Веселенькая Пасха

Начинаются праздники.

Я чувствую себя все лучше. Поехать в Лейпциг, наверное, пока не смог бы, я еще довольно слаб, мой живот, хоть уже и зажил совсем, все еще стянут скрепками и чешется, дышу я еще не полной грудью, съежившийся желудок до сих пор не наполнился и не принял естественную форму и размер, но я уже существую автономно, принимаю всего одну таблетку перед завтраком и живу как все люди. Мог бы снова пойти прогуляться, но, как это обычно бывает, на праздники пошли дожди, и гулять приходится не дальше коридора. По радио зовут на праздничную службу в больничную церковь, но я и так не очень люблю такие мероприятия, а тут еще и непонятная служба — не православная. Была б церковь какая интересная — сходил бы. Но что может быть интересного в домовой больничной церкви?

Зря Франк тащил компьютер: никакого творчества у меня не вышло. И книжку по программированию я только раз пролистал и больше не читаю. Скука и лень — мои обычные развлечения подступили ко мне и в больнице. Глюки прошли, я снова стал таким же бездельником, как и обычно.

Время от времени спрашиваю у медсестер, когда меня выпишут, но они предлагают ждать, когда после праздников вернется доктор. А я уже соскучился по своей квартире на Пильгерхаус-штрассе. Хочется посмотреть "Формулу любви", отожраться по-настоящему не больничной, а домашней пищей — я уже даю себе зарок всегда есть три раза в день, чтоб на обед было первое, второе и третье, хочется с новой силой взяться за поиск работы. Надеюсь, пока я болел, мне не звонили потенциальные работодатели — праздники на носу, им не до собеседований. Как поправлюсь, надо будет обзвонить все фирмы, куда я рассылал резюме. Время уходит, тянуть нельзя. Хотя, куда мне сейчас на собеседования?

Лежу на кровати, вновь перелистывая "Шпигель", когда в палату приходит новый сосед. Это пожилой, но довольно крепкий человек. С ним пришли двое его друзей или родственников. Он ест больничный обед, они шутят и смеются. Он тоже смеется, но как-то ненатурально — его взгляд остается тревожным, а улыбка исчезает так же быстро, как и появляется.

Посидев с ним часа два, друзья уходят, и мы остаемся вдвоем в палате. Я продолжаю листать журнал, сосед ходит из угла в угол. Останавливается у моей кровати и предлагает познакомиться. Представляюсь.

— Здравствуйте, — говорит он по-русски. — Это единственное слово, которое я знаю на русском языке. Как вы себя чувствуете?

— Уже лучше. Меня на днях прооперировали.

— Вам хорошо, — говорит он. — А мне это только предстоит.

— В праздники? Вы не производите впечатления больного человека. У вас экстренный случай?

Мой собеседник грустнеет.

— Нет, — отвечает он, — у меня обычная плановая операция. Это я внешне хорошо выгляжу. А внутри... Это называется полипами, мне будут их вырезать. Эта операция запланирована довольно давно, ее будут делать сразу после праздников, а сейчас меня должны подготовить. Конечно, я бы предпочел провести праздники в другом месте, за праздничным столом, но обстоятельства не позволяют.

— Здесь дают пиво.

— Неужели?

— Да, я уже пил. Безалкогольное.

— Это не пиво.

Мой собеседник замолкает и задумывается.

— Здесь хорошо оперируют, — говорю я. — Мне на днях жизнь спасли. И операция у вас рутинная. Не переживайте.

— Я не переживаю. Я прожил долгую и достойную жизнь. Мне не о чем волноваться.

— Почему прожил? Вы и сейчас живете.

— Да, да, конечно! — поспешно отвечает он и отходит к своей кровати.

Все-таки мне повезло, что я попал на операцию сразу, без всяких подготовок и без возможности обдумывать или сомневаться. Ну и мысли сейчас, должно быть, у моего соседа! Вот уж кому Пасха совсем не в радость.

Его уводят утром, сразу после праздников. Он держится мужественно, хотя и выглядит все равно печально.

Сразу после завтрака приходит доктор.

— Пожалуй, вас можно уже выписать, — говорит он. — Вам уже значительно лучше, но не забывайте, что шов у вас еще не снят. Сейчас вы обязательно должны наблюдаться у врача.

— Это все? А как же долгое перечисление того, что мне нельзя?

— Месяц не поднимать тяжести, три месяца не заниматься спортом.

— Это все?

— Да. Вы здоровый человек.

— А как же ничего не есть, не пить, не курить?

— Вам это запрещали когда у вас была язва, а теперь ее нет. У вас очень здоровый желудок, я же говорил. Курить вам ни один врач не посоветует, но вам это не вреднее, чем всем остальным. Если курение успокаивает нервы, то лучше курит, чем нервничать, но по возможности найдите другой способ успокоиться. У вас нервы плохие, вам их надо беречь.

— Это как?

— Вы безработный? Увы, тут медицина вам ничем не поможет. Мы не всесильны. Я знаю, что ситуация в экономике сейчас тяжелая. Желаю вам успеха.

— Спасибо, — говорю я. — Не хочу показаться невежливым, но не буду говорить вам "до свидания", поскольку встречаться с вами я больше не хочу.

— Это понятно. И я вам этого желаю. Прощайте.

Вот и закончилось мое лечение. Пора идти.

Прощаюсь с медсестрами, спускаюсь вниз, нахожу библиотеку, сдаю книгу.

Выхожу на улицу. Увесистая сумка с лэптопом оттягивает руку. Остановка трамвая прямо перед воротами больницы. Все трамваи в Аугсбурге проходят недалеко от моего дома, значит доеду. И наконец-то узнаю, где я все это время находился.

Обратный путь из больницы занимает, конечно, гораздо больше времени, чем поездка на скорой помощи. По мере того, как трамвай подъезжает к центру города, начинаю понимать, что я был не на юге, а на западе Аугсбурга. Железную дорогу действительно переезжали, но это была не та ветка, что на Мюнхен, а та, что на Нюрнберг, она подальше от моего дома, и я не подумал, что до нее можно так быстро доехать. Снова становится жаль, что у скорой помощи были закрашены стекла. Я пропустил такую поездку!

Проезжаю мимо городской службы занятости, мимо прачечной, мимо Рыбацких ворот, дома Моцарта, собора. С географией все становится на свои места.

Вот я и дома. В квартире чисто, никаких упаковок от лекарств, никаких шприцов. Уборщица успела здесь побывать. Первым делом звоню Франку и Мише и сообщаю о своем чудесном освобождении. Пожалуй, я несколько устал. Может, даже не от дороги, а от неимоверной радости встречи со ставшей родной квартирой на Пилгерхаус-штрассе. Хорошо, что я живу один. Встреча с домашними была бы мне слишком большой эмоциональной нагрузкой, а мне волноваться запретил доктор.

Захожу в ванную и умываюсь. Смотрюсь в зеркало. Совершенно белое лицо с синяками под глазами. Синяк на шее, там, где была вставлена капельница, уже рассосался, но остаются два полукруга ярких выпуклых пятен на тех местах, где была пришита игла. Ни дать, ни взять следы укуса. Я могу без грима исполнять роль вампира. И как я в таком виде в трамвае ехал? Пожалуй, на этой неделе мне не стоит ходить на собеседования — распугаю всех работодателей.

Присмотревшись, обнаруживаю седые волосы на висках. Их не было раньше или я их не замечал. В детстве я ждал этого момента, думал, что седина придаст мне взрослости и солидности. Все увидят, какая у меня непростая, полная приключений жизнь. Но обстоятельства поседения я представлял себе несколько иначе. Наверное, я был бы разочарован, если бы тогда, в детстве, узнал, что поседею от того, что у меня заболит живот.

Иду на кухню. В холодильнике, естественно, пусто. Прикрываю шею воротником и иду за продуктами. Накупаю еды на неделю, с трудом дотаскиваю все до дома. Делаю себе второй завтрак из четырех блюд и, глядя по видео фильм "Формула любви", разговляюсь. С полным правом — последние недели я постился очень основательно.

После сытного завтрака иду за угол к участковому врачу.

— Доктор не может вас принять — он в больнице, — говорит медсестра в регистратуре.

— Надо же, а я как раз оттуда. Он что, подрабатывает в больнице? А завтра он принимать будет?

— Он там не подрабатывает. Вы что, думаете, что доктора сами никогда не болеют?

Не думал, в общем-то, но сейчас мне действительно не пришло в голову, что доктор может попасть в больницу в качестве пациента. А ведь он и впрямь скверно выглядел, когда я к нему приходил неделю назад. Выходит, мы были в одинаковом положении.

— Что же мне делать? — спрашиваю я. — Мне врач велел непременно наблюдаться по месту жительства.

Медсестра смотрит мою справку, с выражением читает диагноз по-латински, повторяет еще раз.

— Да, — говорит она, — это очень серьезный диагноз. Даже удивительно, что с таким диагнозом вас выпустили так скоро. Вам обязательно нужно к врачу. Мы сейчас направляем наших пациентов к другому доктору. Я запишу вас к нему на прием.

Получаю на завтрашний день направление к доктору и возвращаюсь домой готовить обед.

Вообще я ем немного, но сейчас другое дело — отъедаюсь за две недели, и, кажется, конца этому не будет. После обеда готовлю ужин. Весь день я только и делаю, что ем. Ем и чувствую, как желудок расширяется, растягивается, принимает свою естественную форму. К вечеру мне удается немного уменьшить голод. На это ушел недельный запас продуктов. Кажется, я стал здоровее. Только шов жмет.

На следующее утро снова закупаю продукты и основательно завтракаю, потом еду в прачечную — за время болезни у меня много нестиранного скопилось.

После обеда иду к врачу. Он работает за городским театром. Как раз по дороге выясняю репертуар, смотрю фотографии сцен из спектаклей. "Трехгрошовая опера" действительно на самом видном месте. Но идет она в следующий раз нескоро, через пару недель, потому для начала беру билет на ближайший спектакль по знакомой пьесе: "Физики" Дюрренматта. Стоило попасть в больницу, чтобы обнаружить, что в театре, мимо которого я хожу почти каждый день, бывают спектакли.

Приемная у врача, к которому я пришел, побогаче, чем у того, что сейчас в больнице. Побольше, посветлее. На стенах картинки, аквариумы по углам.

Доктор выслушивает меня, читает мои бумаги. Ложусь на кушетку, и он, осмотрев шов, срезает остатки степлерного пирсинга. Больше на моем животе нет ничего инородного. Впрочем, он и без скрепок выглядит впечатляюще. Говорят, шрамы украшают мужчину. Если так, мое брюхо теперь красиво неимоверно.

— Когда мне приходить в следующий раз? — спрашиваю у врача.

— Не надо приходить. Вы здоровы. Каким числом вам закрыть больничный?

— У меня нет больничного. Я нигде не работаю.

— Тогда совсем просто. Вы можете продолжать искать работу.

— Прощайте, — говорю я.

— Всего хорошего. Только теперь, водкой не напивайтесь. И коньяком тоже. Вам крепкие напитки можно только в небольших количествах — от них меняется кислотность. Если захотите напиться — пейте пиво или вино. И не курите.

Сказанное этим доктором несколько противоречит тому, что говорил врач из больницы. Тому я больше верю — он держал в руках мой желудок, а компетентность у врачей бывает разная — если бы я послушался не Франка, а ту русскоязычную овцу из неотложки — сейчас уж точно не пил бы и не курил. Впрочем, все эти советы не имеют особого значения: я много и так не пью, а курить бросил уж больше чем десять дней назад, и снова начинать мне совсем не хочется.

Я выхожу на свежий воздух, сворачиваю с главной улицы и, петляя по аугсбургским переулкам, иду куда глаза глядят.