— Нет, — легко пожал плечами Бабуин, — сейчас я думаю чуть иначе. Но, ты же просил быть максимально последовательным? Я тебе воспроизвожу даже мой образ мыслей и слепок восприятия. Для полной последовательности.
— Хорошо получается изображать быдло, — майор сверился с блокнотом, — гопаря и обезьяну.
— Это не трудно, — опять пожал плечами Бабуин, — На самом деле люди не меняются. Я — Санёк Бабуин. Был, есть и — буду. Сколько получится — столько и буду.
Потом он опустил голову. Некоторое время молчал. И, будто очнувшись, вскинулся:
— Так о чём я? А-а! Завод! Отвлекли меня. От максимальной последовательности. Как он припёрся со мной на завод. Да как? Просто. Я до него всё докапывался — кто он такой? Что тут делает, как жить собирается? И когда свалит, наконец? Вы мне напомните, потом, прошу, эти мои вопросы ему, потому как любой из его ответов сразу и далеко нас уведёт от нашей последовательности. В гости к той старушке с добрым лицом, что створки открывала в 'Гостях у сказки'. С той песенкой, помните: 'Самый настоящий кот говорящий, а на цепи сидит горыныч-змей...' Ну, не суть! Так вот, схему с 'арендой' сварочного он отверг, но утром — гляжу, стоит, моё напялил, хорошо хоть удалось донести до него, что на дворе не времена Крещения Руси и даже не время тургеньевских дамочек и отмороженных живодёров дубровских. Ну, который бедного пушистого мишку пристрелил. Вот Колян и говорит, что со мной пойдёт.
Бабуин усмехнулся:
— Столько уговаривал его, а как он согласился — я и растерялся. Я его уламывал, что трудиться надо, денежку зарабатывать, а как он согласился — я за голову и схватился. Без бумажки же мы — букашка. А у него из документов, как у Матроскина, только усы, лапы и хвост. Одним словом, как говорят — одна голова хорошо, а две, хоть и некрасиво, но — лучше. Звоню Володе. Он в тот момент как раз начальником цеха у нас был. И говорю ему, что ко мне брат приехал с внаокраины. С такой родной чужбины. Беженец. Бежал от дебилизации в киборги так быстро, что без документов теперь. Вообще! Володя и говорит, что всё это... незначительно, в целом, главное — манёвры. Главное — руки-ноги. В нашей работе даже голова не особо нужна. Кувалда — лучше головы справляется.
— Как через проходную прошли?
— Никак. Представь себе прямую между остановкой и цехом. И на этой прямой — забор. А проходная — сильно в стороне. Буквально — перпендикулярно от нашей воображаемой прямой. Есесенно, что в заборе имеется незадокументированная проходная.
— И никто про неё не знает?
— Ползавода через неё ходит — как не знать? И чебуречная с рюмочной — рядом. Вторая половина туда на обед ныряет. Все всё знают. Ну, что вы как не русские! У нас, вон, десятки лет был вполне себе Президент Совка, а страной правили секретутки. Хоть и генеральные секретутки вэкацэтэдэитэпэ. По документам — товарищ Малинин — главный, он же бумажки официальные, гербовые, с печатями, подписывает, награды прикалывает, руки охеревшим в атаках, да и просто — выжившим, трясёт, но все же всё знают! Кто именно и что решает, кто фотографируется в Крыму с исторически великими примами наглого балета и презиками заокеанскими, и как через глухой забор бюрократии — пройти. И с чьим именем на самом деле идут на смерть.
Бабуин всматривается в лица 'казённых', но они не отрывают глаз от бумаг.
— А в целом — балаган лимитед получился! Это было целое кино! Колян рот не закрывал. Не в том смысле, что болтал, а от удивления. Как Гога-пастух на Воробьёвых Горах. Всё его удивляло. Всё ему было интересно. А что там интересного? Завод, как завод. Цеха, склады. Состояние? Уровень технологий? А завод наш как глухонемые нацисты во времена деды-воевали разбомбили, они же его, как в плен попали — выстроили заново по тогдашней моде и технологическому уровню, так с той дремучей поры ничего и не менялось. Они же, глухонемые, ему последний капремонт провели. Самым радикальным и типичным для них самым цивилизационно-экономическим методом — бомбами. На что в заводе смотреть? Чему удивляться? Нечему. Зато я удивлялся — ему, чудному. Меня поражало, как он до всего быстро доходил. Буквально — на лету схватывал. Он это называл — 'познал'. Или — 'проникся'. Иногда — 'запечатлел'. Язык наш он быстро освоил, мат, есесено, вообще — мгновенно, но всё одно был как импортный какой. Наш — насквозь, вот, до глубины души — наш, но — как чурка какой иной раз. Постоянно путает тёплое и мягкое. Словечки чудные вылетают. Ну, не суть! Он удивительно быстро схватывал — что к чему. Ну, как возможно такое — не зная даже слова 'вагранка', 'электродвигатель', 'конвейер', он знал — что это, зачем и почему?
— Может и правда — знал?
— Нет. Там дело в его методе познания. То самое 'проникся'. Это так просто и не объяснишь. Чистый разум, как у ребёнка — заглатывает явление — полностью, а не деталями. Ну, как ещё объяснить? Забредём в дебри. И будем не последовательны. Если вкратце, то это похоже на ТРИЗ — 'если хрень не выглядит машиной, машиной не называется, но выполняет работу этой машины, это, гля — машина!'
— Ты ТРИЗ знаешь?
— Начитанная обезьянка попалась, да, гражданин начальник? Как говориться — 'Упс! Проболтался!'. Надо было сказать, что как у ботаников очкастых 'если тварь зелёная, квакает и живёт в болоте, это, щука, лягушка!' Даже если в ней 80 кг и автомат под мышкой — лягушка! Извините, если обидел ненароком. Или поломал вам схемы работы этим 'ТРИЗ'. Так вот! Он познавал явление во всей его полноте. А не по частям, как мы. Не трубу вагранки, не шихту, не кокс и присадки, ни устройство килловатника, а как явление. Как грозу в начале мая — причину отсутствия сарая. Этакий чистый детский разум, не загаженный методиками психопромывания этого разума и слома естественных токов врождённых логических цепей. Но, это было довольно забавно. Как он втыкал во всё. Он кирзачи изучал много дольше чем мой сварочный аппарат. И, опять же повторюсь — всё схватывал налету. К обеду мы с ним намололи три моих нормы. Потом я отлучился. А он в одну каску этим аппаратом, видя его впервые в жизни — иканул норму моих сменщиков, за вторую и третью смену. Поясню — у нас круглосуточный сварочный пост. Только работаем мы посменно, но только в день. Даш на даш. Неделю — я пашу за себя и за тех парней, потом — они за меня. Так же посменно мы и калымим. Гаражи варим, отопление.
Бабуин спохватился:
— Ах, да, в обед же меня чуть не убило!
И усмехнулся:
— Чуть не забыл! Лёнька-мастер меня поймал за хобот в раздевалке и попросил печку отрезать. У него два раздолбая минувшим вечером печку угробили. Наплавили полную печь. Готовились сливать. И свет вырубили. Бывает же! Печь же — электрическая! Металл — стынет. Надо было металл срочно сливать — куда ни попадя! Хоть на пол. Ломами печь переворачивая. Технология — отработанная, хотя и незадокументированная. А эти дятлы — ждали. Пока свет дадут. Свет — дали. А печь — застыла. Комком сплавившегося металла и кирпича. Такое — не прокалить до жидкого металла, один шлак будет гнать с крыши печи. Вот эти дятлы и долбили кирпич всю ночь и всё утро. Всё это добро надо было из печи вынимать, чтобы саму печь не угробить, да по-новой её перекладывать. Так вот, обдолбили шамот, стали выдавливать слиток из печи, а его там — распёрло. Надо было там кусок листа обшивки 'сдуть'. Я, дурья башка, и полез. Сдул. Печь и осела. Если бы Колян меня не выдернул — прямо на меня бы и осели полторы тонны дерьма.
Бабуин качал головой, криво улыбаясь.
— Выдернул. Пришёл посмотреть. Чисто любопытство. А я же — в маске. Раскорячился, чтобы подлезть. Пьяный. Три килловатника за стеной поют. Расшатанная вентиляция гремит. Что уши есть, что нет — несущественно. Был бы трезвый — вообще бы не полез. И дятлы... А дятлы — дятлы. Лёнька их поставил выдернуть меня, как пойдёт печь. А они — уснули. Стоя, как лошади. А ты говоришь — медпункт!
Но 'казённые' уже ничего не говорили, просто слушали.
— А после обеда, — продолжил Бабуин, — Володя собрал весь цех. И толкнул речугу, что родину надо любить, что партия — нам мать, а завод — отец. Что родителей надо уважать, а пенсионерам — помочь. Одним словом — родина нас не забудет, фанерные звёзды уже на складе. И всё такое. Всего-то надо — завтра сдать ограду. А там — конь не валялся. Только и успели — формовочные модели слепить. Ограда — чугунная, литая. Всю территорию горбольницы надо было заново обнести, отлить в чугуне. Старую ограду к нам уже всю свезли на переплавку и даже успели её переколоть в шихту. Народ, конечно же, возмутился. Типа — кому надо, пусть и льёт! Ну, всё как обычно — никто не согласился на левую работу. Потому уже через час все три цеха в полном составе освобождали все доступные вертикальные поверхности под формовку ограды. У нас ведь как? Я — сварщик. Но — всё умею. Любой же может не рассчитать свою норму? А конвейер стоять не будет. Меня только к самой вагранке не подпускали. Говорили, что я — 'тридцать три несчастья'. Как я им один раз плавку пережёг напополам со шлаком — больше не пускают. После меня весь кирпич с металлом вместе слез. Дал я жара! Пришлось печь перекладывать неурочно. Кто-то из ребят остался без калыма, какой-то дом в городе — без печи. На три пачки шамота ребят я наказал. Кирпич же для печей не простой. Это сейчас — звони, деньги есть — всё будет. Не так ведь было. Надо было — доставать. А сейчас — всё продаётся. Даже — люди. М-да!
Бабуин тряхнул головой, отгоняя наваждение:
— Ну, ладно. Вот и Колян мигом наловчился формовать. Там ведь нет ничего хитрого или сложного. Настоящая обезьянья работа. Положи, постучи, потряси, вынь, поправь руками получившийся косяк. Повтори заново охренадцать раз. М-да!
Бабуин, казалось, задумался.
— Кажется, я понял, почему вы об этом, в принципе, обычном дне, знаете. Верно говорят, если там было больше одного человека — знает каждая собака! Трепачи! Ну, тогда буду всю правду-матку! Хоть и до сих пор не понимаю, что я видел? И как это вообще — возможно?
Бабуин немного помолчал. Потом, смотря просто в стену, стал тихо рассказывать:
— Я так обмыл своё чудесное, очередное, спасение, что на ногах не стоял к тому моменту, как началось всё. Ползал по земле, формуя. Потому я и не особо обратил внимания на того... как же его звали? Вот, блин, имя из головы вылетело! Ну, не важно! Да и у вас в протоколах наверняка есть, сами найдёте! Вот он и залетел, да орёт — 'Шеф-шеф! Всё пропало!' Одним словом, узнал он, что Горадминистрация, а у него там кто-то работал... или тёрся близко, одним словом, никто из городской управы и не собирался платить за ограду больничную. И в этот момент народу уже совсем не важно стало — почему? Были деньги в казне под это или нет? Как там мэр порешал бы с заводом? Какими 'даш-на-даш' договаривался с заводоуправлением? Народ встал и — разошёлся. Ночь уже была. План — только половина. Володя им кричит, что Уссатый, ну, директор наш, порешает с мэром, ну — по-любому же! Поздняк! Всем уже плевать!
Бабуин усмехнулся:
— Стадо!
Он вздохнул, изменил положение тела, продолжил рассказ:
— Вот и Володя махнул рукой, в робу переобулся. Он у нас не из белоручек. Не интель вшивый. Хотя — похож. Как раз на интеля. Очки на нос нацепи, пейсы и скрипку — точно интель. Из этих, ну, трепещущих. Но, не такой! Наш он, трудяга! Вагранку он знает, как немногие у нас. Вместе с нами пахал. Вот он и махнул на ушедших рукой, видя, что не все разбежались. Некоторые остались на местах. Продолжали работать. Будто ничего и не произошло. Вот мы в очередной раз заформовали всю доступную площадь, Колян взялся разливать, причём у него неплохо получалось — струя не тоньше и не толще нужной, не прерываясь, не переливая. Не спешил, но и не тупил. Успевал весь ковш вылить, не подморозив металла. С первого раза. А так — не бывает! Он должен был сделать хоть один блин некондиции! А он в блин холодного высыпал лишь шлак. Молодец! Володя даже мне руку пожал, что я такого 'прирождённого литейщика' привёл. А я — возгордился. Да-да! Пока люди шихтовали, ну, загружали печь, пока месили новую земляную смесь под формовку, пока... В общем, все заняты были, один я — прохлаждался и языком трепал. Просто, меня почему-то припекал вопрос — почему все свалили, а некоторые — остались?
— А почему ты сам остался? — спросил майор.
— Нипочему! — пожал плечами Бабуин, — Просто остался. Думал, люди подскажут мне — почему я остался? Я — просто остался. Без причины и мотивации. Вот меня и прижигало. Один, например... хотя, не один, многие остались, потому что сам Володя остался. Если бы Володя бросил рукавицы — цех бы мигом опустел. А так... Как-то так. Может и я — поэтому. Другой, например, потому что это — ограда. Говорит — нас не будет, а она — будет. Та ограда ещё царская была. А больница тогда была — земской. Тоже прикольно. Увековечить хотел себя человек. Вот, а ещё один — похоже. Говорит, что в той больнице сам родился, дважды его с того света вытаскивали, сейчас дочь там на сохранении лежит. Но, больше всего мне понравился ответ Лёхи Пустобрюхова.
Бабуин расплылся в улыбке от воспоминания об этом Лёхе.
— Он — чудной! Знаете, есть в каждом селе свой деревенский дурачёк. Вот у нас, в третьем цехе — Пустое Брюхо. Лицо типичного свободного от интеллекта индивидуума, девственно чистый разум, который никогда не пользовались, рот всегда разинут, безобидный, вечный объект всех шуточек, никогда на них не обижается, всему верит, никому не верит, знает, что все его обманывают, но всё одно — всем и всему верит. Всегда всем доволен, нальют — пьёт, не нальют — не спросит. Сложную работу только не тянет. А так — безобидный. Он земляную, ну, формовочную смесь месил, когда я к нему докопался. Почему не ушёл? Говорит, что он — как все. Все остались, и он — остался. Я ему говорю, что все-то как раз и ушли, а он мне: 'Ушли — никто. Все — остались. Я — как все'. Ну, так он разговаривает. Если бы собака умела бы разговаривать — изъяснялась бы так же. Вот как-то так. Самый бестолковый дал самый исчерпывающий ответ. Как сказал бы Колян — 'полное познание'.
Бабуин погасил улыбку:
— Тогда я немного подвис. В философию меня торкнуло. По-пьяни-то! Начал думать, что, возможно, это и есть суть нашего народа. 'Я — как все!' И остаться с меньшинством. Сделать то, что нужно. То, что на века. Дальше я подумал, что и народ наш, как Пустобрюх — дурень-дурнем, рот разинут, шапка задом-наперёд, фуфайка — наперекосяк, сложную работу — запорет, но, блин, херачит, как метроном! Без перекура. Потому как был он земледелке — один, никто не предложил покурить, а сам он — забыл, увлёкся чрезвычайно важным и интересным делом — замесом песчаной формовочной смеси. Только ему одному этот техпроцесс и кажется интересным и увлекательным. Он один успевал намесить на шестикратное увеличение расхода. И все забыли, что Пустобрюх-то там — один. Он же не ныл, не жаловался, не просил никого в помощь.
Бабуин вздохнул:
— Сгорел Пустобрюх. Пьяный, курил, уснул, сигарету уронил на себя, чинайская дешёвая хрень не столько горела, сколько тлела. Угорел прежде, чем почуял, что горит. Когда пожарные приехали — большой пионерский костёр — спасать некого. Жил он один, один и сгинул. Сам себе погребальный костёр устроил.
