Памятник Неизвестному Манагеру

Смерть от голода никому не грозила — тут оставались ещё нетронутые зверьём продовольственные склады со всякой консервированной снедью вплоть до бульонных кубиков. Прежние хозяева бросили эту примитивную жвачку для бедных, когда подались в богатый Хындэганск за длинным рублём. При желании и умении тут можно было бы обустроить импровизированную столовую и прокормиться всем вместе до первой весенней травки. Но у манагеров не было ни желания, ни умения жить в едином человеческом общежитии. Каждый предпочитал выживать в одиночку.

В конце ноября ударили жестокие морозы, и горстка полуживых доходяг кинулась укрываться в угольных шахтах. Под землёй на глубине горных выработок не замерзала вода, температура постоянно держалась в пределах 8-11ОС. Беда была только с едой, которую добывал себе каждый по отдельности, с одеждой кое-как перебились, когда натолкнулись на склад протирочной ветоши.

Я урвал там солдатский бушлат, ватные штаны и пару почти не дырявых свитеров. На голову натянул подшлемник сварщика и полушерстяной платок. На свалке мне попались добротные рабочие сапоги. Но самая большая удача — пара солдатских рукавиц с двумя пальцам — для большого и указательного. Правда, обе перчатки на правую руку, но это полбеды.

Беда была с едой, когда выпал глубокий снег и засыпал продовольственные склады, стоявшие почти без крыш. Суп в пакетиках и брикеты с кашами, пусть даже просроченные и попорченные грызунами я выискивал на развалинах столовой для шахтёров, где в снегу ковырялись палками и мои коллеги по несчастью.

Никто из хомячков даже не пробовал охотиться, хотя дикие козы и лоси почти каждый день забредали в посёлок. Про зайцев и белок даже говорить нечего. Но, чтобы охотиться сообща и загонять добычу, нужно иметь хотя бы примитивные навыки совместной жизни в согласии с другими, чего манагеры не знают при всей их напускной корпоративной солидарности — "наш офис — дружная семья".

Сосновые почки, хвоя да остатки пищеконцентратов со свалки составляли весь рацион беженцев. В феврале грянули самые трескучие морозы. Полуживые от голода манагеры даже нос боялись высунуть из своих укрытий под землёй, чтобы разжиться съестным на свалке. И тут случилось неизбежное.

Однажды из дальнего конца подземной горной выработки потянуло нестерпимым для голодного человека запахом жареного мяса. Я сразу всё понял. И когда в штреке передо мной замаячили крадущиеся тени, я крепче сжал в руке прут стальной арматуры и рванул вверх по крутому шурфу к светлому пятну — там был выход на поверхность, засыпанный снегом.

Я не знал, куда бегу по заснеженному лесу, но лишь бы подальше от людоедов. Пусть уж меня сожрут волки или заломает медведь-шатун, но только не наполовину беззубые от цинги челюсти моих коллег по прошлой офисной жизни.

К концу дня лес поредел, и багровые лучи заходящего солнца превратили стволы вековых сосен в столбы из розоватой меди, какой она бывает на свежем срезе медного прутка. На самом нижнем суку разлапистой сосны, но все же достаточно высоко над землёй, висел на толстой верёвке массивный сундук, слаженный из тонких брёвнышек. Тут даже офисный хомячок догадался бы, что передо мной был тот самый лабаз, где охотник-промысловик хранит съестные припасы от прожорливого зверья.

До самой темноты я перепиливал перочинным ножиком верёвку, пока лабаз не сорвался и буквально пропал под снегом. Я спустился с дерева, шагнул к тому месту и сам как сквозь землю провалился.

Это была глубоченная яма, вырытая для ловли зверя или просто глубокая промоина. Она была под завязку засыпана сухой хвоей и листвой. На самом низу ямы было так тепло, что я буквально испытал блаженство, как у тёплой печки. Хвоя и листва, перегнивая, выделяли это благостное тепло, которое спасло меня от замерзания в лютые морозы.

От голода меня спасало содержимое лабаза — мешок мороженых пельменей, три пласта свиного сала и стеклянная банка с каким-то незастывающим жиром — барсучьим и рыбьим, не офисному менеджеру в этом разобраться.

На чужих припасах я продержался до апреля. Хозяин их так и не объявился. С приходом солнечных дней я стал чаще выходить из моей берлоги по твёрдому, как лёд, снежному насту полюбоваться на яркое солнышко.

Позавчера сюда на опушку леса забрёл северный олень, подранный волками. Наверное, тот самый, которого вы искали, потому что на нем оставались обрывки упряжи. Я погнался за ним со своим перочинным ножичком. Олень — от меня. Хоть он и сам едва стоял на ногах, но я шагал ничуть не твёрже. Потом я споткнулся и упал в сугроб, где меня и нашли. Вашего оленя волки съели, а мной побрезговали.

Вот я вам уже все о себе рассказал. И теперь выслушайте самые главные слова, которые я прошу передать любому менеджеру из большого города, какого только встретите... Человек не может жить один... Человек не сможет выжить неумехой... И вообще экзамен на гордое звание человека он сдаст только тогда, когда своими руками смастерит хотя бы табуретку, вставит капсюль в гильзу, насыплет в неё пороху, запыжит его, потом туда — дробь и снова пыж. И под конец запрессует патрон, возьмёт ружьё, пойдёт в лес и подстрелит зайца, чтобы накормить себя и других. Я об этом только смотрел по видео, но никогда не пытался проделать сам. Или на худой конец пусть он или она весной вскопает сотку земли, отборонит почву и выберет из неё сорняки, посадит картошку и осенью соберёт урожай, чтобы сохранить его в погребе до следующего лета. Только когда он хоть что-то сделает своими руками, лишь тогда его можно назвать человеком. А так это просто беззащитный хомячок или хищник-людоед, заедающий чужие жизни... Я все сказал... Уже — все...

8 ОГНЕННОЕ ПОГРЕБЕНИЕ

Охотники-хындэганы в оленьих парках и торбасах терпеливо выслушали последние слова последнего манагера и закрыли ему глаза, хотя умирающий еще дышал.

— Хороший человек. Русский человек, однако?

— А может, не русский.

— Все равно похоронить надо. Похоронить по-человечески, а то дух его будет по лесам и тундре шататься, как медведь без сна. Опасно, однако. Вон сколько злых духов из мёртвого города вышло! Уже тесно от нечистой силы. Духам наших предков от них покоя не будет, если всех беглых не похороним.

— Он ведь ещё живой.

— Помрёт, пока довезём

.

— А куда повезём?

— В полудне пути на лыжах на тёплую сторону неба готова погребальная поленница. Хоронить будем с песнями для духов умерших предков.

— Для себя дрова рубил?

— Однако, для себя. Но для хорошего человека не жалко.

— А где же ты гореть будешь, если помрёшь? Может, завернем его в шкуры и подвесим на верёвке у тонкой березки на самом верху? Росомаха не подберётся. Летом вернёмся, закопаем.

— Нет, летом мы откочуем в холодные края. Кто его заберёт? Пошли за мной.

— Туда, где военные когда-то стреляли?

— Точно.

* * *

Через полдня они действительно вышли на голое пространство, где когда-то был военный полигон. На подтаявших прогалинах можно было заметить воронки от разрывов снарядов.

Погребальная поленница была сложена под торчавшей из-под снега хвостовым оперением вверх неразорвавшейся ракетой класса "земля-земля".

— Пусть эта железяка будет памятником хорошему человеку.

— Однако, и место легко запомнить по этой штуке. Не жалко тебе своих дров?

— Придётся ещё долго жить, пока новую погребальную поленницу сложу.

Они уложили мёртвого на дрова чёрным обмороженным лицом кверху.

— Пусть на небо смотрит, куда сейчас уйдёт. Это ведь последний русский в наших местах. Других уже не будет. Жалко, бубна не захватили.

— Жалко, что русскому народу духи так мало воды и соли отмеряли, шибко помирают, однако.

— Да, мы, хындэганы, жили тут до них и после них жить останемся, чтобы их похоронить по-человечески.

— Всех похороним, а сами останемся, однако. Русский был народ добрый. Они нам русский язык в память о себе оставили.

— Ага, когда хындэганка в чуме рожала, от русских вертолёт с доктором прилетал. Ещё доктор зубы щипцами рвал, а не оленьим сухожилием, как шаман. От русских у нас была сгущёнка.

— А что это такое?

— Как молозиво оленухи с сахаром, только слаще.

— Может, кто ещё вместо русских к нам придёт, доктора и учителя пришлёт.

— Нет, в наших краях только русские прижиться смогли. Да и чужие люди нам доктора не пришлют, это русские были слишком добрые когда-то.

— Пошли, однако, назад к себе. Нельзя смотреть, как угли погребального костра рассыпаются. В них можно дух мёртвого увидеть, а кто его приметит, тот сам скоро к духам отправится.

Когда охотники отошли достаточно далеко, полупрозрачное, с фиолетовыми прожилками пламя от ровной кучи сухих берёзовых поленьев уже лизало изъеденный коррозией корпус неразорвавшейся ракеты. Искры от жарких углей разлетались во все стороны. Из-за их треска даже человек с чутким слухом не услышал бы, как внутри ракеты что-то щёлкнуло, а потом тоненько затикало.

Когда охотники обернулись на грохот разрыва, они над местом могилы увидели только облако дыма и ворох вздыбленной земли. Дым уходил вверх и быстро рассеивался, а частицы почвы ещё быстрее осыпались на землю, превращая белый снег в грязное месиво.

Конец_