Внутри разгромленного помещения похоже начался разгораться пожар, но его пытались тушить. По пожарникам постреливали, не давая особенно разойтись. Бах! Бах! Бах! А вот это уже гранаты. Пулемёт тут же заткнулся — пулемётчик видно опасается своих зацепить. Ударило ещё несколько винтовочных выстрелов и всё!

Тишины не было. Из полуразрушенного помещения раздавались крики, а также чей-то, на одной ноте, вой!

— Nicht Schießen! Wir aufgeben! (Не стреляйте! Мы сдаёмся!)

— Выходи! Руки вверх! Ханде хох, говорю!

Это что, всё? Десять минут и принимай пленных? Бах! А вот тебе хрен — граната разорвалась на улице, там где должны были быть наши.

Ну что ж, мы в ответе за тех кого не додушили!

Гранаты рвутся одна за другой. Вот кто-то из бойцов заскакивает в распахнутую дверь и начинает длинными очередями расстреливать кого-то внутри. Надо будет узнать потом кто и влепить пару нарядов, да что пару — все пять! Ещё несколько стволов бьют внутрь через разбитые и вывороченные окна. Короткими! А этим благодарность. Господи, о чём думаю?

Короткая перестрелка со стороны склада. Ну да, там же тоже часовой... был. Надеюсь. Вой из казармы больше не раздаётся. Умер наверно, а скорее добили. Они же мне там сейчас всех перебьют, надо бежать.

Прибежал! Фу, есть вроде пленные — раз, два... Шесть человек, четверо ранены, но легко, скорее поцарапаны. Кто, так просто не разберёшь — все в исподнем.

— Die Offiziere haben? (Офицеры есть?)

— Ja. Ober-Leutnant Franz Haeckel. (Да. Обер лейтенант Франц Геккель.)

Геккель оказался штурманом сто одиннадцатого Хейнкеля. Здесь же среди пленных был бортовой стрелк одного из двух пятьдесят вторых Юнкерсов. С Юнкерсами нам не повезло, они летели с фронта порожняком. Бомбер и оба истребителя наоборот летели на фронт. Повоевать хотели. Пусть обломятся. Сколько вреда они могли принести и сколько унести жизней? Теперь уже нисколько.

Объяснил лейтенанту и стрелку, что их жизнь зависит от того, насколько хорошо они будут помогать нашим бойцам в разграблении их самолётов. Несогласных, что не удивительно, не оказалось. Немцы к порядку привычные — попал в плен, выполняй приказы и не рассуждай.

Три десятка бойцов, под управлением нашего немца Вальтера и при помощи двух бывших военнослужащих Люфтваффе, отправились раздевать летающие машины. А вокруг, как всегда, царил бардак.

Начинающийся пожар уже затушили и разбирали развалины бывшей казармы. Пару раз прозвучали выстрелы. Ещё раз выстрел прервал, начиняющийся на слове 'нихт' крик. От остальных пленных особого толку не было — обычная аэродромная обслуга, пара рядовых, пара сержантов. Отправил их в помощь разбирающим самолёты.

— Георгий, — окликнул, пробегающего мимо, Байстрюка. — Рацию глянул?

— Ага. Вроде цела, по крайней мере, дырок нет. Сейчас мужики её пакуют.

— Осторожно!

— Да понятно.

— Капитан ушёл?

— Да, они сразу снялись и убежали.

Нефёдов со своими людьми после окончания боя должен был пойти на усиление засады, что блокировала дорогу с южного направления, откуда был наиболее вероятен подход помощи противнику. Хотя помогать и некому, но немцы-то об этом не знают.

Пока допрашивал пленных на взлётное поле въехали три машины и тут же разделились — одна направилась к складу, вторая к казарме, а третья стоянке самолётов. Тут же появился и наш гужевой транспорт.

Склад не порадовал, я рассчитывал на большее — такое огромное помещение, а занято меньше чем на четверть, да и то в основном какие-то колёса и металлические конструкции непонятного назначения.

— Есть что ценное? — спросил распоряжавшегося здесь Егоршина.

— Консервы, крупы, патроны, снаряды к пушкам зенитным. Парашюты нашли, с десяток. Запчасти ещё какие-то, решили их немцам не оставлять — хоть в болото свезём сбросим. А так — бедно живут.

— Сержант, тут шоколад и пойло немецкое, — вдруг раздалось из угла.

Похоже бойцы до лётных пайков докопались.

— Ладно, давайте здесь споро. Время — жизни.

На улице перехватил Кошку.

— Что, старшина, небогатые немцы нам достались, похоже быстро всё выгребем.

— Вот уж не знаю, командир. Вон главная проблема, — указал тот на стоянку. — В них же чего только нет. И оружие, и рации, и провода всякие, да и сам металл со стеклом бронированным. Народ даже кресла отвинчивает — уж очень они удобные. Опять же топлива больше тридцати бочек, и это мы ещё с самолётов не сливали. Конечно, всё сливать не будем, что-то и гореть должно, но всё одно много выйдет.

— Хорошо, работайте. Всё сможем унести?

— Всё унести никогда нельзя, — философски заметил старшина. — Но надо стараться. Что не съедим, то понадкусываем.

Людской муравейник прямо кипел — все что-то несли, тащили, волокли. Трое бойцов то ли снимали с радиорубки антенну, то ли отдирали металл с крыши, а может и совмещали. Мимо группа из десятка человек пронесла, с матами, какие-то ящики — почему не погрузили на телегу или машину непонятно, но раз волокли на горбах, значит смысл в этом есть. Наверное.

Прошло, примерно, где-то ещё около получаса, когда на юге ночную тишину разорвали звуки выстрелов и взрывов. Перестрелка длилась минут пять, после чего сошла на нет. Ещё через десять минут явился конный вестовой, как не боится верхами по такой темноте шастать, и доложил, что немцы, потеряв убитыми около десяти человек, отошли. Удачно попали в минную засаду, перестрелка же, скорее всего, результатов не дала, но противник устрашённый дал дёру. У нас нет даже раненых. Вот же я идиот, так и не поинтересовался нашими потерями на аэродроме.

Отпустив вестового, нагрузив предварительно ценными указаниями, которые, в общем-то, нафиг никому не нужны, отправился к месту где горело несколько фонарей, но особого ажиотажа не отмечалось. Как и думал, оказалось нечто вроде полевого перевязочного пункта.

— Геращенко, что у вас?

— Трое раненых. У одного пулевое на вылет в районе ключицы, несложное. Двоих осколками гранаты посекло, одного здорово. Мне бы телегу, нужно лёжа транспортировать.

— Может лучше на машину?

— Машины наверняка с перегрузом пойдут, застревать будут, к тому же тряска сильная, а так мы потихоньку — я рядом пойду.

— Как скажете, вам виднее.

Опять малой кровью обошлись. Повезло, вот только надолго ли? Вообще всё странно — на фронте у немцев чаще всего всё получается, хотя и не везде, от Ленинграда они войска отводят, так его и не взяв, а вот здесь у нас всё получается на загляденье. Не понимаю, а всё что не понимаю — опасно. И планирование у нас на самом примитивном уровне и бардак тот ещё, но мы бьём немцев и достаточно удачно уходим от их ответных ударов.

То есть причины придумать для этого можно. Вот так сходу: здесь почти сплошь тыловики к нормальному бою не приспособленные, хотя мы и с эсэсовцами справлялись, но только тогда, когда те попадали в засаду, а нас было больше. Ну, или столько же. Причина? Причина. Следующее: сейчас мы делаем тоже, что и немцы на фронте — концентрируем силы и бьём там, где нам выгодно. А почему прекратили получать противодействие? Тут, скорее всего, причин несколько: первая, смогли частично уничтожить, частично нейтрализовать те силы немцев, что они могут выделить конкретно на этот участок, вторая, противник, вероятно, считает, что сможет закончить войну в ближайшее время, оттого и концентрирует все силы против Москвы.

В чём-то они правы — закончи войну и все наши потуги никому не нужны, но в тоже время, не могут же они не понимать, что потеря Москвы это не конец войне. Странно и не понятно, а про непонятно я уже говорил. Ладно, не до того сейчас, позже попробую обмозговать.

Уходили тяжело нагруженными, даже мне достался какой-то мешок, точнее я сам его взял. Старшина настойчиво предлагал и обратно на машине отправиться, но смысла в этом особого не было: за оставшееся тёмное время автомобили до базы отряда не дойдут, да мы на это и не надеялись, подготовив для них хорошее укрытие в болотах у Больших Жарцов. Знаток немецкого языка там был, так что автоколонну из четырёх автомобилей спихнул на Тихвинского, а сам почапал с отрядом. Нет, конечно чистого, хоть и слегка грязного, грузчика я изображать не пытался — в охранении от меня толку больше, потому и груз я только половину времени тащил, а второю половину шастал по кустам, натаскивая к этой работе бойца из нового набора. Фамилия у него была Кушенко. Сам невысокий худой и лопоухий, но утверждал, что лес знает. Вроде и правда в лесу не первый раз — в муравейник не залез ни разу и о деревья головой не стучится, но ходить нормально всё одно не умеет, смотреть тоже, но орёл. Так и хотелось двинуть в ухо, когда он в третий раз, невзирая на приказ молчать, полез с вопросами, хорошо хоть шепотом. С кем приходится работать!

Уходили опять четырьмя разными маршрутами. Наша колонна к рассвету сделала километров десять, но ноги все ели таскали. На привал расположились в редком лесочке. Только расставил посты и вернулся к основному отряду — рухнул как подрубленный.

Девушке, на первый взгляд, было лет восемнадцать. Одета она была в белоснежный сарафан, отороченный поверху и понизу крупным красным рисунком. Рукава были украшены подобным же узором, но только рисунок был мельче. Длинная русая коса, переброшенная на грудь, спускалась почти до колен, на голове же красовался венок, сплетённый из крупных белых и красных цветов. Только внимательно взглянув в её глубокие голубые глаза, заодно заметив мелкие морщинки возле них, можно было догадаться, что женщина старше. Вот только на сколько, понять нельзя.

— Что, не узнал? — женщина улыбнулась задорно, но чуть грустно. — А знаешь как девушке обидно, когда её не узнают, особенно после такого краткого, по крайней мере на её взгляд, расставания?

— Извини, но у меня возникли некоторые проблемы с памятью.

— Угу, после такого ещё легко отделался, — она горестно, но чуть наигранно вздохнула. — Ладно, не буду тебя в этот раз мучить. Я Доля. Не пытайся, всё равно сейчас не вспомнишь. Может потом...

— Спасибо, Доля. Что я тут делаю?

— Ты пришёл по моей просьбе. Ну, как пришёл — я позвала, а воспротивиться ты не смог.

— А зачем звала?

— Вот какие же вы мужчины... Может посмотреть захотелось. Что жалко?

— Нет. Ты красивая, мне тоже нравится на тебя смотреть.

— Что? Комплимент? Что это случилось с нашим брутальным мачо? Оказывается, иногда даже с виду неприятные вещи могут идти на пользу. Рассажу Маре, она обхохочется.

Ничего не понимаю, но, похоже, моя собеседница не собирается ничего объяснять. Ну что же, и я напрашиваться не собираюсь. Нет, если бы почувствовал, что она готова хоть что-то рассказать, то попытался, но не чувствую.

— Молодец, правильно не расспрашиваешь. Помнишь. Всё что надо узнаешь — не меньше, но и не больше. Сестрёнка вспомнила о тебе.

— Сестрёнка?

— Ну да, Недоля. Ты всегда был слишком активным мальчиком, Мара говорит, что даже гиперактивным. Вот и обратил снова на себя внимание, а может ей кто и намекнул. Она же всегда была помешана на Равновесии. Не беспокойся, ты ей всё же тоже нравишься, поэтому она не станет нивелировать твою прошлую удачу, но с этого момента станет приглядывать. А внимание Недоли, сам понимаешь...

— То есть халява кончилась?

— Ох уж эти твои выражения... Нет, халява не кончилась, просто за неё теперь платить надо...

Женщина горько засмеялась и пропала.

Опять! Что это, схожу с ума? Пётр Петрович, который Кащенко, мир его праху, наверное, моим случаем заинтересовался бы. Ещё бы, он всё больше с Наполеонами и Петрами Первыми дело имел, а у меня целый выводок богов наклёвывается. Сначала Морана, теперь Доля, да на сестрёнку свою намекает. Ладно, хватит панику разводить. Скорее всего это сработал анализ моих страхов, моего опасения что время отведённое на удачу заканчивается. А то, что на меня обратили внимания, я и так догадываюсь, а после сегодняшнего ещё больше обратят, и ещё больше обозлятся. Правда, не боги, а значительно более неприятные существа. Те, что ходят в чёрных мундирах и кричат 'Хай Гитлер'. Но зато, в отличие от богов, они смертны. Я точно знаю. Сам убивал.

* * *

— Старшина, давайте подведём итоги. Что мы поимели с гуся?

— Так, начну с вооружения. Пистолетов разных — двадцать шесть штук, маузеровские карабины и винтовки — шестьдесят две штуки, пулемёты тринадцатой модели — три штуки, все под ленточное питание, четыре автомата. Это вместе с разгромленной подмогой. Кроме того на аэродроме захвачены две тридцатисемимиллиметровые зенитные пушки, Вальтер назвал их Флак восемнадцать. Кроме того с самолётов сняты десять пулемётов винтовочного калибра, пять крупнокалиберных пулемётов — три по тринадцать миллиметров и два по пятнадцать и одна двадцатимиллиметровая пушка. Большая часть авиационного вооружения требует переделки и изготовления станков или других видов крепления.

— А что с боеприпасами, — продолжал я допытываться, пытаясь осознать, что же мы всё же приобрели.

— К пистолетам и автоматам примерно шестьсот пятьдесят патронов, винтовочных больше восьми тысяч, четыре с половиной тысячи сняли только с самолётов, но там боеприпасы особые, в том числе бронебойные и зажигательные. К тринадцатимиллиметровым пулемётам тысяча двести, к пятнадцатимиллиметровым четыреста — тоже специальные, хотя бывают ли там другие, кто знает. К двадцатимиллиметровой пушке семьдесят пять снарядов, к зениткам двести восемьдесят.

— Неплохо, — улыбнулся Матвеев.

— Угу, а теперь поделите это всё на пятьсот человек, — капитан был отнюдь не в восторге от таких, на первый взгляд больших, цифр. — По двадцать патронов на человека?

— Да, — Жорка дёрнул себя за мочку уха, — Не разжиреешь. А потратили сколько, старшина?

— Считай пять сотен.

— Когда успели?

— Вы всё успеваете — на вас ни жратвы ни патронов не напасёшься. Бой на аэродроме — три сотни патронов долой, засада на немцев — ещё две, да та группа, что полицаев ходила в Борки пугать, два десятка сожгла.

— Кстати, а как Борках всё прошло? — спрашиваю Калиничева.

— Нормально. Говорят, пришли, несколько пуль полицаям в окна засандалили и отошли. Тем, естественно, не до ночных прогулок стало.

— Ясно, что ещё ценного в хозяйстве образовалось?

— Продуктов захватили, но немного, нашей ораве и на неделю не хватит, немного же медикаментов и перевязочных материалов, зато бензина считай четыре тонны, но он авиационный — на авто клапана прогорать будут, но вряд ли машины именно от этого испортятся.

Да, тоже так думаю, не факт что немцы нам вообще скоро позволят с комфортом кататься.

— Ещё две бочки керосина, ну и прочая бытовая мелочь — ложки, плошки, поварешки. Электростанцию забрали, слава, что она на колёсном ходу была. Радиостанцию, с ней сейчас Кондратьев разбирается, сказал, что и рации с самолётов вполне можно к делу пристроить, только у них диапазон пожиже. Что это я, честно, не понял.

— Вот, вспомнил. Мне показалось или бойцы крышу разбирали?

— Не показалось, железо там хорошее было, на землянки пойдёт, а то текут с обычным дёрном. Ещё одёжка кое-какая, в основном форма, хорошо её штопать и отстирывать не надо — вражины не успели надеть, а мы соответственно попортить. Инструмента много, в том числе и шанцевого, даже не знаю куда девать. На обмен бы с крестьянами что пустить, но опаска есть, как бы немчура не прознала — по его виду понятно, что не наш. Бронестекла много взяли, но вроде не особенно оно и бронированное — ну на что-нибудь пойдёт. А вот настоящая броня тоже есть — пару десятков листов сняли, остальное некогда было, но это так, у нас ещё и щитки от 'максимов' без дела лежат. Проводов и труб много надёргали, да и ещё масла немало слили, жаль не постное, а машинное, тоже две бочки вышло.