Т-28 в боевых примерах

...Родину нашу мы от врага защищали...

Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения с реальностью случайны.

Где-то в параллельной реальности...

— А врать я Вам не буду, товарищ старший политрук, — и не собирался даже. Потому что ничего плохого ни я, ни товарищи мои боевые, ни Командир нашего, таким вот случайным образом сложившегося отряда, не сделали, а только Родину нашу мы от врага лютого защищали, уж как смогли. Так что все, как оно было, обскажу в точности, без прикрас и ничего не скрывая.

— Сначала коротко о себе? — Как скажете, товарищ старший политрук.

Сам я — Семенов Владимир Иванович, родился аккурат в мае 1898 года в одном из рабочих поселков неподалеку от Путиловского завода, ну, который на берегу речки Емельяновки расположен был. Так что происхождение мое самое что ни на есть пролетарское. Родители тоже из рабочих — батюшка на Путиловском работал, слесарем, уважение от мастеров и начальства имел, потому как выпивал умеренно и руки у него очень ко всякой механике приспособление имели. Матушка в прачечной при заводе с утра до ночи надрывалась, да нас, семь душ детей, обихаживала, я старший был. Ну, а я с 1911 года, то бишь с 13 моих полных лет, на том же заводе трудился. Сначала, по малолетству, подсобником, принеси-подай за денежку малую, а через пару лет и у меня способности к работе со всяким железом да механизмами проявились, и взяли тогда меня по родительскому ходатайству в слесарно-сборочный цех, где я до 1915 года работал. Хорошо работал, прямо скажу — ни прогулов у меня не было, ни штрафов за брак или небрежность всякую.

Вот, а в 1915 году стали, значит, к нам на Путиловский, прямо с фронта броневые автомобили "Остин" поступать. Ну, такие, пулеметные, на базе грузовика "Остин" — их тогда британцы для России по военному заказу делали. Делали, да до ума не доделали, как это часто у заграницы бывает, когда они что-то для России изготовлять берутся — такие уж они для нашей страны паскудные партнеры получаются, извиняюсь за ругательство, товарищ старший политрук. Так вот, у этих самых Остинов в боевых условиях, да особенно на наших кочках и буераках, постоянно несчастья разные приключались — то ходовая ломалась, то трансмиссия из строя выходила, и превращались они тогда в неподвижные мишени для вражеской артиллерии. Ну, и стали тогда эти бронеавтомобили с фронта отзывать, да прямиком на наш завод, ремонтировать и улучшать посильно. Мосты им другие ставили, ходовую часть усиливали, ну и броню тоже, как могли — даже ремонтный участок специальный под это дело выделили.

А я, товарищ старший политрук, как впервые эти Остины увидел — сердце аж захолонуло, и мурашки по коже пробежали — так они мне на душу запали. Упросил я тогда родителя, а через него и мастера цехового, чтобы, значит, перевели меня на тот ремонтный участок, где броневики ремонтировали, да и не было кроме меня счастливей человека тогда. Вот с тех пор и полюбилась мне всякая разная военная бронетехника...

Ну, а еще через год, как стукнуло мне шестнадцать годков, рещил я твердо на фронт бежать, с германцами воевать. И вот как-то ночью внутри одного полностью отремонтированного Остина спрятался, да с одной из перегонных команд, что бронемашины обратно в войска препровождала, на войну и удрал. Обретался там сперва при ремонтной команде автоброневой пулеметной роты, помогал по технической части, пока вождение боевой машины полностью не освоил, а потом уж и повоевать довелось. Сначала, конечно, с германцами и союзниками их — что сказать, покидало тогда нашу пулеметную бронероту по городам и весям, с одного рубежа на другой, а вместе с ней и меня. Потом Революция случилась, то есть освобождение трудового народа, а за ней уже и Гражданская война подоспела, чтобы, значит, с врагами революции и разными другими эксплуататорами рабочего класса биться. На ней мне тоже много где послужить и повоевать довелось, но снова по большей части ближе к технике разной был. Автомобили разные всякие, броневики опять же — даже на бронепоезде как-то пришлось, механиком орудийных башен.

Уже после того, как Гражданская война закончилась, вернулся я было домой, в родной Питер, да только никто меня там уже и не ждал. Батя на Гражданской сгинул, маманя от тифа померла, а братья-сестры, кто выжил, разлетелись по всей стране, кто куда. Да и, честно сказать, после боев да походов гражданская жизнь мне уже пресной показалась, тягомотной какой-то, что ли... видать, привык я за те годы воевать, да и нравилось мне очень в Армии, особенно в броневых частях, со всякой боевой техникой возиться. Помыкался я так вот пару месяцев на заводе, помаялся, да и направился обратно в армию проситься. Там все честь по чести — курсы окончил, звание сержантское получил, службу продолжил, сначала в автобронечастях ЧОН, а потом, как начали у нас танковые части создавать, туда попросился, новую технику осваивать.

Перед Советско-Финской войной я уже до старшины дослужился, исполнял обязанности механика-водителя среднего трехбашенного танка Т-28 в 20-й тяжелой танковой бригаде имени товарища Кирова. Вот там то, при прорыве "линии Маннергейма", мне и прилетело, хоть и не в первый раз, но теперь уже очень серьезно, когда под левой гусеницей нашего Т-28 мощный фугас рванул. А там, почти вплотную, я, в левой пулеметной башенке..., в общем, больше года по разным госпиталям провалялся с тяжелой контузией и другими травмами, потом на военно-врачебной комиссии вообще комиссовать хотели, но я врачей упросил, оставили в небоевых частях. Так и попал я на 105-й окружной автобронетанковый склад Западного особого военного округа, помощником начальника одного из хранилищ боевой техники и, по совместительству, старшим мотористом участка технического обслуживания боевой техники. А потом война...

И уже на четвертый день этой паскудной войны, извиняюсь, конечно, за выражение, то бишь 25-го июня, немецкие танки вышли к Минску, завязав бои с нашими войсками на дальних рубежах обороны города. А еще через два дня, 27-го июня, Командование Западного фронта, наверное, решило, что Минск удержать все же не получится, потому что нам поступил приказ на эвакуацию. Ну, как на эвакуацию, скорее, на отвод людей со склада, потому что эвакуировать материальные ценности было практически не на чем. Так, вывезли кое-что, буквально крохи, а все остальное бросили прямо в местах хранения...

Я со склада с последней машиной уходил, и было это 28-го июня, днем. Со мной еще пара молодых ребят-слесарей с участка технического обслуживания техники была, первого года службы, и один из младших оружейников — он все пытался в кузов бортового ЗИС-5, который и так в перегруз был, еще хоть что-нибудь из боеприпасов запихнуть. Да только, когда уже выезжали, стал тот ЗИС прямо посреди двора — мотор у него забарахлил, а я под капот полез, чинить. Ковыряюсь, значит, в моторе, сам себя поторапливаю, а одним глазом поневоле на ворота посматриваю, потому как караульный взвод с охраны склада еще вчера сняли, и сверкаем мы со своим грузовиком посреди двора, словно прыщ на голой зад... в общем, как то не по себе мне, оттого и постоянно на ворота кошусь. Вот тогда я нашего будущего Командира в первый раз и увидел...

Смотрю — заходит в ворота, эдак неторопливо, майор-танкист, лет ему двадцать пять — тридцать на вид, форма на нем не новая, но добротная, сидит ладно, и видно сразу, что носить он ее умеет. Вошел, значит, этот самый майор в ворота, остановился, и давай двор да хранилища наши осматривать. Причем взгляд у него такой был, знаете..., ну вот как у человека бывает, который долго в этом месте не был, а теперь его как бы заново для себя открывает, вспоминает детали.

И нас на территории склада он увидеть явно не ожидал, потому что в первый момент очень удивился, разглядев, как мы возле грузовика копошимся. У него даже взгляд изменился, на пару секунд стал таким... недоумевающе-задумчивым, что ли. Потом он слегка кивнул головой, словно сам для себя что-то решил, и к нам направился. Подошел грузовику, понаблюдал, как мы с мотором возимся, помолчал немного, а затем и говорит мне насмешливо так, с легкой издевкой.

— Что, старшина, план позорного отступления неожиданно срывается по техническим причинам?

Вылез я из-под капота, сам чумазый весь, и на сердце дюже погано, а тут еще он со своими насмешками. И смотрит так... изучающее, ждет, что я ему на его обидные слова отвечу. А, думаю, к черту все — лови, паразит лощеный, ответку. И только воздуха в грудь набрал, чтобы, значит, качественно послать его по матери, как он меня опередил.

— Так, старшина, — а ну-ка отставить думать про старшего воинского начальника неуставные выражения, а вместо этого представиться, как положено, и доложить, что это вы здесь делаете.

Я тогда еще подумал, что этот майор говорит как-то... непривычно немного, да и команды отдает не совсем правильно. То есть смысл верный, а вот слова немного того..., другие, что ли. Но, команда есть команда — принял я строевую стойку, представился и доложил все как есть. Мол, выполняем приказ на отступление, да техника подвела. Но грузовик уже почти исправили, остались сущие мелочи, и можно выезжать. А он выслушал, подумал немного, потом хмыкнул одобрительно и пробормотал себе под нос опять странное: "Это я удачно зашел... грех не воспользоваться...", а потом нам и говорит.

— Значит, так, товарищи младшие командиры и красноармейцы. Раз уж вы все, так не вовремя для вас и так удачно для меня, здесь оказались, приказ на ваше отступление я, как старший по званию, временно отменяю, а вы все поступаете в мое распоряжение — сейчас все то, что вы тут для противника оставили, в негодность приводить будем. — Всем все понятно? — Тогда — старшина, доложите о наличии на складе боевой техники, вооружения и прочего военного имущества, подлежащего приведению в состояние невозможности использования.

Мы все от такой его тирады натурально остолбенели, стоим, молчим, а он давай дальше командовать!

— Старшина, — говорит, — не спи, не время теперь мух ловить, каждый час на счету — сегодня к вечеру немецкие войска оборону нашу с севера прорвут и в Минск войдут, следовательно, уже завтра их передовые части здесь, на складе этом, могут оказаться. А у вас тут, насколько я знаю, всякого добра в хорошем состоянии много осталось — и что, пусть все это фашистам достанется? — Так что остальные пускай заканчивают с ремонтом, а ты веди в свои пещеры, богатства показывай. Но первым делом — к танкам веди.

Тут я снова удивился — откуда этот незнакомый танкист так точно знает, когда немцы нашу оборону прорвут? И про танки, оставленные на складе — ну да, стоит бронетехника, но он-то про это откуда знает? Но промолчал — он командир, ему, наверное, виднее. Ну, и повел товарища майора к хранилищам бронетехники, танки показывать...

— Какие танки? — Так я же Вам, товарищ старший политрук, не успел рассказать — у нас же, на складе нашем, при эвакуации танки брошенные остались. Причем танки очень хорошие, не какие-нибудь там легкие Т-26 или даже БТ. Нет, у нас стояли средние трехбашенные танки прорыва Т-28, предназначенные для качественного усиления стрелковых и танковых частей в наступлении, а также для штурма укреплённых оборонительных позиций противника — я как раз на таких в Карелии воевал, в Зимнюю войну, ну, про это я Вам уже рассказывал. Может и устаревшие слегка — это я от начальства не раз слышал — но мощные, надежные и достаточно простые в ремонте машины, уж я-то знаю и с полной уверенностью это утверждать могу.

Их у нас на складе аж 63 машины хранилось, в различных модификациях, но при этом, надо сказать, в разном техническом состоянии и разной степени боевой готовности. Если точнее, то из 63 танков 19 находились в полностью исправном и боеготовом состоянии — ну, может, паре-тройке требовался мелкий и несложный ремонт. Причем в составе этих 19 боеготовых имелись в наличии даже два экранированных, это которые Т-28Э. Оба танка, ну прямо конфетки — их, когда после Финской войны в Ленинграде, на моем родном Путиловском, ныне он Кировский завод, дополнительной броней экранировали, там же заодно и моторы капитально отремонтировали, новые 76 мм пушки поставили, подлиннее, вместо прежних окурков КТ-28, и пятый пулемет ДТ на башню добавили, в зенитном исполнении. А еще рации старого образца, которые постоянно перегревались, заменили на новые, со штыревыми антеннами, и электрооборудование по-новому экранировали, с конденсаторами, отчего помех почти и не слышно стало. Ходовую часть опять же капитально перебрали — в общем, танки хоть и не новые, но в отличном техническом состоянии и полной боевой готовности пребывали. Еще 30 машин имели различные поломки и требовали среднего ремонта, то есть в условиях специализированных мастерских. А остальные 14 танков — вот те были уже откровенный хлам. Моторы вконец убитые, подвеска и трансмиссия одно название — они только в капитальный ремонт и годились, причем именно в условиях танкоремонтного завода, иначе толку не будет.

— Про то, почему они тогда у нас на складе находились, вместо того, чтобы по боевым частям разойтись и с фашистами воевать — про это я не могу знать, товарищ старший политрук, потому как не моего уровня этот вопрос. Но одно могу сказать — Командир наш, как оказалось, откуда-то знал, что на нашем складе танки застоялись, и о том, что они тут при эвакуации брошенные остались, тоже знал. Более того — как я уже потом понял, именно из-за этих танков Командир на нашем складе и появился. И он, кстати, тоже, когда мои пояснения по наличию и техсостоянию танков выслушал, так сначала хмыкнул, вроде как подтверждающее, а потом выругался дюже матерно, в том смысле, что боеготовые танки тут без дела стоят, а на передовой люди буквально с голыми руками в атаки на немецкую броню кидаются.

Осмотрел, значит, он танки, особенно придирчиво оба экранированных Т-28Э, — как я потом понял, он себе танк выбирал, чтобы, значит, на танке этом в одиночку на бой с фашистами идти, — выбрал себе один из них — тот, у которого антенна радиостанции не поручневая, а штыревая была установлена, самолично пушку и пулеметы проверил, мотор завел, за рычагами посидел, радиостанцию тоже проверил — в общем, доволен машиной остался. А потом снова погрустнел, вылез на броню, уселся как-то горестно-печально возле башни, уставился в никуда, и говорит раздумчиво, вроде как сам с собой.

— Твою же ж... мать — как же не хочется всю эту красоту в железный хлам переводить... — И немцу оставлять тоже не вариант — хрен ему по всей морде, а не исправные танки! — Но как же все-таки не хочется технику гробить...! Вот же зараза какая, броня есть, топливо к ней есть, снаряды и патроны есть — людей нет, чтобы это все использовать! А какие тогда варианты...? Отступанцев и мимо пробеганцев попытаться к этому делу пристегнуть...? Может получиться, но не за рукав же их перед воротами этого склада хватать... другое дело впереди, на лихом коне..., то есть на танке, во всей, мать его, красе..., но и тут я один, пожалуй, не потяну...

Потом наткнулся взглядом на меня, скромно в сторонке стоящего, пробормотал: "А вот если не один...?", еще немного подумал и уже ко мне обратился.

— А что, старшина, если, к примеру, вместо позорного отступления, Родине послужить и повоевать за нее, прямо здесь и сейчас, на вот этих танках и под моим командованием — желание у тебя и остальных твоих товарищей имеется? — Или как...?

А я, если честно сказать, в тот момент совсем не героически себя чувствовал. В суматохе сборов при эвакуации это как то вылетело из головы, на второй план отошло, а вот после показа танков майору снова у меня на сердце засвербило, заелозило — ведь прав танкист, мы не какой-нибудь хлам, мы исправную боевую технику врагу оставили. Да еще какую! Пусть по приказу, пусть вывозить ее было некому и не на чем, но ведь оставили..., поэтому и стоял я в сторонке, совестью мучился. Ну, а как спросил меня майор, насчет того, чтобы, значит, повоевать на этих танках — меня в тот момент, будто в спину кто толкнул. Сделал два четких строевых шага вперед, вытянулся, руку к пилотке вскинул и доложил четко, впервые тогда товарища майора Командиром назвав — мол, так точно, и повоевать, и послужить под его командованием желание очень даже имею. К тому же именно танки Т-28 очень хорошо знаю, служил на них мехводом, но уверенно могу и за пулеметом, а также заряжающим, если что, дело не особо хитрое, справлюсь. И остальные товарищи мои, кто возле грузовика остался, думаю, от такого благого дела никак не откажутся.

Вот тут Командир взбодрился, спрыгнул с брони, руку мне пожал, и пошли мы с ним к остальным, а по пути он у меня успел выспросить, что еще, кроме танков, полезного для боя и обороны на складе осталось. А осталось, товарищ старший политрук, доложу я Вам, ну очень много всякого разного. Склад то наш был, хоть и автобронетанковый, но окружного подчинения, и он не только танковые, но и частично моторизованные части обслуживал. И потому на нем не только танки с бронемашинами хранились, но и много всего попутного, а иногда и вовсе даже к автобронетехнике отношения не имеющего.

Ну, снаряды для танковых орудий и патроны для танковых же пулеметов, это само собой — по инструкции техника со склада должна была полностью укомплектованной выходить, то бишь полностью заправленная и с полным боекомплектом. У нас, потому, для боеприпасов даже отдельное хранилище выделено было.

Топливо опять же, — не сказать, чтобы его очень много хранилось, но трехтонная цистерна от списанного бензозаправщика БЗ-35 с бакинским автобензином 2-го сорта в специально отведенном месте на подпорках размещена была, технику заправлять, как я уже говорил. Бензин этот как раз для наших танковых моторов, поскольку и у Т-28, и у БТ двигатели стоят М-17Т, а это хоть и бывшие авиационные М-17, но дросселированные (уменьшенной мощности). И рядом еще с десяток 200-литровых бочек стояли, но там уже вперемешку было: низкоооктановый автобензин, дизтопливо, лигроин и керосин для тракторов, тягачей. Автомасла, конечно, разные и много — ну, это понятно, это нам тоже по профилю, технику обслуживать.

Продовольствие разное, главным образом длительного хранения, в качестве НЗ, но его тоже не особо много было — примерно как сухой паек для танкового батальона на неделю.

Кое-что из медицинского имущества, в основном кровоостанавливающие и перевязочные средства, для укомплектования техники медицинскими аптечками и медпакетами.

Еще небольшая оружейка была, для охранного взвода, а при ней пара "Максимов" на колесных станках и пара ротных минометов с боезапасом хранились — это все еще до войны, для обороны склада в случае нападения предусмотрено было. А брошенным вооружение осталось потому, что оно, хоть и предназначалось для охранного взвода, но числилось за складом, и командир охранного взвода при отступлении не решился чужое имущество с собой тащить — мало ли, как это потом расценено будет...?

Как я за своих ручался, так оно и вышло, никто не отказался, после чего Командир — уже наш общий Командир теперь — ощутимо повеселел, заявил, что, мол, тогда мы здесь еще немного задержимся, а технике боевой получше применение найдем, чем просто в бесполезный металлолом ее переводить. И принялся он распоряжениями сыпать. Перво-наперво — выбранный им танк заправить под пробку и боекомплект загрузить, причем не по норме, а сколько влезет, с учетом того, что для нас двоих там места свободного очень много, да еще и на броню снарядные ящики закрепить. Потом — мы с ним на танке выдвигаемся по дороге к городу и ищем место для организации танковой засады. Оружейник на складе за старшего остается, ему со слесарями — остальные пулеметы и запасные диски к ним с неисправных танков снимать, и в ручной вариант их переделывать, такая возможность в ДТ-29 изначально заложена была. И если время будет — по округе пробежаться, глянуть, может быть поблизости и у других чего полезного осталось.

Это он, конечно, очень здраво измыслил, насчет того, чтобы по округе пробежаться. Склад то наш, как я Вам уже докладывал, товарищ старший политрук, не в чистом поле развернут был, а на территории бывшего военного городка 21-й тяжелой танковой бригады, километрах в 10-12 от Минска и чуть в стороне от автомобильной дороги, да еще и ветка железнодорожная от города к этому военному городку проложена была, с небольшой грузовой платформой, чтобы, значит, технику туда-сюда перемещать удобно было. И там еще до нас много всего и всякого разного и построено, и размещено было. А потом, как ее расформировали, часть территории с хранилищами боевой техники под наш окружной автобронетанковый склад и приспособили. Рядом, в помещениях рембазы танковой бригады, разместили гарнизонную автобронетанковую мастерскую. А на бывшем танковом полигоне, что тоже неподалеку находился — там окружной артполигон обустроили, и там же хранилища боеприпасов оборудовали, для проведения стрельб. Удобно и правильно кто-то придумал территорией распорядиться, этого не отнять. И, как и у нас, что в мастерской, что на полигоне, много чего полезного остаться должно было. Так что оба этих объекта обязательно осмотреть надо было, это, повторюсь, Командир очень проницательно рассудил.

В общем, погрузили мы в танк еще пяток ДТ-29, уже в пехотном варианте, "для встреченных и желающих повоевать", как Командир сказал, сверху на броню дополнительно снарядные ящики закрепили, обговорили с оружейником порядок связи посредством танковых раций, да и выдвинулись километра два-три по дороге в сторону вероятного немецкого наступления. Я по ней часто технику гонял и знал там одно место, крайне удобное для засады. Ну сами посудите — дорога через речку и автомобильный мост на ней, основательный такой, для бронетехники тоже годный, а на той стороне луговая низина и через нее невысокая дорожная насыпь идет, которая через пару километров примерно за густую и широкую лесополосу, скорее даже лесок небольшой, заворачивает. Ну а наш край, мало того, что чуть повыше, так еще и изрядно посуше, потому как на нем сосновая роща языком вдоль дороги чуть не к самой реке подходит. И берега у той речки топкие, без моста переправу не сразу и наведешь, особенно под огнем если. Да и броды искать — та еще морока, особливо если в это время с противоположной стороны особо активных искателей брода из пулеметов расходуют. Командир, как прибыли, позицию у моста осмотрел и очень он этой позицией остался доволен, сказал, что место для обороны чрезвычайно удачное, лучше и придумать сложно — даже одним танком дорогу к складу надежно запереть можно.

Вот, значит, на краю рощи, промеж деревьев, метров за сто пятьдесят от моста, мы свой танк и умостили. Не скажу, что легко и просто это у нас получилось, пришлось маленько рощицу попортить, деревья танком покорчевать, а потом еще лопатами и пилами намахаться. Но зато позиция для засады получилась — прямо на загляденье. Наш танк с того берега практически не видно — он мало того, что в землю изрядно заглублен, а спереди и по бокам еще дополнительно обваловка земляная имеется — так еще в придачу и сам танк, и обваловка его дерном да ветками с листвой качественно замаскированы. При этом главная башня свободно вращается вкруговую и ничего ей не мешает, малые пулеметные башенки в обваловке широкие секторы обстрела имеют, а дорога на той стороне до самого поворота за лес просматривается, как на ладони. Да и на этой стороне наш танк тоже еще постараться обнаружить надо — если особо не приглядываться, то, как бы и не видно ничего за кустами в двух-трех шагах от дороги. Само собой, и просеку для возможного отступления задним ходом из рощи в тыл мы проложили — мало ли как оно повернется. Провозились до вечера, упахались сильно, но Командир остался доволен, похвалил и меня, и позицию нашу у моста, как очень даже хорошо замаскированную и с земли, и с воздуха, и поэтому пригодную для эффективной обороны. Вот там то, у того моста на той дороге, и началось формирование нашего героического впоследствии отряда...

Только закончили и с часок передохнули, как на дороге движение началось. Нет, покуда не немцы, — Командир вообще сказал, что немцы у этого моста, скорее всего, только завтра утром появятся, а то и попозже, — наши это были, беженцы, что от горящего Минска во все стороны разбредались. Женщины, детишки малые, да дряхлые старики — все мужчины от восемнадцати до пятидесяти уже на фронт ушли, воевать за дома свои, за этих вот ни в чем не повинных и беззащитных жен и матерей... да не сдюжили — силен оказался фашист. Бредут они пехом, измученные, тащат на себе узлы с вещами и другие нехитрые пожитки, в глазах усталость, страх и безысходность. Командир, наблюдая этот скорбный исход, только зубами скрипел от злости бессильной, а сделать для этих людей ничего сверх того, что мы и за них тоже бой принять готовились, ничего более не мог. Единственное что — выходил на дорогу, коротко инструктировал беженцев, чтобы, значит, они лучше по ночам шли, а если днем, так чтобы на небо чаще поглядывали, и как только самолет в нем увидят или услышат — чтобы сразу с дороги разбегались, лучше в лес, или кто куда. И что завтра днем они отдохнуть могут, если найдут где, потому как немца мы завтра с гарантией тут, у моста этого, остановим и за ними не пропустим. А мне потом сказал, что фашистские летчики — подонки и выродки рода человеческого — любят развлекаться расстрелом и бомбежкой таких вот беззащитных колонн.

— Откуда он это все знал, я сказать не могу, товарищ старший политрук — просто не владею этой информацией, а у Командира и не спрашивал никогда — не почину мне. Но только знания и умения его, как потом, со временем выяснилось, далеко превосходили знания и умения обычного майора-танкиста, и я, повторюсь, не зная и не понимая, откуда все это у него взялось, тем не менее, много раз благодарил судьбу, что Командира встретил.

— Разрешите продолжать рассказ?

Ну так вот, потом, ближе к сумеркам, вперемешку с тающим потоком беженцев и отступающие армейские потянулись. Сначала, как водится, начальство всякое разное на легковых машинах в тыл торопилось. Не боевые командиры, нет — те со своими частями отступали — а всякая тыловая да штабная братия. Командир к ним на дорогу даже выходить и останавливать не стал — сказал, что начальства, чтобы, значит, руководящие указания вырабатывать, ему и в собственном лице хватает, а никакой реальной помощи в организации обороны что здесь, что возле нашего склада, от этих, которые впереди своих частей отступают, не дождешься. А если еще кто из политсостава попадется, так мы себе на дороге не помощь, а геморрой найдем — так Командир сказал, извините, товарищ старший политрук, если слова мои Вам неприятны чем.

Далее, уже в сумерках и ближе к ночи, конные повозки и редкие грузовики пошли, в основном с ранеными. Их Командир тоже останавливать не стал, потому мы им ничем помочь не могли. А вот одиночный ЗИС-5, в кузове которого людей видно не было, остановил, я по его команде в это время в сторонке, с ручным пулеметом залег, для подстраховки и обозначения серьезности намерений, как он сказал.

Кузов грузовика кузов был плотно забит разным ценным, особенно на войне, добром: ящиками с тушенкой, сгущенкой и другими консервами, мешками с сахаром, солью, крупами, канистрами со спиртом, а еще новым обмундированием, сапогами, мылом и всяким другим положенным в армии хозяйственным имуществом. В кабине, помимо водителя, обретался толстомордый капитан, тыловик какого-то полка, как он представился — номер я не расслышал. Но полка, скорее всего, уже разгромленного, потому что внятно пояснить, где сейчас находится полк, и куда следует сам тыловик со своими запасами, капитан не смог. А вот дальнейшие действия Командира меня тогда изрядно удивили — он, фактически, отнял у тыловика грузовик с имуществом, предложив тому на выбор: либо остаться с нами и принять завтра бой с немцами, либо оставить грузовик здесь, и дальше резво отступать в тыл уже пешим порядком. Понятно, что у нас остался только грузовик, а при нем и водитель — молоденький вихрастый парнишка, которому явно было страшно, но который при этом твердо отказался бросить машину.

Ну а ночью пошли мимо нас уже и войска, в основном пехота наша родимая, с редкими вкраплениями других родов войск. Не сказать, чтобы прямо ротами и батальонами они по этой дороге с передовой в тыл шли — все ж таки совсем не главное направление отступления — но отдельными подразделениями до роты и разрозненными группами за вечер и ночь их изрядно мимо нас прошло.

По разному шли — кому как воевать выпало накануне. Были такие, что шли походными колоннами, с оружием, с сохранением строя, интервалов движения и даже кое-какого имущества в редких повозках. Были и такие, что шли мелкими группами, вразнобой, без строя и порядка, совсем на регулярную армию непохожие — некоторые даже без оружия вовсе шли, где-то винтовки свои побросав. И все без исключения изнуренные, грязные, серой пылью насквозь пропитанные, и этой же пылью все в тусклый серый цвет выкрашенные — от волос и лиц до обувки. Опять же, раненые среди них, из тех, что ходячие. Еле тащатся, родимые, а все ж остановиться на ночлег и отдых им нельзя — сзади фашист подпирает. Но даже и в такой ситуации были те, кто не сломался, духом не пал, а только прибавил в стойкости. И шли они, пусть даже отступая, не просто так, все лишнее, а иногда вовсе даже и нужное очень, побросав, нет — кто станковый "Максим" за собой катит, пусть даже без патронов, кто батальонный 82-мм миномет, по частям раскиданный, на своем горбу тащит, кто 50-мм ротный на себе волочет...

К таким вот Командир на дорогу выходил, разговоры разговаривал, присоединиться предлагал, чтобы завтра фашистов вместе бить. Как он мне потом разъяснил, организованные подразделения останавливать смысла особого не было — у них и командиры свои, и маршрут движения с конечным пунктом прибытия предписан. Не пойдут они на нарушение приказа, пусть даже это всего лишь приказ об отступлении. Из проходящих мимо мелких групп тоже не все для завтрашней войны годятся — тут нужны стойкие, сохранившие боевой дух и готовые упереться насмерть, а отступающие сейчас мимо нас только потому, что приказ такой был, или потому, что от своих уничтоженных подразделений они одни только и остались. И в отборе таких бойцов особое внимание Командир обращал как раз на тех, кто из последних сил тащил на себе что-то из вооружения, помимо винтовок.

Особенно нас впечатлила небольшая, человек в тридцать-тридцать пять, но хорошо организованная группа бойцов, которая, помимо личного оружия, катила с собой два 120-мм полковых миномета образца 1938 года (то есть с приставным колесным ходом) да еще и в комплекте с передками. Вообще, как сказал мне позже Командир, для буксировки таких минометов положена или четверка лошадей, или вообще грузовик, но здесь бойцы умудрились организовать процесс транспортировки обоих минометов при помощи всего двух, да еще и верховых, судя по неснятым седлам, лошадок. А недостаток уставших лошадиных сил бойцы с упорством восполняли собственными, и дружно волочили по дороге свою артиллерию, облепив ее, словно муравьи. Командир, как такую картину увидел, на дорогу не вышел — выскочил. Выкликнул старшего — им оказался бывалый пехотный лейтенант с фамилией Васильев, уже в годах и с перевязанным плечом — и долго уламывал его, чтобы, значит, он со своими людьми к нам присоединился в деле защиты Родины завтра, у этого вот моста. Лейтенант сначала продолжительно и упорно отнекивался, но не потому, что трусили они или воевать не хотели. Наоборот, их сводная группа из бойцов пехоты, минометчиков, пары артиллеристов и молоденькой девочки санинструктора — это все, что осталось от разгромленного в хлам стрелкового полка. И держались они на своих позициях до последнего, пока патроны были. А потом этот самый лейтенант, сам уже будучи раненым, смог собрать своих уцелевших бойцов и прорваться на уничтоженный командный пункт полка, где до смерти перепуганная девочка-санинструктор перевязывала умирающего комполка. Там он и получил последний приказ — сохранить знамя полка и вынести его к своим, в штаб дивизии, чтобы полк потом возродить. А по пути к нему и его бойцам присоединились минометчики, пара конных разведчиков и прочие, кто от полка остался...

Командир, как послушал его рассказ, сначала помолчал, желваки на скулах катая, а потом и говорит.

— Ну что ж, лейтенант, приказать тебе и твоим людям я, как старший по званию в боевой обстановке, могу, но не хочу и не буду. Знамя полка спасти — оно, конечно, дело святое и задача почетная. Только вот еще что тебе скажу — совсем недавно перед вами по этой же дороге беженцы прошли. Усталые, измученные женщины, дети и старики, которых наша армия, и ты в том числе, должны были защитить от врага еще на границе. Но не смогли, не защитили... — И завтра по этой же дороге, через этот вот мост, следом за ними вдогон пойдет вражеская моторизованная пехота. А раз пойдет, то, скорее всего, догонит — скорости передвижения у них ведь несопоставимы. Сам понимаешь, что тогда с беженцами будет... — А ведь им, этим несчастным, изнуренным людям, бредущим в неизвестность, — им все равно, кто завтра на этом мосту несущихся за ними фашистов остановит, и из какого полка он при этом будет, главное, чтобы остановили! Понимаешь, лейтенант — все равно им, кто и из какого полка, лишь бы долг свой воинский эти солдаты выполнили...! — А вот тебе, как я понимаю, не все равно, как и где Родину защищать, и ты за нее сражаться только в своем полку согласен, а по-другому никак, получается. — Ну, твое дело, тебе потом с этим жить...

Сказал он те горькие слова, и отошел от лейтенанта к танку, а мне на ходу распоряжение отдал, чтобы я, значит, из реквизированного грузовика лейтенанту и его бойцам продукты выдал, обмундирование, если кому нужно, ну и чего там еще им надобно будет, и пусть себе дальше идут, знамя свое спасают. А я, как к лейтенанту подошел, смотрю — он тоже весь на нервах, глаза бешеные — царапнули его слова нашего Командира. Да и шутка ли сказать, я сам, как представил, что не сдюжим мы завтра, и немцы до беженцев доберутся — чуть зубы себе не раскрошил от злости и ненависти. Но лейтенанта, честь по чести, вежливо, пригласил в кузов, продукты и прочее выдавать. А он, как изобилие наше увидел, сначала удивился, потом выспросил меня про то, как этот грузовик здесь оказался, а потом задумался, решение для себя принимая, сплюнул злобно и пробормотал, что он не такая сволочь, как тыловик давешний, да и бегать от немца уже хватит, набегались. Поднял глаза, меня рядом обнаружил, а потом вдруг улыбнулся, весело так, и говорит: "А что, старшина, прав ведь твой Командир — какая разница, где и как Родину от врага защищать!". Вылез он из кузова, скомандовал своим людям, которые все это время дисциплинированно ждали на обочине дороги, отойти дальше под деревья и там на отдых располагаться, а сам к танку направился, к Командиру нашему в подчинение определяться.

Надо сказать, товарищ старший политрук, что с лейтенантом эти пехотным нам сильно повезло — это потом и Командир неоднократно повторял. Очень он грамотным и инициативным воякой оказался, Командиру сильно помогал и многие трудности на себя даже без просьб или указаний брал. Вот, к примеру, сразу же после нашей встречи на дороге, когда все уже решено было — люди его накормлены, на отдых расположились. Казалось бы — ну и ты приляг, отдохни немного перед завтрашним боем. Но нет — лейтенант, как тот любопытный барсук, снова полез в кузов грузовика и давай там шебуршиться, в имуществе тыловика копаться, полезное для своих бойцов и для завтрашнего боя выискивая. Потом танк наш внимательно осмотрел, чуть ли не обнюхал, Командира на предмет его технических характеристик, бронезащиты и огневых способностей выспросил. И только тогда на пару часов подремать улегся.

А Командир, очень довольный тем, что такая крепкая и сплоченная боевая группа к нам присоединилась, далее с удвоенным рвением людей подбирать стал. И к рассвету насобирал еще до полувзвода пехоты с двумя сержантами, пару артиллеристов, трех минометчиков и пять пулеметчиков, причем не просто бойцов, с пулеметом знакомых, а именно пулеметчиков, обученных вплоть до обращения со станковыми пулеметами и стрельбы с закрытых позиций. И с ними в придачу достались нам 82-мм батальонный миномет, жаль, без боекомплекта, пару ручников ДП-27 и станковый "Максим" на колесном станке, почти без патронов, но этого добра у нас в достатке было. Особо Командир танкистов выискивал, ну да это и понятно — танков-то у нас, исправных, боеготовых, изрядно на складе имеется, а в бой их вести пока некому... так вот, и танкисты нашлись, что боевые машины свои в боях потеряли и теперь "безлошадными" вместе с пехотой по дороге отступали. Не так чтобы много их было, или для всей нашей боевой техники достаточно, но за ночь семеро танкистов мимо нас шли, и все семеро, как про танки услышали, без раздумий к нашему отряду присоединились. Ну, а с рассветом началась у нас предбоевая суета.

Лейтенант Васильев с первыми лучами на ногах оказался, доложился Командиру, получил под свое командование всю пехоту. И боевую задачу по организации на нашем берегу эшелонированной оборонительной позиции с широкими флангами и максимально возможной полевой фортификацией. После чего отеческими похлопываниями и тихими ласковыми матерками поднял сержантов, и пока они будили своих старых и новых бойцов — уж сколько кому поспать выпало — сам порысил на берег, позицию осматривать. Вернулся, характеристиками и оборонительными условиями окружающей местности очень довольный, и давай во главе своих бойцов земляными работами заниматься, что твои кроты. Вдобавок к своему штатному шанцевому инструменту ободрали они с нашего танка лопаты, ломы, топор да двуручную пилу, и через пару часов наш берег уже было не узнать. Окопы полного профиля и неглубокие траншеи для переползания между ними, причем в две линии, по флангам пулеметные гнезда, щели для укрытия от артобстрела и бомбежки..., явно лейтенант в Первую мировую хорошо повоевать успел, понимал он толк в пехотной фортификации, безусловно, и то понимал, что хорошо окопанная пехота кому хочешь крепкий орешек. Даже блиндаж небольшой, в один накат, из ранее сваленных нами деревьев, умудрились его бойцы в сторонке успеть сварганить, для возможных раненых и девчонки-санинструктора. Ну, а как закончили они себя окапывать, помогли нам в дальнейшем обустройстве позиции для танка — вырыли запанной окоп для него, капонирного типа, с боковыми земляными обваловками по башню и возможностью въезда-выезда как спереди, так и сзади. И маскировочную сеть из штатного оснащения танка поверху натянули, чтобы, значит, его в этом окопе от бомбежки и артобстрелов крупным калибром прятать.

Обоих разведчиков на отдохнувших за ночь лошадях Командир задействовал по специальности — отправил по окрестностям проехаться, кого или чего полезного поискать. Всех артиллеристов, танкистов и часть минометчиков вместе с их бесполезными сейчас 120-мм минометами — боекомплекта-то нет — Командир на наш склад отправил, прямо на грузовике реквизированном, и каждому из них свою задачу наметил. А вот 82-мм миномет и пару минометчиков оставил, надеясь при удаче у немцев боекомплектом разжиться — мины от их 81-мм миномета к нашему подходили, пусть и чуть снижая характеристики стрельбы.

Пулеметчики, кроме двух, что в малые пулеметные башни танка сели, тоже в распоряжение лейтенанта Васильева пошли и тот, обрадованный таким ценным приобретением, их тоже же загрузил, что называется, по полной. Пока остальные бойцы землю рыли, выделил он каждому пулеметчику по два помощника с ручниками, — у нас-то переделанных в ручной вариант ДТ-29 в достатке было — для обучения и руководства потом ими в бою. А станковый "Максим" пока в резерве оставил, но и на него пару бойцов в обучение выделил. Командир эту деятельную суету пехоты наблюдал с легкой одобрительной улыбкой, и даже не вмешался ни разу, не поправил, а только, как увидел, что лейтенант организовал обучение пулеметному делу, так и обоих пулеметчиков из танка тому в помощь отправил, временно. Ну, а я тоже без дела не сидел, сначала заряжающим тренировался, потом помогал запасной окоп для танка рыть. В общем, часам к семи утра, когда солнышко уже и припекать потихоньку стало, закончили мы полностью оборудование позиций, и Командир, похвалив всех и отдельно перед строем поблагодарив лейтенанта, разрешил отдыхать на позициях, подремывая посменно...

Первый бой — не бой даже, а так, первое боестолкновение с противником — у нас произошло, как Командир и говорил, уже довольно поздним утром. Мы уже и отдохнули чуток, и сухим пайком перекусили, противника ожидаючи. Потом я наблюдение вел, а Командир с пушкой танковой тренировался, прицеливание и быструю наводку отрабатывал. Смотрю — выскочили из-за поворота с десяток мотоциклов немецких, из них три мотоцикла с колясками, по три бойца, причем в двух из них пулеметчики, а остальные без колясок, на двух ездоков. И идут они по дороге, словно вообще никакой опасности нет, или праздник у них какой — те, что с колясками, по центру дороги идут, пулеметы у них в небо задраны, пулеметчики ноги наверх, на коляски положили, отдыхают, значит. А двухколесные мотоциклы, что впереди, перед ними, вообще идут без строя и порядка, по дороге с края на край вихляют, гоняются друг за другом, песни горлянят или перекрикиваются между собой — из-за дальности не разобрать. И почесали они таким порядком по дороге прямо к мосту — не останавливаясь, не наблюдая местность в бинокли, не особо даже и по сторонам поглядывая, явно не ожидая встретить никакого сопротивления, до того обнаглели, сволочи.

Командир, как все это безобразие в башенный панорамный перископ разглядел, только хмыкнул довольно, а потом пробормотал в том смысле, что несколько годных мотоциклов, да если еще и с пулеметами, нам в хозяйстве кстати будут. И через посыльного велел передать лейтенанту Васильеву, чтобы его бойцы, а особливо пулеметчики, очень аккуратно по мотоциклистам стреляли, стараясь технику не повреждать. А сам в пулеметные башенки команду продублировал, и медленно так, орудийную башню довернул, приготовился. Вот так вот, когда беспечные "победители" на подъезде к мосту сбросили скорость, по ним и отработали, и с фронта, и с флангов, а перекрестный пулеметный огонь с трех сторон, да почти в упор, да еще на неподготовленного противника — это, доложу я Вам, товарищ старший политрук, страшная сила. Ну, и покрошили мы тех мотоциклистов в считанные секунды — некоторые особо медлительные в прицеливании бойцы из своих винтовок и выстрелить то не успели, как все закончилось, только мотоциклы моторами ревут, между собой кучу-малу образовав. Командир от такого результата в возбуждение пришел, меня оставил в башне, дорогу до поворота наблюдать, а сам из танка выскочил и к лейтенанту, чтобы, значит, тот своих бойцов на тот берег организовал, и всю технику — и целую, и битую, а также оружие, боеприпасы, документы и прочее ценное к нам перетащили. Да побыстрее, а то за мотоциклами подкрепление может появиться, не успеем трофеи освоить. А он в танке, прикрывать будет, если что. И обратно в башню, к пушке, а меня теперь наоборот, наружу, технику под деревьями маскировать да осматривать, на предмет технического состояния.

Что сказать, с мотоциклистами теми, и с техникой их, очень удачно тогда получилось — два трехколесных мотоцикла из трех и еще четыре двухколесных полностью исправными оказались, а из остальных еще два восстановить можно было, за счет остальных — все-таки немцы, хоть и фашисты проклятые, но технику качественную и надежную делать умеют. А вот пулемет исправный только один остался, второй при кувырке мотоцикла, когда водителя убили, погнулся сильно и в негодность пришел. Ну и в довесок к пулемету достались нам еще пара автомата немецких, под пистолетный патрон, еще два пистолета, с пулеметчиков, и винтовки немецкие, под два десятка штук. А еще пара биноклей, патроны, продукты и разное другое полезное военное имущество, что в багажниках и навесных ящиках мотоциклов имелось.

Командир, когда мы трофейную технику подальше от наших боевых позиций разместили и замаскировали, выходить уже не стал. Принял от лейтенанта доклад о наличии и состоянии трофейного вооружения, распорядился его к делу приспособить, а следы боя по возможности прибрать, потом от меня — о состоянии мотоциклов, затем меня снова в башню к перископу, дорогу наблюдать, а сам собранные с немцев документы просмотрел — он, оказывается, по-немецки понимал. И удовлетворенно пробормотал себе под нос: "Ну, кто бы сомневался — разведывательный батальон 18-й танковой дивизии Вермахта. Ну-ка, что там у них, в разведбатах панцерваффе, сейчас имеется? Само собой, мотоциклы, из них примерно треть с колясками и пулеметами в них. Из бронетехники — танков у них сейчас в штате нет, разве что прикомандированные... да даже если бы и были, нашему экранированному монстрику, да в окопе, они не особо страшны. Есть колесные броневики, и их много, порядка тридцати машин на батальон. Легкие, двухмостовые, полноприводные броневики на специальном военном шасси, в пулеметном и пушечном вариантах. Максимальная огневая мощь пушечных — 20-мм скорострелка с кассетным заряжанием. Это очень хорошие машинки, и я бы от них в своем отряде не отказался, но сейчас нашему танку они вообще не соперники. Есть и тяжелые восьмиколесные, у тех броня потолще, а проходимость получше, но вооружение такое же, да и мало их. Есть еще штатная артиллерия: батарея ПТО из трех 37-мм пушек, и две 75-мм пехотные пушки, — это уже посерьезней, но и тут все зависит от конкретных условий боя. Ну, и пехота, само собой, причем вся она в этом разведбате моторизованная, на грузовиках и мотоциклах, общим количеством под шестьсот человек. А у пехоты, соответственно, и штатные средства огневой поддержки: 50-мм минометы, противотанковые ружья, пулеметы, которые и как станковые, и как ручные могут бой вести. Вывод — для нас, учитывая преимущества нашей оборонительной позиции и насыщенность пулеметным вооружением, ничего особо серьезного, мы против таких сил несколько дней обороняться можем, если они на нас только по фронту, то есть через мост, наступать будут. Есть, правда, два неблагоприятных момента: высокая насыщенность таких батальонов средствами связи и привычка этих разведывательных засранцев активно упомянутыми средствами связи пользоваться, чуть что, вызывая артиллерийскую поддержку или штурмовую авиацию. Ну да ничего, маскировка у нас, что с земли, что с воздуха, близка к идеальной — повоюем...!".

Я в это время в орудийной башне, возле Командира примостился, дальнейших указаний относительно трофейных мотоциклов ожидал, оттого все его размышления услышал. И стало мне не то чтобы страшно, но... тревожно как то — всего один наш танк, пусть и многобашенный, хорошо забронированный, качественно окопанный, против такой мощи. Да еще и авиацию эти гады могут вызвать... а мы-то за первую неделю войны уже насмотрелись на эту проклятую немецкую авиацию, чтоб ей пусто было...!

Наверное, тревоги и сомнения мои невольно на лице отразились, потому что Командир вдруг посмотрел в мою сторону, а потом отложил документы в сторону, похлопал меня по плечу эдак ободряюще, и говорит.

— Не переживай, — говорит,— старшина, и не волнуйся ты так, — нет у нас задачи здесь героически погибнуть. Нам у этого моста и надо-то — день, максимум, два дня продержаться. Потом в любом случае обратно к складу отходить надо будет, потому что немцы не дураки, и к тому времени обязательно либо броды выше или ниже моста разведают, либо понтонную переправу в стороне наведут, чтобы к нашей позиции во фланг или тыл зайти. — А нужны нам эти день-два оборонительных боев для того, чтобы те специалисты, и особенно танкисты, которых я сегодня за ночь собрать успел и на склад направил, а также и те, кого мы еще собрать успеем, смогли из тамошней техники и ресурсов организовать небольшой автобронетанковый отряд. Потом они должны аккуратно разукомплектовать остающуюся бронетехнику, хорошо спрятать снятые узлы и детали, чтобы потом найти их могли только мы, и не торопясь, с достоинством, выдвинуться от Минска на оперативный простор, где наш отряд их догонит, и вот после этого мы с немцами повоюем уже по настоящему, от души. Это если вкратце и в части, тебя касающейся.

Успокоился я немного, и в первый раз тогда подумал, что с такими командирами, как наш, мы, пожалуй, фашистов одолеть сможем, даром, что они сейчас уже под Минском наши войска колошматят...

Прошло чуть больше часа — и припожаловала к упокоенному нами мотоциклетному дозору подмога, на этот раз уже серьезными силами. Из-за леса выкатились два легких вездеходных пулеметных броневика, один, судя по антенне, с рацией, и, грамотно рассредоточившись на дороге, застыли, настороженно поводя башнями по сторонам. Через пару минут верхние сетчатые створки на башне одного из них откинулись в стороны, и оттуда немец высунулся, с биноклем, чтобы, значит, окрестности еще более качественно осмотреть. Поводил он мордой своей фашистской из стороны в сторону, — ну а бойцы наши к тому времени уже давно и тела убрали, и следы разные, что от первых немчиков оставались, прибрали, как смогли, — не обнаружил ничего, в двух километрах-то, и покатились они в нашу сторону снова, не особо торопясь. А за ними вырулили на дорогу уже основные силы — еще два легких броневика, но уже с малокалиберными пушками в башнях, и шесть грузовиков, плотно набитых солдатами, общим количеством до роты примерно. Чуть позади шел еще один грузовик, но уже без солдат — скорее всего, с имуществом и боезапасом, а замыкали колонну опять мотоциклы, разные, и прилично больше их было в этот раз, в том числе и трехколесных пулеметных. Да и ехали они в этот раз уже не так расслаблено, словно курортники какие, а строгой походной колонной.

Командир, как эту кавалькаду увидел, усмехнулся и заявил, что мол "вот эти вот бравые вояки" нам тоже не соперники, но с ними уже повозиться придется. Потом лейтенанта Васильева вызвал, порядок открытия огня пехотой обозначил — чтобы, значит, они себя до поры не обнаруживали и стрелять начали, только если вражеская пехота по своему берегу почти вплотную к мосту подойдет, и отправил боем командовать. Сам же опять давай танковую пушку к фашистам на дороге прицеливать...

— По бою, что можно сказать, товарищ старший политрук, — раздолбали мы ту немецкую колонну, причем без особых сложностей и практически без потерь, несколько легкораненых от слепого огня и минометных осколков не в счет. Командир потом, как принял отчет об отсутствии потерь, выразился в том смысле, что это, мол, так и правильно, законы тактики, которые гласят, что грамотно выбранная позиция и хорошая организация боя гораздо важнее простого численного или технического превосходства.

Первыми, понятное дело, передовые броневики под раздачу попали, на них Командир даже бронебойные снаряды тратить не стал — засадил переднему осколочно-фугасным прямой наводкой, метров с пятисот, и большой привет, нет больше броневика, а только чадящая железная коробка с разбросанными вокруг мелкими частями на дороге образовалась, попутно эту самую дорогу изрядно закупорив. Что тут началось...! Немецкое воинство на дороге засуетилось, словно мыши, неожиданно кота увидевшие.

Остальные броневики сначала резко остановились, а потом быстро съехали с дороги в стороны, на луговину, и начали вперед-назад и в стороны маневрировать, короткими, рваными траекториями, прицел сбивая. А пулеметами и пушками своими давай наш берег активно простреливать, пусть и в белый свет, по площадям, но огнем поддавливают — была бы у нас только пехота, да без фортификации, не окопанная, так сразу пошли бы серьезные потери... но у нас танк был, хорошо бронированный танк, к тому же почти по башню в землю вкопанный, и ему эти пулеметные очереди, а потом и выстрелы из 20-мм пушек броневиков вообще вреда не причиняли, даже если и попадут случайно через маскировку. Грузовики тоже встали, в километре от нас примерно, а вражеская пехота с них в обе стороны посыпалась, и сразу от дороги, причем шустро так, перебежками да перекатами — все-таки вояки немцы хорошие, обученные. Не прошло и пары минут, а они уже цепью залегли, и пулемет у них уже из луговой травы огрызается, и минометы ротные, 50-миллиметровые, развернули. Мотоциклисты тоже, как только стрельба началась, сразу назад и в стороны с дороги оттянулись, в пехотную цепь спешиваться начали, кроме пулеметчиков — те остались в колясках и поверх своей пехоты подавляющий огонь по нашему берегу открыли.

А Командир, пока на дороге вся эта суета происходила, с двух снарядов дальний грузовик разнес, дабы его горящие останки другим грузовикам в случае отступления по хорошей дороге удирать мешали, и начал спокойно следующий броневик выцеливать, чтобы, значит, снаряды попусту не тратить. Тут, конечно, уничтожить вражескую машину с одного снаряда уже не получалось — водители броневиков свое дело тоже хорошо знали, на месте практически не стояли. Но нам на руку сыграло то, что луговина по обеим сторонам от дороги была слегка того... если и не заболочена, то уж грунтовыми водами насыщена изрядно. А броневики, туда-сюда по ней ерзая, верхний слой почвы вместе с травой посдирали, да колеи накатали. Поэтому машины их, пусть и вездеходные, полноприводные, все глубже и глубже в вязкую грязь стали садиться, сами же себе подвижность и маневренность сильно ограничив. А тут еще и воронки от наших пристрелочных фугасов — в общем, справились мы с немецкой бронетехникой, еще на десяток снарядов беднее став.

После этого Командир более стрелять не стал, выжидает. И мне пояснил отрывисто, что по залегшей пехотной цепи снаряды тратить нерационально, на них пока и пулеметов хватит, а грузовики — они пока стоят, так пусть себе и стоят, может, какой из них нам целым потом достанется. И стрелять по ним мы начнем только тогда, когда и если они от нас обратно в свой тыл удрать попытаются. Пока же ждем, наблюдаем, что немецкая пехота на том берегу делать будет. А мне, пока время есть, снаряды из бортовых укладок во вращающиеся барабаны под сиденьями и в стойку башенную переложить, чтобы под рукой были.

Немецкая пехотная рота, даром, что без огневой поддержки своих броневиков осталась, но труса не праздновала — это надо признать. И, потеряв средства усиления, упорство свое и боевой дух не потеряла. Пока Командир грузовики да бронемашины из башенного орудия крушил, они — пусть и кое-как, на скорую руку — окопаться успели, а потом от своего рубежа залегания вперед пошли, упорно пытаясь продвинуться к мосту. Грамотно пошли — группами до отделения, короткими бросками, при поддержке своих пулеметов, а потом, как ближе подошли, и малокалиберных ротных минометов. Командир и оба пулеметчика в нижних башнях поощряли такую их инициативу экономными очередями, наша пехота дисциплинированно ждала на своих позициях, когда немцы доберутся до рубежа открытия огня. Но в этот раз ей повоевать не пришлось — немцы, потеряв после трех неудачных попыток до четверти личного состава, но так и не приблизившись к мосту ближе, чем на двести метров, в четвертый раз нести бессмысленные и безвозвратные потери от пулеметного огня из трех неуязвимых огневых точек сочли нецелесообразным, после чего начали откатываться назад, к своим грузовикам. А наш Командир поудобнее устроился перед башенным орудием и буквально после третьего удачного попадания наглядно показал немецкой пехоте, что лучше и гораздо безопаснее отступать пешком, в крайнем случае, на мотоциклах, врассыпную, чем умирать в кузовах расстреливаемых осколочно-фугасными снарядами грузовиков. Так они и убрались с поля боя, обратно в лес, забрав своих раненых и оставив после себя трупы, разбитую бронетехнику, сгоревший транспорт, и три относительно целых грузовика, два из которых потом, при осмотре, оказались все-таки повреждены случайными осколками, а один — ни царапины.

— Надо признаться, товарищ старший политрук, я после того боя, а вернее будет сказать, от поразительных результатов того боя, как бы это поточнее выразиться..., в ошеломление впал, что ли. Нет, ну виданное ли дело, всего один танк, и к нему до взвода пехоты, пусть и при пулеметах, а с той стороны намного превосходящие силы — и такие удивительные результаты. Вон, у наших армий, что от самой границы отступают, небось, и танков побольше было, и людей..., а еще артиллерия у них была, авиация, и ничего из этого им не помогло, вон, уже Минск намедни оставили. А тут один танк и горстка людей — и такие потрясающие, неправдоподобные итоги...

И к Командиру, как он чуть после боя отошел и немного расслабился, я с этими своими недоумениями и подкатился аккуратно. А он, значит, мне и ответил так.

— Ну, старшина, глобальные проблемы нашей страны в целом, в том числе причины поражений Красной армии в сражениях на приграничных рубежах, а потом и далее по всему фронту, я с тобой сейчас обсуждать не буду — не время и не место. Да и многие знания, понимаешь ли, они за собой часто и многие печали влекут, как сказал в свое время один очень мудрый человек..., в твоем случае, кстати, печали могут намного превзойти полезность полученных знаний, поскольку время сейчас сложное, имей это в виду...

— А что касается конкретно нашего небольшого отряда и результатов только что закончившегося боя, которые тебя так поразили — так тут ничего сверхестественного или невозможного нет, а есть всего лишь удачное стечение нескольких обстоятельств.

— Ну, про первое и самое важное обстоятельство я и тебе, и остальным уже неоднократно говорил — это наша теперешняя позиция, очень удачная не только для засады, но и для организации в последующем эффективного оборонительного боя. Подчеркну — позиция, хоть и удачная изначально, была нами дополнительно и грамотно подготовлена в фортификационном отношении, а потом еще и хорошо замаскирована. Это дало нам преимущества сначала в засаде — эффект неожиданности, а потом и в обороне — увеличение защитных и маскировочных свойств, что в конечном счете и позволило провести бой без невозвратных потерь.

— Потом наш танк, который именно для нашей ситуации, то есть для организации оборонительного боя именно в таких условиях — на подготовленной и дополнительно защищенной позиции — наиболее подходит и наиболее эффективен. Ну, сам посуди, — ты ведь говорил, что практически на всех наших танках тебе послужить довелось, так что сравнение провести сможешь. Малые и легкие танки отметаем сразу — они, хоть и подходят для внезапных засад, но ни серьезной брони, ни серьезной огневой мощи не имеют. Тяжелые танки типа КВ-1 или КВ-2, конечно, очень хороши, но их в нашей армии немного, к тому же ходовой межремонтный ресурс у них очень маленький, да и для наших условий их огневая мощь избыточна, а боекомплект не бесконечный. Остаются средние танки — наш "устаревший" Т-28 и новейший Т-34. Про Т-34 ничего плохого не скажу — танк хороший, удачный, перспективный и в плане дальнейшей модернизации, и в рамках новой концепции развития танков в целом, вот только, как и все новое, пока немного не доработан, не "вылизан" до ума. Но вот именно для наших условий, по моему мнению, именно Т-28, хоть и он считается устаревшим с точки зрения конструкторской мысли, самый лучший вариант. Да, его многобашенная компоновка признана тупиковым направлением развития бронетехники, поскольку увеличение толщины бронирования резко увеличивает вес и ухудшает практически все остальные боевые характеристики — подвижность, маневренность, проходимость, удельную мощность двигателя, эксплуатационный и межремонтный ресурс — особенно в сравнении с однобашенной компоновкой. Но конкретно у Т-28 бронирование превосходит бронирование всех существующих сейчас немецких танков, чуть уступая только их новейшему на сегодня танку PzKpfw IV, а экранированный вариант, вот как у нас сейчас, превосходит и его. По вооружению картина та же — наша танковая пушка калибра 7,62-мм, которая Л-10, хоть и уступает по бронепробиваемости пушке нашей же "тридцатьчетверки", но по калибру и огневой мощи превосходит пушки всех существующих сейчас танков Вермахта. Отсюда особая эффективность уничтожения немецкой легкой бронетехники в только что закончившемся оборонительном бою. А мощь пулеметного огня, именно за счет многобашенной компоновки увеличенная и распределенная на несколько защищенных огневых точек, — мало того, что и в этом превосходит всю немецкую бронетехнику, так еще и особенно эффективна при удержании рубежа обороны против атакующей на ровной местности пехоты.

— Резюмирую — многобашенный Т-28 при грамотном использовании на подготовленной к обороне позиции, в окопе и с обваловкой, крепкий орешек для любой немецкой бронетехники, не говоря уже о пехоте. И вполне может стать основой такого вот, как у нас, импровизированного временного узла полевой обороны, при этом он способен нанести противнику серьезные потери в живой силе и технике, что ты, старшина, мог самолично наблюдать в только что закончившемся бою, результаты которого тебя так поразили. — А теперь — хватит досужей говорильни, у нас впереди еще много работы...

После боя Командир оставил в главной башне наблюдателем одного из пулеметчиков, а нас всех собрал возле танка, поблагодарил за грамотные действия в бою, в том числе особо отметил выдержку пехоты, которая не поддалась азарту и не нарушила приказа, открыв огонь раньше времени. Потом кратко обрисовал наши дальнейшие действия. Ждем вторую атаку, нашей пехоте — условия и рубежи открытия огня те же, а пока выделить пару-тройку бойцов, маскировку танка и своих позиций поправить. Остальным и мне — пока немцы не очухались и зализывают раны, под командой лейтенанта Васильева выдвинуться на тот берег. Там, организовав боевое охранение и пару пулеметных огневых точек прикрытия в сторону немцев — мне выбрать самый целый грузовик, а им собрать в него по-быстрому все вооружение, даже поврежденное, и боеприпасы, а потом перегнать грузовик на наш берег и замаскировать, как он выразился, "пока не началось...".

И ринулись мы, вдохновленные только что прошедшим боем и похвалой Командира до чрезвычайности, за трофеями. Пока я грузовики осматривал, да самый годный из них определял, пехота во главе с лейтенантом много чего насобирала: больше трех десятков винтовок, с десяток пистолетов и пяток пистолетов-пулеметов, три пулемета МГ-34, два 50-мм миномета. А еще патроны, минометные мины в ящиках, гранаты..., имущество и амуницию тоже по возможности собирали. Броневики и грузовики, правда, даже не смотрели — Командир сказал, что их потом, вечером или ночью, не торопясь и как следует, осмотреть нужно будет, потому что в них много чего полезного можно найти. Потом все собранное как можно быстрее в кузов побросали, да на нашу сторону и рванули — на все про все чуть меньше часа у нас ушло. Надо сказать, аккурат под обрез успели, а то за лесом уже снова шум вражеских моторов расслышать можно было...

Вторая атака — тут нам уже сильно посложнее пришлось. И засада наша для немцев уже не секрет, и позиция, а с ней и оборонительные возможности, им уже примерно известны. Потому и не спешили они особо во второй раз, силы свои для боя накапливая. А вот потом, уже после полудня, все накопленное на нас разом выплеснули, вот тогда и пошло веселье...

Сначала из-за поворота снова колесные броневики друг за другом выехали, на этот раз сразу четыре машины их было, и все пушечные. Шли на хорошей скорости, дистанцию между собой приличную держали, не меньше пятидесяти метров, и из пушек в сторону нашей позиции огонь вели прямо на ходу. Беспокоящий огонь, значит, а может, выманивали нас на ответный выстрел, чтобы позицию точнее засечь. Пока они по дороге к мосту ломились, вслед за ними из-за поворота выкатились три странных таких машины, — и не поймешь сразу, то ли маленький грузовичок, то ли большой легковой вездеход. Командир потом сказал, что это специальные и очень удачные, кстати, легкие артиллерийские тягачи для противотанковой артиллерии, — с маленькими пушками на прицепах, поменьше наших "сорокапяток", и бодро ринулись за броневиками. А за ними еще два грузовика, на этот раз уже обычных, и снова с пушками на прицепах, те побольше, примерно как наши полковушки. На полпути к мосту, где то за километр, как раз где грузовики сожженные стояли, броневики с дороги в обе стороны веером разошлись, по фронту распределившись. И начали медленно вперед продвигаться, ведя подавляющий огонь из своих пушек и пулеметов по нашим позициям. Артиллерийские тягачи с пушчонками притормозили, за подбитой техникой прячась, а потом практически одновременно и в одну сторону с дороги съехали, на разворот пошли, чтобы, значит, пушки с прицепов сразу в нашу сторону встали. Остальные две пушки, как позже выяснилось, 75-мм легкие пехотные орудия, разворачивались на боевые позиции по другую сторону дороги и чуть дальше. А пехота немецкая на этот раз выдвигалась от леса по широкому фронту и на своих двоих, перебежками. Командир, который эту артиллерийскую процессию в башенный перископ рассматривал, нахмурился и сказал, что все — легкая война закончилась, теперь все по серьезному будет. А потом уже персонально мне, чтобы я с заряжанием шустрее поворачивался, и к орудийному прицелу приник...

Немецкие броневики, сволочи умные и опытные, сами по себе, без артиллерийской и пехотной поддержки, к мосту не пошли. Метров за пятьсот до него остановились, и, стараясь не особо драть своими зубастыми колесами слабый грунт луговины, — быстро немцы учатся, этого у них не отнять, — пушками своими продолжили все подозрительные им места на нашем берегу простреливать. По башне нашей тоже попадали, неприятно это, надо сказать, но Командир на эти комариные укусы внимания не обращал — он за немецкими пушками наблюдал и к артиллерийской дуэли готовился, цели выбирая.

Я потом, эту ситуацию на себя примеряя, понял, что как танкисту до Командира мне далеко, да и не потяну я, скорее всего, ни по знаниям, ни по опыту. Я ведь, на его месте, первыми целями броневики бы выбрал, потом противотанковые пушки, а потом уже и пехотные орудия, что дальше всего от нас на позиции встали. А Командир мне разъяснил, что малокалиберные 20-мм пушки броневиков нам не страшны даже в упор, 37-мм противотанковые, хоть и действительно очень хороши — легкие, подвижные, скорострельные, очень точные — в лобовую проекцию тоже особого ущерба не нанесут, да и вкопан танк хорошо, силуэт очень низкий, даже без маскировки.

Вот если бы мы в чистом поле были, а они в засаде — вот тогда да, тогда даже наша мощная 50-мм лобовая броня не спасла бы, потому что немецкие артиллеристы еще во Франции, на их тамошних средних и тяжелых танках, отработали приемы борьбы с крепкой лобовой броней за счет высокой выучки и слаженности действий нескольких орудий. У них тогда сначала одна из пушек, имея высокую точность и скорострельность, разбивала танковую гусеницу, а потом, когда танк разворачивался на оставшейся гусенице, они все вместе расстреливали его в бортовую или кормовую проекции, где броня значительно слабее.

А вот 75-мм осколочно-фугасные снаряды пехотных орудий мало того, что сами по себе имеют неплохое бронебойное действие, так еще и немецкие орудия, конструктивно имея очень высокий угол возвышения и возможность раздельно-гильзового заряжания (по типу гаубицы), могут эти снаряды класть нам в башню или моторный отсек сверху, практически отвесно, и очень точно. А там наша 10-15 миллиметровая броня им вообще не преграда... Вот эти самые 75-мм пехотные орудия, еще даже не успев полностью к бою изготовиться, нашими первоочередными целями и стали. И снарядов на них Командир не пожалел, молотил на пределе скорострельности, пока оба не перевернулись от близких разрывов, а прислуга их, которая еще не погибла, не разбежалась, кто куда.

После этого Командир снова повеселел, уже спокойно и размеренно, тщательно прицеливаясь, занялся 37-мм пушками, которые, трудноразличимые в высокой луговой траве, потихоньку, по очереди, перемещались к нашим позициям. И ворчал при этом себе под нос, мол, что, "дверные колотушки", это вам не наши легкие Т-26 и БТ с противопульным бронированием из засады расстреливать. А вот так вот — мы в укрытии, вы в чистом поле, не желаете ли повоевать? И снова, уничтожив все три пушки, огонь из башенного орудия прекратил — ни по пехоте, ни по броневикам, что держались поодаль и изредка постреливали из пушек, со своим 20-мм калибром, непонятно на что надеясь, снаряды понапрасну тратить не стал, за пулемет взялся. А я снова, пока как заряжающий не нужен был, принялся башенные укладки пополнять.

Одним словом, чуть больше часа прошло, а ситуация на противоположном берегу практически вернулась к той, что и во время первой атаки была — немецкая пехота, потеряв почти все средства усиления, упорно ползла и перебегала к мосту под пулеметным огнем. В этот раз, правда, и у нас без потерь не обошлось. Когда немцы в очередной раз неожиданно поднялись все разом, и смогли-таки подобраться опасно близко к мосту, а наши бойцы в окопах открыли ответный огонь, немецкие броневики, словно только этого и ждали — быстро сократили дистанцию, и начали активно обстреливать пехотные позиции из пушек и пулеметов, подавляя наши огневые точки. Тут уж командир плюнул на расход снарядов и положил сначала пару осколочно-фугасных перед мостом на той стороне, по пехоте, а потом на броневики огонь перенес. Не меньше дюжины потратил на четырех вертких поганцев, но результата добился, кончились у немцев и эти броневики. После этого бой практически закончился, пехота еще один раз в атаку поднялась, но уже как то вяло, без особого рвения, и почти сразу под пулеметами залегла, назад отползая, а потом и вовсе обратно в лес отступила, куда до того артиллерийские тягачи уже успели убраться...

После боя Командир, приняв у лейтенанта Васильева доклад о потерях — у пехоты семеро убитых, еще двое серьезно ранены — лицом посмурнел отчетливо, расстроился. И в сторону отошел, раздумывает о чем то. Ну, а я, на правах как бы уже близкого помощника, к нему и подлез, поинтересоваться, чего это он в такой печали. Потери? Это да, это, конечно, печально, но на войне совсем без потерь не бывает. А на такой бой, при таком соотношении сил — взвод против роты немецкой, да с минометами, артиллерией и броневой поддержкой — это, почитай, потери вроде как и незначительные. У немцев-то — вон, сколько трупов на том берегу валяется — не меньше двух взводов они сегодня совокупно уже потеряли. А помимо этого — бой мы уже второй достойно выиграли, техники немецкой очень серьезно намолотили, танку нашему от их атак и обстрелов хоть бы хны, патроны еще в достатке, снаряды сейчас из ящиков на броне в танк перегрузим, и снова полный боекомплект — так чего переживает?

А он мне в ответ и говорит.

— Понимаешь, старшина... первое — это, конечно, людей жалко. Получается, если бы я их вчера из рядов отступающих не дернул, и здесь не оставил, они бы еще живы были. Теперь же вот... и с ранеными надо что-то делать, им, помимо простой перевязки, квалифицированная медицинская помощь нужна, госпитальное лечение, а где все это сейчас взять...? — А второе — тут вот еще какое обстоятельство вырисовывается. У пехоты нашей, считай, почти пятая часть боевого состава выбыла, и это за один только бой, причем они были на хороших позициях, готовые к обороне, грамотно окопались. А если бы наоборот было, и им пришлось, как тем немцам сейчас — в чистом поле на пулеметы наступать — сколько бы тогда из них выжило?

Стою я, выучку и слаженность действий немецкой пехоты вспоминаю, прикидываю, смогли бы наши сейчас вот так вот грамотно атаковать, а Командир продолжает.

— Видишь ли, старшина, люди — наш самый главный и наиболее трудновосполнимый ресурс. Эти-то хоть не зря погибли — вон, сколько на том берегу мертвых врагов осталось. А другие — те, кто сейчас по всей линии фронта, зачастую с одной винтовкой на двоих-троих, в атаки бросаются на немецкие пулеметы, танки да артиллерию? Они-то гибнут понапрасну, потому что даже смертью своей немецкую танковую и механизированную армаду остановить не могут..., а у нас на складе исправные танки стоят, брошенные! Которые могли бы очень большую помощь на передовой оказать! Как такое получилось, и как Командование такое допустить могло...?!

— Ладно, старшина, это все лирика, не нужная и неуместная сейчас. Найди мне лейтенанта Васильева и построй бойцов, доведу текущую обстановку...

Как выговорился Командир, полегчало ему ощутимо, снова он собранный и решительный перед строем стоял.

— Вольно, бойцы, благодарю за службу! — Вы сегодня как настоящие герои себя проявили, и большой вклад в дело защиты Родины от немецко-фашистских захватчиков внесли. Вон их сколько, пришедших к нам с огнем и мечом, там, на том берегу, сегодня осталось. Думаю, такого отпора эти самоуверенные вояки с первого дня войны не получали. Но расслабляться и терять бдительность рано — предполагаю, что сегодня как минимум еще одну атаку фашисты проведут, часа через два-три или ближе к вечеру. Не исключено, что при этом они свою штурмовую авиацию привлекут. И это, пожалуй, самое серьезное и самое опасное для нас будет, поскольку их атакам с воздуха нам, кроме укрытий и маскировки, противопоставить нечего. А для того, чтобы встретить их снова во всеоружии, нам необходимо как следует подготовиться. — Поэтому — слушай боевой приказ!...

В общем, пока немцы, плюху от нас получив хорошую, с духом и с силами на третью атаку собирались, а это поболее трех часов оказалось, многое мы успели сделать. Командир по танковой рации со складом связался, обстановку узнал, и всех, кто там технику водить мог, к мосту вызвал, мотоциклы и ненужное нам сейчас трофейное вооружение забрать, а раненых с позиций в тыл вывезти. Убитых своих похоронили, честь по чести, на светлой полянке в роще сосновой, Командир слова прощальные сказал, хорошие слова. Маскировку поправили, немецкими пулями и снарядами порушенную. Снова на ту сторону на грузовике сгоняли, трофейное вооружение и боеприпасы собрали, опять изрядно, не меньше, чем в прошлый раз. Из них Командир приказал пулеметы в боевые порядки поставить, а пару ручных Дегтяревых с позиций снять и выдать бойцам, которых двумя группами по три человека отправить по нашему берегу в обе стороны от моста, в дальние дозоры, чтобы немцы по бродам с флангов не обошли. Им для усиления еще немецкие автоматы выдали. Танк на случай бомбежки перегнали в запасной окоп, под маскировочную сеть. Пообедали сухим пайком, даже вздремнуть немного получилось.

А еще за это время один из конных разведчиков вернулся, да не один — отступающих с собой привел, которых километров за пять выше по течению, на отдыхе в лесу нашел, человек тридцать. Этакую разношерстную компанию, а скорее, несколько отдельных групп, идущих рядом в условиях отсутствия общего руководства, поскольку никакого сплочения или взаимовыручки промеж ними не наблюдалось. Причина такого странного разобщения, как и отсутствия единого руководства, стала ясна почти сразу — как только пришедшие остановились, причем опять группками, одна из таких групп, семь человек, почти все с автоматами ППД, выдвинулась вперед, к Командиру. Из нее выступил на пару шагов гладкомордый и важный такой военный, со знаками различия пехотного полковника и сходу начал вести себя по-скотски — ни здравствуйте вам, ни представиться, а сразу на горло брать начал.

— Майор, доложи обстановку, а впрочем, неважно — ты поступаешь под мое командование, и чтобы через полчаса были готовы к движению. Танк бросить, все ценное в грузовик, я в кабине поеду, моя охрана в кузове, ты с остальными и вон теми, что с нами шли, пешком нас догоняете. — Выполнять!

У Командира, пока он хамство полковника слушал, странная такая полуулыбка на лице образовалась, а лейтенант Васильев, который в трех шагах позади стоял, кобуру свою словно невзначай расстегнул. А потом, молча, повернулся к своим бойцам и что-то им такое лицом показал, что один из пулеметчиков, неторопливо так, ручник свой на другую сторону окопа перекинул, аккурат в сторону полковника и его охраны. Те ощутимо напряглись, Командир это заметил, посмотрел на лейтенанта, потом на пулеметчика, а потом ухватил полковника под локоток и со словами: "товарищ полковник, можно Вас на два слова..." отвел того в сторону, подальше от лишних глаз и ушей. Там, наедине, тон и поведение его мгновенно изменились.

— Ты, полковник, полк-то свой — где потерял? — Людей, небось, бросил и сбежал, а теперь вот налегке, только с охраной, путешествуешь? Да еще и сюда командовать лезешь? Не зная обстановки, не зная позиции, ничего не зная — но командовать рвешься? Да еще и команды у тебя, дерьмо трусливое, такие же дерьмовые — нам удачную, хорошо подготовленную позицию и исправную боевую технику бросить, чтобы от немцев бежать, а ты значит, засранец, впереди всех, на грузовике, нами же у противника отбитом, задницу свою в тыл еще быстрее потащишь...?!

— В общем, так... командир полка, млять... слушай меня внимательно. — Это моя позиция, мои люди, и я здесь с ними бой веду, а под руку мне лезть не надо. Хочешь и дальше трусливо в тыл бежать — беги, мешать не буду, хотя и стоило бы тебя, сволочь, за трусость прямо здесь расстрелять. — Но чтобы через пятнадцать минут духу твоего не было на моих позициях! А то время нынче сложное, обстановка нервная... переодетые немецкие диверсанты по округе бродят... а пулеметчикам моим ты и твоя охрана — так всего на пару очередей беспокойства. Так что не испытывай судьбу, полковник. — И еще одно. Если ты дальше в тыл по этой дороге побежишь — примерно в трех километрах отсюда военный склад находится, и там тоже мои люди, делом занимаются, к боям с фашистами готовятся. Так ты на тот склад даже не заходи — я специально по рации приказ отдам, чтобы пристрелили тебя вместе с охраной твоей, прямо в воротах. — Понял ты меня, ком-м-мандир полка...?!!

Я эту сцену неподалеку, из кустов наблюдал — Командира тайком сопровождал, мало ли там чего — поэтому весь разговор и слышал. И хорошо видел, с какой ненавистью нашему Командиру в спину тот полковник смотрел. Но обострять не стал, собрал свою охрану, да и отбыл по дороге, не солоно хлебавши. А вот остальные, которых полковник, скорее всего, вел с собой для массовости и дополнительной охраны своей персоны, а теперь, имея за спиной наш заслон, попросту бросил, оставшись вообще без командования, растерянно топтались в стороне. Сборная солянка, что тут скажешь... пяток танкистов из разных экипажей, остатки артиллерийских и минометных расчетов, немного пехоты, сапер вот один попался, что Командира очень обрадовало. И все они, почувствовав твердую руку и нормальное отношение, без давешнего полковничьего барства и хамства, с большой охотой влились в наш отряд. Ну вот, только-только мы, значит, с пополнением разобрались, как наблюдатели сообщили, что на том берегу снова немцы зашевелились...

В третью атаку командир разведывательного батальона, очевидно взбешенный высокими потерями, как личного состава, так и средств усиления, в том числе всей артиллерии батальона, причем потерями бесполезными, бросил очень значительные силы. Восемь легких и два тяжелых, восьмиколесных, броневика, все с 20-мм пушками в башнях, полнокровную мотоциклетную роту и вдобавок ко всему этому два 81-мм миномета — Командир сказал, что их он, наверное, выпросил у командования для усиления, поскольку танковому разведбату по штату батальонных минометов сейчас не полагается. И еще сказал, что нам главное — броню немецкую на мост не пустить, а все остальное, раз уж мы артиллерию так удачно выбили, не особо и страшно. Но начал опять не с броневиков — пока те, рассредоточившись в две линии по фронту, ползли к нашим позициям, объезжая воронки, сгоревшие на дороге грузовики и разбитые на луговине артиллерийские орудия, а еще стараясь по возможности объезжать трупы своих солдат, мы с Командиром танк обратно в боевой окоп переставили, и потом он, снова не жалея снарядов, долбил осколочно-фугасными по минометам, которые из-за этого опять не успевали развернуться для стрельбы. А на мой осторожный вопрос потом пояснил, что резоны первыми именно минометы уничтожать у него иные были, чем как в тот раз, с пушками. Минометы нашей броне не особо страшны были, но они же, заразы скорострельные, своими увесистыми 3,5-килограммовыми осколочно-фугасными минами мало того, что нам всю маскировку танка порушили бы, так еще и навесное оборудование на корпусе в негодность привести могли, если бы попали точно. Да и пехоте, даже хорошо окопанной, от минометного огня изрядно могло достаться, отсюда потери у нас значительные могли быть. Но была, помимо всего этого, у Командира еще один причина минометы быстро уничтожить — боекомплект немецкий.

— Зачем нам немецкий минометный боекомплект?

— Так я же Вам, товарищ старший политрук, уже докладывал, что у нас на позициях тоже 82-мм миномет имелся, и минометчики к нему в наличии были, а вот мин не было. Ну, командир и хотел потом, после боя, боекомплектом от немецких минометов разжиться, а их мины к нашему миномету подходят.

Ну, так вот, а как размолотил Командир немецкие минометы, так и очередь броневиков подошла — те уже метров за четыреста от моста были, в опасной близости. Можно было, конечно, и совсем мост запереть, подбив тяжелый броневик прямо на нем, но Командир хотел сперва трофеи с той стороны доставить, а без грузовика, на руках, за два километра, много не принесешь, да и муторно это очень. Поэтому он решил в этот раз как обычно — на подъезде уничтожать. На тяжелые восьмиколесные броневики, что впереди шли, пришлось все-таки бронебойные снаряды тратить, тут уже не до жиру было. А потом остальных, снова осколочно-фугасными, они даже при близком разрыве у борта легкий немецкий броневик серьезно повреждали, а уж при прямом попадании и тем паче. Последний немецкий броневик уже практически возле моста, метров за сто уничтожить получилось, после чего Командир дал нашему лейтенанту команду открыть огонь, не дожидаясь приближения вражеской пехоты к берегу, во избежание, как он сказал. А наши-то бойцы что — наши с большой радостью немца встретили, любо-дорого посмотреть было. Так что немцы, спешившись с мотоциклов своих в полукилометре примерно, и дальше перебежками да перекатами к мосту двигавшись, метров триста всего в спокойствии и прошли. А потом снова — одновременный фронтальный и фланговый пулеметный огонь, да и из винтовок наши тоже вовсю привечали, станковый "Максим" опять же, теперь уже на позиции стоял, и молотил, как заведенный. А ответный пулеметный огонь Командир и обе малых башенки в три ствола гасили. В общем, захлебнулась у немцев и эта атака, как оказалось, последняя за тот длительный и такой насыщенный событиями день. Начали они своих раненых собирать да отходить, а Командир, как и раньше до этого, приказал огонь прекратить и немцам в деле сбора раненых не мешать.

— Ну, старшина, вроде все на сегодня, — выдохнул он, вытирая тыльной стороной ладони обильный пот со лба. — Думаю, это на сегодня их последняя атака была, сейчас они своих раненых соберут, и до утра у нас, как говорится, свободное время.

Тут уж я, до этого, почитай, весь день терпевший, не выдержал, спросил у него аккуратно, мол, насчет раненых — как же так-то, они ведь враги, на землю нашу с войной жестокой пришли, а мы им уже не первый раз позволяем раненых своих собирать, которые потом снова против нас воевать будут? А Командир посмотрел на меня, подумал чуток, и сказал мне такие слова — я их крепко-накрепко, на всю жизнь запомнил.

— Ты знаешь, старшина, у кого-то из великих полководцев было такое высказывание: "кто убит — тот убит, кто бежал — тот бежал" — за точность фразы не поручусь, но смысл такой. Я, конечно, не великий полководец, но именно вот сейчас я с такой оценкой результатов сражения полностью согласен. Сегодня были честные бои — солдаты против солдат, без нарушения правил войны, без излишнего скотства, без насилия, пыток и убийств мирного населения, чем вообще-то частенько грешат немецкие солдаты в этой войне. Поэтому, если есть возможность избежать лишней жестокости и бесчеловечности по отношению к побежденному противнику — пусть будет так.

А потом, после небольшой паузы, Командир хитро так прищурился, и добавил.

— Ну, и кроме того, раненые у противника — они ведь здорово отягощают его боевые подразделения. Эвакуация их с поля боя, перевязка, транспортировка, лечение, уход... плюс падение морального и боевого духа солдат противника как от самого вида раненых, примерив их судьбу на себя, так и от их печальных рассказов... — Вот как-то так, старшина...

Ну, подумал я тогда, может и есть в этом свой резон — на войне ведь, хочешь, не хочешь, а злоба и жестокость потихоньку в душу просачиваются, как ты их не гони. И если сегодня Командир решил без лишней жестокости обойтись — пусть оно так и будет. А здорово все же, что на сегодня атаки вражеские закончились! Сейчас дождемся, пока последние немчики с поля боя уберутся, и чуть позже помыться можно будет, форму простирнуть, а то за целый-то день — что мы в танке, что пехота наша под солнцем да в пыли — все соленым потом насквозь пропитались.

Но, как оказалось, надежда наша морды их фашистские больше сегодня не увидеть, не сбылась — еще пока их пехота со своими ранеными на той стороне копошилась, появился на дороге легковой автомобиль, и медленно так в нашу сторону двинулся. А вверх у него какая-то палка торчит, и на ней тряпка развевается, белого цвета. Я, такое дело в панораму башенную наблюдая, Командира, окликнул, что с пушкой возился, обслуживая, так он, как глянул — натурально ох... обалдел он от такого зрелища. И пробормотал тихонько, словно сам себе не веря.

— Парламентер...?! — Твою... дивизию! — они что, нам сейчас почетную сдачу предлагать будут? — Ну..., козлы!!

И потом, уже громко, мне.

— Так, старшина, быстро в грузовик, и в кузов пару пулеметчиков, — навстречу поедем, на том берегу поговорим. — Нечего им своими рылами наши позиции вблизи рассматривать.

Я, само собой, к грузовику кинулся, на бегу приказание Командира насчет пулеметчиков прокричал, а тут возле Командира и лейтенант Васильев нарисовался. Опасно это, говорит, туда ехать, а вдруг ловушка какая — давайте я вместо Вас на ту сторону прокачусь. Видать, этому пожилому, тертому жизнью и войнами лейтенанту тоже под нашим Командиром служить и воевать понравилось, да так понравилось, что собственной жизнью согласен он был рискнуть. А Командир его порыв оценил, ясно это видно было, отвел чуть в сторону, поблагодарил, тихо сказал что-то душевное, но в кабину грузовика сам полез.

Встретились мы на дороге, на той стороне, метров за четыреста от наших позиций. В автомобиле, кроме водителя находился поджарый, немолодой уже немец в звании оберст-лейтенанта, — это подполковник по-нашему, мне потом Командир разъяснил. В руках он держал армейский немецко-русский военный разговорник, и вид при этом имел... неуверенный какой-то. Причина неуверенности стала ясна тут же — немец не знал русского, а то, что он хотел сказать, у них в разговорниках не писалось — они ж победители, драть их вдоль и поперек... Ну, а Командир наш, послушав несколько секунд попытки оберста объясниться, вежливым жестом остановил его мучения, и на немецком сообщил, что понимает язык противника.

— Откуда я знаю, о чем они говорили? — Так я потом у Командира выспросил — интересно же — вот он мне и разъяснил.

Ну так вот, оберст этот, как выяснилось, приехал договариваться, чтобы его солдатам дали возможность похоронить своих убитых — и не побоялся ведь, собака смелая, что шлепнем мы его, разом лишив завтрашние атаки руководства, а за своих солдат, пусть и мертвых уже, до конца командирский долг выполнил. Командиру такое отношение к павшим понравилось, и думал он не долго, а потом свои условия оберсту проговорил. Сначала, значит, мы в течение часа или чуть больше боевые трофеи с поля боя соберем — только их, мертвых грабить и позорить не будем — а потом уже немцы своих от берега оттаскивать и в стороне хоронить могут, но чтобы похоронная команда не более взвода была. Оберст, сам вояка опытный, за боевые трофеи все правильно понимал, ничего не возразил, на том и расстались.

В этот раз при сборе трофеев нам аж до самого поворота, почти до немцев доехать пришлось — Командир особо указал, чтобы все 81-мм минометные мины собрали, и снаряды от разбитых 75-мм пушек — некоторые из них, оказывается, тоже к нашим 76-мм орудиям подходили, и в частности, к нашей танковой пушке. А еще, раз уж по нам не стреляют, чтобы внимательнее под ноги смотрели. Потому как на луговине, помимо пулеметов и малокалиберных минометов, противотанковые ружья и патроны к ним должны были остаться, вот чтобы и их тоже все собрали. Ну, мы и собрали. Потом, пока немцы своими убитыми занимались, а наши пулеметчики их контролировали, на всякий случай, остальные успели в речке помыться и постирушки организовать, потом поужинали горячим, сварганив на костре кашу с тушенкой, запили ее кипятком, и Командир разрешил посменно отдыхать. А сам, как стемнело, опять засобирался на тот берег, с собой сапера взял, пару пулеметчиков и пяток бойцов, найденные полезности перетаскивать, ну а я уже и сам с ним напросился. И пошли мы по-тихому, пока немцы спят, немецкую технику подбитую осматривать. Я, правда, еще подумал — ну что там такого ценного можно найти — и снова ошибся, а Командир опять кругом прав оказался. Много чего полезного мы той ночью в разбитых броневиках нашли.

Прежде всего, конечно, вооружение и боеприпасы добывали. С тех четырнадцати броневиков, что мы сегодня за день боев уничтожили, сняли в общей сложности шесть годных пулеметов и три поврежденных, на запчасти — нашему оружейнику в радость повозиться будет. Сняли пару исправных малокалиберных пушек, это уже даже и не знаю, зачем и куда их ставить. Выгребли дикую прорву патронов к пулеметам и изрядно 20-мм снарядов. Особо Командира порадовало — и именно это он в первую очередь разыскивал — что нашли мы в броневиках взрывчатку, а к ней и средства взрывания, очень прилично, восемь полных ящиков тротиловых шашек в стандартных брусках. Взрывчатку и наши броневики с собой возили, для разбора завалов, это я просто забыл как-то, а Командир, оказывается, помнил.

А помимо этого насобирали много всяких нужных в хозяйстве мелочей: сигнальные электрические фонарики со сменными трехцветными стеклами и щелевыми светофильтрами — они нам очень помогли потом, когда мы в темноте вооружение снимали; ракетницы, опять же с разноцветными сигнальными ракетами; инструмент разный. С грузовиков разбитых тоже было что взять — несколько запасных канистр с бензином, домкраты, воздушные насосы, ведра, запасные колеса — а колеса сейчас, на войне, вообще особая ценность. Командир даже за подмогой послал — одни бы мы все найденное и снятое до утра таскали.

В общем, вернулись мы довольные, а у нас на позициях снова нечаянная радость — второй разведчик вернулся, и тоже не один. Привел он с собой целую толпу, человек шестьдесят, и кого там только не было — снова танкисты, артиллеристы, минометчики, пехота-матушка — это уже привычно. Но были и редкие специалисты — связист, без рации, правда, но Командир его сразу к танковой приспособил, пара снайперов, еще пара саперов и два летуна-истребителя, сбитых под Минском, а теперь вот скитающихся по лесам.

Командир даже лицом посветлел как-то — явно тяжелые думы о том, где еще людей в отряд набрать, его отпустили. Велел он сержантам снова всех людей построить, кроме наблюдателей и отдыхающей смены, коротко про день сегодняшний и бои наши рассказал, это для новоприбывших, отличившихся отметил, особо лейтенанта Васильева выделил, да и было за что, очень нам грамотный и боевой лейтенант попался. Довел информацию о том, что на складе еще шесть танков Т-28 полностью к бою готовы, и на трех уже мехводы да башенные стрелки есть, ждут только приказа. И это значит, что отряд наш является уже полностью боеготовым подразделением, способным не только в засаде на удобной позиции противника ждать, но и общевойсковой бой вести. Потом еще раз всех за службу и образцовое исполнение воинского долга поблагодарил, у всех в строю глаза загорелись, плечи расправились, а я для себя отметил, что Командир лишний раз ободрить личный состав не пренебрегает.

Нет, у нас в Армии это дело вообще широко практикуется, по любому поводу речи говорить, я, еще когда в боевых частях служил — так командиры и особо комиссары, бывало, нас то и дело собирали, речи да лозунги произносили. Только вот... там все больше именно лозунги были, и далеко не всегда потом эти командиры да комиссары в бой с нами шли, извините, конечно, товарищ старший политрук, если что не так сказал. А у Командира как-то все душевно получалось, те же лозунги и призывы, прямо как от сердца шли. Оттого и бойцы, и младшие командиры, и специалисты да начсостав наш — все они мужеством и духом поднимались, врага готовы были зубами рвать, ни на шаг не отступая.

Так вот, стою я, значит, в строю, Командира слушаю — он, кстати, и меня отдельно выделил, похвалил за инициативность и старательность — а сам себе при этом думаю так.

Взять, к примеру, вчерашний день — нас на складе, полном боевой техники и многим еще чем полезным, всего четверо осталось, да и то случайно — готовились все бросить и от немца бежать, с чувством стыда и большой горечи в душе. И не было ничего впереди, никакого просвета... Но потом появился Командир, который взял на себя ответственность, вздернул нас, всех четверых, вытряхнул из души отчаяние и безнадежность, поставил в строй... казалось бы, ну и что с того — что могут сделать всего четыре человека и один танк, пусть и очень хороший танк, когда вокруг такое творится?

Теперь же — чуть больше суток всего-то и прошло с того унылого момента, а нас нынче — целый отряд, поболее роты уже будет, фашиста целый день били в хвост и в гриву, значительный урон ему нанесли, трофеев очень солидно собрали, и теперь их в дальнейших боях использовать будем. На складе, опять же, подкрепление очень солидное имеется, только команды ждет. А то ли еще будет, с нашей техникой и нашим Командиром! Так что — повоюем...!!!