение его мгновенно изменились.

— Ты, полковник, полк-то свой — где потерял? — Людей, небось, бросил и сбежал, а теперь вот налегке, только с охраной, путешествуешь? Да еще и сюда командовать лезешь? Не зная обстановки, не зная позиции, ничего не зная — но командовать рвешься? Да еще и команды у тебя, дерьмо трусливое, такие же дерьмовые — нам удачную, хорошо подготовленную позицию и исправную боевую технику бросить, чтобы от немцев бежать, а ты значит, засранец, впереди всех, на грузовике, нами же у противника отбитом, задницу свою в тыл еще быстрее потащишь...?!

— В общем, так... командир полка, млять... слушай меня внимательно. — Это моя позиция, мои люди, и я здесь с ними бой веду, а под руку мне лезть не надо. Хочешь и дальше трусливо в тыл бежать — беги, мешать не буду, хотя и стоило бы тебя, сволочь, за трусость прямо здесь расстрелять. — Но чтобы через пятнадцать минут духу твоего не было на моих позициях! А то время нынче сложное, обстановка нервная... переодетые немецкие диверсанты по округе бродят... а пулеметчикам моим ты и твоя охрана — так всего на пару очередей беспокойства. Так что не испытывай судьбу, полковник. — И еще одно. Если ты дальше в тыл по этой дороге побежишь — примерно в трех километрах отсюда военный склад находится, и там тоже мои люди, делом занимаются, к боям с фашистами готовятся. Так ты на тот склад даже не заходи — я специально по рации приказ отдам, чтобы пристрелили тебя вместе с охраной твоей, прямо в воротах. — Понял ты меня, ком-м-мандир полка...?!!