Асеро смотрел в даль. Город уже накрыла тьма, и на небе зажглись звёзды.
— Хорошо, но что предлагаешь ты? Я не Верховный Амаута и не могу вмешиваться в дела университета напрямую.
— Я написал бумагу к Верховному Амаута, где изложил бедственность ситуации. Я хочу, чтобы вы, носящие льяуту, разобрались с этим делом как можно скорее, а пока не разобрались и не пришли к какому-то решению, хотя бы не высылали юношей из Куско.
— Ладно, уговорил. Тем более что носящие льяуту должны собраться вскоре после моего приезда в Куско. Как-нибудь решим...
И так Асеро подписал бумагу, чтобы юноши-каньяри временно остались в столице, не зная, чем она обернётся вскоре и для него самого, и для миллионов тавантисуйцев... Как теперь было принято, бумага полетела на крыльях и была в столице уже на следующий вечер.
Асеро не знал, что как раз в тот вечер, когда он беседовал с Наместником Кариканчи, те самые Лилия и Роза тоже беседовали у себя дома в укромном уголке сада.
Роза была встревожена и с трудом сдерживала слезы — тот, кому она уже успела отдать своё сердце, куда-то исчез, а те, кто мог знать об этом что-то, отделывались неопределёнными ответами. Девушке было ясно, что от неё что-то скрывают, и что, скорее всего, случилось какое-то несчастье, но о деталях она могла только гадать.
Лилия, как могла, утешала сестру. У самой у неё дела шли куда лучше. Какое-то время назад её возлюбленный тоже пропадал, но потом вернулся даже живее и бодрее, чем раньше.
Он сказал ей, что не уступит свою принцессу никому, и что пойдёт до конца. И в самом деле пошёл — когда Лилия с целью проверки этого предложила ему сделать последний шаг, он решился на него без колебаний. С точки зрения Лилии именно это доказывало силу его любви. В отличие от робкого бывшего монаха, тот казался ей пышущим страстью. И решимостью.
— Понимаешь, сестра, Золотой Подсолнух медленный как унау, он не учитывает скорости чувств, как нас обручили, так ему даже встретиться со мной некогда. Хотя я хотела бы с ним объясниться, чтобы не было недомолвок.
— Но, может, ему и в самом деле не до того, он учится, у него много дел по Оценке, ему нужно получить звание философа, для этого он должен в Кито к Хромому Медведю съездить. И всё это нужно успеть к Райма Инти!
— Да не поехал он туда, с его статьёй туда Кипу поехал. Так что он здесь, но всё равно не хочет встречаться.
— Откуда ты знаешь, что именно не хочет? А если не может?
— Ну, если человеку что-то реально надо, то он делает это несмотря ни на какие обстоятельства, а долгом прикрываются трусы, не способные на решительный шаг!
Роза только покачала головой. Она была уверена, что надо сначала делать то, что надо, а в оставшееся время то, что хочется, но понимала что сестра её не поймёт, по крайней мере сейчас. Лилия же продолжала:
— Вот мой любимый совсем не такой, он живой и шустрый, он на все препятствия чихал, и он откуда угодно выберется, и я вместе с ним. Он не боится рисковать, а я именно это больше всего ценю в людях.
— Скажи хоть, как его зовут?
— Не могу. Я бы рада, но не могу. Он... его оклеветали. Его обвинили в преступлении, которого он не совершал. Потому он не только со мной встречается тайно, но и в самой столице живёт тайно.
— Лилия, а откуда ты знаешь, что это именно клевета и он не виноват?
— От него самого.
— Лилия, а если... если он солгал тебе?
— Я в такой ситуации предпочитаю верить человеку. Я вообще верю в людей. Лучше ошибиться, думая о людях лучше, чем они есть, чем думая, что они хуже.
— Лилия, но ведь это опасно! А если он...
— Да что он может мне сделать? Убить меня? Ну, я так просто себя убить не дам!
— Но Лилия, если он преступник, то может и по отношению к тебе поступить преступно.
— Успокойся Роза, главное верить в себя и в любимого.
— Мне... мне обидно за Золотого Подсолнуха.
— А, думаешь, мне не обидно? Человек он хороший, умный, но... но до чего же унау!
— Но он не лентяй.
— Всё равно слишком медленный для меня. Слишком нерешительный. Я не могу и не хочу терпеть и ждать!
Тем временем Инти старался ехать как можно быстрее, однако не всегда это получалось.
На следующей почтовой станции их ожидал неприятный сюрприз: смотритель сказал, что лошадей на смену нет и мест тоже, но при этом был прозрачный намёк, что если за это заплатить, то всё доставят. Ворон советовал заплатить ради скорости, Инти же отказался категорически. Во-первых, это, как ни крути, преступление, хотя подобный случай и можно было оправдать необходимостью. Во-вторых, у него было более сильное подозрение, что нечистый на руку хозяин просто хочет посмотреть их платёжеспособность, и если она хороша, то платой не ограничится, а попытается забрать себе всё, а от гостей избавиться. Тавантисуйю была уже не такой спокойной и безопасной, как прежде. О каньяри были тревожные слухи, да и опыт Инти говорил об одном: просто так вымогать плату никто не станет, значит, кто вымогает — имеет силу и выдавить. Драться же сейчас было совсем ни к чему. Так что он настоял, чтобы отъехать подальше и хотя бы одну ночь переночевать в поле. Уже глубокой ночью расставили палатки, и было решено утром не объявлять специального подъёма, всё равно надо дать отдохнуть лошадям, да и люди тоже не железные.
Утром уставший после ночного дежурства Ворон подошёл к палатке "Саири" и взглянул в щёлку, чтобы понять, спит тот или уже нет. От вида того, что он увидел, Ворона передёрнуло: влюблённые лежали прильнув другу, а "Саири" с наслаждением целовал пальчики своей возлюбленной, при этом она ему что-то ворковала на ушко. Ворон сам не был женат, хотя и хотел — однако у любой невесты всегда находились хоть какие-то изъяны. А поведение Саири считал чистой воды сумасшествием — спать с бывшей наложницей врага, да ещё к тому же старой и изуродованной! Саири решительно подозрительный тип; но формально всё чисто, ведь женщина — тавантисуйка, да и сам Саири прямо заявлял, что, прибыв домой, он оформит брак по закону. Ворон отошёл от палатки и выблевался. К нему подошёл Видящий Насквозь и спросил:
— Что с тобой, Ворон? Тебе плохо? Ты съел что-то не то?
— Ничего особенного. Просто увидел, что Саири милуется с этой шлюхой. Это же просто извращение!
— Да чем тебя так смущает эта баба? Ну стара, ну уродлива, ну так не её вина. Зато толковая, глупостей от неё ждать не приходится, мне со сбором целебных трав даже помогала.
— Тебя её шрамы не раздражают?
— Я лекарь, моё дело лечить больных, которые выглядят и пострашнее, чем она. Хорош бы я был лекарь, если бы стал от их вида блевать. А ты просто не думай о них, и всё.
— Не могу.
— Ну, тогда поднапряги воображение и думай, будто это прекрасные юноша и дева. Очень может быть, что чувства у них не хуже. И думай, что до конца путешествия тебе совсем недолго осталось. Доедем до Куско, там они останутся, и ты больше её не увидишь.
— Саири, наверное, увижу. И каждый раз, когда его буду видеть, буду думать об этом.
Морская Волна тем временем говорила Инти:
— Любимый, не кори себя за судьбу Ветерка. Ты тут не виноват нисколько. Я ведь понимаю, почему он так поступил. Слишком хорошо понимаю, — Морская Волна вздохнула.
— Понимаешь? А я, если честно, до сих пор не вполне понимаю... Дело в том, что его воспитывал твой отец?
— Да. Но дело не в том, что он его против тебя настраивал. Этого, может, и не было... Дело в том, что мой отец был очень требователен к себе и к другим. Ему была важна такая чистота, чтобы ни малейшего пятнышка... Моей матери было из-за этого очень тяжело с ним, любая случайная оплошность могла вылиться в скандал.
— Допустим, ты права, но я не понимаю, при чём тут это и Ветерок...
— Да при том, что я ведь тоже была такой... Не в том смысле, что стремилась оттереть любое пятнышко, а в том, что я была изначально очень строга и требовательна к людям. Я не могла допустить мысли, чтобы пойти замуж за простого, обыкновенного юношу. Мне нужен был человек, способный совершить подвиг... и когда я узнала о том мерзавце-майя... Я ведь тогда думала что он герой, готовый поднять свой народ против угнетателей, а такого героя я уже была сразу готова полюбить... Отец даже не принуждал меня. Вернее, может, он и стал бы принуждать, если бы я отказывалась, но ведь я согласилась, я поехала добровольно... И лишь этот горький урок показал мне, что слишком часто мы знаем о людях слишком мало, чтобы правильно их оценивать... А Ветерок, усвоив идею чистоты и безупречности от деда, в какой-то момент не только тебя, но и всю страну счёл слишком грязной, чтобы её любить. А потому и предпочёл ей ничем не запятнанную мечту о славном городе Афинах...
— Ну, ничего себе чистая мечта! О городе рабовладельцев!
— Да, рабовладельцев. Впрочем, он не думал о том, каково приходилось их рабам. Не смущало его даже и то, что они хоть и славили демократию, но при этом безумно боялись тирании. Знаешь, я только в плену у Ловкого Змея поняла почему...
— И почему же?
— Да потому что в каждом из них жил маленький тиран, который мог терзать жену и рабов. Потому что их свобода на деле — это право быть вот таким тираном. И дело не только в том, что им требовалась обслуга. Если бы у них лопаты сами копали, а косы косили, то тогда бы они едва ли отказались от рабов. Потому что даже такая волшебная лопата — это всего лишь лопата, вещь... А раб, хоть и считался вещью, но ведь это не совсем вещь. Рабовладелец не мог не видеть, что перед ним — человек, он живой, он чувствует. Именно эта власть так привлекает. Ведь в глубине души такой рабовладелец не мог не понимать — и его рабу хочется быть свободным, быть человеком. И рабовладельцу сладко было его этой возможности лишать. Знаешь, Ловкому Змею было почти столь же сладко потом бить меня, чем до того принуждать к удовлетворению его похоти. Он знал, что я не просто красивая куколка, а личность, и потому ему было столь сладко эту самую личность во мне убивать. Ведь что такое унижение, как не зачёркивание личности и её частичное уничтожение? Я думаю, что афинские рабовладельцы с рабами обоего пола и жёнами вели себя точно так же. Они наслаждались тем, что имеют власть их унизить, но при этом на самой глубине души у них шевелился страх, что кто-то может взять власть и над ними и тоже их унизит. Оттого их правители у них всегда были на подозрении, и на этом держалась их любовь к участию в управлении. Но ведь у нас не так. Наш народ считает идеалом таких правителей, которым можно было бы доверять и не ожидать от них подвоха. Очень многие добрые люди часто считают достойными недостойных, так как приписывают им собственные добродетели, как афинские граждане приписывали своим правителям ту склонность к тирании, которая сама по себе сжирала их изнутри. Ведь, если подумать, несчастнейшие существа были эти афиняне. Каждый из них в глубине души боялся своей жены, боялся, что она отомстит ему за то, что её держат взаперти, за все унижения, которые ей приходится терпеть, за нелюбовь... Да, они не могли любить женщин, ибо считали их исключительно тупыми и злобными созданиями, потому если и могли любить кого-то, то только юношей, с женщиной разве поговоришь о философии...
— Ты — мудрейшая женщина на свете, — сказала Инти и стал лобзать её пальчики (жест, вызвавший блевотную реакцию у Ворона, о чём, впрочем, Инти не мог знать), — и добрейшая. После того, что с тобой сделали, ты ещё можешь жалеть мерзавцев. А я вот не способен...
Он с грустью взглянул на покрывавшие её тело следы ожогов. Морская Волна уже успела рассказать ему, как Ловкий Змей, глумясь, говорил ей, что мужчине проще теперь лечь в постель с мумией, чем с ней. Инти опять прижался устами к её устам, с сожалением думая, что скоро от этого блаженства придётся оторваться. Всё-таки они ещё не дома....
И в этом момент в палатку вбежал лекарь, и смущённо проговорил:
— Простите, что прерываю вас, но возле лагеря замечены подозрительные люди.
— Кем замечены? — тут же спросил Инти, — Вороном?
— Нет, Утешей, — ответил лекарь, — она умыться с утра у ручья хотела и кого-то углядела. Тревогу объявлять?
— Разумеется! — сказало Инти, спешно одеваясь, мысленно ругая недогадливость лекаря. Хоть и в спецслужбах состоит, а до сих пор понять не может, что и в Тавантисуйю они на войне. — Сиди здесь и не показывайся, — сказал он жене. Та согласно кивнула. Инти ушёл, а вскоре в палатку вбежала Утеша и испуганно прижалась к матери.
— Не бойся, нас не убьют, твой отец знает своё дело, — говорила Морская Волна, гладя волосы дочери, и сама не очень веря своим словам. Страшнее всего неизвестность.
Через некоторое время, которое показалось матери и дочери вечностью, вернулся Инти:
— Всё, — сказал он, — вовремя ты их заметила, а то перерезали бы нас в палатках. Потому что Ворон, похоже, больше моей личной жизнью озабочен, чем выглядыванием врага.
— Кто это был хотя бы? — спросила Морская Волна.
— Неясно. Похоже на каньяри, но под них могли и маскироваться. Давайте, выходите!
Когда они вышли, остальные воины уже стояли в кружок вокруг раненых, которых было двое. Сам лекарь с тяжёлой раной на бедре и Ворон с легкой раной повыше запястья. Первый перевязывал второго. Морская Волна тут же кинулась помогать.
— Как ты объясняешь случившееся? — спросил Ворон.
— Есть два варианта, или даже три. Первый — нас приняли за торговцев, и решили попросту ограбить. Судя по тому, как они драпанули, это наиболее похоже на правду. Значит, не ждали такого отпора от мирных торговцев. Или всё-таки на неожиданность рассчитывали. Второй вариант — они опознали меня как инку и потому решили убить. У каньяри к инкам счёты. И третий — они поняли, кто мы такие. И очень не хотят, чтобы мы живыми доехали до Куско. Вот что, ребята — собираемся как можно быстрее и ночуем только в надежных местах. Вся эта история мне ну просто очень не нравится. Так что по коням.
Ворона к тому моменту уже перевязали, и Морская Волна, помогавшая теперь самому лекарю, грустно сказала, указав на него кивком головы:
— Он не сможет сесть на коня.
— Не сможет?! Но он же только что сам Ворона перевязывал...
— Врачебный долг...
— Проклятье! Что ж, тогда придётся уступить ему карету.
— Боюсь, что и в карете мне будет тяжко, — сказал Видящий Насквозь. — послушай, тут недалеко должен жить мой двоюродный брат, думаю, что он смог бы приютить меня. Это куда лучше, чем если я буду задерживать вас при передвижении.
Поиски двоюродного брата заняли не очень много времени. Доехав до ближайшего селения, Инти мог, имея печать Службы Безопасности, узнать у местного старейшины, где живёт такой-то. Впрочем, поначалу, когда он не хотел эту печать демонстрировать и назвался просто торговцем, старейшина ему пытался отказать. Но печать подействовала, и старейшина стал умолять понять его правильно, каньяри совсем обнаглели, многие, кто не каньяри, боятся выходить в горы в одиночку или даже малыми группами, так как грабежи и убийства стали не редкостью. Каньяри уверены в относительной безнаказанности, так как свои своих не выдадут. Инти лишний раз убедился, что состояние предгрозовое. Каньяри не просто так грабят и убивают, они тренируются перед большой войной.
